- Ее и встретил. И что? - не понимаю.
- Ну, вот слушай. Воды свинцовой не оказалось, купил пачку "Явы". Обратно иду, и вдруг - она. Вся накрашенная, в юбке короткой, пританцовывает под музон из ларька. Курит. Колготки такие, ну, самые тонкие... Выглядит как-то так... Бля, даже я возбудился сразу! Ну, остановился в сторонке, смотрю, даже не знаю, зачем. И тут к ней двое амбалов подваливают. Боксеры такие, в лапах литрухи "Ферейна", пакеты с хавчиком. Че-то перебазарили с ней, она закивала, заулыбалась так, хрен знает как, и пошли втроем. Сели в "девятку", уехали... Понял, Ромыч, нет?
- Что - понял?
- Да ты дебил, что ли?! Да шлюшонка она просто-напросто! Надо было смело, по-быстрому ее тогда отоваривать, пока здесь торчала. Теперь наверняка уже и подхватила чего-нибудь...
Рассказ Лехи, конечно, не оставил меня равнодушным. Я готов прямо сейчас сорваться и бежать на Торговый... Вытряхиваю сигарету из пачки. Шарю по карманам в поисках зажигалки. А сосед, почесываясь и улыбаясь издевательски, дразнит:
- Симпотная вообще-то. Надо бы познакомиться. Лет шестнадцать буквально... Эх, дебил, упустил ты свой шанс! Промудился...
Город затянут серой морозной хмарью. Все цвета, кроме серого, полиняли, даже красочные рекламные вывески стали серыми. Дышать трудно, холод обжигает ноздри, глотку; приходится прятать лицо под воротник.
Дым из выхлопушек машин висит над улицей удушливой пеленой, копоть сгоревшего угля, вылетая из печных труб ближайших избушек, посыпает тротуар черными хлопьями.
- Вот так да-а, - удивленно тянет Леха, глубже зарывая руки в рукава своей курточки. - Ну и дубак!
Да, это редкость, чтобы в конце октября долбануло за двадцать. И главное снега нет, и вишни, сливы, садовая клубника - виктория могут вполне вымерзнуть. А на продаже виктории родители мои в основном летом и зарабатывают...
Идем, конечно же, в театр. Идем на работу. То и дело поскальзываемся на лужах, превратившихся в лед, материмся. Идем привычной дорогой выполнять привычный набор операций. И так тяжело идти, каждая клетка в мозгу вопит отчаянно, безустанно: "Не надо! Зачем?! Брось все, беги, стань другим! Найди, найди, ради бога, другое!". А ноги механически тащат дальше, дальше по тыщу раз хоженному тротуару.
Взглядываю на редких прохожих, на людей в автомобилях с включенными фарами - лицо каждого вопит то же самое, но все идут, едут, спешат туда, куда необходимо. Это вот в сказках: ударился оземь - и стал другим, надел сапоги-скороходы - в пару минут оказался за тридевять земель, сказал желание и оно, бах, и исполнилось. В жизни же... в жизни приходится жить как можется, перемены к лучшему зависят от случая. У некоторых таких случаев не бывает...
Навстречу катит "ЛИАЗ". 120-й, "Минусинск - Абакан". Через полчаса могу быть там, в другом городе. Там можно попробовать сколотить группу, новых песен насочинять, записаться в нормальной студии, отправить в Новосибирск или в Москву, раскрутиться. Или еще что-нибудь... Ведь так вот убогенько можно и всю жизнь прожить. Автобус причаливает к остановке, с шипеньем и скрипом открываются двери... Прыгнуть, уехать?..
- Ну, ты идешь, нет? - кричит Леха, высунув рожу из-под воротника. - Че там увидел? Пипетку, что ли, свою?
Я молча догоняю его. Тащимся дальше.
И вчера, и сегодня перед работой был здесь - искал, надеялся... Сейчас делаю то же. Не дожидаясь дядь Гены с его "Пазиком", как только убрали декорации после спектакля, поехал в Торговый на коммерческом. Два рубля отдал жлобине кондуктору, а ее снова нет. Ее снова нет.
И вчера, и сегодня я доставал Леху: точно ли видел ее возле ларьков? Точно ли она крутилась перед парнями и ее наконец сняли и увезли? Сначала Леха отвечал "да" спокойно, а потом стал посылать меня на три ласковых буквы. Значит, не врет.
И, закончив работу, я мчусь сюда. А ее нет, ее нет.
Скорей всего это было один только раз. Устав от общаги, от тесной комнаты и подоконника бывшей этажной кухни, от плеера, она решила развеяться. И, может быть, ее увезли и, поиздевавшись, надругавшись над нею, зверски убили. Она лежит сейчас на городской свалке в черном мешке для мусора, или в сосновом бору, закиданная ветками, или в подвале. Или - или я просто опаздываю?
Но надеюсь. Как-то по-тупому искренне надеюсь. Я то хожу очень медленно, почти крадусь, то, наоборот, - почти бегаю по тротуару вдоль километровой шеренги ларьков. Ищу ее, жду, злюсь и готовлюсь обрадоваться. Вокруг множество женщин, девушек, девочек, но сейчас даже самая красивая из них мне безразлична. Мне нужна лишь та, с подоконника, у нее золотисто-каштановые волосы, она маленькая и хрупкая, ее нужно обнять и согреть. Нужно взглянуть ей в глаза. Так давно нужно взглянуть ей в глаза...
А Торговый, он живет своей круглосуточной праздничной жизнью, шумной, безостановочной, неутомимой. Ряды, правда, почти опустели, зато вовсю действуют ларьки, кафе, мини-маркеты. То и дело к ним подъезжают машины, и крепыши в спортивных костюмах и норковых шапках покупают выпивку, хорошую еду. Они готовятся отметить достойно конец рабочего дня. А я? Я шарю в карманах, вылавливаю из сора монетки. Считаю, сдувая с ладони налипший табак; морщась, ссыпаю обратно. Не хватает и на стаканчик пломбира.
И снова брожу по тротуару, натыкаюсь на чужих, не нужных мне девушек, на ослепшие парочки влюбленных, на парней в спортивных костюмах и норковых шапках. Я ищу, просеивая взглядом сотни лиц, вылавливая ее. Маленькое существо, маленькое беззащитное существо. Сейчас увижу и обниму, и мы оба спасемся, согреемся, спрячемся. Мы уйдем, мы убежим вместе с ней далеко-далеко. И навсегда...
Несколько раз мне показалось, что увидел ее. Обычное дело, когда кого-то очень хочешь увидеть. Я бросаюсь к светлому миражу, толкаю людей, на меня шипят и цыкают, громко ругаются, обзывают пьяным козлом. А мне все равно, пусть обзывают... Вот она, вот! Бегу к ней, скользя и пихаясь. Вместо нее совсем другая - ошибся. И приходится снова искать, снова сходить с ума от надежд и обломов. Без устали метаться по тротуару. Бросаться к миражам и в страхе отскакивать прочь.
Так можно дергаться до утра. Сто тысяч лет. На это можно истратить всю жизнь.
