Страница:
- Всё это очень мило, - заметил Людовик. - Но причём же тут сало? - Действительно, причём тут сало? - спросила Элисса, когда мы мыли посуду на кухне. - Этого я не знаю, - сказал я, отдавая ей тарелку. - Но Скарамуш прав. Где-то, в одном из коридоров лабиринта, ты ошибаешься направлением, и вот ты уже в тупике.
И тогда ты перебираешь то, что было написано прежде, и исправляешь неряшливые фразы, заканчиваешь начатые истории, и неожиданно четверостишье превращается в сонет, одно-единственное имя - в элегию... Ты не возвращаешься назад, ты перестраиваешь лабиринт, который меняет свою форму с каждым новым сделанным тобой шагом.
Лето, уколовшись шипами роз, истекло кровью на их лепестки и, остыв, обернулось осенью. ....................
Following The Sun
Кто-то строил дом из песка, но подул ветер, и рассыпался его дом, кто-то строил дом из бумаги, но прошёл дождь, и бумага размокла, кто-то строил свой дом из воска, но пригрело солнце, и стены растаяли. Кто-то построил свой дом из камня, и был этот дом прочен, но вот, содрогнулась земля, и разрушился камень. Наш дом из тепла. И когда придёт срок, мы отправимся в путь с перелётными птицами. Наши одежды из цвета - краски могут поблёкнуть, холод может сковать землю, но вот, воскресла она, и цвета её всё те же. Когда же настанет ночь, мы отправимся в путь за солнцем, и мы будем цветами земли, теплом её жизни, светом её дней. Мы собираем изумруды на дне голубых озёр. Мы собираем землянику на бриллиантовых полях небес. И кто-то строит свой корабль из льда, но растает лёд в морской воде, кто-то строит корабль из свинца, но тонет корабль, воде не удержать его, кто-то строит свой корабль из дерева, но сгниёт дерево... Наш корабль подобен лебедю. Наша земля подобна Леде, даже покинув её, мы останемся в ней, и прорастём с травами и цветами, вернёмся с перелётными птицами. Восстанем вместе с солнцем и вернёмся в наш город. И я знаю, найдётся кто-то, кто среди вопящей толпы пропоёт нам осанну.
....
Oraculum Lilibaeum
Человек, лежавший под деревом, казался спящим. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и на губах его играла улыбка. Так улыбаются во сне дети. Ланцелот опустился на траву, вытянулся подле него; тело его сладко ныло от усталости и радовалось отдыху; шелест ветвей баюкал его, и Ланцелот задремал, не отдаваясь до конца во власть сну, но отрешившись от дорог, которые он прошёл, и дорог, которые ему предстояло пройти, отрешившись от волнений, надежд и страхов, он отдыхал. Человек, лежавший рядом с ним, повернул к нему своё лицо, - глаза его были открыты. Стряхнув дремоту, Ланцелот поднялся на локоть. Незнакомец молчал. Была тишина и шелест листьев. - Слышите? - спросил незнакомец. Ланцелот медленно встал на ноги. - Спасибо вам, - сказал он. - Не мне, - качнул головой незнакомец и улыбнулся. - Вы правы, - сказал Ланцелот. - Мне пора, - и хотел уходить, но человек, лежавший под деревом, окликнул его. - Приходите весной, - сказал он, - когда на дереве будут цветы. Обещайте. Ланцелот обещал. И они расстались, зная, что поняли друг друга.
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Орион
Орион, вознамерившись истребить всех животных, погиб от укуса скорпиона. В зодиакальной интерпретации скорпион предстаёт олицетворением чувственности, которую должен преодолеть тот, кто идёт по пути совершенствования к становлению сверхчеловеком. Однако, было бы недостойно уподобить такое прелестное создание как женщина ядовитой твари. И потому версия эта представляется неубедительной. Гораздо предпочтительнее было бы полагать скорпиона животным, живущим в самом Орионе. В подтверждение этой версии говорит очень многое. Например, история Адаманта, растерзанного собственными псами, история халифа Юсуфа ибн Мустафы, насаждавшего бесстрашие столь усердно, что весь народ его был повержен в трепет и дрожал от страха. И наконец, то, что случилось с полковником Шнапсом, когда тот захотел потравить тараканов. Он посыпал все имевшиеся в доме продукты ядом, а потом отправился на чрезвычайное военное заседание по поводу возможного вторжения инопланетян. Вернувшись в нетрезвом состоянии, он съел кусочек пудинга. Не окажись по счастливой случайности поблизости ротмистра Струделя, не видать бы больше полковнику ни красного солнышка, ни полей отечества. И никогда бы не носить генеральских лампасов.
