Семяновский Феликс Михайлович. Повесть о фронтовом детстве

   Мы вошли в село. Где же баня? Пётр Иваныч повёл нас во двор, где стоял грузовик.
   Здесь возле сарая под двумя железными бочками на кирпичах горели костры. Одна бочка была накрыта крышкой, а из другой, открытой, поднимался пар. В грузовике с откинутым задним бортом большими стопками лежало бельё. Оно было такое чистое, что даже глазам не верилось. Около него хлопотали две девушки в гимнастёрках и зелёных юбках.
   Пётр Иваныч подошёл к грузовику. Девушки поздоровались с ним, как со старым закомым. Они дали ему бельё и полотенца на весь наш взвод. Пётр Иваныч попросил одну из них:
   – Подбери чего-нибудь новому разведчику.
   Девушка внимательно посмотрела на меня и улыбнулась:
   – Где это вы нашли такого большого? Ишь, фронтовичок какой! Подберём что-нибудь!
   Вслед за Петром Иванычем мы пошли в сарай. В нём плавал пар. На полу были настелены доски, стояли лавки, табуретки. Возле них разбросаны железные тазы. Около дверей стояла ещё одна железная бочка с водой, вёдра и ящик с кусками чёрного мыла.
   Мы, торопясь, начали раздеваться. Старый боец, который здесь хозяйничал, собрал нашу одежду, отнёс её к закрытой бочке и запихнул в неё. Пока мы будем мыться, одежда хорошо пропарится.
   Я с удивлением смотрел на разведчиков. У них были чёрные от загара лица и шеи, а тело совсем белое.
   Пётр Иваныч усмехнулся:
   – Загар фронтовой, только до шеи.
   И у меня тоже был фронтовой загар.
   Пётр Иваныч стоял ко мне боком. У него на белой коже был длинный красный шрам. От него вправо и влево расходились шрамы поменьше. Это тяжёлое ранение. Петру Иванычу за него дали золотую нашивку.
   Я хотел мыться с Витей, но его уже кто-то взял в пару. Я стоял около Петра Иваныча и не решался отойти от него.
   – Начнём, Фёдор, водную процедуру, – сказал он нетерпеливо.
   Мы взяли тазы и поставили их рядом на лавку. Старый боец принёс горячую воду. Пётр Иваныч протянул мне мочалку и мыло:
   – Чтоб всю грязь смыл! На развод ничего не оставляй!
   Я неловко намылил голову большим куском мыла. Волосы слипались, я ерошил их и старался быстрее смыть мыло, чтобы не попало в глаза. Потом работал мочалкой, обливал себя тёплой водой. Было немного больно, весело и жарко. Каким я теперь стал лёгким, чистым!
   Пётр Иваныч растирал мочалкой своё тело. Я смотрел на его руки и боялся, как бы он не задел шрам. Но мочалка, как только доходила до шрама, сразу же убегала вверх, и по шраму лишь мягко стекала пена.
   Разведчики радовались чистой воде, плескались, брызгали друг на друга, как маленькие. Мне тоже хотелось поиграть – я набирал воду в горсть и тонкой струйкой выпускал в таз.
   – Голову хорошо вымыл? – спросил Пётр Иваныч. – Ну-ка становись! Крепче держись за лавку. Надраю тебя, чтобы блестел, как медный самовар!
   Он густо намылил мочалку. Я покрепче упёрся в лавку. Пётр Иваныч поддерживал меня левой рукой, а правой тёр спину, бока, шею. Хоть и больно было, но я молчал, только крепко сжимал зубы.
   Наконец Пётр Иваныч кончил тереть, окатил меня водой, и я с облегчением вздохнул.
   – Порядок, – сказал Пётр Иваныч. – Сколько ни мойся, белее снегу не будешь.
   Мы первыми кончили мыться. Глядя на нас, и другие разведчики окатывали напоследок себя чистой водой. Все раскраснелись. Яшкино округлое лицо блестело пуще прежнего.
   Разведчики присаживались на лавки, вытирались старыми полотенцами. У меня немного кружилась голова, хотелось пить.
   Старый боец принёс нашу одежду. Она густо пахла семечками. Разведчики стали одеваться. Как им нравилось натягивать чистое бельё!
   А когда же мне принесут?
   Старый боец снова появился в сарае:
   – Где тут самый большой разведчик? – спросил он весело. – Держи обновку!
   И он протянул мне настоящее красноармейское бельё. Рубаха и кальсоны были как раз по мне, по краям подшиты белыми нитками. И точь-в-точь такие же, как у разведчиков.