11
В Саяногорске почти нет стариков. Город вырос не из таежной глухой деревушки, а сразу поднимался светлыми пятиэтажками, поделенный на правильные кварталы, где удобно расположены магазины, школы, детские садики, кинотеатры.
Он стоит на берегу Енисея, километрах в пятнадцати выше по течению - ГЭС, одна из самых мощных электростанций в мире; со всех сторон Саяногорск окружают поросшие соснами и лиственницами Саянские горы. И Енисей в этих местах бешеный, зажатый скалами, злой. Потому-то лет тридцать назад и решили строить здесь электростанцию. Сначала отправились изыскатели и геологи, а потом и строители.
Параллельно с ГЭС возводили Саяногорск. Поблизости селений не было, лишь ветхие землянки староверских скитов да охотничьи заимки - места для жизни не подходящие: высокогорье, зима, хоть и не особенно суровая, но долгая - с конца сентября до середины апреля; еще и в мае на горных вершинах снег лежит.
Понаехали сюда романтики со всех концов Союза, многие здесь и остались; другие, воздвигнув ГЭС, отправились на новые стройки.
Есть вблизи Саяногорска несколько санаториев, где должны бы отдыхать и лечиться саяногорцы и гости из Абакана, Красноярска, Новосибирска, но санатории пустуют - алюминиевый комбинат стремительно загрязняет природу.
Но все же места красивые и сам город- словно игрушка. Точнее - как макет на какой-нибудь архитектурной выставке. Компактный, радующий глаз, аккуратненький. Показательный, как столица одной из советских "строек века". Широкие и прямые улицы почти все названы по именам городов, откуда приезжали бригады на строительство ГЭС - Московская улица, Ленинградская, Харьковская, Киевская, Одесский бульвар...
Люди живут воспоминаниями о своей романтической молодости, часто собираются на Голом холме на окраине Саяногорска, где стояли когда-то их палатки, жгут костры из шишек, поют под гитару жизнеутверждающие песни. Раз в три месяца выходит литературно-публицистический журнал "Стрежень", там печатаются стихи, рассказы, воспоминания первопроходцев, очерки о Енисее, тайге, истории саяногорской земли. Начал выходить "Стрежень", как я слышал, в виде стенгазеты, висел на деревянных щитах на перекрестках улочек палаточного городка; потом, когда открылась типография, стал объемистым, с иллюстрациями, многотиражным.
Наш театр частенько приглашают сюда; население города тысяч тридцать, и очень многие с высшим образованием, интеллигенты, всячески стремящиеся разрушить ту стену, что существует между городами старыми, довольно крупными и такими вот искусственными поселениями, как Саяногорск. Стоит, действительно, среди гор и тайги, в семидесяти километрах от железной дороги, в ста с лишним от Абакана, и люди чувствуют свою оторванность от большой жизни, варятся в своем постромантическом соку.
Раньше, говорят, сюда чуть не каждый месяц приезжали театры со всей страны, цирк, зоопарк, разные выставки, а теперь с этим стало трудней. Мы же к Саяногорску ближе других театров, вот и приходится два-три раза в год собираться, загружать старенький "ЗИЛ" декорациями и ехать. И это в общем-то единственные наши гастроли, не считая выездов по селам Минусинского района и участия в ежегодном фестивале драматических театров Красноярского края.
Сидим на заднем сиденье "Пазика", четверо монтировщиков - Вадим, Андрюня, я и шестнадцатилетний Игорек, замена уволившемуся Димону; Леху из-за разбитой рожи не взяли, да к тому же у него сотрясение мозга - денек поработал и стал блевать... Мучаемся, что нельзя курить - парочка пожилых актрис не выносит табачного дыма. Дядь Гена делает время от времени пятиминутные остановки, труппа вываливается из автобуса, быстро высасывает по сигарете, заодно любуется видами.
- Благодать-то, благода-ать! Вот бы там маленький теплый домик, да с банькой, - мечтает, глядя на дно ущелья, артист Семухин и, приняв облик играемого им Тригорина из "Чайки", бесконечно усталым голосом продолжает: Отдохнуть год, другой. Спать бы, спать...
Храпченко, наш штатный хохмач, спускает его на землю:
- Медведи не дадут. Отбиваться от них каждую ночь - слишком активный отдых получится.
- Да неужели здесь медведи? - не верит Круглова. - Дорога ведь рядом...
- Вы что, голуба, не помните, как в восемьдесят пятом медведь через весь Минусинск прошел?
Режиссер Дубравин нервным голосом объявляет:
- Господа, пора, пора ехать! И так на два часа позже отправились. Заходите, пожалуйста! - И, затоптав в заснеженный гравий сигарету, первым лезет в автобус.
Главная тема сегодняшних разговоров - исчезновение парикмахерши Оксаны. Никто ничего наверняка, конечно, не знает, зато догадок и слухов хоть отбавляй. Некоторые и полную ахинею несут, что, дескать, грохнула Ксюха своего сожителя (то есть - Павлика).
- Грохнуть не грохнула, но что-то устроила, - бормочет сидящий рядом Вадим. - Что, ты там говорил, в общаге было? Слышь, Ромыч?
- Уже же рассказывал, - отзываюсь лениво и все-таки с каким-то удовольствием, таинственным шепотком, повторяю: - Шел по коридору вчера, гляжу, а у нее ментов полная комната. Все перерыто, выносят пакеты, мешочки какие-то... У нее парень по траве прибивался, может, за это...
- Н-да-а... - Вадим наклоняется ближе и шепчет мне в самое ухо: - Эта непонятка может наш план с главбухшей сорвать!
- Почему?
- Черт его знает, кажется так... Но уж на пользу хоть как не пойдет.
- Наверно, - бормочу, - скорей всего...
- Кстати, ты сколько денег имеешь?
- Нисколько. Откуда?
- Ни фига себе! - Бригадир изумился и повернулся к Андрюне: - Дрюнь, бабло есть?
- Рублей тридцать, не больше.
- Да-а, кисловатая, чую, поездочка получается. Что прикажете делать?.. Тут он вспоминает о новичке: - Слышь, Игорек, у тебя-то с финансами как?
Игорек, худощавый, словно бы чем-то напуганный подросток, говорит уклончиво:
- Немножко есть, на всякий пожарный.
- Нет, ты не думай, я так... Просто отметить же надо твое вхождение в коллектив. С гастролей начинать - хороший знак! Обмыть, как положено, - Вадим подмигивает пареньку.- Вечером пойдем на берег Енисея-батюшки, костерок запалим... Знаешь, какой здесь Енисей? У, зверь просто! Посидим, пообщаемся, хлебец пожарим на живом огне...
- Кончай раздражать, Вадимыч! - Андрюня аппетитно причмокнул, погладил здоровенной ладонью живот, - а то сорвусь до спектакля.
То, что говорил Вадим про бережок и костерчик, в жизнь не воплотилось. Все три дня были забиты до отказа делами, да и с погодой не ладилось.
Давали по два спектакля в день. Утром - сказки, а вечером - взрослые. Декораций везде прилично, и таскать их приходилось из "ЗИЛа" во Дворец культуры метров за двести, так как вокруг Дворца парк, а подъезда нормального не предусмотрено. Уж и поматерились мы, само собой...
