Серегин Михаил. Жажду утоли огнем

   – Ты что предлагаешь, Николаева?
   Вопрос Грэга вернул меня к действительности, которая заключалась в том, что Игорек сидел красный как рак, а Грэг смотрел на меня в упор и ждал ответа. Судя по всему, Игорек ему уже ответил...
   Отвечать мне, собственно говоря, было нечего, ни одной идеи у меня в запасе не было, кроме Ларисы Чайкиной, которую я ему и под расстрелом не сдала бы...
   «Будь что будет...» – подумала я.
   – Я предлагаю дать нашему террористу имя, – сказала я и уже приготовилась к какому-нибудь ядовитому замечанию, ставящему под сомнение мою профессиональную пригодность как психолога.
   К моему удивлению, Григорий Абрамович отнесся к моему предложению заинтересованно.
   – Хм, предложение Николаевой только на вид глупое, – заявил он. – По-моему, в нем есть смысл. Ты как считаешь, Игорь?
   Игорек, по-видимому, получил только что на полную катушку и готов был сейчас с чем угодно согласиться, даже с приказом неделю читать устав спасательской службы вместо детективных романов.
   – Я поддерживаю Николаеву, – сказал он. – А то что мы все – «он», «террорист», «преступник», «псих»... Мы скоро друг друга понимать перестанем...
   – Ну, вот этого, я думаю, никогда не произойдет, – возразил Грэг. – Но смысл в ее предложении, без сомнения, есть...
   Он посмотрел на нас с Игорьком, приглашая высказываться.
   – Ну, и как же мы его окрестим?
   Игорек рванулся вперед. Опять меня опередить хочет. Его желания часто бегут впереди его разума. Ну, что ж, послушаем...
   – Как бы мы его ни окрестили, – заявил он, – это будет кличка, не больше не меньше. В ней будет содержаться только информация о нашем к нему отношении. От этого предлагаю и отталкиваться... «Псих», по-моему, достаточно точно его характеризует...
   – А какие у тебя основания считать его психически ненормальным? – возразил Грэг. – Освидетельствование его никто не производил... Ты тем самым навязываешь нам версию, ничем пока не подкрепленную.
   – Да на такое способен только откровенный псих! – стал горячиться Игорек.
   – Это только твое мнение, но не факт... – перебил Грэг. – Эх ты, мистер Марпл!
   Игорек опять покраснел. Вот если бы его назвали именем его любимой английской старой леди просто, без всяких там «эх ты», он был бы, наверное, очень доволен... Посчитал бы это комплиментом...
   – А ты что скажешь? – повернулся Григорий Абрамович ко мне.
   – Игорь, наверное, не прав только в одном, – сказала я. – В имени этого человека должно выражаться не наше к нему отношение, а наше о нем представление... Кое-что о нем мы все же знаем. Он ненавидит людей науки, пишет на своих бомбах странные буквы «СБО», бомбы свои изготавливает сам... Что еще?
   – Роддом зачем-то взорвал и поликлинику... – добавил Игорек. – Еще – живет он, скорее всего, в Тарасове, здесь взрывов было больше всего, но посылки любит посылать по почте. И не только по тарасовским адресам... А что? Давайте его «Почтальоном» назовем!
   – Нет, Игорь, он же сам посылки своим жертвам не доставляет, – опять возразил Грэг, – значит – уже не «Почтальон».
   – Ну, не знаю тогда... – буркнул Игорь, обиделся, наверное, – два его предложения не прошли...
   – А еще он иногда пишет своим жертвам письма, – напомнила я. – Григорий Абрамович, у вас есть копия одного письма, того, которое сохранилось... Давайте еще раз посмотрим...
   Грэг полез в свой стол и вытащил из ящика лист бумаги с ксерокопией письма. Оно было отпечатано на машинке. Я сразу же посмотрела на Григория Абрамовича, но он покачал головой. Дело в том, что, судя по шрифту и скачущим вверх и вниз буквам, машинка была старая. Достаточно старая, чтобы служить еще в советское время в каком-нибудь учреждении. А тогда каждая пишущая машинка стояла на учете и была занесена в картотеку...
   – Машинка списана в девяностом году и сдана в утиль завхозом института прикладной математики Тарасовского госуниверситета. Завхоз умер год спустя от рака легких в возрасте семидесяти пяти лет... С этой стороны – чисто... Ты лучше прочитай, что там написано, стиль оцени... Кто-то говорил, не помню, кто именно, что стиль – это человек. Иногда многое можно понять о человеке по тому, как он пишет, какие слова употребляет...
