Страница:
Раздалась автоматная очередь, дверь затрещала под пулями. Я бросилась на пол. Кто это, черт возьми, стреляет? Откуда взялся автомат? И почему они стреляют… Они меня вместе с ним собираются ликвидировать, что ли? Как издержки производства? Куда же Григорий Абрамович смотрит?!
Машков не пошевелился даже, когда дверь затрещала под выстрелами… Он уселся на табурет в единственной комнате этого дома и выпрямившись, сдержанно смеялся… То ли надо мной, то ли над теми, кто стрелял снаружи… От его смеха по спине пробегали мурашки…
– Однако им пора уже попробовать со мной договориться, – сказал Машков, едва только смолкла автоматная очередь. – Что-то они медлят.
И тут же я услышала голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном.
– Машков, сдавайся. Ты окружен. Если ты не сдашься, ты будешь уничтожен… Отпусти нашего человека, и мы гарантируем тебе жизнь… Выходи из дома и ложись на землю. Стрелять мы не будем… Выходи и ложись, Машков, другого выхода у тебя нет.
Машков подошел ближе к двери, встал за косяк и закричал.
– Если кто-нибудь сделает шаг в сторону дома, я взорву себя вместе с вашим симпатичным психологом… А пока заткнитесь и дайте мне подумать.
Было слышно, как Григорий Абрамович заматерился, забыв выключить мегафон.
Что-то слишком уж там у них обстановка нервная. Машков, напротив, казался спокойным, хотя именно он и должен был бы нервничать больше всех.
Машков посидел минуты две на своей табуретке, потом опять подошел к двери и крикнул:
– Эй вы там! С автоматами! Слушайте меня. Убирайтесь отсюда подобру-поздорову, и я никого не трону. Иначе я взорву все свои запасы взрывчатки. У меня ее килограммов сто пятьдесят… Я даю вам полчаса на то, чтобы убраться отсюда… Ваш психолог останется со мной…
«Что значит – останется со мной? – подумала я. – Хотелось бы большей определенности…»
– Если через полчаса я увижу кого-нибудь из вас, – продолжал кричать Машков, – я устрою фейерверк…
«Еще неизвестно, – подумала я, – правду он говорит о взрывчатке или блефует… Но Грэг не бросит же меня тут с ним наедине!..»
Голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном, я услышала буквально сразу же, едва подумала от нем.
– Мы твои условия не принимаем! – неожиданно для Машкова заявил Григорий Абрамович. – Даю тебе два часа подумать, послушать… Если через два часа вы с нашим капитаном-психологом не выйдете из дома с поднятыми руками, мы тебя уничтожим…
Машков усмехнулся, но кричать в ответ больше ничего не стал.
– Ему можно верить? – спросил он меня.
– Можно, – ответила я. – Два часа сюда никто не сунется. Только какая тебе разница – двумя часами раньше, двумя часами позже…
– Что? – спросил, не поняв меня, Машков. – Что – раньше или позже?
– То, что ты задумал, – сказала я, – но на что не можешь решиться…
Я, конечно, блефовала, но из его фраз, сказанных до того, как вмешался Грэг с мегафоном, мне показалось, что речь у него идет о самоубийстве. Только – о каком-то не совсем обычном, каком-то особом… Я не знала – о чем именно он говорил, но его странное спокойствие в безвыходной ситуации говорило о том, что собственная жизнь ему безразлична. Так же, впрочем, как и любая другая.
Намек Григория Абрамовича я прекрасно поняла. Последние фразы прозвучали, скорее всего, не столько для Машкова, сколько – для меня. Абрамыч сообщал мне, что времени у меня осталось всего два часа. Два часа он сможет контролировать ситуацию, что случится потом – неизвестно. Но Григорий Абрамович советует мне не терять времени даром, а постараться установить контакт с террористом, а затем и контроль над ним.
Поэтому в его фразе прозвучало странное вроде бы слово – «послушать»… Кого может слушать Машков в этой ситуации? Конечно же – только меня. А чтобы было, что слушать, я должна говорить… Иначе – два часа пройдут, поднимется стрельба. И меня либо застрелят штурмовики, либо взорвет Машков…
А откуда, собственно, возьмутся штурмовики? В МЧС такой специализации нет… Штурмовики – это ФСБ… Значит, я уже сделала для себя вывод, откуда эта автоматная стрельба, кто там, снаружи, сейчас диктует условия и выкручивает руки Григорию Абрамовичу, требуя немедленного штурма… ФСБ сидело у нас на хвосте, и мы привели их к дому Машкова сами… Если меня взорвет Машков – это ФСБ устроит больше всего: они тут вроде бы и ни при чем. Вот если он меня не взорвет, кому-то из них нужно будет стрелять не особенно точно, чтобы «случайным» выстрелом задеть меня…
Я поняла, что ФСБ обязательно воспользуется ситуацией, чтобы свести со мной счеты… Григорий Абрамович еще ухитрился как-то выбить у фээсбэшников эти два часа, чтобы дать мне возможность уговорить Машкова сдаться и тем самым сделать штурм бессмысленным…
Эти два часа я использовала с максимальной пользой для дела. Машков и сам говорил, что не против со мной поболтать, как он выразился. Не знаю, право, что он имел в виду, а я просто начала задавать вопросы – о нем, о его прошлом, о его родственниках… Постепенно начали вырисовываться очень любопытные вещи…
Своего брата Александр Машков, можно сказать, любил. Любил с самого раннего детства. А вот ненавидеть начал только в самое последнее время… Все началось с того, что младший брат, Лешка, начал бегать за девочками. Только тут старший, который был взрослее младшего на год, сообразил, что сам-то он от девочек весьма и весьма далек… Они его просто не интересовали…
С уверенностью, что девочки, девушки, женщины его совершенно не интересуют, Александр Машков прожил несколько лет. Он даже успел окончить школу и поступить в университет на мехмат.