И все три дня нас упорно грузил директор Дворца, полный, краснорожий дядька лет пятидесяти. Приходил в курилку, где мы, монтировщики, коротали время, пока актеры на сцене, и заводил шарманку:
- Невеселая, ох, невеселая жизнь здесь, ребятки. Верили все, надеялись, а теперь - кончилось. Надежда, она самое большое зло, главная глупость. Не было б ее, можно б дела еще было наладить. Переехать, пока силенки имелись, в нормальном месте устроиться... Надеялись. Донадеялись. Э-эх-хе...
И мы терпеливо и тупо слушали этого человека в некогда дорогом, теперь же потертом, заношенном костюме, в нелепом цветастом галстуке на груди; вид у него то ли болеющего с похмелюги, то ли жутко уставшего. Глаза с полопавшимися сосудами кажутся незрячими, лицо тоже сплошь в красноватой паутине жилок, губы тонкие, бледные, на горле клочки недобритой щетины.
Сидит, курит одну за другой сигареты "Опал", говорит, будто бредит:
- Надежда - великое зло, она, она людей губит. Еще у Фауста мудро сказано: "Кляну терпение глупца!". Как, а? Правильные, золотые слова... - Он вытряхивает из пачки очередную сигарету, прислушивается к искусственным голосам актеров, качает головой. - Вот, опять зал битком. Думаете, от хорошей жизни это? Альтернатива у людей есть на сегодняшний вечер? О-ох, нету у людей никаких альтернатив. Пустота, пустота... Книжный магазин голый стоит, даже детективы нам не везут. Телевизор? Первый канал только нормально и ловится... А что там увидишь? Боевики, сериалы? Не умеем их переваривать, не научились... Как в закупоренной банке. Ох, ребятки, ребятки, спасибо вам, что приехали, не дали вконец задохнуться. Хоть кто-то...
Вадим шепчет мне:
- Может, его на пару батлов попробовать развести? После спектакля посидим, расслабимся.
- Да вряд ли, - шепчу в ответ, - вряд ли он пьет, а если пьет, то один.
- Хм... вполне возможно, слушай.
- Самое страшное, парни, что детей мы своих губим. Ведь они нас презирают уже, смеются над нами. - Директор бросает оплавленный фильтр "опалины", достает новую сигарету, смотрит на нее, словно вспоминая, каким концом сунуть в рот. - И не только смеются, не молчаливо отнюдь презирают, а в открытую говорят: "Дурак, зачем из Москвы уехал, чего тебе там не жилось? О нас подумал, как нам здесь будет? Понятно, говорят, дело нехитрое - собрал рюкзак и рванул черт знает куда, а нам что делать в этой дыре?" - Директор обводит нас кровянистыми глазами, закуривает. - Вот так... Да разве мы подумать могли!.. Ехали сюда-то, чтоб свой, настоящий город построить, где люди настоящие, без осадка, без вековой копоти чтоб... Чтоб счастливо жить! С нуля, зато - чисто. Понимаете, да? - Он кивает на Вадима. - Ты-то вот взрослый парень, ты еще помнишь наверняка, как твои старшие братья ехали на БАМ, на Ямал, сюда вот. Тогда ж так об этом кричали, каждый день сводки со строек, как с боевых действий шли... О-ох, а теперь... Пустота и горький осадок. Кхе-кхе, в осадок мы выпали! А?.. Вот перед детьми стыдно... Обманули мы их. И правильно, правильно презирают, правильно денег просят, чтобы уехать. Пускай... Поколение наше выдохлось, нету больше саяногорцев, жизнелюбивого, гордого племени. Ходим, работаем, как военнопленные... У нас же, ребятки, у нас, - понизив голос почти зашипел директор, - у нас свой маньяк появился. Да, да! Слышали? Нападает вечерами на беременных женщин, пинает в живот... Неужели не слышали? Во всех газетах статьи, сообщения были, на всю Россию прославились...
- Я читал во "Власти труда", - произносит с испугом и интересом молодой Игорек.
- Во, во! И в "Известиях" было, и в "Комсомолке"... а разве тогда мы могли об этом подумать? Мы ж о таком светлом мечтали...
Из-за двери, за которой сцена и зрительный зал, как взрыв - резко и оглушительно - аплодисменты. Долго-долго, не ослабевая, не находя единого ритма, а вразнобой, торопливо ладонь о ладонь. Искренне. Затем топот актеров, спешащих в гримерки на отдых и перекур перед вторым актом. Мы же идем на сцену - теперь наша очередь поработать.
Оглядываюсь. Директор с отвращением закуривает десятую за полчаса сигарету, трет, словно бы хочет выдавить, свои красные, измученные глаза...
Поселили нас в единственной, но классной гостинице - узкой двенадцатиэтажной башне из стекла и бетона, - совсем как где-нибудь в Сочах. Комнаты отвели по просьбе актеров на третьем этаже, так как многие боялись, что давно не обитаемое, непривычно высокое здание рухнет; лучше уж в таком случае быть поближе к земле.
Вадим, Андрюня и я заняли трехместный номер, а бедному Игорьку досталось жить с Лялиным и Храпченко.
- Ты извини, - не свойственно для себя робко сказал ему бригадир во время расселения, - четырехместных нету... Там с этими особо не это... построже будь. Особенно с Лялиным.
Конечно, в первый вечер, после спектакля, начало гастролей отметили. В гостиничном ресторане организовали банкетик. Был глава администрации Саяногорска, люди из отдела культуры, несколько видных горожан, краснорожий директор Дворца. Говорили речи, поэт-стрежневец читал стихи; наш Дубравин старался достойно отвечать, обещал бывать в "славном городе энергетиков и романтиков" чуть ли не ежеквартально... Еды на столах было немного, водку заменяли бутылки с девятиградусным красным вином, поэтому мы вскоре ушли к себе в номер, чтоб посидеть там как надо. А на улице разгулялась вьюга, стекла в огромных окнах постанывали от ударов ветра. О походе на бережок Енисея, о костерчике думать не приходилось.
- Но, правильно, - говорил Андрюня, наблюдая, как мы с Вадимом расставляем на столе купленные в ближайшем магазине "24 часа" бутылки и закусь, - а то там, блин, сидишь, как неродной, только и ждешь, когда они набрешутся и созреют для заглота виноградного морсика.
А бригадир порадовал нас сообщением:
- Лорка Волкова обещалась прийти. Я для нее вот спецом пузырь "Изабеллы" стянул.
- Нормалек! С девчонками всегда как-то уютней.
Пьем без азарта, каждый, не признаваясь вслух, занят ожиданием прихода симпатичной актрисочки Ларисы Волковой... Когда Петраченко заводит свой знаменитый монолог о лживости актерского искусства, мне представляется именно она. Лариса играет свои роли до того искренне, что у меня, да и у многих, чувствую, возникает желание зарыдать, тоска начинает душу царапать; и я поскорей ухожу подальше от сцены, чтоб не видеть ее, не слышать придуманных чужим, давно умершим автором слов, которые она с чувством озвучивает, в двадцатый, в пятидесятый раз искренне переживает... Она, говорят, очень талантливая и за три сезона, что работает в театре после окончания училища культуры, стала почти незаменимой - занята чуть не во всех постановках.
