Почти до шестнадцати лет меня не тянуло на улицу! Отсидев прилежно уроки и мало что поняв, зато подробно записав слова учителя, получив на переменах неслабую порцию пинков и затрещин, я спешил домой. Я читал книги, дурацкие, лживые книги. Этих Жюль Вернов, Вальтер Скоттов, Майн Ридов. Я, обомлев, смотрел "Клуб кинопутешествий", собирал журнал "Вокруг света". В школе и во дворе пацаны называли меня чмырем, ссыкуном; драться я не умел, считал, что драться - плохо, унизительно для человека, и предпочитал падать после первых ударов, сжиматься в комок, защищая лицо, чтобы не было синяков, - ведь родители расстроятся, если увидят, что меня били... Я мечтал о дружбе с девочкой, но не решался на первый шаг, боялся насмешек, да и понимал, что со мной, чмырем, вряд ли кто станет дружить. Девочки предпочитали смелых, сильных, отчаянно наглых ребят.
В девятом классе (теперь - десятый) я стал пытаться себя изменить. Шестнадцать лет, почти взрослый человек, пора и действительно повзрослеть. Но невозможно измениться вдруг, в одно какое-нибудь прекрасное утро. Да, пару раз я ответил ударом на удар, и меня жестоко загасили; я попытался задружить с симпатичной девушкой из параллельного класса, она посмотрела на меня, как на заговорившую обезьяну.
Помню, помню до последней подробности, как по субботам пробирался я на школьную дискотеку, стараясь не попадаться на глаза пьяным злым парням. Я забивался в уголок актового зала, слушал нежные диско-мелодии, сквозь мигание цветомузыки наблюдал, как танцуют девчонки. Прекрасные, неземные существа в кожаных мини-юбках, обтягивающих джинсах, с обнаженными плечами, так возбуждающе изгибающие свои юные тела. Я тоже был юн, я прятался в своем уголке и боялся, что злые сейчас заметят меня, выволокут в коридор и ради разминки перед ночью с девчонками или чтоб перед ними покрасоваться настучат мне по роже. Такое частенько случалось, но каждую субботу я шел на дискотеку.
А как я собирался! Как следил, чтоб мама правильно прогладила брюки! Чистил пальто, протирал тряпочкой кроссовки, подмазывал кремом прыщи на лбу, приглаживал, прилизывал волосы. Мама гордилась мной, подбадривала, улыбалась по-доброму. Она была уверена, что у меня подружка. Хе-хе... И как я возвращался. Один, темными дворами, почти бегом. Отовсюду громкие, возбужденные голоса резвящейся молодежи, и я, одинокий, злой, трусливый, но тоже возбужденный. Почти до безумия.
У Саньки вечеринка кончилась. Упились стремительно, в духе времени. За столом, еще накрытым, с кое-какой уцелевшей закуской и недопитыми стопками, сидит сам хозяин. Он в прежнем положении, голова все так же на столешнице, туловище перекошено. Лена укачивает вяло капризничающего сыночка, смотрит в стену и шепотом напевает: "Баю-баюшки-баю, не ложися на краю...". Еще в комнате присутствуют двое чуваков. Тот здоровюга с окаменелой мордой и кто-то второй, мне видны лишь тракторные подошвы его говнодавов. Оба развалились на супружеской постели, громко сопят.
Без церемоний сажусь за стол, сливаю из трех стопок в одну недопитую водку, натыкаю на вилку ломтик огурца. Лена взглянула на меня устало и неприветливо, снова вперилась в стену, продолжая бормотать галиматью колыбельной.
Конечно, по совести, мне следует встать и покинуть комнату, заодно, если уж быть совсем рыцарем, растолкать и увести чуваков. Но хочется выпить. Полчаса дурацких мыслей, воспоминаний - и весь хмель улетучился, испарился. Надо восполнить.
Насобирал в стопку еще граммов тридцать. Выпил. Похрустел капусткой. Бездумно уставился в окно. На черном фоне отражалась в стекле комнатенка и я, жующий.
- М-м-ва-а... - очнулся Санек, с усилием поднял голову. - У-ух...
Огляделся, поворочав кровянистыми глазами туда-сюда, выровнялся на стуле и снова простонал, но уже громче, осмысленней:
- Ох, бля-а...
- Потише можно? - шикнула жена.
Санек моментом ощерился:
- З-заткнись!
После этого заметил меня:
- Есть чего выпить?
- Не знаю, - пожал я плечами. - Остатки вот в рюмках были...
- Дай водки, - Санек повернулся к жене.
- Кончилась, выжрали всю.
- Слушай, ты!..
- В холодильнике.
Он попытался встать, но зацепился за ножку стола, чуть не свалился. Я без лишних просьб открыл старенький "Холодок", вынул одну из трех запотевших бутылок. Пересел ближе к хозяину, наполнил две стопки, взглянул, предлагая, на Лену. Та скривила рот и отвернулась.
- Ну, за все! - ткнул Санек своей стопкой в мою.
- Давай...
Двух вливаний хватило ему, чтоб снова стать в хлам. Обхватил бритую голову, заныл, пуская слюни:
- Вот он, вот он какой - конец-то! И ничего... не отвертишься. Все! Стадо баранов на бойню... Кто сейчас служит? Какая армия, какая, бля, родина?! Я... а я не хочу подыхать! Можете понять - не хо-чу!..
Сынок все громче поддерживал папу. Лена тщетно пыталась его отвлечь. Карапуз лез к Сане. Тот посмотрел на сына, выдернул из материнских рук.
- Вот, Сергулек, такие дела: звиздок твоему батяньке! Завтра посадят и повезут. И все! А за что?.. Звиздец мне, сыночек!
- Прекрати-и! - Лена хотела забрать ребенка.
Санек пихнул ее в грудь:
- Отлезь, сука! Из-за тебя все! Скотина...
- Из-за меня?! А кто тут меня хлестал каждую ночь, беременную? Кто, а?! Отдай ребенка, подонок, отдай!..
Санек хряпнул ей в ухо. Я взял со стола бутылку, потихоньку вышел. За спиной бушевали страсти. Сережа давился от плача, Санек рычал, Лена визжала. Как обычно, короче...
Думал выпить у себя в комнате и спокойно уснуть, но и здесь меня ждал облом. Оказалось, Леха притащил к нам часть чуваков, и теперь они валялись на обеих кроватях. Леха в обнимку с каким-то медведеобразным, страшным каким-то; еще трое - на моем лежбище. На полу, к тому же, здоровенная лужа блевоты.
Я побрел к Оксане и Павлику. Посидим, разопьем оставшееся в бутылке; Павлик о свежепрочитанной книге расскажет. Может, потом еще чего сообразим... Мне кажется, что сегодня я совсем не срублюсь, сколько б ни выпил...
Постучал, придал лицу бодрое выражение, бутылку держал, точно букет тюльпанов. А в ответ получил недовольное Ксюхино:
- Кто там? Мы спим уже! - недовольное и запыхавшееся.
