Четыре года назад мы перевезли Бичу сюда, на новое место. Несколько месяцев, пока родители продавали квартиру, заканчивали дела с переездом, мы с Бичей жили здесь вдвоем, я готовил похлебку на нас обоих, подолгу с ним играл и разговаривал...
Мама уже очистила стол от посуды, перебирает теперь какие-то рецепты. Очки делают ее смешной и жалкой. Они появились как-то неожиданно, после очередного посещения поликлиники. Мне не по себе становится, когда вижу маму в очках, они пугают, они - как печать близкой немощной старости.
- Вот, Рома, хочешь посмотреть, что мне тут за таблетки прописали?
Она подала бумажку, какие кладут в упаковку вместе с лекарствами.
"Информация о применении, - начинаю читать, - просьба быть внимательными! БЕРЛИКОРТ(R)".
- На другой стороне, - говорит мама, - где "побочные действия". Давай-ка я лучше сама.
Поправила очки, подставила бумажку к свету, громко, свистяще зашептала, делая ударения на особо страшных словах:
- "Могут появиться следующие побочные действия", так, вот: "лунообразное лицо, ожирение туловища (синдром Кушинга), мышечная слабость, атрофия мышечной ткани, атрофия костей"... так... "сахарная болезнь, нарушение секреций половых гормонов, импотенция, изменения на коже в виде полос, кожные кровотечения"...
Я стою и слушаю. К жалости примешивается, растет досада и какая-то злость. Хочется выхватить бумажку, изорвать. Что-нибудь сделать такое.
- ..."увеличенное выведение калия из организма, атрофия коркового вещества надпочечников, воспаление сосудов, ульцерзное воспаление слизистой пищевода, болевые ощущения в области желудочно-кишечного тракта, язва желудка, повышенный риск развития инфекции, замедление процесса заживания ран и костей"...
Когда же закончится? И как все это смогло уместиться на листочке величиной чуть больше магнитофонной кассеты?
- ..."разрывы сухожилий, нарушение роста у детей, - долбит и долбит по мозгам мамин голос, - асентические некрозы костей (головок бедренной и плечевой кости), головные боли, усиленное потоотделение, головокружение, повышение внутричерепного давления с застойным соском, глаукома, расстройства психики, повышенный риск образования тромбозов, воспаление поджелудочной железы, увеличение веса, скопление воды в теле, повышенное артериальное давление".
Потом - тишина; я не сразу понимаю, что читать больше нечего. Мама по-прежнему смотрит в бумажку.
- Ужас, - говорю, чтобы показать, что как-то реагирую, хотя "ужас" прозвучало фальшиво; добавляю с таким же фальшивым удивлением: - И это тебе велели пить?
Мама подняла на меня измененные, увеличенные очками глаза. Кивает грустно:
- Да, выписали вот.
- Не надо, пожалуйста! Это ж... Может, от астмы и поможет, зато кучу другого... Как такое вообще выпускать могут?!
- Что же делать, сынок... Иногда так подступает, дыхнуть не могу... Тут на днях такие два приступа были - отец ледяной водой отливал. Ничего-ничего, и вдруг дыхание исчезает и... как неживая... Еще и фестиваль скоро танцевальный, краевого значения, ребята надеются... надо их подготовить... Попробую, хоть, может, шевелиться смогу. Это - сильное средство. Что уж теперь...
8
Отупляюще-однообразный бой чадагана. Кажется, не ноготь стучит по струнам, нет - это копыта коротконогой лошадки топчут бесконечную, засохшую в камень, выжаренную азиатским солнцем холмистую степь. И под этот бой невнятное, полусонное бормотание, перерастающее в затяжное, хрипяще-свистящее горловое пение.
У Шуры Решетова штук двадцать пластинок с этнической музыкой; я покопался в них и нашел тувинский эпос "Алдан-Маадыр". Длиннющая сказка о богатырях-великанах.
Слушаю фольклор моей малой родины, полулежа на неудобном, самодельном диванчике, постукиваю куриной костью по подлокотнику. А Шура уже готов свалился под стол и даже не пытается подняться...
Встретил его утром, случайно, в Торговом комплексе. Он, получив гонорар за оформление вывески на ларек, закупался выпивкой и едой. Пригласил меня посидеть, отметить; по-быстрому влил в себя пузырь "Минусы" и упал... Я особо пить опасаюсь - через пару часов на работу, а пьяным появляться там не рекомендуется. После спектакля делай, что хочешь, но до или во время - можно даже и увольнение схлопотать.
Шура же, он свободный художник, он может пить, когда ему вздумается, были бы деньги. Только редко они, видно, к Шуре приходят, иначе бы так жадно и быстро не набрался...
Стук косточки по подлокотнику слегка напоминает звук шаманского бубна, он хорошо ложится на "Алдан-Маадыр", обогащает скудный аккомпанемент голосу.
Решетову под сорокет. Живет вместе с матерью в двухкомнатной квартире на пятом этаже девятиэтажного дома. Мать у него старая, больная, измученная двумя беспутными сыновьями (второй, Виктор, на зоне сейчас, уже раз третий, кажется), и она часто и подолгу лежит в больнице. Сейчас тоже лежит... У Шуры была семья, но жена выгнала его за постоянные пьянки и нежелание работать по восемь часов пять раз в неделю. И даже денег на дочку не требует... На вид он стопроцентный бомжара - беззубый, кудлатый, худой, с бесформенной, свалявшейся бородой; одет вечно в какие-то обноски дырявые. Все деньги со своих нечастых и не особенно крупных гонораров тратит на выпивон и материалы для своего ремесла-творчества. Частенько он забредает за гвоздиками или обрезком холста к нашему декоратору Петраченке (там-то я как раз с Шурой и познакомился), они выпивают, разговаривают, и у Петрачены в такие минуты появляется в глазах непереносимая боль - мечтает он, наверное, быть на месте этого грязного оборванца...
Эпос кончился, игла быстро сползла к стальному штырьку в центре пластинки. Проигрыватель щелкнул, пластинка остановилась. Я посмотрел на часы. Скоро четыре, пора двигать. Подошел к столу. Несколько раскрытых банок консервов, только-только початых, две полнехонькие бутылки "Минусы" и одна ополовиненная, остатки копченой курицы, помидоры, апельсины... Да, Шуре на пару дней пировать... Не выдерживаю, наливаю себе в чашку граммов пятьдесят, глотаю. Щедро закусываю охотничьей колбаской, сую в карман апельсинку. Ради приличия тормошу художника:
- Шура, Шур, вставай. Переберись на диван. Чего на полу-то...
- М-ма-а-я-ях... пуска-а-ай...
- Ну, я пошел тогда.
- А-а-а...
Продавщица смотрит на нас испуганно и брезгливо, как на налетчиков, хватающих товар грязными лапами. Если бы мы приобретали его, расплачиваясь деньгами, она бы, ясное дело, смотрела иначе, наверняка подсуетилась бы, помогая в выборе. А так и ей, и нам - непонятно что. Коммунизм какой-то.
