Страница:
Теперь я думал о другом – как бы не опоздать. Я нетерпеливо смотрел на Петра Иваныча, ёрзал на стуле. Но он не обращал на меня никакого внимания, старательно водил бритвой по лицу. Наконец он кончил, погладил чисто выбритые щёки и сказал с довольной улыбкой:
– Порядок.
Мы всем взводом вышли в сад. Сюда сходились бойцы и командиры со всего полка.
Два бойца вынесли из штаба стол, накрыли его чистой простынёй. К столу подошёл знакомый штабной капитан с наволочкой, в которой были коробочки с орденами и медалями. Он вынимал их, раскрывал и клал на стол. Ордена и медали блестели на солнце. Я высматривал те, которыми наградят наших. Орден Отечественной войны был один и самый красивый. Орденов Красной Звезды лежало несколько. Значит, и другие бойцы сделали в ночном бою то же, что и Витя, раз их награждают одним и тем же орденом. Но Пётр Иваныч всё равно смелее всех воевал. Были здесь и ордена Славы, и медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».
Капитан расставил коробочки и громко скомандовал:
– В две шеренги становись!
Все быстро построились, наступила тишина. Капитан беспокойно смотрел то на двери штаба, то на строй. В дверях показался наш батя.
Капитан крикнул: «Смирно!» – и пошёл ему навстречу. Батя выслушал рапорт, поздоровался с бойцами. Капитан по листу медленно прочитал приказ.
– Старшина Дёмушкин! – первым назвал он Петра Иваныча. – Награждается орденом Отечественной войны второй степени.
Пётр Иваныч крепким шагом вышел из строя. Батя вручил ему орден, улыбнулся и что-то тихо сказал, видно, весёлое, потому что и Пётр Иваныч улыбнулся в ответ.
Капитан называл другие фамилии, а я всё ждал, когда же он Витину назовёт. Наконец-то!
– Красноармеец Соколовский Виктор Валерьянович. Награждается орденом Красной Звезды.
Витя, по привычке, расправил гимнастёрку под ремнём и подошёл к бате. Батя и на него посмотрел весёлыми глазами, вручил орден и крепко пожал руку.
Все получили свои ордена и медали и стали расходиться.
– Витёк, прикрепи, – попросил Пётр Иваныч.
Витя привинтил ему орден как раз под золотистой нашивкой. Потом Пётр Иваныч прикрепил орден Красной Звезды к Витиной гимнастёрке.
После праздничного ужина, который дядя. Вася устроил в честь Петра Иваныча и Вити, разведчики вышли на улицу. Я остался один в комнате, но мне стало скучно, и я пошёл искать наших.
Пётр Иваныч, Витя и дядя Вася устроились на последней ступеньке крыльца.
Я неслышно присел над ними.
– Ордена эти неспроста дали, – сказал Пётр Иваныч. – Раз дело до орденов дошло, скоро наступать будем. Да и пора! А то от фронта отвыкнешь и воевать не захочешь.
– А как с Федей быть? – спросил Витя. – Опять мальчишку тащить под пули да снаряды?
– Думал об этом. Капитан Чумин в академию едет. Фёдора с собой прихватит, в Суворовское определит. Я уже говорил с ним.
– Оно, конечно, так, – вздохнул дядя Вася. – Без учения худо ему. И здесь не место. А всё равно жалко. Скучно без Федюшки-то будет.
Я тихонько встал и пошёл в комнату. Никуда я не поеду. Спрячусь и тайком пойду на передовую. А оттуда меня уже не отправят.
IV. В ОБОРОНЕ
Глава первая. ПЕРЕДНИЙ КРАЙ
1. АРТНАЛЁТ
2. ФРОНТОВАЯ ДОРОГА
3. ПИСЬМО ПЕТРУ ИВАНЫЧУ
4. САМЫЙ ПЕРЕДНИЙ КРАЙ
5. НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПУНКТ
6. МИНОМЁТЧИКИ ВЕДУТ ОГОНЬ
– Порядок.
Мы всем взводом вышли в сад. Сюда сходились бойцы и командиры со всего полка.
Два бойца вынесли из штаба стол, накрыли его чистой простынёй. К столу подошёл знакомый штабной капитан с наволочкой, в которой были коробочки с орденами и медалями. Он вынимал их, раскрывал и клал на стол. Ордена и медали блестели на солнце. Я высматривал те, которыми наградят наших. Орден Отечественной войны был один и самый красивый. Орденов Красной Звезды лежало несколько. Значит, и другие бойцы сделали в ночном бою то же, что и Витя, раз их награждают одним и тем же орденом. Но Пётр Иваныч всё равно смелее всех воевал. Были здесь и ордена Славы, и медали «За отвагу» и «За боевые заслуги».
Капитан расставил коробочки и громко скомандовал:
– В две шеренги становись!
Все быстро построились, наступила тишина. Капитан беспокойно смотрел то на двери штаба, то на строй. В дверях показался наш батя.
Капитан крикнул: «Смирно!» – и пошёл ему навстречу. Батя выслушал рапорт, поздоровался с бойцами. Капитан по листу медленно прочитал приказ.
– Старшина Дёмушкин! – первым назвал он Петра Иваныча. – Награждается орденом Отечественной войны второй степени.
Пётр Иваныч крепким шагом вышел из строя. Батя вручил ему орден, улыбнулся и что-то тихо сказал, видно, весёлое, потому что и Пётр Иваныч улыбнулся в ответ.
Капитан называл другие фамилии, а я всё ждал, когда же он Витину назовёт. Наконец-то!
– Красноармеец Соколовский Виктор Валерьянович. Награждается орденом Красной Звезды.
Витя, по привычке, расправил гимнастёрку под ремнём и подошёл к бате. Батя и на него посмотрел весёлыми глазами, вручил орден и крепко пожал руку.
Все получили свои ордена и медали и стали расходиться.
– Витёк, прикрепи, – попросил Пётр Иваныч.
Витя привинтил ему орден как раз под золотистой нашивкой. Потом Пётр Иваныч прикрепил орден Красной Звезды к Витиной гимнастёрке.
После праздничного ужина, который дядя. Вася устроил в честь Петра Иваныча и Вити, разведчики вышли на улицу. Я остался один в комнате, но мне стало скучно, и я пошёл искать наших.
Пётр Иваныч, Витя и дядя Вася устроились на последней ступеньке крыльца.
Я неслышно присел над ними.
– Ордена эти неспроста дали, – сказал Пётр Иваныч. – Раз дело до орденов дошло, скоро наступать будем. Да и пора! А то от фронта отвыкнешь и воевать не захочешь.
– А как с Федей быть? – спросил Витя. – Опять мальчишку тащить под пули да снаряды?