Но в один прекрасный день до него дошло, что отсутствие интереса к противоположному полу – это ненормально! Его сверстники не только имели этот интерес, но и активно удовлетворяли его… То есть жили активной половой жизнью. Сашка же Машков оставался в этом смысле полным младенцем. Не знал даже – как там что у них устроено…
Короче говоря, проучившись три года в университете, он сделал для себя открытие – он открыл существование противоположного пола. Но это открытие оказалось не единственным. Машков обнаружил одновременно, что он боится этот противоположный пол. Даже подойти и заговорить с девушкой ему было непреодолимо страшно, не то чтобы затащить ее в постель и трахнуть… Впрочем, он имел очень смутное представление о том, как это делается…
Младший, между тем, времени даром не терял… Женщины в его молодости сыграли положенную природой роль, и тем самым Алексей вызывал раздражение у старшего брата, который сам не смог сделать того, что легко делал младший…
Старший окончил механико-математический факультет университета, написал прекрасную дипломную работу под руководством профессора Мартыненко.
«Я так и думала…» – пробормотала я, когда выяснила это.
…Постепенно научные исследования поглотили избыток психической энергии, которая у старшего Машкова не расходовалась нормальным, то есть сексуальным путем… Александр поступил в аспирантуру и вместе с Мартыненко написал очень оригинальную и перспективную диссертацию, на какую-то очень специальную тему, я так и не поняла, хотя он объяснял довольно подробно… Мартыненко оставил его у себя на кафедре, гордился им, считал самым способным из всех своих учеников и видел в нем своего преемника, поскольку последние годы часто подумывал о том, что работать становится все тяжелее. Александра Машкова у Мартыненко ждала блестящая научная карьера…
Но… у Мартыненко он проработал всего год… Он выдержал настоящий штурм со стороны профессора, который пытался отговорить Александра от его решения уволиться из университета, бросить работу, уйти из науки. Машков настоял на своем.
Когда учился в аспирантуре и готовился к сдаче кандидатского минимума по философии, он случайно увлекся идеями экзистенциализма… Не то чтобы идеями, а просто очень заинтересовался тем, как понимал свободу Николай Бердяев, например… От него же он перенял и ненависть к беременным женщинам… Но тихого в своей ненависти Бердяева Машков превзошел, и намного… Идеи Сартра оказались очень привлекательными для него… С детства вычеркнутый из общества в силу своих психосексуальных проблем, Машков, возненавидел это общество. Понятие коллектив стало чуждым для него, ненавистным…
Примерно таким путем его психическая болезнь укоренилась в его голове и дала те результаты, о которых – лучше не думать… Расстройство превратилось в болезнь, а затем и агрессивную форму заболевания…
Талантливый и чувствительный от природы, старший Машков уловил, что не может осуществить то, что Сартр называет существованием, – не может быть самим собой, исполнять все свои желания… Свой страх перед женщиной Машков тоже связал с отсутствием свободы, перепутав причину и следствие… В его голове все разложилось по параноидальным полочкам – общество заставляет его, Машкова, работать, зарабатывать деньги, вести социальный образ жизни. Само существование женщин заставляет его их хотеть, бояться и, следовательно, ненавидеть…
Бросив науку, Машков ушел из дома, от отца и младшего брата, уехал из города, не имея никакого предварительного плана, чем заниматься дальше и как вообще жить. Он отправился пешком по берегу Волги. Через неделю набрел на полузаброшенную деревню, в которой выпросил поесть. Увидев в лощине за деревней один сохранившийся сарай, Машков решил поселиться в нем. Место вполне его устраивало – безлюдное, глухое, вдали от проезжих дорог… Здесь можно было бы забыть о ненавистном обществе, о давящей его индивидуальность цивилизации…
Александр Машков кое-как починил сарай, чтобы он походил на дом… Скорее всего, это было что-то вроде летней кухни, пристройки к дому, где хозяева готовили, хранили всякий хлам и припасы… Печка, по крайней мере, в ней была… Машков съездил в Тарасов, разыскал брата и буквально выпросил у того немного денег, чтобы купить себе продуктов на зиму…
Всю зиму он практически не выходил из своего сарая… Осенью было особенно холодно… А вот зимой неожиданно оказалось даже теплее – ложбину наполовину завалило снегом, и сарай Машкова оказался практически похороненным под снегом… Четыре месяца он провел в своем добровольном заточении…
А когда весной снег растаял и сначала затопил его сарай полностью, а потом освободил ему путь наружу, из-под снега вышел человек, одержимый одной только идеей – отомстить тем, кто лишил его свободы. Машков сумел понять, что в его проблемах с женщинами виноваты прежде всего – природа, наградившая его такой психологической организацией, семья, в которой сформировались его первые межполовые отношения, и общество, которое превратило его первоначальную робость перед женщиной в страх, сформировало его сексуальную патологию…
За время, проведенное под снегом, он многое передумал и понял, что никто не сможет остановить это общество от того, чтобы оно не уродовало своих членов. Только он, Александр Машков, который все понял, во всем разобрался, должен взять на себя эту миссию… Он исполнит этот свой долг, чего бы ему это ни стоило…
Весной обросший и одичавший Машков вновь явился к брату и снова потребовал денег. Тот не смог отказать, в надежде, что деньги помогут брату вернуть себе нормальную человеческую жизнь – пусть в уединении, пусть в какой-то глухой дыре, – но и в глуши можно оставаться человеком…
Но Александру Машкову деньги нужны были совсем на другое. Не условия жизни волновали его, а возможность принести смерть другим. На полученные от брата деньги он накупил различного оборудования, материалов и принялся за изготовление бомб – благо человек он был талантливый, с неизрасходованной энергией… Задачу, поставленную перед собой, он решил удивительно быстро…
Он еще несколько раз просил денег у младшего брата – теперь уже в письмах. У него не было никакого желания посещать дом, в котором он вырос, всякое напоминание о своей семье вызывало у него приступы ненависти… Поэтому он писал брату письма, первое время пытался доказать ему, что тот живет неправильной жизнью, подчиняясь силе общества и зову плоти, посылал ему в письмах свои рассуждения на эту тему, но младший Машков был человеком слишком прагматичным и приземленным, чтобы понять своего старшего и уже психически ненормального брата…
Денег Алексей ему посылал… Несколько раз и довольно помногу… Старший сумел купить на одном из взрывных складов геофизиков-сейсморазведчиков килограммов двести взрывчатки и переправил ее в свою хижину. После этого он впервые провел эксперимент с бомбой своего производства. Заложив бомбу в трещину в одном из обрывов, ограничивающих лощину, Александр Машков взорвал ее и заметно изменил тем самым конфигурацию обрыва… Сбежались мужики из деревни, примчались все трое оставшихся ее жителей. Машков кое-как от них отбился и заперся вновь в своей берлоге. Но мужики приставали, хотели познакомиться, выпить вместе, поговорить по душам за жизнь…
Пришлось купить выдрессированную собаку-сторожа, которая кидалась молча и хватала за горло, если, конечно, кто-то не слишком заботился о своей безопасности… Машков назвал собаку Тензором. Кобель потрепал малость непрошеных визитеров из деревни, и те больше не совались…
Свою первую пробную бомбу Машков сам доставил на место предполагаемого взрыва. Сам когда-то будучи аспирантом и хорошо представляя их материальное положение, Машков решил сыграть на вечной нехватке денег и замаскировал бомбу под полупустую пачку сигарет… Бомба сработала четко… Успех вдохновил Машкова. Он понял, что теперь может вершить свой суд почти беспрепятственно – все зависит только от его искусства при изготовлении бомбы и от его осторожности при ее пересылке…
Почта представлялась ему идеальным средством для убийства с помощью бомбы. От него только требовалось суметь ее сдать на почту так, чтобы не привлечь к себе особого внимания. Остальное сделает сама почтовая система. Доставит смертоносный груз точно по адресу, вручит прямо в руки, если ты этого захочешь и оплатишь доставку. Машков почти никогда не скупился и, как правило, оплачивал своим жертвам полный почтовый сервис…
За грехи общества расплачивались прежде всего ученые. И не только знакомые Машкову, как, например Мартыненко, о котором Машков и не вспомнил бы, не попадись ему на глаза заметка в областной газете о том, что выпускников мехмата такого-то года просят собраться там-то… Обычная заметка перед готовящейся встречей однокурсников… Машков вспомнил годы своей учебы… И судьба профессора Мартыненко была решена.