- Вот, смотри, брюки какие, - свистящий мамин голос. - Черные, как ты любишь.
- Не надо брюки, - морщусь, - гладить их, стрелки эти... Лучше уж джинсы.
- Ну, вот джинсы. Тоже черные. На-ка, примерь.
Беру джинсы и направляюсь к кабинке походкой вора. Копошусь в ней, задевая и приоткрывая занавески. Кабинка тесная, наверное, для "Детского мира"...
- Малы'е, - вернувшись, честно признаюсь маме.
Она тут же обращается к продавщице:
- Девушка, а вот побольше таких у вас нет?
- Все на вешалках. Смотрите.
- Это какой размер? Сорок шестой, - перебирает мама длинный ряд джинсов. Вот - сорок восьмой. Померь, сынок, эти.
Снова тащусь в кабинку, меня покалывает взгляд продавщицы. Лучше в старье ходить, чем так обзаводиться обновами. Действительно, будто вор.
- Подошли? - со смесью страха и радости встречает мама около занавесок.
- Вроде...
- Как это - вроде? Смотри, чтобы удобно сидели, чтобы носить.
- Мне в этих удобно, - бурчу, поглаживая свои старые.
- Перестань, пожалуйста. Я и так на грани приступа. Мне еще в аптеку идти, лекарства выпрашивать... Давай вот свитера посмотрим. Где-то видела в прошлый раз очень хороший...
Магазин крохотный, одна комната, зато забита она барахлом до отказа. От канцтоваров и детских игрушек до пылесосов и холодильников. Как в "Поле чудес" - выбирай, что заблагорассудится, но на определенную сумму. Только вот вместо веселого шоумена - недружелюбная тетка, подозрительно следящая за каждым шагом.
- На этой вешалке только дорогие, - объявляет она, когда мама начинает осматривать и мять на пробу свитера. - Дальше там нормальные...
- А, может, нам дорогой и нужен? - запальчиво отзывается мама, для видимости осматривает еще парочку, затем уж переходит к следующей вешалке. Вот смотри, Рома, какой симпатичный. Примеришь?
Натягиваю свитер, вроде бы - ничего... Да, скорей все выбрать и убраться отсюда. Проводить маму до аптеки, потом пивка купить.
- Само то, - говорю бодрым голосом. - И давай на этом закончим. Штаны, свитер - достаточно.
- А ботинки? Зимнюю куртку? Перестань, если уж взялись, надо набрать... Ботинки смотри какие...
- Н-да.
Мама закашлялась, торопливо достала из кармана пальтишка баллончик ингалятора, прыснула в горло аэрозолью. Постояла с минуту, подняв лицо, налаживая дыхание. Я тем временем примеряю ботинки.
Вадим уже в брехаловке - как обычно, раньше остальных монтировщиков. Развалился на диване, курит, стряхивая пепел в грязную металлическую вазочку для мороженого. Напротив него артист Лялин не спеша, смакуя, пьет принесенный из буфета кофеек.
- Ух ты, чудо какое! - ехидно изумляется мне бригадир. - Неужто работать пришел?
Вслед за этой не очень-то ласковой репликой - сладенький голос Лялина:
- Здравствуй, Ромик. Как жизнь?
- Терпимо.
- Ну и хорошо, хорошо. Хотя надо больше радоваться. - Лялин проглотил последнюю каплю из чашки, отер губки платком и поднялся. - Чудный кофий, советую выпить. Сегодня Алина добрая, с радостью в долг отпускает.
- Мы другое обычно предпочитаем, - усмехается Вадим. - Кофе вредно.
- Как сказать, как сказать...
Лялин вышел, бригадир послал ему вслед презрительно-злобное шипение:
- Пидор гнойный!
Ни для кого в театре не секрет, что Лялин пед. И его, вроде, никто не любит. Особенно мы, монтировщики.
- Слыхал, Дименций-то сваливает, - сказал Вадим.
- Куда?
- Да на кладбище.
- В смысле?
- Ну, могильщиком устроился. Вакансия появилась, зарплата, говорит, офигенная. Теперь надо человека на его место искать.
- Чего их искать - по пять штук каждый день приходят, работать просятся.
- И значит, надо первого встречного в бригаду пихать? А если алкаш конченый или, наоборот, работяга-мужик, который через три дня достанет своей праведной тупостью? Надо такого, чтоб в коллектив влился.
Вадим прав, любого брать нельзя. Советую:
- Ты с директором перебазарь, пусть не принимает. Сами, дескать, найдем.
Бригадир покивал, покрутил в руке пачку "Явы", вытряхнул новую сигарету.
- И еще одно... - голос его стал серьезным, - разговор есть деловой. Но это после спектакля, чтоб спокойно, без суетни. Андрюня идейку одну подкинул, надо бы обсудить.
В брехаловке появляется чета Кругловых. Жена, страшная и жирная, играющая обычно купчих или пенсионерок-домохозяек, держится по обыкновению королевой это смешно; а муж, щуплый, затюканный, и не пытается хорохориться, этим он симпатичен... Сразу следом за ними вошел заспанный, хмурый Леха, словно непутевый, умственно недоразвитый сынок Кругловых. Такой парад заставляет меня хохотнуть.
- Чего лыбишься, дебилина? - с ходу ощетинился Леха. - Круть свою почуял?
Я уже показал ему прикупленное шмотье, тот долго удивлялся, подсчитывал, превозмогая дремоту, сколько литров цыганки можно было купить вместо этого вороха одежды; не верил, что она досталась мне без оплаты нормальными, живыми деньгами... Теперь он рассказывает Вадиму:
- Джинсы ништячные, сапоги, куртяк с воротником меховым! И еще стегает, что башли за них не выкладывал. Какой у учителей может быть бартер?!
- Может, - успокаивает его бригадир. - Моя сестра сродная в Доме культуры работает, им тоже вместо денег сгущенку дают, чулки, всякую хрень.
- А Дом культуры что же дает этим, которые хрень? - тужится разобраться Леха.
- Хрен их разберет. - И Вадим переводит разговор в другое русло: - Димон сваливает, увольняется, гад...
Спектакль в семь вечера. Около пяти мы начинаем таскать из склада в пристройке к театру декорации. Сегодня дурацкий детектив "Китайский болванчик" в четырех действиях, и в каждом - новое оформление. Придется попотеть.
Димон работает с прохладцей. Что ж, это понятно, через три-четыре дня он исчезнет отсюда, а трудиться почти уже не на своей работе, наверное, тяжело душой ты не здесь, но рукам приходится вкалывать.
- Давай, Дименций, набирай мышечную массу, - подбадривает его богатырь Андрюня. - Ямы рыть - это тебе не картонки переставлять.
Димон не склонен к шуткам, что-то невнятно бурчит в ответ.