Вечная загадка (Кому идти за бутылкой?)
- Представьте себе, - сказал Скарамуш. - Комната. Ночь. Три человека. Сидят в креслах, разговаривают. Кто-то предлагает: пусть каждый загадает какую-нибудь загадку - кто загадает самую трудную, тот и выиграл. Принято. Один из них начинает. Вот его загадка. "Вообразите", - говорит он, "холодную страну, где зима длится девять месяцев, а лета вообще не бывает - унылая природа, тоска, бесцветность. И в эту страну волею судьбы попадает человек с Юга. Нетрудно понять, что чувствует он себя прескверно. И вот, он решает, чтобы хоть как-то скрасить свою безрадостную жизнь, вывести морозостойкие цветы, которые могли бы цвести даже тогда, когда земля покрыта снегом. Вскоре работа так увлекает его, что поглощает всё его время. И он уже близок к цели... а между тем, проходят годы... десять лет... двадцать... и вдруг! Глобальное потепление. Климат меняется, зима отступает на север, люди с изумлением видят вокруг себя растения, которых прежде здесь никогда не видали. И вот, наконец, появляются, - сначала робкие, краски ещё несмелы, - цветы. Но это настоящие цветы! И человек с Юга, досадуя, что его потревожили и прервали его работу, отправляется на Север вслед за зимой, чтобы продолжить свой труд". Когда первый рассказчик умолк, заговорил второй. "Я расскажу вам свой сон", - сказал он. - "А вы попробуйте разгадать его. Мне приснился человек, он лежал на земле голый, а почва растрескалась от зноя. Человек этот умирал от жажды. Над ним возвышалась дерево. В одном месте кора была повреждена, и из этого места сочился сок и капал; капли падали на лицо лежавшего на земле человека, стекая по нему, а он так обессилил от жажды, что не мог даже разлепить губ". Он замолчал. Настала очередь третьего. Молчание. Может быть, он просто не мог ничего придумать? Наконец, когда ожидание сделалось уже беспокойным, он сказал: "Вот моя загадка", - и замолчал снова. И так и не сказал ничего больше. - Его загадка заключалась в том, чтобы отгадать, какую загадку он не произнёс, - сказал я. - Да, по-видимому, так. - Незагаданная загадка самая трудная. - Я ещё не спросил, а вы уже ответили, - возмутился Скарамуш. - Могли бы и подождать. - А что вы хотели спросить? - Какая из загадок самая трудная. - И я должен был ответить: "Это ещё одна загадка". - Верно, - кивнул Скарамуш. - А сколько их всего? - спросила Элисса. - Прошу прощения, - Скарамуш потупился. - Вам следовало спросить, а какая из них последняя? - Какая из них последняя? - спросила Элисса. - Это зависит от того, сколько их всего, - сказал Скарамуш. - Теперь, - сказал я. - Я должен спросить, а сколько их всего? - Ещё одна загадка, - развёл руками Скарамуш. - Что за дурацкую игру ты затеял, - недовольно пробурчал Людовик. - На что они спорили? Скарамуш задумался. - На бутылку шампанского, - подсказал я. - По-моему, - сказал Людовик. - Легче сходить в гастроном и купить бутылку шампанского, чем сидеть, разгадывая загадки в надежде её выиграть. - Дело вкуса, - вздохнул Скарамуш. - Тем более, - заметил я, - что кому-нибудь всё равно придётся за ней идти.
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Ротмистр Струдель выглянул однажды из окна казармы и увидел луну. И захотелось ему сказать стихами, и он сказал: Луна такая полная сегодня, А я сижу один как... Грозный окрик полковника Шнапса не позволил ему закончить строки, и робкая его муза, подкравшаяся было неслышными шагами, так напугалась полковничьего рёва, что поспешила ретироваться. Ротмистр сплюнул и закрыл окно. Полковник Шнапс вскрикивал по ночам во сне. Ему снились инопланетяне.
....
Начало одного разговора (Одни предпочитают знать, другие предпочитают догадываться.)