Я отшатнулся от двери, улыбка сползла. Сношаются, свиньи... Беспомощно огляделся. Коридор пуст, очень тихо, ни одного человека. Хоть бы кто-нибудь, я бы первому встречному предложил составить компанию. Нет, пусто. Только равнодушно мигают лампы.
Часов до пяти утра чуваки во главе с Саньком бузили в общаге. Бегали за водярой, орали, слегка подрались несколько раз. Заливались то у призывника, то у нас.
Леха, одурев от жратвы и пойла, цеплял своих новых дружков, задирался, и только чудом ему как следует не вломили.
Наконец все попадали кто где, а в половине десятого пошли провожать новобранца. Мы с Лехой, конечно, остались. Слышали, как Санек в коридоре рыдающе повторял, что он баран, которого ведут на скотобойню. Он вроде порывался вернуться домой, но чуваки, гогоча, толкали его дальше, к лестнице. Монотонно ныл Сережа, что-то тихо говорила Лена, кажется, просила мужа успокоиться...
Целый день в общаге без денег, даже без курева - настоящий ад. К тому же на улице дождь. Никуда не сунешься в такую погоду. Да и куда... Кто где обрадуется моему явлению?.. Лежу на кровати, пытаюсь дремать, пью безвкусную воду из пластиковой бутылки, докуриваю из пепельницы бычки.
Ближе к вечеру меня потянуло поговорить.
- Слышь, - поворачиваюсь к соседу, - прикольно будет, если Саню в натуре там грохнут.
- Ну и хрен с ним! - Леха кряхтя перевалился с одного бока на другой; сетка кровати от этого болезненно поскрипела. - Кому он нужен? Ленка плакать не станет, предаков у него вроде нет. Что живет он, что не живет... пустое место.
- Да, вообще-то...
6
Каждый божий день со служебного хода являются в театр что-либо продать. Ведьмоподобные старухи с метровыми толстенными косами в целлофановых пакетах, старики с обшарпанными венскими стульями, мелкие коммеры, предлагающие по дешевке доски, ДСП, ДВП, краску, запчасти для автобуса. Сегодня, например, знакомый околотеатрошный забулдыга притащил обезглавленного, наскоро ощипанного гуся. Поругался в коридоре с вахтершей, прорвался в брехаловку.
- Добрый вечерочек! - кланяется во все стороны. - Здоровьица вам.
Актеры через губу отзываются на его приветствие; они уже переодеты во фраки и пышные платья, надежно загримированы. Превратились в дворян столетней давности. Они как никогда сейчас далеки от этого грязноватого, немытого мужичка с улицы. Но тот не понимает, предлагает по-свойски, будто обыкновенным людям:
- Ребятки, гуська не желаете? Свеженький. - Мужик приоткрывает пакет. Жи-ырненький гусек, почти пять кило! Запечете, объедение - у-ум!
Супруг актрисы Кругловой, тоже актер, но не переодетый (не занят сегодня), дернулся было оценить товар. Круглова схватила его за руку, зашипела что-то.
Стареющий красавчик Храпченко в белоснежном дачном костюме и легких белых туфельках, с хохолком на голове, прогуливался по брехаловке, презрительно поглядывал на мужичка. Другие и не глядели, брезговали.
- Всего полтинник, а? - продолжал забулдыга просить-уговаривать. - У нас там гости как раз, день рожденье женино, а выпить вот... Гуська пришлось это самое... Хороший гусек, нежненький. А? Запечете.
Первый звонок. Вот-вот на сцену. Храпченко, морщась, подступил к мужичку:
- Не нужно никому вашего... Ступайте, любезный. Ступайте, говорят вам!
Мужичок пробежал потухшим взглядом по брехаловке, вздохнул с обидой. Развернулся, вышел.
После спектакля, оказавшись в своих привычных одеждах, в обыденной жизни, торопясь к автобусу дядь Гены, многие наверняка вспомнили о гусе и стали раскаиваться: "Эх, зря, зря! Пять, да пусть и четыре кэгэ за полтинник дешевле некуда. В буфете надо было занять, хоть с мяском бы были. Эхе-хе... нда-а!..".
Дождь третьи сутки почти беспрерывно. Такой мелкий, упорный октябрьский дождь. Зонта нет, на работу пытаюсь добираться автобусом.
Оранжевые вместительные "ЛИАЗы" с улиц почти исчезли, вместо них маленькие "ПАЗы" и старые "Икарусы" с предприятий, - таким образом шоферы днем подрабатывают, заменяя стоящие на ремонте или без топлива автобусы обедневшего пассажирского АТП. На "Пазиках" и "Икарусах" большими буквами предупреждение: "Без льгот!". Старушки на остановках ругаются, завидев их, и терпеливо ждут привычных, но редких теперь "некоммерческих". Я тоже их жду, прячась от дождя под крышей остановки. Денег ни копья, до театра пешком идти нереально промокну до костей; Минусинск хоть и небольшой, но растянутый, как черт. В патэпэшном "ЛИАЗе" есть шанс проехать бесплатно, упросить кондукторшу, а в коммерческих плату взимают при входе, чаще всего какой-нибудь бывший боксер, глухой к просьбам и готовый вышвырнуть настырного халявщика. У него на все один ответ: "Проезд - два рубля. Не задерживай, дай людям пройти". И смотрит так: сейчас, дескать, по роже схлопочешь.
- О-ох, вон, кажись!
- Наконец-то, Господи, - оживились старухи.
Забит "ЛИАЗ" уже, ясное дело, с конечной остановки. По большей части пенсионерами, и запах в салоне от этого специфический, стариковский, старушечий. Удушливая смесь корвалола, кислого пота, лаванды, залежавшейся, сыроватой одежды.
Пробираюсь в середину салона, где, как обычно, посвободнее. Только устроился, уставился в окно - голос кондукторши. Ругается с кем-то. Может, пенсионного удостоверения нет у кого или просто отказываются платить... Скоро и мне придется с ней поругаться.
Рядом совсем, на одиночном сиденье - симпатичная девушка. Светло-синий плащ в специально сделанных мелких морщинках, рыжеватые волосы пышно взбиты. Взбила их, конечно, чтоб выше казаться. Пытаюсь развлечься, разглядывая ее чистенькое, гладкое личико. Так оно пока не похоже на окружающие нас лица пенсионеров.
Автобус движется медленно, то и дело встает на остановках и у светофоров. А кондукторша ближе, ближе. Упорно пробивается меж грузных и костлявых тел, проверяет льготные документы, принимает плату. На груди у нее сумочка для денег, к ремешку прикреплен рулон со старинными билетами, еще тех соцвремен, когда в автобусах стояли кассы и, честно бросив четыре копейки, пассажир откручивал себе билет.
Готовлюсь к ссоре. Перевожу взгляд с кондукторши на девушку, затем в окно... Стараюсь принять равнодушный и непринужденный вид. Потом неприступно-свирепый. Может, кондукторша не рискнет со мной связываться.
Но - рискнула. Чувствительно ткнула в спину.
- Здесь разве все с билетами?
Я молчу, смотрю на капельку засохшей грязи на стекле.
