Второе граффити констатировало:
   ВСЁ КОНЧЕНО.
   Такое гнилое пораженчество мог проявить только действительно конченый пессимист, ибо умеренный (даже очень умеренный) оптимист на этом же месте и по тому же поводу наверняка радостно сообщил бы:
   Я КОНЧИЛ!
   Вид окраины погрязшего в весенней аритмии Города, - города, который находился в ожидании того, когда всё, что гнило до апреля под не стираным снегом, расцветёт, наконец, тяжёлыми, невнятного цвета ветками майской сирени, - грел сердце воинствующего урбаниста пейзажем из заводских цехов, обнимающих землю на фоне дымящихся труб, подпирающих небо.
   "Фабричные трубы - леса второго порядка", - всплыло у Зотова как родное чьё-то чужое. "Нет, трубы заводов - фаллические символы прогресса", - легко легло на дно как чужое своё. И озаботило: "Фаллический символ или символический фаллос, - кто матери-Истории более ценен?"
   Вот чем хорош был Зотов, так это тем, что скудность мысли компенсировалось у него её лихостью.
   И сублимация, конечно, - целый день ещё будет мстить ему - за трусливую пассивность - бездарно проведённая ночь.
   Общую картину городского хаоса не портила рассекающая ландшафт города река, невдалеке от берега которой приладился находящейся в стадии перманентного ремонта вокзал.
   Станция, кряхтя и охая, приняла поезд на третий путь. И пошла суета. Стоянка по расписанию. Не забывать свои вещи. И всё прочее. И всё такое. И - эй, женщина, пожалуйста, заберите свой билетик.
   Зотов вызвался добровольцем и потарабанил чемодан соседки на выход. Решил совместить неосознанное с полезным - поджентльменствовать и прикупить упаковку с йогуртом.
   А вот саквояж свой она осторожно, как молодой сапёр противотанковую мину, несла сама. Не доверяла. И не доверила.
   Зотов сопроводил её до входа в подземный переход, где - "Выход в город", и, получив в качестве чаевых "огромное спасибо", заспешил к ближайшему киоску, над которым висела несуразная, но исчерпывающая все смыслы, вывеска:
   "ПИЩА ДЛЯ ЕДЫ"
   Провожающие, приезжающие, встречающие и отъезжающие, выполнив каждый свою миссию, оттолкались на узкой полоске перрона. Куда надо залили крикливые тётки железнодорожную воду. Мужик с пафосом настройщика роялей обстучал длинным молотком колёса состава. Глухонемая мафия сняла свой навар с печатного продукта. Транзитные пассажиры прикупили прогорклые чебуреки и просроченное пиво. И проводники, наконец-то, радостно замахали октябрятскими флажками, приветствуя маралий рёв начальника поезда: "Хватай мешки! Вокзал отходит!" Пора. По коням!
   Зотов с охапкой кисломолочных продуктов уже собрался влезть в чрево вагона, когда чей-то вскрик остановил его.
   На свою беду он обернулся. И запеленговал умоляющий взгляд своей давешней соседки.
   Два обалдуя бортовали её, - грубо применив хоккейный приём "коробочка", - на том месте, где была она Зотовым оставлена. Видимо в этом городе ученицам младших (а тем более - старших) классов строго настрого запрещалось появляться на вокзале, особенно в часы, когда проходит электро-дизель поезд.
   Второй пункт кодекса чести пацанов дома N 17 по Второму Проезду Строителей требовал за девушку вступиться.
   По тому, как во рту появилась кислинка, спина над задницей вспотела, и ноздри зачастили, он понял, - за девушку вступится.
   А говорил, - фиолетово.
   Обманчива и ненасытна бездна, в которую падают наши первые порывы.
   Через пару мгновений он уже был на пяточке, где происходила вся эта нехорошесть.
   История приключилась банальная: мадам отчего-то не хотела расставаться со своим чёрным баулом, в котором, как догадывался Зотов, находилась заветная папочка, а красны молодцы настойчиво пытались его экспроприировать, - в общем, восемнадцатый год, первая волна эмиграции, погромы на российско-польской границе.
