Сэндс Линси. Леди и рыцарь

   – Да, – ворчливо согласился Генрих, потом, откашлявшись, схватил дочь за руки и поднял с колен. – Пойдем. У нас мало времени. И потом, девушке твоего положения не пристало заниматься подобными вещами.
   – Ах, папа! – Смеясь, Розамунда бросилась в объятия отца, как в детстве. Генрих тут же забыл все упреки, как она и предполагала.
   – Так вот, значит, дочь короля.
   Эрик переступил с ноги на ногу; его взгляд оторвался от девушки и переместился на друга.
   – Похоже, что так.
   – Она прелестна.
   – Безусловно, – тихо согласился Эрик. – Если память не изменяет мне, она копия прекрасной Розамунды.
   – Память не подводит вас. Она точная копия своей матери, – согласился Шрусбери. – Кроме волос. Волосы у нее в отца. Будем надеяться, что вместе с ними она не унаследовала его вспыльчивый характер.
   – Она правильно воспитывалась, милорд епископ, в дисциплине и доброте. И непокорность исчезла! – горячо воскликнула аббатиса, рассердившись на Шрусбери уже за одно предположение, что в характере девушки имеются изъяны. Потом, словно опомнившись, она выжала из себя улыбку и более почтительно добавила: – Как прекрасно, что его величество получили мою записку. Услышав, что он в Нормандии, мы испугались, что он не успеет к церемонии.
   Эрик и Роберт обменялись взглядами, и Эрик осторожно переспросил:
   – Какой церемонии?
   – Какой церемонии? – удивленно повторила Адела. – Ну как же, завтра леди Розамунда примет постриг.
   После этих слов наступило молчание, потом Роберт пробормотал:
   – Король, несомненно, будет… удивлен…
   – Что?! – раздался громовой голос Генриха.
   – Полагаю, он именно сейчас узнал об этом, – заметил Эрик.
   Вид разъяренного монарха был картиной не для слабонервных, Лицо Генриха исказила ярость, оно так покраснело, что казалось лиловым. Даже волосы словно вспыхнули огнем его темперамента и стали вновь огненно-рыжими. Он сердито направился к ним, сжав кулаки. Его дочь следовала за ним, удивленная и слегка растерянная.
   – Я думала, ты знаешь, папа. Я полагала, что ты получил мое послание, и приехал, чтобы присутствовать… – Её слова затихли, когда Генрих резко остановился и в ярости посмотрел на нее.
   – Этого не будет! Ты слышишь меня? Ты не будешь, Я повторяю, не будешь монахиней!
   – Но…
   – Твоя мать – да упокоит Господь ее душу – настояла на монастыре перед смертью, и тогда я ничего не мог поделать. Но сейчас я могу помешать этому и помешаю. Я твой отец, и я не позволю тебе разрушить свою жизнь, став монахиней.
   Розамунда на мгновение оторопела от этих слов. Потом, увидев напряженное выражение лица аббатисы, воспринявшей слова короля как оскорбление, она дала волю своему норову:
   – Я вовсе не разрушу свою жизнь. Стать невестой Господней вполне достойно. Я…
   – А Господь наградит тебя детьми? – прорычал Генрих, перебивая ее.
   Розамунда на секунду растерялась, но тут же пришла в себя и быстро проговорила:
   – Возможно. Он подарил Деве Марии Иисуса.
   – Иисуса?!
   В эту минуту всем показалось, что Генрих либо лопнет от ярости, либо упадет замертво. Его лицо посинело от гнева. Но тут вмешался епископ, отвлекая внимание короля мягкими словами:
   – Ваше величество, стать невестой Господа – большая честь. Если таково призвание Розамунды, не следует заставлять ее…
   – Вы! – набросился Генрих на епископа. – Я не желаю слушать ваши религиозные бредни. Из-за ваших сомнений мы едва не опоздали. Если бы я случайно не узнал о разорванной помолвке Эрика и не выбрал его женихом вместо Ростена, мы бы приехали слишком поздно! – Резко обернувшись к аббатисе, он закричал; – Почему мне не сообщили об этих планах?