   – «Уважаемый коллега! – прочла я. – В знак признания ваших заслуг как выдающегося педагога, выдающегося ученого примите мои самые искренние поздравления! Я уверен, что от таких, как вы, зависит будущее науки – самой мощной интеллектуальной силы нашего времени. Общество, которое построят ваши ученики, будет свободно от всяких ограничений со стороны нашего вечного общего врага – природы! От вас, от ваших учеников зависит, чтобы оно не было похоже на то страдающее язвами и пороками современной цивилизации общество, которое я изобразил в этой книге. Примите от ее автора скромный подарок, который вы сумеете, я уверен, оценить в должной мере и почувствовать всю смертоносность современной цивилизации, всю взрывоопасность ее состояния... Действительный член РАН Федосеев...»
   – Что-то я не понял последнюю фразу, – сказал Игорь. – Он же там прямым текстом о взрыве предупреждает! Ну, наглец!
   – Ничего он не предупреждает, – возразил Грэг. – Издевается он, только и всего.
   – У меня появилось такое соображение, – подала я свой голос. – Письмо, как мы знаем, писал тот, кто прислал бомбу. Мне кажется, он должен был хорошо знать профессора Мартыненко. О том, что приближается его юбилей, в газетах вряд ли писали... А тут точно оценен его вклад в развитие науки. Отдан приоритет его преподавательской деятельности перед наукой, что полностью соответствует действительности. Что, если это один из его коллег по университету?
   Григорий Абрамович поморщился.
   – Маловероятно, но проверить придется. Сколько человек работает на мехмате?
   – Сто двадцать шесть, включая ассистентов, аспирантов и лаборантов, – отрапортовал Игорек.
   – А ты откуда знаешь? – удивился Грэг.
   Игорек опять густо покраснел. Нет, положительно, везет ему сегодня!
   – Так... Училась там в аспирантуре одна моя знакомая...
   – Ты и займешься этим. Проверишь всех, кто сталкивался по работе с Мартыненко, поищешь, не было ли у кого причин желать его смерти...
   – Григорий Абрамович, у меня идея появилась, – я даже привстала на стуле, такой интересной показалась мне моя мысль. – Каким образом в сознании этого человека соединялись ненависть к людям науки с ненавистью к поликлиникам и роддомам, мы, конечно, не знаем, но чтобы искать его в окружении профессора Мартыненко, нам этого и не нужно. Необходимо только узнать – не пересекался ли кто-нибудь из людей, которые его знали, с той же поликлиникой и тем же роддомом! Это уже была бы зацепка!
   – С роддомом связаны те, кто в нем работает или работал, – тут же отозвался нетерпеливый Игорек, – и женщины, которые в нем рожали.
   – Добавь сюда младенцев, которые в нем родились, – дополнила я, – и первой в список включи меня. Я тоже родилась у вокзала, правда еще в старом здании роддома... Но убийца-то тоже – не младенец...
   – Учитывая, что в Тарасове всего шесть родильных домов, минус приезжие, минус те, кто родился в других городах... – бросился прикидывать Игорек. – Остается проверить всего примерно десятую часть населения Тарасова... То есть чуть больше ста тысяч человек... А может быть – чуть меньше. Короче – около ста тысяч... Силами всего управления – год работы.
   Возникла пауза. Потом Игорек решил уточнить результат своих блиц-подсчетов:
   – Это – если работать по двадцать четыре часа в сутки...
   Грэг внимательно посмотрел на него, потом на меня и сказал укоризненно:
   – Напрасно ты нам тут цирк устраиваешь, Игорь. Ольга как раз этим и займется. Только задачу мы ей слегка ограничим. Нужно будет проверить, нет ли точек соприкосновения у тех, кто знал профессора Мартыненко, с теми, кто рожал в этот день в этом злополучном роддоме... Это уже гораздо меньше ста тысяч человек... Я думаю, за пару дней можно справиться...
   Я приуныла. Веселое задание, ничего не скажешь... Ворочать бумаги и не видеть ни одного реального человека. Я привыкла с людьми работать все же, а не с бумагами... Основа моего метода – прежде всего общение с человеком, а из этого возникает уже все остальное – мнения, версии, предположения, заключения и выводы...