- Представь себе такую сцену, - сказал я, и Элисса приготовилась слушать. Почтенная шлюха лежит в постели с мальчиком, застенчивым, робким отроком. Он выбивается из сил, задыхаясь, потея, торопится утратить свою невинность. "Давай, давай, немножко уже осталось", - подбадривает его она. Сказано это... да подожди ты смеяться, сказано таким тоном, как будто она наблюдает за попытками хромого муравья взобраться на спичечный коробок. А он воображал, что это любовь, что она любит его... Элисса смеялась. Я посмеялся вместе с ней, а потом сказал: - Этим мальчиком был я. Элисса закрыла рот ладонью и стала стараться принять серьёзный вид. Когда ей это удалось, она простонала: "Ну и дрянь!" - Прошу тебя, не ругайся. Но комплекс я заработал приличный. Каждый раз, стоило мне вспомнить эту фразу, - сколько ни пытался, забыть её я не мог, - у меня всё опускалось, руки, всё!.. Полная импотенция. Мне было четырнадцать лет. - И шесть лет... - Да. Только теперь прошло. Я не шутил, когда сказал, что с тобой у меня в первый раз. Так оно и есть. Отчасти. - А тогда... Тебе удалось всё-таки?.. - Нет! В том-то всё и дело! Могла бы и сама догадаться.
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Улисс
- Я съем тебя на закуску, - сказал Улиссу циклоп. - Это не гуманно, - возразил Улисс. - Я имею право на выбор профессии. - И кем же ты хочешь быть? - полюбопытствовал циклоп. - Десертом, - сказал Улисс. - Хорошо, - согласился циклоп. - Назначаю тебя десертом. Однако, благодаря своей хитрости, Улиссу удалось бежать из пещеры. Когда же его корабль отплыл от острова, он крикнул циклопу, метавшемуся по берегу: "Ты гадкий мальчишка, я оставляю тебя без сладкого!" Так лицемер всегда становится жертвой более тонкого лицемера.
...................
- Мы никогда не чувствуем себя в безопасности, пока не закроемся на крючок. Тогда мы спокойны, даже в кабине общественного туалета. Откуда такое недоверие к людям? - вздохнул Архивариус. - Скажите лучше, откуда такое доверие к крючку? - возразил ему Дитрих.
Елена
Благодаря блистательным дипломатическим способностям Скарамуша, мертвецы перестали стучаться к нам в дом. Вместо этого они настучали на нас в домоуправление. И тогда оказалось, что мы не имеем ровно никаких прав на эту квартиру - мы попросту не имеем права здесь жить.
Она вошла в комнату и, с удовольствием опустившись в мягкое кресло, промурлыкала: "Как у вас хорошо!" Её благодушный вид плохо увязывался с той миссией, которую она должна была исполнить, а впрочем, миссия эта носила вполне мирный характер. Она не символ войны, нет. - Мне совсем не хочется нарушать ваш покой, - сказала она. - Но ведь вы понимаете... Я предложил ей сигарету. Она взяла. Кивнула. - Может быть, вы договоритесь со своими соседями? - Не думаю, - признался я. - Они жалуются на шум и прочее, - сказала она. - Да, - сказал я. - Но нет такого выключателя, который выключил бы луну. - Поэтично, - согласилась она. И мы говорили, говорили долго, а потом она пришла ещё. Она сказала: "Даже если я ничего не стану делать, это ведь ничего не решит". - Я понимаю. Она осторожно коснулась моих волос. Легонько дунула на них. - А эта женщина... - Элисса. - Да. Кто она? Я не знал, что ответить. - Она твоя жена? - Нет, - сказал я. - Но разве это имеет значение? - Ты знаешь, что её разыскивают? - Что? - Так ты не знаешь? - Что именно? - сказал я. - Я видела по телевизору... Ты, правда, не знаешь? - И что о ней говорили? - Что ушла из дому около половины двенадцатого и не вернулась. - Понятно. Да, это она. Что же делать? - Договориться? - Я не могу жить как на иголках. "Ворочаться на угольях беспокойства", как сказала бы Шахразада. - Может быть, тебе стоит поискать где-нибудь... - Других соседей? - спросил я. - Да, - сказала она, мило рассмеявшись. - Так и сделаю, - сказал я. А пока буду надеяться, что всё обойдётся.
....
- Я должна ехать, - сказала Элисса. - Мы были слишком легкомысленны. - Нет, - сказал я, переходя на крик. - Нет! - Я же вернусь, - сказала она. - Я не отпущу тебя! Она не ответила. - Но ради меня! - взмолился я, уже теряя надежду. - Ради тебя и ради меня, - сказала она твёрдо.