   Третье драгоценное мгновение ушло у него на рекогносцировку. Справа - поезд, спереди - идущие вниз ступени перехода, а слева - голые, как правда, рельсы.
   И по быстрому провёл кастинг: один гадёныш, с запавшими глазёнками, был явно для массовки - его откровенно глючило. А вот второй, крупный детина с монголоидным фейсом, потребует на свою нейтрализацию изрядное количество калорий. Но блокировки были сняты, код совпал, и подтверждение приказа на пуск введено в систему управления.
   Короче, отступать было поздно, - уже пошло трагическое время необратимых операций.
   - Господа, вам не помочь? - приступил к дипломатической фазе спасения Зотов.
   - Ходи, мужик, - не раскрывая рта, чревовещнул "монгол".
   - Слушайте, уроды! Видя в сколь затруднительное положение попала эта милая дама, я ведь могу и нарушить первый пункт кодекса чести двора, в котором провёл своё босоногое и бородавчаторукое детство, - выверив каждое слово, честно предупредил Зотов.
   - Какой бля на пункт йоп, - визгливо тявкнул уколотый.
   - Пункт номер раз: не бить первым, - объявил Зотов и принял стойку гунбу.
   - После чего положил ладонь левой руки на запястье правой и тут же - а чего ждать-то? - нанёс болезному с разворота удар правым локтём в чахоточную его грудину. "Лапа опускающегося дракона" называют промеж себя этот удар шаолиньские монахи. Паренёк, обречёно хлюпнув, отлетел метра на полтора, рухнул на зашарканный асфальт и затих. Забыл на время, как люди дышат.
   - "Передозировка", - диагностировал Зотов.
   - "Монгол" был поражён завораживающей красотой полёта подельника, - не без этого, - но быстро пришёл в себя и, свирепо зарычав, ринулся вперёд. Вот здесь Зотов, похоже, прочувствовал то же самое, что и троицкий инок Пересвет, когда на него ломанулся на своём вороном жеребце печенег Челубей. Басурманин не раздумывая, швырнул свой правый кулак в голову Зотова. Но - Бог нам щит! - тот, не меняя стойки, уже поднял левую руку вверх, и приготовил блок, расположив её спереди над головой. Когда волосатый кулак агрессора, на костяшках пальцев которого красовалось фиолетовое тату "МИТЯ", достиг угрожающей близости, он отбил его вниз...
   Кстати, проделывал Зотов все эти мёбиусы, как сказал бы брат Пушкин, автоматически.
   Тело-то его да, было здесь. Билось на смерть. Сошлось с врагом в рукопашной. А вот душа...
   Душой стоял он на освещённой обнищавшим осенним солнцем эстраде городского парка отдыха от культуры. Зрителей на давно не крашенных скамейках было немного. Какие-то старички-шахматисты, влюблённая парочка, мамаша с коляской на выгуле, две старушки-подружки, пьяный дембель... Действительно, не так уж и много было слушателей. Но, впрочем, Зотову это было и не важно. Совсем не важно...
   Он глядел, запрокинув голову, наверх, - на верхушки немолодых уже деревьев, которые, лопухнувшись, променяли в холодной темноте вчерашней ночи валюту на медь и в горе своём качают теперь головами. И раскачивая свой голос в такт движению их шершавых стволов, Зотов заунывно читал:
   Приманю своё счастье.
   Но поздно.
   Но поздно.
   Глаза не кричат. И губы глухи.
   Это кино. Это прибытие
   Поезда.
   Поезда.
   Всё уже было. Однажды.
   И эти стихи.
   Утро на озере. Лодка.
   Весло.
   И весло.
   Берег событий. И берег безтемья.
   Мне известны два гения.
   Мне повезло.
   Мне везло.
   Доктор Чехов - один.
   И другой доктор - Время.
   Что есть гений? Смесь
   Генов и спеси.
   Не смейся.
   Не смейся.
   В чём приманка не знаю,
   Но закон мне знаком:
   Рвётся ниточка,
   Ниточка,
   Ниточка, если
   Нечто такое
   Случилось
   В чём-то таком...