Глава вторая. Я – ПОЧТАЛЬОН

1. ПОДАРОК ПЕТРА ИВАНЫЧА И ВИТИ

   Мы недолго простояли в куркульской хате. Нас перевели в усадьбу, в штаб полка.
   Штаб разместился в каменном доме с высоким крыльцом и большими светлыми окнами. Дядя Вася вместе с разведчиками притащил в комнату длинный стол и стулья на всех, вынес лишние вещи.
   Разведчики теперь ходили в гимнастёрках и пилотках. А Пётр Иваныч носил мягкую фуражку с зелёным козырьком. В доме все были в военном и только один я в гражданском, вроде чужой.
   Как-то вечером Пётр Иваныч, Витя и дядя Вася о чём-то тихо разговаривали. Я подошёл к ним. Они повернулись ко мне. Глаза их были хитрыми. Пётр Иваныч вдруг громко сказал, будто меня и не было в комнате:
   – Как, Витёк, думаешь, может, нора уже нашему Фёдору настоящим разведчиком быть?
   – Думаю, пора.
   – А ты, Егорыч?
   – Заждался, Федюшка, давно пора.
   – Значит, решено!
   Пётр Иваныч, как фокусник, вытащил из-за спины новые кирзовые сапоги:
   – Получай, Фёдор.
   – А это добавка к ним. – И Витя положил рядом с сапогами новое обмундирование.
   – Доволен? – спросил Пётр Иваныч.
   Я от радости совсем растерялся. Все слова вылетели у меня из головы.
   Пётр Иваныч усмехнулся:
   – Однако сапоги-то великоваты. Впору прятаться в них. Перешивать придётся.
   – Это уж по моей части, – сказал дядя Вася. – До фронта сапожным делом занимался, а тут и вовсе сапожником стал.

2. ДЯДЯ ВАСЯ ВСЁ МОЖЕТ

   На другой день после обеда мы с дядей Васей пошли в сапожную мастерскую. Она находилась в том же селе, где и баня. Из усадьбы к селу вела прямая дорога.
   Дядя Вася нёс сапоги под мышкой. Чего он только не умел – и пахать, и сеять, и косить, и жать, и дом поставить, и за лошадьми ходить, и одежду починить, и еду приготовить! А теперь он мне сапоги сошьёт!
   Мы вошли в хату. В ней кисло пахло кожей. В углу в кучу были свалены красноармейские ботинки и сапоги. На длинном низком столе лежали дратва, куски кожи, сапожные колодки, железные и деревянные гвоздики, грязный воск.
   На раскладных стульчиках сидели бойцы в фартуках и тачали сапоги. Все они были старше разведчиков, а один, с усами, даже старше дяди Васи. Работали молча. Только слышался стук молотков по коже.
   – Привет, славяне, – поздоровался дядя Вася.
   – Егорычу – почтенье, – ответил усатый.
   – Поработаю немного. А то вот разведчик наш без сапог ходит.
   Дядя Вася надел фартук, сел на свободный стульчик, вытащил из кармана прихваченный в штабе лист бумаги и расстелил на полу:
   – Сымай правый ботинок и ставь сюда ногу.
   Он обвёл карандашом на бумаге мою ступню, посмотрел на лист и сказал огорчённо:
   – Где ж на тебя тут колодку наберёшь?
   – Чего заскучал? – посмотрел на дядю Васю усатый. – На, держи! Подгонишь на пацана!
   Усатый кинул ему две деревянные колодки. Они были старые, все в маленьких дырочках от гвоздей. Дядя Вася повеселел, взял сапожный нож, быстро подогнал колодки под мои ноги. Потом поточил нож на оселке и принялся за сапоги. Он легко резал кожу, натягивал её на колодки, вколачивал тонким молотком гвоздь к гвоздю, протягивал обеими руками дратву. С его лица не сходила улыбка. Он всегда был таким, когда делал какое-нибудь невоенное дело.
   Уже совсем свечерело, когда дядя Вася закончил работу. Он разогнул спину и положил руки на колени:
   – На сегодня хватит. Посижу ещё денёк, и сапоги будут в самый раз.
   Когда мы вернулись к себе, нас ждал Витя:
   – С портным договорился. Сейчас был здесь. Земляк. Наш, воронежский. На одной улице жили. Узнал обо мне, сам разыскал. Завтра утром пойдём к нему.
   На фронте бойцы всегда земляков ищут. Тут земляки – как родные братья.
   – Мишка своё дело знает, – рассказывал Витя. – Мастер высшего класса. У нас в ателье работал.