- Не будь ребёнком, - сказала она ласково.
Она уехала.
....
Я сидел в вымершей комнате один как... ротмистр Струдель. Мне было нечем дышать, змея Время обрушилась на меня своей тяжестью, и мне было нечем дышать, она сдавила мне голову, стянула мне руки, и мне стало нечем дышать...
....
Я набрал номер. Подошла Елена. Мы поговорили немного, и я положил трубку. Я снял с вешалки плащ, выключил свет в коридоре, открыл входную дверь и закрыл её за собой.
When The Music's Over
Я написал оперу, её пели эльфы, и я узнал, что цветы могут танцевать. Сколько крови может вместить сердце? Оно вот-вот разорвётся. Сколько нот может вместить музыка? Я был один. Ветер обнимал мои плечи и говорил мне, что любит меня. Я был один, когда пришли слуги речной воды, чтобы вынести мебель из моей квартиры, я жался к тёплым батареям, и на губах моих были холодные губы ветра, он не забыл меня, милый. Как странно быть музыкантом, ведь это почти болезнь, и резать себе вены как струны в разграбленной квартире. Сколько пустоты может вместить сердце? Оно вот-вот разорвётся. Сколько тишины могут вместить ноты? Я видел, как кровь каплет на белый фарфор, я знаю вкус соли, но, боже мой, как это странно, слышать свой голос, когда поют эльфы, и знать, что вокруг тишина...
....
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Суконщик Рюссель был известен как неплохой пловец. Однажды ему удалось доплыть до острова Лемнос, а ведь это весьма далеко. Однако выйти на берег ему не разрешили местные женщины, сославшись на то, что он неодет. На обратном пути Рюссель был похищен царицей Амфитритой, и о дальнейшей его судьбе нам ничего не известно. "Если ты вышел покурить, то это вовсе не значит, что ты непременно вернёшься к обеду", - любил говаривать Иоганн Гельвеций. И в этом он был прав, как впрочем, и во многом другом.
......
Он пришёл под ночь. На улице моросил дождь. Не лучшее время для визитов. Когда раздался звонок в дверь, я едва удержался, чтобы не закричать. Уже третий день я ждал Элиссу. Я бросился открывать, прибирая набегу волосы, и уже улыбался, ожидая увидеть... совсем не то, что увидел. Звук, который вырвался из моей гортани, мало походил на приветствие и скорее всего обозначал слово "ой". - Ой, - сказал я. Пришедший, - а это был никто иной как владелец (законный) нашей квартиры, - явно смутился реакцией, которую вызвал у меня его приход. Он виновато хихикнул и сказал: "Добрый вечер". Я догадался, что следует пригласить его войти. - Спасибо, - вежливо сказал он и вошёл. И сразу же стал снимать обувь. - Ну и погода, - пробормотал он, сковырнув с носка ботинка комочек грязи. Потом он разогнулся, снял куртку, размотал кашне, пристроил и то и другое на вешалке и, кашлянув, попытался заглянуть из коридора в комнату. - Я, наверное, не ко времени? - осведомился он, напряжённо выдавливая улыбку. - Э-э-э... Нет, - сказал я. Мы вошли. Он осторожно присел на софу, сделав при этом такое движение, как будто проверял, выдержит ли она его вес. Я не торопил его с объяснениями. Он тоже не торопился, видимо, не в силах сообразить, с чего лучше всего начать. И начал с фразы, от которой сам же невероятно сконфузился. - А я вот пришёл жить. - Да? - сказал я. Он принялся тереть нос, время от времени усмехаясь. Завершив это полезное занятие, он объяснил мне, в чём дело. Его выгнала жена. Теперь ночь, и идти ему некуда. И жить ему больше негде, так что даже если бы она выгнала его днём, он всё равно пришёл бы сюда. Он очень извиняется, и ему неловко, что так получилось. Может быть, мы уедем отсюда? То есть переедем куда-нибудь? На софу он не ляжет, а устроится на полу. Ему очень жаль, что раскладушка осталась у жены, но возвращаться за ней ему не хотелось бы. Вот вкратце и всё. И мы стали жить вдвоём. Я принялся искать другую квартиру. И вскоре нашёл. Теперь я должен был дождаться Элиссу. Готовить не хотелось, и мы перешли на пакетные супы и брикетные каши. Полотенце в ванной покрылось сероватыми пятнами, на подоконниках лежала пыль. Матрас на день не убирался с пола, лежал, свёрнутый толстым рулоном, из которого торчали края простыней и покрывала. Мебели почти не осталось. Один стул и софа, письменный стол и тумбочка под телевизор, но без телевизора. Не было ни проигрывателя, ни магнитофона, ничего. Беззвучие. Я каждый день ждал, что она приедет сегодня, и все наши вещи перевёз на новую квартиру. Между тем, день проходил за днём, и вечер за вечером. Мой постоялец иногда расхаживал по квартире в майке. Бегали тараканы, непонятно откуда набежавшие. Стало тесно. Каждый вечер я возвращался сюда, - если днём уходил по делам, - варил пакетный суп, резал селёдку на газете, курил, не открывая окна, и часами сидел за кухонным столом, пил пиво или водку. Или портвейн. Дождавшись двух часов ночи, я поднимался и, одевшись, уходил на ночлег к Елене. Возвращался всегда рано утром, не позже половины восьмого. Я не мог никуда уйти отсюда, - почему-то я боялся просто оставить адрес. Я должен был дождаться Элиссу.