- Ты ж там сопьешься за две недели! - Андрюня продолжает подкалывать. - Я как-то был на похоронах, так могильщикам два батла водяры дали, еще деньжат. И так - каждый день.
- Уху, дождешься, - кряхтит Димон, вставляя фанерную стену в специальные трубки в полу. - И работают там теперь не синяки, а инженеры всякие. Меня-то дядя еле устроил. Престижное место.
- Кстати, говнянно ты поступил, - объявляет Вадим. - Увольняйся, тебя здесь не держат. Просто надо заранее предупреждать. Кого вместо тебя брать прикажешь?
Димон, скрывая равнодушие, пожимает плечами.
- Э, у меня есть как раз чувак! - вскрикивает обрадованно Андрюня. Нормальный парень, сосед, молодой, правда, шестнадцать лет...
- Работать-то может?
- Да вроде. Куда он денется? Если что, я его научу, - богатырь, осклабясь, показал свой мощный кулак. - Нет, серьезно, нормальный парнишка. Театром интересуется!
- Чутка поработает, насмотрится и перестанет, - тут как тут Лехина реплика.
Декорации первого действия установлены, декорации для второго наготове за кулисами. Возвратились в брехаловку, упали на свой персональный диван. Курим, ждем.
Актеры, перевоплотившись в персонажей пьесы, кто как может, убивают последние минуты до начала спектакля. Вместе с гримом и костюмами изменились их голоса и манеры. Вот балагур Храпченко стал элегантным авантюристом, он постреливает глазами, выбирая жертву; молодая актрисочка Лариса Волкова готова влюбиться в сорокалетнего, но превратившегося на пару часов в безусого юношу актера Михеева...
Докурив, Вадим ушел переговорить с директором насчет нового монтировщика. Димон достает из кармана колоду карт.
- Может, перекинемся, чтоб время скорее шло?
- Можно, - лениво потягивается Андрюня.
- Погнали в кандейку.
Вадим серьезен, даже суров. Он сидит в стороне и наблюдает, как мы по очереди швыряем карты на кусок ДСП, заменяющий стол. Играем пара на пару, и мы с Андрюней хронически продуваемся.
- Да ёптель, - ворчит мой напарник, собирая с ДСП кучу карт, которые ему в очередной раз отбить не удалось. - Не игра, а идиотство. Хоть ты, Ромыч, сделай что-нибудь.
- Я ему сделаю, - Леха со злой веселостью скидывает на подобие столика трех королей. - Отобьешь - получишь козырного.
Мой широченный веер в левой руке пополняется королями. Досадно, конечно, но особого азарта нет. Хочется услышать, что скажет Вадим. По его лицу ясно именно сейчас он готов раскрыть нам суть той идейки, что посетила Андрюнину бо'шку и которую необходимо сообща обсудить. Мы не торопим бригадира, зная, что он заговорит, когда посчитает нужным.
- Ха-ха, четырехкратное дурачье! - щелкает меня по носу последней своей картой Леха. - Учитесь, пока папа жив!
Андрюня собрал колоду, торопливо тасует:
- Сейчас, чувствую, пойдет карта.
А бригадир закурил, полюбовался огоньком зажигалки. Прошелся по комнатушке. Наши глаза следят за ним, Андрюня отложил карты. Момент настал.
- Та-ак... Насчет этого парня поговорил. Виктор Альбертыч против ничего не имеет. Второе, через неделю примерно - едем на гастроли куда-то. Не знаю, куда именно, Альбертыч сказал: готовьтесь.
- Классняк! - вскрикивает Леха, но серьезный взгляд бригадира моментом остужает его эмоции.
- А теперь о важном. - Пауза. Мы, как бандерлоги из сказки, придвигаемся к Вадиму ближе. - Дело в том, что вот Андрюню озарила идея такая, на первый взгляд... нереальная, но если обдумать - можно и попытаться. - Снова психологическая пауза с полминуты. - Короче, все, думаю, знаете, что наша главбухша каждый вторник после двенадцати таскает недельную выручку в банк...
- Угу, еще бы! - с готовностью закивал Леха. - И?
- И всегда, как говорит Дрюня, одним и тем же маршрутом.
- Последние четыре раза - точно, - подтверждает тот.
- И вот он подал идею... ну, в общем, деньги у нее изъять. - Вадим замолчал, оглядел нас. Никто не хмыкнул, не вздохнул скептически - мы полны внимания. - Есть один двор, - голос бригадира стал живее, - я там был сегодня, поглядел... Удобное место. Старуха еле шевелится, зрение у нее вроде совсем голимое.
- Да ноль просто! - встревает Леха опять. - Как-то, я еще с женой тогда жил, захожу за справкой для жэка, а главбухша одна, и очки затерялись...
- Погоди, - перебивает Вадим, - все знают про ее зрение... Короче говоря, достаточно тихо подойти сзади, сбить очки и выхватить сумку. Двор очень удобный - рядом пустой барак, людей выселили недавно, вокруг сараи, огороды. Из этого двора несколько тропинок между заборов. Ходят там редко. Так, Дрюня?
- Так, так!
- И вот - можно попробовать. Я приблизительно подсчитал, сколько у нее может быть денег с собой. - Вадим достал из кармана бумажку. - За неделю обычно бывает восемь спектаклей. Две сказки и шесть вечерних. Взрослые билеты от пятнадцати до тридцати рублей, детские - по червонцу. Берем самую минимальную стоимость - пятнадцать рублей. Ну, среднюю. И минимальное среднее количество зрителей на спектакле - пятьдесят человек. Получается - спектакль дает семьсот пятьдесят рублей. По самому малому! Восемь спектаклей - шесть тысяч. Это, повторяю, самый минимум. Плюс программки, многие бинокли берут...
- А буфет?! - вскрикивает Леха. - Буфет-то сколько башлей дает!
- Придурок, - говорю, - буфет по другой линии.
- Да, буфет не считаем, - поддерживает меня Вадим. - Берем за реальную цифру - шесть тысяч. Делим на пять...
- Парни, я - пас, - режет Димон. - Оставался бы с вами, так с радостью, а так - пас.
Андрюня начал было уговаривать, но бригадир тут же его оборвал:
- Кончай!.. Пас так пас. Делим на четверых. Получается... получается по полторы тыщи. Без каких-то двухсот штук - две наши месячные зарплаты.
- Которые, - Леха не может не вставить ехидным голоском, - бля, мы хрен когда видели!..
Он, кажется, больше всех загорелся. Димону, тому по барабану, он уже почти не с нами, у него впереди денежная работа, рисковать, ясно, не хочется. Вадим с Андрюней подали эту идею, но особо не кипятятся... Мне же мало верится, что мы действительно решимся на такое дело. Просто, скорей всего, побазарим всласть, мечтая о решительном шаге, и потом постепенно замнем...
- Так вот, парни, - после долгого, неуютного молчания произносит Вадим. Сегодня четверг. Есть время подумать, обмозговать, что и как. Во вторник я пойду прослежу за бухгалтершей, проверю. А через пару недель, наверно, готовьтесь.