   Он закончил. И поклонился.
   Дембель хмыкнул. Старушки перекрестились. Ребёнок в коляске заорал. Влюблённые слились в поцелуе. Шахматисты согласились на ничью. Деревья вежливо зааплодировали, осыпая листву. И мир наполнился всяческим значением.
   Ну а в то же самое время...
   Не дожидаясь новой атаки, Зотов прыжком перевёл себя в стойку мабу, завёл левую руку под правый локоть и оттуда нанёс удар со звучным названием "Монах ударяет в колокол" в удивлённое лицо супостата. Тёзка свалился в партер.
   И тут чувство племени понесло на врага, - что не в жилу им, то нам в масть! Зотов, войдя в раж, схватил урну, стоявшую у распахнутых дверей перехода, зашёл за спину бугая и опустил чугунную, и приложил родимую к его хребту. Вражина прилёг и, видимо, надолго.
   Тонюсенькой иголочкой кольнула Зотова совесть, - он не знал: распространяется ли на этот город международная конвенция о запрещении использования в уличных драках мусорных урн, переплавленных в сорок восьмом из танков Гудериана.
   И как на это всё посмотрят гуманисты-гуманоиды из Парламентской Ассамблеи Совета Европы, - тоже не знал.
   Но точно знал, что в анналах шаолиньского монастыря нет названия этому приёму. Да и самого такого приёма сокрушающего нечестивых, честно говоря, тоже нет. По праву первоприменителя Зотов решил назвать его подобающе: "Обиженный тракторист опускает ржавый коленвал на голову вепря в тихую лунную ночь". Получалось витиевато, но, в общем-то, по сути.
   Не ведомо, какими артистическими способностями обладал "монгол", но показ коматозного состояния ему удавался. "Верю, верю", - наверняка сказал бы Константин Сергеевич, увидев его талантливый этюд, и простил бы полное отсутствие какой-либо сверхзадачи. "Актёр должен уходить от себя как можно дальше", - говорил, помнится, великий реформатор театра. Этот актёр ушёл от себя так далеко, что возникали сомнения - а вернётся ли? Полное погружение в образ. Но нет, - дышит.
   А тот другой, задозированный, выходя из шока, уже даже тихо постанывал. Правда, тихо-тихо так. И жалостливо. "Как лицемерны эти вечные ламентации болящих на врачующих", - с укоризной посетовал Зотов, покачав головой, и оценивающе оглядел поле боя.
   Враг был повержен и не был обращён в бегство лишь по причине внезапно наступившей у него тяги к родной земле.
   А хорошая драка вышла!
   Как у взрослых.
   Покидая место ристалища, пленных решил не брать.
   И, проходя через воображаемую Триумфальную арку, подумал гордо и заносчиво, что враг будет разбит всегда и неизменно победа будет за нами... если... если, конечно, за кулисами не будет стоять антрепренёр - пройдоха и плут.
   Тем временем, неожиданно быстро пришедшая в себя дамочка, не проявляя видимого участия в происходящем и обхватив одной рукой свою драгоценную ношу, второй прижимала мобильник к уху. И выговаривала в него что-то суровое кому-то неведомому.
   Это всё? Война закончена? Её исток забыт? Её итог уже не важен? Так, что ли? Вот тебе и раз! За что ж тогда боролись? Стоит в сторонке, как будто ни причем. Впрочем, чего ты, Зотов, ещё хотел? Бог с ней.
   Стоп, а где же поезд?
   Сколько времени прошло, сказать было трудно, но до отъехавшего поезда было уже на вскидку метров этак двести. И уже бесполезно было догонять состав, в котором без хозяина продолжали своё увлекательное путешествие на Запад вещи, деньги, документы, а самое главное - заброшенный в рабочий тамбур йогурт, продукт, так животворно влияющий на организм.
   И тут же мелькнула мысль-хабалка: "Ну, и на хрена мне всё это было нужно!" Правда, за очевидной неактуальностью - мачо не плачет! - была она моментально забита пинками в тёмный угол подсознанья.