....
Учитель танцев маэстро Ногиврозь сидел на полу и монотонно смеялся. - Если человек смеётся без всякой видимой на то причины, то он либо смеётся над тем, как устроен мир, либо он свихнулся всерьёз. Так сказал Путешественник Проездом из Кёльна в Гаммерсбах. - Да разве вы не видите, что он притворяется! - с досадой воскликнул Хитроумный Венецианец. И все отправились пить чай с печеньем. Маэстро остался один. Он продолжал монотонно смеяться. Вероятно, над тем, как устроен наш мир.
.........
Она переступила порог и замерла. И я не издал ни звука, и не потому, что в комнате спал мужчина, - я забыл о нём, - просто... я смотрел на неё, а она смотрела на меня, и мы молчали. Сколько раз я представлял себе, как она входит, как я встречаю её и принимаю в свои объятия, и мы стоим, обнявшись, и, может быть, плачем... Если бы я не ждал её так долго, я сказал бы: "Она вошла так нежданно!" Она присела рядом со мной и зачем-то поправила покрывало, и я потянулся к ней, и мы встретились губами. И только тогда мы поняли, наконец, что мы вместе. Навсегда. Спавший мужчина застонал и, натягивая на голову измятую простынь, беспокойно заворочался. Элисса спросила шёпотом: "Кто это?" - Он сюда жить пришёл, - прошептал я. - А мы? - А мы сейчас встанем, тихонько выйдем, оденемся и уйдём. - Мы больше не будем жить здесь? - и снова её губы.
Мы тихонько вышли из комнаты в коридор. Я открыл дверь. Мы вышли из квартиры, и замок защёлкнулся. И мы ушли. А ключи я оставил под зеркалом в прихожей.
Две цитаты из Борхеса
- Входи, - сказал я, пропуская Элиссу вперёд. - Выключатель слева. Она включила свет. Я вошёл за ней. Она оглядывалась по сторонам. - Это наша новая квартира, - сказал я. - Высокие потолки, правда? Она кивнула. - Шикарная квартира. Досталась нам почти даром. Пойдём в гостиную. ....................... Мы быстро договорились, что приготовить на ужин. Потом мы стояли у открытого окна, созерцая ночную панораму набережной: имперские бастионы зданий, сверкающие башни высоток, огоньки машин. Элисса сказала: "А ведь кто-то жил здесь в те годы, для кого-то всё это строилось". - Эпоха в стиле ампир, - сказал я. - Подражание Ришелье, но невысокого уровня. - Наверное, мы всё упрощаем, - сказала она, - Ведь люди жили. - Ох уж мне эта ностальгия, - вздохнул я. - Возвышенная грусть ночных парков классицизма, белые колоннады, опушённые снегом ветви, фонари, сигнальные огни вокзалов, гудки поездов... "повсюду чаши со святой водой, темно, блаженство этих мест - особая радость расставаний, отречения и тех, кто спит". Кстати, подойди к книжной полке. Ну подойди же. Она подошла. - Возьми Борхеса. Новелла о воине и пленнице. Элисса стала искать. - Нашла? Вторая страница. Что там сказано о монгольских завоевателях Китая? Элисса провела пальцем по странице сверху вниз. - Что они... "Мелькнула мысль о монгольских всадниках, собиравшихся превратить Китай в бескрайние пастбища и состарившихся в городах, которые некогда они намеревались разрушить..." И что это значит? - А теперь здесь будем жить мы, - сказал я. - Мы всегда возвращаемся. Когда-нибудь мы возвращаемся в свои города. Она положила книгу на подоконник. Она смотрела в окно.