- Да чего тянуть? По полторы штуки на рыло - не мелочь! - не разделяет осторожность бригадира все тот же дебильчик Леха. - Валить ее однозначно и побыстрей! Только надо как-нибудь в масках, в другой одежде. О! Вот Ромыч как раз новые шмотки купил, он и грохнет!
- Лех, если в этом проблема, - спешу отпарировать, - я могу тебе дать шмотки на полчаса. Размер у нас почти одинаковый. Могу даже чулки прикупить для твоей морды...
- Да пойми, сама судьба тебя выбрала! Как раз сегодня у тебя появилось шмотье, и сразу же - наш разговор. Видишь, это знак судьбы, знак, что должен именно ты...
Скрипнула дверь, табачный туман всколыхнулся от потока свежего воздуха. В кандейку ворвалась помреж Аня, зашипела, давя нас своими шарами-глазищами:
- Что сидите, а?! Живо на сцену! Три минуты у вас!.. И дверь смазать надо, невозможно же...
Вскакиваем, тушим окурки. Надо успеть поменять декорации, пока Лариса Волкова у рампы объясняется в любви сорокалетнему юноше Михееву. Ее монолог длится три минуты, и за это время роскошная гостиная должна превратиться в городскую площадь...
Дядь Гена довез нас до перекрестка Трудовой и Мичурина. Отсюда до общаги метров триста.
Уже совсем ночь, в домах светятся редкие окна, почти нет горящих фонарей. На улице безлюдно и тихо. Большинство людей давно в постелях, давно спят, набираясь сил для очередного дня. Лишь Торговый комплекс вдалеке блещет своими огнями, шумит музыкой. Он - как маяк, как островок круглосуточной бурной жизни, платной радости.
- Ёб-б-бтать! - злобно выдыхает Леха и плетется в темноту мертвых дворов.
Иду вслед за ним. Успокаивая, издеваюсь:
- Ничего, скоро и у тебя появится шанс поучаствовать в празднике. Вот бухгалтершу грохнешь...
- И грохну! Сука, один грохну, если вы мудиться будете. Шесть штук, это ж... Они у меня все закувыркаются, я им покажу, как надо жить! - Леха с ненавистью и завистью, через плечо, смотрит на зарево Торгового. - Уж я оттянусь на всю катушку!
- Украл, выпил, в тюрьму, - усмехаюсь, - романтика!..
На крыльце общаги обычная туса. Какие-то парни, какие-то девки. Что-то решают, спорят, считают бабки, освещая их зажигалками. Хлебают водку из горла. На своем птичьем языке верещат вьетнамцы, лопочут китайцы, суя в рожи друг другу мятые десятирублевки.
Мы с Лехой просачиваемся меж ними, стараясь никого не задеть, не пихнуть, а то вполне могут возникнуть напряги. Эти узкоглазые - заводные ребята, и их полно. Только какой шум - выскакивают из всех щелей, как насекомые, и тогда уж от них не отобьешься. Если и не до драки доходит, то мозги своими "тень! пень! мень!" так закомпостируют, что хуже мордочистки.
Первым делом по традиции направляюсь в клозет. Заодно заглядываю в кафельную коробку бывшей кухни. Подоконник пуст и заброшен, девочки с золотисто-каштановыми волосами опять нет. Уже который вечер. Исчезла. Взяла и исчезла... Подразнила несколько раз - и все. Подоконник осиротел. А ведь как теплело это заплеванное, бесхозное помещеньице, как освещалось ласковым светом, когда она была здесь... И вот снова холодно и темно, я снова один...
9
Леха задает храпака на все лады. А мне снился ласковый сон, чудесные, до цвета молочного шоколада загорелые женщины на песчаном берегу вечно теплого моря; кокосы, белые яхты. Я в этом сне был самым богатым, красивым, самым-пресамым главным. Женщины, яхты, виллы, кокосы вились вокруг меня, как букеты цветов, а я то ласкал их, то отгонял. Мне было так свободно и хорошо, как никогда еще не было ни в жизни, ни в снах.
Но тут я, конечно, проснулся, разлепил глаза, потянулся, хрустя костями. Огляделся. Напротив лежит мой соседушка, задрав морду, раскрыв пасть. Безобразно храпит; острый кадык ползает по горлу туда-сюда. В комнате холодно, пахнет носками, портящейся картошкой... Нет и следа от прелестей, подаренных сном. Все, как всегда, как каждое утро.
Вспоминаю вчерашнее. Что-то там было, одновременно хорошее и грустное. Да, было: встретил знакомого парня из Абакана, тот, захлебываясь от восторга, рассказал о недавнем фестивале эсхатологической песни "Последняя осень". Групп двадцать, сказал, играли. А меня вот не пригласили. Забыли, наверное, просто, - давно ведь я в Абакане не появлялся, а когда приезжаю, то пью сижу где-нибудь у Сереги Анархиста или с другом своим, бывшим барабанщиком Олегом Шолиным, а им на фестивали и прочие общественные события давно наплевать... Да если б и пригласили меня на эту "Последнюю осень", вряд ли бы я выступал тексты песен своих забыл, к гитаре года два не прикасался. Монтировщик я тупой, злобненький, вечно похмельный рабочий сцены...
- О-о, а-а-ах-х, - Лехин храп сменяется стоном; он надсадно взглатывает, кадык судорожно пляшет на горле. - О-ой... Сколько время?
Нахожу взглядом будильник:
- Половина девятого.
- У-у, ну что ж это такое? - Почесываясь и кряхтя, Леха сползает с кровати. - Вечно не вовремя!..
Натягивает штаны, подбирает с пола обрывок местной газеты "Власть труда" и выходит из комнаты, а я отворачиваюсь к стене, кладу ладони под щеку, как маленький. Зажмуриваюсь. И вот снова золотой песок, молодые мулатки в ничего не скрывающих купальниках, снова яхты, виллы, кокосы. И сам я - здоровый, богатый, всемогущий. Развалился в кресле и аж постанываю от счастья. Но... но теперь это не живое все, не настоящее, оно как разрисованный щит, какой есть в абаканском парке "Орленок" возле ларька фотографа. У меня, у мулаток вместо лиц - черные дырки, и любой желающий может всунуть туда свою небритую, уродскую рожу.
Коротко, вскользь стукнули в дверь и тут же открыли. Кто-то вбежал. Сопение, топот незнакомых ног... Я дернулся, еще не успев раскрыть глаза, сел, сжал кулаки, приготовился к драке...
Нет, это всего-навсего Павлик, только изменившийся почти неузнаваемо вместо прежнего линялого барашка задерганный, на трех дрожащих лапах, скулящий песик.
- Не получается! Ничего не получается! - мгновенно наполнилась комната его вскриками. - Все, амба мне, парни! Полный крышак!.. О-ох, твари, подонки... Как же теперь?!
- Ты чего? - я стал одеваться.
