Страница:
Разбирается Кавээн всегда конкретно – спускает этого самого возмущенного с трапа вниз головой. Возмущение у того сразу же проходит, а одновременно значительно редеет группа желающих поживиться гуманитаркой. Пару раз в него стреляли. Но Кавээн оба раза сумел уберечься от пули и одного из стрелков сдал в уголовку... Разогнав «стервятников», Кавээн загружает «КамАЗ» и звонит в управление Грэгу, тот высылает пару спасателей из числа своих старых приятелей, и они конвоируют машину непосредственно к месту расположения пострадавших, а не на какой-нибудь промежуточный склад, как это делается во всех остальных случаях. А Кавээн остается в самолете – загружать следующий «КамАЗ». В результате эффективность использования гуманитарной помощи возрастает процентов до восьмидесяти вместо обычных двадцати, когда этот процесс происходит без участия дяди Саши. Хотя и он уследить за всем абсолютно, конечно, не может...
Он сам прекрасно понимает, что гуманитарку все равно воруют, не на аэродроме, так в другом месте, и устраивает иногда самую настоящую облаву на таких вот мелких, по сравнению со «стервятниками», воришек. Кавээн называет их «хорьками»...
Одного такого «хорька» он и приволок сегодня в управление. Кавээн выловил его у областной детской больницы, куда распределили большую часть матерей с детьми из числа пострадавших в роддоме, с двумя огромными ящиками. В одном оказались медикаменты, в другом – детское питание. Лекарства Кавээн передал в больницу, а ящик с детским питанием заставил «хорька» прихватить с собой в управление... И теперь занимался процессом «перевоспитания посредством детского питания», как он объяснил...
«Хорек» оказался пацаном лет семнадцати, одетым вполне прилично, по его понятию, – в темно-зеленую борцовскую майку с огромными вырезами под мышками и адидасовские спортивные штаны. Вероятно, он считал себя крутым парнем, по крайней мере до того, пока не встретился с Кавээном. С тех пор впал в детство. Так можно было подумать, глядя, как он поглощает детское питание под присмотром дяди Саши... Потому что выражение лица у него при этом было самое бессмысленное, младенческое...
Григория Абрамовича в управлении не было, и никто Кавээну не мешал развлекаться. Впрочем, сам он это считал не столько развлечением, сколько осуществлением справедливости...
«Хорек» обладал довольно накачанной фигурой, мышцы его плеч могли бы произвести на неопытного в таких делах человека впечатление – они бугрились и очень живописно ходили волнами, когда парень наклонялся над ящиком, чтобы достать из него очередную баночку какой-то молочной смеси и вытряхнуть себе в рот... Но на Кавээна его фигура, очевидно, не произвела никакого впечатления, поскольку под каждым глазом у «хорька» красовалось по синяку.
Кавээн сидел напротив него с другой стороны коробки и следил, чтобы «хорек» не халтурил и дочиста вылизывал баночки...
– Ешь, козел, ешь! – приговаривал Кавээн. – Ты еще молодой, это для таких, как ты, как раз... Еще здоровее будешь... Дочиста вылизывай, шакал! Или я тебе эту банку в зад засуну вместе с теми, которые ты не осилишь... Все засуну, что в ящике останется...
«Хорек» дико посмотрел в ящик с детским питанием. Там оставалось еще не меньше двух сотен баночек, аккуратно упакованных с помощью картонных стеллажей-прокладок. Он смог осилить пока только несколько верхних рядов. Вид у Кавээна был такой, что даже я на мгновение поверила в то, что он осуществит свою угрозу по поводу недоеденных «хорьком» банок... А уж тот, особенно после синяков, автором которых наверняка был Кавээн, уже, наверное, не сомневался, что содержимое ящика ему придется, так или иначе, осилить полностью. Его уже заметно мутило, но он продолжал открывать баночки и выскребать их ложкой себе в рот... Глотать он себя заставлял с трудом, изо рта текло по подбородку, по шее, по груди.
– Дядь Саш, – сказала я, – ты зачем зоопарк тут устроил?
– А что ж мне, отпускать его, что ль? – удивился Кавээн. – По закону я его привлечь не смогу за эти два ящика, это не кража, ему их просто по ошибке выдали. А он вовремя появился там, где нужно, чтобы эта ошибка состоялась, так ведь, а, козлик? Тебе зачем детское питание понадобилось, а? Продать его хотел? Заработать на халяве, а?
Парень помотал головой.
– Я думал, в этом ящике тоже лекарства... – пробормотал он сквозь булькающее во рту детское питание, брызгая им во все стороны.
– А это и есть лекарство! – подтвердил Кавээн. – От жадности. Ты давай, давай – не отвлекайся, я до утра ждать не буду, пока ты это все осилишь... Жри, сволочь! Скажи спасибо, не сухое молоко тебе попалось... Или соски детские... Ты бы у меня, козленочек, год соску изо рта не вынимал, все мусолил бы...
«Хорек» всхлипнул и принялся за новый ряд банок. Я прикинула на глаз... Да ему всего-то предстояло осилить литров пятнадцать... С помощью Кавээна он с этим вполне справится...
Спас «хорька» от всего содержимого ящика Григорий Абрамович, который прикрикнул на Кавээна, чтобы тот прекратил это безобразие, потом нашел пару каких-то сержантов из полка ГО, невесть зачем ошивавшихся в управлении без дела, и приказал им сопровождать «хорька» вместе с остатками того, что он не доел, обратно в больницу.
Парень даже не обрадовался этому известию, он не мог уже ни радоваться, ни огорчаться, у него наступил период, когда его организм готовился физиологически ответить на атаку с применением детского спецпитания. И парню было уже не до эмоций, он, судя по его мечущемуся взгляду, мечтал об укромном месте где-нибудь во дворе управления. Но злорадствующий Кавээн еще задержал его в дверях и приказал сдать питание главной медсестре больницы под расписку, а расписку принести ему – не позже, чем через час. И чтобы никаких, мол, иллюзий по поводу ощущения свободы и «послать всех подальше» – личность «хорька» была установлена, Кавээн знал его адрес...
– Развлекаемся? – хмуро сказал Грэг. – Твое обращение к террористу уже три раза передавали, а вы тут дешевый цирк устраиваете! Ты, Александр Васильевич, застоялся, что ли? Энергию девать некуда?