А заодно решилась и судьба человека, от имени которого Машков послал Мартыненко в подарок свою книжку-бомбу, профессора Федосеева… Его Машков не знал лично, но вспомнил, что листал как-то его книгу и она ему жутко не понравилась. Название книги он точно не помнил, поэтому ему пришлось придумывать самому новое название…
А вот роддому пришлось расплатиться за пристрастие Машкова к Николаю Бердяеву и ненависть известного русского философа к беременным женщинам. Машков выбрал именно тот роддом, в котором сам когда-то родился… Вернее, не сам роддом, конечно, который был новостройкой… Но на этом же месте и прежде стоял роддом, в котором и родился Машков… Я там, кстати, тоже родилась…
Майор Нестеров не зря разыскивал свидетелей того, не был ли перед взрывом в роддоме кто-либо посторонний. Машков сам принес туда свою бомбу… Попасть внутрь не составило труда. Стоило только надеть белый халат, взять в руки ящик для анализов и поднимайся на любой этаж; тебя даже не спросят – куда и зачем ты идешь… Машков прошелся по палатам, собрал целый ящик пузырьков с мочой, улучив минутку, когда никого поблизости не было, заглянул в родильное отделение и подложил бомбу в шкафчик с инструментами, привязав шнур взрывателя к дверце шкафа… Кто-то из женщин, лежащих на столах в родильном отделении, видел, как он возился у шкафчика, но кто бы из них мог предположить, что человек закладывает бомбу…
Машков не сразу уехал к себе, в свою лачугу. Он дождался, когда произойдет взрыв. Очевидно, что-то все же понадобилось медсестре или врачам в том шкафчике…
Поликлинику он взорвал потому, что с ней у него были связаны жуткие воспоминания, которые по ночам преследовали его в снах-кошмарах: грубые страшные женщины заставляли его раздеваться в своих кабинетах, мучили его своими прикосновениями, своими инструментами, уколами… Поликлиника, в его представлении – это было царство свирепых женщин-мучительниц…
Я слушала его рассказы со все возрастающей тревогой. Если этот человек в результате какой-то случайности останется в живых, он никогда не выйдет из психиатрической лечебницы строгого режима. Любое лечение будет безрезультатным. У меня оставалась лишь одна, крайняя возможность – обмануть его.
В его интонациях я уловила какую-то нотку маниакальной идеи, связанной с пониманием свободы… Его идеалом была абсолютная свобода… Для нормального человека абсолютная свобода страшна и неприемлема. Машков же, напротив, активно к ней стремился. Но что такое абсолютная свобода в ее крайнем выражении?
Не помню, кто, но кто-то из философов, близких к его излюбленному экзистенциализму, сказал, что положительной формы абсолютной свободы не существует, отрицательная же форма – это самоубийство… У меня оставался еще целый час, чтобы навести его на эту идею. Правду сказать, это не было большой трудностью, поскольку сам он уже давно, как я поняла, двигался в эту сторону, понимая абсолютную свободу искаженно, как максимально возможное проявление своей воли. Машков, фактически, был готов к самоубийству. Самое трудное оказалось солидаризоваться с ним в этой мысли… Мне пришлось блеснуть красноречием, прежде чем он мне поверил. Еще одна трудность была в том, чтобы убедить Машкова, что самоубийство, для того чтобы стать актом осуществления высшей свободной воли человека, должно быть публичным… Мне вовсе не импонировала идея взорвать себя вместе с ним здесь же, прямо в этой его лачуге и перейти незамедлительно в царство свободного духа…
Однако через полчаса Машков начал склоняться к моей мысли о том, что гораздо лучше сначала выбраться отсюда в Тарасов, прийти на площадь, предварительно объявить об акте самоубийства всенародно, желательно через газету, в затем взорвать себя в присутствии сотен людей, которым это действие послужит примером и уроком.
