Страница:
– Пойдем, радость моя, – сказал Машков. – Проводим себя в последний путь.
Чувствовал ли он свою смерть? Не знаю…
Сильным толчком в спину он швырнул меня в дверь, и я вывалилась наружу, упав через порог на усыпанную щепками от разбитой пулями двери землю.
– Не стреляйте! Здесь взрывчатка! – закричала я, в надежде, что Грэг контролирует ситуацию и не даст никому из фээсбэшников выстрелить в меня.
Никто не выстрелил. Я перевела дыхание. Страшно было только первую секунду, когда я еще не знала, раздастся взрыв сразу же, как только я попаду в поле зрения снайперов, или нет.
– У меня в руках взрыватель! – крикнул Машков из дверей. – После первого же выстрела я взорву ее. В рюкзаке – двадцать килограммов тротила… После первого же выстрела я нажимаю кнопку!
Выстрела по-прежнему не было, и он немного успокоился. Он сделал шаг из двери и остановился в дверном проеме. Машков смотрел нагло и уверенно, в его взгляде была твердая решимость. Я нисколько не сомневалась, что свою угрозу он приведет в исполнение. Если только кто-то решится стрелять – мне конец. Машков нажмет свой взрыватель, и я взлечу вместе с ним в воздух…
– Сейчас вы дадите мне машину, – закричал он из двери. – Заправите полный бак. Она сядет за руль. Поедет туда, куда я скажу. Никто не должен приближаться к нам ближе, чем на двадцать метров. Запомните, никто не должен приближаться к нам. Иначе я нажимаю кнопку!
Он сделал два шага из двери и оказался надо мной.
– Вставай! – приказал он. – Мы едем с тобой на прогулку…
Мне было видно, как вдали стояли плотной группой оперативники в защитной форме. Межу ними я увидела Игорька, который что-то доказывал им, размахивая руками. Точно так же горячился и Грэг, только немного в стороне. Он стоял с офицером в форме ФСБ. Издалека я не могла хорошо рассмотреть, с кем именно, но мне показалось, что это тот самый майор Нестеров…
И тут мурашки побежали у меня по спине. Я повернула голову направо и увидела, как Кавээн вырывает автомат у одного из оперативников, толкает того так, что он катится по земле, а сам становится на колено и тщательно прицеливается в нашу сторону.
«Что он делает! – мелькнуло у меня в голове. – Он же взорвет нас!»
– Дядя Саша! – завопила я что было мочи.
Машков с удивлением повернулся и посмотрел на меня. Я смотрела не на него, боясь взглядом показать Машкову, что в него целятся… Руки Машков держал поднятыми, демонстрируя всем, кто мог его видеть, что в правой руке он держит взрывател, и большой палец его готов опуститься на кнопку…
– Чего орешь? – спросил меня Машков почему-то шепотом.
Это были его последние слова.
Раздалась короткая очередь. На моих глазах правая рука Машкова дернулась и укоротилась сантиметров на двадцать. Кисть вместе со взрывателем отлетела от нее в сторону и упала на землю. Машков так и стоял с поднятой вверх правой рукой, оканчивающейся обломком кости. Взрыватель вместе с оторванной кистью лежал на земле рядом, всего метрах в трех от него…
Не знаю, успел ли он понять, что произошло? Наверное, успел. Машков бросился на землю и покатился в ту сторону, где лежала его кисть, все еще сжимающая взрыватель. Он понял, что его обманули, и если ему удастся добраться до цели, тут же прозвучит взрыв.
Но он не успел. Вторая очередь прошлась по телу Машкова, когда он еще только падал на землю. По земле катился уже мертвый Машков. Когда его тело остановилось, левая рука лежала всего сантиметрах в десяти от оторванной кисти правой, с намертво зажатой в ней металлической коробочкой с кнопкой…
Приподнявшись на ноги, я почувствовала, как сильно они у меня дрожат, и снова уселась на землю. Сил снять рюкзак у меня не было. Я видела, как бежал ко мне Игорек с круглыми от страха глазами, слышала голос Григория Абрамовича, который орал что-то нецензурное Кавээну, и одна только мысль, лаконичная и простая, шевелилась в моей голове: «Я жива!» Мысль была очень емкая, она ширилась в моей голове, включая в себя все новые и новые смыслы этого выражения – «Я – живу!», и, наконец, разбежалась у меня в голове на множество мыслей, среди которых была и благодарность Кавээну за то, что он один взял на себя решение ситуации, рискованное, но ведь – удачное… И обида на провокаторов из ФСБ, разрушивших все мои усилия, когда я уже овладела сознанием Машкова и могла вывести его без какого-либо сопротивления с его стороны прямо в руки оперативникам. Он мог бы сдаться, если бы не тот подлый выстрел фээсбэшника, ранивший его в левое плечо…
Я смотрела по сторонам, видела залитую солнцем лощину, заросшую зеленью, которая в ярких дневных лучах солнца казалась уже не темно-зеленой, а тусклой, серо-зеленой с многочисленными яркими желтыми крапинками – очевидно, какими-то цветами. Я видела обрывистые берега, между которыми была зажата эта лощина, видела вдалеке серебристое поблескивание волжской воды, и мне очень все это нравилось. Я даже подумала, что никогда в жизни не видела мест, которые были бы красивее этого…
Пройдет немного времени, и яркость впечатлений от места, в котором я родилась заново после удачного, стопроцентно точного выстрела дяди Саши Кавээна, потускнеет, и эта лощина перестанет казаться мне особенной, но сейчас я была просто очарована ею.
Я повернула голову и увидела лежащего на земле Машкова. Его глаза были открыты, но смотрел он не в небо, а в землю. На его лице застыло выражение злости и разочарования… в чем? Не знаю… Может быть – в самом себе?