Не знаю, как отреагировал на эти слова Кавээн, потому что стояла опустив голову и краснела. Что это я, в самом деле, о главном и не думаю вовсе! Я промучилась полдня перед камерой, пытаясь найти нужную интонацию для обращения к террористу, и даже не посмотрела, как она вышла в первый раз в эфир... Было немного стыдно...
Григорий Абрамович включил телевизор. Шли местные новости, и моя очередь должна была наступить, как мне обещал режиссер, где-то в середине программы, после политики и объявления курса доллара...
Каково же было мое удивление и возмущение, когда я увидела на экране диктора, беседующего... с майором Нестеровым. Я сразу поняла, откуда у Григория Абрамовича раздражение, с которым он появился в управлении, – вовсе не самодеятельная борьба Кавээна за установление справедливости была ему причиной! Нам опять перебежали дорогу. Быстро работают, подлецы! У меня появилось подозрение, что Нестеров просто следил за мной после того, как я отправилась от него на телевидение...
На экране Нестеров был просто олицетворением деловитости и готовности приложить все силы для того, чтобы найти человека, который стал причиной паники в городе. Он говорил в основном общие фразы, которые принято говорить в подобных ситуациях, но вид у него был очень уверенный, и он вполне мог создать впечатление у зрителей, что ФСБ работает очень плодотворно.
«Странно, – подумала я, – Грэг сказал, что передавали именно мое обращение... Как же они состыкуют выступление Нестерова и мое?»
Диктор попрощался с Нестеровым и скороговоркой объявил, что к человеку, угрожающему профессору мединститута Каткову, обращается капитан МЧС, психолог Ольга Николаева. Не знаю, обратил ли кто из телезрителей внимание на то, что я не имею никакого отношения к ФСБ. Мне вся эта интрига жутко не понравилась...
А уж та я, которая появилась на экране, вообще произвела на меня странное впечатление. Я часто, конечно, смотрюсь в зеркало, но... Но на экране – это совсем другое. Я смотрела и не узнавала саму себя – откуда у меня появились эти мрачные складки под глазами, этот слегка прищуренный взгляд, эта странная манера слегка растягивать слова? У меня был такой вид, словно я страдала легким психическим расстройством...
Я пыталась вспомнить, что я думала, как чувствовала себя, сидя перед камерой. Думала, конечно, о человеке, которому мы так и не придумали никакого имени... А вот чувствовала... Ей-богу, чувствовала я себя как-то странно... Как-то излишне оживленно, причем никак не могла сейчас объяснить это оживление... Словно я не капитаном МЧС Николаевой была в тот момент, а кем-то другим... Я как будто со стороны на себя смотрела и всю ситуацию видела как бы со стороны... преступника.
Неожиданно в голову мне пришло объяснение, которое сразу поставило все на свои места. Ну, конечно, я все это время думала о том, как террорист будет меня слушать, что будет в этот момент испытывать...
Я представила, что выражение моего лица увидела вся Тарасовская область, и ужаснулась... Нет, результат такого вот психомоделирования ни в коем случае никому нельзя показывать, это для внутреннего пользования... Мною же тарасовских малышей пугать будут!
Я так увлеклась разглядыванием самой себя, что не сразу услышала свой голос... Вот черт, а я ведь совсем не помню первую фразу, с которой я начала тогда, в студии, говорить...
– ...Ты хочешь избавиться от страха... О! Я тебя понимаю! Я тоже хочу этого – избавиться от моего страха... Но мне и в голову не придет кого-то ради этого убивать! Ты все равно не сможешь взорвать этот страх так, чтобы он разлетелся на атомы. И даже еще мельче – на элементарные частицы – и рассеялся в пространстве... Тебе не удастся превратить свой страх в фотон или нейтрино...
Игорь быстро спросил у меня:
– Почему именно нейтрино и фотон? Ты знаешь, что между ними общего?
Я покачала головой.
– Понятия не имею... Никогда физикой не интересовалась...
– ...Не удастся лишить его массы, – продолжала я вещать с экрана, начав почему-то слегка дергать левым веком. – Не так он недолговечен, чтобы сравнивать его с гипероном. Твой страх постоянен, он реален и болезнен, как кирпич, падающий на голову, это не кварк, в существовании которого сомневался еще Джеймс Джойс...
– Ты это с кем говоришь-то? – спросил Игорек шепотом. – У меня такое впечатление, что ты его знаешь...
И пожала плечами и ответила:
– Не знаю...
На Игорька все больше производило впечатление то, что он слышит... Признаться – и на меня тоже... Я просто не узнавала ни себя, ни странных слов, которые я произносила...
– Тихо вы! – прикрикнул на нас Григорий Абрамович. – Слушайте, обсуждать потом будем...
– Не знаю, как ты, а я полностью признаю принцип каузальности... Ты же, наверное, считаешь себя ничем не детерминированным... Ты думаешь, что ты волен в своих поступках, в своих желаниях? Но ведь твои желания формирует твой страх... Это он рисует где-то вдали твоих врагов, твои мишени... Но разве страх можно отослать по почте?.. Страх можно только раздавить в самом себе. Твой страх руководит твоими действиями и поступками, когда ты упаковываешь новую бомбу, чтобы отослать ее новой, ничего не подозревающей и ни в чем не виноватой жертве. Они – твои высоколобые враги – часто неразумны, как малые дети, несмотря на весь свой интеллект. Но стоит ли убивать детей только за то, что они дети... Не сами ли мы с тобой виноваты во всем, в чем ты обвиняешь их? Мы, те, кто все понимает?.. Только мы можем просчитать каждый свой шаг, чтобы смеяться над беспомощностью других в попытках понять нашу логику. Наша логика парадоксальна, ответим мы с тобой, и они останутся далеко за границами области определения... Я не призываю тебя отказаться от того, что ты задумал... Но... Зачем торопиться. Я призываю тебя подумать – поможет ли это тебе избавиться от твоего страха? Даже если ты уничтожишь еще нескольких человек из тех, кого ты ненавидишь, – поможет ли это тебе? Даже если ты убьешь очень многих из них... Ты не избавишься от душного, давящего грудь страха, ты не решишь своих проблем... Я могу тебе помочь... Мне нужно только поговорить с тобой, больше я ничего от тебя не хочу... Не торопись и поговори со мной...
На экране бегущей строкой проползли адрес тарасовского управления МЧС и еще раз – моя фамилия. Моя мрачная физиономия исчезла с экрана...
– Думаешь, он на это клюнет? – спросил меня Григорий Абрамович с плохо скрытой надеждой.