Я таким образом несколько исказила картину его реального бреда, подменив идею разрушения и мести идеей перевоспитания и личного примера… Новое «я», сформировавшееся в Машкове под действием разговора со мной, было слабеньким и ненадежным, в любую минуту оно могло быть задавлено прежним, мощным самосодержанием агрессивного и мстительного толка… Но мне ведь на самом-то деле не нужно было ехать с Машковым в Тарасов и становиться на площади перед тем, как взорвать себя вместе с ним. Мне достаточно было вывести Машкова отсюда, увести от запасов взрывчатки и поставить под атаку группы захвата…
На исходе второго часа мы начали собираться… Он чувствовал себя высшим существом. Во-первых, Машков уже внутренне пережил состояние своей смерти, и в его мозгу она уже произвела впечатление на все человечество, изменила его представление о свободе человека в мире. Во-вторых, я была женщина, которую он победил силой своего разума и стремлением к свободе. Я была чем-то вроде жертвенного животного, которого он, высшее существо, брал с собой… Меня такая роль вполне устраивала, лишь бы выбраться из этой ловушки, в которую я попала по собственной неосторожности…
Машков сложил в рюкзак несколько круглых цилиндрических болванок прессованного тротила и сказал, что этого вполне хватит, чтобы разнести нас с ним на куски и при этом произвести необходимый эффект. Каждое важное событие, сказал он, должно быть эффектным по форме и глубоким по содержанию… Как я ни пыталась отговорить его брать с собой тротил, Машков меня не слушал. Я и сама понимала, что мои предложения вернуться за взрывчаткой потом или достать еще где-то звучат настолько несерьезно, с его точки зрения, что способны разозлить Машкова или вызвать у него подозрения, что я собираюсь его обмануть…
Мы договорились, что я выхожу из двери первой и объясняю, что мы с ним хотим только продемонстрировать свое своеволие и больше никаких дурных намерений не имеем. Я убедила Машкова в том, что этого будет достаточно, чтобы нас пропустили беспрепятственно. При всей его талантливости он был все же сумасшедшим, и многие причинно-следственные логические связи в его мозгу были нарушены…
Я вышла из двери. Мое появление раньше намеченного срока вызвало, как я увидела, оживление среди оперативников, окруживших дом Машкова.
– Мы выходим! – крикнула я.
К сожалению, я была лишена возможности крикнуть: «Мы сдаемся!» – поскольку такое понятие, как «сдаемся», вообще не фигурировало в нашем разговоре с Машковым и подействовало бы на него шокирующе. Мне нужно было только одно – чтобы Машков увидел, что те, кто его преследуют, подчиняются нашему плану. Для него этого было бы уже достаточно, чтобы решить, что мы подчинили их своей воле, что они исполняют наши приказы…
– Не стреляйте! Мы выходим свободно и беззлобно!
Я понимала, как глупо звучат мои слова и как те, кто стоит с автоматами там, метрах в тридцати от нас, их воспринимают. Но у меня не было другого выхода. В конце концов, там среди них был Григорий Абрамович, он-то должен меня понять. Он же сам – психолог по своей природе…
Дверь за моей спиной скрипнула. Я поняла, что из дома вышел и Машков. Теперь начинается самый ответственный момент нашего с ним мероприятия. Спокойно пройти эти тридцать метров, чтобы можно было атаковать Машкова без оружия и сразу же избавить его от рюкзака со взрывчаткой. Иначе это симпатичная лощинка станет нашей общей могилой…
Машков взял меня за руку, и мы с ним сделали первый шаг в направлении зарослей крапивы…
Глава седьмая
Машков не пошевелился даже, когда дверь затрещала под выстрелами… Он уселся на табурет в единственной комнате этого дома и выпрямившись, сдержанно смеялся… То ли надо мной, то ли над теми, кто стрелял снаружи… От его смеха по спине пробегали мурашки…
– Однако им пора уже попробовать со мной договориться, – сказал Машков, едва только смолкла автоматная очередь. – Что-то они медлят.
И тут же я услышала голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном.
– Машков, сдавайся. Ты окружен. Если ты не сдашься, ты будешь уничтожен… Отпусти нашего человека, и мы гарантируем тебе жизнь… Выходи из дома и ложись на землю. Стрелять мы не будем… Выходи и ложись, Машков, другого выхода у тебя нет.
Машков подошел ближе к двери, встал за косяк и закричал.
– Если кто-нибудь сделает шаг в сторону дома, я взорву себя вместе с вашим симпатичным психологом… А пока заткнитесь и дайте мне подумать.
Было слышно, как Григорий Абрамович заматерился, забыв выключить мегафон.
Что-то слишком уж там у них обстановка нервная. Машков, напротив, казался спокойным, хотя именно он и должен был бы нервничать больше всех.
Машков посидел минуты две на своей табуретке, потом опять подошел к двери и крикнул:
– Эй вы там! С автоматами! Слушайте меня. Убирайтесь отсюда подобру-поздорову, и я никого не трону. Иначе я взорву все свои запасы взрывчатки. У меня ее килограммов сто пятьдесят… Я даю вам полчаса на то, чтобы убраться отсюда… Ваш психолог останется со мной…
«Что значит – останется со мной? – подумала я. – Хотелось бы большей определенности…»
– Если через полчаса я увижу кого-нибудь из вас, – продолжал кричать Машков, – я устрою фейерверк…
«Еще неизвестно, – подумала я, – правду он говорит о взрывчатке или блефует… Но Грэг не бросит же меня тут с ним наедине!..»
Голос Григория Абрамовича, усиленный мегафоном, я услышала буквально сразу же, едва подумала от нем.
– Мы твои условия не принимаем! – неожиданно для Машкова заявил Григорий Абрамович. – Даю тебе два часа подумать, послушать… Если через два часа вы с нашим капитаном-психологом не выйдете из дома с поднятыми руками, мы тебя уничтожим…
Машков усмехнулся, но кричать в ответ больше ничего не стал.
– Ему можно верить? – спросил он меня.
– Можно, – ответила я. – Два часа сюда никто не сунется. Только какая тебе разница – двумя часами раньше, двумя часами позже…
– Что? – спросил, не поняв меня, Машков. – Что – раньше или позже?
– То, что ты задумал, – сказала я, – но на что не можешь решиться…
Я, конечно, блефовала, но из его фраз, сказанных до того, как вмешался Грэг с мегафоном, мне показалось, что речь у него идет о самоубийстве. Только – о каком-то не совсем обычном, каком-то особом… Я не знала – о чем именно он говорил, но его странное спокойствие в безвыходной ситуации говорило о том, что собственная жизнь ему безразлична. Так же, впрочем, как и любая другая.
Намек Григория Абрамовича я прекрасно поняла. Последние фразы прозвучали, скорее всего, не столько для Машкова, сколько – для меня. Абрамыч сообщал мне, что времени у меня осталось всего два часа. Два часа он сможет контролировать ситуацию, что случится потом – неизвестно. Но Григорий Абрамович советует мне не терять времени даром, а постараться установить контакт с террористом, а затем и контроль над ним.