- Молодой человек, вы разве рассчитались?
- Да.
- Тогда покажите билет.
Я вздыхаю и поворачиваюсь к кондукторше. У нее нервное, усталое лицо, дряблые мешки внизу щек. Взгляд воинственной собачонки.
- Извините, - жалобно начинаю, - денег нет, а мне на работу срочно.
- Пешком ходите.
- Дождь там, я опаздываю. Извините...
Мы стоим друг напротив друга и друг друга ненавидим. Оба чего-то ждем... А что она вообще-то может сделать? Вцепиться в меня, требовать полтора рубля? Но за это время выйдет десяток тех, кто расплатился бы безо всяких напрягов. В милицию меня сдать не получится: отпихну ее и смоюсь... И потому она отступает, тащится дальше, выкрикивая еще более раздраженно:
- Рассчитываемся! Приобретаем билеты!.. Да не суйте в глаза мне свою корку - не слепая!..
Девушка со взбитыми волосами посмотрела на меня с интересом, точно я совершил нечто необыкновенное. Я усмехнулся ей в ответ, дескать: победил!
В четверг утром приехал отец. Мы с Лехой спали еще, было часов девять. Да и погода способствовала сну - в окно бился ветер, барабанили по стеклу злые капли. Такая вот колыбельная.
Отец постучал, как всегда, не сильно, но звонко - костяшками пальцев. Я было во сне принял это за усиливающуюся атаку дождя, потом проснулся, вскочил. Открыл дверь.
- Привет!
- Привет! Еще спите?
- Угу... Проходи.
В руках у отца большая старая сумка.
- Вот мама тут собрала, пирожки, кролик, еще что-то... Картошка-то есть?
- Да, еще много, - отвечаю, скорей одеваясь. - Снимай куртку, садись, чаю выпьем. - Ставлю чайник на плитку.
Леха заворочался, заскрипела кроватная сетка.
- Как дела у вас? - полушепотом спрашивает отец.
- Да все так же. Извини, что в понедельник не смог приехать. Денег не нашел...
- М-да, надо бы картошку поскорей выкопать. Заморозки обещают. Поморозим, что тогда... - Отец достал из нагрудного кармана пиджака три десятки. - Вот, перехватили тут, до пенсии.
- Спасибо.
Чайник слабенько зашумел. Я засыпаю в заварник свежего чая, а отец тихим голосом продолжает:
- Я бы один покопал, мама-то болеет, да вот экзема как раз обострилась. Он приподнял свои большие, корявые руки с темно-красными язвочками-коростами. - Сегодня решили сюда выскочить. Мама в поликлинику пошла на прием насчет рецептов, лекарства у нее кончились, а я вот к тебе...
Вздыхаю в ответ и сочувствующе, и виновато.
- Как у вас-то тут? - спрашивает отец. - Как питаетесь?
- Да нормально, - делаю голос бодрым, - не голодаем. Правда, талоны задержали, но обещают выдать со дня на день. Спектакли каждый день, "Гранатовый браслет" по Куприну хорошо идет, почти аншлаги.
- А маме тут грамоту выдали за концерт на День учителя. Оказывается, из районо кто-то был, понравилось.
Родители работают в сельской школе. Мама пение ведет, танцевальный кружок, отец - рисование.
- У, - пытаюсь обрадоваться сообщению, - передай ей мои поздравления!
Чайник закипел, я налил кипятка в заварник.
- Сейчас надо обратно скорей, - говорит отец, - а то дом бросать... Валентину Степановну попросили присмотреть, да все равно... У Петровых тут ночью телка увели.
- Да?
- Собаку жердью ударили, она забилась в будку... вывели телка спокойно через задний двор. А старики побоялись выходить - пришибут и все...
- И не узнали, кто?
- Да как узнаешь? Да и боятся все...
Комната постепенно наполняется светом. Солнце прорвало завалы туч и уставилось в наше окно.
- День сегодня обещается погожим быть, - веселеет отец. - С юга ветерок, а там небо ясное. Может, подержится еще тепло.
- Я обязательно в понедельник приеду, - говорю твердо. - За день управимся с картошкой.
- Смотря по погоде. Если ливень - какая ж копка...
Попили чаю, покурили.
- Ну, надо ехать. - Отец поднимается. - Да, мама просила банки забрать. Остатки помидоров доспевают, всякие эти сморщенные. Хочет горлодера накрутить.
Вынув продукты, складываю в сумку пустые банки, крышки, пакеты. Отец тем временем говорит лишнее, но хорошее:
- Кролика потуши с картошечкой, как ты любишь. Мама сама хотела, но закрутилась со стряпней вот...
- Да, я сделаю. Спасибо. Я тебя провожу.
Шагаем по коридору к лестнице.
- Может, телевизор привезти? - спрашивает отец. - А то скучно, наверное?
- Нет, нет, - отказываюсь торопливо. - Вам самим-то как? Здесь люди постоянно, так что скучно особенно не бывает.
Спускаемся, выходим во двор общаги. Дождя нет, ветер слабый. На небе рваные, мелкие пятна туч. Возле крыльца Рыжулька - наш старый "Москвич 412". Оранжевая краска с годами выцвела, кузов в нескольких местах поцарапан, слегка помят. Почти пятнадцать лет машине, вторую сотню тысяч км спидометр доматывает... За последние три года Рыжулька сильно сдала. Вместо уютного гаража, где она отдыхала до этого в Кызыле, теперь ей приходится постоянно находиться под открытым небом в ограде. Отец собирается строить гараж, но много проблем. Цемент дорогой, доски - дефицит: пилорама в селе не работает. И со здоровьем тоже неважно. Время и силы в основном уходят на огород, на теплицы, чтоб вырастить овощей для продажи.
- Ну, брат, счастливо! - бодро улыбаясь, отец протягивает мне руку.
Я осторожно пожимаю ее, шершавую, слегка опухшую от экземы, но еще крепкую.
- До понедельника, - говорю, - маме привет!
Он кивает, садится в Рыжульку. Включает зажигание. Мотор не заводится, лишь какие-то сухие щелчки.
- Э-хе-хе, - вздыхает отец. - Контакты отсырели... дождь и дождь...
Открыл капот, что-то зачищает надфилем, снова включает зажигание. На этот раз мотор завелся, но слишком громко. Не завелся, а взревел. Отец торопливо захлопнул капот, крикнул:
- Зацепили опять выхлопушку. Заплатка, наверно, слетела. Доедем, дома уж поправлю. Счастливо!
- Пока!
Рыжулька нехотя, как измученное, обессиленное животное, чихая и кашляя, развернулась в общажном дворе и потащилась прочь по лужам, подрагивая на выщербленном асфальте.
- Че? - с кровати томный голос соседа, - привез батя денег?
- Тридцатник.
- У-у! Забухаем?
- Это на билет, - объясняю, - в деревню ехать.
- Билет же не тридцатку стоит!
- Ну, шесть пятьдесят. Еще лезвий надо купить, а то бороды вон отрасли какие. Пасту зубную, мыла нет...