– К сожалению, слово – это самое мощное оружие в моем арсенале, – ответила я.
– Клюнет или не клюнет, это мы скоро узнаем, – вмешался Игорек. – Или он на связь с нами выйдет...
– С ней на связь... – уточнил Грэг.
– Ну, да... – тут же смутился Игорек. – ...Ну и еще одно доказательство – останется этот Катков в живых или нет...
– Его же охраняют, – вставил Кавээн.
– Это еще ни о чем не говорит, – упорствовал Игорь. – Смотря кто и как охраняет...
Мы вышли с Игорем выпить кофе в ближайшем открытом ресторанчике, и Игорь начал приставать ко мне с вопросами, ответы на которые я и сама знала очень приблизительно...
– Что это ты там насчет элементарных частиц толковала? – спросил он. – Ты в них понимаешь что-нибудь?
– Гораздо меньше тебя, Игорь, – ответила я. – Если тебя именно это беспокоит... Не собираюсь с тобой соревноваться в знаниях физики...
Но Игорь не обиделся, его и в самом деле занимал другой вопрос.
– Меня удивило то, что ты говорила, в принципе, довольно грамотно, в расчете, что тебя будет слушать профессионал, который понимает нюансы. Ты специально готовилась к этой речи? В справочник лазила? Ты этого придурка считаешь физиком, что ли?
– Я не думала об этом, Игорек, – честно ответила я.
Я понимала, что Игорьком движет сейчас искреннее стремление понять мой метод работы, мои приемы, перенять их у меня, научиться от меня тому, что не может сам. Беда только в том, что он не учитывал разницы в стилях мышления. Перенять можно все что угодно, но это вовсе не значит, что ты сумеешь этим эффективно пользоваться...
– Но почему же ты тогда говорила именно так? – настаивал Игорь. – Ты же сравнила страх, который владеет этим человеком, с вполне определенными элементарными частицами – с фотоном и нейтрино, которые не имеют массы, с нестабильным, распадающимся за миллиардные доли секунды гипероном, с неизвестно еще существующим ли кварком... И еще – я хотел тебя спросить – что это за принцип каузальности? Или казуальности? Я уже не помню, как ты сказала?
Я смутилась.
– Признаюсь тебе, Игорь, – заявила я. – Я и сама не помню, как сказала. Мало того, я не знаю, что означает ни то, ни другое слово... У меня такое впечатление, что я их слышу впервые...
Игорь надул губы.
– Можешь не раскрывать своих секретов, я тебя об этом не прошу, – сказал он. – Но не надо делать из меня дурака. Ты говорила так, что понять тебя мог только специалист-физик...
«Наверное, придется пускаться в объяснения, – подумала я. – Иначе он мне не поверит...»
– Игорь, пойми одну вещь. – Я посмотрела ему в глаза совершенно искренне, чтобы он мне поверил. – Я действительно ничего не понимаю в физике и не смогу даже объяснить, чем отличается нейтрон от нейтрино... У меня, например, в голове не укладывается, как это могут существовать частицы без массы... Какие же это тогда частицы?.. Честное слово, я не знаю, что такое принцип казуа... или наоборот... Меня саму удивили эти слова. Я вспомнила, что назвала там еще какую-то область определения... Это еще – к чему? Я тоже не понимаю.
– Это школьная программа по алгебре, – пробурчал Игорь.
– По алгебре?! – ужаснулась я. – Терпеть ее не могла в школе!
– Но почему же тогда ты все это говорила? – воскликнул Игорек.
– Вот тут уже начинается моя территория, – сказала я с полной уверенностью в голосе. – Это я объяснить могу... Дело в том, что каждый человек, в том числе и я, помнит гораздо больше, чем он помнит. И не смотри, пожалуйста, на меня как на дуру. А то придется с точно таким же выражением в зеркало смотреться. Память человека принадлежит к его сознанию. Но сознание – это еще не вся психика. Есть еще очень обширное и глубокое бессознательное, о котором нам до сих пор известно в общем-то мало. Но мы знаем, тем не менее, что именно в бессознательном хранится море информации, которая кажется нам сейчас просто неактуальной, ненужной... Бессознательная память человека фиксирует практически все, что попадается ему на глаза, все, что влетает ему в уши, все движения, совершаемые телом, все ощущения и эмоции. Можно научиться извлекать из бессознательной памяти то, что тебе может понадобиться... Скорее всего, я где-то все это слышала: и про элементарные частицы, и про этот непонятный принцип... Когда я говорила в студии, я очень долго и тщательно настраивалась психологически на этот разговор. Я старалась почувствовать, что я говорю с ним наедине и что я ощущаю то, что ощущает он от моих слов. Это называется психический резонанс... Если физические сравнения тебе ближе – поймешь сам. Фактически я пытаюсь психологически вибрировать точно так же, как он... И тем самым понимаю очень многое о нем, о том, как он воспринимает мир...
– Но откуда ты... – промычал Игорь, но вопроса так и не задал.
– Ты прав, – ответила я ему тем не менее. – Откуда я знаю, на какую волну настраиваться? Так? Откуда у меня представление о том, что творится у него внутри? Опять не могу тебе пока сказать. И это никакой не секрет. Это действует тот же механизм бессознательного. В мозгу человека не только хранится бездна всякой невостребованной информации, но идет и процесс обработки этой информации. Тебе случалось замечать, что некоторые выводы возникают в твоей голове как бы сами собой, неожиданно. Люди называют это откровением, вдохновением, интуицией, догадкой или еще как-то... Но все это делает наш мозг, только без нашего ведома... А сознанию он предлагает уже готовые выводы... Я просто хорошо настроилась на этого типа... Он явно имеет какое-то отношение к науке, готова поспорить, но вот физик он, химик или математик, этого я не знаю...
Игорек смотрел на меня горящими глазами. «Вот бы овладеть таким методом!» – читала я в его взгляде... Я вздохнула. Значит, так мне и не удалось до конца объяснить ему, что такой процесс происходит в мозгу каждого человека, а чтобы им как-то воспользоваться, нужно развивать прежде всего чувствительность и эмоциональную восприимчивость, а не логические и аналитические способности... Как этому научиться?.. Не знаю...
Глава четвертая
Он сам прекрасно понимает, что гуманитарку все равно воруют, не на аэродроме, так в другом месте, и устраивает иногда самую настоящую облаву на таких вот мелких, по сравнению со «стервятниками», воришек. Кавээн называет их «хорьками»...