   На этом наше первое совещание закончилось, как и первый день неожиданно свалившегося на наши головы расследования... Григорий Абрамович отпустил нас отдыхать. Я попросила Игорька позвонить к себе домой, узнать, как там Лариса. Самой мне очень не хотелось разговаривать с Сергеем. Даже думать о нем я не хотела.
   Игорь передал, что обстановка там, по выражению врача, терпимая. Признаков начинающихся родов не наблюдается. Лариса ведет себя спокойно, уходить никуда не порывается. Ночь, как он предполагает, пройдет спокойно. Я успокоилась и поехала домой, а Игорь отправился ночевать к маме, язвительно поблагодарив меня на прощание за предоставившуюся ему возможность посетить любимую мамочку, которая жила на самой окраине, – два автобуса с пересадкой плюс десять минут пешком... Вот и отлично – пусть навестит свою старушку, не слишком часто он это делает в свои тридцать лет...
   ...Ночь показалась мне просто-таки рекордно короткой. Не успела я заснуть, как прозвенел будильник, намекая, что пора вставать. Я даже удивилась такому странному явлению. Последнее время мне, наоборот, заснуть удавалось далеко не сразу, и ночь обычно тянулась, словно не август на улице, а, как минимум, декабрь.
   Как я ни старалась появиться в управлении первой, пришла только третьей. Кавээн с Григорием Абрамовичем были уже на месте, не хватало лишь Игорька, но мы все уже знали: когда Игорек попадает в гости к маме, он всегда опаздывает минимум на час... Жалеет она его, будильник всегда переводит, чтобы сынок получше выспался. Грэг смеется над Игорьком, но не наказывает...
   За тот час, пока не было Игоря, я успела кучу дел переделать... Достала в горздравотделе список сотрудников второго родильного дома. Их оказалось больше сотни... Выяснила, куда перевезли документацию на рожениц из взорванного роддома, и раздобыла себе ксерокопии списков рожениц, поступивших за последние десять дней, предшествовавших взрыву... Их тоже получилось больше сотни... Несколько минут размышляла, не поехать ли мне на мехмат и не раздобыть еще и список сотрудников факультета... Но потом отказалась от этой мысли – единственно потому, что не захотела портить настроение Игорьку.
   Он же непременно сочтет, что я сделала это специально, чтобы навредить ему в глазах Грэга. К своему рейтингу в группе Игорек относится очень болезненно... Ему всегда хотелось быть первым. Может быть, именно поэтому он оказывался чаще всего вторым или даже третьим? Похоже, Игорек плохо усвоил одно из правил неписаного Кодекса спасателей, которое гласит: «Не старайся доказать, что ты работаешь лучше всех. Просто помни об этом».
   Вместо того чтобы перебегать Игорю дорогу, я поехала навестить Ларису, посмотреть, все ли с ней в порядке. Хоть Григорий Абрамович и сказал, что его ночью никто по этому вопросу не беспокоил, я все же хотела убедиться сама, что мне тоже пока нечего беспокоиться... Возможно, была у меня и другая причина туда съездить, но я не хотела в этом признаваться даже самой себе...
   – Проходи, – сказал мне Сергей, открыв дверь на мой звонок. – Она тебя ждет.
   – Подожди, Сережа, – неожиданно для самой себя сказала я, задержав его в коридоре. – Я хочу тебя рассмотреть...
   Вероятно, он внутренне напрягся, но я не в состоянии была это заметить и понять. Я видела перед собой его лицо, которое я так когда-то любила и целовала... Его глаза, его взгляд, который часто растворял мою волю как воск и подчинял себе, заставлял делать все, что он захочет. И мне нравилось ему подчиняться...
   Нравилось чувствовать себя его рабыней, его вещью... Я забывала о себе совершенно, я воспринимала себя как бы со стороны, вернее, не со стороны, а его глазами... Я была той, которая приносит ему удовольствие, и это очень сильно меня возбуждало...
   Но проходили какие-то мгновения, что-то менялось то ли в его взгляде, то ли во мне самой, и хрупкий мир радости и наслаждения рушился у меня на глазах... Я боялась этих минут. Во мне начинало подниматься раздражение из-за его власти надо мной, и власть эта тут же кончалась. Я оказывалась свободна и неприступна. Я начинала смеяться над ним, даже – унижать его... А он иногда соглашался на это, а иногда начинал резко сопротивляться, и все заканчивалось самым банальным скандалом... То он уходил, то я убегала, ходила по улицам, совершенно ни о чем не думая, с единственным желанием в душе – чтобы, когда я вернусь в свою квартиру, его там не было...