Это была первая смерть, которая вызвала у меня чувство удовлетворения. Я не могу сказать, что я ненавижу смерть, поэтому, мол, и пошла в спасатели. Это было бы неправдой. Я скорее – боюсь смерти… Как и подавляющее большинство людей. Но дело даже не в том, боюсь я ее или нет. Дело в том, что я очень люблю жизнь, и не только свою – жизнь вообще. И мне всегда приходится решать очень трудный для себя вопрос, когда жизнь человека находится у меня в руках, помогать ли смерти найти его или, напротив, помешать ей? И, как правило, я ей мешаю. Если есть возможность оставить человека, пусть даже преступника, в живых, я всегда этой возможностью пользуюсь…
Но сегодня – впервые! – я хотела, чтобы он умер. Нет, не потому, что он был виноват в смерти множества людей. Вину устанавливает общество, государство… Точно так же – и наказание за эту вину… Я не могла его судить. Я слишком хорошо его поняла, чтобы считать его болезнь виной… Если бы мы арестовали Машкова, его ждала бы не тюрьма и не «вышка», а сумасшедший дом. Та свобода, о которой он мечтал и к которой рвался, невозможна в обществе никогда. Он всегда будет воевать с обществом, а общество всегда будет охотиться за ним…
Поэтому, я была рада, когда он умер. В этом случае смерть разрешила неразрешимую психологическую проблему – невозможность одновременно существовать в обществе и в то же время не подчиняться его законам, устанавливать вместо них свои… У Александра Машкова не было другого выхода – только умереть…
Тело Машкова отправили на вскрытие, хотя это была пустая формальность. Григорий Абрамович отправился выяснять по горячим следам, кто стрелял в Машкова, когда мы с ним выходили из его лачуги с намерением начать новую жизнь… Конечно, я тогда его обманывала. Я вовсе не собиралась помогать ему начинать новую жизнь и даже не хотела, чтобы продолжалась его старая. Я довела бы его только до кустов, в которых притаился Кавээн… Наверное, даже лучше, что случилось именно так, как случилось с ним… Зачем этому человеку жить?
Настроение у меня было странное. Я, конечно, ощущала всем своим телом, какое это удовольствие – остаться в живых, когда угроза смерти была более чем реальна… Но мне было грустно… Не знаю, почему… Может быть, просто потому, что я не люблю смерть?
Игорек шел мне навстречу, улыбаясь, очень довольный и даже, какой-то праздничный, что ли…
– Поздравляю вас как капитан капитана, – он явно намеревался под предлогом поздравления меня поцеловать.
– С чем? – спросила я, может быть, излишне резко. – С тем, что не сумела вывести его оттуда живым?
Но Игорь нисколько не смутился и все же чмокнул меня куда-то около уха.
– Во-первых, если бы ФСБ не подняло эту провокационную стрельбу, ты сумела бы все отлично сделать… Ты же его уже фактически нейтрализовала и вывела из дома, когда эти идиоты начали стрелять. Ничего, Грэг разберется и выяснит, кто отдал приказ начать стрельбу и подставить тебя… Кому-то, кажется, очень хотелось, чтобы эта история закончилась для тебя трагически… Но поздравлять я тебя собрался вовсе не с тем, что ты осталась в живых. С этим не поздравляют, этому просто радуются…
– Ты разве меня еще не поздравил? – не поняла я. – Еще будешь поздравлять? Что, еще раз поцеловать меня рассчитываешь?
– Да! Рассчитываю, – с совершенно наглым видом заявил Игорек. – Потому что поздравляю тебя с новорожденным! Пока ты с Машковым беседовала, Лариса родила. Девочку! Сама в полном порядке…
Радость мощной волной вынесла из меня остатки меланхолии, в которую меня погрузило общение с Машковым. Я бросилась на шею Игорьку и сама поцеловала его несколько раз, от чего он засмущался и покраснел.
– Что же мы стоим, Игорек? – возбужденно крикнула я. – Вези меня в роддом к Ларисе! Я хочу ее увидеть! Немедленно!
Игорь с удовольствием отвез меня к роддому, в который отправили Ларису. Он, кажется, все еще надеялся, что у нас с ним что-нибудь получится…
– А где этот врач? – спросила я Игоря. – Ну, тот, что с нею в твоей квартире дежурил? Не знаешь, где он сейчас?
– Он сразу же уехал. Как только узнал, что она родила и все в порядке, – сразу уехал…
Я погасла, и, наверное, это было так заметно, что Игорь, посмотрев на меня как-то с опаской, пробормотал:
– Не знаю – куда… Наверное, домой, он адрес свой никому не оставил…
Нет, я не расстроилась. Даже радость моя за Ларису не стала меньше от того, что Сергей уехал, не захотев со мной встретиться… Просто к радости, которая меня только что наполняла, добавилась сильная струя грусти, не мешающей, впрочем, радости, а скорее оттеняющей ее…
Всю недолгую дорогу до роддома я еще беспокоилась – на самом ли деле все прошло благополучно и Лариса не вернулась в свое прежнее психотравматическое состояние… Но когда увидела ее в окне улыбающуюся с младенцем на руках, успокоилась окончательно…
Я смотрела на счастливую Ларису, стоящую в окне второго этажа больницы, и отчаянно ей завидовала. Да, я теперь поняла, чего бы я хотела… Я хотела бы быть на ее месте – стоять у окна родильного отделения, прислушиваться к ровному дыханию уснувшей после кормления маленькой дочки, у которой еще нет имени, и смотреть вниз, где на асфальте – огромная надпись мелом: «Оля, я люблю вас обеих»… А на том месте, где должен быть восклицательный знак, стоит Сергей и, улыбаясь, смотрит на меня…
Дорога из пекла
Глава первая
Чувствовал ли он свою смерть? Не знаю…
Сильным толчком в спину он швырнул меня в дверь, и я вывалилась наружу, упав через порог на усыпанную щепками от разбитой пулями двери землю.
– Не стреляйте! Здесь взрывчатка! – закричала я, в надежде, что Грэг контролирует ситуацию и не даст никому из фээсбэшников выстрелить в меня.
Никто не выстрелил. Я перевела дыхание. Страшно было только первую секунду, когда я еще не знала, раздастся взрыв сразу же, как только я попаду в поле зрения снайперов, или нет.
– У меня в руках взрыватель! – крикнул Машков из дверей. – После первого же выстрела я взорву ее. В рюкзаке – двадцать килограммов тротила… После первого же выстрела я нажимаю кнопку!
Выстрела по-прежнему не было, и он немного успокоился. Он сделал шаг из двери и остановился в дверном проеме. Машков смотрел нагло и уверенно, в его взгляде была твердая решимость. Я нисколько не сомневалась, что свою угрозу он приведет в исполнение. Если только кто-то решится стрелять – мне конец. Машков нажмет свой взрыватель, и я взлечу вместе с ним в воздух…
– Сейчас вы дадите мне машину, – закричал он из двери. – Заправите полный бак. Она сядет за руль. Поедет туда, куда я скажу. Никто не должен приближаться к нам ближе, чем на двадцать метров. Запомните, никто не должен приближаться к нам. Иначе я нажимаю кнопку!
Он сделал два шага из двери и оказался надо мной.
– Вставай! – приказал он. – Мы едем с тобой на прогулку…
Мне было видно, как вдали стояли плотной группой оперативники в защитной форме. Межу ними я увидела Игорька, который что-то доказывал им, размахивая руками. Точно так же горячился и Грэг, только немного в стороне. Он стоял с офицером в форме ФСБ. Издалека я не могла хорошо рассмотреть, с кем именно, но мне показалось, что это тот самый майор Нестеров…
И тут мурашки побежали у меня по спине. Я повернула голову направо и увидела, как Кавээн вырывает автомат у одного из оперативников, толкает того так, что он катится по земле, а сам становится на колено и тщательно прицеливается в нашу сторону.
