Страница:
Объяснение красным линиям на конверте я нашла в одном из писем. Машков-старший писал, что он просит Машкова-младшего на всех письмах, в которых он будет сообщать что-то важное, делать такую черту красным фломастером… Сам он будет поступать точно так же… В другом письме Машков– старший хвалил младшего за то, что письмо, в котором Алексей сообщил о смерти отца, он пометил знаком особой важности. Я не нашла в этом письме Машкова-старшего ни капли сожаления или хотя бы расстройства по поводу смерти отца…
Вдохновленная своим открытием, я помчалась… нет, не в управление, несмотря на то, что времени у нас оставалось уже в обрез. Я побежала на квартиру к Игорьку, проверить, не случилось ли чего с Ларисой. Я понимала при этом, что теряю время, но поимка Машкова может затянуться и на сутки, а с Ларисой нужно что-то срочно решать. Ее положение становилось критическим…
Я хотела только проверить одну свою идею. И сразу же вернуться в управление и приступить к выполнению своих прямых обязанностей… Хотя, признаюсь, поимка террориста как-то с трудом укладывается в мои представления о моих прямых обязанностях…
Дверь мне открыл Сергей и, не дав пройти в комнату к Ларисе, молча обнял меня и поцеловал… На мгновение я замерла, но… вечный цейтнот, который накатывает в самый неподходящий момент… У меня не было времени с ним даже поговорить… Я мягко отстранилась и сказала:
– Потом, Сережа… Потом. Хорошо?.. Не обижайся… Я тебя помню и люблю… Я не могу тебя забыть, хотя и очень старалась это сделать… Но… потом. Сейчас мне нужно к Ларисе…
Не знаю, обиделся ли он, или, может быть, расстроился, или – разозлился… Я не стала наблюдать за его реакцией. Меня сейчас больше всего интересовала Лариса.
Выход из ситуации, который я для нее придумала, был прост до банальности… От реальности она ушла в иллюзию? Так почему бы с помощью той же иллюзии не возвратить ее в реальность? Тем более что от того, что я попробую это сделать, в случае неудачи ничего не изменится… Ее бред дополнится еще одним штрихом, вот и все.
Я вошла в комнату, где лежала на кровати Лариса… Не знаю, почему, но мне показалось, что, если в ближайшие два дня она не сумеет родить, все окончится трагически для нее и, возможно, для ребенка – тоже. Может быть, в ее глазах я прочитала это предупреждение, это послание из будущего… Люди часто чувствуют приближающуюся смерть или близкую опасность смерти…
Лариса, кажется, ощущала такую опасность, хоть и не могла теперь понять ее. Это выливалось просто в беспокойство, в котором она пребывала…
Она видела себя все той же пятилетней девочкой, только теперь – более капризной и привередливой…
– Привет! – сказала я Ларисе. – Как дела?
Девушка смотрела на меня, надув губы…
– Что молчишь? – продолжала я говорить тоном, которым говорят с детьми. – Тебе здесь нравится? Дядя Сережа тебя не обижает?
Она покачала головой.
– Нет, не обижает. Только с ним скучно… Он только смотрит и не умеет играть ни во что…
Она посмотрела на меня с вызовом и добавила:
– А я играть хочу!.. Пусть он со мной играет! Скажи ему! Скажи!
– Вот какой нехороший дядя Сережа! Не хочет играть с тобой! Я его обязательно поругаю…
Я посмотрела на Ларису и решила – нужно все же попробовать.
– Знаешь, во что мы с тобой будем играть? – спросила я. – В дочки-матери…
– Чур я буду мамой! – закричала Лариса. – Чтобы и деньги у меня были, и конфеты все и чтобы ты меня слушалась! Ты дочкой будешь!
– Конечно, я буду дочкой, – согласилась я. – Вот мне сейчас в школу нужно идти… Только я не одна у тебя дочка.
– А еще где? – спросила Лариса.
– А вторая скоро появится… – пообещала я, сама волнуясь, как бы неосторожное слово не отбросило эту девушку вновь в состояние стресса.
– А как появится? – поинтересовалась Лариса. – Из животика?
Я была поражена. Она сама шла мне навстречу. Но была поражена я недолго, ибо тут же поняла, что это реакция на чрезмерно затянувшуюся беременность – физиологические процессы протекают в организме в любом случае, независимо от психологического состояния женщины. И ее интерес к процессу появления детей закономерен.
– Конечно, из животика, – подтвердила я. – Так все дети появляются. – Смотри, какой у тебя животик хороший! Наверное, в нем хорошая дочка лежит, моя сестренка…
Это был самый сложный момент. Если сейчас соединение галлюцинаций с реальностью пройдет без осложнений, можно надеяться, что из этого что-нибудь получится…
Лариса заинтересовалась своим животом, потом вдруг резко почувствовала себя сильно уставшей. Она тут же прилегла на постель и у меня на глазах заснула…
Не попрощавшись с Сергеем, я поспешила в управление с главной сегодня для нас новостью дня.
Глава шестая
Вдохновленная своим открытием, я помчалась… нет, не в управление, несмотря на то, что времени у нас оставалось уже в обрез. Я побежала на квартиру к Игорьку, проверить, не случилось ли чего с Ларисой. Я понимала при этом, что теряю время, но поимка Машкова может затянуться и на сутки, а с Ларисой нужно что-то срочно решать. Ее положение становилось критическим…
Я хотела только проверить одну свою идею. И сразу же вернуться в управление и приступить к выполнению своих прямых обязанностей… Хотя, признаюсь, поимка террориста как-то с трудом укладывается в мои представления о моих прямых обязанностях…
Дверь мне открыл Сергей и, не дав пройти в комнату к Ларисе, молча обнял меня и поцеловал… На мгновение я замерла, но… вечный цейтнот, который накатывает в самый неподходящий момент… У меня не было времени с ним даже поговорить… Я мягко отстранилась и сказала:
– Потом, Сережа… Потом. Хорошо?.. Не обижайся… Я тебя помню и люблю… Я не могу тебя забыть, хотя и очень старалась это сделать… Но… потом. Сейчас мне нужно к Ларисе…
Не знаю, обиделся ли он, или, может быть, расстроился, или – разозлился… Я не стала наблюдать за его реакцией. Меня сейчас больше всего интересовала Лариса.
Выход из ситуации, который я для нее придумала, был прост до банальности… От реальности она ушла в иллюзию? Так почему бы с помощью той же иллюзии не возвратить ее в реальность? Тем более что от того, что я попробую это сделать, в случае неудачи ничего не изменится… Ее бред дополнится еще одним штрихом, вот и все.