По ковровой дорожке шелест многих шагов. Голоса.
- Отбанкетились, - угадывает Андрюня. - Договорились, ха-ха, открыть здесь наш филиал!
- Вот ты и останешься в славном Саяногорске, - тут же подкалывает его бригадир. - Будешь начальником здешних монтиров.
Андрюня собирается сказануть что-то в ответ, но в это время стук в дверь. Вадим вскакивает.
- Я на пять минут, мальчики, - не успев войти, предупредила Лариса и с порога заценила комнату: - Ух, какие вам апартаменты достались! Люкс! А у нас с Татьяной хоть и двухместный, но вообще... На стенах такие вот пятна, обои вздутые...
Можно подумать, она в Минусинске живет в белоснежном дворце с бассейнами и балдахинами... Вадим суетится перед ней, как лакей.
- Вот сюда, Лор, присаживайся. Специально для тебя винцо бережем... Как там банкет?
- Да какой это банкет! Фу! - Актриса сморщила симпатичное личико. - Мне много не надо, - остановила текущую в ее пластиковый стаканчик струйку "Изабеллы", - завтра сказка тяжелая. Кувыркаться, бегать... Сказки больше энергии забирают, чем серьезные.
Вадим явно клеится к ней. В меру своих способностей, конечно, говорит неуклюжие комплименты. Андрюня конкурирует с бригадиром. Меня это почему-то начинает злить, тянет ляпнуть какую-нибудь неожиданную, хамскую фразочку... Смотрю на подвижное, привлекательное и молодое, но уже подпорченное гримом лицо Ларисы, слушаю ее мелодичный и в то же время искусственный, раздражающий голосок. Этим голоском она делится своими творческими планами:
- Собираюсь летом поступать в ГИТИС. Дубравин согласен, он уверен, что у меня есть талант.
- Не талант, талантище! - поправляет Вадим.
- Давай, Лора, это дело серьезное! - тут же подключается и Андрюня.
- Если зацеплюсь в Москве, буду стараться там место найти. Зачем возвращаться? Но, - Лариса встряхнулась, - не будем загадывать...
- Вот именно, - говорю, наливая парням водку в посудинки. - Давайте просто - за грандиозность желаний!
- Мне не... не могу, - подает голос незаметно спекшийся Игорек; встает и, чуть не потеряв равновесие, хватается за спинку стула.
- Погоди, Игореня, последнюю. Давай, за желания! Это святое!
- Нет, не могу... Спать... - Шатаясь, икая, Игорек покидает номер.
Вскоре и актрисочка засобиралась:
- Пора отдохнуть. Завтра тяжелая сказка...
- Ну что это! Сколько еще вина, сколько закуски! - Вадим протягивает ей блюдце с нарезанным желтокожим яблоком. - Ларисик, еще чуть-чуть! Пообщаемся.
Но она уходит. Мы в молчании допиваем водку, затем "Изабеллу", гасим свет и ложимся в кровати. Бригадир начинает задорным от злости голосом фантазировать, как бы, в каких позах он оттрахал Ларису Волкову. Постепенно подключаемся и мы с Андрюней. И получается жутко возбуждающе, почти как наяву. Кажется, что девушка сейчас на соседней постели, занимается с Андрюней или Вадимом и вот-вот окажется подо мной или - лучше - сверху. Обнаженная амазонка на молодом скакуне... Стараясь не шубуршать, я потираю зажатый в кулаке, налитый кровью и силой член и быстро кончаю в край простыни. Засыпаю, чувствуя рядом с собой горячее, гладкое, упругое тело прекрасной девушки.
Поздно вечером в воскресенье вернулись в Минусинск. Разгрузку "ЗИЛа" с декорациями отложили до вторника.
Из последних сил я притащился в общагу, а там, естественно, Леха. Бланш с его рожи почти что сошел, зато у него новая неприятность.
- И чего теперь? Как я им помогу? - сразу, не спросив даже, как гастроли прошли, заныл. - Горшки таскать? Ох, твою-то... бля-а!..
- Что опять?
Он читает мне телеграмму:
- "Приезжай попрощаться, очень плохи, деньги дорогу выслали адрес театра. Мама". Ну и как?..
Я помалкиваю. Я ошарашен и в то же время рад, что Леха может уехать, пусть ненадолго, на неделю-другую. Пожить без него... Чтоб как-то отреагировать, говорю:
- Да, приятного мало.
И сосед тут же засыпает меня словами:
- Может, забить, слышишь, Ромка? Получу деньги и отправлю обратно. А? Дам телеграмму, что, мол, работаю, не могу никак. А? Ведь я там сгину, Ромка, я чувствую!.. Что мне там делать, сам посуди. Совсем никаких вариантов. Что, в шахту лезть, что ли? Ну, есть у меня права, могу на грузовике ездить, но... но разве смогу? Спецом где-нибудь перевернусь с тоски... Не хочу я отсюда... Ну и что, что родители? Они свою жизненку просрали, а теперь меня зовут, чтоб я им доживать помогал. Блин, да я сам жить хочу!.. С бухгалтершей если выгорит, хоть разок по-настоящему куражнуть. Не ехать, а? К чертям этот сыновий долг! Они-то, когда меня зачинали, думали? Я не просился сюда, но если родился уж... Почему я-то тоже мучиться должен?
- Погоди, - пытаюсь перевести разговор. - Про Ксюху слышал что-нибудь?
- Да на хрена мне все эти Ксюхи?! У меня своих геморроев хватает!
Но, как часто это бывает с ним, наоравшись, Леха стал увлеченно рассказывать про заморочки других. Сегодня вот про Ксюху и Павлика:
- Короче, дочитался этот дебил. Теперь лет пяток точно читать не сможет. Ха-ха, кроме своего дела!.. Что случилось-то? Да грабанули они одного коммерка. Мне в театре и в общаге тут порассказали, но не верится - слишком смешно. По на'туре, как в фильме дешевом... У Павлика, в общем, какой-то дружок с машиной был. Они втроем приехали вечером к коммеру на дом - Павлик, Ксюха и этот дружок, - натянули чулки на бошки, вытащили детские пистолеты. Ну, эти, китайские, они ж с виду один в один настоящие... Короче говоря, к коммеру ворвались, положили его с женой на пол, связали, обшарили хату, денег тысяч пять, что ли, нашли, вещи какие-то... Ну, и свалили. И получилось бы, может, если бы гаишники их не тормознули. Ну, случайно чисто, документы проверить, а они - по газам. Менты за ними. Повязали, короче. Мне билетерша рассказала, у нее сын в прокуратуре, оказывается. Имей в виду, подонок!.. Ксюхе-то, наверно, условняк влепят, а Павлик по полной загремел. Тем более наркоту нашли у него в комнате... Нравится?
- Н-да, - вздыхаю, - редкостные идиоты.
- Нет, не все так просто. Так тоже нельзя... Я вот три дня здесь валяюсь, думаю. По-умному надо все делать. По-умному! И с бухгалтершей тоже. Чтоб знали только мы четверо, и чтоб никаких нервозов, осечек... Видишь, если б у них получилось - и при пяти штуках, но в последний момент все сами испортили...