- Ромка, мне конец, конец, понимаешь? - рыдающим голосом провопил Павлик. Упал на незаправленную кровать Лехи. - Влип глобальнейше!
Мама уже очистила стол от посуды, перебирает теперь какие-то рецепты. Очки делают ее смешной и жалкой. Они появились как-то неожиданно, после очередного посещения поликлиники. Мне не по себе становится, когда вижу маму в очках, они пугают, они - как печать близкой немощной старости.
- Вот, Рома, хочешь посмотреть, что мне тут за таблетки прописали?
Она подала бумажку, какие кладут в упаковку вместе с лекарствами.
"Информация о применении, - начинаю читать, - просьба быть внимательными! БЕРЛИКОРТ(R)".
- На другой стороне, - говорит мама, - где "побочные действия". Давай-ка я лучше сама.
Поправила очки, подставила бумажку к свету, громко, свистяще зашептала, делая ударения на особо страшных словах:
- "Могут появиться следующие побочные действия", так, вот: "лунообразное лицо, ожирение туловища (синдром Кушинга), мышечная слабость, атрофия мышечной ткани, атрофия костей"... так... "сахарная болезнь, нарушение секреций половых гормонов, импотенция, изменения на коже в виде полос, кожные кровотечения"...
Я стою и слушаю. К жалости примешивается, растет досада и какая-то злость. Хочется выхватить бумажку, изорвать. Что-нибудь сделать такое.
- ..."увеличенное выведение калия из организма, атрофия коркового вещества надпочечников, воспаление сосудов, ульцерзное воспаление слизистой пищевода, болевые ощущения в области желудочно-кишечного тракта, язва желудка, повышенный риск развития инфекции, замедление процесса заживания ран и костей"...
Когда же закончится? И как все это смогло уместиться на листочке величиной чуть больше магнитофонной кассеты?
- ..."разрывы сухожилий, нарушение роста у детей, - долбит и долбит по мозгам мамин голос, - асентические некрозы костей (головок бедренной и плечевой кости), головные боли, усиленное потоотделение, головокружение, повышение внутричерепного давления с застойным соском, глаукома, расстройства психики, повышенный риск образования тромбозов, воспаление поджелудочной железы, увеличение веса, скопление воды в теле, повышенное артериальное давление".
Потом - тишина; я не сразу понимаю, что читать больше нечего. Мама по-прежнему смотрит в бумажку.
- Ужас, - говорю, чтобы показать, что как-то реагирую, хотя "ужас" прозвучало фальшиво; добавляю с таким же фальшивым удивлением: - И это тебе велели пить?
Мама подняла на меня измененные, увеличенные очками глаза. Кивает грустно:
- Да, выписали вот.
- Не надо, пожалуйста! Это ж... Может, от астмы и поможет, зато кучу другого... Как такое вообще выпускать могут?!
- Что же делать, сынок... Иногда так подступает, дыхнуть не могу... Тут на днях такие два приступа были - отец ледяной водой отливал. Ничего-ничего, и вдруг дыхание исчезает и... как неживая... Еще и фестиваль скоро танцевальный, краевого значения, ребята надеются... надо их подготовить... Попробую, хоть, может, шевелиться смогу. Это - сильное средство. Что уж теперь...
8
Отупляюще-однообразный бой чадагана. Кажется, не ноготь стучит по струнам, нет - это копыта коротконогой лошадки топчут бесконечную, засохшую в камень, выжаренную азиатским солнцем холмистую степь. И под этот бой невнятное, полусонное бормотание, перерастающее в затяжное, хрипяще-свистящее горловое пение.
У Шуры Решетова штук двадцать пластинок с этнической музыкой; я покопался в них и нашел тувинский эпос "Алдан-Маадыр". Длиннющая сказка о богатырях-великанах.
Слушаю фольклор моей малой родины, полулежа на неудобном, самодельном диванчике, постукиваю куриной костью по подлокотнику. А Шура уже готов свалился под стол и даже не пытается подняться...
Встретил его утром, случайно, в Торговом комплексе. Он, получив гонорар за оформление вывески на ларек, закупался выпивкой и едой. Пригласил меня посидеть, отметить; по-быстрому влил в себя пузырь "Минусы" и упал... Я особо пить опасаюсь - через пару часов на работу, а пьяным появляться там не рекомендуется. После спектакля делай, что хочешь, но до или во время - можно даже и увольнение схлопотать.
Шура же, он свободный художник, он может пить, когда ему вздумается, были бы деньги. Только редко они, видно, к Шуре приходят, иначе бы так жадно и быстро не набрался...
Стук косточки по подлокотнику слегка напоминает звук шаманского бубна, он хорошо ложится на "Алдан-Маадыр", обогащает скудный аккомпанемент голосу.
Решетову под сорокет. Живет вместе с матерью в двухкомнатной квартире на пятом этаже девятиэтажного дома. Мать у него старая, больная, измученная двумя беспутными сыновьями (второй, Виктор, на зоне сейчас, уже раз третий, кажется), и она часто и подолгу лежит в больнице. Сейчас тоже лежит... У Шуры была семья, но жена выгнала его за постоянные пьянки и нежелание работать по восемь часов пять раз в неделю. И даже денег на дочку не требует... На вид он стопроцентный бомжара - беззубый, кудлатый, худой, с бесформенной, свалявшейся бородой; одет вечно в какие-то обноски дырявые. Все деньги со своих нечастых и не особенно крупных гонораров тратит на выпивон и материалы для своего ремесла-творчества. Частенько он забредает за гвоздиками или обрезком холста к нашему декоратору Петраченке (там-то я как раз с Шурой и познакомился), они выпивают, разговаривают, и у Петрачены в такие минуты появляется в глазах непереносимая боль - мечтает он, наверное, быть на месте этого грязного оборванца...
Эпос кончился, игла быстро сползла к стальному штырьку в центре пластинки. Проигрыватель щелкнул, пластинка остановилась. Я посмотрел на часы. Скоро четыре, пора двигать. Подошел к столу. Несколько раскрытых банок консервов, только-только початых, две полнехонькие бутылки "Минусы" и одна ополовиненная, остатки копченой курицы, помидоры, апельсины... Да, Шуре на пару дней пировать... Не выдерживаю, наливаю себе в чашку граммов пятьдесят, глотаю. Щедро закусываю охотничьей колбаской, сую в карман апельсинку. Ради приличия тормошу художника:
- Шура, Шур, вставай. Переберись на диван. Чего на полу-то...
- М-ма-а-я-ях... пуска-а-ай...
- Ну, я пошел тогда.
- А-а-а...
Продавщица смотрит на нас испуганно и брезгливо, как на налетчиков, хватающих товар грязными лапами. Если бы мы приобретали его, расплачиваясь деньгами, она бы, ясное дело, смотрела иначе, наверняка подсуетилась бы, помогая в выборе. А так и ей, и нам - непонятно что. Коммунизм какой-то.