   Но на лице Зотова всё же застыло выражение растерянности, густо замешанное на удивлении, и даже скупая мужская слеза хотела было пролиться, да заблудилась в трёхдневной щетине.
   Что поделать, судьба последовательно продолжала оставаться безжалостной сукой.
   9.
   Не только не умея объяснить словами связь между причиной и последствием происходящего, но и не имея возможности увидеть - в силу ограниченности своей более земной нежели небесной природы - хотя бы второе звено этой связи, бесстрашно бредёт по жизни человек.
   Бесстрашно, ибо не ведает.
   Но как не навредить, не видя и не ведая, естественному ходу событий? Как угадать мэйнстрим Божьего Промысла и оказаться не в самых худших Его учениках? На что уповать, когда Творец-хитрец врубает свой небесный лохотрон? Нет ответа. Но отсутствие ответа вовсе не означает отсутствия права задавать вопрос. Ведь если...
   - Как вас зовут? - вернула Зотова на грешную землю вызволенная, которая, как оказалось, никуда не ушла, не исчезла. И мало того, - подошла поближе.
   - В миру - Дмитрием, - удивлённо отозвался Зотов.
   - Спасибо Вам, Дима.
   - Не мне спасибо, а учителю Бодхидхарма, который стал великим, потому что не хотел быть великим, да Борьке Баркасу, который меня этим фокусам обучил, потому что хотел обучить меня этим фокусам.
   - Им тоже спасибо. Меня зовут Ириной. Ириной Эдуардовной. Возьмите, Дима, чемодан и идите за мной.
   Сказала голосом, не привыкшим к возражениям. Давала бизнес-леди. Мол, вот стою я перед вами - простая русская женщина. Мужем битая. Рэкетирами стрелянная. Живучая.
   Ну, и что оставалось делать Зотову - человеку без паспорта, без определённого места жительства, без жизненных целей и, в конце концов, без йогурта? Лечь на волны потока бытия равно отдаться ветру перемен в надежде, что куда-нибудь да вынесет? Реальный выход.
   - Идёмте-идёмте, Дима. У меня нет времени на общение с представителями органов правопорядка, - поторопила Ирина.
   - А у меня для общения с ними нет желания, - определился Зотов.
   Она, кстати, так и сказала - "органов правопорядка". Н-да... С этим её доводом, глядя на два лежащих и временно нетрудоспособных тела, Зотов не мог ни согласиться. Поэтому скоренько покатил вниз по ступенькам, вслед за всё уже решившей за него Ириной, дорожный чемодан, успевая, впрочем, с лёгким трепетом коситься на манящее движение её ладных бёдер.
   Сильная, нужно сказать, вещь. Завораживающая. Можно смотреть, не отрываясь, вечно.
   Как на огонь.
   И пропади всё пропадом!
   Ну, всё, - пусть события теперь сами крутятся, как связка ключей на пальце привокзального таксиста.
   На выходе в город к ним прыжками взволнованного кенгуру подскочил запыхавшийся яппёныш. С розовым букетом в зубах
   - Ирина Эдуардовна, простите, Бога ради. Пока цветы покупал, какой-то шакал колесо проколол, - заверещал оплошавший молодой человек.
   - Здравствуй, Виталий. Потом разберёмся. Знакомься. Это Дмитрий. Он сейчас очень меня выручил. И у него теперь из-за меня проблема. Он едет с нами.
   Когда загружались в вылизанное красное вольво, Зотов заметил, что запаска в багажнике, куда засунул он чемодан, закреплена канолевая. Абсолютно девственная. "Прокувыркался, видимо, парнишка с подружкой, - вот и припоздал децел", - решил про себя Зотов.
   - Куда? - спросил Виталий.
   - Сначала на двадцать девятый. Определим Диму. А после - в офис.
   - А правление?
   - Во сколько назначили?
   - В двенадцать.
   - Успеваем.