Поэтому в его фразе прозвучало странное вроде бы слово – «послушать»… Кого может слушать Машков в этой ситуации? Конечно же – только меня. А чтобы было, что слушать, я должна говорить… Иначе – два часа пройдут, поднимется стрельба. И меня либо застрелят штурмовики, либо взорвет Машков…
А откуда, собственно, возьмутся штурмовики? В МЧС такой специализации нет… Штурмовики – это ФСБ… Значит, я уже сделала для себя вывод, откуда эта автоматная стрельба, кто там, снаружи, сейчас диктует условия и выкручивает руки Григорию Абрамовичу, требуя немедленного штурма… ФСБ сидело у нас на хвосте, и мы привели их к дому Машкова сами… Если меня взорвет Машков – это ФСБ устроит больше всего: они тут вроде бы и ни при чем. Вот если он меня не взорвет, кому-то из них нужно будет стрелять не особенно точно, чтобы «случайным» выстрелом задеть меня…
Я поняла, что ФСБ обязательно воспользуется ситуацией, чтобы свести со мной счеты… Григорий Абрамович еще ухитрился как-то выбить у фээсбэшников эти два часа, чтобы дать мне возможность уговорить Машкова сдаться и тем самым сделать штурм бессмысленным…
Эти два часа я использовала с максимальной пользой для дела. Машков и сам говорил, что не против со мной поболтать, как он выразился. Не знаю, право, что он имел в виду, а я просто начала задавать вопросы – о нем, о его прошлом, о его родственниках… Постепенно начали вырисовываться очень любопытные вещи…
Своего брата Александр Машков, можно сказать, любил. Любил с самого раннего детства. А вот ненавидеть начал только в самое последнее время… Все началось с того, что младший брат, Лешка, начал бегать за девочками. Только тут старший, который был взрослее младшего на год, сообразил, что сам-то он от девочек весьма и весьма далек… Они его просто не интересовали…
С уверенностью, что девочки, девушки, женщины его совершенно не интересуют, Александр Машков прожил несколько лет. Он даже успел окончить школу и поступить в университет на мехмат.
Но в один прекрасный день до него дошло, что отсутствие интереса к противоположному полу – это ненормально! Его сверстники не только имели этот интерес, но и активно удовлетворяли его… То есть жили активной половой жизнью. Сашка же Машков оставался в этом смысле полным младенцем. Не знал даже – как там что у них устроено…
Короче говоря, проучившись три года в университете, он сделал для себя открытие – он открыл существование противоположного пола. Но это открытие оказалось не единственным. Машков обнаружил одновременно, что он боится этот противоположный пол. Даже подойти и заговорить с девушкой ему было непреодолимо страшно, не то чтобы затащить ее в постель и трахнуть… Впрочем, он имел очень смутное представление о том, как это делается…
Младший, между тем, времени даром не терял… Женщины в его молодости сыграли положенную природой роль, и тем самым Алексей вызывал раздражение у старшего брата, который сам не смог сделать того, что легко делал младший…
Старший окончил механико-математический факультет университета, написал прекрасную дипломную работу под руководством профессора Мартыненко.
«Я так и думала…» – пробормотала я, когда выяснила это.
…Постепенно научные исследования поглотили избыток психической энергии, которая у старшего Машкова не расходовалась нормальным, то есть сексуальным путем… Александр поступил в аспирантуру и вместе с Мартыненко написал очень оригинальную и перспективную диссертацию, на какую-то очень специальную тему, я так и не поняла, хотя он объяснял довольно подробно… Мартыненко оставил его у себя на кафедре, гордился им, считал самым способным из всех своих учеников и видел в нем своего преемника, поскольку последние годы часто подумывал о том, что работать становится все тяжелее. Александра Машкова у Мартыненко ждала блестящая научная карьера…
Но… у Мартыненко он проработал всего год… Он выдержал настоящий штурм со стороны профессора, который пытался отговорить Александра от его решения уволиться из университета, бросить работу, уйти из науки. Машков настоял на своем.
Когда учился в аспирантуре и готовился к сдаче кандидатского минимума по философии, он случайно увлекся идеями экзистенциализма… Не то чтобы идеями, а просто очень заинтересовался тем, как понимал свободу Николай Бердяев, например… От него же он перенял и ненависть к беременным женщинам… Но тихого в своей ненависти Бердяева Машков превзошел, и намного… Идеи Сартра оказались очень привлекательными для него… С детства вычеркнутый из общества в силу своих психосексуальных проблем, Машков, возненавидел это общество. Понятие коллектив стало чуждым для него, ненавистным…
Примерно таким путем его психическая болезнь укоренилась в его голове и дала те результаты, о которых – лучше не думать… Расстройство превратилось в болезнь, а затем и агрессивную форму заболевания…
Талантливый и чувствительный от природы, старший Машков уловил, что не может осуществить то, что Сартр называет существованием, – не может быть самим собой, исполнять все свои желания… Свой страх перед женщиной Машков тоже связал с отсутствием свободы, перепутав причину и следствие… В его голове все разложилось по параноидальным полочкам – общество заставляет его, Машкова, работать, зарабатывать деньги, вести социальный образ жизни. Само существование женщин заставляет его их хотеть, бояться и, следовательно, ненавидеть…
Бросив науку, Машков ушел из дома, от отца и младшего брата, уехал из города, не имея никакого предварительного плана, чем заниматься дальше и как вообще жить. Он отправился пешком по берегу Волги. Через неделю набрел на полузаброшенную деревню, в которой выпросил поесть. Увидев в лощине за деревней один сохранившийся сарай, Машков решил поселиться в нем. Место вполне его устраивало – безлюдное, глухое, вдали от проезжих дорог… Здесь можно было бы забыть о ненавистном обществе, о давящей его индивидуальность цивилизации…
Александр Машков кое-как починил сарай, чтобы он походил на дом… Скорее всего, это было что-то вроде летней кухни, пристройки к дому, где хозяева готовили, хранили всякий хлам и припасы… Печка, по крайней мере, в ней была… Машков съездил в Тарасов, разыскал брата и буквально выпросил у того немного денег, чтобы купить себе продуктов на зиму…
Всю зиму он практически не выходил из своего сарая… Осенью было особенно холодно… А вот зимой неожиданно оказалось даже теплее – ложбину наполовину завалило снегом, и сарай Машкова оказался практически похороненным под снегом… Четыре месяца он провел в своем добровольном заточении…