- Ну, вот слушай. Воды свинцовой не оказалось, купил пачку "Явы". Обратно иду, и вдруг - она. Вся накрашенная, в юбке короткой, пританцовывает под музон из ларька. Курит. Колготки такие, ну, самые тонкие... Выглядит как-то так... Бля, даже я возбудился сразу! Ну, остановился в сторонке, смотрю, даже не знаю, зачем. И тут к ней двое амбалов подваливают. Боксеры такие, в лапах литрухи "Ферейна", пакеты с хавчиком. Че-то перебазарили с ней, она закивала, заулыбалась так, хрен знает как, и пошли втроем. Сели в "девятку", уехали... Понял, Ромыч, нет?
- Что - понял?
- Да ты дебил, что ли?! Да шлюшонка она просто-напросто! Надо было смело, по-быстрому ее тогда отоваривать, пока здесь торчала. Теперь наверняка уже и подхватила чего-нибудь...
Рассказ Лехи, конечно, не оставил меня равнодушным. Я готов прямо сейчас сорваться и бежать на Торговый... Вытряхиваю сигарету из пачки. Шарю по карманам в поисках зажигалки. А сосед, почесываясь и улыбаясь издевательски, дразнит:
- Симпотная вообще-то. Надо бы познакомиться. Лет шестнадцать буквально... Эх, дебил, упустил ты свой шанс! Промудился...
Город затянут серой морозной хмарью. Все цвета, кроме серого, полиняли, даже красочные рекламные вывески стали серыми. Дышать трудно, холод обжигает ноздри, глотку; приходится прятать лицо под воротник.
Дым из выхлопушек машин висит над улицей удушливой пеленой, копоть сгоревшего угля, вылетая из печных труб ближайших избушек, посыпает тротуар черными хлопьями.
- Вот так да-а, - удивленно тянет Леха, глубже зарывая руки в рукава своей курточки. - Ну и дубак!
Да, это редкость, чтобы в конце октября долбануло за двадцать. И главное снега нет, и вишни, сливы, садовая клубника - виктория могут вполне вымерзнуть. А на продаже виктории родители мои в основном летом и зарабатывают...
Идем, конечно же, в театр. Идем на работу. То и дело поскальзываемся на лужах, превратившихся в лед, материмся. Идем привычной дорогой выполнять привычный набор операций. И так тяжело идти, каждая клетка в мозгу вопит отчаянно, безустанно: "Не надо! Зачем?! Брось все, беги, стань другим! Найди, найди, ради бога, другое!". А ноги механически тащат дальше, дальше по тыщу раз хоженному тротуару.
Взглядываю на редких прохожих, на людей в автомобилях с включенными фарами - лицо каждого вопит то же самое, но все идут, едут, спешат туда, куда необходимо. Это вот в сказках: ударился оземь - и стал другим, надел сапоги-скороходы - в пару минут оказался за тридевять земель, сказал желание и оно, бах, и исполнилось. В жизни же... в жизни приходится жить как можется, перемены к лучшему зависят от случая. У некоторых таких случаев не бывает...
Навстречу катит "ЛИАЗ". 120-й, "Минусинск - Абакан". Через полчаса могу быть там, в другом городе. Там можно попробовать сколотить группу, новых песен насочинять, записаться в нормальной студии, отправить в Новосибирск или в Москву, раскрутиться. Или еще что-нибудь... Ведь так вот убогенько можно и всю жизнь прожить. Автобус причаливает к остановке, с шипеньем и скрипом открываются двери... Прыгнуть, уехать?..
- Ну, ты идешь, нет? - кричит Леха, высунув рожу из-под воротника. - Че там увидел? Пипетку, что ли, свою?
Я молча догоняю его. Тащимся дальше.
И вчера, и сегодня перед работой был здесь - искал, надеялся... Сейчас делаю то же. Не дожидаясь дядь Гены с его "Пазиком", как только убрали декорации после спектакля, поехал в Торговый на коммерческом. Два рубля отдал жлобине кондуктору, а ее снова нет. Ее снова нет.
И вчера, и сегодня я доставал Леху: точно ли видел ее возле ларьков? Точно ли она крутилась перед парнями и ее наконец сняли и увезли? Сначала Леха отвечал "да" спокойно, а потом стал посылать меня на три ласковых буквы. Значит, не врет.
И, закончив работу, я мчусь сюда. А ее нет, ее нет.
Скорей всего это было один только раз. Устав от общаги, от тесной комнаты и подоконника бывшей этажной кухни, от плеера, она решила развеяться. И, может быть, ее увезли и, поиздевавшись, надругавшись над нею, зверски убили. Она лежит сейчас на городской свалке в черном мешке для мусора, или в сосновом бору, закиданная ветками, или в подвале. Или - или я просто опаздываю?
Но надеюсь. Как-то по-тупому искренне надеюсь. Я то хожу очень медленно, почти крадусь, то, наоборот, - почти бегаю по тротуару вдоль километровой шеренги ларьков. Ищу ее, жду, злюсь и готовлюсь обрадоваться. Вокруг множество женщин, девушек, девочек, но сейчас даже самая красивая из них мне безразлична. Мне нужна лишь та, с подоконника, у нее золотисто-каштановые волосы, она маленькая и хрупкая, ее нужно обнять и согреть. Нужно взглянуть ей в глаза. Так давно нужно взглянуть ей в глаза...
А Торговый, он живет своей круглосуточной праздничной жизнью, шумной, безостановочной, неутомимой. Ряды, правда, почти опустели, зато вовсю действуют ларьки, кафе, мини-маркеты. То и дело к ним подъезжают машины, и крепыши в спортивных костюмах и норковых шапках покупают выпивку, хорошую еду. Они готовятся отметить достойно конец рабочего дня. А я? Я шарю в карманах, вылавливаю из сора монетки. Считаю, сдувая с ладони налипший табак; морщась, ссыпаю обратно. Не хватает и на стаканчик пломбира.
И снова брожу по тротуару, натыкаюсь на чужих, не нужных мне девушек, на ослепшие парочки влюбленных, на парней в спортивных костюмах и норковых шапках. Я ищу, просеивая взглядом сотни лиц, вылавливая ее. Маленькое существо, маленькое беззащитное существо. Сейчас увижу и обниму, и мы оба спасемся, согреемся, спрячемся. Мы уйдем, мы убежим вместе с ней далеко-далеко. И навсегда...
Несколько раз мне показалось, что увидел ее. Обычное дело, когда кого-то очень хочешь увидеть. Я бросаюсь к светлому миражу, толкаю людей, на меня шипят и цыкают, громко ругаются, обзывают пьяным козлом. А мне все равно, пусть обзывают... Вот она, вот! Бегу к ней, скользя и пихаясь. Вместо нее совсем другая - ошибся. И приходится снова искать, снова сходить с ума от надежд и обломов. Без устали метаться по тротуару. Бросаться к миражам и в страхе отскакивать прочь.
Так можно дергаться до утра. Сто тысяч лет. На это можно истратить всю жизнь.
11
В Саяногорске почти нет стариков. Город вырос не из таежной глухой деревушки, а сразу поднимался светлыми пятиэтажками, поделенный на правильные кварталы, где удобно расположены магазины, школы, детские садики, кинотеатры.