- Да брось! - Леха садится на кровати, энергично почесывается, - потом. Давай лучше литруху цыганки возьмем! Давай, Ромыч!
Сопротивляюсь, как могу. Пить с утра желания нет, да и впереди работа, спектакль. И денег, понятно, жалко...
- Под мяско, цивильно так. А? По-людски, Ромыч! - наседает сосед. - В комнате приберемся, на стол накроем. Спокойно ведь можно до четырех расслабляться. Я сбегаю. Классно же будет!..
Я достал деньги.
- Скажи там, чтоб чуть меньше литра! Сдачи шесть пятьдесят чтоб получилось. Понял?
Недалеко от общаги есть место, где торгуют неплохой цыганкой. Цена, как и повсюду, - двенадцать рублей за поллитра. Дело поставлено профессионально, весь город напичкан точками, где круглые сутки можно купить дешевого пойла. Ощутимая конкуренция легальному монстру - "Миналу" ("Минусинский алкоголь"). А может, это и один синдикат, но для разных слоев населения...
Настроение приподнятое. Черт с ними, этими двадцатью четырьмя рублями, с лезвиями и зубной пастой. Выпить нужней... Комната освещена ярким светом, в ней тепло. Золотистыми блестками вьется вечно беспокойная пыль. Я готовлю кролика.
Вообще-то надо его тушить в духовке, в чугунной жаровне, но можно и просто в кастрюльке на плитке. Конечно, вкус не совсем тот, хотя тоже вкуснятина... Когда все, как хочется, когда слишком хорошо - жди вскоре плохого. Недаром люди придумали плевать через левое плечо, чтоб не сглазить, то и дело повторяют: "Как Бог даст... Если все нормально будет...". Боятся особенно чему-нибудь радоваться, загадывать наперед. По себе знаю: обрадуешься - и вскоре хоть в петлю. Найдешь монету, подберешь, и через пару дней потеряешь раз в десять больше... Вот когда нормально - это и есть хорошо...
Прибрал в комнате, даже пол подмел. Выходя из умывалки со стопкой чистых тарелок, встретил заспанного, хмурого Павлика.
- Здорово! - отчего-то радуюсь и ему. - Как дела?
- Ничо-о... Воду не дали горячую?
- Нет. Выпить хочешь?
- Когда? - Павлик теряет хмурость и заспанность.
- Да вот сейчас. Леха за цыганкой побежал. У нас закусь, все дела. Пойдем!
- Спасибо! - кивает он, улыбаясь. - Рожу сполосну только. - Но вдруг снова потускнел. - А, это... Ксюху взять можно?
Эх, не хотелось бы; я про нее и забыл. Двусмысленно пожимаю плечами:
- Можно, наверно... бери...
Павлик заулыбался.
В жизни необходимы отвязки. Иначе крышу очень быстро снесет. Стопроцентно. Жизнь - это слишком нелегкая штука, чтобы обходиться без отвязок. И любую возможность надо использовать.
Я редко смотрю телевизор, газеты читаю от случая к случаю; за последние года три не осилил от начала до конца ни одной книги. У меня нет увлечений, я оставил их в восемнадцать лет, уходя в армию.
Что такое армия? Не просто два года, выкинутых черт знает куда и черт знает зачем. Армия - это, так сказать, последняя ступень лестницы воспитания гражданина. Детский сад, потом школа, а потом - армия. Сейчас, правда, все это трещит по швам, лестница вот-вот рассыплется в гнилую труху, и неизвестно, кто будет приходить во взрослую жизнь. Скорее всего - этакие монстры-индивидуалисты, не знающие рамок, никогда не глядевшие в затылок друг другу, не ходившие строем, не представляющие, что такое тишина на уроке, шеренга, комплексные обеды. Вот тогда начнется веселое времечко! Сейчас таких десятки, а если - все как один!..
Чтоб не потерять себя, люди придумывают увлечения, убеждения, игры, праздники - защиту от растворения внешним миром. Без защиты же трудно, почти невыносимо: так и кажется, что окружающее вот-вот раздавит.
Защита может быть разной. Собирание марок, разведение паучков, татуировки, садоводство, выпивка, девчонки, беспрерывное чтение книг. А многие и из насущных проблем сделали себе защиту. Ничего больше не воспринимают, кроме забот о пропитании на завтрашний день, чтобы назавтра были силы заботиться дальше. Такой вот самозабвенный круговорот. И хобби, и работа, и смысл жизни. Три в одном... Хе-хе, честно говоря, когда-то по юности я много думал и мучился идиотским вопросом: в чем смысл жизни? Груду философской бредятины перечитал, сам, помню, даже пытался ответить. Теории разрабатывал. Недавно лишь понял, что смысл жизни - в добывании пищи. Пути разные, а цель-то одна. Человек, по большому счету, ничем не отличается от остального животного мира. А все эти философы... Им, хе-хе, легко было рассуждать о чем-то там запредельно духовном, высшем, когда они знали - завтрашний день им обеспечен, уж со жратвой-то у них не возникает напрягов. Вот и сидели в звуконепроницаемых кабинетах, прихлебывая кофеек, а на кухнях им стряпали обеды из десяти блюд. Искать смысл жизни - привилегия несмышленых подростков и исправно кушающих. Остальных же волнуют проблемы посущественней.
Леха снимает куртку, я заканчиваю накрывать на стол.
- А на фига на четверых собрал? - удивляется он.
- Павлик с Ксюхой должны зайти.
- Чего?!
- Так получилось, - оправдываюсь. - Я пошел посуду мыть, встретил Павлика...
- Дебилина! - помрачневший Леха садится за стол. - Вдвоем бы само то. Пойла и жратвы как раз на двоих. Че, как мясо?
- Скоро уже. - Тоже сажусь, жую огурец, пытаюсь растолковать: - Павлик же нас подогревает время от времени, надо и его не кидать...
- А, ну тебя, - тянется Леха к бутылке. - Замяли. Давай долбанем.
Только выпили - пришел Павлик. Конечно, с Ксюхой. У них с собой с полбутылки "Минусы". Как раз и крольчатина подоспела. Я поставил кастрюлю в центр стола.
- Ну и сто-ол! - восторгается парикмахерша. - Что за праздник?
- Да так... Появилась жрачка, денег немного - вот и празднуем...
После второй разговорились. Павлик, точнее, разговорился. Как всегда делиться стал впечатлениями о свежепрочитанной книге:
- Такая вещь, парни, такая вещь! Называется - "Адская троица", француза Мишеля Спорте. Не слыхали? Бестселлер. И самое главное, что на документальных фактах.
- Н-ну, - кисло кивает Леха, разливая следующие тридцать граммов. Видимо, гости ему совсем не по душе.