– Думал об этом. Капитан Чумин в академию едет. Фёдора с собой прихватит, в Суворовское определит. Я уже говорил с ним.
– Оно, конечно, так, – вздохнул дядя Вася. – Без учения худо ему. И здесь не место. А всё равно жалко. Скучно без Федюшки-то будет.
Я тихонько встал и пошёл в комнату. Никуда я не поеду. Спрячусь и тайком пойду на передовую. А оттуда меня уже не отправят.
IV. В ОБОРОНЕ
Глава первая. ПЕРЕДНИЙ КРАЙ
1. АРТНАЛЁТ
Было ещё рано, но мы с дядей Васей уже вовсю работали. Летом, чтобы побольше сделать, надо подниматься до солнца, а то потом, в жару, здорово устаёшь, и работа не ладится.
Пётр Иваныч приказал выкопать щель, чтобы разведчики могли укрыться в ней от бомбёжек и артиллерийских обстрелов. Место для щели дядя Вася выбрал за хатой, и сейчас я копал с одного конца, а он с другого.
Всё вышло по-моему. Ни в какое Суворовское училище я не поехал. Нас по тревоге бросили на передний край. Всю дивизию. Тут уж было не до меня. Да и капитан Чумин тоже никуда не поехал.
Мы шли ночью очень быстро. В темноте заняли оборону. Чуть свет фрицы пошли в атаку. Но наши их так встретили, что от злости фрицы взбесились. Только пехота одну атаку отобьёт, лезут во вторую, вторую отобьёт – в третью идут. К вечеру фрицы поняли, что ничего у них не получится, и стали в оборону.
Наш взвод в бою не был. Я сам слышал, как батя сказал Петру Иванычу:
«Вы своё дело сделали. За разведку снова к орденам представлю. Если бы не вы, наделала бы эта эсэсовская дивизия бед. Кто знает, где бы встречать её пришлось».
Вечером, когда бой кончился, Витя привёл нас в хату. Впереди поднималась высота, за которой был наш передний край. До него, как говорил Витя, было километра полтора. Слева неслышно текла река, а справа, за дорогой, был хутор, в котором разместился штаб полка.
Только мы устроились в хате, как разведчики стали собираться на передний край. Я хотел пойти с ними.
– А ну-ка иди сюда, Аника-воин! – сердито позвал Пётр Иваныч. – Становись, пятки – вместе, носки – врозь! Слушай внимательно. Ежели на передний край без спросу полезешь, сразу в тыл походным маршем зашагаешь! Понял?
– Понял.
– Ты – почтальон. Носи себе письма и газеты, исполняй свою службу! И чтоб анархией мне не заниматься! Марш назад!
Мы с дядей Васей остались одни. Немцы всю ночь стреляли то из пулемётов, то из миномётов. К утру стрельба кончилась, и сейчас, когда мы копали щель, было тихо.
И вдруг я услышал свист снаряда. Снаряд летел прямо на нас.
– Ложись! – крикнул дядя Вася.
Я бросился на землю вместе с ним.
Над головой так оглушительно треснуло, будто раскололась сама земля. Воздух ударил в лицо, сбросил пилотку. В чёрном дыму взлетел песок. Послышался непонятный звук: будто надо мной повис огромный рой пчёл и грозно, медленно жужжал, перед тем как наброситься на меня. Жужжание перебивали удары в стену хаты. Осколки! Это они.
Опять снаряд! Ещё! Ещё!
Я вжался в землю. Стиснул зубы.
Новый взрыв! Сейчас ещё прилетит!
Нет. Не летит… Не летит…
Я поднял голову и встретился глазами с дядей Васей.
– Жив?
Я смотрел на него и ничего не мог ответить. В ушах звенело, кружилась голова. Дядя Вася встал, стряхнул с себя землю. Я тоже поднялся. Вокруг дымились глубокие воронки. Стена хаты была заляпана горелой землёй и песком. В ней торчали осколки. Осколки валялись и на траве. Сильно пахло взрывчаткой. Стлался пороховой дым.
– Пронесло вроде, – сказал дядя Вася и вдруг спохватился: – А кони-то как?
Он побежал к сараю и вскоре вернулся довольный:
– Целы лошадки. Привыкли. Понимают, что стоять надо смирно, а не бегать под огнём.
Дядя Вася вытащил из кармана кисет, начал скручивать цигарку. У него дрожали руки. Он стал высекать огонь, но кресало никак не попадало на кремень. Дядя Вася виновато посмотрел на меня и перевёл дыхание. Наконец жгут затлел. Дядя Вася прикурил большой затяжкой. А я вдруг плюхнулся на землю и засмеялся.
Из-за высоты появились разведчики. Они торопливо шли прямо по полю. А когда увидели нас, то, точно по команде, глубоко выдохнули.
– Всё в норме? – спросил Пётр Иваныч.
– Целёхоньки, – ответил дядя Вася улыбаясь.
– Глядим, фрицы по вас лупят, лупят. Ну, думаем, сейчас врежут в избу! Как, Фёдор, страху-то набрался?
– Федюшка у нас молодцом! – ответил за меня дядя Вася.
– Правильно, – одобрил Пётр Иваныч. – Что за разведчик, который под огнём не побывал? Получай, Фёдор, солдатское образование!
Значит, дядя Вася не заметил, как я испугался?
Пётр Иваныч приказал выкопать щель, чтобы разведчики могли укрыться в ней от бомбёжек и артиллерийских обстрелов. Место для щели дядя Вася выбрал за хатой, и сейчас я копал с одного конца, а он с другого.
Всё вышло по-моему. Ни в какое Суворовское училище я не поехал. Нас по тревоге бросили на передний край. Всю дивизию. Тут уж было не до меня. Да и капитан Чумин тоже никуда не поехал.
Мы шли ночью очень быстро. В темноте заняли оборону. Чуть свет фрицы пошли в атаку. Но наши их так встретили, что от злости фрицы взбесились. Только пехота одну атаку отобьёт, лезут во вторую, вторую отобьёт – в третью идут. К вечеру фрицы поняли, что ничего у них не получится, и стали в оборону.
Наш взвод в бою не был. Я сам слышал, как батя сказал Петру Иванычу:
«Вы своё дело сделали. За разведку снова к орденам представлю. Если бы не вы, наделала бы эта эсэсовская дивизия бед. Кто знает, где бы встречать её пришлось».
Вечером, когда бой кончился, Витя привёл нас в хату. Впереди поднималась высота, за которой был наш передний край. До него, как говорил Витя, было километра полтора. Слева неслышно текла река, а справа, за дорогой, был хутор, в котором разместился штаб полка.
Только мы устроились в хате, как разведчики стали собираться на передний край. Я хотел пойти с ними.