   Аббатиса, опешив, заморгала:
   – Мы… Я думала, вы знаете, ваше величество. Мать Розамунды пожелала, чтобы она последовала по ее стопам и стала монахиней. Она сказала об этом на смертном одре. И поскольку вы не устроили брак, я подумала, что вы согласны.
   – Я не согласен! – рявкнул Генрих и добавил: – И я готовился к ее браку. Но я спрашиваю: почему мне не сообщили о предстоящей церемонии?
   – Ну… Я не знаю, ваше величество. Я послала вам сообщение уже некоторое время назад, Мы сделали это заранее, чтобы вы успели прибыть и присутствовать на церемонии.
   Услышав это, король вновь набросился на Шрусбери, а покрасневший епископ беспомощно забормотал:
   – Мы же переезжали с места на место, мой король. Ле-Ман, потом Шенон… Должно быть, послание прибыло после нашего отъезда. Я, конечно, разберусь во всем, как только мы вернемся.
   Генрих еще раз сердито посмотрел на него, потом повернулся к дочери:
   – Ты не примешь постриг, а выйдешь замуж. Ты единственный мой ребенок, который не пошел против меня. Я еще дождусь, когда ты родишь мне внуков.
   – Иоанн никогда не шел против тебя.
   – Он только что перешел на сторону моих врагов.
   – Это всего лишь сплетни, – презрительно возразила Розамунда.
   – А если это правда?
   Губы Розамунды сжались от такой мысли. Ни один человек столько не страдал от предательства, как ее отец. Все его законные сыновья, ее единокровные братья, под влиянием матери, королевы Элеоноры, пошли против него.
   – Ведь есть Уильям и Жоффрей, – прошептала она, упомянув еще двух незаконнорожденных детей Генриха. При этих словах Генрих обнял дочь за плечи:
   – Но они не были рождены прекрасной Розамундой, любовью всей моей жизни. Я эгоистичный старик, девочка, и не допущу, чтобы плоды нашей любви зачахли в этом монастыре. Я позабочусь, чтобы они росли и цвели, разбрасывая свои семена по всей земле. Я позабочусь, чтобы ты вышла замуж.
   Розамунда вздохнула; плечи ее покорно опустились:
   – И кто же мой будущий муж?
   Эрик окаменел, когда король внезапно обернулся к нему.
   – Берхарт. – Король жестом велел ему подойти, и Эрик невольно расправил плечи, шагнув вперед. – Моя дочь Розамунда. Дочь, это твой муж, Эрик Берхарт.
   – Как поживаете, милорд? – учтиво пробормотала Розамунда, протягивая руку, но тут же смущенно поморщилась, увидев, в каком состоянии ее рука после работы на конюшне. Отдернув руку, она присела в реверансе. – Прошу прощения за мой вид, но мы сегодня не ожидали гостей.
   Прежде чем Эрик успел дать учтивый ответ, король заявил:
   – Ты должна переодеться.
   Розамунда резко обернулась;
   – Переодеться?
   – Да. Ты не выйдешь замуж в подобном виде.
   – Свадьба состоится сейчас?
   Ошеломление – так можно было охарактеризовать ее состояние, и Эрик даже посочувствовал ей. Он и сам был ошеломлен не меньше.
   – Как только переоденешься. Я должен вернуться в Шенон.
   –Но…
   – Позаботьтесь, чтобы она была одета подобающим образом, – приказал король сестре Юстасии, потом схватил Аделу за руку и потащил ее за собой из конюшни. – Мне нужно поговорить с аббатисой.
   Розамунда смотрела на них с открытым ртом и, лишь когда сестра Юстасия потянула ее за руку, произнесла:
   – Меня выдают замуж.
   – Да. – Юстасия ветревоженно взглянула на девушку, когда они вышли из конюшни. Та была необычно бледна.
   – Я думала, что стану монахиней, как ты.
   – Все будет хорошо, – успокаивала Юстасия, ведя девушку по коридору монастыря.