- В общем там дело такое, - увлекается Павлик, начинает говорить торопливо и малоразборчиво. - Живут брат и сестра. Жан и Валери. Из средней семьи, родители у них такие... средние служащие. От зарплаты до зарплаты, короче. Жан, ну, хулиган, в общем, потрошит с дружками тачки, Валери, наоборот, начинающая поэтесса, красавица. Записывается в школу эстетики. Но тут отец заболел, ушел с работы, денег нет, Валери приходится стать манекенщицей. Ну и тут она, так сказать, сталкивается с изнанкой красивой жизни. Всякие мерзотные крендели, рестораны, гудеж, извращения. А ей это не нравится, она мечтает о прекрасном, о стихах, о Париже. Действие происходит в каком-то маленьком городишке, ну типа нашего Мухосранска...
В девятом классе (теперь - десятый) я стал пытаться себя изменить. Шестнадцать лет, почти взрослый человек, пора и действительно повзрослеть. Но невозможно измениться вдруг, в одно какое-нибудь прекрасное утро. Да, пару раз я ответил ударом на удар, и меня жестоко загасили; я попытался задружить с симпатичной девушкой из параллельного класса, она посмотрела на меня, как на заговорившую обезьяну.
Помню, помню до последней подробности, как по субботам пробирался я на школьную дискотеку, стараясь не попадаться на глаза пьяным злым парням. Я забивался в уголок актового зала, слушал нежные диско-мелодии, сквозь мигание цветомузыки наблюдал, как танцуют девчонки. Прекрасные, неземные существа в кожаных мини-юбках, обтягивающих джинсах, с обнаженными плечами, так возбуждающе изгибающие свои юные тела. Я тоже был юн, я прятался в своем уголке и боялся, что злые сейчас заметят меня, выволокут в коридор и ради разминки перед ночью с девчонками или чтоб перед ними покрасоваться настучат мне по роже. Такое частенько случалось, но каждую субботу я шел на дискотеку.
А как я собирался! Как следил, чтоб мама правильно прогладила брюки! Чистил пальто, протирал тряпочкой кроссовки, подмазывал кремом прыщи на лбу, приглаживал, прилизывал волосы. Мама гордилась мной, подбадривала, улыбалась по-доброму. Она была уверена, что у меня подружка. Хе-хе... И как я возвращался. Один, темными дворами, почти бегом. Отовсюду громкие, возбужденные голоса резвящейся молодежи, и я, одинокий, злой, трусливый, но тоже возбужденный. Почти до безумия.
У Саньки вечеринка кончилась. Упились стремительно, в духе времени. За столом, еще накрытым, с кое-какой уцелевшей закуской и недопитыми стопками, сидит сам хозяин. Он в прежнем положении, голова все так же на столешнице, туловище перекошено. Лена укачивает вяло капризничающего сыночка, смотрит в стену и шепотом напевает: "Баю-баюшки-баю, не ложися на краю...". Еще в комнате присутствуют двое чуваков. Тот здоровюга с окаменелой мордой и кто-то второй, мне видны лишь тракторные подошвы его говнодавов. Оба развалились на супружеской постели, громко сопят.
Без церемоний сажусь за стол, сливаю из трех стопок в одну недопитую водку, натыкаю на вилку ломтик огурца. Лена взглянула на меня устало и неприветливо, снова вперилась в стену, продолжая бормотать галиматью колыбельной.
Конечно, по совести, мне следует встать и покинуть комнату, заодно, если уж быть совсем рыцарем, растолкать и увести чуваков. Но хочется выпить. Полчаса дурацких мыслей, воспоминаний - и весь хмель улетучился, испарился. Надо восполнить.
Насобирал в стопку еще граммов тридцать. Выпил. Похрустел капусткой. Бездумно уставился в окно. На черном фоне отражалась в стекле комнатенка и я, жующий.
- М-м-ва-а... - очнулся Санек, с усилием поднял голову. - У-ух...
Огляделся, поворочав кровянистыми глазами туда-сюда, выровнялся на стуле и снова простонал, но уже громче, осмысленней:
- Ох, бля-а...
- Потише можно? - шикнула жена.
Санек моментом ощерился:
- З-заткнись!
После этого заметил меня:
- Есть чего выпить?
- Не знаю, - пожал я плечами. - Остатки вот в рюмках были...
- Дай водки, - Санек повернулся к жене.
- Кончилась, выжрали всю.
- Слушай, ты!..
- В холодильнике.
Он попытался встать, но зацепился за ножку стола, чуть не свалился. Я без лишних просьб открыл старенький "Холодок", вынул одну из трех запотевших бутылок. Пересел ближе к хозяину, наполнил две стопки, взглянул, предлагая, на Лену. Та скривила рот и отвернулась.
- Ну, за все! - ткнул Санек своей стопкой в мою.
- Давай...
Двух вливаний хватило ему, чтоб снова стать в хлам. Обхватил бритую голову, заныл, пуская слюни:
- Вот он, вот он какой - конец-то! И ничего... не отвертишься. Все! Стадо баранов на бойню... Кто сейчас служит? Какая армия, какая, бля, родина?! Я... а я не хочу подыхать! Можете понять - не хо-чу!..
Сынок все громче поддерживал папу. Лена тщетно пыталась его отвлечь. Карапуз лез к Сане. Тот посмотрел на сына, выдернул из материнских рук.
- Вот, Сергулек, такие дела: звиздок твоему батяньке! Завтра посадят и повезут. И все! А за что?.. Звиздец мне, сыночек!
- Прекрати-и! - Лена хотела забрать ребенка.
Санек пихнул ее в грудь:
- Отлезь, сука! Из-за тебя все! Скотина...
- Из-за меня?! А кто тут меня хлестал каждую ночь, беременную? Кто, а?! Отдай ребенка, подонок, отдай!..
Санек хряпнул ей в ухо. Я взял со стола бутылку, потихоньку вышел. За спиной бушевали страсти. Сережа давился от плача, Санек рычал, Лена визжала. Как обычно, короче...
Думал выпить у себя в комнате и спокойно уснуть, но и здесь меня ждал облом. Оказалось, Леха притащил к нам часть чуваков, и теперь они валялись на обеих кроватях. Леха в обнимку с каким-то медведеобразным, страшным каким-то; еще трое - на моем лежбище. На полу, к тому же, здоровенная лужа блевоты.
Я побрел к Оксане и Павлику. Посидим, разопьем оставшееся в бутылке; Павлик о свежепрочитанной книге расскажет. Может, потом еще чего сообразим... Мне кажется, что сегодня я совсем не срублюсь, сколько б ни выпил...
Постучал, придал лицу бодрое выражение, бутылку держал, точно букет тюльпанов. А в ответ получил недовольное Ксюхино:
- Кто там? Мы спим уже! - недовольное и запыхавшееся.
Я отшатнулся от двери, улыбка сползла. Сношаются, свиньи... Беспомощно огляделся. Коридор пуст, очень тихо, ни одного человека. Хоть бы кто-нибудь, я бы первому встречному предложил составить компанию. Нет, пусто. Только равнодушно мигают лампы.
Часов до пяти утра чуваки во главе с Саньком бузили в общаге. Бегали за водярой, орали, слегка подрались несколько раз. Заливались то у призывника, то у нас.
Леха, одурев от жратвы и пойла, цеплял своих новых дружков, задирался, и только чудом ему как следует не вломили.