- Вот, смотри, брюки какие, - свистящий мамин голос. - Черные, как ты любишь.
- Не надо брюки, - морщусь, - гладить их, стрелки эти... Лучше уж джинсы.
- Ну, вот джинсы. Тоже черные. На-ка, примерь.
Беру джинсы и направляюсь к кабинке походкой вора. Копошусь в ней, задевая и приоткрывая занавески. Кабинка тесная, наверное, для "Детского мира"...
- Малы'е, - вернувшись, честно признаюсь маме.
Она тут же обращается к продавщице:
- Девушка, а вот побольше таких у вас нет?
- Все на вешалках. Смотрите.
- Это какой размер? Сорок шестой, - перебирает мама длинный ряд джинсов. Вот - сорок восьмой. Померь, сынок, эти.
Снова тащусь в кабинку, меня покалывает взгляд продавщицы. Лучше в старье ходить, чем так обзаводиться обновами. Действительно, будто вор.
- Подошли? - со смесью страха и радости встречает мама около занавесок.
- Вроде...
- Как это - вроде? Смотри, чтобы удобно сидели, чтобы носить.
- Мне в этих удобно, - бурчу, поглаживая свои старые.
- Перестань, пожалуйста. Я и так на грани приступа. Мне еще в аптеку идти, лекарства выпрашивать... Давай вот свитера посмотрим. Где-то видела в прошлый раз очень хороший...
Магазин крохотный, одна комната, зато забита она барахлом до отказа. От канцтоваров и детских игрушек до пылесосов и холодильников. Как в "Поле чудес" - выбирай, что заблагорассудится, но на определенную сумму. Только вот вместо веселого шоумена - недружелюбная тетка, подозрительно следящая за каждым шагом.
- На этой вешалке только дорогие, - объявляет она, когда мама начинает осматривать и мять на пробу свитера. - Дальше там нормальные...
- А, может, нам дорогой и нужен? - запальчиво отзывается мама, для видимости осматривает еще парочку, затем уж переходит к следующей вешалке. Вот смотри, Рома, какой симпатичный. Примеришь?
Натягиваю свитер, вроде бы - ничего... Да, скорей все выбрать и убраться отсюда. Проводить маму до аптеки, потом пивка купить.
- Само то, - говорю бодрым голосом. - И давай на этом закончим. Штаны, свитер - достаточно.
- А ботинки? Зимнюю куртку? Перестань, если уж взялись, надо набрать... Ботинки смотри какие...
- Н-да.
Мама закашлялась, торопливо достала из кармана пальтишка баллончик ингалятора, прыснула в горло аэрозолью. Постояла с минуту, подняв лицо, налаживая дыхание. Я тем временем примеряю ботинки.
Вадим уже в брехаловке - как обычно, раньше остальных монтировщиков. Развалился на диване, курит, стряхивая пепел в грязную металлическую вазочку для мороженого. Напротив него артист Лялин не спеша, смакуя, пьет принесенный из буфета кофеек.
- Ух ты, чудо какое! - ехидно изумляется мне бригадир. - Неужто работать пришел?
Вслед за этой не очень-то ласковой репликой - сладенький голос Лялина:
- Здравствуй, Ромик. Как жизнь?
- Терпимо.
- Ну и хорошо, хорошо. Хотя надо больше радоваться. - Лялин проглотил последнюю каплю из чашки, отер губки платком и поднялся. - Чудный кофий, советую выпить. Сегодня Алина добрая, с радостью в долг отпускает.
- Мы другое обычно предпочитаем, - усмехается Вадим. - Кофе вредно.
- Как сказать, как сказать...
Лялин вышел, бригадир послал ему вслед презрительно-злобное шипение:
- Пидор гнойный!
Ни для кого в театре не секрет, что Лялин пед. И его, вроде, никто не любит. Особенно мы, монтировщики.
- Слыхал, Дименций-то сваливает, - сказал Вадим.
- Куда?
- Да на кладбище.
- В смысле?
- Ну, могильщиком устроился. Вакансия появилась, зарплата, говорит, офигенная. Теперь надо человека на его место искать.
- Чего их искать - по пять штук каждый день приходят, работать просятся.
- И значит, надо первого встречного в бригаду пихать? А если алкаш конченый или, наоборот, работяга-мужик, который через три дня достанет своей праведной тупостью? Надо такого, чтоб в коллектив влился.
Вадим прав, любого брать нельзя. Советую:
- Ты с директором перебазарь, пусть не принимает. Сами, дескать, найдем.
Бригадир покивал, покрутил в руке пачку "Явы", вытряхнул новую сигарету.
- И еще одно... - голос его стал серьезным, - разговор есть деловой. Но это после спектакля, чтоб спокойно, без суетни. Андрюня идейку одну подкинул, надо бы обсудить.
В брехаловке появляется чета Кругловых. Жена, страшная и жирная, играющая обычно купчих или пенсионерок-домохозяек, держится по обыкновению королевой это смешно; а муж, щуплый, затюканный, и не пытается хорохориться, этим он симпатичен... Сразу следом за ними вошел заспанный, хмурый Леха, словно непутевый, умственно недоразвитый сынок Кругловых. Такой парад заставляет меня хохотнуть.
- Чего лыбишься, дебилина? - с ходу ощетинился Леха. - Круть свою почуял?
Я уже показал ему прикупленное шмотье, тот долго удивлялся, подсчитывал, превозмогая дремоту, сколько литров цыганки можно было купить вместо этого вороха одежды; не верил, что она досталась мне без оплаты нормальными, живыми деньгами... Теперь он рассказывает Вадиму:
- Джинсы ништячные, сапоги, куртяк с воротником меховым! И еще стегает, что башли за них не выкладывал. Какой у учителей может быть бартер?!
- Может, - успокаивает его бригадир. - Моя сестра сродная в Доме культуры работает, им тоже вместо денег сгущенку дают, чулки, всякую хрень.
- А Дом культуры что же дает этим, которые хрень? - тужится разобраться Леха.
- Хрен их разберет. - И Вадим переводит разговор в другое русло: - Димон сваливает, увольняется, гад...
Спектакль в семь вечера. Около пяти мы начинаем таскать из склада в пристройке к театру декорации. Сегодня дурацкий детектив "Китайский болванчик" в четырех действиях, и в каждом - новое оформление. Придется попотеть.
Димон работает с прохладцей. Что ж, это понятно, через три-четыре дня он исчезнет отсюда, а трудиться почти уже не на своей работе, наверное, тяжело душой ты не здесь, но рукам приходится вкалывать.
- Давай, Дименций, набирай мышечную массу, - подбадривает его богатырь Андрюня. - Ямы рыть - это тебе не картонки переставлять.
Димон не склонен к шуткам, что-то невнятно бурчит в ответ.
- Ты ж там сопьешься за две недели! - Андрюня продолжает подкалывать. - Я как-то был на похоронах, так могильщикам два батла водяры дали, еще деньжат. И так - каждый день.