   Король и Адела уже скрылись из вида.
   – Да, – согласилась Розамунда, слегка расправив плечи. – Все будет хорошо. – Но ее плечи вновь поникли, И она растерянно прошептала: – Ведь я должна была стать монахиней.
   – Похоже, тебе не было суждено принять постриг,
   – Да нет же, – возразила Розамунда. – Моя мать желала этого. Она сказала об этом аббатисе. Я была рождена чтобы стать монахиней.
   – Похоже, что нет, – мягко поправила ее Юстасия.
   – Но что, если Господь желает, чтобы я постриглась в монахини? Что, если он прогневается, если я не приму постриг?
   – Скорее всего у Господа свои планы для тебя, Розамунда. Иначе бы он помешал твоему отцу прибыть сюда. Разве нет?
   Нахмурившись, Розамунда задумалась. Сестра Юстасия продолжила:
   – Сдается мне, сам Господь привел твоего отца сюда, чтобы помешать обряду пострига. Если бы твой отец опоздал хотя бы на день, ты бы стала монахиней.
   – Да, – неуверенно пробормотала Розамунда. – Но почему Господь желает моего замужества? Ведь, будучи монахиней, я могла бы сделать столько добрых дел!
   – Возможно, он имеет для тебя более важное предназначение в качестве жены.
   – Может быть, – пробормотала Розамунда, но по ее тону было ясно, что ей трудно представить подобную возможность.
   Вздохнув про себя, Юстасия поторопила девушку вернуться в небольшую келью, где та жила с самого детства. Усадив ее на жесткую постель, Юстасия стала искать платье, которое сшила Розамунда для пострига. Ничего не найдя, она спросила:
   – А где твое белое платье?
   Розамунда рассеянно взглянула на нее:
   – Белое платье? А, сестра Маргарет предложила повесить его, чтобы оно не помялось.
   Кивнув, Юетасия повернулась к двери.
   – Жди здесь. Я сейчас вернусь.
   Розамунда посмотрела на дверь, закрывшуюся за ее подругой и наставницей, и со вздохом откинулась на кровать. Она с трудом понимала происходящее. Еще этим утром все в ее жизни было определено, ее путь был ясен. Сейчас же события развивались так стремительно, что перевернули ее жизнь, и она не была уверена, что хочет следовать этим новым путем, Однако выбора у нее, судя по всему, не было. Решение отца было окончательным.
   Итак, она выйдет замуж за человека, которого никогда раньше не встречала, на которого лишь мельком взглянула, когда отец представлял их друг другу. Она бы рассмотрела его повнимательнее, но внезапно застеснялась. Это состояние было новым для нее. Но ведь за всю свою жизнь Розамунда очень редко бывала в обществе мужчин. Единственными мужчинами, которых она знала, были ее отец, его слуга и постоянный компаньон епископ Шрусбери, а также отец Абернотт, священник, служивший воскресную мессу в аббатстве. В остальные дни недели мессу служила мать-настоятельница.
   Несколько лет назад она была знакома с мальчиком-грумом, но он недолго проработал на конюшне – неделю, не больше. Однажды он прижал ее в углу стойла и коснулся губами ее губ. Опешив, Розамунда сначала даже не оттолкнула его. Когда удивление прошло, любопытство и первые намеки на сладостную дрожь удержали ее от возражений. К своему великому стыду, она даже не остановила его, когда он накрыл рукой ее грудь.
   Розамунда подумывала остановить его, потому что знала: все, что кажется таким интересным, непременно греховно. Все забавное, по словам сестер, было грехом. Но она не могла сказать, остановила ли бы его, потому что их застала сестра Юстасия. Только что она была в горячих объятиях мальчика, а через мгновение его уже оттащили и драли за уши. Потом Юстасия отчитывала Розамунду, говоря, что никогда нельзя позволять мужчине целовать себя или дотрагиваться до себя, потому что это грех. Губы созданы для того, чтобы говорить, а грудь для молока – вот и все. В тот же день аббатиса отослала мальчика прочь.