А когда весной снег растаял и сначала затопил его сарай полностью, а потом освободил ему путь наружу, из-под снега вышел человек, одержимый одной только идеей – отомстить тем, кто лишил его свободы. Машков сумел понять, что в его проблемах с женщинами виноваты прежде всего – природа, наградившая его такой психологической организацией, семья, в которой сформировались его первые межполовые отношения, и общество, которое превратило его первоначальную робость перед женщиной в страх, сформировало его сексуальную патологию…
За время, проведенное под снегом, он многое передумал и понял, что никто не сможет остановить это общество от того, чтобы оно не уродовало своих членов. Только он, Александр Машков, который все понял, во всем разобрался, должен взять на себя эту миссию… Он исполнит этот свой долг, чего бы ему это ни стоило…
Весной обросший и одичавший Машков вновь явился к брату и снова потребовал денег. Тот не смог отказать, в надежде, что деньги помогут брату вернуть себе нормальную человеческую жизнь – пусть в уединении, пусть в какой-то глухой дыре, – но и в глуши можно оставаться человеком…
Но Александру Машкову деньги нужны были совсем на другое. Не условия жизни волновали его, а возможность принести смерть другим. На полученные от брата деньги он накупил различного оборудования, материалов и принялся за изготовление бомб – благо человек он был талантливый, с неизрасходованной энергией… Задачу, поставленную перед собой, он решил удивительно быстро…
Он еще несколько раз просил денег у младшего брата – теперь уже в письмах. У него не было никакого желания посещать дом, в котором он вырос, всякое напоминание о своей семье вызывало у него приступы ненависти… Поэтому он писал брату письма, первое время пытался доказать ему, что тот живет неправильной жизнью, подчиняясь силе общества и зову плоти, посылал ему в письмах свои рассуждения на эту тему, но младший Машков был человеком слишком прагматичным и приземленным, чтобы понять своего старшего и уже психически ненормального брата…
Денег Алексей ему посылал… Несколько раз и довольно помногу… Старший сумел купить на одном из взрывных складов геофизиков-сейсморазведчиков килограммов двести взрывчатки и переправил ее в свою хижину. После этого он впервые провел эксперимент с бомбой своего производства. Заложив бомбу в трещину в одном из обрывов, ограничивающих лощину, Александр Машков взорвал ее и заметно изменил тем самым конфигурацию обрыва… Сбежались мужики из деревни, примчались все трое оставшихся ее жителей. Машков кое-как от них отбился и заперся вновь в своей берлоге. Но мужики приставали, хотели познакомиться, выпить вместе, поговорить по душам за жизнь…
Пришлось купить выдрессированную собаку-сторожа, которая кидалась молча и хватала за горло, если, конечно, кто-то не слишком заботился о своей безопасности… Машков назвал собаку Тензором. Кобель потрепал малость непрошеных визитеров из деревни, и те больше не совались…
Свою первую пробную бомбу Машков сам доставил на место предполагаемого взрыва. Сам когда-то будучи аспирантом и хорошо представляя их материальное положение, Машков решил сыграть на вечной нехватке денег и замаскировал бомбу под полупустую пачку сигарет… Бомба сработала четко… Успех вдохновил Машкова. Он понял, что теперь может вершить свой суд почти беспрепятственно – все зависит только от его искусства при изготовлении бомбы и от его осторожности при ее пересылке…
Почта представлялась ему идеальным средством для убийства с помощью бомбы. От него только требовалось суметь ее сдать на почту так, чтобы не привлечь к себе особого внимания. Остальное сделает сама почтовая система. Доставит смертоносный груз точно по адресу, вручит прямо в руки, если ты этого захочешь и оплатишь доставку. Машков почти никогда не скупился и, как правило, оплачивал своим жертвам полный почтовый сервис…
За грехи общества расплачивались прежде всего ученые. И не только знакомые Машкову, как, например Мартыненко, о котором Машков и не вспомнил бы, не попадись ему на глаза заметка в областной газете о том, что выпускников мехмата такого-то года просят собраться там-то… Обычная заметка перед готовящейся встречей однокурсников… Машков вспомнил годы своей учебы… И судьба профессора Мартыненко была решена.
А заодно решилась и судьба человека, от имени которого Машков послал Мартыненко в подарок свою книжку-бомбу, профессора Федосеева… Его Машков не знал лично, но вспомнил, что листал как-то его книгу и она ему жутко не понравилась. Название книги он точно не помнил, поэтому ему пришлось придумывать самому новое название…
А вот роддому пришлось расплатиться за пристрастие Машкова к Николаю Бердяеву и ненависть известного русского философа к беременным женщинам. Машков выбрал именно тот роддом, в котором сам когда-то родился… Вернее, не сам роддом, конечно, который был новостройкой… Но на этом же месте и прежде стоял роддом, в котором и родился Машков… Я там, кстати, тоже родилась…
Майор Нестеров не зря разыскивал свидетелей того, не был ли перед взрывом в роддоме кто-либо посторонний. Машков сам принес туда свою бомбу… Попасть внутрь не составило труда. Стоило только надеть белый халат, взять в руки ящик для анализов и поднимайся на любой этаж; тебя даже не спросят – куда и зачем ты идешь… Машков прошелся по палатам, собрал целый ящик пузырьков с мочой, улучив минутку, когда никого поблизости не было, заглянул в родильное отделение и подложил бомбу в шкафчик с инструментами, привязав шнур взрывателя к дверце шкафа… Кто-то из женщин, лежащих на столах в родильном отделении, видел, как он возился у шкафчика, но кто бы из них мог предположить, что человек закладывает бомбу…
Машков не сразу уехал к себе, в свою лачугу. Он дождался, когда произойдет взрыв. Очевидно, что-то все же понадобилось медсестре или врачам в том шкафчике…
Поликлинику он взорвал потому, что с ней у него были связаны жуткие воспоминания, которые по ночам преследовали его в снах-кошмарах: грубые страшные женщины заставляли его раздеваться в своих кабинетах, мучили его своими прикосновениями, своими инструментами, уколами… Поликлиника, в его представлении – это было царство свирепых женщин-мучительниц…
Я слушала его рассказы со все возрастающей тревогой. Если этот человек в результате какой-то случайности останется в живых, он никогда не выйдет из психиатрической лечебницы строгого режима. Любое лечение будет безрезультатным. У меня оставалась лишь одна, крайняя возможность – обмануть его.