«Что он делает! – мелькнуло у меня в голове. – Он же взорвет нас!»
– Дядя Саша! – завопила я что было мочи.
Машков с удивлением повернулся и посмотрел на меня. Я смотрела не на него, боясь взглядом показать Машкову, что в него целятся… Руки Машков держал поднятыми, демонстрируя всем, кто мог его видеть, что в правой руке он держит взрывател, и большой палец его готов опуститься на кнопку…
– Чего орешь? – спросил меня Машков почему-то шепотом.
Это были его последние слова.
Раздалась короткая очередь. На моих глазах правая рука Машкова дернулась и укоротилась сантиметров на двадцать. Кисть вместе со взрывателем отлетела от нее в сторону и упала на землю. Машков так и стоял с поднятой вверх правой рукой, оканчивающейся обломком кости. Взрыватель вместе с оторванной кистью лежал на земле рядом, всего метрах в трех от него…
Не знаю, успел ли он понять, что произошло? Наверное, успел. Машков бросился на землю и покатился в ту сторону, где лежала его кисть, все еще сжимающая взрыватель. Он понял, что его обманули, и если ему удастся добраться до цели, тут же прозвучит взрыв.
Но он не успел. Вторая очередь прошлась по телу Машкова, когда он еще только падал на землю. По земле катился уже мертвый Машков. Когда его тело остановилось, левая рука лежала всего сантиметрах в десяти от оторванной кисти правой, с намертво зажатой в ней металлической коробочкой с кнопкой…
Приподнявшись на ноги, я почувствовала, как сильно они у меня дрожат, и снова уселась на землю. Сил снять рюкзак у меня не было. Я видела, как бежал ко мне Игорек с круглыми от страха глазами, слышала голос Григория Абрамовича, который орал что-то нецензурное Кавээну, и одна только мысль, лаконичная и простая, шевелилась в моей голове: «Я жива!» Мысль была очень емкая, она ширилась в моей голове, включая в себя все новые и новые смыслы этого выражения – «Я – живу!», и, наконец, разбежалась у меня в голове на множество мыслей, среди которых была и благодарность Кавээну за то, что он один взял на себя решение ситуации, рискованное, но ведь – удачное… И обида на провокаторов из ФСБ, разрушивших все мои усилия, когда я уже овладела сознанием Машкова и могла вывести его без какого-либо сопротивления с его стороны прямо в руки оперативникам. Он мог бы сдаться, если бы не тот подлый выстрел фээсбэшника, ранивший его в левое плечо…
Я смотрела по сторонам, видела залитую солнцем лощину, заросшую зеленью, которая в ярких дневных лучах солнца казалась уже не темно-зеленой, а тусклой, серо-зеленой с многочисленными яркими желтыми крапинками – очевидно, какими-то цветами. Я видела обрывистые берега, между которыми была зажата эта лощина, видела вдалеке серебристое поблескивание волжской воды, и мне очень все это нравилось. Я даже подумала, что никогда в жизни не видела мест, которые были бы красивее этого…
Пройдет немного времени, и яркость впечатлений от места, в котором я родилась заново после удачного, стопроцентно точного выстрела дяди Саши Кавээна, потускнеет, и эта лощина перестанет казаться мне особенной, но сейчас я была просто очарована ею.
Я повернула голову и увидела лежащего на земле Машкова. Его глаза были открыты, но смотрел он не в небо, а в землю. На его лице застыло выражение злости и разочарования… в чем? Не знаю… Может быть – в самом себе?
Это была первая смерть, которая вызвала у меня чувство удовлетворения. Я не могу сказать, что я ненавижу смерть, поэтому, мол, и пошла в спасатели. Это было бы неправдой. Я скорее – боюсь смерти… Как и подавляющее большинство людей. Но дело даже не в том, боюсь я ее или нет. Дело в том, что я очень люблю жизнь, и не только свою – жизнь вообще. И мне всегда приходится решать очень трудный для себя вопрос, когда жизнь человека находится у меня в руках, помогать ли смерти найти его или, напротив, помешать ей? И, как правило, я ей мешаю. Если есть возможность оставить человека, пусть даже преступника, в живых, я всегда этой возможностью пользуюсь…
Но сегодня – впервые! – я хотела, чтобы он умер. Нет, не потому, что он был виноват в смерти множества людей. Вину устанавливает общество, государство… Точно так же – и наказание за эту вину… Я не могла его судить. Я слишком хорошо его поняла, чтобы считать его болезнь виной… Если бы мы арестовали Машкова, его ждала бы не тюрьма и не «вышка», а сумасшедший дом. Та свобода, о которой он мечтал и к которой рвался, невозможна в обществе никогда. Он всегда будет воевать с обществом, а общество всегда будет охотиться за ним…
Поэтому, я была рада, когда он умер. В этом случае смерть разрешила неразрешимую психологическую проблему – невозможность одновременно существовать в обществе и в то же время не подчиняться его законам, устанавливать вместо них свои… У Александра Машкова не было другого выхода – только умереть…
Тело Машкова отправили на вскрытие, хотя это была пустая формальность. Григорий Абрамович отправился выяснять по горячим следам, кто стрелял в Машкова, когда мы с ним выходили из его лачуги с намерением начать новую жизнь… Конечно, я тогда его обманывала. Я вовсе не собиралась помогать ему начинать новую жизнь и даже не хотела, чтобы продолжалась его старая. Я довела бы его только до кустов, в которых притаился Кавээн… Наверное, даже лучше, что случилось именно так, как случилось с ним… Зачем этому человеку жить?
Настроение у меня было странное. Я, конечно, ощущала всем своим телом, какое это удовольствие – остаться в живых, когда угроза смерти была более чем реальна… Но мне было грустно… Не знаю, почему… Может быть, просто потому, что я не люблю смерть?
Игорек шел мне навстречу, улыбаясь, очень довольный и даже, какой-то праздничный, что ли…
– Поздравляю вас как капитан капитана, – он явно намеревался под предлогом поздравления меня поцеловать.
– С чем? – спросила я, может быть, излишне резко. – С тем, что не сумела вывести его оттуда живым?
Но Игорь нисколько не смутился и все же чмокнул меня куда-то около уха.