   По дороге все были при деле. Зотов с любопытством рассматривал Город, в который закинули его странноватые перипетии обезумевшей судьбы. Ирина отдавала Виталию распоряжения, - завтра она организует вечеринку для друзей по случаю своего рождения, и ей, - что вполне естественно, - хотелось, чтобы всё прошло на должном уровне. Виталий всасывал указания и старался соблюдать правила движения.
   Хорошо когда все при деле.
   Когда не все при деле, может случиться беспределье.
   И тогда может зазвенеть на пределе первой струной всё сущее...
   10.
   Райский уголок, куда привезли Зотова, представлял собой посёлок, состоящий из нескольких небедных коттеджей, расположенных на берегу, образованного рекой и лесом, залива.
   Один из особнячков предназначался Зотову.
   В качестве ночлега для бродяги? Постоялого двора для странствующего ваганта? Обители для одинокого монаха?
   Это уж, как фишка ляжет.
   В трёхэтажном доме с мансардой, множеством комнат, лоджией по периметру второго этажа, подземным гаражом, спутниковой антенной и прочим, входящим в обязательное меню подобного рода сооружений, не хватало нарисованного над входом герба, на котором Зотов предложил бы вывести девиз: "Всё как у людей". Waw!
   Впрочем, многого в этом доме не хватало.
   Ведь согласно "Корзине послушания", всякая хармия должна иметь: спальни, конюшни, башни, строения с одним заострённым верхом, склад, лавку, трапезную, этажное здание, аттик, пещеру, келью, помещение с очагом, кладовку с вечнозелёным помидором в глиняном горшочке, залу для сочинения уложений и залу для написания толкований, кухню, личные внутренние покои, помещение для прогулок, балкон для поедания мандаринов, закуток для чтения "СПИД-инфо", кладовку для хранения кисточек, каморку ожидания вдохновения, музыкальную шкатулку, вечный источник, встроенный шкаф для скелета, купальню с горячими ваннами, лотосовый пруд и павильон, из которого должны выходить четыре туннеля, с восьмью большими выходами и шестьдесят четырьмя дверьми в каждом. А ещё: на каждой стороне каждого из этих туннелей должно быть по сто одному помещению для воинов. А в каждом помещении должна стоять статуя обнажённой женщины. Так и где статуи? А?
   Виталий, который в качестве гида знакомил Зотова с пахнущим большими деньгами хозяйством, так пыжился от своей причастности к чужому богатству, что Зотов не удержался и спросил:
   - А павлины где?
   - Какие павлины? - удивился Виталий.
   - Птица такая румяная, с веером в заднице, - объяснил Зотов.
   - Нет, павлинов здесь нет, - смутился Виталий.
   - Значит, есть над чем ещё здесь поработать, - с видом знатока, покачал головой Зотов.
   Путешествуя по дому, они пару раз прошли мимо кабинета, где Ирина, сидя за столом, оснащённым всяческим оргжелезом, кому-то настойчиво телефонировала.
   Собственно, управились за каких-то полчаса.
   И когда ознакомительный инструктаж был закончен, а Зотов узнал главное - как запустить самурайский дизель-генератор, в случае аварии на электросети, прошли в гостиную - угоститься соком.
   Туда же спустилась и хозяйка.
   - Дима, вопрос решён, но нужно немного подождать. Ваш багаж прокатится в столицу. За ним присмотрят. Ну, а пока, я вас очень прошу, поживите в этом доме в качестве гостя, - "обрадовала" Ирина. - Вы не против?
   - Да, в общем-то, нет, - сдержал себя Зотов. - Всё лучше, чем в гостинице. Да и куда в открытый космос без скафандра.
   - Ну, и славно. Сторожа я предупрежу. Хозяйничайте и не скучайте. Поехали, Виталий.
   Знать, разостанюшки наступили. Зотов вышел проводить. Прощание было недолгим - его даже в щёчку не чмокнули. А жаль.
   "Я буду ждать тебя у отеля "Калифорния". Этой полночью. Ты слышишь, - этой полночью!" - крикнул он в сторону оседающего облака просёлочной пыли.
   Эх, как хорошо бы было, если б Виталий-бой уехал порожняком.