Он стоит на берегу Енисея, километрах в пятнадцати выше по течению - ГЭС, одна из самых мощных электростанций в мире; со всех сторон Саяногорск окружают поросшие соснами и лиственницами Саянские горы. И Енисей в этих местах бешеный, зажатый скалами, злой. Потому-то лет тридцать назад и решили строить здесь электростанцию. Сначала отправились изыскатели и геологи, а потом и строители.
Параллельно с ГЭС возводили Саяногорск. Поблизости селений не было, лишь ветхие землянки староверских скитов да охотничьи заимки - места для жизни не подходящие: высокогорье, зима, хоть и не особенно суровая, но долгая - с конца сентября до середины апреля; еще и в мае на горных вершинах снег лежит.
Понаехали сюда романтики со всех концов Союза, многие здесь и остались; другие, воздвигнув ГЭС, отправились на новые стройки.
Есть вблизи Саяногорска несколько санаториев, где должны бы отдыхать и лечиться саяногорцы и гости из Абакана, Красноярска, Новосибирска, но санатории пустуют - алюминиевый комбинат стремительно загрязняет природу.
Но все же места красивые и сам город- словно игрушка. Точнее - как макет на какой-нибудь архитектурной выставке. Компактный, радующий глаз, аккуратненький. Показательный, как столица одной из советских "строек века". Широкие и прямые улицы почти все названы по именам городов, откуда приезжали бригады на строительство ГЭС - Московская улица, Ленинградская, Харьковская, Киевская, Одесский бульвар...
Люди живут воспоминаниями о своей романтической молодости, часто собираются на Голом холме на окраине Саяногорска, где стояли когда-то их палатки, жгут костры из шишек, поют под гитару жизнеутверждающие песни. Раз в три месяца выходит литературно-публицистический журнал "Стрежень", там печатаются стихи, рассказы, воспоминания первопроходцев, очерки о Енисее, тайге, истории саяногорской земли. Начал выходить "Стрежень", как я слышал, в виде стенгазеты, висел на деревянных щитах на перекрестках улочек палаточного городка; потом, когда открылась типография, стал объемистым, с иллюстрациями, многотиражным.
Наш театр частенько приглашают сюда; население города тысяч тридцать, и очень многие с высшим образованием, интеллигенты, всячески стремящиеся разрушить ту стену, что существует между городами старыми, довольно крупными и такими вот искусственными поселениями, как Саяногорск. Стоит, действительно, среди гор и тайги, в семидесяти километрах от железной дороги, в ста с лишним от Абакана, и люди чувствуют свою оторванность от большой жизни, варятся в своем постромантическом соку.
Раньше, говорят, сюда чуть не каждый месяц приезжали театры со всей страны, цирк, зоопарк, разные выставки, а теперь с этим стало трудней. Мы же к Саяногорску ближе других театров, вот и приходится два-три раза в год собираться, загружать старенький "ЗИЛ" декорациями и ехать. И это в общем-то единственные наши гастроли, не считая выездов по селам Минусинского района и участия в ежегодном фестивале драматических театров Красноярского края.
Сидим на заднем сиденье "Пазика", четверо монтировщиков - Вадим, Андрюня, я и шестнадцатилетний Игорек, замена уволившемуся Димону; Леху из-за разбитой рожи не взяли, да к тому же у него сотрясение мозга - денек поработал и стал блевать... Мучаемся, что нельзя курить - парочка пожилых актрис не выносит табачного дыма. Дядь Гена делает время от времени пятиминутные остановки, труппа вываливается из автобуса, быстро высасывает по сигарете, заодно любуется видами.
- Благодать-то, благода-ать! Вот бы там маленький теплый домик, да с банькой, - мечтает, глядя на дно ущелья, артист Семухин и, приняв облик играемого им Тригорина из "Чайки", бесконечно усталым голосом продолжает: Отдохнуть год, другой. Спать бы, спать...
Храпченко, наш штатный хохмач, спускает его на землю:
- Медведи не дадут. Отбиваться от них каждую ночь - слишком активный отдых получится.
- Да неужели здесь медведи? - не верит Круглова. - Дорога ведь рядом...
- Вы что, голуба, не помните, как в восемьдесят пятом медведь через весь Минусинск прошел?
Режиссер Дубравин нервным голосом объявляет:
- Господа, пора, пора ехать! И так на два часа позже отправились. Заходите, пожалуйста! - И, затоптав в заснеженный гравий сигарету, первым лезет в автобус.
Главная тема сегодняшних разговоров - исчезновение парикмахерши Оксаны. Никто ничего наверняка, конечно, не знает, зато догадок и слухов хоть отбавляй. Некоторые и полную ахинею несут, что, дескать, грохнула Ксюха своего сожителя (то есть - Павлика).
- Грохнуть не грохнула, но что-то устроила, - бормочет сидящий рядом Вадим. - Что, ты там говорил, в общаге было? Слышь, Ромыч?
- Уже же рассказывал, - отзываюсь лениво и все-таки с каким-то удовольствием, таинственным шепотком, повторяю: - Шел по коридору вчера, гляжу, а у нее ментов полная комната. Все перерыто, выносят пакеты, мешочки какие-то... У нее парень по траве прибивался, может, за это...
- Н-да-а... - Вадим наклоняется ближе и шепчет мне в самое ухо: - Эта непонятка может наш план с главбухшей сорвать!
- Почему?
- Черт его знает, кажется так... Но уж на пользу хоть как не пойдет.
- Наверно, - бормочу, - скорей всего...
- Кстати, ты сколько денег имеешь?
- Нисколько. Откуда?
- Ни фига себе! - Бригадир изумился и повернулся к Андрюне: - Дрюнь, бабло есть?
- Рублей тридцать, не больше.
- Да-а, кисловатая, чую, поездочка получается. Что прикажете делать?.. Тут он вспоминает о новичке: - Слышь, Игорек, у тебя-то с финансами как?
Игорек, худощавый, словно бы чем-то напуганный подросток, говорит уклончиво:
- Немножко есть, на всякий пожарный.
- Нет, ты не думай, я так... Просто отметить же надо твое вхождение в коллектив. С гастролей начинать - хороший знак! Обмыть, как положено, - Вадим подмигивает пареньку.- Вечером пойдем на берег Енисея-батюшки, костерок запалим... Знаешь, какой здесь Енисей? У, зверь просто! Посидим, пообщаемся, хлебец пожарим на живом огне...
- Кончай раздражать, Вадимыч! - Андрюня аппетитно причмокнул, погладил здоровенной ладонью живот, - а то сорвусь до спектакля.
То, что говорил Вадим про бережок и костерчик, в жизнь не воплотилось. Все три дня были забиты до отказа делами, да и с погодой не ладилось.
Давали по два спектакля в день. Утром - сказки, а вечером - взрослые. Декораций везде прилично, и таскать их приходилось из "ЗИЛа" во Дворец культуры метров за двести, так как вокруг Дворца парк, а подъезда нормального не предусмотрено. Уж и поматерились мы, само собой...