Одного такого «хорька» он и приволок сегодня в управление. Кавээн выловил его у областной детской больницы, куда распределили большую часть матерей с детьми из числа пострадавших в роддоме, с двумя огромными ящиками. В одном оказались медикаменты, в другом – детское питание. Лекарства Кавээн передал в больницу, а ящик с детским питанием заставил «хорька» прихватить с собой в управление... И теперь занимался процессом «перевоспитания посредством детского питания», как он объяснил...
«Хорек» оказался пацаном лет семнадцати, одетым вполне прилично, по его понятию, – в темно-зеленую борцовскую майку с огромными вырезами под мышками и адидасовские спортивные штаны. Вероятно, он считал себя крутым парнем, по крайней мере до того, пока не встретился с Кавээном. С тех пор впал в детство. Так можно было подумать, глядя, как он поглощает детское питание под присмотром дяди Саши... Потому что выражение лица у него при этом было самое бессмысленное, младенческое...
Григория Абрамовича в управлении не было, и никто Кавээну не мешал развлекаться. Впрочем, сам он это считал не столько развлечением, сколько осуществлением справедливости...
«Хорек» обладал довольно накачанной фигурой, мышцы его плеч могли бы произвести на неопытного в таких делах человека впечатление – они бугрились и очень живописно ходили волнами, когда парень наклонялся над ящиком, чтобы достать из него очередную баночку какой-то молочной смеси и вытряхнуть себе в рот... Но на Кавээна его фигура, очевидно, не произвела никакого впечатления, поскольку под каждым глазом у «хорька» красовалось по синяку.
Кавээн сидел напротив него с другой стороны коробки и следил, чтобы «хорек» не халтурил и дочиста вылизывал баночки...
– Ешь, козел, ешь! – приговаривал Кавээн. – Ты еще молодой, это для таких, как ты, как раз... Еще здоровее будешь... Дочиста вылизывай, шакал! Или я тебе эту банку в зад засуну вместе с теми, которые ты не осилишь... Все засуну, что в ящике останется...
«Хорек» дико посмотрел в ящик с детским питанием. Там оставалось еще не меньше двух сотен баночек, аккуратно упакованных с помощью картонных стеллажей-прокладок. Он смог осилить пока только несколько верхних рядов. Вид у Кавээна был такой, что даже я на мгновение поверила в то, что он осуществит свою угрозу по поводу недоеденных «хорьком» банок... А уж тот, особенно после синяков, автором которых наверняка был Кавээн, уже, наверное, не сомневался, что содержимое ящика ему придется, так или иначе, осилить полностью. Его уже заметно мутило, но он продолжал открывать баночки и выскребать их ложкой себе в рот... Глотать он себя заставлял с трудом, изо рта текло по подбородку, по шее, по груди.
– Дядь Саш, – сказала я, – ты зачем зоопарк тут устроил?
– А что ж мне, отпускать его, что ль? – удивился Кавээн. – По закону я его привлечь не смогу за эти два ящика, это не кража, ему их просто по ошибке выдали. А он вовремя появился там, где нужно, чтобы эта ошибка состоялась, так ведь, а, козлик? Тебе зачем детское питание понадобилось, а? Продать его хотел? Заработать на халяве, а?
Парень помотал головой.
– Я думал, в этом ящике тоже лекарства... – пробормотал он сквозь булькающее во рту детское питание, брызгая им во все стороны.
– А это и есть лекарство! – подтвердил Кавээн. – От жадности. Ты давай, давай – не отвлекайся, я до утра ждать не буду, пока ты это все осилишь... Жри, сволочь! Скажи спасибо, не сухое молоко тебе попалось... Или соски детские... Ты бы у меня, козленочек, год соску изо рта не вынимал, все мусолил бы...
«Хорек» всхлипнул и принялся за новый ряд банок. Я прикинула на глаз... Да ему всего-то предстояло осилить литров пятнадцать... С помощью Кавээна он с этим вполне справится...
Спас «хорька» от всего содержимого ящика Григорий Абрамович, который прикрикнул на Кавээна, чтобы тот прекратил это безобразие, потом нашел пару каких-то сержантов из полка ГО, невесть зачем ошивавшихся в управлении без дела, и приказал им сопровождать «хорька» вместе с остатками того, что он не доел, обратно в больницу.
Парень даже не обрадовался этому известию, он не мог уже ни радоваться, ни огорчаться, у него наступил период, когда его организм готовился физиологически ответить на атаку с применением детского спецпитания. И парню было уже не до эмоций, он, судя по его мечущемуся взгляду, мечтал об укромном месте где-нибудь во дворе управления. Но злорадствующий Кавээн еще задержал его в дверях и приказал сдать питание главной медсестре больницы под расписку, а расписку принести ему – не позже, чем через час. И чтобы никаких, мол, иллюзий по поводу ощущения свободы и «послать всех подальше» – личность «хорька» была установлена, Кавээн знал его адрес...
– Развлекаемся? – хмуро сказал Грэг. – Твое обращение к террористу уже три раза передавали, а вы тут дешевый цирк устраиваете! Ты, Александр Васильевич, застоялся, что ли? Энергию девать некуда?
Не знаю, как отреагировал на эти слова Кавээн, потому что стояла опустив голову и краснела. Что это я, в самом деле, о главном и не думаю вовсе! Я промучилась полдня перед камерой, пытаясь найти нужную интонацию для обращения к террористу, и даже не посмотрела, как она вышла в первый раз в эфир... Было немного стыдно...
Григорий Абрамович включил телевизор. Шли местные новости, и моя очередь должна была наступить, как мне обещал режиссер, где-то в середине программы, после политики и объявления курса доллара...
Каково же было мое удивление и возмущение, когда я увидела на экране диктора, беседующего... с майором Нестеровым. Я сразу поняла, откуда у Григория Абрамовича раздражение, с которым он появился в управлении, – вовсе не самодеятельная борьба Кавээна за установление справедливости была ему причиной! Нам опять перебежали дорогу. Быстро работают, подлецы! У меня появилось подозрение, что Нестеров просто следил за мной после того, как я отправилась от него на телевидение...
На экране Нестеров был просто олицетворением деловитости и готовности приложить все силы для того, чтобы найти человека, который стал причиной паники в городе. Он говорил в основном общие фразы, которые принято говорить в подобных ситуациях, но вид у него был очень уверенный, и он вполне мог создать впечатление у зрителей, что ФСБ работает очень плодотворно.