- Уху, дождешься, - кряхтит Димон, вставляя фанерную стену в специальные трубки в полу. - И работают там теперь не синяки, а инженеры всякие. Меня-то дядя еле устроил. Престижное место.
- Кстати, говнянно ты поступил, - объявляет Вадим. - Увольняйся, тебя здесь не держат. Просто надо заранее предупреждать. Кого вместо тебя брать прикажешь?
Димон, скрывая равнодушие, пожимает плечами.
- Э, у меня есть как раз чувак! - вскрикивает обрадованно Андрюня. Нормальный парень, сосед, молодой, правда, шестнадцать лет...
- Работать-то может?
- Да вроде. Куда он денется? Если что, я его научу, - богатырь, осклабясь, показал свой мощный кулак. - Нет, серьезно, нормальный парнишка. Театром интересуется!
- Чутка поработает, насмотрится и перестанет, - тут как тут Лехина реплика.
Декорации первого действия установлены, декорации для второго наготове за кулисами. Возвратились в брехаловку, упали на свой персональный диван. Курим, ждем.
Актеры, перевоплотившись в персонажей пьесы, кто как может, убивают последние минуты до начала спектакля. Вместе с гримом и костюмами изменились их голоса и манеры. Вот балагур Храпченко стал элегантным авантюристом, он постреливает глазами, выбирая жертву; молодая актрисочка Лариса Волкова готова влюбиться в сорокалетнего, но превратившегося на пару часов в безусого юношу актера Михеева...
Докурив, Вадим ушел переговорить с директором насчет нового монтировщика. Димон достает из кармана колоду карт.
- Может, перекинемся, чтоб время скорее шло?
- Можно, - лениво потягивается Андрюня.
- Погнали в кандейку.
Вадим серьезен, даже суров. Он сидит в стороне и наблюдает, как мы по очереди швыряем карты на кусок ДСП, заменяющий стол. Играем пара на пару, и мы с Андрюней хронически продуваемся.
- Да ёптель, - ворчит мой напарник, собирая с ДСП кучу карт, которые ему в очередной раз отбить не удалось. - Не игра, а идиотство. Хоть ты, Ромыч, сделай что-нибудь.
- Я ему сделаю, - Леха со злой веселостью скидывает на подобие столика трех королей. - Отобьешь - получишь козырного.
Мой широченный веер в левой руке пополняется королями. Досадно, конечно, но особого азарта нет. Хочется услышать, что скажет Вадим. По его лицу ясно именно сейчас он готов раскрыть нам суть той идейки, что посетила Андрюнину бо'шку и которую необходимо сообща обсудить. Мы не торопим бригадира, зная, что он заговорит, когда посчитает нужным.
- Ха-ха, четырехкратное дурачье! - щелкает меня по носу последней своей картой Леха. - Учитесь, пока папа жив!
Андрюня собрал колоду, торопливо тасует:
- Сейчас, чувствую, пойдет карта.
А бригадир закурил, полюбовался огоньком зажигалки. Прошелся по комнатушке. Наши глаза следят за ним, Андрюня отложил карты. Момент настал.
- Та-ак... Насчет этого парня поговорил. Виктор Альбертыч против ничего не имеет. Второе, через неделю примерно - едем на гастроли куда-то. Не знаю, куда именно, Альбертыч сказал: готовьтесь.
- Классняк! - вскрикивает Леха, но серьезный взгляд бригадира моментом остужает его эмоции.
- А теперь о важном. - Пауза. Мы, как бандерлоги из сказки, придвигаемся к Вадиму ближе. - Дело в том, что вот Андрюню озарила идея такая, на первый взгляд... нереальная, но если обдумать - можно и попытаться. - Снова психологическая пауза с полминуты. - Короче, все, думаю, знаете, что наша главбухша каждый вторник после двенадцати таскает недельную выручку в банк...
- Угу, еще бы! - с готовностью закивал Леха. - И?
- И всегда, как говорит Дрюня, одним и тем же маршрутом.
- Последние четыре раза - точно, - подтверждает тот.
- И вот он подал идею... ну, в общем, деньги у нее изъять. - Вадим замолчал, оглядел нас. Никто не хмыкнул, не вздохнул скептически - мы полны внимания. - Есть один двор, - голос бригадира стал живее, - я там был сегодня, поглядел... Удобное место. Старуха еле шевелится, зрение у нее вроде совсем голимое.
- Да ноль просто! - встревает Леха опять. - Как-то, я еще с женой тогда жил, захожу за справкой для жэка, а главбухша одна, и очки затерялись...
- Погоди, - перебивает Вадим, - все знают про ее зрение... Короче говоря, достаточно тихо подойти сзади, сбить очки и выхватить сумку. Двор очень удобный - рядом пустой барак, людей выселили недавно, вокруг сараи, огороды. Из этого двора несколько тропинок между заборов. Ходят там редко. Так, Дрюня?
- Так, так!
- И вот - можно попробовать. Я приблизительно подсчитал, сколько у нее может быть денег с собой. - Вадим достал из кармана бумажку. - За неделю обычно бывает восемь спектаклей. Две сказки и шесть вечерних. Взрослые билеты от пятнадцати до тридцати рублей, детские - по червонцу. Берем самую минимальную стоимость - пятнадцать рублей. Ну, среднюю. И минимальное среднее количество зрителей на спектакле - пятьдесят человек. Получается - спектакль дает семьсот пятьдесят рублей. По самому малому! Восемь спектаклей - шесть тысяч. Это, повторяю, самый минимум. Плюс программки, многие бинокли берут...
- А буфет?! - вскрикивает Леха. - Буфет-то сколько башлей дает!
- Придурок, - говорю, - буфет по другой линии.
- Да, буфет не считаем, - поддерживает меня Вадим. - Берем за реальную цифру - шесть тысяч. Делим на пять...
- Парни, я - пас, - режет Димон. - Оставался бы с вами, так с радостью, а так - пас.
Андрюня начал было уговаривать, но бригадир тут же его оборвал:
- Кончай!.. Пас так пас. Делим на четверых. Получается... получается по полторы тыщи. Без каких-то двухсот штук - две наши месячные зарплаты.
- Которые, - Леха не может не вставить ехидным голоском, - бля, мы хрен когда видели!..
Он, кажется, больше всех загорелся. Димону, тому по барабану, он уже почти не с нами, у него впереди денежная работа, рисковать, ясно, не хочется. Вадим с Андрюней подали эту идею, но особо не кипятятся... Мне же мало верится, что мы действительно решимся на такое дело. Просто, скорей всего, побазарим всласть, мечтая о решительном шаге, и потом постепенно замнем...
- Так вот, парни, - после долгого, неуютного молчания произносит Вадим. Сегодня четверг. Есть время подумать, обмозговать, что и как. Во вторник я пойду прослежу за бухгалтершей, проверю. А через пару недель, наверно, готовьтесь.