   – Она явно не обрадовалась, узнав о предстоящей свадьбе, – пробормотал Роберт.
   Поерзав на скамье, куда их усадили монахини, Эрик отвел взгляд от еды, которую не мог проглотить, хотя та выглядела очень аппетитно, и посмотрел на своего друга.
   – Да, – мрачно согласился он.
   – Возможно, это просто от неожиданности.
   Эрик, совершенно не убежденный в этом, фыркнул.
   – Она очень красива.
   Эрик снова фыркнул. Эта новость его тоже не обрадовала, и Роберт вздохнул:
   – Ты ведь не опасаешься, что она будет неверна? Эта девушка была воспитана в монастыре, дружище. Она просто не могла научиться лжи и изменам, которыми так славятся женщины, выросшие при дворе.
   Эрик немного помолчал, поерзал и наконец спросил:
   – Ты помнишь мою кузину Клотильду?
   – Клотильду? – Роберт подумал минуту и рассмеялся: – А, да. Девушка, которой мать запрещала сладости, чтобы она не потолстела и не потеряла зубы до замужества.
   Эрик поморщился:
   – Ни одна сладость не коснулась ее губ до свадьбы, но на брачном пиру перед ней стоял огромный поднос со сладким.
   –Да. – Роберт снова рассмеялся, вспоминая ту свадьбу. – Ей очень понравились сладости, когда она попробовала их. Насколько я помню, она уничтожила почти все содержимое подноса в одиночку.
   – Они ей до сих пор нравятся. И возможно, потому, что ей так долго запрещали их. За два года со времени своей свадьбы она страшно растолстела. И при последнем подсчете у нее стало еще на три зуба меньше.
   Роберт поморщился:
   – Только не говори мне, что боишься того же: что твоя жена станет толстой и беззубой. Эрик закатил глаза и вздохнул:
   – Скажи, чего недостает в монастыре?
   – Ну, я понимаю, что здесь свои строгости, но уверен, что временами им позволяют сладости или…
   – Да забудь ты эти чертовы сладости! – рявкнул Эрик. – Мужчины! В монастыре нет мужчин.
   – Ну да, но в этом же и сама суть их существования и… О! – На лице Роберта появилось выражение тревоги, и он покачал головой. – Кажется, я понял. Ты боишься, что твоей жене, лишенной общества мужчин все эти годы, может слишком понравиться это общество.
   Эрик что-то пробормотал себе под нос и отвернулся, возмущенный такой несообразительностью Роберта. Ведь не всегда же он был таким тупым.
   – Эрик, дружище, поведение Делии не должно влиять на твои взгляды. Она была воспитана дядей, лордом Стратхэмом, самым скандальным распутником страны.
   – Но моя мать получила иное воспитание.
   – Да, – вздохнул Роберт.
   – Она была воспитана в крайней строгости.
   –Да, но…
   – И она не смогла сдержать своей страсти. Роберт покачал головой.
   – Вижу, тебя нелегко убедить, но все не так уж плохо. Если ты боишься, что она слишком полюбит общество мужчин, тебе просто нужно держать ее подальше от королевского двора. Пусть остается за городом, где она может встретить лишь крестьян и арендаторов. Она, конечно, достаточно вос-питанна, чтобы не иметь дела с одним из них! – Роберт ободряюще хлопнул друга по спине.
   – Да уж! Король, конечно, будет очень рад больше никогда не видеть своей дочери, – пробормотал Эрик.
   Роберт нахмурился:
   – Ах да. Он, вероятно, время от времени будет требовать ее присутствия при дворе.
   – Более чем вероятно, – сухо согласился Эрик.
   – Он, похоже, очень любит ее. – Роберт еще больше нахмурился при мысли об этом. – Это может стать проблемой, да? Господи! Иметь короля в качестве тестя! – ужаснулся он, когда наконец осознал все значение происходящего. – Если ты не сделаешь ее счастливой, он может приказать четвертовать тебя. Надо же попасть в такую переделку!