– Во-первых, если бы ФСБ не подняло эту провокационную стрельбу, ты сумела бы все отлично сделать… Ты же его уже фактически нейтрализовала и вывела из дома, когда эти идиоты начали стрелять. Ничего, Грэг разберется и выяснит, кто отдал приказ начать стрельбу и подставить тебя… Кому-то, кажется, очень хотелось, чтобы эта история закончилась для тебя трагически… Но поздравлять я тебя собрался вовсе не с тем, что ты осталась в живых. С этим не поздравляют, этому просто радуются…
– Ты разве меня еще не поздравил? – не поняла я. – Еще будешь поздравлять? Что, еще раз поцеловать меня рассчитываешь?
– Да! Рассчитываю, – с совершенно наглым видом заявил Игорек. – Потому что поздравляю тебя с новорожденным! Пока ты с Машковым беседовала, Лариса родила. Девочку! Сама в полном порядке…
Радость мощной волной вынесла из меня остатки меланхолии, в которую меня погрузило общение с Машковым. Я бросилась на шею Игорьку и сама поцеловала его несколько раз, от чего он засмущался и покраснел.
– Что же мы стоим, Игорек? – возбужденно крикнула я. – Вези меня в роддом к Ларисе! Я хочу ее увидеть! Немедленно!
Игорь с удовольствием отвез меня к роддому, в который отправили Ларису. Он, кажется, все еще надеялся, что у нас с ним что-нибудь получится…
– А где этот врач? – спросила я Игоря. – Ну, тот, что с нею в твоей квартире дежурил? Не знаешь, где он сейчас?
– Он сразу же уехал. Как только узнал, что она родила и все в порядке, – сразу уехал…
Я погасла, и, наверное, это было так заметно, что Игорь, посмотрев на меня как-то с опаской, пробормотал:
– Не знаю – куда… Наверное, домой, он адрес свой никому не оставил…
Нет, я не расстроилась. Даже радость моя за Ларису не стала меньше от того, что Сергей уехал, не захотев со мной встретиться… Просто к радости, которая меня только что наполняла, добавилась сильная струя грусти, не мешающей, впрочем, радости, а скорее оттеняющей ее…
Всю недолгую дорогу до роддома я еще беспокоилась – на самом ли деле все прошло благополучно и Лариса не вернулась в свое прежнее психотравматическое состояние… Но когда увидела ее в окне улыбающуюся с младенцем на руках, успокоилась окончательно…
Я смотрела на счастливую Ларису, стоящую в окне второго этажа больницы, и отчаянно ей завидовала. Да, я теперь поняла, чего бы я хотела… Я хотела бы быть на ее месте – стоять у окна родильного отделения, прислушиваться к ровному дыханию уснувшей после кормления маленькой дочки, у которой еще нет имени, и смотреть вниз, где на асфальте – огромная надпись мелом: «Оля, я люблю вас обеих»… А на том месте, где должен быть восклицательный знак, стоит Сергей и, улыбаясь, смотрит на меня…
Дорога из пекла
Глава первая
Звонок командира нашей группы подполковника МЧС Григория Абрамовича Воротникова поднял меня очень рано, часов в пять утра. Домой он мне звонил крайне редко и каждый раз этим удивлял, поскольку для вызова у нас существовал диспетчер. Телефонный звонок командира в пять утра – это настолько необычно, что я даже не спросила, зачем я ему понадобилась в такую рань…
До начала дежурства в управлении МЧС оставалось еще часа три. Я могла бы честно спать еще часа два. Путем ежедневных экспериментов у меня был выработан следующий утренний хронометраж: окончательно проснуться – десять минут, принять решение, что пора вставать, – восемь минут, встать – две минуты, привести себя в порядок, то есть фактически собраться на работу – восемь минут, позавтракать – две минуты. В случае необходимости время завтрака автоматически перераспределялось в пользу предыдущего раздела, и процесс этот приходилось совмещать с одеванием или накрашиванием. Двадцать минут на дорогу – самое оптимальное время, за которое можно добраться от моего дома до управления… И в отличие от нашего штатного аналитика Игорька я никогда не опаздываю…
Мы с Игорем в нашей группе младшие и по возрасту, и по званию, поэтому в шутку называем себя «младшими капитанами». Майор МЧС Александр Васильевич Маслюков, по прозвищу Кавээн, уже лет десять отслуживший в оперативниках-спасателях, называет нас новобранцами. Я не обижаюсь, хотя работаю в составе группы уже примерно полгода, а вообще с системой МЧС связана уже лет пять, столько же, сколько Игорек работает вместе с Кавээном… На Кавээна грех обижаться, он добрый, стесняется и, по-моему, даже боится женщин, и прячет свое смущение под внешней грубостью и снисходительностью к людям, которых любит…
Григорий Абрамович в группе самый старый и опытный, он участвовал в создании самой системы МЧС как силовой структуры. Мы прозвали его Грэгом за полное сходство имени с Грэгори Авраамом Симпсоном, тройным американо-афгано-пакистанским агентом, с которым мне пришлось столкнуться во время первого задания, которое забросило меня в горный массив Гиндукуша… Командир он классный – спокойный, рассудительный и осторожный, никогда не горячится, всегда советуется с нами и учитывает наше мнение, никогда не бросает слов на ветер и никогда не делает ничего, не подумав, даже в экстремальных ситуациях…
Поэтому для столь раннего звонка у командира должен быть очень серьезный повод. Я, пока шла к городскому парку культуры и отдыха имени Короленко, где он назначил мне встречу, чуть голову не сломала, пытаясь отгадать эту неожиданную утреннюю загадку…
Все лето в Тарасове стояла дикая жара, и даже сейчас, в середине сентября, так же жарко, как и в начале августа… Утро – единственное время, когда можно спокойно пройти по тарасовским улицам, не опасаясь заработать солнечные ожоги или тепловой удар… Но не в этом же причина столь раннего вызова! Да еще не в управление, а на встречу в неслужебной обстановке. Значит, мне предстоит услышать нечто, предназначенное для меня лично… Нет-нет, не может быть и речи о попытке с его стороны установить какие-то интимные отношения со мной! Это исключено! Григорий Абрамович вовсе не престарелый ловелас, он уважает и себя, и женщин и, самое главное, преданно любит свою Людмилу Трофимовну. О ней я не знаю ничего, кроме того, что она отлично печет пироги, которые Григорий Абрамович время от времени таскает на работу из дома, нас угощать…
Нет, повод у Григория Абрамовича для встречи со мной явно связан с нашими профессиональными делами. Только вот – почему же встречаемся мы столь секретно? Можно даже сказать – романтически?