3. СЕРЬЁЗНЫЙ ПОРТНОЙ

   Портновская мастерская помещалась рядом с сапожной, в соседней хате. В ней было чисто, приятно пахло горячим утюгом, шинельным сукном. В углу стояла швейная машинка.
   Портной сидел на столе, подставив под ноги табуретку. Он низко склонился над новеньким офицерским кителем с намёткой белыми нитками и работал иглой. На шее у него висел матерчатый сантиметр. Увидев нас, он улыбнулся Вите и соскочил на пол.
   Он хромал и немного горбился.
   – Явился, клиент, – сказал портной важно. – Очень приятно. Что желаете заказать? Слушаю вас.
   Портной обращался ко мне по-взрослому и как будто совсем не замечал Витю. Может, он забыл, о чём тот его просил?
   – Значит, форму шить будем, – продолжал портной тем же тоном. – Надеюсь, материал не забыли? Прошу.
   Я протянул ему свёрток. Он ловко развернул его, расстелил на столе брюки и гимнастёрку, упёрся левой рукой в бок, правой взялся за подбородок и, прищурясь, смотрел на обмундирование.
   – Та-ак, – протянул он важно. – Материал подходящий. Прошу, клиент, раздеваться.
   Я торопливо стащил с себя курточку, рубашку.
   – До пояса. Только до пояса. Хватит.
   Он неожиданно сильно взял меня под мышки и поставил на табуретку:
   – Стоять смирно. Пятки вместе, носки врозь. Дышать разрешается.