В его интонациях я уловила какую-то нотку маниакальной идеи, связанной с пониманием свободы… Его идеалом была абсолютная свобода… Для нормального человека абсолютная свобода страшна и неприемлема. Машков же, напротив, активно к ней стремился. Но что такое абсолютная свобода в ее крайнем выражении?
Не помню, кто, но кто-то из философов, близких к его излюбленному экзистенциализму, сказал, что положительной формы абсолютной свободы не существует, отрицательная же форма – это самоубийство… У меня оставался еще целый час, чтобы навести его на эту идею. Правду сказать, это не было большой трудностью, поскольку сам он уже давно, как я поняла, двигался в эту сторону, понимая абсолютную свободу искаженно, как максимально возможное проявление своей воли. Машков, фактически, был готов к самоубийству. Самое трудное оказалось солидаризоваться с ним в этой мысли… Мне пришлось блеснуть красноречием, прежде чем он мне поверил. Еще одна трудность была в том, чтобы убедить Машкова, что самоубийство, для того чтобы стать актом осуществления высшей свободной воли человека, должно быть публичным… Мне вовсе не импонировала идея взорвать себя вместе с ним здесь же, прямо в этой его лачуге и перейти незамедлительно в царство свободного духа…
Однако через полчаса Машков начал склоняться к моей мысли о том, что гораздо лучше сначала выбраться отсюда в Тарасов, прийти на площадь, предварительно объявить об акте самоубийства всенародно, желательно через газету, в затем взорвать себя в присутствии сотен людей, которым это действие послужит примером и уроком.
Я таким образом несколько исказила картину его реального бреда, подменив идею разрушения и мести идеей перевоспитания и личного примера… Новое «я», сформировавшееся в Машкове под действием разговора со мной, было слабеньким и ненадежным, в любую минуту оно могло быть задавлено прежним, мощным самосодержанием агрессивного и мстительного толка… Но мне ведь на самом-то деле не нужно было ехать с Машковым в Тарасов и становиться на площади перед тем, как взорвать себя вместе с ним. Мне достаточно было вывести Машкова отсюда, увести от запасов взрывчатки и поставить под атаку группы захвата…
На исходе второго часа мы начали собираться… Он чувствовал себя высшим существом. Во-первых, Машков уже внутренне пережил состояние своей смерти, и в его мозгу она уже произвела впечатление на все человечество, изменила его представление о свободе человека в мире. Во-вторых, я была женщина, которую он победил силой своего разума и стремлением к свободе. Я была чем-то вроде жертвенного животного, которого он, высшее существо, брал с собой… Меня такая роль вполне устраивала, лишь бы выбраться из этой ловушки, в которую я попала по собственной неосторожности…
Машков сложил в рюкзак несколько круглых цилиндрических болванок прессованного тротила и сказал, что этого вполне хватит, чтобы разнести нас с ним на куски и при этом произвести необходимый эффект. Каждое важное событие, сказал он, должно быть эффектным по форме и глубоким по содержанию… Как я ни пыталась отговорить его брать с собой тротил, Машков меня не слушал. Я и сама понимала, что мои предложения вернуться за взрывчаткой потом или достать еще где-то звучат настолько несерьезно, с его точки зрения, что способны разозлить Машкова или вызвать у него подозрения, что я собираюсь его обмануть…
Мы договорились, что я выхожу из двери первой и объясняю, что мы с ним хотим только продемонстрировать свое своеволие и больше никаких дурных намерений не имеем. Я убедила Машкова в том, что этого будет достаточно, чтобы нас пропустили беспрепятственно. При всей его талантливости он был все же сумасшедшим, и многие причинно-следственные логические связи в его мозгу были нарушены…
Я вышла из двери. Мое появление раньше намеченного срока вызвало, как я увидела, оживление среди оперативников, окруживших дом Машкова.
– Мы выходим! – крикнула я.
К сожалению, я была лишена возможности крикнуть: «Мы сдаемся!» – поскольку такое понятие, как «сдаемся», вообще не фигурировало в нашем разговоре с Машковым и подействовало бы на него шокирующе. Мне нужно было только одно – чтобы Машков увидел, что те, кто его преследуют, подчиняются нашему плану. Для него этого было бы уже достаточно, чтобы решить, что мы подчинили их своей воле, что они исполняют наши приказы…
– Не стреляйте! Мы выходим свободно и беззлобно!
Я понимала, как глупо звучат мои слова и как те, кто стоит с автоматами там, метрах в тридцати от нас, их воспринимают. Но у меня не было другого выхода. В конце концов, там среди них был Григорий Абрамович, он-то должен меня понять. Он же сам – психолог по своей природе…
Дверь за моей спиной скрипнула. Я поняла, что из дома вышел и Машков. Теперь начинается самый ответственный момент нашего с ним мероприятия. Спокойно пройти эти тридцать метров, чтобы можно было атаковать Машкова без оружия и сразу же избавить его от рюкзака со взрывчаткой. Иначе это симпатичная лощинка станет нашей общей могилой…
Машков взял меня за руку, и мы с ним сделали первый шаг в направлении зарослей крапивы…
Глава седьмая
В этот момент и прозвучал выстрел…
Что было потом, я понять не успела. Сильным движением Машков швырнул меня обратно к двери, потом прыгнул вслед за мной, сам вкатился в дверь и затащил меня, схватив за руку и чуть не вывернул ее при этом из сустава.
– Идиоты! – твердила я одно слово. – Идиоты! Идиоты!
По стенам дома застучали пули.
– Прекратите стрелять! – услышала я голос Грэга. – Это провокация! Вы ответите за это, майор Нестеров!.. Кто приказал вашим людям стрелять? Вы сорвали операцию! Вы подставили моего человека!
«Да, – подумала я, – полностью сорвали все мои планы… Теперь мне отсюда живой не выбраться… Теперь он не поверит ни одному моему слову… Конечно, это провокация ФСБ. Если бы не этот выстрел, у меня все получилось бы отлично… Впрочем, что толку теперь об этом думать? Все кончено!..»
И я, совершенно неожиданно, задала себе вопрос: «А как там Лариса Чайкина, неужели все еще не родила?.. Если у меня не вышло здесь, может быть, там я все же не ошиблась и моя идея сработает как нужно?..»