   – Роберт!
   – Да?
   – Перестань успокаивать меня.
   Беспокойство Розамунды исчезло, как только открылась дверь. Вздохнув, она села на кровати, глядя на сестру Юстасию, которая несла платье, аккуратно перекинутое через руку.
   – Все складки разгладились, к счастью, – сообщила монахиня и стала закрывать дверь кельи, но остановилась, услышав в коридоре голос аббатисы. Когда Адела подошла к двери, Розамунда и Юстасия уже с любопытством ожидали ее. Адела лишь взглянула в лицо Розамунды и тут же поспешила к ней.
   – О, мое дорогое дитя, – успокаивающе прошептала она, садясь на кровать рядом с девушкой и обнимая ее. – Все будет хорошо, вот увидишь. Господь выбрал для тебя особую стезю, и ты должна доверять ему.
   – Да, и сестра Юстасия так сказала, – прошептала Розамунда. Глаза ее наполнились слезами. Как ни странно, слезы появились лишь в последний момент, когда аббатиса стала утешать ее. Так было всегда. Хотя и Юстасия, и аббатиса заменили девочке умершую мать, именно к аббатисе Розамунда бежала, чтобы перевязать разбитую коленку и излить обиды. Розамунда могла вытерпеть все, что угодно, с вызывающим выражением лица и мрачной улыбкой, пока не появлялась аббатиса: при виде доброго лица Аделы Роза-мунда тут же давала волю слезам.
   – Ну-ну, полно, дитя мое. Не плачь. Ты должна довериться Господу. Он избрал для тебя этот путь, и для этого, конечно, есть причина.
   – Я плачу не потому, что боюсь будущего, вернее, почти не из-за этого. Я больше жалею о том, что остается позади.
   Аббатиса растерянно покачала головой:
   – Что остается позади?
   – Мне придется покинуть вас, мою единственную семью. Кроме моего отца, конечно, – тут же добавила Розамунда.
   Юстасия и Адела растерянно переглянулись, и глаза их тоже наполнились слезами. В суете они как-то не подумали о предстоящем расставании.
   – Ну… – Сестра Юстасия в отчаянии озиралась, стараясь не смотреть на молодую девушку, которая была ее ученицей с самого юного возраста. Маленькая Розамунда цеплялась за юбки Юстасии и бродила за ней, как только начала ходить. Монахиня научила ее всему, что знала сама, и лицо Юстасии сейчас было печально при мысли о разлуке.
   – Да, – горестно пробормотала Адела, глядя в пол; ее глаза тоже были полны слез. Она полюбила Розамунду с рождения. Рыжие кудри малышки и прелестная улыбка тронули ее сердце так, как ничто не трогало. Вопреки традициям она сама руководила обучением девочки. Шаг за шагом она вела ее к знаниям, приучая к терпению и обуздывая нрав, свойственный всем рыжеволосым. Ее усилия были вознаграждены по заслугам. В Розамунде было все, что она хотела бы увидеть в своей дочери. Болезненно поморщившись, аббатиса встала.
   – Каждый птенец когда-нибудь должен покинуть свое гнездо, – сказала она, направившись к двери, но вдруг остановилась и растерянно оглянулась. – Я даже не представляла, что ты когда-нибудь покинешь нас, Розамунда. Меня не предупредили. – Адела горестно вздохнула. – Полагая, что тебе это не понадобится, я не рассказывала тебе о браке и о супружеском ложе.
   – О супружеском ложе? – Розамунда тревожно нахмурилась, заметив смущенный румянец на щеках Аделы.
   Аббатиса растерянно посмотрела на нее, потом резко отвернулась.
   – Сестра Юстасия расскажет тебе, – вдруг сказала она. – Но только поторопитесь, сестра. Король очень спешит завершить это дело.
   Юстасия оторопело смотрела на закрывшуюся за аббатисой дверь.