   Сейчас я смотрела в его глаза, и мне до жути близкими показались те радостные и мучительные месяцы, что мы прожили с ним вместе... А что, может быть, попробовать вернуть все назад?..
   Сергей усмехнулся. Понял ли он меня без слов, или я произнесла последнюю фразу вслух, не могу сказать... Если и произнесла, то не заметила этого. Но его усмешка вызвала во мне целую бурю ощущений. Я была возмущена до глубины души этой его усмешкой. Как он смеет смеяться над моим желанием! Это, в конце концов, мое желание, и я ему его не навязываю! Пусть живет с кем угодно – с кем хочет или не хочет, – это его дело... Но вот смеяться надо мной не нужно! Я была сильно зла на Сергея...
   И все же сквозь эту злость пробивалось какое-то полузабытое воспоминание... Эта его усмешка, с которой он смотрел на меня, когда я лежала перед ним на кровати, смотрел несколько секунд, прежде чем ко мне склониться... Я просто сходила тогда с ума от этой его усмешки... И мне хотелось лишиться совсем собственной воли и стать послушной игрушкой в его руках, только приносить и приносить ему радость... И умирать от жгуче-сладкого чувства, которое меня в такие моменты охватывало...
   Но сейчас это было слишком глубоко, сейчас я чуть не влепила ему пощечину за эту его усмешку... Еще бы секунду продолжала на него смотреть – точно влепила бы... Но я все же успела отвернуться и взять себя в руки... Я прекрасно помню, чем раньше заканчивались эти пощечины. Сергей поднимал меня на руки, забрасывал себе на плечо и нес в спальню. Я совершенно искренне колотила его по спине кулаками, дергала ногами, которые он крепко держал, пыталась даже выдирать его всегда коротко остриженные волосы... Но вся эта моя вспышка гнева длилась недолго. Он бросал меня на постель, сдергивал с меня одежду и... И усмехался...
   Я почти бегом помчалась к Ларисе в комнату, чтобы не испытывать судьбу. Кто знает, чем все закончится, если я сейчас и вправду влеплю ему пощечину?.. Постелью или свернутой шеей? Кое-какие приемы спецобороны я все же неплохо помню и могу исполнить вполне эффективно, особенно, если меня разозлить, а ему это уже удалось...
   Лариса принялась меня ругать... Я даже не поняла, что произошло. Я уже не чувствовала, что она относится ко мне, как к своей школьной подружке... Она говорила какие-то странные не только для взрослого слова, но и в устах восьмиклассницы они прозвучали бы нелепо... Я замерла, не зная, как реагировать.
   Как я поняла чуть позже, это было самая лучшая реакция с моей стороны. Лариса строго меня отчитывала за какие-то детские шалости. У меня появилось четкое ощущение, что она считает себя то ли моей матерью, то ли старшей сестрой... Нет, пожалуй, не так. Она по-прежнему не считала себя взрослой женщиной. Но и на восьмиклассницу уже не была похожа... Судя по ее словам, по тому, как она строила фразы, ей можно было бы дать лет... наверное, шесть. В сочетании с ее огромным колышущимся животом это было просто какое-то жуткое зрелище!
   Лариса вдруг потеряла ко мне всякий интерес, взяла на столе у Игорька фломастеры и начала рисовать в его же блокноте, который тоже лежал на столе... Это был типично детский рисунок... Гипертрофированные цветы, кукольные физиономии, которые были больше похожи на персонажей из фильма ужасов, какие-то животные, в которых с одинаковым успехом можно было узнать и кошек, и собак, и даже коров...
   Я вдруг поняла, кем она меня теперь считает. По-прежнему – своей лучшей подружкой. Но на этот раз, в полном соответствии со своим воображаемым возрастом – куклой!
   Кошмар какой-то! Ей рожать давно уже пора, а она стремительно впадает в детство... Что же, так и дальше будет продолжаться? Она же до младенческого возраста дойдет и перестанет вообще что-либо понимать. В ее голове хранится вся информация о том, что она чувствовала, как себя вела, что делала с самого раннего возраста, с момента появления на свет и даже раньше... Мне стало жутко...