Почему-то у меня была уверенность, что хотя бы в одном мне должно сегодня повезти… И если уж не останусь в живых, так хоть помогу появиться на свет новой жизни, помогу Ларисе прожить оставшуюся ей жизнь нормальной счастливой матерью, а не пациенткой психлечебницы.
Машков молчал. Он зажимал рукой левое плечо, из-под пальцев сочилась кровь. Он был ранен. Я попыталась ему помочь, но он отшвырнул меня от себя и бросил мне рюкзак со взрывчаткой.
– Надевай! – приказал он. – Если скажешь еще хоть слово – задушу вот этими пальцами!
И он показал мне скрюченные от злости пальцы правой руки – грязные и костлявые…
Мне ничего не оставалось делать, как надеть рюкзак. Я не понимала, зачем это нужно, но знала, что ничего хорошего это мне не сулит…
Машков тем временем достал из-под половой доски коробочки из металла. Одну он сунул в рюкзак, который уже висел у меня за спиной, а вторую зажал в правом кулаке.
– Теперь ты умрешь, – сказал он мне и толкнул рукой к двери. – Мы пойдем с тобой вместе, но не на площадь. Мы войдем с тобой в больницу и там взорвем себя. И пусть рядом с нами погибнут те, кому жить все равно незачем, – больные и увечные. А ты… Ты станешь факелом новой веры, который зажгу я сам.
Я поняла, что металлическая коробочка в его правой руке – взрыватель. И взрыв у меня за спиной может прогреметь немедленно, как только Машкову покажется что-нибудь подозрительным… Любая шальная пуля, на которые сегодня не скупится ФСБ, тоже может стать причиной взрыва. Да, наверное, это конец.
Странно, но когда я поняла, что ситуация именно теперь стала абсолютно безвыходной, я успокоилась… Я не могла, конечно, не помнить о двадцати килограммах взрывчатки у себя за плечами, но это меня очень мало волновало… Я уже не могла бы изменить положение при всем моем желании. Машков закрылся от меня стеной, и теперь только его мозг может принять решение – оставаться ему в живых или уничтожить себя. А заодно и меня. Это для него мелочь – прихватить кого-то по пути.
Поэтому я безропотно надела на себя рюкзак со взрывчаткой, почувствовав, как связываю себя с Машковым одной невидимой цепью. У нас с ним появилось нечто общее, хотя ни он, ни я в этом были еще не уверены – дата и место смерти… В том, что Машкова сейчас убьют, я не сомневалась. Но перед смертью он обязательно нажмет кнопку своего взрывателя… Для этого достаточно долей секунды, а умирает человек медленно.
Что было потом, я понять не успела. Сильным движением Машков швырнул меня обратно к двери, потом прыгнул вслед за мной, сам вкатился в дверь и затащил меня, схватив за руку и чуть не вывернул ее при этом из сустава.
– Идиоты! – твердила я одно слово. – Идиоты! Идиоты!
По стенам дома застучали пули.
– Прекратите стрелять! – услышала я голос Грэга. – Это провокация! Вы ответите за это, майор Нестеров!.. Кто приказал вашим людям стрелять? Вы сорвали операцию! Вы подставили моего человека!
«Да, – подумала я, – полностью сорвали все мои планы… Теперь мне отсюда живой не выбраться… Теперь он не поверит ни одному моему слову… Конечно, это провокация ФСБ. Если бы не этот выстрел, у меня все получилось бы отлично… Впрочем, что толку теперь об этом думать? Все кончено!..»
И я, совершенно неожиданно, задала себе вопрос: «А как там Лариса Чайкина, неужели все еще не родила?.. Если у меня не вышло здесь, может быть, там я все же не ошиблась и моя идея сработает как нужно?..»
Почему-то у меня была уверенность, что хотя бы в одном мне должно сегодня повезти… И если уж не останусь в живых, так хоть помогу появиться на свет новой жизни, помогу Ларисе прожить оставшуюся ей жизнь нормальной счастливой матерью, а не пациенткой психлечебницы.
Машков молчал. Он зажимал рукой левое плечо, из-под пальцев сочилась кровь. Он был ранен. Я попыталась ему помочь, но он отшвырнул меня от себя и бросил мне рюкзак со взрывчаткой.
– Надевай! – приказал он. – Если скажешь еще хоть слово – задушу вот этими пальцами!
И он показал мне скрюченные от злости пальцы правой руки – грязные и костлявые…
Мне ничего не оставалось делать, как надеть рюкзак. Я не понимала, зачем это нужно, но знала, что ничего хорошего это мне не сулит…
Машков тем временем достал из-под половой доски коробочки из металла. Одну он сунул в рюкзак, который уже висел у меня за спиной, а вторую зажал в правом кулаке.
– Теперь ты умрешь, – сказал он мне и толкнул рукой к двери. – Мы пойдем с тобой вместе, но не на площадь. Мы войдем с тобой в больницу и там взорвем себя. И пусть рядом с нами погибнут те, кому жить все равно незачем, – больные и увечные. А ты… Ты станешь факелом новой веры, который зажгу я сам.
Я поняла, что металлическая коробочка в его правой руке – взрыватель. И взрыв у меня за спиной может прогреметь немедленно, как только Машкову покажется что-нибудь подозрительным… Любая шальная пуля, на которые сегодня не скупится ФСБ, тоже может стать причиной взрыва. Да, наверное, это конец.
Странно, но когда я поняла, что ситуация именно теперь стала абсолютно безвыходной, я успокоилась… Я не могла, конечно, не помнить о двадцати килограммах взрывчатки у себя за плечами, но это меня очень мало волновало… Я уже не могла бы изменить положение при всем моем желании. Машков закрылся от меня стеной, и теперь только его мозг может принять решение – оставаться ему в живых или уничтожить себя. А заодно и меня. Это для него мелочь – прихватить кого-то по пути.
Поэтому я безропотно надела на себя рюкзак со взрывчаткой, почувствовав, как связываю себя с Машковым одной невидимой цепью. У нас с ним появилось нечто общее, хотя ни он, ни я в этом были еще не уверены – дата и место смерти… В том, что Машкова сейчас убьют, я не сомневалась. Но перед смертью он обязательно нажмет кнопку своего взрывателя… Для этого достаточно долей секунды, а умирает человек медленно.