Я вошла в комнату, где лежала на кровати Лариса… Не знаю, почему, но мне показалось, что, если в ближайшие два дня она не сумеет родить, все окончится трагически для нее и, возможно, для ребенка – тоже. Может быть, в ее глазах я прочитала это предупреждение, это послание из будущего… Люди часто чувствуют приближающуюся смерть или близкую опасность смерти…
Лариса, кажется, ощущала такую опасность, хоть и не могла теперь понять ее. Это выливалось просто в беспокойство, в котором она пребывала…
Она видела себя все той же пятилетней девочкой, только теперь – более капризной и привередливой…
– Привет! – сказала я Ларисе. – Как дела?
Девушка смотрела на меня, надув губы…
– Что молчишь? – продолжала я говорить тоном, которым говорят с детьми. – Тебе здесь нравится? Дядя Сережа тебя не обижает?
Она покачала головой.
– Нет, не обижает. Только с ним скучно… Он только смотрит и не умеет играть ни во что…
Она посмотрела на меня с вызовом и добавила:
– А я играть хочу!.. Пусть он со мной играет! Скажи ему! Скажи!
– Вот какой нехороший дядя Сережа! Не хочет играть с тобой! Я его обязательно поругаю…
Я посмотрела на Ларису и решила – нужно все же попробовать.
– Знаешь, во что мы с тобой будем играть? – спросила я. – В дочки-матери…
– Чур я буду мамой! – закричала Лариса. – Чтобы и деньги у меня были, и конфеты все и чтобы ты меня слушалась! Ты дочкой будешь!
– Конечно, я буду дочкой, – согласилась я. – Вот мне сейчас в школу нужно идти… Только я не одна у тебя дочка.
– А еще где? – спросила Лариса.
– А вторая скоро появится… – пообещала я, сама волнуясь, как бы неосторожное слово не отбросило эту девушку вновь в состояние стресса.
– А как появится? – поинтересовалась Лариса. – Из животика?
Я была поражена. Она сама шла мне навстречу. Но была поражена я недолго, ибо тут же поняла, что это реакция на чрезмерно затянувшуюся беременность – физиологические процессы протекают в организме в любом случае, независимо от психологического состояния женщины. И ее интерес к процессу появления детей закономерен.
– Конечно, из животика, – подтвердила я. – Так все дети появляются. – Смотри, какой у тебя животик хороший! Наверное, в нем хорошая дочка лежит, моя сестренка…
Это был самый сложный момент. Если сейчас соединение галлюцинаций с реальностью пройдет без осложнений, можно надеяться, что из этого что-нибудь получится…
Лариса заинтересовалась своим животом, потом вдруг резко почувствовала себя сильно уставшей. Она тут же прилегла на постель и у меня на глазах заснула…
Не попрощавшись с Сергеем, я поспешила в управление с главной сегодня для нас новостью дня.
Глава шестая
В опустевшее ночью управление я влетела просто на ураганной скорости, едва не сбив с ног ребят из дежурившей сегодня ФСГ-3, спешащих на выезд. Наши уже, наверное, нервничали, потому что я опаздывала, как минимум, на час на совещание, которое Григорий Абрамович назначил на двенадцать ночи. Наступали последние сутки, за которые мы могли еще успеть разыскать и обезвредить террориста. Если не успеем, то, я думаю, это окажутся и последние сутки существования группы ФГС-1…
Григория Абрамовича, судя по всему, раздирали противоположные чувства. Он явно нервничал и раздражался по поводу того, что я пропадаю неизвестно где, не звоню и не являюсь на совещание. Времени на то, чтобы выполнить приказ, остается совсем мало, и, вполне возможно, выполнить его нам не удастся. Нужно заранее обдумать, как жить дальше… И сделать выводы раньше, чем их сделает начальство. Понятно, что мысль о все более отчетливо маячившей впереди пенсии майора Воротникова не вдохновляла и настроение ему не поднимала.
Но мое же отсутствие одновременно вселяло в него и какую-то надежду. Он хорошо понимал, что просто так, без серьезного повода я нигде задерживаться не стану, да еще в такой сложной ситуации, в условиях практически цейтнота, когда счет времени, который раньше шел на дни, сменился счетом на часы… Если меня нет – значит, я что-то откопала, успокаивал себя Григорий Абрамович… Я замечала иногда и раньше, что Григорий Абрамович поглядывает на меня порой с надеждой, особенно – когда все мы вместе оказываемся в тупике…
В его кабинет, где находились раздраженный Григорий Абрамович, привычно унылый Кавээн и растерянный Игорек, я ворвалась с криком: «Я его нашла!»
– Я его нашла, ребята! – орала я не в силах успокоиться. – Мы его возьмем, и возьмем сегодня. Тут ехать всего-то час, от силы – полтора. Дядь Саша, готовь машину!
Кавээн настороженно посмотрел сначала на меня, потом на Григория Абрамовича, и я смутилась. Что это я раскомандовалась, в самом деле? У нас командира группы пока еще не сменили…
Я уже готова была извиниться, но Грэг и ухом не повел на такую откровенную узурпацию мною его командирских прав. Он только кивнул Кавээну, и тот, сорвавшись с места, побежал в гараж. Мне было очень приятно – Григорий Абрамович не задал еще ни одного вопроса, подтвердил мое наглое распоряжение старшим по званию, – все это говорило только о том, что он доверяет и моим выводам, и моей интуиции. А я действительно чувствовала, что сегодня мы возьмем этого террориста и успеем это сделать в отведенный нам срок, выполним приказ…
– Кто? – спросил Григорий Абрамович, вставая из-за стола и доставая из верхнего ящика личное оружие – старенький проверенный «макаров».
– Машков! – ответила я. – То есть Машков-старший, брат того, которого взорвали на свадьбе… Он живет в Красном Плесе, за Волгой, на той стороне… Заброшенная деревушка почти напротив Тарасова, только немного ниже по течению…
– Так это он своего родного брата взорвал, что ли? – уточнил Григорий Абрамович на бегу, когда мы уже в полной экипировке сбегали по лестнице со второго этажа. – Зачем? И роддом тоже он взорвал? И всех остальных? Ты мотивы его поняла?
– Брата он взорвал, – ответила я. – Там явная психическая ненормальность. Мотивы очень сложные, поскольку человек он талантливый и образованный. Учился у Мартыненко, тот его считал почти гением в математике, думал, что его место со временем займет…
Мы уже запрыгнули в машину и мчались по ночному Тарасову с максимально возможной скоростью, надеясь на высокие пилотские качества Кавээна. Редкие машины шарахались от нас в стороны, гаишники возмущенно хватались за свои полосатые жезлы, но, увидев яркую красно-синюю расцветку нарушителя правил дорожного движения, махали рукой и только ворчали сердито, понимая, что спешим мы не просто от исконно русской любви к быстрой езде.
– Но у Мартыненко Александр Машков проработал всего год после защиты диссертации, – продолжала я рассказывать то, что мне удалось накопать за сегодняшний вечер, – и неожиданно уволился… Он, кстати, старший из братьев… Машков-старший круто поменял свою жизнь, уехал от брата и отца, с которыми жил в то время и поселился в этом самом Красном Плесе, один…
– Не женат? – спросил Игорь.
Я усмехнулась.
– Конечно нет. Он нашел для себя замену женщинам – бомбы.
– Он что, враждовал с братом? – спросил Григорий Абрамович. – За что он его?
– Я думаю, за то, что тот женился, – ответила я. – Вернее, за то, что у него нет никаких проблем с женщинами, что он может создать… – Я запнулась и поправилась: -…Мог бы создать полноценную семью.
– Что ты хочешь сказать? – перебил меня Грэг. – Этот Машков-старший… Он неполноценный какой-то, что ли? Инвалид?
– Я не могу пока на это ответить, мне нужно с ним самим поговорить. Если речь идет о психической неполноценности, то думаю, что это именно так, хотя полностью я в этом не уверена.
– На что он живет? – спросил Грэг. – Чем занимается? Где работает?
– Точно сказать не могу, но из писем, которые я нашла у Машкова-младшего в квартире, можно предположить, что он нигде не работает, деньги выпрашивает, вернее, выпрашивал у младшего брата… А занимается тем, что изготавливает свои взрывающиеся бандерольки, начиняет их бомбочками и рассылает своим жертвам…
– У тебя есть доказательства, что это именно он? – спросил Григорий Абрамович.
– Письмо к младшему брату, – ответила я, – в котором он просит его все письма, в которых сообщает что-либо важное, помечать красным фломастером – проводить под маркой жирную черту. И сам обещает делать то же самое… Это даже не просьба… Написано так, словно он приказ отдает – требовательно и безапелляционно.
– Интересно, он и деньги у него таким же тоном просил? – подал голос Игорек.
– Не забывай, Игорь, что он все-таки больной человек, – напомнила я. – Причем психически больной. И болен он серьезной болезнью.
– Как ты узнала, где он живет? – уточнил Григорий Абрамович.
– Он писал обратный адрес на письмах к брату… – ответила я.
– Действительно, псих! – проворчал Игорек. – Мог бы попросить брата присылать ему деньги до востребования, чтобы адрес свой не светить…
– Помолчи, Игорь! – приказал Грэг.
Мы замолкли. Григорий Абрамович молчал вместе с нами, что-то напряженно обдумывая. О чем он думал? Может быть, о том, что ему теперь, слава богу, скорее всего не придется уходить на пенсию?.. Или о том, что мы утрем-таки нос этим пижонам из ФСБ, если, конечно, возьмем этого самого Машкова-старшего…
– Интересно, – сказал вдруг Григорий Абрамович, – есть у него сейчас готовые бомбы?..
Мы с Игорьком не ответили. Откуда нам знать?.. А ему-то, Абрамычу, это зачем?..
Григорий Абрамович словно услышал мой невысказанный вопрос.
– Очень не люблю ждать в больничном коридоре, когда людям из моей группы пришивают руки или ноги. А если голову оторвет? Назад не пришьешь… – Он посмотрел на меня и улыбнулся. – Где еще я тогда найду такого психолога?
…Красный Плес оказался забытой богом деревушкой на левом берегу Волги, полностью погруженной во мрак и высокие заросли какой-то травы, как утром выяснилось – крапивы. Было начало третьего ночи. Искать сейчас самостоятельно дом, в котором живет Александр Машков, не было никакой возможности…
Стоило бы, конечно, дождаться рассвета, до которого осталось часа полтора, не больше, но Григорий Абрамович спешил добраться до террориста поскорее. Он приказал Кавээну подъехать к одному из немногочисленных домов, осветить фарами окна, а сам пошел на переговоры с местным населением, если таковое обнаружится… Мы остались ждать результатов его дипломатических усилий…
Григорий Абрамович проболтал минут десять, но зато вернулся с провожатым, который сам вызвался показать дом Машкова. Провожатый оказался мужиком словоохотливым, он трещал всю дорогу, несмотря на то что его подняли из постели среди ночи.
– Машков – дрянь человек, – сообщил нам мужичонка, хотя мы его ни о чем подобном не спрашивали. – Я как рассуждаю? Ты, конечно, можешь сам не пить и других за это осуждать. Это – сколько тебе угодно… Ну, так мы тебя с собой и не зовем! И если заходим иногда, так не для того, а чтобы поговорить. О жизни нашей красноплесской… Ты человек новый, твое мнение нас интересует!
– А кто это «вы»? – спросил Григорий Абрамович. – Много «вас»?
– Мы – это обчество наше, красноплесское, – пояснил мужик. – Петр Степанович, Степан Трофимович и я – Николай! А больше у нас мужиков нет. Баб, впрочем, тоже. Мужики ушли, а бабы разбежались за мужиками… Нас трое осталось, самое оптимальное число… Мы, мужики красноплесские, – население оседлое, а бабы – они кочевники… Вернее – кочевницы. Но это слово иностранное, а по-русски сказат, – сучки они и бляди! Кочуют из-под одного мужика под другого… Но это так, к слову, баб сейчас в Красном Плесе – нет ни одной. Только мужиков трое… Машков – четвертый, но он – дрянь человек. Обзывается на нас. В дом не пускает, на пороге с топором стоит, а нас материт, чертыхается да бесами обзывает!
– Он ездит куда-нибудь? – спросил Игорек.
– Редко! – сделал презрительную гримасу Николай. – На почту только. Но в дом и без него не войдешь. Мы-то поначалу думаем – раз человек все дома да дома сидит, – наверное, он самогонку гонит! Дождались, когда он на почту, – и к нему. А там кобелина во такой – как выскочит из-под крыльца, у Петра подошву с ботинка сожрал, зверюга! Машков его Тензором кличет…
– Машков купил здесь дом? – спросила я.
– Купи-ил? – переспросил мужик. – Да у него купилка не выросла еще… Тьфу на него, не хочу и разговаривать про него больше! Темный человек. Мутный и темный, как самогонка у Степан Трофимыча. Но та хоть за душу берет – резко и конкретно! А Машков – что? Так – обычный говнюк, дрянь человек…
«Рафик» хоть и тащился в темноте еле-еле, но мы отъехали уже порядочно от деревни, следуя указаниям ни на секунду не умолкающего Николая.
– Направо здесь возьми, – говорил он, угадывая дорогу по каким-то ему одному известным приметам. – Вот же и тут, и тут вот – дома же стояли, а теперь? А теперь – пустырь, косогор, пепелище… Разбежалось село – как тараканов стайка… Осталось нас всего ничего. За последние десять лет всего один человек в Красном Плесе поселился – и тот Машков. Пропало село. Где стол был яств, там гроб стоит! Пепелище!
– У вас пожар был, что ли? – спросил Игорек. – Сгорело село?
– Да как же оно сгорит-то? – удивился мужик. – Эт же поджигать надо специально, чтобы сгорело. Да еще и не сумеешь… Не-ет! Разъехались сами – кто куда. Часть в Тарасов – хорошей жизни искать, словно она здесь у них плохая была… Часть в райцентр подалась, в Крутое… Это поселок такой, Крутое называется. Там пивзавод построили, крупный. Рабочих много надо. Так наши прям с домами вместе и переехали туда. Крутыми стали, а мы, значит, красноплесцами остались… А кто здесь дома оставил – растащили ведь по досочке…
– Кто ж растащил, если, кроме вас троих, никого здесь не осталось?.. – спросила я.
– Так мы же и растащили! – Мужик даже удивился: – Кто ж еще?..
Он пристально вгляделся в начинающую сереть темноту и вдруг объявил:
– Вот здесь! Приехали.
Мы вышли из машины, но сколько ни озирались, ничего похожего на жилье разглядеть пока не могли… Наш проводник привел нас в широкое устье какой-то балки, поросшей травой и редкими кустами. Широкий ее конец выходил к Волге и там было чуть посветлее, а сужающийся – тянулся в глубь обрывистого берега. Между поднимающихся постепенно все выше стенок обрыва было по-прежнему темно…
Мы стояли на одном из краев обрыва. Спускаться на машине нельзя было и думать, дорога была слишком крутая, а кроме того – даже те несколько десятков метров, которые мы могли рассмотреть, были больше похожи на трассу для слалома, а не на дорогу. Слететь с обрыва можно было запросто…
– Дальше – пешком, – скомандовал всем нам Григорий Абрамович. – Давай показывай, куда тут дальше идти, Николай.
Мужичок сплюнул и, пробормотав что-то о кобеле по имени Тензор, заковылял вниз. Странно, но пока мы спускались, вокруг посветлело. Как-то сразу стало видно и Волгу с застывшей неподвижной серой водой, и отвесную стену противоположного обрыва, сложенную из какой-то породы ярко-желтого цвета, и залитую густой мрачной зеленью ложбину между стенками обрыва…
Метрах в двухстах от берега, на пригорке, прямо посередине лощины, мы разглядели небольшой дом, издали сливающийся с пестрым песчаником, из которого состоял пригорок, пестротой своих некрашеных стен и облезлой крыши. Вид у домишки был нежилой. Больше всего он был похож на заброшенный сарай, который когда-то стоял рядом с большим добротным домом. Хозяева переехали, дом забрали с собой, а сарай остался на старом месте, поскольку хранился в нем один хлам.
Машина наша остановилась где-то посередине между Волгой и этим сараем… Грэг приказал Кавээну заблокировать двигатель, было там у дяди Саши какое-то тайное противоугонное приспособление. Мы все двинулись вниз. Николай довел нас до единственного дерева, которое росло в ложбине, и заявил, что дальше он не пойдет, поскольку прошлый раз он едва успел добежать до этого дерева. Петька бежал сзади, так его этот самый Тензор (Николай ударение делал, конечно, на последнем слоге) успел за ботинок ухватить. Вы, мол, как хотите, дело ваше, но сам он дальше – ни шагу… Да тут, собственно, идти-то всего ничего осталось. Дорожка, конечно, попетляет еще самую малость, но она точно к дому Машкова ведет, не заблудимся.
Николай сел под дерево и начал вставлять в черный мундштук окурок сигареты… Мы поняли, что дальше он действительно не пойдет.
Григорий Абрамович махнул на него рукой, и мы пошли дальше одни… Я ощущала полную нереальность происходящего. Чуть больше часа назад мы еще сидели в своем управлении в центре большого современного города, а теперь вокруг нет даже признаков цивилизации, словно мы попали в какой-то вестерн. Я нисколько не удивлюсь, если сейчас из густой травы поднимутся какие-нибудь апачи с томагавками в руках и начнут плотоядно поглядывать на наши головы, рассчитывая разжиться скальпами…
Пока мы спускались с обрыва, рассвело окончательно. Окружающая обстановка перестала быть такой призрачной, приобрела черты реальные, гораздо более близкие к российскому Нечерноземью, чем к американскому Дикому Западу… Не могу припомнить, что растет в американских прериях и на дне их знаменитых каньонов, но когда я увидела заросли огромных лопухов и крапивы, стебли которой кое-где превышали человеческий рост, я поняла, что никакие апачи в этих зарослях не усидят. Как-то не могу представить себе индейцев, спрятавшихся в лопухах…
Не доходя до дома метров тридцать, Григорий Абрамович жестами разослал нас по сторонам. Мы с Игорьком перекрыли путь к Волге вдоль стенок обрыва, сам Григорий Абрамович шел посередине, а Кавээн поспешил вперед, чтобы отрезать путь в верховья ложбины…
Мы шли открыто, поскольку подкрасться к дому незаметно было, пожалуй, невозможно. Дом стоял на слишком открытом месте, вокруг него был небольшой пустырь, в центре которого и находился дом. Ни лопухи, ни заросли крапивы близко к дому не подходили… Единственная надежда была на то, что Машков под утро крепко спит. Но как быть с собакой, о которой говорил Николай, я не знала, не знал, наверное, и Григорий Абрамович. Но ждать у моря погоды было тоже глупо. Если уж Машков такой домосед, где уверенность, что он вообще выйдет из дома. Да и убедиться не мешало, что он находится в доме, вдруг сегодня как раз один из тех редких случаев, когда он выбрался куда-то по своим зловещим делам…
Я потеряла из виду Григория Абрамовича и озабочена была только одним – продвигаться как можно ближе к дому, не сводя глаз с окна дома, которое выходило на мою сторону. Если Машков попытается выбраться наружу, другого пути с моей стороны у него нет.
Вдруг до меня донесся звук выстрела и следом за ним – собачий визг. Значит, с Тензором Григорий Абрамович уже повстречался… Но выстрел наверняка разбудил Машкова, люди с неуравновешенной психикой вообще спят чутко… Моя задача теперь, как я поняла, изменилась – мне следовало как можно быстрее добраться до стены дома, чтобы не маячить перед окном, из которого меня будет видно как на ладони. Мы не имели никакого представления – вооружен ли Машков, но исключать такую возможность было нельзя…
У нас в группе штатное оружие положено было только Грэгу, остальные были невооружены. Кавээн, насколько я помню, прихватил с собой из машины торцовый ключ на тридцать два, который он возил с собой исключительно для подобных целей, поскольку ключ был тепловозный и для ремонта «рафика» вряд ли пригодился бы… У Игорька тоже специально для таких ситуаций всегда в «рафике» лежала милицейская дубинка. Я ограничилась крепкой палкой, найденной мною у того дерева, где мы оставили Николая…
Сразу после выстрела я побежала вперед, стараясь не упускать окно из поля зрения на тот случай, если Машков решит им воспользоваться, чтобы скрыться… Двадцать метров каменистого пустыря я пробежала за несколько секунд и, отдуваясь, бросилась под стену дома… Окно было прямо надо мной. Не зная, что предпринять дальше, я тихо свистнула, надеясь, что и Грэг, и Игорек тоже давно уже около дома и нам остается решить только одну задачу – как проще войти внутрь…
Мне никто не ответил, и это меня несколько удивило… Я решила заглянуть в окно, но в стекле уже отражалось показавшееся над противоположной стороной Волги солнце, и я ничего не смогла разглядеть внутри…
«Нужно посмотреть, где там Григорий Абрамович и Игорь», – подумала я и тихо поползла к углу дома…
Выглянув за угол, я не увидела, к своему удивлению, Григория Абрамовича. Рядом, буквально в двух метрах от меня была дверь. Я успела увидеть, как она на мгновение приоткрылась, на пороге возникла высокая фигура мужчины, который размахнувшись, бросил что-то на тропинку, ведущую к дому, – в ту сторону, с которой должен был подходить Григорий Абрамович.
Тут же по ложбине пронесся звук выстрела, и я увидела, как от двери отлетела щепка – рядом с головой мужчины. Он юркнул обратно и в ту же секунду на тропинке раздался оглушительный взрыв. По стене дома очередью простучали отброшенные взрывом по сторонам камни.
Я бросилась на землю, спрятавшись от камней под окном. Не успел затихнуть гул взрыва, как у меня над головой раздался звон выбитого стекла, а следом за этим чьи-то крепкие руки схватили меня за пояс спецкомбинезона и рывком забросили внутрь дома…
Я не успела ничего понять, как оказалась лежащей на грязном полу, заваленном обрывками бумаги и стружками… Я подняла голову и села. Надо мной стоял мужчина высокого роста, в рваных брюках, вместо ремня закрученных проволокой, в пиджаке на голое тело, со спутавшимися грязными волосами на голове и столь же запущенной бородкой… Он был мало похож на своего брата Алексея Машкова. Изредка в его лице мелькало что-то общее с фотографиями, по которых я запомнила взорванного им брата…
На его лице играла ироническая улыбка. Он напоминал кинорежиссера Андрона Михалкова-Кончаловского, который каким-то образом попал на необитаемый остров и провел на нем уже несколько месяцев. Я вдруг поняла, что делало его лицо таким странным, контрастирующим и с окружающей убогостью внутренней обстановки дома, и с его бродяжьей одеждой. Очки в тонкой оправе, поблескивающие золотом, и пронизывающий взгляд нервных глаз. Я призналась себе, что ирония, которая сквозила в его взгляде, очень органично вписывается в атмосферу происходящего… Он выглядел, словно герой трагедии, принимающий участие в дешевом фарсе…
– Вы, без всякого сомнения, и есть самоуверенный капитан Ольга Николаева, – не столько спросил, сколько объявил он мне. – Рад визиту. Вы хоть и наглы, кое о чем, я думаю, с вами можно будет поговорить. Только, бога ради – не об элементарных частицах!
– Вы – Александр Машков? – спросила я.
Он наклонил голову и посмотрел на меня поверх поблескивающих очков.
– А вы в этом до сих пор сомневаетесь?
Я промолчала.
Он вдруг вскочил, вновь распахнул дверь и швырнул что-то наружу. Раздался еще один взрыв…
Машков засмеялся.
– Вы хотели взять меня голыми руками! Идиоты… Вам это не удастся. Хотя бы только потому, что все вы защищаете эту насквозь прогнившую систему. А мне на нее наплевать… Я знаю, как ее разрушить… Может показаться, что это так просто сделать! Но это обман. Нужна невероятная воля, чтобы разрушить систему. Воля полностью свободного человека. Абсолютно свободного. В том и смысл, чтобы быть свободным, парящим во времени и презирающим законы, по которым устроено пространство…
Григория Абрамовича, судя по всему, раздирали противоположные чувства. Он явно нервничал и раздражался по поводу того, что я пропадаю неизвестно где, не звоню и не являюсь на совещание. Времени на то, чтобы выполнить приказ, остается совсем мало, и, вполне возможно, выполнить его нам не удастся. Нужно заранее обдумать, как жить дальше… И сделать выводы раньше, чем их сделает начальство. Понятно, что мысль о все более отчетливо маячившей впереди пенсии майора Воротникова не вдохновляла и настроение ему не поднимала.
Но мое же отсутствие одновременно вселяло в него и какую-то надежду. Он хорошо понимал, что просто так, без серьезного повода я нигде задерживаться не стану, да еще в такой сложной ситуации, в условиях практически цейтнота, когда счет времени, который раньше шел на дни, сменился счетом на часы… Если меня нет – значит, я что-то откопала, успокаивал себя Григорий Абрамович… Я замечала иногда и раньше, что Григорий Абрамович поглядывает на меня порой с надеждой, особенно – когда все мы вместе оказываемся в тупике…
В его кабинет, где находились раздраженный Григорий Абрамович, привычно унылый Кавээн и растерянный Игорек, я ворвалась с криком: «Я его нашла!»
– Я его нашла, ребята! – орала я не в силах успокоиться. – Мы его возьмем, и возьмем сегодня. Тут ехать всего-то час, от силы – полтора. Дядь Саша, готовь машину!
Кавээн настороженно посмотрел сначала на меня, потом на Григория Абрамовича, и я смутилась. Что это я раскомандовалась, в самом деле? У нас командира группы пока еще не сменили…
Я уже готова была извиниться, но Грэг и ухом не повел на такую откровенную узурпацию мною его командирских прав. Он только кивнул Кавээну, и тот, сорвавшись с места, побежал в гараж. Мне было очень приятно – Григорий Абрамович не задал еще ни одного вопроса, подтвердил мое наглое распоряжение старшим по званию, – все это говорило только о том, что он доверяет и моим выводам, и моей интуиции. А я действительно чувствовала, что сегодня мы возьмем этого террориста и успеем это сделать в отведенный нам срок, выполним приказ…
– Кто? – спросил Григорий Абрамович, вставая из-за стола и доставая из верхнего ящика личное оружие – старенький проверенный «макаров».
– Машков! – ответила я. – То есть Машков-старший, брат того, которого взорвали на свадьбе… Он живет в Красном Плесе, за Волгой, на той стороне… Заброшенная деревушка почти напротив Тарасова, только немного ниже по течению…
– Так это он своего родного брата взорвал, что ли? – уточнил Григорий Абрамович на бегу, когда мы уже в полной экипировке сбегали по лестнице со второго этажа. – Зачем? И роддом тоже он взорвал? И всех остальных? Ты мотивы его поняла?
– Брата он взорвал, – ответила я. – Там явная психическая ненормальность. Мотивы очень сложные, поскольку человек он талантливый и образованный. Учился у Мартыненко, тот его считал почти гением в математике, думал, что его место со временем займет…
Мы уже запрыгнули в машину и мчались по ночному Тарасову с максимально возможной скоростью, надеясь на высокие пилотские качества Кавээна. Редкие машины шарахались от нас в стороны, гаишники возмущенно хватались за свои полосатые жезлы, но, увидев яркую красно-синюю расцветку нарушителя правил дорожного движения, махали рукой и только ворчали сердито, понимая, что спешим мы не просто от исконно русской любви к быстрой езде.
– Но у Мартыненко Александр Машков проработал всего год после защиты диссертации, – продолжала я рассказывать то, что мне удалось накопать за сегодняшний вечер, – и неожиданно уволился… Он, кстати, старший из братьев… Машков-старший круто поменял свою жизнь, уехал от брата и отца, с которыми жил в то время и поселился в этом самом Красном Плесе, один…
– Не женат? – спросил Игорь.
Я усмехнулась.
– Конечно нет. Он нашел для себя замену женщинам – бомбы.
– Он что, враждовал с братом? – спросил Григорий Абрамович. – За что он его?
– Я думаю, за то, что тот женился, – ответила я. – Вернее, за то, что у него нет никаких проблем с женщинами, что он может создать… – Я запнулась и поправилась: -…Мог бы создать полноценную семью.
– Что ты хочешь сказать? – перебил меня Грэг. – Этот Машков-старший… Он неполноценный какой-то, что ли? Инвалид?
– Я не могу пока на это ответить, мне нужно с ним самим поговорить. Если речь идет о психической неполноценности, то думаю, что это именно так, хотя полностью я в этом не уверена.
– На что он живет? – спросил Грэг. – Чем занимается? Где работает?
– Точно сказать не могу, но из писем, которые я нашла у Машкова-младшего в квартире, можно предположить, что он нигде не работает, деньги выпрашивает, вернее, выпрашивал у младшего брата… А занимается тем, что изготавливает свои взрывающиеся бандерольки, начиняет их бомбочками и рассылает своим жертвам…
– У тебя есть доказательства, что это именно он? – спросил Григорий Абрамович.
– Письмо к младшему брату, – ответила я, – в котором он просит его все письма, в которых сообщает что-либо важное, помечать красным фломастером – проводить под маркой жирную черту. И сам обещает делать то же самое… Это даже не просьба… Написано так, словно он приказ отдает – требовательно и безапелляционно.
– Интересно, он и деньги у него таким же тоном просил? – подал голос Игорек.
– Не забывай, Игорь, что он все-таки больной человек, – напомнила я. – Причем психически больной. И болен он серьезной болезнью.
– Как ты узнала, где он живет? – уточнил Григорий Абрамович.
– Он писал обратный адрес на письмах к брату… – ответила я.
– Действительно, псих! – проворчал Игорек. – Мог бы попросить брата присылать ему деньги до востребования, чтобы адрес свой не светить…
– Помолчи, Игорь! – приказал Грэг.
Мы замолкли. Григорий Абрамович молчал вместе с нами, что-то напряженно обдумывая. О чем он думал? Может быть, о том, что ему теперь, слава богу, скорее всего не придется уходить на пенсию?.. Или о том, что мы утрем-таки нос этим пижонам из ФСБ, если, конечно, возьмем этого самого Машкова-старшего…
– Интересно, – сказал вдруг Григорий Абрамович, – есть у него сейчас готовые бомбы?..
Мы с Игорьком не ответили. Откуда нам знать?.. А ему-то, Абрамычу, это зачем?..
Григорий Абрамович словно услышал мой невысказанный вопрос.
– Очень не люблю ждать в больничном коридоре, когда людям из моей группы пришивают руки или ноги. А если голову оторвет? Назад не пришьешь… – Он посмотрел на меня и улыбнулся. – Где еще я тогда найду такого психолога?
…Красный Плес оказался забытой богом деревушкой на левом берегу Волги, полностью погруженной во мрак и высокие заросли какой-то травы, как утром выяснилось – крапивы. Было начало третьего ночи. Искать сейчас самостоятельно дом, в котором живет Александр Машков, не было никакой возможности…
Стоило бы, конечно, дождаться рассвета, до которого осталось часа полтора, не больше, но Григорий Абрамович спешил добраться до террориста поскорее. Он приказал Кавээну подъехать к одному из немногочисленных домов, осветить фарами окна, а сам пошел на переговоры с местным населением, если таковое обнаружится… Мы остались ждать результатов его дипломатических усилий…
Григорий Абрамович проболтал минут десять, но зато вернулся с провожатым, который сам вызвался показать дом Машкова. Провожатый оказался мужиком словоохотливым, он трещал всю дорогу, несмотря на то что его подняли из постели среди ночи.
– Машков – дрянь человек, – сообщил нам мужичонка, хотя мы его ни о чем подобном не спрашивали. – Я как рассуждаю? Ты, конечно, можешь сам не пить и других за это осуждать. Это – сколько тебе угодно… Ну, так мы тебя с собой и не зовем! И если заходим иногда, так не для того, а чтобы поговорить. О жизни нашей красноплесской… Ты человек новый, твое мнение нас интересует!
– А кто это «вы»? – спросил Григорий Абрамович. – Много «вас»?
– Мы – это обчество наше, красноплесское, – пояснил мужик. – Петр Степанович, Степан Трофимович и я – Николай! А больше у нас мужиков нет. Баб, впрочем, тоже. Мужики ушли, а бабы разбежались за мужиками… Нас трое осталось, самое оптимальное число… Мы, мужики красноплесские, – население оседлое, а бабы – они кочевники… Вернее – кочевницы. Но это слово иностранное, а по-русски сказат, – сучки они и бляди! Кочуют из-под одного мужика под другого… Но это так, к слову, баб сейчас в Красном Плесе – нет ни одной. Только мужиков трое… Машков – четвертый, но он – дрянь человек. Обзывается на нас. В дом не пускает, на пороге с топором стоит, а нас материт, чертыхается да бесами обзывает!
– Он ездит куда-нибудь? – спросил Игорек.
– Редко! – сделал презрительную гримасу Николай. – На почту только. Но в дом и без него не войдешь. Мы-то поначалу думаем – раз человек все дома да дома сидит, – наверное, он самогонку гонит! Дождались, когда он на почту, – и к нему. А там кобелина во такой – как выскочит из-под крыльца, у Петра подошву с ботинка сожрал, зверюга! Машков его Тензором кличет…
– Машков купил здесь дом? – спросила я.
– Купи-ил? – переспросил мужик. – Да у него купилка не выросла еще… Тьфу на него, не хочу и разговаривать про него больше! Темный человек. Мутный и темный, как самогонка у Степан Трофимыча. Но та хоть за душу берет – резко и конкретно! А Машков – что? Так – обычный говнюк, дрянь человек…
«Рафик» хоть и тащился в темноте еле-еле, но мы отъехали уже порядочно от деревни, следуя указаниям ни на секунду не умолкающего Николая.
– Направо здесь возьми, – говорил он, угадывая дорогу по каким-то ему одному известным приметам. – Вот же и тут, и тут вот – дома же стояли, а теперь? А теперь – пустырь, косогор, пепелище… Разбежалось село – как тараканов стайка… Осталось нас всего ничего. За последние десять лет всего один человек в Красном Плесе поселился – и тот Машков. Пропало село. Где стол был яств, там гроб стоит! Пепелище!
– У вас пожар был, что ли? – спросил Игорек. – Сгорело село?
– Да как же оно сгорит-то? – удивился мужик. – Эт же поджигать надо специально, чтобы сгорело. Да еще и не сумеешь… Не-ет! Разъехались сами – кто куда. Часть в Тарасов – хорошей жизни искать, словно она здесь у них плохая была… Часть в райцентр подалась, в Крутое… Это поселок такой, Крутое называется. Там пивзавод построили, крупный. Рабочих много надо. Так наши прям с домами вместе и переехали туда. Крутыми стали, а мы, значит, красноплесцами остались… А кто здесь дома оставил – растащили ведь по досочке…
– Кто ж растащил, если, кроме вас троих, никого здесь не осталось?.. – спросила я.
– Так мы же и растащили! – Мужик даже удивился: – Кто ж еще?..
Он пристально вгляделся в начинающую сереть темноту и вдруг объявил:
– Вот здесь! Приехали.
Мы вышли из машины, но сколько ни озирались, ничего похожего на жилье разглядеть пока не могли… Наш проводник привел нас в широкое устье какой-то балки, поросшей травой и редкими кустами. Широкий ее конец выходил к Волге и там было чуть посветлее, а сужающийся – тянулся в глубь обрывистого берега. Между поднимающихся постепенно все выше стенок обрыва было по-прежнему темно…
Мы стояли на одном из краев обрыва. Спускаться на машине нельзя было и думать, дорога была слишком крутая, а кроме того – даже те несколько десятков метров, которые мы могли рассмотреть, были больше похожи на трассу для слалома, а не на дорогу. Слететь с обрыва можно было запросто…
– Дальше – пешком, – скомандовал всем нам Григорий Абрамович. – Давай показывай, куда тут дальше идти, Николай.
Мужичок сплюнул и, пробормотав что-то о кобеле по имени Тензор, заковылял вниз. Странно, но пока мы спускались, вокруг посветлело. Как-то сразу стало видно и Волгу с застывшей неподвижной серой водой, и отвесную стену противоположного обрыва, сложенную из какой-то породы ярко-желтого цвета, и залитую густой мрачной зеленью ложбину между стенками обрыва…
Метрах в двухстах от берега, на пригорке, прямо посередине лощины, мы разглядели небольшой дом, издали сливающийся с пестрым песчаником, из которого состоял пригорок, пестротой своих некрашеных стен и облезлой крыши. Вид у домишки был нежилой. Больше всего он был похож на заброшенный сарай, который когда-то стоял рядом с большим добротным домом. Хозяева переехали, дом забрали с собой, а сарай остался на старом месте, поскольку хранился в нем один хлам.
Машина наша остановилась где-то посередине между Волгой и этим сараем… Грэг приказал Кавээну заблокировать двигатель, было там у дяди Саши какое-то тайное противоугонное приспособление. Мы все двинулись вниз. Николай довел нас до единственного дерева, которое росло в ложбине, и заявил, что дальше он не пойдет, поскольку прошлый раз он едва успел добежать до этого дерева. Петька бежал сзади, так его этот самый Тензор (Николай ударение делал, конечно, на последнем слоге) успел за ботинок ухватить. Вы, мол, как хотите, дело ваше, но сам он дальше – ни шагу… Да тут, собственно, идти-то всего ничего осталось. Дорожка, конечно, попетляет еще самую малость, но она точно к дому Машкова ведет, не заблудимся.
Николай сел под дерево и начал вставлять в черный мундштук окурок сигареты… Мы поняли, что дальше он действительно не пойдет.
Григорий Абрамович махнул на него рукой, и мы пошли дальше одни… Я ощущала полную нереальность происходящего. Чуть больше часа назад мы еще сидели в своем управлении в центре большого современного города, а теперь вокруг нет даже признаков цивилизации, словно мы попали в какой-то вестерн. Я нисколько не удивлюсь, если сейчас из густой травы поднимутся какие-нибудь апачи с томагавками в руках и начнут плотоядно поглядывать на наши головы, рассчитывая разжиться скальпами…
Пока мы спускались с обрыва, рассвело окончательно. Окружающая обстановка перестала быть такой призрачной, приобрела черты реальные, гораздо более близкие к российскому Нечерноземью, чем к американскому Дикому Западу… Не могу припомнить, что растет в американских прериях и на дне их знаменитых каньонов, но когда я увидела заросли огромных лопухов и крапивы, стебли которой кое-где превышали человеческий рост, я поняла, что никакие апачи в этих зарослях не усидят. Как-то не могу представить себе индейцев, спрятавшихся в лопухах…
Не доходя до дома метров тридцать, Григорий Абрамович жестами разослал нас по сторонам. Мы с Игорьком перекрыли путь к Волге вдоль стенок обрыва, сам Григорий Абрамович шел посередине, а Кавээн поспешил вперед, чтобы отрезать путь в верховья ложбины…
Мы шли открыто, поскольку подкрасться к дому незаметно было, пожалуй, невозможно. Дом стоял на слишком открытом месте, вокруг него был небольшой пустырь, в центре которого и находился дом. Ни лопухи, ни заросли крапивы близко к дому не подходили… Единственная надежда была на то, что Машков под утро крепко спит. Но как быть с собакой, о которой говорил Николай, я не знала, не знал, наверное, и Григорий Абрамович. Но ждать у моря погоды было тоже глупо. Если уж Машков такой домосед, где уверенность, что он вообще выйдет из дома. Да и убедиться не мешало, что он находится в доме, вдруг сегодня как раз один из тех редких случаев, когда он выбрался куда-то по своим зловещим делам…
Я потеряла из виду Григория Абрамовича и озабочена была только одним – продвигаться как можно ближе к дому, не сводя глаз с окна дома, которое выходило на мою сторону. Если Машков попытается выбраться наружу, другого пути с моей стороны у него нет.
Вдруг до меня донесся звук выстрела и следом за ним – собачий визг. Значит, с Тензором Григорий Абрамович уже повстречался… Но выстрел наверняка разбудил Машкова, люди с неуравновешенной психикой вообще спят чутко… Моя задача теперь, как я поняла, изменилась – мне следовало как можно быстрее добраться до стены дома, чтобы не маячить перед окном, из которого меня будет видно как на ладони. Мы не имели никакого представления – вооружен ли Машков, но исключать такую возможность было нельзя…
У нас в группе штатное оружие положено было только Грэгу, остальные были невооружены. Кавээн, насколько я помню, прихватил с собой из машины торцовый ключ на тридцать два, который он возил с собой исключительно для подобных целей, поскольку ключ был тепловозный и для ремонта «рафика» вряд ли пригодился бы… У Игорька тоже специально для таких ситуаций всегда в «рафике» лежала милицейская дубинка. Я ограничилась крепкой палкой, найденной мною у того дерева, где мы оставили Николая…
Сразу после выстрела я побежала вперед, стараясь не упускать окно из поля зрения на тот случай, если Машков решит им воспользоваться, чтобы скрыться… Двадцать метров каменистого пустыря я пробежала за несколько секунд и, отдуваясь, бросилась под стену дома… Окно было прямо надо мной. Не зная, что предпринять дальше, я тихо свистнула, надеясь, что и Грэг, и Игорек тоже давно уже около дома и нам остается решить только одну задачу – как проще войти внутрь…
Мне никто не ответил, и это меня несколько удивило… Я решила заглянуть в окно, но в стекле уже отражалось показавшееся над противоположной стороной Волги солнце, и я ничего не смогла разглядеть внутри…
«Нужно посмотреть, где там Григорий Абрамович и Игорь», – подумала я и тихо поползла к углу дома…
Выглянув за угол, я не увидела, к своему удивлению, Григория Абрамовича. Рядом, буквально в двух метрах от меня была дверь. Я успела увидеть, как она на мгновение приоткрылась, на пороге возникла высокая фигура мужчины, который размахнувшись, бросил что-то на тропинку, ведущую к дому, – в ту сторону, с которой должен был подходить Григорий Абрамович.
Тут же по ложбине пронесся звук выстрела, и я увидела, как от двери отлетела щепка – рядом с головой мужчины. Он юркнул обратно и в ту же секунду на тропинке раздался оглушительный взрыв. По стене дома очередью простучали отброшенные взрывом по сторонам камни.
Я бросилась на землю, спрятавшись от камней под окном. Не успел затихнуть гул взрыва, как у меня над головой раздался звон выбитого стекла, а следом за этим чьи-то крепкие руки схватили меня за пояс спецкомбинезона и рывком забросили внутрь дома…
Я не успела ничего понять, как оказалась лежащей на грязном полу, заваленном обрывками бумаги и стружками… Я подняла голову и села. Надо мной стоял мужчина высокого роста, в рваных брюках, вместо ремня закрученных проволокой, в пиджаке на голое тело, со спутавшимися грязными волосами на голове и столь же запущенной бородкой… Он был мало похож на своего брата Алексея Машкова. Изредка в его лице мелькало что-то общее с фотографиями, по которых я запомнила взорванного им брата…
На его лице играла ироническая улыбка. Он напоминал кинорежиссера Андрона Михалкова-Кончаловского, который каким-то образом попал на необитаемый остров и провел на нем уже несколько месяцев. Я вдруг поняла, что делало его лицо таким странным, контрастирующим и с окружающей убогостью внутренней обстановки дома, и с его бродяжьей одеждой. Очки в тонкой оправе, поблескивающие золотом, и пронизывающий взгляд нервных глаз. Я призналась себе, что ирония, которая сквозила в его взгляде, очень органично вписывается в атмосферу происходящего… Он выглядел, словно герой трагедии, принимающий участие в дешевом фарсе…
– Вы, без всякого сомнения, и есть самоуверенный капитан Ольга Николаева, – не столько спросил, сколько объявил он мне. – Рад визиту. Вы хоть и наглы, кое о чем, я думаю, с вами можно будет поговорить. Только, бога ради – не об элементарных частицах!
– Вы – Александр Машков? – спросила я.
Он наклонил голову и посмотрел на меня поверх поблескивающих очков.
– А вы в этом до сих пор сомневаетесь?
Я промолчала.
Он вдруг вскочил, вновь распахнул дверь и швырнул что-то наружу. Раздался еще один взрыв…
Машков засмеялся.
– Вы хотели взять меня голыми руками! Идиоты… Вам это не удастся. Хотя бы только потому, что все вы защищаете эту насквозь прогнившую систему. А мне на нее наплевать… Я знаю, как ее разрушить… Может показаться, что это так просто сделать! Но это обман. Нужна невероятная воля, чтобы разрушить систему. Воля полностью свободного человека. Абсолютно свободного. В том и смысл, чтобы быть свободным, парящим во времени и презирающим законы, по которым устроено пространство…