   Чем же все это закончится?.. И, главное, что же делать мне в такой ситуации?..
   Воспользовавшись тем, что она сидела склонившись над своим рисунком и ничего вокруг не замечала, совсем по-детски увлекшись своим занятием, я выскользнула из комнаты... Сергей сидел на кухне, глядя в пол. Я вспомнила, как он гнал нас от детского отделения спасать женщин, оставляя младенцев на произвол судьбы. Господи! Еще одна психологическая проблема! Переживает теперь. Думает, правильно ли поступил тогда, в роддоме... А может быть, я ошибаюсь, может быть, это он обо мне думает?
   Да пошел он, в конце концов, к черту! Взрослый мужик. Не впадет же и он в детство, как Лариса... Вот и пусть сам выбирается, как умеет. Его всегда раздражала моя профессия спасателя. Вот и пусть теперь спасает себя сам... Господи, но что же делать-то с Ларисой?..
   – Сергей, – я тронула его за плечо. – Я никогда тебя об том не спрашивала...
   Он поднял на меня измученный взгляд. Но я смотрела на него жестко и совсем без жалости, до которой мужчины так часто падки...
   – Ты знаешь какие-нибудь детские песенки? Ну, колыбельные, там, или что-нибудь из мультфильмов?
   В его взгляде появилось недоумение.
   – Вспоминай, – сказала я. – Очень скоро может понадобиться... Если что-то случится, мне звони обязательно, – крикнула я уже из дверей.
   Он не ответил.
   ...Игорек появился минут через пять после того, как я вернулась в управление. Вид у него, однако, был вовсе не виноватый, как обычно бывало после его опозданий, а какой-то... интригующий.
   – Ты чего, блудный сын, именинник сегодня, что ли? – спросил его Кавээн. – Ну так с тебя бутылка после дежурства...
   Игорек встал в торжественную, на его взгляд, позу и объявил нам всем:
   – Увлечение противоположным полом, было бы вам известно, таит в себе самые непредсказуемые для мужчины неожиданности...
   – А вот твое очередное опоздание, Игорь, – перебил его Григорий Абрамович, – неожиданность вполне предсказуемая.
   – Извините, командир. – Игорь щелкнул каблуками и склонил голову. – Я как раз сегодня собирался удивить вас всех и прийти вовремя...
   – Не получилось, надо полагать? – усмехнулся Абрамович.
   – Да, именно – не получилось. Но я сегодня понял важную для себя вещь – если природа наградила тебя повышенным интересом к женскому полу, не старайся ему сопротивляться, и будешь вознагражден.
   Кавээн хохотнул.
   – Уж что-что, а наградить человека кое-чем, это они могут.
   – Дядя Саша, ты пошляк! – возразил ему Игорек. – Я имел в виду нечто совершенно иное. Нечто сугубо профессиональное...
   Григорий Абрамович давно уже поглядывал на Игорька с интересом, уж слишком непривычно он себя вел. Он прищурился, пристально глядя на него, и стал похож на охотничью собаку, которая делает стойку на дичь. Если, конечно, можно себе представить лысую собаку, да еще в больших роговых очках.
   – Ну-ка, хватит паясничать, рассказывай толком, что ты там новенького узнал...
   – Унюхал, Абрам Григорич! – восхитился Игорек, и я только сейчас сообразила, что он не совсем трезв. – Вот что значит опыт! Не то, что вы... Я сегодня познакомился с такой девушкой! В автобусе с ней ехал. Я на работу, а она на лекцию... А в результате – оба оказались в... баре! Да! И выпили по паре коктейлей... Это у вокзала, недалеко, кстати, от того самого роддома... Оленька, у нее такие глаза! Клянусь, они мне показались даже больше, чем стекла от противогаза... Впрочем, я опять не совсем о том говорю, извините...
   Он закрыл глаза, глубоко вдохнул, потом замер, сосредоточился и, когда открыл их снова, показался мне намного трезвее.