«Странно, – подумала я, – Грэг сказал, что передавали именно мое обращение... Как же они состыкуют выступление Нестерова и мое?»
Диктор попрощался с Нестеровым и скороговоркой объявил, что к человеку, угрожающему профессору мединститута Каткову, обращается капитан МЧС, психолог Ольга Николаева. Не знаю, обратил ли кто из телезрителей внимание на то, что я не имею никакого отношения к ФСБ. Мне вся эта интрига жутко не понравилась...
А уж та я, которая появилась на экране, вообще произвела на меня странное впечатление. Я часто, конечно, смотрюсь в зеркало, но... Но на экране – это совсем другое. Я смотрела и не узнавала саму себя – откуда у меня появились эти мрачные складки под глазами, этот слегка прищуренный взгляд, эта странная манера слегка растягивать слова? У меня был такой вид, словно я страдала легким психическим расстройством...
Я пыталась вспомнить, что я думала, как чувствовала себя, сидя перед камерой. Думала, конечно, о человеке, которому мы так и не придумали никакого имени... А вот чувствовала... Ей-богу, чувствовала я себя как-то странно... Как-то излишне оживленно, причем никак не могла сейчас объяснить это оживление... Словно я не капитаном МЧС Николаевой была в тот момент, а кем-то другим... Я как будто со стороны на себя смотрела и всю ситуацию видела как бы со стороны... преступника.
Неожиданно в голову мне пришло объяснение, которое сразу поставило все на свои места. Ну, конечно, я все это время думала о том, как террорист будет меня слушать, что будет в этот момент испытывать...
Я представила, что выражение моего лица увидела вся Тарасовская область, и ужаснулась... Нет, результат такого вот психомоделирования ни в коем случае никому нельзя показывать, это для внутреннего пользования... Мною же тарасовских малышей пугать будут!
Я так увлеклась разглядыванием самой себя, что не сразу услышала свой голос... Вот черт, а я ведь совсем не помню первую фразу, с которой я начала тогда, в студии, говорить...
– ...Ты хочешь избавиться от страха... О! Я тебя понимаю! Я тоже хочу этого – избавиться от моего страха... Но мне и в голову не придет кого-то ради этого убивать! Ты все равно не сможешь взорвать этот страх так, чтобы он разлетелся на атомы. И даже еще мельче – на элементарные частицы – и рассеялся в пространстве... Тебе не удастся превратить свой страх в фотон или нейтрино...
Игорь быстро спросил у меня:
– Почему именно нейтрино и фотон? Ты знаешь, что между ними общего?
Я покачала головой.
– Понятия не имею... Никогда физикой не интересовалась...
– ...Не удастся лишить его массы, – продолжала я вещать с экрана, начав почему-то слегка дергать левым веком. – Не так он недолговечен, чтобы сравнивать его с гипероном. Твой страх постоянен, он реален и болезнен, как кирпич, падающий на голову, это не кварк, в существовании которого сомневался еще Джеймс Джойс...
– Ты это с кем говоришь-то? – спросил Игорек шепотом. – У меня такое впечатление, что ты его знаешь...
И пожала плечами и ответила:
– Не знаю...
На Игорька все больше производило впечатление то, что он слышит... Признаться – и на меня тоже... Я просто не узнавала ни себя, ни странных слов, которые я произносила...
– Тихо вы! – прикрикнул на нас Григорий Абрамович. – Слушайте, обсуждать потом будем...
– Не знаю, как ты, а я полностью признаю принцип каузальности... Ты же, наверное, считаешь себя ничем не детерминированным... Ты думаешь, что ты волен в своих поступках, в своих желаниях? Но ведь твои желания формирует твой страх... Это он рисует где-то вдали твоих врагов, твои мишени... Но разве страх можно отослать по почте?.. Страх можно только раздавить в самом себе. Твой страх руководит твоими действиями и поступками, когда ты упаковываешь новую бомбу, чтобы отослать ее новой, ничего не подозревающей и ни в чем не виноватой жертве. Они – твои высоколобые враги – часто неразумны, как малые дети, несмотря на весь свой интеллект. Но стоит ли убивать детей только за то, что они дети... Не сами ли мы с тобой виноваты во всем, в чем ты обвиняешь их? Мы, те, кто все понимает?.. Только мы можем просчитать каждый свой шаг, чтобы смеяться над беспомощностью других в попытках понять нашу логику. Наша логика парадоксальна, ответим мы с тобой, и они останутся далеко за границами области определения... Я не призываю тебя отказаться от того, что ты задумал... Но... Зачем торопиться. Я призываю тебя подумать – поможет ли это тебе избавиться от твоего страха? Даже если ты уничтожишь еще нескольких человек из тех, кого ты ненавидишь, – поможет ли это тебе? Даже если ты убьешь очень многих из них... Ты не избавишься от душного, давящего грудь страха, ты не решишь своих проблем... Я могу тебе помочь... Мне нужно только поговорить с тобой, больше я ничего от тебя не хочу... Не торопись и поговори со мной...
На экране бегущей строкой проползли адрес тарасовского управления МЧС и еще раз – моя фамилия. Моя мрачная физиономия исчезла с экрана...
– Думаешь, он на это клюнет? – спросил меня Григорий Абрамович с плохо скрытой надеждой.
– К сожалению, слово – это самое мощное оружие в моем арсенале, – ответила я.
– Клюнет или не клюнет, это мы скоро узнаем, – вмешался Игорек. – Или он на связь с нами выйдет...
– С ней на связь... – уточнил Грэг.
– Ну, да... – тут же смутился Игорек. – ...Ну и еще одно доказательство – останется этот Катков в живых или нет...
– Его же охраняют, – вставил Кавээн.
– Это еще ни о чем не говорит, – упорствовал Игорь. – Смотря кто и как охраняет...
Мы вышли с Игорем выпить кофе в ближайшем открытом ресторанчике, и Игорь начал приставать ко мне с вопросами, ответы на которые я и сама знала очень приблизительно...
– Что это ты там насчет элементарных частиц толковала? – спросил он. – Ты в них понимаешь что-нибудь?
– Гораздо меньше тебя, Игорь, – ответила я. – Если тебя именно это беспокоит... Не собираюсь с тобой соревноваться в знаниях физики...
Но Игорь не обиделся, его и в самом деле занимал другой вопрос.
– Меня удивило то, что ты говорила, в принципе, довольно грамотно, в расчете, что тебя будет слушать профессионал, который понимает нюансы. Ты специально готовилась к этой речи? В справочник лазила? Ты этого придурка считаешь физиком, что ли?