Глава 2

   – Супружеское ложе…
   Услышав эти слова, Розамунда обернулась к Юстасии. Сестра Юстасия расправила плечи; ее лицо было полно решимости. Но прежде чем она продолжила, Розамунда спросила:
   – Может, я оденусь, пока ты будешь объяснять?
   Юстасия заморгала, потом вздохнула и кивнула:
   – Да, пожалуй, так будет лучше. Твой отец, похоже, торопится.
   Встав с постели, Розамунда торопливо сняла штаны, в которых работала в конюшне. Юстасия забрала их у нее и стала аккуратно сворачивать. Собравшись с духом, она произнесла:
   – Супружеское ложе может быть неприятным испытанием, но это твой святой долг как жены.
   – Неприятным? – Розамунда, развязывавшая шнуровку своей туники, замерла и растерянно посмотрела на монахиню. – Насколько неприятным?
   Юстасия поморщилась:
   – Очень неприятным, насколько я понимаю. Моя мать, бывало, проводила в постели полдня после того, как мой отец исполнял свой супружеский долг.
   Глаза Розамунды округлились:
   – Ну тогда это, должно быть, очень изнуряющее занятие.
   – О да, – решительно кивнула Юстасия. – И шумное.
   – Шумное? – Оторопев, Розамунда вновь опустилась на кровать.
   – Ты же должна переодеваться, – напомнила ей монахиня. Розамунда вскочила и вновь стала нервно возиться со шнуровкой. – Когда я была ребенком, мы с сестрой однажды ночью подслушивали у дверей родительской спальни, – призналась Юстасия, покраснев при виде удивленно изогнувшихся бровей Розамунды. – Я была непослушным ребенком, вечно проказничала. Почти как кое-кто из моих знакомых, – многозначительно добавила она, что заставило Розамунду усмехнуться. – В общем, мы слушали и…
   Юстасия молчала до тех пор, пока Розамунда не стала снимать тунику через голову, потом продолжила:
   – Там было столько шума! Кровать скрипела, а мои родители стонали и кричали.
   Сняв наконец тунику, Розамунда от удивления открыла рот:
   – Кричали?
   – Да, – скривилась Юстасия.
   – Ты уверена, что речь идет о постели? Может, они делали что-то другое?
   Юстасия на мгновение задумалась, потом покачала головой:
   – Нет, говорю же тебе, кровать скрипела.
   Розамунда рассеянно мяла в руках тунику, раздумывая над словами подруги. Потом, направившись к умывальной миске с водой в углу комнаты, она освежила лицо.
   – Вот. – Юстасия протянула ей белое платье. Розамунда начала торопливо одеваться и через минуту уже принялась затягивать шнуровку на лифе. Взглянув на нее, Юстасия нахмурилась и схватила гребень. Встав позади Розамунды, она расчесывала волосы девушки до тех пор, пока те не превратились в сверкающее облако, покорно лежавшее на ее плечах. Отложив гребень, она подтолкнула девушку к двери:
   – Нам лучше поторопиться. У твоего отца чуть ли не пена шла изо рта от нетерпения.
   – Но ты не рассказала мне…
   – Расскажу по дороге, – заверила ее Юстасия. Выйдя с девушкой в коридор, она тяжело вздохнула и повела ее вниз. – Как я уже сказала, супружеские отношения не очень приятные, но теперь это твой долг. Однако бывают моменты, когда они запрещены. Например, когда у женщины… – Резко остановившись, она во все глаза уставилась на Розамунду. – Ведь у тебя сейчас не женское время?
   – Нет, – пробормотала Розамунда, не сумев скрыть смущение. Подобные вещи никогда не обсуждались в монастыре.
   – Хорошо, – с облегчением улыбнулась Юстасия. – Это бы стало ложкой дегтя в бочке меда для короля. Иначе бы нельзя было закрепить брачные отношения.
   – А, – пробормотала Розамунда, ничего не поняв, но с нетерпением ожидая, когда же сестра Юстасия наконец дойдет до сути.
   – Эти отношения, конечно, также запрещаются во время ношения ребенка и кормления.
   – Конечно, – серьезно кивнула Розамунда.