– А ну-ка иди сюда, Аника-воин! – сердито позвал Пётр Иваныч. – Становись, пятки – вместе, носки – врозь! Слушай внимательно. Ежели на передний край без спросу полезешь, сразу в тыл походным маршем зашагаешь! Понял?
– Понял.
– Ты – почтальон. Носи себе письма и газеты, исполняй свою службу! И чтоб анархией мне не заниматься! Марш назад!
Мы с дядей Васей остались одни. Немцы всю ночь стреляли то из пулемётов, то из миномётов. К утру стрельба кончилась, и сейчас, когда мы копали щель, было тихо.
И вдруг я услышал свист снаряда. Снаряд летел прямо на нас.
– Ложись! – крикнул дядя Вася.
Я бросился на землю вместе с ним.
Над головой так оглушительно треснуло, будто раскололась сама земля. Воздух ударил в лицо, сбросил пилотку. В чёрном дыму взлетел песок. Послышался непонятный звук: будто надо мной повис огромный рой пчёл и грозно, медленно жужжал, перед тем как наброситься на меня. Жужжание перебивали удары в стену хаты. Осколки! Это они.
Опять снаряд! Ещё! Ещё!
Я вжался в землю. Стиснул зубы.
Новый взрыв! Сейчас ещё прилетит!
Нет. Не летит… Не летит…
Я поднял голову и встретился глазами с дядей Васей.
– Жив?
Я смотрел на него и ничего не мог ответить. В ушах звенело, кружилась голова. Дядя Вася встал, стряхнул с себя землю. Я тоже поднялся. Вокруг дымились глубокие воронки. Стена хаты была заляпана горелой землёй и песком. В ней торчали осколки. Осколки валялись и на траве. Сильно пахло взрывчаткой. Стлался пороховой дым.
– Пронесло вроде, – сказал дядя Вася и вдруг спохватился: – А кони-то как?
Он побежал к сараю и вскоре вернулся довольный:
– Целы лошадки. Привыкли. Понимают, что стоять надо смирно, а не бегать под огнём.
Дядя Вася вытащил из кармана кисет, начал скручивать цигарку. У него дрожали руки. Он стал высекать огонь, но кресало никак не попадало на кремень. Дядя Вася виновато посмотрел на меня и перевёл дыхание. Наконец жгут затлел. Дядя Вася прикурил большой затяжкой. А я вдруг плюхнулся на землю и засмеялся.
Из-за высоты появились разведчики. Они торопливо шли прямо по полю. А когда увидели нас, то, точно по команде, глубоко выдохнули.
– Всё в норме? – спросил Пётр Иваныч.
– Целёхоньки, – ответил дядя Вася улыбаясь.
– Глядим, фрицы по вас лупят, лупят. Ну, думаем, сейчас врежут в избу! Как, Фёдор, страху-то набрался?
– Федюшка у нас молодцом! – ответил за меня дядя Вася.
– Правильно, – одобрил Пётр Иваныч. – Что за разведчик, который под огнём не побывал? Получай, Фёдор, солдатское образование!
Значит, дядя Вася не заметил, как я испугался?
2. ФРОНТОВАЯ ДОРОГА
Мы с Витей первый раз с передовой шли на почту. Я и без него дорогу нашёл бы, но Витя беспокоился за Валю.
Непривычно было идти незнакомой дорогой. Я даже подумал, что мы идём не на Валину почту, а на какую-то другую.
Мы обогнали несколько легко раненных. Они шли без санитаров, кто опирался на винтовку, кто на палку, кто бережно прижимал к груди перебинтованную руку. Значит, где-то недалеко медсанбат. К переднему краю прошли два бронебойщика. Они несли на плечах длинное противотанковое ружьё. За ними старательно прошагали в строю новобранцы. Усталые, запылённые бойцы протащили станковый пулемёт «максим».
Я запоминал дорогу и все приметы на ней. У поворота на высокой подставке я увидел распятого на кресте обугленного Иисуса Христа. Такие распятия и раньше встречались на дорогах в этих местах. «Запоминай ориентир», – учил меня Витя.
Справа показалась высота, а на ней – артиллерийская батарея. Уже хорошо были видны пушки. Но когда мы подошли поближе, я рассмотрел, что пушки сделаны из брёвен, жердей, тележных колёс.
– Ложная позиция, – объяснил Витя. – Военная хитрость. Пусть немецкие лётчики и артиллеристы бомбят и обстреливают её. Настоящие пушки целее будут.
Наконец впереди появилось село. Когда мы вошли туда, я сразу понял, что здесь были немцы: сожгли, разрушили всё, что могли, как это они в других местах делали. А если ещё узнают, что наших в селе ждут или партизанам помогают, то могли и людей всех расстрелять или сжечь.
На месте многих хат были кучи камней и брёвен. И тем, которые не совсем разбиты, тоже досталось: где отбит угол, где дыра в крыше, где стена пробита. Одна хата без крыши вся выгорела изнутри. Земля вокруг была в воронках.
Здесь, как и в тылу, вместе разместились склады, мастерские, почта.
Почта занимала самую дальнюю хату. Витя с ходу распахнул дверь, и я увидел Валю. Это была и наша прежняя Валя, и другая. На лице её не было улыбки. А движения – резкие, торопливые, точно она хотела быстрее кончить эту работу и уйти отсюда.
– Наконец-то! – сказала Валя, как только мы вошли в комнату. – Вы где пропадали? Места себе не нахожу! Ладно, думаю, Витя занят, но Федя-то прийти должен. Собиралась бежать, разыскивать. Потом передали: живы разведчики, всё у них в порядке. Федя, чтоб такого больше не было! Слышишь?
– Слышу!
– Это я недосмотрел, – виновато сказал Витя. – Не отправил его вовремя.
– Витя, ты уж присматривай за Федей, не давай ему бегать, где не надо… А может, знаете что? Переходи, Федя, сюда. Будешь со мной. Работы хватит.
– Нет, – испугался я. – Я с разведчиками.
Надо скорее уходить. А то Валя ещё уговорит Витю, а тот Петру Иванычу скажет.
– Уйду я отсюда, – сказала вдруг Валя.
– Куда? – удивился Витя.
– Ещё немного подучусь в медсанбате и к вам в полк санинструктором. Не могу здесь больше. Хватит!
– Что ты, Валя! – испугался Витя. – Не делай этого! Прошу тебя!
Я тоже не хотел, чтобы Валя уходила с почты. Она внимательно посмотрела на Витю:
– Ладно, там видно будет.
Непривычно было идти незнакомой дорогой. Я даже подумал, что мы идём не на Валину почту, а на какую-то другую.
Мы обогнали несколько легко раненных. Они шли без санитаров, кто опирался на винтовку, кто на палку, кто бережно прижимал к груди перебинтованную руку. Значит, где-то недалеко медсанбат. К переднему краю прошли два бронебойщика. Они несли на плечах длинное противотанковое ружьё. За ними старательно прошагали в строю новобранцы. Усталые, запылённые бойцы протащили станковый пулемёт «максим».