И все три дня нас упорно грузил директор Дворца, полный, краснорожий дядька лет пятидесяти. Приходил в курилку, где мы, монтировщики, коротали время, пока актеры на сцене, и заводил шарманку:
- Невеселая, ох, невеселая жизнь здесь, ребятки. Верили все, надеялись, а теперь - кончилось. Надежда, она самое большое зло, главная глупость. Не было б ее, можно б дела еще было наладить. Переехать, пока силенки имелись, в нормальном месте устроиться... Надеялись. Донадеялись. Э-эх-хе...
И мы терпеливо и тупо слушали этого человека в некогда дорогом, теперь же потертом, заношенном костюме, в нелепом цветастом галстуке на груди; вид у него то ли болеющего с похмелюги, то ли жутко уставшего. Глаза с полопавшимися сосудами кажутся незрячими, лицо тоже сплошь в красноватой паутине жилок, губы тонкие, бледные, на горле клочки недобритой щетины.
Сидит, курит одну за другой сигареты "Опал", говорит, будто бредит:
- Надежда - великое зло, она, она людей губит. Еще у Фауста мудро сказано: "Кляну терпение глупца!". Как, а? Правильные, золотые слова... - Он вытряхивает из пачки очередную сигарету, прислушивается к искусственным голосам актеров, качает головой. - Вот, опять зал битком. Думаете, от хорошей жизни это? Альтернатива у людей есть на сегодняшний вечер? О-ох, нету у людей никаких альтернатив. Пустота, пустота... Книжный магазин голый стоит, даже детективы нам не везут. Телевизор? Первый канал только нормально и ловится... А что там увидишь? Боевики, сериалы? Не умеем их переваривать, не научились... Как в закупоренной банке. Ох, ребятки, ребятки, спасибо вам, что приехали, не дали вконец задохнуться. Хоть кто-то...
Вадим шепчет мне:
- Может, его на пару батлов попробовать развести? После спектакля посидим, расслабимся.
- Да вряд ли, - шепчу в ответ, - вряд ли он пьет, а если пьет, то один.
- Хм... вполне возможно, слушай.
- Самое страшное, парни, что детей мы своих губим. Ведь они нас презирают уже, смеются над нами. - Директор бросает оплавленный фильтр "опалины", достает новую сигарету, смотрит на нее, словно вспоминая, каким концом сунуть в рот. - И не только смеются, не молчаливо отнюдь презирают, а в открытую говорят: "Дурак, зачем из Москвы уехал, чего тебе там не жилось? О нас подумал, как нам здесь будет? Понятно, говорят, дело нехитрое - собрал рюкзак и рванул черт знает куда, а нам что делать в этой дыре?" - Директор обводит нас кровянистыми глазами, закуривает. - Вот так... Да разве мы подумать могли!.. Ехали сюда-то, чтоб свой, настоящий город построить, где люди настоящие, без осадка, без вековой копоти чтоб... Чтоб счастливо жить! С нуля, зато - чисто. Понимаете, да? - Он кивает на Вадима. - Ты-то вот взрослый парень, ты еще помнишь наверняка, как твои старшие братья ехали на БАМ, на Ямал, сюда вот. Тогда ж так об этом кричали, каждый день сводки со строек, как с боевых действий шли... О-ох, а теперь... Пустота и горький осадок. Кхе-кхе, в осадок мы выпали! А?.. Вот перед детьми стыдно... Обманули мы их. И правильно, правильно презирают, правильно денег просят, чтобы уехать. Пускай... Поколение наше выдохлось, нету больше саяногорцев, жизнелюбивого, гордого племени. Ходим, работаем, как военнопленные... У нас же, ребятки, у нас, - понизив голос почти зашипел директор, - у нас свой маньяк появился. Да, да! Слышали? Нападает вечерами на беременных женщин, пинает в живот... Неужели не слышали? Во всех газетах статьи, сообщения были, на всю Россию прославились...
- Я читал во "Власти труда", - произносит с испугом и интересом молодой Игорек.
- Во, во! И в "Известиях" было, и в "Комсомолке"... а разве тогда мы могли об этом подумать? Мы ж о таком светлом мечтали...
Из-за двери, за которой сцена и зрительный зал, как взрыв - резко и оглушительно - аплодисменты. Долго-долго, не ослабевая, не находя единого ритма, а вразнобой, торопливо ладонь о ладонь. Искренне. Затем топот актеров, спешащих в гримерки на отдых и перекур перед вторым актом. Мы же идем на сцену - теперь наша очередь поработать.
Оглядываюсь. Директор с отвращением закуривает десятую за полчаса сигарету, трет, словно бы хочет выдавить, свои красные, измученные глаза...
Поселили нас в единственной, но классной гостинице - узкой двенадцатиэтажной башне из стекла и бетона, - совсем как где-нибудь в Сочах. Комнаты отвели по просьбе актеров на третьем этаже, так как многие боялись, что давно не обитаемое, непривычно высокое здание рухнет; лучше уж в таком случае быть поближе к земле.
Вадим, Андрюня и я заняли трехместный номер, а бедному Игорьку досталось жить с Лялиным и Храпченко.
- Ты извини, - не свойственно для себя робко сказал ему бригадир во время расселения, - четырехместных нету... Там с этими особо не это... построже будь. Особенно с Лялиным.
Конечно, в первый вечер, после спектакля, начало гастролей отметили. В гостиничном ресторане организовали банкетик. Был глава администрации Саяногорска, люди из отдела культуры, несколько видных горожан, краснорожий директор Дворца. Говорили речи, поэт-стрежневец читал стихи; наш Дубравин старался достойно отвечать, обещал бывать в "славном городе энергетиков и романтиков" чуть ли не ежеквартально... Еды на столах было немного, водку заменяли бутылки с девятиградусным красным вином, поэтому мы вскоре ушли к себе в номер, чтоб посидеть там как надо. А на улице разгулялась вьюга, стекла в огромных окнах постанывали от ударов ветра. О походе на бережок Енисея, о костерчике думать не приходилось.
- Но, правильно, - говорил Андрюня, наблюдая, как мы с Вадимом расставляем на столе купленные в ближайшем магазине "24 часа" бутылки и закусь, - а то там, блин, сидишь, как неродной, только и ждешь, когда они набрешутся и созреют для заглота виноградного морсика.
А бригадир порадовал нас сообщением:
- Лорка Волкова обещалась прийти. Я для нее вот спецом пузырь "Изабеллы" стянул.
- Нормалек! С девчонками всегда как-то уютней.
Пьем без азарта, каждый, не признаваясь вслух, занят ожиданием прихода симпатичной актрисочки Ларисы Волковой... Когда Петраченко заводит свой знаменитый монолог о лживости актерского искусства, мне представляется именно она. Лариса играет свои роли до того искренне, что у меня, да и у многих, чувствую, возникает желание зарыдать, тоска начинает душу царапать; и я поскорей ухожу подальше от сцены, чтоб не видеть ее, не слышать придуманных чужим, давно умершим автором слов, которые она с чувством озвучивает, в двадцатый, в пятидесятый раз искренне переживает... Она, говорят, очень талантливая и за три сезона, что работает в театре после окончания училища культуры, стала почти незаменимой - занята чуть не во всех постановках.
