И пока я не знал этого, меня это устраивало. Играй в свободу, будь свободной, поступай, как тебе угодно. Можешь пользоваться свободой, даже не осознавая этого. А впрочем, считай, что я делаю это для себя. Моя возлюбленная не может быть рабыней, это претит моей гордости. И я освободил её. - Сознание того, что ты можешь потерять дорогую вещь, делает её бесценной,- сказал я.- Теперь я привязан к тебе ещё сильнее, чем раньше. Ведь я могу потерять тебя, если ты захочешь уйти. - Но я не хочу уходить,- сказала Гингрина. - Но можешь,- настаивал я.- Важно именно это. Она не понимала. - А знаешь,- сказал я,- ведь мы по-прежнему разговариваем на разных языках. Но мы неплохо понимаем друг друга, ведь верно? Я водил её по дому и говорил: "Посмотри, как красиво. Тебе нравится? Я сделаю для тебя ещё лучше". Мы гуляли в садах и отдыхали в беседках, а вокруг были цветы, и я говорил: "Посмотри, как вокруг красиво! Такое сияние бывает лишь на закате". Солнце играло узорами на дне бассейна, и я одевал белокурую головку моей Гингрины в диадему из чёрного янтаря, и всё вокруг было залито светом. Она обнимала меня и прижималась ко мне лицом и губами, и телом, у меня перехватывало дыхание, и я парил в небе её поцелуя и хотел парить так дольше, дольше, до бесконечности. Но однажды ночью я проснулся от голосов, наполнивших дом. Среди них я услышал резкий, раздражённый голос своей ненаглядной супруги. Тон его не предвещал ничего хорошего. "Нет!"- хотелось закричать мне.- "Нет! Это нечестно, она застала меня врасплох!" Ну почему это произошло не тогда, когда я был во всеоружии и сам искал разговора, а теперь, когда я был к этому не готов! Времени было мало, нужно было спешить. Я схватил толком ещё не проснувшуюся и изрядно перепуганную Гингрину за руку и побежал с ней прочь из комнаты. Из спальни второй коридор вёл во двор, где ещё стояла не распряженная коляска Гиелы. В ней мы покинули дом. В дороге я объяснял Гингрине, почему мы должны бежать. Не знаю, слушала ли она меня. - Начав мстить, эта женщина уже не остановится,- сказал я.- Наша любовь погибельна, но так тому и быть. Ты смешала всё, что было в этом мире, и я уже ничего не могу понять. Плохо было то, что впопыхах я захватил с собой совсем ничтожную сумму денег, и как только мы остановились в гостинице, я немедленно взялся за сочинение письма Гиеле, но оно никак не желало принимать убедительный вид. Наконец, я забросил его. Лучше не делать ничего, чем делать что-то плохо. Я не допускал даже мысли о том, чтобы жить на те гроши, что были при мне, а потому нисколько не экономил их, и очень скоро они иссякли. Это подстегнуло моё воображение, и письмо было-таки написано. В приписке я просил Гиелу выслать мне деньги, так как я не могу покинуть гостиницу, не заплатив хозяину. Я успокаивал Гингрину и говорил ей, что теперь конец всей этой истории близок. Пришедший от Гиелы ответ заставил меня содрогнуться. Она в весьма любезных выражениях сообщала мне о совершенном своём безразличии к моему положению и вовсе не настаивала на моём возвращении. Денег она не выслала. Я был в смятении. Что случилось? Неужели мой гений вновь отвернулся от меня, так что я не смог сделать даже такой простой вещи, как сочинить убедительное письмо? Или Гиела разлюбила меня? Но этого не может быть! Что же мне теперь делать? - Я не могу отдать вам сейчас деньги,- сказал я хозяину.- Я рассчитывал получить их от моей жены, но не получил. Знаете, женщины, они такие. - А мне что за дело?- грубо сказал хозяин.- Плати деньги, или узнаешь, с кем имеешь дело. Я вспыхнул. - Должен вам заметить, что я не привык к подобному обращению,- сказал я. - Они все тут одна компания,- услышал я голос.- Жулики. Я резко повернулся на голос и увидел, что он принадлежит человеку, в котором я узнал того негодяя, из лап которого мы вырвали бедную Канидию. Я понял, что если такая точка зрения восторжествует, я погиб, и с большим жаром принялся убеждать хозяина повременить с платой. Мне удалось уговорить его подождать ещё немного. Однако уехать я не мог. - Или оставь в залог свою подружку,- сказал хозяин. - Мы её и пальчиком не тронем,- добавил тот гнусный тип с отвратительной ухмылкой. Я без единого слова отвернулся и ушёл в свою комнату, заперев её изнутри. Бежать через окно было невозможно. Рассчитывать было не на что, и оставалось только написать ещё одно письмо Гиеле и клясться ей в любви и в чём угодно, заклинать её прислать деньги, обещать ей что угодно, раскаиваться, называть себя мерзавцем