Я запоминал дорогу и все приметы на ней. У поворота на высокой подставке я увидел распятого на кресте обугленного Иисуса Христа. Такие распятия и раньше встречались на дорогах в этих местах. «Запоминай ориентир», – учил меня Витя.
Справа показалась высота, а на ней – артиллерийская батарея. Уже хорошо были видны пушки. Но когда мы подошли поближе, я рассмотрел, что пушки сделаны из брёвен, жердей, тележных колёс.
– Ложная позиция, – объяснил Витя. – Военная хитрость. Пусть немецкие лётчики и артиллеристы бомбят и обстреливают её. Настоящие пушки целее будут.
Наконец впереди появилось село. Когда мы вошли туда, я сразу понял, что здесь были немцы: сожгли, разрушили всё, что могли, как это они в других местах делали. А если ещё узнают, что наших в селе ждут или партизанам помогают, то могли и людей всех расстрелять или сжечь.
На месте многих хат были кучи камней и брёвен. И тем, которые не совсем разбиты, тоже досталось: где отбит угол, где дыра в крыше, где стена пробита. Одна хата без крыши вся выгорела изнутри. Земля вокруг была в воронках.
Здесь, как и в тылу, вместе разместились склады, мастерские, почта.
Почта занимала самую дальнюю хату. Витя с ходу распахнул дверь, и я увидел Валю. Это была и наша прежняя Валя, и другая. На лице её не было улыбки. А движения – резкие, торопливые, точно она хотела быстрее кончить эту работу и уйти отсюда.
– Наконец-то! – сказала Валя, как только мы вошли в комнату. – Вы где пропадали? Места себе не нахожу! Ладно, думаю, Витя занят, но Федя-то прийти должен. Собиралась бежать, разыскивать. Потом передали: живы разведчики, всё у них в порядке. Федя, чтоб такого больше не было! Слышишь?
– Слышу!
– Это я недосмотрел, – виновато сказал Витя. – Не отправил его вовремя.
– Витя, ты уж присматривай за Федей, не давай ему бегать, где не надо… А может, знаете что? Переходи, Федя, сюда. Будешь со мной. Работы хватит.
– Нет, – испугался я. – Я с разведчиками.
Надо скорее уходить. А то Валя ещё уговорит Витю, а тот Петру Иванычу скажет.
– Уйду я отсюда, – сказала вдруг Валя.
– Куда? – удивился Витя.
– Ещё немного подучусь в медсанбате и к вам в полк санинструктором. Не могу здесь больше. Хватит!
– Что ты, Валя! – испугался Витя. – Не делай этого! Прошу тебя!
Я тоже не хотел, чтобы Валя уходила с почты. Она внимательно посмотрела на Витю:
– Ладно, там видно будет.
3. ПИСЬМО ПЕТРУ ИВАНЫЧУ
Наконец-то Петру Иванычу пришло письмо. То самое, которое он ещё в тылу ждал. На конверте был старательно написан обратный адрес: «Красноярский край, Красноярский район, деревня Кустик». Долго же оно добиралось из Сибири. Вот Пётр Иваныч обрадуется! Пока я шёл с почты, я несколько раз вытаскивал конверт из сумки, читал обратный адрес, чтобы лучше запомнить, и снова прятал письмо… А Петра Иваныча не было в хате. С самого утра он, Витя и Яшка ушли на передний край наблюдать за немцами. Наши теперь по очереди ходили туда, а в хату возвращались только отсыпаться.
Передний край. Вот где было самое интересное. Но туда мне дороги не было, не пускал меня Пётр Иваныч, и всё. Да ещё и Витя теперь следил за мной, и Валя слово взяла.
«Пётр Иваныч говорил, чтобы я туда без дела не лез, – старался я убедить сам себя. – А сейчас у меня дело. Да ещё какое! Письмо!»
Я быстро отдал в штабе письма и газеты и осторожно, как в разведке, подкрался к нашей хате, чтобы меня никто не увидел и не задержал. Дядя Вася был в сарае, возился около лошадей. Я юркнул в сени, заглянул в комнату. Петра Иваныча не было. Я выскочил, завернул за угол и помчался к переднему краю.
Я приметил телефонный провод, который тянулся от штаба полка к высоте. Надо держаться его – он обязательно приведёт туда, куда надо. Я миновал высоту, побежал по полю. Вокруг стало беспокойнее. Даже воздух здесь был какой-то другой.
Рядом со мной ударилась в землю пуля и подняла полоску пыли. Другая просвистела мимо и взбила пыль. Потом ещё несколько… Но я не испугался. Пётр Иваныч учил: ту пулю, которая в тебя попадёт, всё равно не услышишь, смерть тихо ходит. Раз услышал, что просвистела, значит, миновала, на неё не оглядывайся, делай своё дело.
Я бежал, потом шёл, потом снова бежал, а переднего края всё не было. Хорошо, что я догадался держаться провода, а то заблудился бы. Здесь столько было всяких дорожек, что попробуй угадай, какая из них правильная. А спросить некого. Ни одной живой души не видно.
Провод привёл меня в лощину. Она вытянулась к переднему краю. В середине она разделялась, и слева я увидел миномётчиков. А провод полз вперёд. На самом выходе из лощины в окопе стояла пушка – «сорокапятка». Сверху её укрывала маскировочная сетка с вплетённой травой. Эти пушки всегда воевали вместе с пехотой. Они били по немецким танкам прямой наводкой. Их ещё называли «Прощай, Родина». Говорили, что с ними долго не навоюешь – или убьют тебя, или ранят.
Провод потянулся в ход сообщения. Я лихо, по-фронтовому вскочил в него. Впереди спокойным шагом шёл боец в полинявшей гимнастёрке, с винтовкой на плече. Я пошёл за ним.
И тут я увидел санитара. Он медленно шёл навстречу и вёл раненого. Раненый был в шинели. В правой руке он держал винтовку, а левой – крепко обхватил шею санитара. Небритое лицо санитара было всё в поту. Он то и дело поправлял толстую санитарную сумку, которая мешала ему идти.
В одном месте ход сообщения расширялся. Санитар остановился, осторожно опустил раненого на землю, с облегчением выпрямился и вытер рукою лоб.
Боец в полинявшей гимнастёрке подошёл к нему. Остановился и я.
– Покурим? – попросил санитар бойца.
– Налаживай.
– Махра?
– Самосад.
Фронтовики всегда делились табаком. И сейчас боец вытащил кисет, санитар – газету, аккуратно оторвал от неё два квадратика. Боец густо насыпал махорки ему, потом себе. Оба быстро и ловко свернули цигарки, закурили. И тут они увидели меня.