…Я увидела его издалека. Григорий Абрамович стоял на мостике над протокой между двумя прудами и внимательно смотрел на почти неподвижный диск солнца, отражающийся на спокойной воде пруда. Парк еще отдыхал от людской суеты. Для уединенного разговора трудно выбрать место лучшее, чем парк ранним утром – деловитые школьницы и неторопливые школьники еще надвижутся через него привычным маршрутом в две соседствующие с парком школы, торопящиеся на работу взрослые еще не натыкаются на тебя невидящим, отягченным собственными проблемами взглядом, ворчливые, но, по сути, беспечные пенсионеры с внуками и внучками еще не оккупировали: одни – лавочки, другие – детскую площадку, декоративную избушку на курьих ножках и городок аттракционов, по аллеям еще можно ходить, не опасаясь быть сбитой неизвестно откуда выскочившим велосипедом, рулю которого сидящий на нем подросток предоставил полную свободу в выборе направления… Кругом тихо и спокойно. И такой же, как это утро, тихий и спокойный Григорий Абрамович стоит над водой и вглядывается в нее…
Он услышал, как я подошла, но не повернулся и не поздоровался. Только вздохнул и сказал:
– Знаешь, Ольга, какое я открытие сейчас сделал?
– Знаю, – ответила я.
Григорий Абрамович посмотрел на меня растерянно и как-то удивленно. Он явно рассчитывал на прямо противоположный ответ…
– Чем дольше смотришь на воду, подумали вы перед моим приходом, – сказала я, – тем сильнее хочется туда нырнуть…
Он улыбнулся.
– Постоянно забываю, что ты психолог по профессии, – сказал Григорий Абрамович. – Почти так я и подумал, когда твои шаги услышал…
– Я это знаю, – ответила я. – Людям так часто приходят в голову одинаковые мысли, когда они подолгу смотрят в воду…
– Наверное, не только в воду… – туманно произнес Григорий Абрамович. – Нас с Костей Чугунковым тоже, вот, одна и та же мысль посетила, хотя смотрели мы в твое личное дело…
«Что такое? – забеспокоилась я. – Личное дело мое Чугунков изучал? Зачем это мною наша ведомственная контрразведка интересуется?..»
Но я не успела даже что-либо предположить, как вдруг до меня дошло, что Грэг просто дурачил меня сейчас, разыгрывая простачка, который не слышал ничего ни о коллективном бессознательном, ни об архетипических символах, из которых «погружение в воду» – самый распространенный и наиболее легкий для восприятия, а потому и наиболее известный… Погружение в воду символизирует погружение в глубину собственного бессознательного, в царство безграничной, неконтролируемой свободы, одновременно манящей и пугающей… Хорош Грэг! Я чуть было объяснять все это ему не принялась, дурочка… Да, но мое личное дело! Зачем оно понадобилось контрразведке?..
Я немного разозлилась на Григория Абрамовича и попыталась даже слегка похамить.
– Я ничего не имею лично против Константина Ивновича, – выдала я. – Но мне кажутся странными ваши, Григорий Абрамович, тесные контакты с руководителем полулегального подразделения, непонятно зачем введенного недавно в наших структурах… Или вы в традициях своего тезки – и нашим, и вашим… Лучше тогда признайтесь честно, что вы – агент Чугункова…
Я ожидала со стороны Григория Абрамовича любой реакции, но только не той, какая последовала у него… Он рассмеялся и сказал:
– А все же не зря мы тебя с Чугунковым выбрали… Ты вынуждаешь меня признаться – да, я работаю в контрразведке. Давно работаю, а с Чугунковым мы вообще тысячу лет дружим… Я не агент Чугункова… Слово-то какое-то оскорбительное подобрала – агент! Агенты – это у ФСБ… Я – подполковник МЧС и служу там, где считаю для себя возможным…
Он тронул меня за плечо и кивнул на лавочку у самой воды:
– Пойдем, присядем на бережку… И поговорим откровенно.
Как ни была я растеряна от его признания, я не могла не восхититься, как легко переиграл меня в диалоге Григорий Абрамович. Мне-то показалось, что я с первой фразы перехватила инициативу и теперь буду управлять разговором. А Григорий Абрамович спокойно дал мне заглотнуть легкую наживку, а потом хладнокровно начал реализовывать нужный ему план разговора…
«Эх, ты – психолог! – сказала я самой себе, и в памяти неожиданно всплыла полузабытая строчка: – "…Училась бы, на старших глядя…"
– Ты знаешь, какой из законов Кодекса спасателей появился первым? – спросил Григорий Абрамович. – Конечно, не знаешь… Об этом помнят теперь человек пять во всей нашей структуре: Чугунков, сам министр, Коля Питерский – это который Ленинградским управлением руководит, потом главбух министерский – Леночка Крупнова, ну и я, конечно, тоже помню…
Я заметила, что, называя министерского главного бухгалтера Елену Вениаминовну Крупнову Леночкой, Григорий Абрамович слегка смутился, и поняла, что под внешним спокойствием и невозмутимостью нашего Грэга кроются бурные страсти в прошлом, которые до конца не улеглись и по сей день… Впрочем, у меня самой-то все улеглось после моего расставания с Сергеем?..
– Больше-то, наверное, никого не осталось из тех, кто службу спасения организовывал, из первых спасателей… Хороших ребят много было, но ведь каждый лез в самое пекло… Это после их смертей рождались новые законы нашего Кодекса… Они не из головы придуманы, за каждой строчкой несколько жизней стоят…
Он вздохнул.
– Так вот, первым был не закон даже, а главный принцип нашей организации – «Беда главнее командира» или в другом варианте – «Служу не родине и не присяге, а человеку в беде»… Когда вопрос встал об организационном принципе построения нашей структуры, я был категорически против единоначалия и централизма… Я должен быть самостоятельным, не ждать приказов и распоряжений, а сам принимать решения. Кому, как не мне, прямо на месте происшествия, лучше знать ситуацию и понимать, что необходимо сделать… Нами руководило горячее желание не быть похожими на уже существующие структуры – с их жесткой иерархией, с их душевной тупостью, культом приказа и представлением о людях как о неодушевленной, нечувствительной материи… И нам удалось создать такую организацию…
Григорий Абрамович внимательно посмотрел мне в глаза и, наверное, уловил в них легкое сомнение. Сомнение, действительно, было. МЧС во многом, конечно, отличается от армии, ФСБ, службы охраны президента, но и у нас – приказы не обсуждаются. Не выполнишь приказ – жди следующего – о твоем увольнении…
– И не нужно мне говорить, что у нас с головами не в порядке, если мы хотели то, что имеем сейчас! Структуры растут и развиваются – совсем как дети… И вырастают, так же как дети – неожиданно. Смотришь на них и не узнаешь – неужели этот верзила лежал когда-то в колыбельке, которую ты смастерил своими руками… И с горечью убеждаешься – да, тот самый. Мы поздно поняли, что из нашего малыша вырос очередной верзила, который со временем грозит превратиться в монстра… Тогда и понадобилась служба внутренней безопасности, или контрразведка, как ты ее называешь… Конечно, у нее есть и специфические цели – например, противостоять проискам ФСБ, открыто, можно сказать, мечтающей нас развалить и распустить или подчинить себе… Но главное – сохранить дух, которым питались первые, которым жили мы, когда были моложе тебя…
Григорий Абрамович усмехнулся, наверное, хотел скрыть смущение от патетики, которой изобиловал только что произнесенный им монолог.