   – Она рассказала мне, почему не хочет идти сегодня на лекцию, и это, представьте себе, оказалось главным во всем нашем мимолетном знакомстве. Ибо... Хм, какое красивое слово... Ибо... Ибо, пораженный этой новостью, я впал в глубокую задумчивость и не заметил, как девушка меня покинула. А адрес ее или телефон я не успел спросить. Помню только, что ее зовут Марина. Или Наташа. Какая, впрочем, разница... У нее такие глаза! Впрочем... Что это я заладил – впрочем да впрочем... Она сказала мне, что вчера их профессор, фамилию его не помню, помню, что по генетике, отмочил корку! Это она так сказала – отмочил корку! Он прямо на лекции заявил, что какой-то шутник прислал ему письмо. В письме, написанном, как он сообщил очень грамотным языком, что для студентов-медиков, вообще-то нехарактерно... Так вот, в письме была угроза! Его обещали взорвать, если он не прекратит свои исследования по проблеме выращивания из донорской клетки внутренних органов человека. Он что-то там выращивает у себя в пробирках... Вспомнил, она сказала, что профессор пытается из одной клетки вырастить мозг человека. И у него что-то даже получается... Профессор искренне считает, что это шуточки студентов...
   Мы, честно говоря, были поражены. И, конечно же, не тем, что Игорек напился в рабочее время. Террорист перешел к столь активным действиям, что останавливать его нужно немедленно. Он, судя по всему, не остановится, – кто знает, сколько бомб у него уже готовы... Не успокоится, пока все их не разошлет по белу свету...
   – Григорий Абрамович, – сказала я, – разрешите, я попробую через телевидение установить с ним контакт... Мы не можем сидеть на месте и ковыряться в его делах по прошлым взрывам, когда он намечает себе новые жертвы, и ждать, когда появится сообщение о новом взрыве...
   – Насколько я понимаю, охрану профессора мы сами обеспечить не сумеем, – сказал Грэг. – Хотим мы этого или не хотим, а придется поставить в известность наших друзей из ФСБ и сообщить им эту информацию. Игорька туда не пошлешь, придется, Оля, тебе навестить своего знакомого майора Нестерова и передать утренние наблюдения нашего любвеобильного Игоря... А оттуда поезжай на телевидение, я позвоню главному редактору службы информации, договорюсь с ним. Возможно, небольшое интервью тебе придется дать, так ты там осторожно, лишнего не говори... Впрочем, сама, Оля, конечно, понимаешь...
   Вернулась я часа через три, порядком измочаленная несколькими дублями записи моего обращения к террористу. Никогда не думала, что выступление перед несколькими миллионами зрителей, которые тебя напряженно слушают, может оказаться столь тяжелой работой. А что слушать меня будут напряженно, я не сомневалась. История со взрывами уже выползла наружу из сейфов ФСБ, обросла подробностями, в которых трудно было отличить правду от вымысла, количество погибших от взрывов росло просто с каждым часом и уже перевалило все разумные пределы. В одном роддоме, как могла вам сообщить любая пенсионерка, встреченная вами в магазине, погибло не меньше полутора тысяч только что родившихся младенцев, которых раскидало взрывной волной по всему кварталу... Чтобы оценить буйство фантазии тарасовских пенсионерок, вам достаточно вспомнить, что число это завышено всего-то раз в сто...
   Поэтому я не сомневалась, что сегодня стану «звездой» тарасовского телеэкрана... А вот майор Нестеров отнесся к моему сообщению почти равнодушно. Он, конечно, поблагодарил, но по его взгляду я понимала, что проблема безопасности профессора из мединститута его не волнует. Наверное, его больше беспокоил вопрос о том, «свободна» я или «занята», как это они называют... Я имею в виду мужчин нестеровского типа. Которые никогда не посягают на нас, «занятых» женщин. Меня такие поклонники просто раздражают, хотя я ничего не имею лично против майора Нестерова. Просто он мне неинтересен... И еще я подозревала, что ему и самому хорошо известно о случае с профессором-медиком, но передо мной он ломает комедию. А если так, то за намеченной террористом жертвой давно уже ведется наблюдение... Ну и хорошо, ничего другого мне, собственно, и не нужно.
   В управлении я стала свидетельницей спектакля, главным героем которого стал Кавээн. Он сегодня выступал в роли, в которой я его еще ни разу не видела. Я уже говорила, что Кавээн – специалист по распределению гуманитарной помощи. Делает это он очень просто. Подгоняет к стоящему на запасной полосе авиагрузовику «КамАЗ», собирает у толпящихся уже около самолета «стервятников» разнообразные приказы и решения, подписанные кем угодно, это его не интересует, – и рвет эти бумаги у них на глазах. Затем встает на трапе в грузовой отсек и ждет, когда самый возмущенный из них полезет с ним разбираться.