– Здорово, фронтовичок! – поздоровался боец.
Меня по-разному называли – и почтальоном, и разведчиком, и бойцом… Фронтовичок – тоже неплохо и не обидно совсем.
– Далеко топаешь?
– К разведчикам!
– Ишь какой боевой!
– Боевой-то боевой, – сказал санитар, – а не больно высовывайся. А то вот один высунулся, – он глазами показал на раненого.
Тот сидел на земле, выпрямив забинтованную, без сапога ногу, и осторожно поглаживал её обеими руками. На бинте были большие пятна крови. Раненый покачивался всем телом и морщился от боли. Я узнал его. Это был тот самый новобранец, которого я задержал, когда он шёл звать нас в баню. От боли он закрыл глаза. Но если бы он сейчас и увидел меня, может, и не вспомнил бы. Теперь я был в форме, с сумкой, совсем другой, чем тогда, гражданский.
– Где его так? – спросил боец.
– Окоп рыл. Вылез бруствер поправить. Пулемётчик немецкий заметил и чесанул.
Боец тяжело вздохнул и ещё раз посмотрел на раненого.
– Ну что, пошли, фронтовичок?
И мы с ним зашагали дальше.
Я оглянулся. Санитар взвалил раненого на спину и понёс его.
Передний край. Вот где было самое интересное. Но туда мне дороги не было, не пускал меня Пётр Иваныч, и всё. Да ещё и Витя теперь следил за мной, и Валя слово взяла.
«Пётр Иваныч говорил, чтобы я туда без дела не лез, – старался я убедить сам себя. – А сейчас у меня дело. Да ещё какое! Письмо!»
Я быстро отдал в штабе письма и газеты и осторожно, как в разведке, подкрался к нашей хате, чтобы меня никто не увидел и не задержал. Дядя Вася был в сарае, возился около лошадей. Я юркнул в сени, заглянул в комнату. Петра Иваныча не было. Я выскочил, завернул за угол и помчался к переднему краю.
Я приметил телефонный провод, который тянулся от штаба полка к высоте. Надо держаться его – он обязательно приведёт туда, куда надо. Я миновал высоту, побежал по полю. Вокруг стало беспокойнее. Даже воздух здесь был какой-то другой.
Рядом со мной ударилась в землю пуля и подняла полоску пыли. Другая просвистела мимо и взбила пыль. Потом ещё несколько… Но я не испугался. Пётр Иваныч учил: ту пулю, которая в тебя попадёт, всё равно не услышишь, смерть тихо ходит. Раз услышал, что просвистела, значит, миновала, на неё не оглядывайся, делай своё дело.
Я бежал, потом шёл, потом снова бежал, а переднего края всё не было. Хорошо, что я догадался держаться провода, а то заблудился бы. Здесь столько было всяких дорожек, что попробуй угадай, какая из них правильная. А спросить некого. Ни одной живой души не видно.
Провод привёл меня в лощину. Она вытянулась к переднему краю. В середине она разделялась, и слева я увидел миномётчиков. А провод полз вперёд. На самом выходе из лощины в окопе стояла пушка – «сорокапятка». Сверху её укрывала маскировочная сетка с вплетённой травой. Эти пушки всегда воевали вместе с пехотой. Они били по немецким танкам прямой наводкой. Их ещё называли «Прощай, Родина». Говорили, что с ними долго не навоюешь – или убьют тебя, или ранят.
Провод потянулся в ход сообщения. Я лихо, по-фронтовому вскочил в него. Впереди спокойным шагом шёл боец в полинявшей гимнастёрке, с винтовкой на плече. Я пошёл за ним.
В одном месте ход сообщения расширялся. Санитар остановился, осторожно опустил раненого на землю, с облегчением выпрямился и вытер рукою лоб.
Боец в полинявшей гимнастёрке подошёл к нему. Остановился и я.
– Покурим? – попросил санитар бойца.
– Налаживай.
– Махра?
– Самосад.
Фронтовики всегда делились табаком. И сейчас боец вытащил кисет, санитар – газету, аккуратно оторвал от неё два квадратика. Боец густо насыпал махорки ему, потом себе. Оба быстро и ловко свернули цигарки, закурили. И тут они увидели меня.
– Здорово, фронтовичок! – поздоровался боец.
Меня по-разному называли – и почтальоном, и разведчиком, и бойцом… Фронтовичок – тоже неплохо и не обидно совсем.
– Далеко топаешь?
– К разведчикам!
– Ишь какой боевой!
– Боевой-то боевой, – сказал санитар, – а не больно высовывайся. А то вот один высунулся, – он глазами показал на раненого.
Тот сидел на земле, выпрямив забинтованную, без сапога ногу, и осторожно поглаживал её обеими руками. На бинте были большие пятна крови. Раненый покачивался всем телом и морщился от боли. Я узнал его. Это был тот самый новобранец, которого я задержал, когда он шёл звать нас в баню. От боли он закрыл глаза. Но если бы он сейчас и увидел меня, может, и не вспомнил бы. Теперь я был в форме, с сумкой, совсем другой, чем тогда, гражданский.
– Где его так? – спросил боец.
– Окоп рыл. Вылез бруствер поправить. Пулемётчик немецкий заметил и чесанул.
Боец тяжело вздохнул и ещё раз посмотрел на раненого.
– Ну что, пошли, фронтовичок?
И мы с ним зашагали дальше.
Я оглянулся. Санитар взвалил раненого на спину и понёс его.
4. САМЫЙ ПЕРЕДНИЙ КРАЙ
Ход сообщения кончался поперечной траншеей. Теперь я был на самом переднем крае. Траншея изгибами тянулась вправо и влево. Куда же мне идти?
– Ну, пока, – сказал боец. – Мне, брат, налево, а тебе направо. Топай до самого конца, там и сидят твои разведчики.
Я шёл по траншее, видел высокий бруствер, хорошо обтёсанные лопатами стенки, ячейки для стрельбы, землянки – и удивлялся. Я раньше думал, что здесь всё по-другому: повсюду воронки, стреляют пулемёты, автоматы, противотанковые ружья, стоит дым и гром. Как в бою.
А здесь всё было так чисто, прибрано, точно не на войне. И тишина кругом. От солнца в траншее было немного душно.
Бойцы с загорелыми худыми лицами лопатами подчищали дно траншеи и стенки, занимались таким знакомым делом, как и мы с дядей Васей у хаты. Их гимнастёрки, брюки, уже не раз стиранные, выцвели под солнцем, пилотки накрепко просолились. Попадались изредка и новобранцы. Этих сразу отличишь. И форма у них совсем зелёная, новая, и глаза такие, будто новобранцы о чём-то всё время хотят спросить, и работали они не так, как старые фронтовики.