Наконец все попадали кто где, а в половине десятого пошли провожать новобранца. Мы с Лехой, конечно, остались. Слышали, как Санек в коридоре рыдающе повторял, что он баран, которого ведут на скотобойню. Он вроде порывался вернуться домой, но чуваки, гогоча, толкали его дальше, к лестнице. Монотонно ныл Сережа, что-то тихо говорила Лена, кажется, просила мужа успокоиться...
Целый день в общаге без денег, даже без курева - настоящий ад. К тому же на улице дождь. Никуда не сунешься в такую погоду. Да и куда... Кто где обрадуется моему явлению?.. Лежу на кровати, пытаюсь дремать, пью безвкусную воду из пластиковой бутылки, докуриваю из пепельницы бычки.
Ближе к вечеру меня потянуло поговорить.
- Слышь, - поворачиваюсь к соседу, - прикольно будет, если Саню в натуре там грохнут.
- Ну и хрен с ним! - Леха кряхтя перевалился с одного бока на другой; сетка кровати от этого болезненно поскрипела. - Кому он нужен? Ленка плакать не станет, предаков у него вроде нет. Что живет он, что не живет... пустое место.
- Да, вообще-то...
6
Каждый божий день со служебного хода являются в театр что-либо продать. Ведьмоподобные старухи с метровыми толстенными косами в целлофановых пакетах, старики с обшарпанными венскими стульями, мелкие коммеры, предлагающие по дешевке доски, ДСП, ДВП, краску, запчасти для автобуса. Сегодня, например, знакомый околотеатрошный забулдыга притащил обезглавленного, наскоро ощипанного гуся. Поругался в коридоре с вахтершей, прорвался в брехаловку.
- Добрый вечерочек! - кланяется во все стороны. - Здоровьица вам.
Актеры через губу отзываются на его приветствие; они уже переодеты во фраки и пышные платья, надежно загримированы. Превратились в дворян столетней давности. Они как никогда сейчас далеки от этого грязноватого, немытого мужичка с улицы. Но тот не понимает, предлагает по-свойски, будто обыкновенным людям:
- Ребятки, гуська не желаете? Свеженький. - Мужик приоткрывает пакет. Жи-ырненький гусек, почти пять кило! Запечете, объедение - у-ум!
Супруг актрисы Кругловой, тоже актер, но не переодетый (не занят сегодня), дернулся было оценить товар. Круглова схватила его за руку, зашипела что-то.
Стареющий красавчик Храпченко в белоснежном дачном костюме и легких белых туфельках, с хохолком на голове, прогуливался по брехаловке, презрительно поглядывал на мужичка. Другие и не глядели, брезговали.
- Всего полтинник, а? - продолжал забулдыга просить-уговаривать. - У нас там гости как раз, день рожденье женино, а выпить вот... Гуська пришлось это самое... Хороший гусек, нежненький. А? Запечете.
Первый звонок. Вот-вот на сцену. Храпченко, морщась, подступил к мужичку:
- Не нужно никому вашего... Ступайте, любезный. Ступайте, говорят вам!
Мужичок пробежал потухшим взглядом по брехаловке, вздохнул с обидой. Развернулся, вышел.
После спектакля, оказавшись в своих привычных одеждах, в обыденной жизни, торопясь к автобусу дядь Гены, многие наверняка вспомнили о гусе и стали раскаиваться: "Эх, зря, зря! Пять, да пусть и четыре кэгэ за полтинник дешевле некуда. В буфете надо было занять, хоть с мяском бы были. Эхе-хе... нда-а!..".
Дождь третьи сутки почти беспрерывно. Такой мелкий, упорный октябрьский дождь. Зонта нет, на работу пытаюсь добираться автобусом.
Оранжевые вместительные "ЛИАЗы" с улиц почти исчезли, вместо них маленькие "ПАЗы" и старые "Икарусы" с предприятий, - таким образом шоферы днем подрабатывают, заменяя стоящие на ремонте или без топлива автобусы обедневшего пассажирского АТП. На "Пазиках" и "Икарусах" большими буквами предупреждение: "Без льгот!". Старушки на остановках ругаются, завидев их, и терпеливо ждут привычных, но редких теперь "некоммерческих". Я тоже их жду, прячась от дождя под крышей остановки. Денег ни копья, до театра пешком идти нереально промокну до костей; Минусинск хоть и небольшой, но растянутый, как черт. В патэпэшном "ЛИАЗе" есть шанс проехать бесплатно, упросить кондукторшу, а в коммерческих плату взимают при входе, чаще всего какой-нибудь бывший боксер, глухой к просьбам и готовый вышвырнуть настырного халявщика. У него на все один ответ: "Проезд - два рубля. Не задерживай, дай людям пройти". И смотрит так: сейчас, дескать, по роже схлопочешь.
- О-ох, вон, кажись!
- Наконец-то, Господи, - оживились старухи.
Забит "ЛИАЗ" уже, ясное дело, с конечной остановки. По большей части пенсионерами, и запах в салоне от этого специфический, стариковский, старушечий. Удушливая смесь корвалола, кислого пота, лаванды, залежавшейся, сыроватой одежды.
Пробираюсь в середину салона, где, как обычно, посвободнее. Только устроился, уставился в окно - голос кондукторши. Ругается с кем-то. Может, пенсионного удостоверения нет у кого или просто отказываются платить... Скоро и мне придется с ней поругаться.
Рядом совсем, на одиночном сиденье - симпатичная девушка. Светло-синий плащ в специально сделанных мелких морщинках, рыжеватые волосы пышно взбиты. Взбила их, конечно, чтоб выше казаться. Пытаюсь развлечься, разглядывая ее чистенькое, гладкое личико. Так оно пока не похоже на окружающие нас лица пенсионеров.
Автобус движется медленно, то и дело встает на остановках и у светофоров. А кондукторша ближе, ближе. Упорно пробивается меж грузных и костлявых тел, проверяет льготные документы, принимает плату. На груди у нее сумочка для денег, к ремешку прикреплен рулон со старинными билетами, еще тех соцвремен, когда в автобусах стояли кассы и, честно бросив четыре копейки, пассажир откручивал себе билет.
Готовлюсь к ссоре. Перевожу взгляд с кондукторши на девушку, затем в окно... Стараюсь принять равнодушный и непринужденный вид. Потом неприступно-свирепый. Может, кондукторша не рискнет со мной связываться.
Но - рискнула. Чувствительно ткнула в спину.
- Здесь разве все с билетами?
Я молчу, смотрю на капельку засохшей грязи на стекле.
- Молодой человек, вы разве рассчитались?
- Да.
- Тогда покажите билет.
Я вздыхаю и поворачиваюсь к кондукторше. У нее нервное, усталое лицо, дряблые мешки внизу щек. Взгляд воинственной собачонки.
- Извините, - жалобно начинаю, - денег нет, а мне на работу срочно.
- Пешком ходите.
- Дождь там, я опаздываю. Извините...