   Портной стал меня обмерять. Руки его быстро делали своё дело. Холодный сантиметр щекотно прикасался то к груди, то к спине, то к животу. Портной подошёл к столу, записал на бумажке цифры и опустил меня на пол:
   – Можете одеваться.
   Он вооружился большими ножницами и начал быстро разрезать по швам гимнастёрку и брюки. Мне стало жалко их. Куски материи он раскладывал на столе, прикладывал к ним сантиметр, уверенно проводил мелком ровные линии. В его руках снова защёлкали ножницы. Я затаив дыхание смотрел на него. Витя тоже притих. А портной будто забыл о нас.
   – Ну, мы пошли, – сказал Витя, – не будем мешать. Когда приходить?
   Портной поднял на нас глаза, задумался:
   – Завтра утром прошу. Думаю, обойдёмся без примерки.
   Уходить из мастерской не хотелось. Если бы мне разрешили, я бы всё время сидел здесь, пока портной не сошьёт обмундирование.
   На столе лежала стопка новых погон из шинельного сукна. Для меня они были велики. А портной, может, и не вспомнит о погонах.
   – Вы мне погоны сделаете? – осторожно спросил я.
   – Непременно. Какой же разведчик без погон? До завтра, уважаемый клиент, до завтра.
   Мы с Витей вернулись в усадьбу. Солнце скрылось за притихший сад. Мы распахнули окна, и теперь прохладный воздух гулял по комнате. Я подошёл к окну. На меня смотрела яркая звезда.
   Уже все крепко спали, а я никак не мог уснуть. Неужели завтра у меня будет своя собственная форма и я наконец стану настоящим бойцом? А вдруг нас сейчас куда-нибудь отправят или снова начнётся наступление? Скорей бы ночь кончалась.
   Я и не заметил, как уснул. А проснулся, было ещё темно. Я нетерпеливо поглядывал на небо. Быстрей бы рассветало!.. Ну вот, теперь можно идти. Я стал одеваться. Витя, который спал рядом, проснулся:
   – Что, не терпится? – Он посмотрел в окно. – Ладно, беги. Только быстрее назад.
   Я бежал во весь дух и вошёл в мастерскую, тяжело переводя дыхание.
   – Заказ исполнен согласно договору, – сказал портной. Он, наверное, тоже не спал. – Претензии клиента не принимаются. Прошу.
   Он протянул мне гимнастёрку и брюки. Они были отглажены и аккуратно сложены. Портной мягко похлопал меня по плечу:
   – Носи костюм, разведчик. Ещё потребуется, входи без стука. Поможем.
   Я сказал «спасибо» и побежал назад. Разведчики ждали меня. Рядом с дядей Васей стояли новенькие сапожки. Витя держал в руках ремень и пилотку со звёздочкой.
   – Принёс? – спросил он и приказал: – Одевайся!
   Я сбросил с себя старую одежду и стал натягивать брюки. Руки не слушались. Наконец и брюки были надеты, и гимнастёрка застёгнута на все пуговицы.
   Дядя Вася протянул мне сапожки и портянки. Портянки были настоящие, красноармейские, аккуратно подрезанные, а не тряпки, какие я у Третьяка наматывал на ноги. Я уже хорошо умел их наворачивать, и сейчас у меня ловко получилось. Я надел сапожки. Ногам было хорошо, нигде не жало, не давило. Я встал. Такие красивые были эти сапожки! Как раз по мне.
   Витя помог надеть пилотку и ремень, расправил складки под ремнём:
   – Вот теперь молодец – настоящий боец.
   На мне была форма бойца Красной Армии. И это было такое счастье, лучше которого не придумаешь. Разведчики смотрели на меня и улыбались. И мне хотелось всем им сделать что-то необыкновенно хорошее, чтобы у них было такое же счастье, как у меня.