А всё равно чувствовалось, что это передний край, что немцы где-то недалеко. Никто не высовывался из траншеи. Бойцы переговаривались приглушёнными голосами, иногда к чему-то прислушивались, и лица их становились насторожёнными. А мне так хотелось увидеть, где же немцы. Но отсюда ничего не увидишь, а выскакивать наверх нечего было и думать. И сейчас над траншеей посвистывали пули.
Я шёл себе и шёл, поворачивал то вправо, то влево. Бойцы, занятые своим делом, не замечали меня, но некоторые провожали удивлёнными взглядами.
– Это что ещё за орёл-птица? – вдруг услышал я весёлый голос.
Я остановился. Надо мной в ячейке стоял боец.
– Здорово, земляк!
– А вы разве земляк?
– А как же! По одной земле ходим, за одну землю дерёмся, выходит, и есть земляки. Это куда же ты скачешь?
– К своим. Разведчикам.
– И мы не чужие. А сумка у тебя зачем?
– Я почтальон.
– Приветы из тыла носишь? Это хорошо. Ежели будет Курилову Николаю Алексеевичу, доставь, будь другом.
Этот боец мне сразу понравился. Ячейка у него была просторная, с высоким бруствером. На дне её постлана трава, в стенке сделаны углубления, а в них аккуратно разложены винтовочные патроны и гранаты.
– А где же ваша винтовка? – спросил я.
– Ты почём знаешь, что у меня винтовка?
– По патронам видно.
– Точно. Она самая, трёхлинеечка. Образца тыща восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Бьёт редко, да метко. И пуля не дура, и штык молодец.
Боец сделал шаг в сторону, и я увидел прислонённую к стенке винтовку с примкнутым штыком. Она была выше меня. Вот бы пострелять из неё! Я ещё ни разу не пробовал стрелять ни из винтовки, ни из карабина, ни из ручного пулемёта, ни из станкового. Из противотанкового ружья я тоже не стрелял. Но из него мне не выстрелить. У него, говорят, такая сильная отдача, что в медсанбат после стрельбы можешь угодить.
Я встал рядом с бойцом и потянулся к брустверу. Ячейка высокая, наверное, из неё всё видно, что у фрицев делается.
– Не высовывайся, – предупредил боец, – береги голову. Запасную старшина не выдаст.
– Я пойду, – торопливо попрощался я с ним. А то он ещё ругаться начнёт.
– Не забывай, захаживай в гости, землячок.
– Приду.
– Ну, пока, – сказал боец. – Мне, брат, налево, а тебе направо. Топай до самого конца, там и сидят твои разведчики.
Я шёл по траншее, видел высокий бруствер, хорошо обтёсанные лопатами стенки, ячейки для стрельбы, землянки – и удивлялся. Я раньше думал, что здесь всё по-другому: повсюду воронки, стреляют пулемёты, автоматы, противотанковые ружья, стоит дым и гром. Как в бою.
А здесь всё было так чисто, прибрано, точно не на войне. И тишина кругом. От солнца в траншее было немного душно.
Бойцы с загорелыми худыми лицами лопатами подчищали дно траншеи и стенки, занимались таким знакомым делом, как и мы с дядей Васей у хаты. Их гимнастёрки, брюки, уже не раз стиранные, выцвели под солнцем, пилотки накрепко просолились. Попадались изредка и новобранцы. Этих сразу отличишь. И форма у них совсем зелёная, новая, и глаза такие, будто новобранцы о чём-то всё время хотят спросить, и работали они не так, как старые фронтовики.
А всё равно чувствовалось, что это передний край, что немцы где-то недалеко. Никто не высовывался из траншеи. Бойцы переговаривались приглушёнными голосами, иногда к чему-то прислушивались, и лица их становились насторожёнными. А мне так хотелось увидеть, где же немцы. Но отсюда ничего не увидишь, а выскакивать наверх нечего было и думать. И сейчас над траншеей посвистывали пули.
Я шёл себе и шёл, поворачивал то вправо, то влево. Бойцы, занятые своим делом, не замечали меня, но некоторые провожали удивлёнными взглядами.
– Это что ещё за орёл-птица? – вдруг услышал я весёлый голос.
Я остановился. Надо мной в ячейке стоял боец.
– Здорово, земляк!
– А вы разве земляк?
– А как же! По одной земле ходим, за одну землю дерёмся, выходит, и есть земляки. Это куда же ты скачешь?
– К своим. Разведчикам.
– И мы не чужие. А сумка у тебя зачем?
– Я почтальон.
– Приветы из тыла носишь? Это хорошо. Ежели будет Курилову Николаю Алексеевичу, доставь, будь другом.
Этот боец мне сразу понравился. Ячейка у него была просторная, с высоким бруствером. На дне её постлана трава, в стенке сделаны углубления, а в них аккуратно разложены винтовочные патроны и гранаты.
– А где же ваша винтовка? – спросил я.
– Ты почём знаешь, что у меня винтовка?
– По патронам видно.
– Точно. Она самая, трёхлинеечка. Образца тыща восемьсот девяносто первого дробь тридцатого года. Бьёт редко, да метко. И пуля не дура, и штык молодец.
Боец сделал шаг в сторону, и я увидел прислонённую к стенке винтовку с примкнутым штыком. Она была выше меня. Вот бы пострелять из неё! Я ещё ни разу не пробовал стрелять ни из винтовки, ни из карабина, ни из ручного пулемёта, ни из станкового. Из противотанкового ружья я тоже не стрелял. Но из него мне не выстрелить. У него, говорят, такая сильная отдача, что в медсанбат после стрельбы можешь угодить.
Я встал рядом с бойцом и потянулся к брустверу. Ячейка высокая, наверное, из неё всё видно, что у фрицев делается.
– Не высовывайся, – предупредил боец, – береги голову. Запасную старшина не выдаст.
– Я пойду, – торопливо попрощался я с ним. А то он ещё ругаться начнёт.
– Не забывай, захаживай в гости, землячок.
– Приду.
5. НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПУНКТ
За поворотом я услышал хрипловатый голос Петра Иваныча. Я остановился, вынул из сумки письмо, чтобы он сразу увидел его.
Наблюдательный пункт разведчиков был устроен прямо в траншее. Сверху он был накрыт жердями и дёрном. На трёх железных ногах стояла стереотруба. Она выглядывала в окошко в крыше. Возле стереотрубы были врыты в землю короткая скамейка и сбитый из досок стол. На нём лежала толстая, такая же, как у меня, тетрадь.
Пётр Иваныч сидел у стереотрубы, а Витя и Яшка отдыхали на земле. Пётр Иваныч увидел меня и нахмурился:
– Это ещё что такое? Кто разрешил?
– Я вам письмо принёс. Вот.
– Подождал бы. Нечего горячку пороть.
И Витя смотрел на меня недовольным взглядом.