   Зотов был готов смиренно принять удивительною холодность Ирины, как предельную форму сексуальной раскрепощённости. Уж он бы очень постарался, и нашёл способ уткнуться в одну из её тёплых ложбинок, чтоб затаиться в ней, в ожидании сладостного забвения. А, дождавшись, - примириться со всем и вся.
   И примирить её.
   Хотя бы на время.
   Хотя бы на чуть-чуть...
   Но! - в России, как известно, секса нет, как нет его и выше...
   Впрочем, и без того всё радовало: запах смолы, фитонциды хвои, дробь дятла-самоубийцы. И золото на голубом. И эти бакланящие - туда-сюда, сюда-туда дурные чайки. И плеск воды, неудержимой в своём вечном желании размыть своей энергичной и перенасыщенной синевой одряхлевшие берега. И нагловатый ветер, загоняющий сардины облаков в записные книжки лысеющих графоманов. И воля, что означает лишь одно - я никому и ничего не должен.
   Ну так да здравствует фестиваль тотальной расслабухи!
   Зотов спустился к реке, вышел на самый край высокого дебаркадера и, схватившись одной рукой за кнехт, коснулся мутных вод. Желание побродить, яко по соху улетучилось. Арктика с Антарктикой! Пингвинизм дрейфующий!
   Но с любопытством дипломированного технаря, осмотрел шикарный катер, застывший на высоком лафете в ожидании желающих испытать силу мотора в битве с могучим течением реки - проверить, кто круче: дурные силы ума или слепые силы природы? Восьмиметровый "Four - чего-то там - 258" или полноводная сибирская река?
   При случае, может быть. Может быть..
   Когда вернулся Зотов в дом, в холле ему встретился мужик похожий на него, только с родинкой на правой щеке. Да фиолетовый принт на его футболке был уж совсем какой-то абракадабристый:
   ИАМИООМ
   Зотов, не задумываясь, показал незнакомцу средний палец.
   И в этот момент вдруг явственно ему почудилось, что где-то совсем рядом, чуть ли не над ухом, - усталый женский голос со вздохом тихо произнёс: "Как же я ненавижу эти зеркала... Они, лядины, множат сущности".
   Он огляделся, - никого. Только где-то что-то скрипнуло. Наверху будто ребёнок пробежал. Зановесочки вот так вот сделали своими крыльями... И сквознячком протянуло.
   Странно... Рано... Но...
   "Да брось ты, - сегодня хоть и пятница, но - восемнадцатое", - заставил он себя успокоиться.
   И развернулся к зеркалу спиной.
   Потусторонний клон тут же состроил ему рожу.
   Зотов этого уже, конечно, не увидел, и беззаботно направился в душ, где нагретая электротенами вода смыла с него дорожную грязь. И, заодно уж, - следы давнишних огорчений.
   Не обошлось без быта. Постирушки, - ой-ля-ля! Но здесь о низком мельком: с хозяйственной предусмотрительностью трижды холостяка Советского Союза, простирнул - пардон! - исподнее. Копайся, мол, теперь в моём белье любой, кто хочет. Моё бельё не грязно.
   Аккуратно развесил сушиться "все флаги в гости будут к нам", и ох как пожалел, что надел в дорогу подвернувшиеся под руку Lee, а не любимые Levi's. Ведь, когда натягиваешь штаны на голые - э-э-э-э - нервы, желательно, чтобы гульфик был на безопасных пуговках, а не на пугающей своим гильотинным свистом молнии. Ну, да ладно.
   И полегчало ему, Рыбе по горескопу, от воды. .
   Нахально развалившись на жёлтом кожаном диване в комнате для дорогих (sic!) гостей, ещё влажный Зотов потянулся к телевизионному пульту.
   Как-то пару лет назад его озарило, что в эфирно-эфемерном мире телевидения, где хорошие новости неликвидны, абсолютно не действуют законы диалектики - те, что со скрипом действуют в реальном мире. Который, впрочем, и существует, видимо, лишь для производства дурных breaking-news. Во всяком случае, за последние две тысячи лет здесь была только одна хорошая весть - Благая.