– Я не думала об этом, Игорек, – честно ответила я.
Я понимала, что Игорьком движет сейчас искреннее стремление понять мой метод работы, мои приемы, перенять их у меня, научиться от меня тому, что не может сам. Беда только в том, что он не учитывал разницы в стилях мышления. Перенять можно все что угодно, но это вовсе не значит, что ты сумеешь этим эффективно пользоваться...
– Но почему же ты тогда говорила именно так? – настаивал Игорь. – Ты же сравнила страх, который владеет этим человеком, с вполне определенными элементарными частицами – с фотоном и нейтрино, которые не имеют массы, с нестабильным, распадающимся за миллиардные доли секунды гипероном, с неизвестно еще существующим ли кварком... И еще – я хотел тебя спросить – что это за принцип каузальности? Или казуальности? Я уже не помню, как ты сказала?
Я смутилась.
– Признаюсь тебе, Игорь, – заявила я. – Я и сама не помню, как сказала. Мало того, я не знаю, что означает ни то, ни другое слово... У меня такое впечатление, что я их слышу впервые...
Игорь надул губы.
– Можешь не раскрывать своих секретов, я тебя об этом не прошу, – сказал он. – Но не надо делать из меня дурака. Ты говорила так, что понять тебя мог только специалист-физик...
«Наверное, придется пускаться в объяснения, – подумала я. – Иначе он мне не поверит...»
– Игорь, пойми одну вещь. – Я посмотрела ему в глаза совершенно искренне, чтобы он мне поверил. – Я действительно ничего не понимаю в физике и не смогу даже объяснить, чем отличается нейтрон от нейтрино... У меня, например, в голове не укладывается, как это могут существовать частицы без массы... Какие же это тогда частицы?.. Честное слово, я не знаю, что такое принцип казуа... или наоборот... Меня саму удивили эти слова. Я вспомнила, что назвала там еще какую-то область определения... Это еще – к чему? Я тоже не понимаю.
– Это школьная программа по алгебре, – пробурчал Игорь.
– По алгебре?! – ужаснулась я. – Терпеть ее не могла в школе!
– Но почему же тогда ты все это говорила? – воскликнул Игорек.
– Вот тут уже начинается моя территория, – сказала я с полной уверенностью в голосе. – Это я объяснить могу... Дело в том, что каждый человек, в том числе и я, помнит гораздо больше, чем он помнит. И не смотри, пожалуйста, на меня как на дуру. А то придется с точно таким же выражением в зеркало смотреться. Память человека принадлежит к его сознанию. Но сознание – это еще не вся психика. Есть еще очень обширное и глубокое бессознательное, о котором нам до сих пор известно в общем-то мало. Но мы знаем, тем не менее, что именно в бессознательном хранится море информации, которая кажется нам сейчас просто неактуальной, ненужной... Бессознательная память человека фиксирует практически все, что попадается ему на глаза, все, что влетает ему в уши, все движения, совершаемые телом, все ощущения и эмоции. Можно научиться извлекать из бессознательной памяти то, что тебе может понадобиться... Скорее всего, я где-то все это слышала: и про элементарные частицы, и про этот непонятный принцип... Когда я говорила в студии, я очень долго и тщательно настраивалась психологически на этот разговор. Я старалась почувствовать, что я говорю с ним наедине и что я ощущаю то, что ощущает он от моих слов. Это называется психический резонанс... Если физические сравнения тебе ближе – поймешь сам. Фактически я пытаюсь психологически вибрировать точно так же, как он... И тем самым понимаю очень многое о нем, о том, как он воспринимает мир...
– Но откуда ты... – промычал Игорь, но вопроса так и не задал.
– Ты прав, – ответила я ему тем не менее. – Откуда я знаю, на какую волну настраиваться? Так? Откуда у меня представление о том, что творится у него внутри? Опять не могу тебе пока сказать. И это никакой не секрет. Это действует тот же механизм бессознательного. В мозгу человека не только хранится бездна всякой невостребованной информации, но идет и процесс обработки этой информации. Тебе случалось замечать, что некоторые выводы возникают в твоей голове как бы сами собой, неожиданно. Люди называют это откровением, вдохновением, интуицией, догадкой или еще как-то... Но все это делает наш мозг, только без нашего ведома... А сознанию он предлагает уже готовые выводы... Я просто хорошо настроилась на этого типа... Он явно имеет какое-то отношение к науке, готова поспорить, но вот физик он, химик или математик, этого я не знаю...
Игорек смотрел на меня горящими глазами. «Вот бы овладеть таким методом!» – читала я в его взгляде... Я вздохнула. Значит, так мне и не удалось до конца объяснить ему, что такой процесс происходит в мозгу каждого человека, а чтобы им как-то воспользоваться, нужно развивать прежде всего чувствительность и эмоциональную восприимчивость, а не логические и аналитические способности... Как этому научиться?.. Не знаю...
Глава четвертая
В следующие два дня произошли события, которые, правда, нисколько не приблизили нас к тайне имени зловещего террориста-взрывателя, но несколько приоткрыли завесу над тайной его личности...
Прежде всего – я получила письмо от человека, к которому обращалась по телевизору... Письмо было подброшено на проходную телевидения, но адресовано было мне – «капитану МЧС Ольге Николаевой», как напечатано было на конверте. Сам конверт был обычным, европейского стандарта – узкий, вытянутый в длину, письмо было напечатано на старой пишущей машинке на листе машинописной бумаги формата А-4. Ни одна из строчек не была написана от руки, если не считать жирной красной черты фломастером, проведенной зачем-то чуть ниже марки...
Он смотрел передачу. Теперь я в этом уверена. И я все же сумела его достать. Он даже решил мне ответить. Это уже хорошо. Теперь нужно попробовать сделать наше общение постоянным... Обратиться к нему еще раз. Опять по телевизору? Наверное, так и придется, если он сам не предложит какого-то другого способа...
Обо все этом я успела подумать, пока вскрывала письмо... Мужчины предоставили право сначала прочесть письмо одной. Но, прочитав всего две строчки, я бросила письмо на стол и сказала Игорьку:
– Читай вслух! Это очень умная сволочь! Я не хочу никакой иллюзии интимности между мной и ним...
У моих мужчин вытянулись лица. Григорий Абрамович отобрал письмо у Игорька и начал читать сам.
– «Ты считаешь, что с тобой есть о чем говорить? Мне – с тобой? О чем? О том, какого размера...»