и кем угодно. Мне нужны были деньги, чтобы покинуть это отвратительное место, где считают возможным разговаривать с постояльцами в таком тоне. В порыве отчаяния я написал письмо и Транквиллу. Он должен был откликнуться, нужно было только дождаться. Вскоре хозяин заявил, что больше ждать не намерен, и чтобы расплатиться, мне пришлось расстаться с золотым перстнем. Выйдя в коридор, чтобы распорядиться насчёт коляски,- а я не желал оставаться здесь более ни единой ночи,- я увидел дрянного вида компанию, среди которой был и мой старый знакомый. Эта мерзкая тварь поклялась, видно, не оставить меня в покое. Сообщники его были нисколько не лучше. Они о чём-то вполголоса переговаривались между собой в полутьме, поглядывая в мою сторону. Мне сделалось не по себе. Если бы я был один, я не придал бы этому значения, себя бы я сумел защитить, но как быть с Гингриной? На всякий случай я решил, закрыв дверь, подпереть её кроватью и навалить на неё всё, что только было тяжёлого в комнате. Как вскоре оказалось, мои тревоги не были напрасными. Сначала в дверь громко постучали. Я не ответил. Тогда стук стал громче, послышалась ругань и угрозы выломать дверь. Сооружение моё не могло выдержать хоть сколько-нибудь сильного натиска. На вмешательство хозяина рассчитывать не приходилось; подозреваю, что всё это делалось с его ведома и согласия. Я вытащил кинжал. - Гингрина,- сказал я.- Если эти твари ворвутся сюда, я не уверен, что смогу тебя защитить. Я не принуждаю тебя ни к чему, ты свободна. Если ты умрёшь, я умру вместе с тобой. Гингрина взяла из моей руки кинжал. - Ведь ты никогда не хотела жизни,- сказал я. Она кивнула, сделала шаг назад, замерла... и ударила себя кинжалом в грудь. Послышался грохот, и нападавшие ворвались в комнату. Я схватил кинжал и занёс руку, но что-то тяжёлое обрушилось на мою голову, и я потерял сознание. Когда я очнулся, вокруг никого не было. Гингрина была мертва. Красный цветок разлился на её груди. Она лежала посреди комнаты; никто не потрудился убрать её тело. Я сидел на полу подле сломанной кровати, и не было ничего, что могло бы облегчить мою душу, не было даже слёз, в голове зияла пустота бездны, неяркий свет казался дымным и горьким, и я не мог сглотнуть эту горечь. Пошевелиться не было сил, да и зачем? Меня уже не было, а то, что осталось, не всё ли равно, где оно останется. Я услышал приближение шума и хохота и топот ног. В комнату ворвалась толпа, разодетая в нелепые, режущие глаз одежды, лица людей были закрыты масками, так что видны были только рты, и эти рты кривились и расползались, снова стягивались, исторгая смех, мужские и женские голоса, и все пьяные. Проносясь мимо, их руки тормошили меня, и я подумал, что они смеются надо мной, но потом понял, что они не знают о том, что случилось, и думают, что я разыгрываю трагедию, их дикая оргия влекла их из комнаты в комнату, по коридорам и лестницам, где их тени мелькали на засаленных стенах, и от каждой комнаты они брали не больше, чем можно увидеть через глазницы маски, когда жизнь кажется гримом на больном лице, их зелёные и красные одежды дробились и кусали друг друга, и я не знал, что мне сказать, чтобы они поняли, что Гингрина мертва, что её нет больше! Тяжёлый, душный воздух стоял у меня в горле, а за дверью был шум и пляски с огнями, и женщины в масках хохотали и хлопали в ладоши, и никому не было до меня дела. Мёртвая девушка неподвижно лежала на полу. А потом в дверях появился человек и назвал меня по имени, но я не ответил. Тогда он назвал имя Транквилла, а за его спиной послышался топот и визг. Он протянул мне письмо, но я не взял. Человек распорядился принести вина, и когда принесли вино, я стал пить, а потом я сказал ему: "Ты от Транквилла?" - Да,- ответил он и отдал мне письмо и деньги. Часть денег я вернул ему и сказал: "Похорони её". - Кто она?- спросил человек. - Гингрина, вольноотпущенница,- мой голос был слаб, и я не был похож на господина. - Хорошо,- сказал он. - А теперь отвези меня к морю. Моя коляска должна быть здесь. И помоги мне встать. С его помощью я поднялся на ноги и вышел на улицу, и тогда я увидел, что в городе ночь. Чьи-то невидимые руки набросили мне на плечи плащ, но я не обернулся. Я шёл вперёд, в ночь, и сквозь ночь - к морю. Я заплатил матросам, не спросив, куда направляется корабль. Я бросил письмо за борт, а потом, закутавшись в плащ, расположился на палубе. Было темно, и корабль должен был скоро отплыть, но я уже не ждал рассвета.
...
1990 г.
...
1990 г.