   – И также во время Великого поста, Рождественского поста, праздника Троицы, Духова дня и Пасхальной недели.
   – М-м… – кивнула Розамунда.
   – А также во все дни поста, в воскресенья, среды, пятницы и субботы.
   – Значит, можно только по понедельникам, вторникам и четвергам? – спросила Розамунда.
   – Да. Слава Богу, что сегодня вторник.
   – Да, слава Богу, – повторила Розамунда с гримасой. Если Юстасия и расслышала саркастические нотки, то предпочла не обратить на них внимания и продолжила:
   – Это запрещается при светедня, без одежды и, конечно, в церкви.
   – Конечно, – тихо, согласилась Розамунда. – Это было бы святотатством.
   – Эти отношения существуют только для того, чтобы зачать ребенка, а затем только изредка. Ты должна обязательно вымыться после этого. И ты не должна допускать никакой ласки, похотливых поцелуев или…
   – А что это такое? – перебила ее Розамунда, и Юстасия нетерпеливо взглянула на нее, замедляя шаг.
   – Ты прекрасно знаешь, что значит целоваться, Розамунда. Я застала тебя с грумом, когда тебе было…
   – Я имела в виду ласку, – опять перебила ее Розамунда, сердясь на себя за то, что виновато краснеет, при воспоминании о том случае с грумом.
   – А, – скривилась Юстасия. – Это когда касаются… всего. Включая грудь. Губы для того, чтобы говорить, а грудь – чтобы кормить ребенка молоком. И все! – твердо сказала монахиня. Устремив глаза к потолку, она вздохнула: – Так, что еще? А, да, ты должна воздерживаться от любых противоестественных действий.
   – Противоестественных? – неуверенно переспросила Розамунда.
   Юстасия скривилась:
   – Просто не дотрагивайся ртом ни до одной части его тела и не позволяй ему прикасаться к тебе губами. Особенна к тем местам, которые закрыты одеждой.
   Глаза Розамунды округлились, и Юстасия убежденно добавила:
   – Это неприлично.
   – Понятно, – пробормотала Розамунда, но потом удивленно приподняла брови. – Но почему я не должна позволять ему делать это? Если мужчина нравственно выше нас, как постоянно напоминает нам отец Абернотт, то ведь он, конечно, знает все это?
   Юстасия кивнула:
   – Верно. Он, несомненно, знает все это. Я говорю тебе об этом, чтобы ты не наделала ошибок. Ну вот, мы пришли, – сказала она, останавливаясь у дверей часовни. Повернувшись к Розамунде, она спросила: – У тебя еще есть вопросы?
   – Да.
   – О… – Монахиня и не пыталась скрыть беспокойство, но все же спросила: – Какие?
   – Ну… – замялась Розамунда. – Ты мне рассказала только о том, что я не должна делать. Но мне по-прежнему не совсем ясно, что же должно происходить.
   – А, конечно. – Юстасия помолчала, раздумывая, как лучше объяснить. – Ты ведь видела животных в конюшне в брачный период.
   Розамунда кивнула, хотя это был не вопрос, а, скорее, утверждение.
   – Ну так вот, это то же самое.
   – То же самое? – брезгливо переспросила Розамунда. Перед ее мысленным взором промелькнули картины совокупления животных – кошек, собак, коз, овец, коров и лошадей. просто какая-то оргия в конюшне.
   – Да. Теперь ты понимаешь, почему это так неприятно для дам, – мрачно заметила Юстасия.
   Розамунда согласно кивнула, потом спросила:
   – А он будет кусать меня за шею?
   Юстасия захлопала ресницами:
   – Кусать?
   – Ну да. Когда я видела кошек за конюшней, кот, забравшись на кошку, покусывал ее за шею.
   – О нет. Это он просто удерживал ее на месте. А ты ведь послушная жена, и подобных действий не потребуется.
   – Да, конечно, – согласилась Розамунда.
   Юстасия приоткрыла дверь часовни и С любопытством заглянула внутрь.