4. С ПЕТРОМ ИВАНЫЧЕМ ИДУ НА ПОЧТУ

   Что значит военная форма! Меня сразу назначили почтальоном нашего разведвзвода и штаба полка. Почтальон без сумки – не почтальон, и Пётр Иваныч отдал мне свою, командирскую. Он и сапоги свои новые мне отдал, которые ему выдали со склада, а Витя – своё обмундирование.
   Носить почту – настоящее фронтовое дело. Письма и газеты на фронте все ждали. Раньше их разведчикам приносили когда придётся. А теперь я буду носить каждый день.
   Сегодня утром мы с Петром Иванычем первый раз шли на почту. Он покажет дорогу, скажет там обо мне, а потом я буду сам ходить. Почта была в том же селе, где и мастерские.
   Роса ещё не высохла, блестела серебром, солнце весело отражалось в моих сапожках. Пётр Иваныч не торопился, но всё равно шёл быстро, широким шагом. Лицо у него было непривычно мягкое, доброе, и он смотрел то на небо, то на поле, то на деревья вдоль дороги.
   Я старался идти с ним в ногу, делать такие же широкие шаги, но у меня не получалось. Приходилось всё время догонять его. Я начал уставать. Захотелось остановиться, передохнуть. И тут у развесистой берёзы я увидел ручей.
   Он бежал по чистому дну с песком и камешками. Возле него зеленела травка. Я наклонился к ручью и зачерпнул горсть воды. Пётр Иваныч снял свою зелёную фуражку, провёл рукой по волосам и посмотрел на берёзу долгим взглядом.
   – А наш-то кедрач покрепче будет… Как ни старайся, к чужой земле нету у нашего брата привычки, – сказал он тихо, совсем не командирским голосом. – И дождь тут не тот, и солнце не такое, и трава будто знакомая, да не наша. У нас простору душа радуется, а здесь то лесок, то перелесок, то бугорок…
   Я удивлённо смотрел на него. Раньше Пётр Иваныч так никогда не говорил.
   – Передохнули, пошли дальше, – неожиданно оборвал он себя и мерно зашагал по дороге.
   В конце села Пётр Иваныч свернул к белой хате с садом.
   – Запомнил, куда надо? Сам дорогу найдёшь? – спросил он.
   – Найду.
   И искать-то нечего. Вышел из усадьбы, повернул направо и шагай до самой почты.
   Мы вошли в комнату. Её перегораживал длинный стол. А на двух других лежали письма, газеты, журналы. Пахло чернилами. Здесь работали две девушки в военной форме.
   – Привет полевой почте! – поздоровался Пётр Иваныч.
   – О, разведчики! – удивилась черноглазая, весёлая и хлопотливая. Она увидела меня и подняла брови: – А это кто такой? Тоже разведчик?
   – Бери выше! И разведчик и почтальон. Вы уж не обижайте его.
   – А когда мы разведчиков обижали? Правда, Валя? – обратилась черноглазая к своей подруге.
   – Проходи, почтальон, – сказала Валя мне. – Смелее.
   Мне уже приходилось видеть девушек на фронте, но такую красивую, как Валя, я ещё ни разу не встречал. Её волосы были похожи на Витины, только ещё золотистее и лежали аккуратной волной. А глаза так хорошо улыбались, что и самому хотелось улыбнуться ей. Она была в обычной красноармейской форме – в перетянутой ремнём гимнастёрке, зелёной юбке, брезентовых сапогах по ноге. Но на ней форма выглядела как-то особенно красиво. Аккуратно и ловко перебирала она письма и газеты, и те будто сами ложились на своё место. Сразу было видно, что Валя на почте старшая. И Пётр Иваныч посматривал на неё уважительно.
   Валя подошла к мне:
   – Давай свою сумку, почтальон.
   Она положила в неё письма, помогла мне надеть сумку, поправила ремень и дала большую пачку газет. Теперь надо быстрее возвращаться в усадьбу.
   Когда мы уходили, захотелось ещё раз посмотреть на Валю. Она ласково встретила мой взгляд.
   – До свидания, – сказал я ей тихо.
   – До свидания. Завтра приходи, не опаздывай.
   Пётр Иваныч не торопился, присел на траву:
   – Посмотрим, кому сегодня плясать придётся.
   Он раскрыл сумку, вытащил письма и стал их перебирать. Вот письмо дяде Васе в большом, склеенном из газеты конверте. Вот Яшке Филину и ещё троим разведчикам.
   Петру Иванычу писем не было. Он нахмурился, положил письма обратно в сумку.
   Как только мы появились в усадьбе, разведчики подбежали к нам. Я положил газеты на траву, достал письма.
   – Это вам, – протянул я конверт дяде Васе.
   – Спасибо, Федюшка.
   – А мне? – Яшка нетерпеливо следил за моими руками, провожал взглядом каждое письмо.
   – Есть. Держи.
   Яшка выхватил у меня конверт, разорвал его и стал быстро читать густо исписанный листок.
   А дядя Вася не торопился разрывать свой конверт. Он, вытянув руки, посмотрел его на свет, потёр пальцами и только тогда аккуратно оторвал край.