Я молчала, пребывая все же в некотором недоумении – смысл столь раннего свидания с командиром группы только в том, чтобы он поделился со мной своими ностальгически-сентиментальными воспоминаниями о первых годах работы МЧС? Что-то не похоже на нашего рационального, несмотря ни на что, Грэга… Я ждала чего-то большего, чем то, что он успел мне уже сказать. И, как выяснилось, правильно делала. Уже со следующей своей фразы Григорий Абрамович подходит ближе к делу…
– Я знаю, что всех вас удивило, – сказал он, – сколь благосклонно отнеслось министерство к нашим похождениям в Булгакове, когда наша группа фактически провела расследование причин столкновения теплохода с железнодорожным мостом… Я не мог тогда объяснить вам, что это фактически – наше задание… Так уж мы решили сообща – старики. Проверить вас хотели. И проверили. Убедились. А после этого дали уже самостоятельное задание – найти маньяка-террориста раньше, чем это сделает ФСБ… Группа и с этим заданием справилась. Не скажу, что отлично, но ваша работа оценена положительно…
Я удивленно посмотрела на Григория Абрамовича.
– Почему вы сказали – «ваша работа»? Вы же командир группы!
– Потому что я, согласно нашей договоренности с Чугунковым, который курировал это задание, самоустранился… Вспомни – много ли я вам помогал? Направлял вас только туда, куда сразу устремились бы уголовка с прокуратурой. То есть подсказывал только то, что лежит на поверхности… Иногда это было настолько откровенно, что я удивлялся, как это вы меня не пошлете ко всем чертям… Искать пересечения между пациентами районной поликлиники и учениками и коллегами профессора, который в университете работает тридцать лет! Да на это задание месяц уйдет, не меньше, при наших возможностях-то… Я ждал от вас самостоятельности и только страховал в критических ситуациях, когда в дело вмешалась ФСБ и твоя жизнь оказалась под угрозой… Но это нельзя ставить группе в минус – вы же не обладали информацией ни о намерениях, ни о возможностях, ни о методах работы ФСБ. И тем не менее почти все вопросы решали практически самостоятельно…
Григорий Абрамович улыбнулся и сказал:
– В общем, группа сдала экзамен, поздравляю!
Мне, однако, далеко не все было ясно и, в первую очередь, почему именно мне первой Григорий Абрамович об этом сообщает…
– Я все же не поняла, – сказала я, – почему сейчас рядом со мной нет Игоря и Александра Васильевича? Они тоже члены группы и сделали не меньше моего… А когда террориста брали, Кавээн мне просто жизнь спас… Почему вы мне сообщаете обо всем этом столь конфиденциально, почему – только мне…
– Просто я не хочу на глазах у них с тобой секретничать, – пояснил Григорий Васильевич. – Это тебе же может помешать работать с ними нормально… А секретничать придется в любом случае…
Вид у меня был столь недоумевающий, что Григорий Абрамович снова улыбнулся.
– Ладно, раскрываю карты, и так я слишком долго вожу тебя за нос… С сегодняшнего дня наша группа переходит в ведомство Чугункова… Да-да, – покивал он, глядя на мое растерянное лицо, – мы становимся контрразведчиками, согласно приказу министра, подписанному вчера… Это первое. Второе – сегодня приступаем к выполнению нового задания. Дело важное, в чем суть – доложу всей группе сразу, тебе же сообщу только то, что касается тебя непосредственно… Я, судя по всему, последний раз работаю с вами… Ребята убедили меня, что хватит отсиживаться на периферии, когда в центре слишком мало людей, которым можно доверять и на которых можно положиться… Я практически уже дал согласие министру возглавить новую внутриведомственную структуру, приказ об учреждении которой будет подписан буквально через пару дней… Что-то вроде информационно-аналитического отдела, главной задачей которого будет сбор и, что не менее важно, распространение информации по интересующим нас вопросам… Помнишь то дикое интервью с тобой, которое опубликовала газета «Мир катастроф», когда мы работали в Булгакове? Как удалось установить, появилось оно не без помощи ФСБ, которая контролирует главного редактора этой нашей ведомственной газеты… Проблемы такого рода мне и придется решать… Чугунков с Леной Крупновой убедили меня, что руководителю такого ведомства нужно занимать должность не ниже заместителя министра, иначе мне самостоятельно не удастся решить ни одного вопроса…
До начала дежурства в управлении МЧС оставалось еще часа три. Я могла бы честно спать еще часа два. Путем ежедневных экспериментов у меня был выработан следующий утренний хронометраж: окончательно проснуться – десять минут, принять решение, что пора вставать, – восемь минут, встать – две минуты, привести себя в порядок, то есть фактически собраться на работу – восемь минут, позавтракать – две минуты. В случае необходимости время завтрака автоматически перераспределялось в пользу предыдущего раздела, и процесс этот приходилось совмещать с одеванием или накрашиванием. Двадцать минут на дорогу – самое оптимальное время, за которое можно добраться от моего дома до управления… И в отличие от нашего штатного аналитика Игорька я никогда не опаздываю…
Мы с Игорем в нашей группе младшие и по возрасту, и по званию, поэтому в шутку называем себя «младшими капитанами». Майор МЧС Александр Васильевич Маслюков, по прозвищу Кавээн, уже лет десять отслуживший в оперативниках-спасателях, называет нас новобранцами. Я не обижаюсь, хотя работаю в составе группы уже примерно полгода, а вообще с системой МЧС связана уже лет пять, столько же, сколько Игорек работает вместе с Кавээном… На Кавээна грех обижаться, он добрый, стесняется и, по-моему, даже боится женщин, и прячет свое смущение под внешней грубостью и снисходительностью к людям, которых любит…
Григорий Абрамович в группе самый старый и опытный, он участвовал в создании самой системы МЧС как силовой структуры. Мы прозвали его Грэгом за полное сходство имени с Грэгори Авраамом Симпсоном, тройным американо-афгано-пакистанским агентом, с которым мне пришлось столкнуться во время первого задания, которое забросило меня в горный массив Гиндукуша… Командир он классный – спокойный, рассудительный и осторожный, никогда не горячится, всегда советуется с нами и учитывает наше мнение, никогда не бросает слов на ветер и никогда не делает ничего, не подумав, даже в экстремальных ситуациях…
Поэтому для столь раннего звонка у командира должен быть очень серьезный повод. Я, пока шла к городскому парку культуры и отдыха имени Короленко, где он назначил мне встречу, чуть голову не сломала, пытаясь отгадать эту неожиданную утреннюю загадку…
Все лето в Тарасове стояла дикая жара, и даже сейчас, в середине сентября, так же жарко, как и в начале августа… Утро – единственное время, когда можно спокойно пройти по тарасовским улицам, не опасаясь заработать солнечные ожоги или тепловой удар… Но не в этом же причина столь раннего вызова! Да еще не в управление, а на встречу в неслужебной обстановке. Значит, мне предстоит услышать нечто, предназначенное для меня лично… Нет-нет, не может быть и речи о попытке с его стороны установить какие-то интимные отношения со мной! Это исключено! Григорий Абрамович вовсе не престарелый ловелас, он уважает и себя, и женщин и, самое главное, преданно любит свою Людмилу Трофимовну. О ней я не знаю ничего, кроме того, что она отлично печет пироги, которые Григорий Абрамович время от времени таскает на работу из дома, нас угощать…
Нет, повод у Григория Абрамовича для встречи со мной явно связан с нашими профессиональными делами. Только вот – почему же встречаемся мы столь секретно? Можно даже сказать – романтически?