Мы стоим друг напротив друга и друг друга ненавидим. Оба чего-то ждем... А что она вообще-то может сделать? Вцепиться в меня, требовать полтора рубля? Но за это время выйдет десяток тех, кто расплатился бы безо всяких напрягов. В милицию меня сдать не получится: отпихну ее и смоюсь... И потому она отступает, тащится дальше, выкрикивая еще более раздраженно:
- Рассчитываемся! Приобретаем билеты!.. Да не суйте в глаза мне свою корку - не слепая!..
Девушка со взбитыми волосами посмотрела на меня с интересом, точно я совершил нечто необыкновенное. Я усмехнулся ей в ответ, дескать: победил!
В четверг утром приехал отец. Мы с Лехой спали еще, было часов девять. Да и погода способствовала сну - в окно бился ветер, барабанили по стеклу злые капли. Такая вот колыбельная.
Отец постучал, как всегда, не сильно, но звонко - костяшками пальцев. Я было во сне принял это за усиливающуюся атаку дождя, потом проснулся, вскочил. Открыл дверь.
- Привет!
- Привет! Еще спите?
- Угу... Проходи.
В руках у отца большая старая сумка.
- Вот мама тут собрала, пирожки, кролик, еще что-то... Картошка-то есть?
- Да, еще много, - отвечаю, скорей одеваясь. - Снимай куртку, садись, чаю выпьем. - Ставлю чайник на плитку.
Леха заворочался, заскрипела кроватная сетка.
- Как дела у вас? - полушепотом спрашивает отец.
- Да все так же. Извини, что в понедельник не смог приехать. Денег не нашел...
- М-да, надо бы картошку поскорей выкопать. Заморозки обещают. Поморозим, что тогда... - Отец достал из нагрудного кармана пиджака три десятки. - Вот, перехватили тут, до пенсии.
- Спасибо.
Чайник слабенько зашумел. Я засыпаю в заварник свежего чая, а отец тихим голосом продолжает:
- Я бы один покопал, мама-то болеет, да вот экзема как раз обострилась. Он приподнял свои большие, корявые руки с темно-красными язвочками-коростами. - Сегодня решили сюда выскочить. Мама в поликлинику пошла на прием насчет рецептов, лекарства у нее кончились, а я вот к тебе...
Вздыхаю в ответ и сочувствующе, и виновато.
- Как у вас-то тут? - спрашивает отец. - Как питаетесь?
- Да нормально, - делаю голос бодрым, - не голодаем. Правда, талоны задержали, но обещают выдать со дня на день. Спектакли каждый день, "Гранатовый браслет" по Куприну хорошо идет, почти аншлаги.
- А маме тут грамоту выдали за концерт на День учителя. Оказывается, из районо кто-то был, понравилось.
Родители работают в сельской школе. Мама пение ведет, танцевальный кружок, отец - рисование.
- У, - пытаюсь обрадоваться сообщению, - передай ей мои поздравления!
Чайник закипел, я налил кипятка в заварник.
- Сейчас надо обратно скорей, - говорит отец, - а то дом бросать... Валентину Степановну попросили присмотреть, да все равно... У Петровых тут ночью телка увели.
- Да?
- Собаку жердью ударили, она забилась в будку... вывели телка спокойно через задний двор. А старики побоялись выходить - пришибут и все...
- И не узнали, кто?
- Да как узнаешь? Да и боятся все...
Комната постепенно наполняется светом. Солнце прорвало завалы туч и уставилось в наше окно.
- День сегодня обещается погожим быть, - веселеет отец. - С юга ветерок, а там небо ясное. Может, подержится еще тепло.
- Я обязательно в понедельник приеду, - говорю твердо. - За день управимся с картошкой.
- Смотря по погоде. Если ливень - какая ж копка...
Попили чаю, покурили.
- Ну, надо ехать. - Отец поднимается. - Да, мама просила банки забрать. Остатки помидоров доспевают, всякие эти сморщенные. Хочет горлодера накрутить.
Вынув продукты, складываю в сумку пустые банки, крышки, пакеты. Отец тем временем говорит лишнее, но хорошее:
- Кролика потуши с картошечкой, как ты любишь. Мама сама хотела, но закрутилась со стряпней вот...
- Да, я сделаю. Спасибо. Я тебя провожу.
Шагаем по коридору к лестнице.
- Может, телевизор привезти? - спрашивает отец. - А то скучно, наверное?
- Нет, нет, - отказываюсь торопливо. - Вам самим-то как? Здесь люди постоянно, так что скучно особенно не бывает.
Спускаемся, выходим во двор общаги. Дождя нет, ветер слабый. На небе рваные, мелкие пятна туч. Возле крыльца Рыжулька - наш старый "Москвич 412". Оранжевая краска с годами выцвела, кузов в нескольких местах поцарапан, слегка помят. Почти пятнадцать лет машине, вторую сотню тысяч км спидометр доматывает... За последние три года Рыжулька сильно сдала. Вместо уютного гаража, где она отдыхала до этого в Кызыле, теперь ей приходится постоянно находиться под открытым небом в ограде. Отец собирается строить гараж, но много проблем. Цемент дорогой, доски - дефицит: пилорама в селе не работает. И со здоровьем тоже неважно. Время и силы в основном уходят на огород, на теплицы, чтоб вырастить овощей для продажи.
- Ну, брат, счастливо! - бодро улыбаясь, отец протягивает мне руку.
Я осторожно пожимаю ее, шершавую, слегка опухшую от экземы, но еще крепкую.
- До понедельника, - говорю, - маме привет!
Он кивает, садится в Рыжульку. Включает зажигание. Мотор не заводится, лишь какие-то сухие щелчки.
- Э-хе-хе, - вздыхает отец. - Контакты отсырели... дождь и дождь...
Открыл капот, что-то зачищает надфилем, снова включает зажигание. На этот раз мотор завелся, но слишком громко. Не завелся, а взревел. Отец торопливо захлопнул капот, крикнул:
- Зацепили опять выхлопушку. Заплатка, наверно, слетела. Доедем, дома уж поправлю. Счастливо!
- Пока!
Рыжулька нехотя, как измученное, обессиленное животное, чихая и кашляя, развернулась в общажном дворе и потащилась прочь по лужам, подрагивая на выщербленном асфальте.
- Че? - с кровати томный голос соседа, - привез батя денег?
- Тридцатник.
- У-у! Забухаем?
- Это на билет, - объясняю, - в деревню ехать.
- Билет же не тридцатку стоит!
- Ну, шесть пятьдесят. Еще лезвий надо купить, а то бороды вон отрасли какие. Пасту зубную, мыла нет...
- Да брось! - Леха садится на кровати, энергично почесывается, - потом. Давай лучше литруху цыганки возьмем! Давай, Ромыч!
Сопротивляюсь, как могу. Пить с утра желания нет, да и впереди работа, спектакль. И денег, понятно, жалко...
- Под мяско, цивильно так. А? По-людски, Ромыч! - наседает сосед. - В комнате приберемся, на стол накроем. Спокойно ведь можно до четырех расслабляться. Я сбегаю. Классно же будет!..