5. ЗАНИМАЕМСЯ С ВИТЕЙ

   Я раздал все письма и взялся за газеты. В пачке были «Правда», «Комсомольская правда», «Красная звезда» и газета нашей дивизии «Гвардейское знамя». Больше всех газеты любил читать Витя. Я сначала ему буду отдавать их.
   А где же он? Почему он меня не встретил? Правда, ему не было письма. Я бы, конечно, ему первому отдал.
   Витя был в нашей комнате.
   – Явился наконец! – обрадовался он. – А я уж заждался тебя. Заниматься пора. Или забыл уговор?
   Ещё в наступлении мы с ним договорились, что он будет учить меня грамоте. Я хотел, чтобы у меня и у Вити было какое-то своё, только наше дело. И потом, почтальону без грамоты нельзя. Перед самой войной я должен был пойти в школу, приготовил книжки, тетради – и не пришлось. Я уже тогда хорошо читал, меня мама рано выучила. Потом у Третьяка я старался прочитать всё, что попадалось под руку. Правда, Третьяк столько наваливал на меня работы, но я ухитрялся выбрать время. А вот с письмом дело было плохо. Только буквы выводить научился.
   Я сел за стол, приготовился.
   – Держи.
   Он протянул мне хорошо отточенный карандаш и толстую тетрадь в картонной обложке с плотными гладкими листами. Он смотрел на меня умными глазами и думал о чём-то хорошем. Теперь он был не просто Витя, а учитель.
   – С чего начнём? Давай с алфавита. Проверим, как ты знаешь буквы. Пиши «а».
   Вдруг я всё забыл и у меня ничего не получится? Как же пишется эта буква?.. Вспомнил! Я старательно налегал грудью на стол и медленно выводил букву «а». Витя наклонился надо мной.
   – Смотри ты, хорошо получается! Пиши эту букву до конца строки… Теперь перейдём к букве «б».
   Он сам вывел букву в начале строки. Я старался писать так, чтобы мои буквы были не хуже, чем у него. Мы быстро вспомнили все буквы. Витя обрадовался:
   – Не будем терять времени. Начнём писать слова. Пиши: «Ма-ма».
   Он произносил это слово, растягивая каждую букву.
   Карандаш вдруг стал непослушным, и буквы с трудом появлялись на бумаге. Если я напишу это слово до конца, то тут же зареву. Витя с удивлением смотрел на меня. Его глаза стали тревожными. Он всё понял:
   – Вот что. Подожди. Ты части автомата помнишь?
   – Помню.
   – Будем их писать. Начинай: «Зат-вор».
   Я написал это слово легко, без помарок.
   – Молодец! Ну-ка напиши ещё раз… Пошли дальше. Пиши: «У-дар-ник».
   Витя всё время говорил, поправлял меня. Я постепенно успокоился и думал только о тех словах, которые выводил в тетради.
   Наступил вечер. Красное, без лучей солнце село за садом. В окно дул ветер. На землю легли холодные тени.
   Надо было готовиться к завтрашнему дню. Утром я отнесу письма на почту. Вот собрать бы их полную сумку! А то придёшь с пустой, Валя ещё обидится.
   Разведчики меня не подвели – они сидели за столом в большой комнате и при свете коптилки писали письма. Я тихо ходил по комнате и ждал, чтобы они сразу отдавали их мне. Даже сумку надел.
   На краю стола примостился дядя Вася. Он напряжёнными пальцами держал карандаш и выводил неровные буквы. Иногда он подпирал голову кулаком и задумывался. Яшка положил перед собой письмо, которое я ему сегодня принёс, и писал, всё время заглядывая в него. Он сложил письмо фронтовым треугольником и первым отдал мне.

6. МЁРТВЫМ ПИСЬМА НЕ ПИШУТ

   Я держал в руках письмо и ничего не понимал. Это было письмо нашему Сарпахану Каржаубаеву. Мёртвым письма не пишут. Его давно с нами нет. Неужели у него дома, там, в Казахстане, не знают об этом? Значит, они думают, что он ещё воюет, что с ним ничего не случилось. Они ждут, что он напишет, и кто-то будет прыгать и смеяться от радости, когда письмо от него придёт.
   Я вспомнил, как ещё в наступлении Сарпахан получил письмо. Он смущённо улыбнулся, отошёл к стенке, сел на пол, скрестив ноги. Лицо у него стало замкнутое. Он медленно читал письмо, потом снова и снова перечитывал его. И нельзя было понять, хорошее оно было или плохое.
   А потом они вместе с Витей писали ответ. Витя сидел за столом, а Сарпахан стоял немного сзади. Витин карандаш легко бежал по бумаге. Как только он останавливался, Сарпахан что-то длинное тихо говорил ему, и Витя продолжал писать.
   Это письмо, наверное, было ответом на то, которое они тогда писали. Я на минуту представил себе, что Сарпахан жив. Я бегу в усадьбу, отдаю ему письмо, и они с Витей пишут новое, я бегу с ним к Вале, и оно летит в далёкий Казахстан. А сейчас дорога в усадьбу была такая тяжёлая, длинная. И торопиться никуда не хотелось.
   Первого я увидел Петра Иваныча. Он смотрел на меня и, видно, хотел спросить, нет ли ему письма. Петру Иванычу и на этот раз писем не было.
   Я протянул ему письмо Сарпахана. Он удивлённо посмотрел на меня, взял конверт и нахмурился. Подошёл Витя. Пётр Иваныч так же молча протянул конверт ему. Витя как будто с трудом разбирал адрес.
   – Надо, Витёк, написать им, – сказал Пётр Иваныч. – Видно, «похоронка» не дошла ещё. Раньше бы написать следовало. Моя промашка вышла. Напиши от всего взвода.
   Витя кивнул и ушёл с письмом в нашу комнату.