…Я увидела его издалека. Григорий Абрамович стоял на мостике над протокой между двумя прудами и внимательно смотрел на почти неподвижный диск солнца, отражающийся на спокойной воде пруда. Парк еще отдыхал от людской суеты. Для уединенного разговора трудно выбрать место лучшее, чем парк ранним утром – деловитые школьницы и неторопливые школьники еще надвижутся через него привычным маршрутом в две соседствующие с парком школы, торопящиеся на работу взрослые еще не натыкаются на тебя невидящим, отягченным собственными проблемами взглядом, ворчливые, но, по сути, беспечные пенсионеры с внуками и внучками еще не оккупировали: одни – лавочки, другие – детскую площадку, декоративную избушку на курьих ножках и городок аттракционов, по аллеям еще можно ходить, не опасаясь быть сбитой неизвестно откуда выскочившим велосипедом, рулю которого сидящий на нем подросток предоставил полную свободу в выборе направления… Кругом тихо и спокойно. И такой же, как это утро, тихий и спокойный Григорий Абрамович стоит над водой и вглядывается в нее…
Он услышал, как я подошла, но не повернулся и не поздоровался. Только вздохнул и сказал:
– Знаешь, Ольга, какое я открытие сейчас сделал?
– Знаю, – ответила я.
Григорий Абрамович посмотрел на меня растерянно и как-то удивленно. Он явно рассчитывал на прямо противоположный ответ…
– Чем дольше смотришь на воду, подумали вы перед моим приходом, – сказала я, – тем сильнее хочется туда нырнуть…
Он улыбнулся.
– Постоянно забываю, что ты психолог по профессии, – сказал Григорий Абрамович. – Почти так я и подумал, когда твои шаги услышал…
– Я это знаю, – ответила я. – Людям так часто приходят в голову одинаковые мысли, когда они подолгу смотрят в воду…
– Наверное, не только в воду… – туманно произнес Григорий Абрамович. – Нас с Костей Чугунковым тоже, вот, одна и та же мысль посетила, хотя смотрели мы в твое личное дело…
«Что такое? – забеспокоилась я. – Личное дело мое Чугунков изучал? Зачем это мною наша ведомственная контрразведка интересуется?..»
Но я не успела даже что-либо предположить, как вдруг до меня дошло, что Грэг просто дурачил меня сейчас, разыгрывая простачка, который не слышал ничего ни о коллективном бессознательном, ни об архетипических символах, из которых «погружение в воду» – самый распространенный и наиболее легкий для восприятия, а потому и наиболее известный… Погружение в воду символизирует погружение в глубину собственного бессознательного, в царство безграничной, неконтролируемой свободы, одновременно манящей и пугающей… Хорош Грэг! Я чуть было объяснять все это ему не принялась, дурочка… Да, но мое личное дело! Зачем оно понадобилось контрразведке?..
Я немного разозлилась на Григория Абрамовича и попыталась даже слегка похамить.
– Я ничего не имею лично против Константина Ивновича, – выдала я. – Но мне кажутся странными ваши, Григорий Абрамович, тесные контакты с руководителем полулегального подразделения, непонятно зачем введенного недавно в наших структурах… Или вы в традициях своего тезки – и нашим, и вашим… Лучше тогда признайтесь честно, что вы – агент Чугункова…
Я ожидала со стороны Григория Абрамовича любой реакции, но только не той, какая последовала у него… Он рассмеялся и сказал:
– А все же не зря мы тебя с Чугунковым выбрали… Ты вынуждаешь меня признаться – да, я работаю в контрразведке. Давно работаю, а с Чугунковым мы вообще тысячу лет дружим… Я не агент Чугункова… Слово-то какое-то оскорбительное подобрала – агент! Агенты – это у ФСБ… Я – подполковник МЧС и служу там, где считаю для себя возможным…
Он тронул меня за плечо и кивнул на лавочку у самой воды:
– Пойдем, присядем на бережку… И поговорим откровенно.
Как ни была я растеряна от его признания, я не могла не восхититься, как легко переиграл меня в диалоге Григорий Абрамович. Мне-то показалось, что я с первой фразы перехватила инициативу и теперь буду управлять разговором. А Григорий Абрамович спокойно дал мне заглотнуть легкую наживку, а потом хладнокровно начал реализовывать нужный ему план разговора…
«Эх, ты – психолог! – сказала я самой себе, и в памяти неожиданно всплыла полузабытая строчка: – "…Училась бы, на старших глядя…"
– Ты знаешь, какой из законов Кодекса спасателей появился первым? – спросил Григорий Абрамович. – Конечно, не знаешь… Об этом помнят теперь человек пять во всей нашей структуре: Чугунков, сам министр, Коля Питерский – это который Ленинградским управлением руководит, потом главбух министерский – Леночка Крупнова, ну и я, конечно, тоже помню…
Я заметила, что, называя министерского главного бухгалтера Елену Вениаминовну Крупнову Леночкой, Григорий Абрамович слегка смутился, и поняла, что под внешним спокойствием и невозмутимостью нашего Грэга кроются бурные страсти в прошлом, которые до конца не улеглись и по сей день… Впрочем, у меня самой-то все улеглось после моего расставания с Сергеем?..