– Чтоб этого больше не было! – строго сказал Пётр Иваныч. – Ясно?
– Ясно.
Его взгляд смягчился, и он взял у меня письмо.
– Витёк, понаблюдай пока, – попросил он Витю и поменялся с ним местами.
Пётр Иваныч внимательно прочитал адрес, и глаза его потеплели. Он оторвал край конверта, бережно расправил листки и начал читать. Глаза его медленно ходили по строчкам. Вот он улыбнулся чему-то, потом задумался и снова заулыбался, потирая небритую щёку.
Пётр Иваныч не торопясь дочитал письмо, аккуратно сложил листки и спрятал в карман гимнастёрки. Потом достал трофейный портсигар, свернул цигарку и закурил.
А Витя сидел у стереотрубы, водил ею по немецкой обороне, старался что-то высмотреть.
– Витя, можно? – попросил я. – Немножко.
Он сделал вид, что не слышит: всё ещё сердился, что я прибежал. Но потом смилостивился:
– Садись.
Он подвинулся, и я взобрался на скамейку. Ноги не доставали до земли. Я покрепче вцепился в стереотрубу и прильнул к окулярам.
Между чёрточками и крестиками на стекле были видны такие же, как у нас, земля, болото, кусты, бугры, выжженная солнцем трава. Но там сидели немцы. И всё это было чужим, не нашим. Вот обозначилась узкая полоска траншеи. В ней что-то двигалось. Мелькнула немецкая каска.
– Хватит, – положил Витя руку мне на плечо, – насмотрелся.
Он снова сел за стереотрубу, взял тетрадь.
– Пётр Иваныч, – сказал он, не отрывая глаз от окуляров, – траншея-то у них не сплошная. Там же болото. Фрица в болото не заманишь. Чистенько воевать любит.
Пётр Иваныч очнулся от своих мыслей:
– Чистенько? Это неплохо. Сработаем чистенько.
О чём они? За «языком» снова пойдут?
А Витя уже будто диктовал самому себе:
– Противник перед фронтом сплошной траншеи не имеет. Оборонительные рубежи – отдельными очагами. Передний край – четыреста – пятьсот метров от нашего. Его огневая система… Ну-ка, система, какая ты? Пулемёт в кустах, ага! Посмотрим дальше. Ещё один. А, фаустнички! Добычу ждёте? Посмотрим, кто кому добычей будет. Вроде пока тихо у них…
– Тишине не верь, – сказал Пётр Иваныч. – Дай-ка я погляжу немного.
Пётр Иваныч сел к стереотрубе, и лицо его стало твёрдым, глаза – холодными. Он медленно повёл трубой влево. Вдруг остановил её и стал во что-то всматриваться. Все притихли.
– Чего они там шевелятся?.. Так и есть, накапливаются. Эх, пощупать бы их!
– А где? – вырвалось у меня.
– В овраге.
Когда я смотрел, никакого оврага не видел. У Петра Иваныча – фронтовой нюх и особый глаз. Он всегда видит то, чего другие не замечают.
– Миномётами бы накрыть их сейчас, – сказал он.
– Я знаю! – закричал я.
– Чего знаешь? – удивился Пётр Иваныч.
– Где миномётчики стоят! В лощине! Я видел!
– Верно, в лощине.
– Надо в штаб сообщить, – сказал Витя.
– Само собой, – ответил Пётр Иваныч нетерпеливо. – Но ударить сейчас непременно. Это и батя прикажет. А то пока разговоры-переговоры, время упустим. Витёк, черкани координаты миномётчикам.
Витя присел рядом с ним, заглянул в стереотрубу.
– Видишь? – спросил Пётр Иваныч.
– Вижу.
Витя вырвал из тетради листок и стал быстро писать. Пётр Иваныч взял у него записку, пробежал глазами и протянул мне:
– Держи. Передашь Потапову. Он там на позиции – самый главный. И с ходу, без задержки – домой. Понял?
– Понял.
– Бегом марш!
Наблюдательный пункт разведчиков был устроен прямо в траншее. Сверху он был накрыт жердями и дёрном. На трёх железных ногах стояла стереотруба. Она выглядывала в окошко в крыше. Возле стереотрубы были врыты в землю короткая скамейка и сбитый из досок стол. На нём лежала толстая, такая же, как у меня, тетрадь.
Пётр Иваныч сидел у стереотрубы, а Витя и Яшка отдыхали на земле. Пётр Иваныч увидел меня и нахмурился:
– Это ещё что такое? Кто разрешил?
– Я вам письмо принёс. Вот.
– Подождал бы. Нечего горячку пороть.
И Витя смотрел на меня недовольным взглядом.
– Чтоб этого больше не было! – строго сказал Пётр Иваныч. – Ясно?
– Ясно.
Его взгляд смягчился, и он взял у меня письмо.
– Витёк, понаблюдай пока, – попросил он Витю и поменялся с ним местами.
Пётр Иваныч внимательно прочитал адрес, и глаза его потеплели. Он оторвал край конверта, бережно расправил листки и начал читать. Глаза его медленно ходили по строчкам. Вот он улыбнулся чему-то, потом задумался и снова заулыбался, потирая небритую щёку.
Пётр Иваныч не торопясь дочитал письмо, аккуратно сложил листки и спрятал в карман гимнастёрки. Потом достал трофейный портсигар, свернул цигарку и закурил.
А Витя сидел у стереотрубы, водил ею по немецкой обороне, старался что-то высмотреть.
– Витя, можно? – попросил я. – Немножко.
Он сделал вид, что не слышит: всё ещё сердился, что я прибежал. Но потом смилостивился:
– Садись.
Он подвинулся, и я взобрался на скамейку. Ноги не доставали до земли. Я покрепче вцепился в стереотрубу и прильнул к окулярам.
Между чёрточками и крестиками на стекле были видны такие же, как у нас, земля, болото, кусты, бугры, выжженная солнцем трава. Но там сидели немцы. И всё это было чужим, не нашим. Вот обозначилась узкая полоска траншеи. В ней что-то двигалось. Мелькнула немецкая каска.
– Хватит, – положил Витя руку мне на плечо, – насмотрелся.
Он снова сел за стереотрубу, взял тетрадь.
– Пётр Иваныч, – сказал он, не отрывая глаз от окуляров, – траншея-то у них не сплошная. Там же болото. Фрица в болото не заманишь. Чистенько воевать любит.
Пётр Иваныч очнулся от своих мыслей:
– Чистенько? Это неплохо. Сработаем чистенько.
О чём они? За «языком» снова пойдут?