Глава третья. ВИТЯ, ВАЛЯ И ПАН АДАМ

1. БУКЕТ ПАНА АДАМА

   Мы в тылу не только отдыхали. Батя приказал не бездельничать, а ежедневно, кроме воскресенья, проводить занятия и тренировки. Мы уже стреляли несколько раз. И я стрелял из Витиного автомата. В лесу разведчики брали «языка», не настоящего, конечно. Я всё делал вместе с ними, и Пётр Иваныч даже похвалил меня.
   Сегодня мы снова тренировались в лесу и в усадьбу вернулись только к обеду. Я теперь старался всё время быть рядом с Витей.
   Мы вдвоём быстро вычистили его автомат, разделись до пояса и пошли умываться к колодцу. Я шёл со своими котелком, полотенцем, мылом. У меня, как у настоящего разведчика, появилось своё хозяйство – вещевой мешок, а в нём толстая тетрадь, карандаш, котелок, кружка, ложка, полотенце, кусок мыла, завёрнутый в газету, и три автоматных патрона.
   Витя умывался первым, я поливал ему из кружки. Вода светлыми каплями стекала с его лица.
   Дядя Вася уже приготовил обед. В усадьбе была большущая кухня. Там на весь полк приготовить можно. Дядя Вася почти всё время пропадал на этой кухне.
   В полку пехотинцам всю еду готовили в походных кухнях. Разведчикам своей кухни было не положено. А пристраиваться к пехоте нам было неудобно. Мы же всё время одни действовали. И батя разрешил нашему взводу продукты самим получать прямо со склада и варить себе. Дядя Вася и здесь был лучше любого повара. Иногда я ему помогал, иногда кто-нибудь из разведчиков по приказу Петра Иваныча.
   Мы с Витей объединились: в один котелок брали на двоих первое, в другой – второе. Он ушёл с котелками на кухню, а я выбрал в саду развесистое дерево, чтобы было больше тени, примял сочную траву и стал ждать. Витя вернулся с хлебом и с полными котелками борща и картошки со свиной тушонкой. Я сильно проголодался, но старался есть так, чтобы не опережать Витю.
   Мы уже доскребали дно котелка, как вдруг я увидел пана Адама. Он стоял около дерева, опираясь двумя руками на лопату. Пан Адам был здешний садовник. Это был маленький, сморщенный старик с красными, как у кролика, глазами и косматыми бровями. Он один жил во вросшем в землю домике, спрятавшемся среди кустов и деревьев. Пан Адам сторонился нас и смотрел так, будто шпионил за нами. Разведчики проверили его – он не шпионил, а просто боялся. Чего нас бояться? Разве мы гестапо или жандармы?
   Пан Адам сейчас смотрел на нас, и по его взгляду я сразу понял, что он голоден. Я хорошо знал, как смотрят голодные. Сам в оккупации сколько раз не евши ходил. Витя сидел спиной к пану Адаму и не видел его.
   Я вскочил. Витя удивлённо посмотрел на меня:
   – Ты чего?
   – Давай его накормим. Он есть хочет. Я знаю.
   – Кто?
   – Вон.
   Витя оглянулся и увидел пана Адама. Тот опять чего-то испугался и быстро ушёл.
   – Подожди, котелки вымою, – сказал Витя. – Сбегаешь к дяде Васе.
   С чистыми котелками я понёсся на кухню. Дядя Вася заулыбался:
   – За добавкой?
   – Это не мне. Здесь пан Адам живёт. Ему можно?
   – Знаю я этого пана. Чем жив человек, не поймёшь. Вроде как святым духом… И чего от нас бегает? Скажи, пусть приходит, а то помрёт с голодухи.