– Больше-то, наверное, никого не осталось из тех, кто службу спасения организовывал, из первых спасателей… Хороших ребят много было, но ведь каждый лез в самое пекло… Это после их смертей рождались новые законы нашего Кодекса… Они не из головы придуманы, за каждой строчкой несколько жизней стоят…
Он вздохнул.
– Так вот, первым был не закон даже, а главный принцип нашей организации – «Беда главнее командира» или в другом варианте – «Служу не родине и не присяге, а человеку в беде»… Когда вопрос встал об организационном принципе построения нашей структуры, я был категорически против единоначалия и централизма… Я должен быть самостоятельным, не ждать приказов и распоряжений, а сам принимать решения. Кому, как не мне, прямо на месте происшествия, лучше знать ситуацию и понимать, что необходимо сделать… Нами руководило горячее желание не быть похожими на уже существующие структуры – с их жесткой иерархией, с их душевной тупостью, культом приказа и представлением о людях как о неодушевленной, нечувствительной материи… И нам удалось создать такую организацию…
Григорий Абрамович внимательно посмотрел мне в глаза и, наверное, уловил в них легкое сомнение. Сомнение, действительно, было. МЧС во многом, конечно, отличается от армии, ФСБ, службы охраны президента, но и у нас – приказы не обсуждаются. Не выполнишь приказ – жди следующего – о твоем увольнении…
– И не нужно мне говорить, что у нас с головами не в порядке, если мы хотели то, что имеем сейчас! Структуры растут и развиваются – совсем как дети… И вырастают, так же как дети – неожиданно. Смотришь на них и не узнаешь – неужели этот верзила лежал когда-то в колыбельке, которую ты смастерил своими руками… И с горечью убеждаешься – да, тот самый. Мы поздно поняли, что из нашего малыша вырос очередной верзила, который со временем грозит превратиться в монстра… Тогда и понадобилась служба внутренней безопасности, или контрразведка, как ты ее называешь… Конечно, у нее есть и специфические цели – например, противостоять проискам ФСБ, открыто, можно сказать, мечтающей нас развалить и распустить или подчинить себе… Но главное – сохранить дух, которым питались первые, которым жили мы, когда были моложе тебя…
Григорий Абрамович усмехнулся, наверное, хотел скрыть смущение от патетики, которой изобиловал только что произнесенный им монолог.
Я молчала, пребывая все же в некотором недоумении – смысл столь раннего свидания с командиром группы только в том, чтобы он поделился со мной своими ностальгически-сентиментальными воспоминаниями о первых годах работы МЧС? Что-то не похоже на нашего рационального, несмотря ни на что, Грэга… Я ждала чего-то большего, чем то, что он успел мне уже сказать. И, как выяснилось, правильно делала. Уже со следующей своей фразы Григорий Абрамович подходит ближе к делу…
– Я знаю, что всех вас удивило, – сказал он, – сколь благосклонно отнеслось министерство к нашим похождениям в Булгакове, когда наша группа фактически провела расследование причин столкновения теплохода с железнодорожным мостом… Я не мог тогда объяснить вам, что это фактически – наше задание… Так уж мы решили сообща – старики. Проверить вас хотели. И проверили. Убедились. А после этого дали уже самостоятельное задание – найти маньяка-террориста раньше, чем это сделает ФСБ… Группа и с этим заданием справилась. Не скажу, что отлично, но ваша работа оценена положительно…
Я удивленно посмотрела на Григория Абрамовича.
– Почему вы сказали – «ваша работа»? Вы же командир группы!
– Потому что я, согласно нашей договоренности с Чугунковым, который курировал это задание, самоустранился… Вспомни – много ли я вам помогал? Направлял вас только туда, куда сразу устремились бы уголовка с прокуратурой. То есть подсказывал только то, что лежит на поверхности… Иногда это было настолько откровенно, что я удивлялся, как это вы меня не пошлете ко всем чертям… Искать пересечения между пациентами районной поликлиники и учениками и коллегами профессора, который в университете работает тридцать лет! Да на это задание месяц уйдет, не меньше, при наших возможностях-то… Я ждал от вас самостоятельности и только страховал в критических ситуациях, когда в дело вмешалась ФСБ и твоя жизнь оказалась под угрозой… Но это нельзя ставить группе в минус – вы же не обладали информацией ни о намерениях, ни о возможностях, ни о методах работы ФСБ. И тем не менее почти все вопросы решали практически самостоятельно…
Григорий Абрамович улыбнулся и сказал:
– В общем, группа сдала экзамен, поздравляю!
Мне, однако, далеко не все было ясно и, в первую очередь, почему именно мне первой Григорий Абрамович об этом сообщает…
– Я все же не поняла, – сказала я, – почему сейчас рядом со мной нет Игоря и Александра Васильевича? Они тоже члены группы и сделали не меньше моего… А когда террориста брали, Кавээн мне просто жизнь спас… Почему вы мне сообщаете обо всем этом столь конфиденциально, почему – только мне…
– Просто я не хочу на глазах у них с тобой секретничать, – пояснил Григорий Васильевич. – Это тебе же может помешать работать с ними нормально… А секретничать придется в любом случае…
Вид у меня был столь недоумевающий, что Григорий Абрамович снова улыбнулся.
– Ладно, раскрываю карты, и так я слишком долго вожу тебя за нос… С сегодняшнего дня наша группа переходит в ведомство Чугункова… Да-да, – покивал он, глядя на мое растерянное лицо, – мы становимся контрразведчиками, согласно приказу министра, подписанному вчера… Это первое. Второе – сегодня приступаем к выполнению нового задания. Дело важное, в чем суть – доложу всей группе сразу, тебе же сообщу только то, что касается тебя непосредственно… Я, судя по всему, последний раз работаю с вами… Ребята убедили меня, что хватит отсиживаться на периферии, когда в центре слишком мало людей, которым можно доверять и на которых можно положиться… Я практически уже дал согласие министру возглавить новую внутриведомственную структуру, приказ об учреждении которой будет подписан буквально через пару дней… Что-то вроде информационно-аналитического отдела, главной задачей которого будет сбор и, что не менее важно, распространение информации по интересующим нас вопросам… Помнишь то дикое интервью с тобой, которое опубликовала газета «Мир катастроф», когда мы работали в Булгакове? Как удалось установить, появилось оно не без помощи ФСБ, которая контролирует главного редактора этой нашей ведомственной газеты… Проблемы такого рода мне и придется решать… Чугунков с Леной Крупновой убедили меня, что руководителю такого ведомства нужно занимать должность не ниже заместителя министра, иначе мне самостоятельно не удастся решить ни одного вопроса…