А Витя уже будто диктовал самому себе:
– Противник перед фронтом сплошной траншеи не имеет. Оборонительные рубежи – отдельными очагами. Передний край – четыреста – пятьсот метров от нашего. Его огневая система… Ну-ка, система, какая ты? Пулемёт в кустах, ага! Посмотрим дальше. Ещё один. А, фаустнички! Добычу ждёте? Посмотрим, кто кому добычей будет. Вроде пока тихо у них…
– Тишине не верь, – сказал Пётр Иваныч. – Дай-ка я погляжу немного.
Пётр Иваныч сел к стереотрубе, и лицо его стало твёрдым, глаза – холодными. Он медленно повёл трубой влево. Вдруг остановил её и стал во что-то всматриваться. Все притихли.
– Чего они там шевелятся?.. Так и есть, накапливаются. Эх, пощупать бы их!
– А где? – вырвалось у меня.
– В овраге.
Когда я смотрел, никакого оврага не видел. У Петра Иваныча – фронтовой нюх и особый глаз. Он всегда видит то, чего другие не замечают.
– Миномётами бы накрыть их сейчас, – сказал он.
– Я знаю! – закричал я.
– Чего знаешь? – удивился Пётр Иваныч.
– Где миномётчики стоят! В лощине! Я видел!
– Верно, в лощине.
– Надо в штаб сообщить, – сказал Витя.
– Само собой, – ответил Пётр Иваныч нетерпеливо. – Но ударить сейчас непременно. Это и батя прикажет. А то пока разговоры-переговоры, время упустим. Витёк, черкани координаты миномётчикам.
Витя присел рядом с ним, заглянул в стереотрубу.
– Видишь? – спросил Пётр Иваныч.
– Вижу.
Витя вырвал из тетради листок и стал быстро писать. Пётр Иваныч взял у него записку, пробежал глазами и протянул мне:
– Держи. Передашь Потапову. Он там на позиции – самый главный. И с ходу, без задержки – домой. Понял?
– Понял.
– Бегом марш!
6. МИНОМЁТЧИКИ ВЕДУТ ОГОНЬ
Я зажал записку в кулаке и помчался по траншее. Если бы она теперь стала прямой! Я старался приспособиться к изгибам и бежать как можно ловчее, но всё равно наталкивался на стенки.
Наконец показался ход сообщения. Я побежал ещё быстрее.
В лощине миномётчики собрались в кружок и мирно разговаривали.
– Кто здесь главный? Потапов? – отчаянно крикнул я.
Миномётчики повернули ко мне головы. Один поднялся.
– Ну, я главный, Потапов, – сказал он громким голосом. – Здравствуй, разведчик, что скажешь?
– Вот, – протянул я записку. – Это вам!
Потапов стал читать. Я уже видел его раньше, в тылу, когда он приходил в штаб, и ещё раз, когда мы с Витей смотрели, как он миномётчиков тренировал в лесу. Он был старшина, как Пётр Иваныч. Такой же высокий. И лицо у него тоже было командирское. Потапов прочитал записку и нахмурился:
– Раз Пётр Иваныч просит, поможем. Мы уж на всякий случай этот овраг пристреляли. Только нужно начальству доложить. Сейчас на КП позвоню, пусть скорректируют.
Потапов подошёл к телефону, который стоял в окопчике. От телефона провод тянулся к траншее. Потапов крутнул ручку и стал говорить, то и дело заглядывая в мою записку. Закончив разговор, он передал трубку бойцу и скомандовал:
– К бою!
Несколько голосов повторили команду. Все бросились к миномётам. Их здесь было три, восьмидесятидвухмиллиметровых. Мне о них Витя много рассказывал – и почему они так называются, и как они стреляют, и как называются миномётчики в каждом расчёте. Витю, когда он в запасном полку учился, зачислили в миномётчики, а потом, уже на фронте, он разведчиком стал.
Миномётчики приготовились к бою. Наводчики опустились на одно колено у прицелов, заряжающие стали справа, снарядные – позади, у открытых лотков с минами.
Потапов достал из своей сумки блокнот, карандаш, приготовился записывать. Телефонист, плотно прижимая трубку к уху, что-то продиктовал ему.
– По пехоте! Осколочной миной! – закричал Потапов. – Угломер – тридцать ноль-ноль, заряд основной! Наводить в отдельное дерево. Правее – ноль пятнадцать, прицел – пять – двадцать четыре, пять секунд – выстрел. Огонь!
Его крик подхватили командиры миномётов. Наводчик первого, ближнего ко мне миномёта прильнул к прицелу, снарядный подал мину заряжающему. Тот плавно сверху опустил её в ствол и крикнул:
Наконец показался ход сообщения. Я побежал ещё быстрее.
В лощине миномётчики собрались в кружок и мирно разговаривали.
– Кто здесь главный? Потапов? – отчаянно крикнул я.
Миномётчики повернули ко мне головы. Один поднялся.
– Ну, я главный, Потапов, – сказал он громким голосом. – Здравствуй, разведчик, что скажешь?
– Вот, – протянул я записку. – Это вам!
Потапов стал читать. Я уже видел его раньше, в тылу, когда он приходил в штаб, и ещё раз, когда мы с Витей смотрели, как он миномётчиков тренировал в лесу. Он был старшина, как Пётр Иваныч. Такой же высокий. И лицо у него тоже было командирское. Потапов прочитал записку и нахмурился:
– Раз Пётр Иваныч просит, поможем. Мы уж на всякий случай этот овраг пристреляли. Только нужно начальству доложить. Сейчас на КП позвоню, пусть скорректируют.
Потапов подошёл к телефону, который стоял в окопчике. От телефона провод тянулся к траншее. Потапов крутнул ручку и стал говорить, то и дело заглядывая в мою записку. Закончив разговор, он передал трубку бойцу и скомандовал:
– К бою!
Несколько голосов повторили команду. Все бросились к миномётам. Их здесь было три, восьмидесятидвухмиллиметровых. Мне о них Витя много рассказывал – и почему они так называются, и как они стреляют, и как называются миномётчики в каждом расчёте. Витю, когда он в запасном полку учился, зачислили в миномётчики, а потом, уже на фронте, он разведчиком стал.
Миномётчики приготовились к бою. Наводчики опустились на одно колено у прицелов, заряжающие стали справа, снарядные – позади, у открытых лотков с минами.
Потапов достал из своей сумки блокнот, карандаш, приготовился записывать. Телефонист, плотно прижимая трубку к уху, что-то продиктовал ему.
– По пехоте! Осколочной миной! – закричал Потапов. – Угломер – тридцать ноль-ноль, заряд основной! Наводить в отдельное дерево. Правее – ноль пятнадцать, прицел – пять – двадцать четыре, пять секунд – выстрел. Огонь!
Его крик подхватили командиры миномётов. Наводчик первого, ближнего ко мне миномёта прильнул к прицелу, снарядный подал мину заряжающему. Тот плавно сверху опустил её в ствол и крикнул: