– Пойдём через овраг? – нетерпеливо спросил он у Петра Иваныча.
– Через овраг, – нехотя ответил тот.
– Проскочим?
– Проскочим.
– С боевым охранением договорился?
– Договорился.
– Патронов и гранат побольше взять надо.
– Возьмём.
Старший лейтенант взглянул на часы:
– Поторопиться бы.
– Время ещё есть.
Было ясно, что Петру Иванычу не до разговоров. Он о чём-то своём думал.
Витя и Яшка присели рядом со мной. Яшка сказал недовольно:
– И чего вырядился? Как на свадьбу. На дело идём, не на гулянку. Такого сразу приметят.
Я удивлённо посмотрел на Яшку. Зачем он так говорит?
Витя молчал, наверное, думал, как Яшка.
Разведчики со старшим лейтенантом ушли. Ночь была пасмурной, как и прежняя. Я снова сидел с дядей Васей у тёплой печки и думал о старшем лейтенанте. Почему я раньше не встречал его? Вот вернётся он, я подойду к нему, обо всём расспрошу. Если бы ещё и подружиться с ним.
А может, Яшка правду говорит? У нас в такой форме никто в разведку не ходил. Там же нужно маскироваться, ползти, чтобы незаметно подобраться к фрицам.
Нет, всё правильно. Старший лейтенант наверняка не первый раз так в разведку ходил, и сейчас будет всё хорошо. Я обязательно дождусь, когда он вернётся с нашими.
Незаметно меня потянуло в сон. Глаза сами слипались, голова стала тяжёлой. Дядя Вася посмотрел на меня и сказал строго:
– Хватит сидеть. Ложись.
Я не торопился, чтобы он не подумал, что я обрадовался. Сел на шинель, снял кобуру с пистолетом, аккуратно положил рядом, разделся. Я не только укрылся шинелью, но и накрыл ею голову так, чтобы нигде не было ни одной щёлочки. Я снова вспомнил старшего лейтенанта, представил себе, как я буду с ним разговаривать, и крепко заснул.
6. И РЕКЕ НЕ УНЕСТИ НАШЕ ГОРЕ
7. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА
8. ИДУ ЗА «ЯЗЫКОМ»
9. Я ПОМОГУ НАШИМ
– Через овраг, – нехотя ответил тот.
– Проскочим?
– Проскочим.
– С боевым охранением договорился?
– Договорился.
– Патронов и гранат побольше взять надо.
– Возьмём.
Старший лейтенант взглянул на часы:
– Поторопиться бы.
– Время ещё есть.
Было ясно, что Петру Иванычу не до разговоров. Он о чём-то своём думал.
Витя и Яшка присели рядом со мной. Яшка сказал недовольно:
– И чего вырядился? Как на свадьбу. На дело идём, не на гулянку. Такого сразу приметят.
Я удивлённо посмотрел на Яшку. Зачем он так говорит?
Витя молчал, наверное, думал, как Яшка.
Разведчики со старшим лейтенантом ушли. Ночь была пасмурной, как и прежняя. Я снова сидел с дядей Васей у тёплой печки и думал о старшем лейтенанте. Почему я раньше не встречал его? Вот вернётся он, я подойду к нему, обо всём расспрошу. Если бы ещё и подружиться с ним.
А может, Яшка правду говорит? У нас в такой форме никто в разведку не ходил. Там же нужно маскироваться, ползти, чтобы незаметно подобраться к фрицам.
Нет, всё правильно. Старший лейтенант наверняка не первый раз так в разведку ходил, и сейчас будет всё хорошо. Я обязательно дождусь, когда он вернётся с нашими.
Незаметно меня потянуло в сон. Глаза сами слипались, голова стала тяжёлой. Дядя Вася посмотрел на меня и сказал строго:
– Хватит сидеть. Ложись.
Я не торопился, чтобы он не подумал, что я обрадовался. Сел на шинель, снял кобуру с пистолетом, аккуратно положил рядом, разделся. Я не только укрылся шинелью, но и накрыл ею голову так, чтобы нигде не было ни одной щёлочки. Я снова вспомнил старшего лейтенанта, представил себе, как я буду с ним разговаривать, и крепко заснул.
6. И РЕКЕ НЕ УНЕСТИ НАШЕ ГОРЕ
Пётр Иваныч сидел за столом, и в его потухших глазах была тоска. Он держал в руках пробитое пулей удостоверение и смотрел на маленькую фотографию, угол которой был залит кровью. Я стоял за его спиной и видел устремлённые на меня с фотографии глаза старшего лейтенанта Тимошенко. На столе, весь в запёкшейся крови, лежал орден Красного Знамени.
Витя вполголоса рассказывал дяде Васе:
– Поставили фрицы своего пулемётчика у оврага для прикрытия. Пётр Иваныч как чувствовал неладное. «Давай, – говорит, – в обход проползём». А он своё: проскочим да проскочим. Пётр Иваныч и поддался, сам около него бежал, прикрывал. Но тут фрицы ракеты запустили. Пулемётчик его заметил, дал прицельной очередью прямо в грудь – и всё.
Голос Вити дрогнул, сорвался.
В хате было так тихо, будто здесь лежал убитый старший лейтенант Тимошенко. Даже слышно было, как по стеклу текли капли дождя. Неужели старшего лейтенанта нет в живых? Неужели он больше никогда не придёт? Никогда? Я никак не мог представить себе его убитым. А потемневшие лица разведчиков говорили о том, что старший лейтенант был действительно убит.
Наконец Пётр Иваныч закрыл книжечку, положил её к ордену. Он будто сдерживал сильную боль. Устало поднялся и лёг на шинель, сцепив руки за головой.
Рядом с ним сел Яшка. Он растерянно обвёл хату взглядом, точно на её голых стенах искал ответ на какой-то вопрос. Он первый не выдержал тишины, снял пояс с нацепленными гранатами и сказал неожиданно громко, в сердцах:
– Таскаем их, таскаем, а всё без толку!
Пётр Иваныч повернулся к нему с искажённым лицом. Казалось, он сейчас вскочит и сделает что-то страшное.
– Где твои гранаты? – резко спросил он.
– Вот.
– Забирай, пошли.
Пётр Иваныч быстро поднялся и вышел. Яшка растерянно направился за ним. Мне не хотелось оставаться в хате, и я потянулся за ними.
Мы спустились к реке. Над ней стояла мирная тишина, как будто на земле не было войны, как будто не был убит этой ночью старший лейтенант Тимошенко.
У самого берега чернела глубокая воронка от бомбы. Пётр Иваныч отошёл от неё метров на тридцать, примерился и спокойно приказал Яшке:
– Дай гранату.
Тот неохотно протянул. Пётр Иваныч обхватил её цепкими пальцами, неторопливо разогнул усики, вытащил чеку и отпустил рычаг. Раздался щелчок пистолетного выстрела. Яшка испуганно посмотрел на Петра Иваныча. Что Пётр Иваныч делает? Рычаг в руке нельзя отпускать. Он отходит, когда граната уже летит. Только тогда раздаётся выстрел – это ударник накалывает капсюль-детонатор.
Но Пётр Иваныч всё держал гранату в руке. Потом медленно, очень медленно занёс руку назад и неожиданно резко метнул гранату точно в воронку. Едва граната скрылась в ней, как раздался взрыв.
Мы с Яшкой невольно пригнулись. Пётр Иваныч смотрел на воронку и даже не шелохнулся.
– Давай вторую, – сказал он хмуро Яшке, не глядя на нас.
В его руке снова раздался щелчок. Он так напряжённо откинулся, точно в этот бросок хотел вложить всю силу, всю ненависть к фрицам. Прищуренные глаза пристально смотрели на воронку, будто в ней затаился пулемётчик, который убил старшего лейтенанта Тимошенко. Я ждал, что граната улетит далеко-далеко, но она упала точно в воронку.
Когда разорвалась последняя граната, Пётр Иваныч устало опустился на мокрую землю. Мы присели рядом. Снова наступила тишина. О гранатах напоминал лишь запах горелой земли. Пётр Иваныч задумчиво смотрел на чистую воду. Казалось, река уносила и никак не могла унести наше горе.
Витя вполголоса рассказывал дяде Васе:
– Поставили фрицы своего пулемётчика у оврага для прикрытия. Пётр Иваныч как чувствовал неладное. «Давай, – говорит, – в обход проползём». А он своё: проскочим да проскочим. Пётр Иваныч и поддался, сам около него бежал, прикрывал. Но тут фрицы ракеты запустили. Пулемётчик его заметил, дал прицельной очередью прямо в грудь – и всё.
Голос Вити дрогнул, сорвался.
В хате было так тихо, будто здесь лежал убитый старший лейтенант Тимошенко. Даже слышно было, как по стеклу текли капли дождя. Неужели старшего лейтенанта нет в живых? Неужели он больше никогда не придёт? Никогда? Я никак не мог представить себе его убитым. А потемневшие лица разведчиков говорили о том, что старший лейтенант был действительно убит.
Наконец Пётр Иваныч закрыл книжечку, положил её к ордену. Он будто сдерживал сильную боль. Устало поднялся и лёг на шинель, сцепив руки за головой.
Рядом с ним сел Яшка. Он растерянно обвёл хату взглядом, точно на её голых стенах искал ответ на какой-то вопрос. Он первый не выдержал тишины, снял пояс с нацепленными гранатами и сказал неожиданно громко, в сердцах:
– Таскаем их, таскаем, а всё без толку!
Пётр Иваныч повернулся к нему с искажённым лицом. Казалось, он сейчас вскочит и сделает что-то страшное.
– Где твои гранаты? – резко спросил он.
– Вот.
– Забирай, пошли.
Пётр Иваныч быстро поднялся и вышел. Яшка растерянно направился за ним. Мне не хотелось оставаться в хате, и я потянулся за ними.
Мы спустились к реке. Над ней стояла мирная тишина, как будто на земле не было войны, как будто не был убит этой ночью старший лейтенант Тимошенко.
У самого берега чернела глубокая воронка от бомбы. Пётр Иваныч отошёл от неё метров на тридцать, примерился и спокойно приказал Яшке:
– Дай гранату.
Тот неохотно протянул. Пётр Иваныч обхватил её цепкими пальцами, неторопливо разогнул усики, вытащил чеку и отпустил рычаг. Раздался щелчок пистолетного выстрела. Яшка испуганно посмотрел на Петра Иваныча. Что Пётр Иваныч делает? Рычаг в руке нельзя отпускать. Он отходит, когда граната уже летит. Только тогда раздаётся выстрел – это ударник накалывает капсюль-детонатор.
Но Пётр Иваныч всё держал гранату в руке. Потом медленно, очень медленно занёс руку назад и неожиданно резко метнул гранату точно в воронку. Едва граната скрылась в ней, как раздался взрыв.
Мы с Яшкой невольно пригнулись. Пётр Иваныч смотрел на воронку и даже не шелохнулся.
– Давай вторую, – сказал он хмуро Яшке, не глядя на нас.
Когда разорвалась последняя граната, Пётр Иваныч устало опустился на мокрую землю. Мы присели рядом. Снова наступила тишина. О гранатах напоминал лишь запах горелой земли. Пётр Иваныч задумчиво смотрел на чистую воду. Казалось, река уносила и никак не могла унести наше горе.
7. ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА
Батя стоял посреди хаты. Сапоги, брюки, телогрейка – всё у него было в грязи. Глаза его гневно сузились. Нет, сейчас это был не наш батя, которого любили разведчики, а какой-то совсем другой, чужой, беспощадный человек.
Перед ним стоял Пётр Иваныч. Лицо его точно окаменело. Он крепко сжал губы и упрямо смотрел на батю.
– Где «язык», Дёмушкин? – грубо спросил батя. – Я тебя спрашиваю, где «язык»?
Пётр Иваныч молчал.
– Где сведения? Где выполнение приказа? – продолжал батя допрашивать, всё повышая голос. – Из-за тебя полк гробить? Людей? – крикнул он хрипло и изо всей силы ударил кулаком по столу.
Батя зло, нетерпеливо шагал от стенки к стенке. Я весь сжался в углу и не смел пошевелиться.
Батя остановился против Петра Иваныча:
– Чёрт вас всех побери! Ты понимаешь что-нибудь или нет?
Пётр Иваныч ещё крепче сжал губы.
Батя отошёл к окну и долго смотрел на темноту. Он ссутулился, с силой сцепил руки за спиной, обхватил и сжал ими плащ-палатку. Вдруг батя резко повернулся и в упор взглянул на Петра Иваныча.
– Даю двадцать четыре часа, – сказал он жёстким голосом, медленно отделяя каждое слово. – Или «язык» будет у меня, или пеняй на себя.
Пётр Иваныч по-прежнему упрямо смотрел на батю запавшими от усталости глазами и молчал. Рядом с ним стоял бледный Витя, и его глаза тоже были упрямыми. И остальные разведчики молчали, кто опустил голову, кто смотрел в окно или в стенку.
Не глядя ни на кого, батя вышел из хаты и громко хлопнул дверью.
Перед ним стоял Пётр Иваныч. Лицо его точно окаменело. Он крепко сжал губы и упрямо смотрел на батю.
– Где «язык», Дёмушкин? – грубо спросил батя. – Я тебя спрашиваю, где «язык»?
Пётр Иваныч молчал.
– Где сведения? Где выполнение приказа? – продолжал батя допрашивать, всё повышая голос. – Из-за тебя полк гробить? Людей? – крикнул он хрипло и изо всей силы ударил кулаком по столу.
Батя зло, нетерпеливо шагал от стенки к стенке. Я весь сжался в углу и не смел пошевелиться.
Батя остановился против Петра Иваныча:
– Чёрт вас всех побери! Ты понимаешь что-нибудь или нет?
Пётр Иваныч ещё крепче сжал губы.
Батя отошёл к окну и долго смотрел на темноту. Он ссутулился, с силой сцепил руки за спиной, обхватил и сжал ими плащ-палатку. Вдруг батя резко повернулся и в упор взглянул на Петра Иваныча.
– Даю двадцать четыре часа, – сказал он жёстким голосом, медленно отделяя каждое слово. – Или «язык» будет у меня, или пеняй на себя.
Пётр Иваныч по-прежнему упрямо смотрел на батю запавшими от усталости глазами и молчал. Рядом с ним стоял бледный Витя, и его глаза тоже были упрямыми. И остальные разведчики молчали, кто опустил голову, кто смотрел в окно или в стенку.
Не глядя ни на кого, батя вышел из хаты и громко хлопнул дверью.
8. ИДУ ЗА «ЯЗЫКОМ»
Совсем стемнело, когда разведчики стали собираться в поиск. На их тёмных обветренных лицах было одинаково злое, упрямое выражение. Даже у Яшки лицо было таким серьёзным, каким я раньше никогда не видел. В Витином лице появилось что-то жестокое, у бровей пролегла глубокая складка.
Я обязательно должен помочь нашим! Я вместе с ними буду! Хватит в тепле отсиживаться. Я тоже пойду за «языком». И никакого разрешения не надо спрашивать. Петру Иванычу теперь не до меня.
Двадцать четыре часа! Это же очень мало! Хотелось сейчас же броситься на передовую. Я не сводил глаз с Петра Иваныча. А он так же неторопливо, как и прежде, надевал маскхалат, набивал диски патронами, готовил гранаты, как всегда, проверял, хорошо ли разведчики собрались в поиск.
Я тоже стал собираться. Сигнальный пистолет был при мне. Из вещевого мешка я достал ракеты и спрятал за пазуху, чтобы они не промокли. Хорошо бы плащ-палатку надеть, но для меня она велика. Пойду так. Не сахарный, не растаю.
Разведчики ушли, и я постарался незаметно выбраться из хаты. Дождь изо всей силы хлестал меня по лицу, пилотке, гимнастёрке. Вода текла за воротник. Холодный ветер кусал руки, пробирал до костей. Но мне было не до дождя. Главное – идти за нашими, не терять их из виду. Глаза быстро привыкли к темноте, и я узнавал места, по которым уже раз бегал к передовой.
Обмундирование моё сразу же всё намокло, набухло, мешало идти. Грязь налипла на сапоги. Они скользили по траве, мокрой земле, трудно было удержаться, чтобы не упасть. Я боялся, что всё больше и больше отстаю от разведчиков. Злился на дождь и, согнувшись, пробирался вперёд.
Наконец мы спустились в ход сообщения. В траншее разведчики повернули вправо, к нашему наблюдательному пункту. Здесь было мало бойцов. Только часовые, завернувшись в плащ-палатки, стояли на своих постах. Стенки траншеи были скользкими, грязь чавкала под ногами. Разведчики растянулись длинной цепочкой. Неожиданно они повернули влево, к немцам.
– Стой, кто идёт? – прозвучал впереди негромкий голос.
– Свои, – так же негромко ответил Пётр Иваныч.
Разведчики остановились, сбились в кучу. Я притаился за изгибом.
– Ну, как там? – спросил Пётр Иваныч.
– Тихо, – ответил тот же голос. – Не шумят. Ребята и днём и сейчас смотрели. Мин не ставили. Только вы правее держитесь, в овраг не спускайтесь. Там один из наших лежит – подбили в пикете. Комбат звонил, приказал в случае чего поддержать вас огнём. Но вы уж постарайтесь потише.
– Где твои?
– Сидят справа и слева. Всё боевое охранение.
– Приготовились, – тихо приказал Пётр Иваныч. – Ползти за мной.
Зашуршали плащ-палатки. Разведчики один за другим выбирались из траншеи. Я переждал немного и там же, где они, выкарабкался наверх, прижался к земле и пополз. Грязь налипала на меня, набивалась в сапоги, я с трудом вытаскивал руки. Потом пошла мокрая тяжёлая трава. Она цеплялась за руки и ноги, резала ладони. Было слышно как капли сыпались с листьев на землю, трава шуршала при каждом моём движении.
Фрицы стреляли редко. Иногда пули пролетали недалеко от меня, шлёпались в воду. Справа короткими очередями бил немецкий пулемёт. Трассирующие пули светились в темноте. Всё время взлетали ракеты. Их неживой свет медленно тянулся по земле. Тогда я поднимал голову и напряжённо всматривался, искал наших. Но они так вжимались в землю, что я не успевал ничего разглядеть – ракеты уже гасли.
Шум дождя заглушал все звуки, и сколько я ни прислушивался, наших не было слышно. Они были где-то правее, впереди.
Я полз, полз и вдруг понял, что потерял их. Они куда-то исчезли, как сквозь землю провалились. Что делать? Кричать? Звать их? Нельзя. Это же передний край. Немцы близко. Я могу выдать наших.
Я обязательно должен помочь нашим! Я вместе с ними буду! Хватит в тепле отсиживаться. Я тоже пойду за «языком». И никакого разрешения не надо спрашивать. Петру Иванычу теперь не до меня.
Двадцать четыре часа! Это же очень мало! Хотелось сейчас же броситься на передовую. Я не сводил глаз с Петра Иваныча. А он так же неторопливо, как и прежде, надевал маскхалат, набивал диски патронами, готовил гранаты, как всегда, проверял, хорошо ли разведчики собрались в поиск.
Я тоже стал собираться. Сигнальный пистолет был при мне. Из вещевого мешка я достал ракеты и спрятал за пазуху, чтобы они не промокли. Хорошо бы плащ-палатку надеть, но для меня она велика. Пойду так. Не сахарный, не растаю.
Разведчики ушли, и я постарался незаметно выбраться из хаты. Дождь изо всей силы хлестал меня по лицу, пилотке, гимнастёрке. Вода текла за воротник. Холодный ветер кусал руки, пробирал до костей. Но мне было не до дождя. Главное – идти за нашими, не терять их из виду. Глаза быстро привыкли к темноте, и я узнавал места, по которым уже раз бегал к передовой.
Обмундирование моё сразу же всё намокло, набухло, мешало идти. Грязь налипла на сапоги. Они скользили по траве, мокрой земле, трудно было удержаться, чтобы не упасть. Я боялся, что всё больше и больше отстаю от разведчиков. Злился на дождь и, согнувшись, пробирался вперёд.
Наконец мы спустились в ход сообщения. В траншее разведчики повернули вправо, к нашему наблюдательному пункту. Здесь было мало бойцов. Только часовые, завернувшись в плащ-палатки, стояли на своих постах. Стенки траншеи были скользкими, грязь чавкала под ногами. Разведчики растянулись длинной цепочкой. Неожиданно они повернули влево, к немцам.
– Стой, кто идёт? – прозвучал впереди негромкий голос.
– Свои, – так же негромко ответил Пётр Иваныч.
Разведчики остановились, сбились в кучу. Я притаился за изгибом.
– Ну, как там? – спросил Пётр Иваныч.
– Тихо, – ответил тот же голос. – Не шумят. Ребята и днём и сейчас смотрели. Мин не ставили. Только вы правее держитесь, в овраг не спускайтесь. Там один из наших лежит – подбили в пикете. Комбат звонил, приказал в случае чего поддержать вас огнём. Но вы уж постарайтесь потише.
– Где твои?
– Сидят справа и слева. Всё боевое охранение.
– Приготовились, – тихо приказал Пётр Иваныч. – Ползти за мной.
Зашуршали плащ-палатки. Разведчики один за другим выбирались из траншеи. Я переждал немного и там же, где они, выкарабкался наверх, прижался к земле и пополз. Грязь налипала на меня, набивалась в сапоги, я с трудом вытаскивал руки. Потом пошла мокрая тяжёлая трава. Она цеплялась за руки и ноги, резала ладони. Было слышно как капли сыпались с листьев на землю, трава шуршала при каждом моём движении.
Фрицы стреляли редко. Иногда пули пролетали недалеко от меня, шлёпались в воду. Справа короткими очередями бил немецкий пулемёт. Трассирующие пули светились в темноте. Всё время взлетали ракеты. Их неживой свет медленно тянулся по земле. Тогда я поднимал голову и напряжённо всматривался, искал наших. Но они так вжимались в землю, что я не успевал ничего разглядеть – ракеты уже гасли.
Шум дождя заглушал все звуки, и сколько я ни прислушивался, наших не было слышно. Они были где-то правее, впереди.
Я полз, полз и вдруг понял, что потерял их. Они куда-то исчезли, как сквозь землю провалились. Что делать? Кричать? Звать их? Нельзя. Это же передний край. Немцы близко. Я могу выдать наших.
9. Я ПОМОГУ НАШИМ
И тут начал стрелять немецкий пулемёт. Слева, совсем недалеко от меня. Он строчил изо всех сил в том направлении, куда уползли разведчики. Трассирующие пули летели за ними в темноту, точно хотели быстрее догнать их.
Это он! Тот самый! Пулемёт перед оврагом. Это он убил старшего лейтенанта Тимошенко!
– Стой! – крикнул я пулемётчику что было силы. – Стой!
Что придумать? Быстрее! Он же наших перестреляет. Пусть лучше по мне бьёт.
А пулемёт строчил и строчил.
Я рванулся к нему. Кобура ударила в живот.
Я выдернул пистолет из кобуры. Достал из-за пазухи тёплый патрон и вставил в ствол. Меня била дрожь нетерпения. Я отвёл курок назад и поставил на боевой взвод. Направил пистолет туда, где мелькало рваное пламя выстрелов, что было силы обхватил рукоятку и нажал на спусковой крючок.
Резким ударом отдачи руки отбросило назад и вверх. Ракета с шумным свистом прорезала тьму и полетела к пулемёту. В ушах зазвенело, зашумело. Запахло так противно, будто весь воздух выжгло порохом. Нечем было дышать.
И тут поднялась катавасия! Мой выстрел точно разбудил передний край. Началась беспорядочная стрельба. Стреляли и наши и немцы, не поймёшь, кто больше. Ракеты одна за другой поднимались в небо. Их свет заливал всё впереди. Несколько наших пулемётов ударили по этому, немецкому, и он замолчал. Начал стрелять другой. Пули с тонким визгом прошли над самой головой. Слышно было, как они шлёпались в грязь.
Я вжался в землю. И тут услышал новый противный свистящий звук. Он нарастал, и холод прошёл у меня по всему телу. Мина! Я ещё сильнее вжался в грязь, закрыл глаза и стиснул зубы. Мина разорвалась рядом. Земля дрогнула. Снова раздался противный вой. Звук разрыва оглушил меня. Мокрая земля полетела вверх и хлестнула по спине. Мины, завывая, летели одна за другой. Вокруг визжало и рвалось, летели грязь и вода, свистели осколки.
Немцы накрыли меня огнём. Плохо дело. Пётр Иваныч учил: нельзя лежать под миномётным огнём. Надо броском выходить из-под него. Но впереди были немцы, к ним не побежишь. Надо к своим, назад. Только бы оторваться от земли. Вот сейчас, сейчас…
И вдруг при свете ракеты мина почти рядом со мной попала в убитого бойца. Рвануло с огнём и треском. Вверх полетели рука, кусок гимнастёрки. Стало так страшно, как никогда ещё не было.
Я вскочил и побежал к нашим. Грязь и вода летели из-под ног. Сердце билось так, что вот-вот готово было выскочить. Я бежал без оглядки, как будто фрицы гнались за мной. Падал, поднимался и снова бежал. Несколько раз над самой головой пронеслись пули.
Наконец я кубарем скатился в траншею. Здесь стреляли, кричали команды, кто-то пробежал впереди. Я кинулся вправо, повернул в ход сообщения, выскочил из него и свалился в какую-то яму.
Я никак не мог отдышаться, судорожно хватал ртом воздух. Стало холодно, сырость пробирала до костей. Закоченели руки, зябли ноги. Я вложил пистолет в кобуру, скорчился, чтобы было потеплей, и сунул руки за пазуху. Они были в грязи, и весь я с ног до головы был заляпан грязью.
Ночь уже перевалила за половину, дело шло к рассвету. Темнота постепенно сменялась туманом. Впереди стала медленно обозначаться серая полоска неба. Надо было возвращаться к себе в хату. Но я так устал, что не хотелось даже шевелиться. А сидеть в яме нельзя, а то совсем замёрзнешь. Опираясь на руки, я с трудом поднялся и выбрался из неё.
Я оглядел себя. В таком грязном обмундировании нельзя возвращаться в хату. Рядом была глубокая лужа с отстоявшейся водой. Сначала надо отмыть пистолет. Я разрядил его, хорошенько смыл грязь, вытер подолом гимнастёрки и спрятал в кобуру. Умылся и стал отмывать гимнастёрку. Вода сводила пальцы. Я только размазывал грязь. Сейчас у меня ничего не получится. Вот вернусь в хату и выстираю с мылом в горячей воде.
Я медленно побрёл к хате. Дождь продолжал накрапывать. Капли падали на лицо, за воротник, грязь липла к сапогам. Вода хлюпала в них, намокшая одежда тянула вниз. Сил совсем не было. Я шатался, шёл, как заведённый, не выбирая дороги, по лужам, по грязи, по траве. Иногда казалось, что я уже давно сплю в нашей тёплой хате, а идёт кто-то другой. Я останавливался, тряс тяжёлой головой и снова медленно переставлял ноги.
А как же наши? Взяли они «языка» или нет? Вдруг у них снова ничего не вышло? Не надо, не надо об этом думать! Они взяли «языка»! Взяли!.. А если нет, что тогда делать?
Впереди показалась наша хата. Я вошёл в сени, остановился. Дверь в комнату была приоткрытой, и мне было всё видно. На лавке сидели дядя Вася и Валя с толстой санитарной сумкой на боку. Напротив стоял Яшка и громким голосом рассказывал:
– Фрицы паникуют, не дают тихо подползти. Рассчитывают опять накрыть своими пулемётами. Но Пётр Иваныч такую хитрость придумал, что мы всё равно бы надули их. Да не пришлось её в дело пустить. Тот, из пехоты, с ракетницей, на себя всю панику принял, точно сговорился с нами. А мы под шумок в их блиндаж заскочили и тихо сработали. Назад ползём и дрожим, как бы шальная пуля нашего фрица не кокнула. Пётр Иваныч другой дорожкой повёл… Аккуратно «языка» доставили…
Я вдруг почувствовал такую счастливую слабость во всём теле, что ноги у меня подкосились, и я опустился на грязный мокрый пол.
Это он! Тот самый! Пулемёт перед оврагом. Это он убил старшего лейтенанта Тимошенко!
– Стой! – крикнул я пулемётчику что было силы. – Стой!
Что придумать? Быстрее! Он же наших перестреляет. Пусть лучше по мне бьёт.
А пулемёт строчил и строчил.
Я рванулся к нему. Кобура ударила в живот.
Я выдернул пистолет из кобуры. Достал из-за пазухи тёплый патрон и вставил в ствол. Меня била дрожь нетерпения. Я отвёл курок назад и поставил на боевой взвод. Направил пистолет туда, где мелькало рваное пламя выстрелов, что было силы обхватил рукоятку и нажал на спусковой крючок.
Резким ударом отдачи руки отбросило назад и вверх. Ракета с шумным свистом прорезала тьму и полетела к пулемёту. В ушах зазвенело, зашумело. Запахло так противно, будто весь воздух выжгло порохом. Нечем было дышать.
И тут поднялась катавасия! Мой выстрел точно разбудил передний край. Началась беспорядочная стрельба. Стреляли и наши и немцы, не поймёшь, кто больше. Ракеты одна за другой поднимались в небо. Их свет заливал всё впереди. Несколько наших пулемётов ударили по этому, немецкому, и он замолчал. Начал стрелять другой. Пули с тонким визгом прошли над самой головой. Слышно было, как они шлёпались в грязь.
Я вжался в землю. И тут услышал новый противный свистящий звук. Он нарастал, и холод прошёл у меня по всему телу. Мина! Я ещё сильнее вжался в грязь, закрыл глаза и стиснул зубы. Мина разорвалась рядом. Земля дрогнула. Снова раздался противный вой. Звук разрыва оглушил меня. Мокрая земля полетела вверх и хлестнула по спине. Мины, завывая, летели одна за другой. Вокруг визжало и рвалось, летели грязь и вода, свистели осколки.
Немцы накрыли меня огнём. Плохо дело. Пётр Иваныч учил: нельзя лежать под миномётным огнём. Надо броском выходить из-под него. Но впереди были немцы, к ним не побежишь. Надо к своим, назад. Только бы оторваться от земли. Вот сейчас, сейчас…
И вдруг при свете ракеты мина почти рядом со мной попала в убитого бойца. Рвануло с огнём и треском. Вверх полетели рука, кусок гимнастёрки. Стало так страшно, как никогда ещё не было.
Я вскочил и побежал к нашим. Грязь и вода летели из-под ног. Сердце билось так, что вот-вот готово было выскочить. Я бежал без оглядки, как будто фрицы гнались за мной. Падал, поднимался и снова бежал. Несколько раз над самой головой пронеслись пули.
Наконец я кубарем скатился в траншею. Здесь стреляли, кричали команды, кто-то пробежал впереди. Я кинулся вправо, повернул в ход сообщения, выскочил из него и свалился в какую-то яму.
Я никак не мог отдышаться, судорожно хватал ртом воздух. Стало холодно, сырость пробирала до костей. Закоченели руки, зябли ноги. Я вложил пистолет в кобуру, скорчился, чтобы было потеплей, и сунул руки за пазуху. Они были в грязи, и весь я с ног до головы был заляпан грязью.
Ночь уже перевалила за половину, дело шло к рассвету. Темнота постепенно сменялась туманом. Впереди стала медленно обозначаться серая полоска неба. Надо было возвращаться к себе в хату. Но я так устал, что не хотелось даже шевелиться. А сидеть в яме нельзя, а то совсем замёрзнешь. Опираясь на руки, я с трудом поднялся и выбрался из неё.
Я оглядел себя. В таком грязном обмундировании нельзя возвращаться в хату. Рядом была глубокая лужа с отстоявшейся водой. Сначала надо отмыть пистолет. Я разрядил его, хорошенько смыл грязь, вытер подолом гимнастёрки и спрятал в кобуру. Умылся и стал отмывать гимнастёрку. Вода сводила пальцы. Я только размазывал грязь. Сейчас у меня ничего не получится. Вот вернусь в хату и выстираю с мылом в горячей воде.
Я медленно побрёл к хате. Дождь продолжал накрапывать. Капли падали на лицо, за воротник, грязь липла к сапогам. Вода хлюпала в них, намокшая одежда тянула вниз. Сил совсем не было. Я шатался, шёл, как заведённый, не выбирая дороги, по лужам, по грязи, по траве. Иногда казалось, что я уже давно сплю в нашей тёплой хате, а идёт кто-то другой. Я останавливался, тряс тяжёлой головой и снова медленно переставлял ноги.
А как же наши? Взяли они «языка» или нет? Вдруг у них снова ничего не вышло? Не надо, не надо об этом думать! Они взяли «языка»! Взяли!.. А если нет, что тогда делать?
Впереди показалась наша хата. Я вошёл в сени, остановился. Дверь в комнату была приоткрытой, и мне было всё видно. На лавке сидели дядя Вася и Валя с толстой санитарной сумкой на боку. Напротив стоял Яшка и громким голосом рассказывал:
– Фрицы паникуют, не дают тихо подползти. Рассчитывают опять накрыть своими пулемётами. Но Пётр Иваныч такую хитрость придумал, что мы всё равно бы надули их. Да не пришлось её в дело пустить. Тот, из пехоты, с ракетницей, на себя всю панику принял, точно сговорился с нами. А мы под шумок в их блиндаж заскочили и тихо сработали. Назад ползём и дрожим, как бы шальная пуля нашего фрица не кокнула. Пётр Иваныч другой дорожкой повёл… Аккуратно «языка» доставили…
Я вдруг почувствовал такую счастливую слабость во всём теле, что ноги у меня подкосились, и я опустился на грязный мокрый пол.