Я достал деньги.
- Скажи там, чтоб чуть меньше литра! Сдачи шесть пятьдесят чтоб получилось. Понял?
Недалеко от общаги есть место, где торгуют неплохой цыганкой. Цена, как и повсюду, - двенадцать рублей за поллитра. Дело поставлено профессионально, весь город напичкан точками, где круглые сутки можно купить дешевого пойла. Ощутимая конкуренция легальному монстру - "Миналу" ("Минусинский алкоголь"). А может, это и один синдикат, но для разных слоев населения...
Настроение приподнятое. Черт с ними, этими двадцатью четырьмя рублями, с лезвиями и зубной пастой. Выпить нужней... Комната освещена ярким светом, в ней тепло. Золотистыми блестками вьется вечно беспокойная пыль. Я готовлю кролика.
Вообще-то надо его тушить в духовке, в чугунной жаровне, но можно и просто в кастрюльке на плитке. Конечно, вкус не совсем тот, хотя тоже вкуснятина... Когда все, как хочется, когда слишком хорошо - жди вскоре плохого. Недаром люди придумали плевать через левое плечо, чтоб не сглазить, то и дело повторяют: "Как Бог даст... Если все нормально будет...". Боятся особенно чему-нибудь радоваться, загадывать наперед. По себе знаю: обрадуешься - и вскоре хоть в петлю. Найдешь монету, подберешь, и через пару дней потеряешь раз в десять больше... Вот когда нормально - это и есть хорошо...
Прибрал в комнате, даже пол подмел. Выходя из умывалки со стопкой чистых тарелок, встретил заспанного, хмурого Павлика.
- Здорово! - отчего-то радуюсь и ему. - Как дела?
- Ничо-о... Воду не дали горячую?
- Нет. Выпить хочешь?
- Когда? - Павлик теряет хмурость и заспанность.
- Да вот сейчас. Леха за цыганкой побежал. У нас закусь, все дела. Пойдем!
- Спасибо! - кивает он, улыбаясь. - Рожу сполосну только. - Но вдруг снова потускнел. - А, это... Ксюху взять можно?
Эх, не хотелось бы; я про нее и забыл. Двусмысленно пожимаю плечами:
- Можно, наверно... бери...
Павлик заулыбался.
В жизни необходимы отвязки. Иначе крышу очень быстро снесет. Стопроцентно. Жизнь - это слишком нелегкая штука, чтобы обходиться без отвязок. И любую возможность надо использовать.
Я редко смотрю телевизор, газеты читаю от случая к случаю; за последние года три не осилил от начала до конца ни одной книги. У меня нет увлечений, я оставил их в восемнадцать лет, уходя в армию.
Что такое армия? Не просто два года, выкинутых черт знает куда и черт знает зачем. Армия - это, так сказать, последняя ступень лестницы воспитания гражданина. Детский сад, потом школа, а потом - армия. Сейчас, правда, все это трещит по швам, лестница вот-вот рассыплется в гнилую труху, и неизвестно, кто будет приходить во взрослую жизнь. Скорее всего - этакие монстры-индивидуалисты, не знающие рамок, никогда не глядевшие в затылок друг другу, не ходившие строем, не представляющие, что такое тишина на уроке, шеренга, комплексные обеды. Вот тогда начнется веселое времечко! Сейчас таких десятки, а если - все как один!..
Чтоб не потерять себя, люди придумывают увлечения, убеждения, игры, праздники - защиту от растворения внешним миром. Без защиты же трудно, почти невыносимо: так и кажется, что окружающее вот-вот раздавит.
Защита может быть разной. Собирание марок, разведение паучков, татуировки, садоводство, выпивка, девчонки, беспрерывное чтение книг. А многие и из насущных проблем сделали себе защиту. Ничего больше не воспринимают, кроме забот о пропитании на завтрашний день, чтобы назавтра были силы заботиться дальше. Такой вот самозабвенный круговорот. И хобби, и работа, и смысл жизни. Три в одном... Хе-хе, честно говоря, когда-то по юности я много думал и мучился идиотским вопросом: в чем смысл жизни? Груду философской бредятины перечитал, сам, помню, даже пытался ответить. Теории разрабатывал. Недавно лишь понял, что смысл жизни - в добывании пищи. Пути разные, а цель-то одна. Человек, по большому счету, ничем не отличается от остального животного мира. А все эти философы... Им, хе-хе, легко было рассуждать о чем-то там запредельно духовном, высшем, когда они знали - завтрашний день им обеспечен, уж со жратвой-то у них не возникает напрягов. Вот и сидели в звуконепроницаемых кабинетах, прихлебывая кофеек, а на кухнях им стряпали обеды из десяти блюд. Искать смысл жизни - привилегия несмышленых подростков и исправно кушающих. Остальных же волнуют проблемы посущественней.
Леха снимает куртку, я заканчиваю накрывать на стол.
- А на фига на четверых собрал? - удивляется он.
- Павлик с Ксюхой должны зайти.
- Чего?!
- Так получилось, - оправдываюсь. - Я пошел посуду мыть, встретил Павлика...
- Дебилина! - помрачневший Леха садится за стол. - Вдвоем бы само то. Пойла и жратвы как раз на двоих. Че, как мясо?
- Скоро уже. - Тоже сажусь, жую огурец, пытаюсь растолковать: - Павлик же нас подогревает время от времени, надо и его не кидать...
- А, ну тебя, - тянется Леха к бутылке. - Замяли. Давай долбанем.
Только выпили - пришел Павлик. Конечно, с Ксюхой. У них с собой с полбутылки "Минусы". Как раз и крольчатина подоспела. Я поставил кастрюлю в центр стола.
- Ну и сто-ол! - восторгается парикмахерша. - Что за праздник?
- Да так... Появилась жрачка, денег немного - вот и празднуем...
После второй разговорились. Павлик, точнее, разговорился. Как всегда делиться стал впечатлениями о свежепрочитанной книге:
- Такая вещь, парни, такая вещь! Называется - "Адская троица", француза Мишеля Спорте. Не слыхали? Бестселлер. И самое главное, что на документальных фактах.
- Н-ну, - кисло кивает Леха, разливая следующие тридцать граммов. Видимо, гости ему совсем не по душе.
- В общем там дело такое, - увлекается Павлик, начинает говорить торопливо и малоразборчиво. - Живут брат и сестра. Жан и Валери. Из средней семьи, родители у них такие... средние служащие. От зарплаты до зарплаты, короче. Жан, ну, хулиган, в общем, потрошит с дружками тачки, Валери, наоборот, начинающая поэтесса, красавица. Записывается в школу эстетики. Но тут отец заболел, ушел с работы, денег нет, Валери приходится стать манекенщицей. Ну и тут она, так сказать, сталкивается с изнанкой красивой жизни. Всякие мерзотные крендели, рестораны, гудеж, извращения. А ей это не нравится, она мечтает о прекрасном, о стихах, о Париже. Действие происходит в каком-то маленьком городишке, ну типа нашего Мухосранска...