Тут Грэг закашлялся, но, прочистив горло и достав из кармана носовой платок, чтобы был под рукой, когда понадобится вытереть лысину, продолжал:
– «...твое влагалище и есть ли мне что в него вложить?.. Конечно, есть! Подходящего размера бомбу! Представь этот момент, прочувствуй его, переживи эмоционально! Ты же такая чувствительная, так тонко настраиваешься. Настройся на этот гипотетический взрывчик! Почувствуй, как у тебя в лоне взрывается мужская воля! Моя воля! О! Это будет получше любого семяизвержения... Ты мне собираешься помочь! Избавить меня от страха! Избавь! Раздели его со мной! Когда моя бомба войдет в тебя и взорвется между твоих ног, трещина между ними разорвет тебя пополам... Перед самой смертью ты испытаешь такой оргазм, о котором никогда не мечтала ни одна женщина в мире... О! как сладко! – скажешь ты, умирая... О! как сладко! – скажу я, думая о твоей смерти...»
Григорий Абрамович вытер лысину и покрутил головой, словно его шею давил тугой воротничок.
– «Впрочем, довольно трепаться, – продолжил он читать письмо. – Я думаю, ты уже поняла, что я считаю тебя полной дурой... Аргументы не буду приводить, придумай их сама. Если не сможешь – поищи в первом абзаце моего письма, там их больше чем достаточно...»
Грэг поднял глаза на начало письма, пожал плечами и стал читать дальше.
– «Твое психофизическое эссе об элементарных частицах меня немного позабавило... Но в целом твои упражнения бездарны... Я, к твоему сведению, никуда не тороплюсь... Мне уже некуда торопиться... Я сделал для этой старой сволочи все, что считал нужным сделать...»
Абрамыч опустил письмо.
– Это он про кого? – спросил он.
– Про профессора этого, Каткова, – ответил Игорек тоном сомневающегося человека.
– Звони в ФСБ, предупреди, – сказал Григорий Абрамович, а сам продолжил чтение... (Игорь стал набирать номер телефона).
– «Я обещал ему руки оторвать, если он еще раз сунется туда, куда соваться вообще нельзя никогда – в человека. И я ему их оторву!»
– Алло! – закричал Игорек в трубку. – Нестеров? Майор, ты? Здравствуй, здравствуй... Что там нового с Катковым этим? Что значит – откуда мы узнали? Мы ничего не узнали...
Грэг прекратил читать письмо и напряженно прислушивался к разговору.
– Что? – кричал в трубку Игорек. – Письмо получил?.. Понятно... А вы почту его не проверяли, что ли, охранники хреновы?
Он закрыл трубку рукой и сказал, повернувшись к нам:
– Он разозлился почему-то... Объясняет мне что-то по поводу моей родословной. Мне это слушать не интересно. Ведь я знаю, что он ошибается...
– Что с Катковым? – спросил Григорий Абрамович.
– Нестеров! – закричал Игорек в трубку, стараясь, очевидно, перебить монолог майора. – Потом расскажешь эту историю про мою маму... Приходи к нам в гости с пивом и расскажешь все подробно... Катков убит? Жив? Ну и ну!.. Все, иди работай, подробности письмом вышлешь...
Игорь повесил трубку и сообщил нам:
– Катков жив. Письмо взорвалось, когда он начал вскрывать конверт. Ему изуродовало лицо и руки... Секретарь кафедры, нашедшая письмо около его кабинета, говорит, что там был указан обратный адрес, но фамилии отправителя не было... Да, еще – под маркой была проведена жирная красная черта фломастером...
– Адрес какой? – спросил Грэг напряженно.
– Вот об этом он мне в первую очередь сообщил, – ухмыльнулся Игорек. – Адрес там интересный: Тарасов, улица Гончаровская, дом сто пятнадцать. И опять эти буквы – СБО...
– Это же адрес нашего управления, – недоуменно произнес Кавээн. – Это у него юмор, что ли, такой?
Никто Кавээну не ответил...
– Хватит болтать! – неожиданно взорвался вдруг Абрамыч, хотя мы сидели молча и переваривали новость.
Он схватился за письмо и вновь принялся его читать для всех вслух:
– «...ему их оторву...» Так... А, вот отсюда... «Эти тупые свиньи накачали свои мозги всякими законами и правилами и теперь пытаются заставить природу жить по их правилам. Они пытаются людей заставить жить по их законам... Этого не будет. Человек свободен! Никакое общество не наденет на меня смирительную рубашку своих законов! А уж общество, которое строят эти свиньи и бездари, считающие себя учеными и профессорами, – я его вообще презираю. Я плюю на него. На его сраные законы... Не нужно лезть в мою жизнь своими компьютерами, своими щупальцами прогресса и цивилизации... Я обрублю эти щупальца, и лишенное необходимых конечностей тело современной античеловеческой науки превратится в труп... Я сделаю это! Я уже делаю это! Свобода – и никаких ограничений со стороны общества! Это моя великая цель, и я добьюсь этой цели!.. И никакой паршивый психолог из МЧС не сможет мне помешать!»
Грэг перевернул страничку и посмотрел с другой стороны листа.
– Все, – сказал он. – Ни даты, ни подписи... Что ж... Нам придется это письмецо обсудить...
– Григорий Абрамович! – взмолилась я. – Разрешите мне одной его проанализировать! Мне нужно буквально часа два, не больше. Я смогу из него кое-что выжать. По крайней мере, это будет гораздо более определенный психологический портрет. Намного точнее, чем те психологические ориентировки, что передали нам из ФСБ, – «скорее всего, это мужчина, действует он в одиночку, крайний индивидуалист, интеллигент или служащий»... Хороший портретик! В Тарасове таких «скорее всего мужчин» тысяч четыреста найти можно!
Прежде всего – я получила письмо от человека, к которому обращалась по телевизору... Письмо было подброшено на проходную телевидения, но адресовано было мне – «капитану МЧС Ольге Николаевой», как напечатано было на конверте. Сам конверт был обычным, европейского стандарта – узкий, вытянутый в длину, письмо было напечатано на старой пишущей машинке на листе машинописной бумаги формата А-4. Ни одна из строчек не была написана от руки, если не считать жирной красной черты фломастером, проведенной зачем-то чуть ниже марки...