   С тех пор, как Зотов это понял, он и не ждал откровений от ящика. Но к пульту потянулся.
   По поводу этого общего места можно долго дискуссировать, но кто будет спорить, что один из философских законов в трёхцветном мире вакуумной трубки уж точно не фурычит: количество телевизионных каналов упорно не желает переходить в их качество. Хоть три тарелки подключи. Можно насиловать пульт до кровавых мозолей на большом пальце, но - ничего для души и для ума - ничего.
   Сплошняком - по всем сорока восьми (ста сорока восьми! тысяча ста сорока восьми!) каналам - информационный мусор, отделённый тонкими прокладками рекламы от бесконечных сериалов.
   Останкинское шило безустанно транслирует своё мыло. И эти ещё - через спутники.
   Хотя телевизионных дел мастера утверждают, что эстетика их продукта коррелирует со спросом.
   Им виднее.
   Они на башне.
   Правда, вот про зверюшек у них - это... да! И вот ещё этот японский канал, где по экрану все двадцать четыре часа плавают аквариумные рыбки...
   Читатель, не обращай внимания. Обычный белый шум. Между делом. Всякий из нас любит (белым шоколадом не корми) отметиться по поводу нищеты духа родного телевидения.
   Да что-то никто при этом телевизор свой постылый на помойку не выкидывает.
   А? А-а-а! А потому что боимся.
   Ох, как, на самом деле, все мы боимся остаться наедине со своими собственными мыслями. Пустыми мыслями. Мерзкими
   И глядим, смотрим... всматриваемся в это омертвляющее мерцание - прямую трансляцию Конца Света. Не из-за того, что там что-то интересное, а потому что мы сами себе стали неинтересны...
   А с широкого экрана телевизора уже дышал, разнежась и заголясь, жаркий июльский полдень - пора загара, канун покоса, самое время резать веники для банных экзекуций.
   Фатаморганил горячую взвесь неподвижного воздуха безмятежный пахучий денёк, что поднялся в розовой пелене утренней зари вместе с журавлиным клёкотом в безупречное родное небо, и теперь со своего высокого - взявшего ноту си диез зенита глядит с любопытством, по-кошачьи жмурясь от ярких софитов, на то, как устало шагает куда-то по звенящему налитому лугу до смерти уставший Зотов добровольный невольник-печальник среднерусской широты души и конституционной долготы перед Родиной. Воин Бездонного Окопа. Стражник Корявых Пределов. Защитник Всего, Чему Не Бывать. Солдат Всех Проданных Армий.
   Он именно шагал, а не шёл, ибо каждый шаг требовал от него усилий, и с каждым шагом - всё больших. Но всякий раз, тем не менее, он твёрдо ставил в траву кованные армейские ботинки, выбивая из её сочной зелени фонтаны брызг, состоящих из саранчи, кузнечиков, цикад и прочей попрыгучей дряни.. Что говорится, - шагал твёрдой поступью.
   Но промок здорово, - пот бежал по всему организму. А по желобу на спине, за которым зачехлён меч позвоночника, так вообще журчал в три ручья. До самого хвоста.
   Просто одет был Зотов явно не по сезону. Зачем-то в зимний камуфляж. А ещё вот что. На его спине, был прилажен неподъёмный, огромных размеров вещевой мешок, чем-то - сволочь! - туго набитый.
   Ну, а помимо этого мешка-горба, а также вёрст, звёзд, репейника и цветочной пыли, примостилось на Зотове и свисало со всех сторон, как с коренастой новогодней ёлки, всё то, что делало русского офицера непобедимым. А именно: противогаз в походном положении, полевая сумка, общевойсковой защитный костюм, фляга с водой, сигнальные флажки в чехле, фонарик на ремешке, бинокль в футляре, пистолет в кобуре, плащ-накидка на лямке, радиостанция Р-147 в комплекте, защитного цвета каска, танковый шлемофон, сапёрная лопатка и ещё торчал из-за пазухи - план личной работы на месяц о сорока восьми листах.