По ковровой дорожке шелест многих шагов. Голоса.
- Отбанкетились, - угадывает Андрюня. - Договорились, ха-ха, открыть здесь наш филиал!
- Вот ты и останешься в славном Саяногорске, - тут же подкалывает его бригадир. - Будешь начальником здешних монтиров.
Андрюня собирается сказануть что-то в ответ, но в это время стук в дверь. Вадим вскакивает.
- Я на пять минут, мальчики, - не успев войти, предупредила Лариса и с порога заценила комнату: - Ух, какие вам апартаменты достались! Люкс! А у нас с Татьяной хоть и двухместный, но вообще... На стенах такие вот пятна, обои вздутые...
Можно подумать, она в Минусинске живет в белоснежном дворце с бассейнами и балдахинами... Вадим суетится перед ней, как лакей.
- Вот сюда, Лор, присаживайся. Специально для тебя винцо бережем... Как там банкет?
- Да какой это банкет! Фу! - Актриса сморщила симпатичное личико. - Мне много не надо, - остановила текущую в ее пластиковый стаканчик струйку "Изабеллы", - завтра сказка тяжелая. Кувыркаться, бегать... Сказки больше энергии забирают, чем серьезные.
Вадим явно клеится к ней. В меру своих способностей, конечно, говорит неуклюжие комплименты. Андрюня конкурирует с бригадиром. Меня это почему-то начинает злить, тянет ляпнуть какую-нибудь неожиданную, хамскую фразочку... Смотрю на подвижное, привлекательное и молодое, но уже подпорченное гримом лицо Ларисы, слушаю ее мелодичный и в то же время искусственный, раздражающий голосок. Этим голоском она делится своими творческими планами:
- Собираюсь летом поступать в ГИТИС. Дубравин согласен, он уверен, что у меня есть талант.
- Не талант, талантище! - поправляет Вадим.
- Давай, Лора, это дело серьезное! - тут же подключается и Андрюня.
- Если зацеплюсь в Москве, буду стараться там место найти. Зачем возвращаться? Но, - Лариса встряхнулась, - не будем загадывать...
- Вот именно, - говорю, наливая парням водку в посудинки. - Давайте просто - за грандиозность желаний!
- Мне не... не могу, - подает голос незаметно спекшийся Игорек; встает и, чуть не потеряв равновесие, хватается за спинку стула.
- Погоди, Игореня, последнюю. Давай, за желания! Это святое!
- Нет, не могу... Спать... - Шатаясь, икая, Игорек покидает номер.
Вскоре и актрисочка засобиралась:
- Пора отдохнуть. Завтра тяжелая сказка...
- Ну что это! Сколько еще вина, сколько закуски! - Вадим протягивает ей блюдце с нарезанным желтокожим яблоком. - Ларисик, еще чуть-чуть! Пообщаемся.
Но она уходит. Мы в молчании допиваем водку, затем "Изабеллу", гасим свет и ложимся в кровати. Бригадир начинает задорным от злости голосом фантазировать, как бы, в каких позах он оттрахал Ларису Волкову. Постепенно подключаемся и мы с Андрюней. И получается жутко возбуждающе, почти как наяву. Кажется, что девушка сейчас на соседней постели, занимается с Андрюней или Вадимом и вот-вот окажется подо мной или - лучше - сверху. Обнаженная амазонка на молодом скакуне... Стараясь не шубуршать, я потираю зажатый в кулаке, налитый кровью и силой член и быстро кончаю в край простыни. Засыпаю, чувствуя рядом с собой горячее, гладкое, упругое тело прекрасной девушки.
Поздно вечером в воскресенье вернулись в Минусинск. Разгрузку "ЗИЛа" с декорациями отложили до вторника.
Из последних сил я притащился в общагу, а там, естественно, Леха. Бланш с его рожи почти что сошел, зато у него новая неприятность.
- И чего теперь? Как я им помогу? - сразу, не спросив даже, как гастроли прошли, заныл. - Горшки таскать? Ох, твою-то... бля-а!..
- Что опять?
Он читает мне телеграмму:
- "Приезжай попрощаться, очень плохи, деньги дорогу выслали адрес театра. Мама". Ну и как?..
Я помалкиваю. Я ошарашен и в то же время рад, что Леха может уехать, пусть ненадолго, на неделю-другую. Пожить без него... Чтоб как-то отреагировать, говорю:
- Да, приятного мало.
И сосед тут же засыпает меня словами:
- Может, забить, слышишь, Ромка? Получу деньги и отправлю обратно. А? Дам телеграмму, что, мол, работаю, не могу никак. А? Ведь я там сгину, Ромка, я чувствую!.. Что мне там делать, сам посуди. Совсем никаких вариантов. Что, в шахту лезть, что ли? Ну, есть у меня права, могу на грузовике ездить, но... но разве смогу? Спецом где-нибудь перевернусь с тоски... Не хочу я отсюда... Ну и что, что родители? Они свою жизненку просрали, а теперь меня зовут, чтоб я им доживать помогал. Блин, да я сам жить хочу!.. С бухгалтершей если выгорит, хоть разок по-настоящему куражнуть. Не ехать, а? К чертям этот сыновий долг! Они-то, когда меня зачинали, думали? Я не просился сюда, но если родился уж... Почему я-то тоже мучиться должен?
- Погоди, - пытаюсь перевести разговор. - Про Ксюху слышал что-нибудь?
- Да на хрена мне все эти Ксюхи?! У меня своих геморроев хватает!
Но, как часто это бывает с ним, наоравшись, Леха стал увлеченно рассказывать про заморочки других. Сегодня вот про Ксюху и Павлика:
- Короче, дочитался этот дебил. Теперь лет пяток точно читать не сможет. Ха-ха, кроме своего дела!.. Что случилось-то? Да грабанули они одного коммерка. Мне в театре и в общаге тут порассказали, но не верится - слишком смешно. По на'туре, как в фильме дешевом... У Павлика, в общем, какой-то дружок с машиной был. Они втроем приехали вечером к коммеру на дом - Павлик, Ксюха и этот дружок, - натянули чулки на бошки, вытащили детские пистолеты. Ну, эти, китайские, они ж с виду один в один настоящие... Короче говоря, к коммеру ворвались, положили его с женой на пол, связали, обшарили хату, денег тысяч пять, что ли, нашли, вещи какие-то... Ну, и свалили. И получилось бы, может, если бы гаишники их не тормознули. Ну, случайно чисто, документы проверить, а они - по газам. Менты за ними. Повязали, короче. Мне билетерша рассказала, у нее сын в прокуратуре, оказывается. Имей в виду, подонок!.. Ксюхе-то, наверно, условняк влепят, а Павлик по полной загремел. Тем более наркоту нашли у него в комнате... Нравится?
- Н-да, - вздыхаю, - редкостные идиоты.
- Нет, не все так просто. Так тоже нельзя... Я вот три дня здесь валяюсь, думаю. По-умному надо все делать. По-умному! И с бухгалтершей тоже. Чтоб знали только мы четверо, и чтоб никаких нервозов, осечек... Видишь, если б у них получилось - и при пяти штуках, но в последний момент все сами испортили...