- Да чего тянуть? По полторы штуки на рыло - не мелочь! - не разделяет осторожность бригадира все тот же дебильчик Леха. - Валить ее однозначно и побыстрей! Только надо как-нибудь в масках, в другой одежде. О! Вот Ромыч как раз новые шмотки купил, он и грохнет!
- Лех, если в этом проблема, - спешу отпарировать, - я могу тебе дать шмотки на полчаса. Размер у нас почти одинаковый. Могу даже чулки прикупить для твоей морды...
- Да пойми, сама судьба тебя выбрала! Как раз сегодня у тебя появилось шмотье, и сразу же - наш разговор. Видишь, это знак судьбы, знак, что должен именно ты...
Скрипнула дверь, табачный туман всколыхнулся от потока свежего воздуха. В кандейку ворвалась помреж Аня, зашипела, давя нас своими шарами-глазищами:
- Что сидите, а?! Живо на сцену! Три минуты у вас!.. И дверь смазать надо, невозможно же...
Вскакиваем, тушим окурки. Надо успеть поменять декорации, пока Лариса Волкова у рампы объясняется в любви сорокалетнему юноше Михееву. Ее монолог длится три минуты, и за это время роскошная гостиная должна превратиться в городскую площадь...
Дядь Гена довез нас до перекрестка Трудовой и Мичурина. Отсюда до общаги метров триста.
Уже совсем ночь, в домах светятся редкие окна, почти нет горящих фонарей. На улице безлюдно и тихо. Большинство людей давно в постелях, давно спят, набираясь сил для очередного дня. Лишь Торговый комплекс вдалеке блещет своими огнями, шумит музыкой. Он - как маяк, как островок круглосуточной бурной жизни, платной радости.
- Ёб-б-бтать! - злобно выдыхает Леха и плетется в темноту мертвых дворов.
Иду вслед за ним. Успокаивая, издеваюсь:
- Ничего, скоро и у тебя появится шанс поучаствовать в празднике. Вот бухгалтершу грохнешь...
- И грохну! Сука, один грохну, если вы мудиться будете. Шесть штук, это ж... Они у меня все закувыркаются, я им покажу, как надо жить! - Леха с ненавистью и завистью, через плечо, смотрит на зарево Торгового. - Уж я оттянусь на всю катушку!
- Украл, выпил, в тюрьму, - усмехаюсь, - романтика!..
На крыльце общаги обычная туса. Какие-то парни, какие-то девки. Что-то решают, спорят, считают бабки, освещая их зажигалками. Хлебают водку из горла. На своем птичьем языке верещат вьетнамцы, лопочут китайцы, суя в рожи друг другу мятые десятирублевки.
Мы с Лехой просачиваемся меж ними, стараясь никого не задеть, не пихнуть, а то вполне могут возникнуть напряги. Эти узкоглазые - заводные ребята, и их полно. Только какой шум - выскакивают из всех щелей, как насекомые, и тогда уж от них не отобьешься. Если и не до драки доходит, то мозги своими "тень! пень! мень!" так закомпостируют, что хуже мордочистки.
Первым делом по традиции направляюсь в клозет. Заодно заглядываю в кафельную коробку бывшей кухни. Подоконник пуст и заброшен, девочки с золотисто-каштановыми волосами опять нет. Уже который вечер. Исчезла. Взяла и исчезла... Подразнила несколько раз - и все. Подоконник осиротел. А ведь как теплело это заплеванное, бесхозное помещеньице, как освещалось ласковым светом, когда она была здесь... И вот снова холодно и темно, я снова один...
9
Леха задает храпака на все лады. А мне снился ласковый сон, чудесные, до цвета молочного шоколада загорелые женщины на песчаном берегу вечно теплого моря; кокосы, белые яхты. Я в этом сне был самым богатым, красивым, самым-пресамым главным. Женщины, яхты, виллы, кокосы вились вокруг меня, как букеты цветов, а я то ласкал их, то отгонял. Мне было так свободно и хорошо, как никогда еще не было ни в жизни, ни в снах.
Но тут я, конечно, проснулся, разлепил глаза, потянулся, хрустя костями. Огляделся. Напротив лежит мой соседушка, задрав морду, раскрыв пасть. Безобразно храпит; острый кадык ползает по горлу туда-сюда. В комнате холодно, пахнет носками, портящейся картошкой... Нет и следа от прелестей, подаренных сном. Все, как всегда, как каждое утро.
Вспоминаю вчерашнее. Что-то там было, одновременно хорошее и грустное. Да, было: встретил знакомого парня из Абакана, тот, захлебываясь от восторга, рассказал о недавнем фестивале эсхатологической песни "Последняя осень". Групп двадцать, сказал, играли. А меня вот не пригласили. Забыли, наверное, просто, - давно ведь я в Абакане не появлялся, а когда приезжаю, то пью сижу где-нибудь у Сереги Анархиста или с другом своим, бывшим барабанщиком Олегом Шолиным, а им на фестивали и прочие общественные события давно наплевать... Да если б и пригласили меня на эту "Последнюю осень", вряд ли бы я выступал тексты песен своих забыл, к гитаре года два не прикасался. Монтировщик я тупой, злобненький, вечно похмельный рабочий сцены...
- О-о, а-а-ах-х, - Лехин храп сменяется стоном; он надсадно взглатывает, кадык судорожно пляшет на горле. - О-ой... Сколько время?
Нахожу взглядом будильник:
- Половина девятого.
- У-у, ну что ж это такое? - Почесываясь и кряхтя, Леха сползает с кровати. - Вечно не вовремя!..
Натягивает штаны, подбирает с пола обрывок местной газеты "Власть труда" и выходит из комнаты, а я отворачиваюсь к стене, кладу ладони под щеку, как маленький. Зажмуриваюсь. И вот снова золотой песок, молодые мулатки в ничего не скрывающих купальниках, снова яхты, виллы, кокосы. И сам я - здоровый, богатый, всемогущий. Развалился в кресле и аж постанываю от счастья. Но... но теперь это не живое все, не настоящее, оно как разрисованный щит, какой есть в абаканском парке "Орленок" возле ларька фотографа. У меня, у мулаток вместо лиц - черные дырки, и любой желающий может всунуть туда свою небритую, уродскую рожу.
Коротко, вскользь стукнули в дверь и тут же открыли. Кто-то вбежал. Сопение, топот незнакомых ног... Я дернулся, еще не успев раскрыть глаза, сел, сжал кулаки, приготовился к драке...
Нет, это всего-навсего Павлик, только изменившийся почти неузнаваемо вместо прежнего линялого барашка задерганный, на трех дрожащих лапах, скулящий песик.
- Не получается! Ничего не получается! - мгновенно наполнилась комната его вскриками. - Все, амба мне, парни! Полный крышак!.. О-ох, твари, подонки... Как же теперь?!
- Ты чего? - я стал одеваться.
- Ромка, мне конец, конец, понимаешь? - рыдающим голосом провопил Павлик. Упал на незаправленную кровать Лехи. - Влип глобальнейше!