Он смотрел передачу. Теперь я в этом уверена. И я все же сумела его достать. Он даже решил мне ответить. Это уже хорошо. Теперь нужно попробовать сделать наше общение постоянным... Обратиться к нему еще раз. Опять по телевизору? Наверное, так и придется, если он сам не предложит какого-то другого способа...
Обо все этом я успела подумать, пока вскрывала письмо... Мужчины предоставили право сначала прочесть письмо одной. Но, прочитав всего две строчки, я бросила письмо на стол и сказала Игорьку:
– Читай вслух! Это очень умная сволочь! Я не хочу никакой иллюзии интимности между мной и ним...
У моих мужчин вытянулись лица. Григорий Абрамович отобрал письмо у Игорька и начал читать сам.
– «Ты считаешь, что с тобой есть о чем говорить? Мне – с тобой? О чем? О том, какого размера...»
Тут Грэг закашлялся, но, прочистив горло и достав из кармана носовой платок, чтобы был под рукой, когда понадобится вытереть лысину, продолжал:
– «...твое влагалище и есть ли мне что в него вложить?.. Конечно, есть! Подходящего размера бомбу! Представь этот момент, прочувствуй его, переживи эмоционально! Ты же такая чувствительная, так тонко настраиваешься. Настройся на этот гипотетический взрывчик! Почувствуй, как у тебя в лоне взрывается мужская воля! Моя воля! О! Это будет получше любого семяизвержения... Ты мне собираешься помочь! Избавить меня от страха! Избавь! Раздели его со мной! Когда моя бомба войдет в тебя и взорвется между твоих ног, трещина между ними разорвет тебя пополам... Перед самой смертью ты испытаешь такой оргазм, о котором никогда не мечтала ни одна женщина в мире... О! как сладко! – скажешь ты, умирая... О! как сладко! – скажу я, думая о твоей смерти...»
Григорий Абрамович вытер лысину и покрутил головой, словно его шею давил тугой воротничок.
– «Впрочем, довольно трепаться, – продолжил он читать письмо. – Я думаю, ты уже поняла, что я считаю тебя полной дурой... Аргументы не буду приводить, придумай их сама. Если не сможешь – поищи в первом абзаце моего письма, там их больше чем достаточно...»
Грэг поднял глаза на начало письма, пожал плечами и стал читать дальше.
– «Твое психофизическое эссе об элементарных частицах меня немного позабавило... Но в целом твои упражнения бездарны... Я, к твоему сведению, никуда не тороплюсь... Мне уже некуда торопиться... Я сделал для этой старой сволочи все, что считал нужным сделать...»
Абрамыч опустил письмо.
– Это он про кого? – спросил он.
– Про профессора этого, Каткова, – ответил Игорек тоном сомневающегося человека.
– Звони в ФСБ, предупреди, – сказал Григорий Абрамович, а сам продолжил чтение... (Игорь стал набирать номер телефона).
– «Я обещал ему руки оторвать, если он еще раз сунется туда, куда соваться вообще нельзя никогда – в человека. И я ему их оторву!»
– Алло! – закричал Игорек в трубку. – Нестеров? Майор, ты? Здравствуй, здравствуй... Что там нового с Катковым этим? Что значит – откуда мы узнали? Мы ничего не узнали...
Грэг прекратил читать письмо и напряженно прислушивался к разговору.
– Что? – кричал в трубку Игорек. – Письмо получил?.. Понятно... А вы почту его не проверяли, что ли, охранники хреновы?
Он закрыл трубку рукой и сказал, повернувшись к нам:
– Он разозлился почему-то... Объясняет мне что-то по поводу моей родословной. Мне это слушать не интересно. Ведь я знаю, что он ошибается...
– Что с Катковым? – спросил Григорий Абрамович.
– Нестеров! – закричал Игорек в трубку, стараясь, очевидно, перебить монолог майора. – Потом расскажешь эту историю про мою маму... Приходи к нам в гости с пивом и расскажешь все подробно... Катков убит? Жив? Ну и ну!.. Все, иди работай, подробности письмом вышлешь...
Игорь повесил трубку и сообщил нам:
– Катков жив. Письмо взорвалось, когда он начал вскрывать конверт. Ему изуродовало лицо и руки... Секретарь кафедры, нашедшая письмо около его кабинета, говорит, что там был указан обратный адрес, но фамилии отправителя не было... Да, еще – под маркой была проведена жирная красная черта фломастером...
– Адрес какой? – спросил Грэг напряженно.
– Вот об этом он мне в первую очередь сообщил, – ухмыльнулся Игорек. – Адрес там интересный: Тарасов, улица Гончаровская, дом сто пятнадцать. И опять эти буквы – СБО...
– Это же адрес нашего управления, – недоуменно произнес Кавээн. – Это у него юмор, что ли, такой?
Никто Кавээну не ответил...
– Хватит болтать! – неожиданно взорвался вдруг Абрамыч, хотя мы сидели молча и переваривали новость.
Он схватился за письмо и вновь принялся его читать для всех вслух:
– «...ему их оторву...» Так... А, вот отсюда... «Эти тупые свиньи накачали свои мозги всякими законами и правилами и теперь пытаются заставить природу жить по их правилам. Они пытаются людей заставить жить по их законам... Этого не будет. Человек свободен! Никакое общество не наденет на меня смирительную рубашку своих законов! А уж общество, которое строят эти свиньи и бездари, считающие себя учеными и профессорами, – я его вообще презираю. Я плюю на него. На его сраные законы... Не нужно лезть в мою жизнь своими компьютерами, своими щупальцами прогресса и цивилизации... Я обрублю эти щупальца, и лишенное необходимых конечностей тело современной античеловеческой науки превратится в труп... Я сделаю это! Я уже делаю это! Свобода – и никаких ограничений со стороны общества! Это моя великая цель, и я добьюсь этой цели!.. И никакой паршивый психолог из МЧС не сможет мне помешать!»
Грэг перевернул страничку и посмотрел с другой стороны листа.
– Все, – сказал он. – Ни даты, ни подписи... Что ж... Нам придется это письмецо обсудить...
– Григорий Абрамович! – взмолилась я. – Разрешите мне одной его проанализировать! Мне нужно буквально часа два, не больше. Я смогу из него кое-что выжать. По крайней мере, это будет гораздо более определенный психологический портрет. Намного точнее, чем те психологические ориентировки, что передали нам из ФСБ, – «скорее всего, это мужчина, действует он в одиночку, крайний индивидуалист, интеллигент или служащий»... Хороший портретик! В Тарасове таких «скорее всего мужчин» тысяч четыреста найти можно!