Чтобы переменить обстановку, иногда достаточно просто выключить свет.
На пустынном берегу моря вблизи города Александрия лежал полый ствол поваленного дерева, - сердцевина его сгнила, и в полости поселился отшельник. И однажды к нему пришли люди и просили продать им его жилище. Когда же отшельник ответил им отказом, они пригрозили, что отнимут у него это дерево силой. - Для чего вам это нужно? - спросил отшельник. - Мы сделаем из этого дерева доски, - отвечали люди. - А для чего вам доски? - Мы сделаем из них бочку. - Хорошо, - согласился отшельник. - Я отдам вам его. Но с одним условием. В городе у меня есть друзья, продайте им готовую бочку, и пусть они доставят её сюда. Расскажите им, как было дело, - и он сказал им, где найти его друзей. И эти люди согласились и, забрав дерево, ушли. Прошло некоторое время, и они вернулись, катя перед собой бочку, и оставили её отшельнику. И он поселился в ней. - Изменить форму бутылки, ещё не значит изменить её содержимое, говаривал Хитроумный Венецианец, большой знаток и тонкий ценитель классических вин.
- Но между нами говоря, - заметил Скарамуш. - Форма тоже кое-что значит. "С удовольствием остался бы у вас подольше, но увы!" - он развёл руками. - "Государственные дела..."
- Я поймал его в подъезде, - сообщил Людовик, втаскивая Скарамуша за собой в прихожую. - Как грохочут эти лифты! - И правда, ваше величество, - сказала Элисса, появившись со стороны кухни. Людовик отпустил Скарамуша. - Я рад, что вы вернулись. Однако, куда же вы уезжали так надолго? - Государственные дела, - улыбнулась Элисса. - Ай-яй-яй, - покачал головой Людовик. - Стоит мне куда-нибудь отлучиться, как все срочно начинают заниматься государственными делами! Он вошёл в гостиную. - Наконец-то вы устроились по-человечески, - заметил он одобрительно. Кто это сказал? - бросил он, обернувшись к дверям. - С позволения вашего величества, - елейным голосом протянул Скарамуш. Так сказал император Нерон, когда выстроил дворец величиной с город, и сказал он это о себе. - Вот как, - сказал Людовик. - Но всё равно верно.
- Я знаю, - сказал Людовик. - Меня считают плохим правителем. - Что вы, ваше величество! - воскликнула Элисса. - Вас вовсе не считают правителем, - радостно добавил Скарамуш. Людовик одной рукой изобразил жест, пресекающий возражения, а другой одёрнул Скарамуша. - Но каждый раз, - продолжал Людовик, - когда какой-нибудь из моих министров приходит ко мне с очередным проектом и говорит: "Это осчастливит нацию", - я вспоминаю историю халифа Юсуфа. Вы, конечно, знаете её. - Да, сир, - сказал я. - Нет! - запротестовала Элисса. - Халиф этот, - с готовностью принялся рассказывать Скарамуш, - пожелал истребить в своих подданных страх. Всякого, кого он подозревал в боязни, он отдавал в руки палача, и многие знатные и простые горожане - купцы, вельможи, воины, а то и вовсе незаметные люди, - были казнены по его приказанию. В результате подданные халифа стали панически бояться, что их заподозрят в страхе, и ужас этот был так велик, что вошёл в фольклор. - И даже историки, - добавил я, - эти мастера замалчивать упоминают о нём. - Между прочим, - сказал Людовик. - Что же всё-таки погубило Наполеона, история или историки? - По-моему, - заметил Скарамуш. - Его погубила зима.
Однажды ты проснёшься знаменитым
В тот вечер Людовик был против обыкновения задумчив и даже меланхоличен, и я не мог понять причины такого его умонастроения, пока он не нарушил молчание и не объяснил его сам. - Вам никогда не приходило в голову, что Мерлин, действительно, видел то, о чём говорил? - спросил он. Я понял, что он имеет в виду нечто большее, чем битва драконов, и всё же сказал: "Вот вам картина распределения ролей. Красный и белый драконы сидят за столом и, потягивая кларет, играют в карты". Людовик покачал головой. - Дело не в том, какая выпадет карта, а в том, что у каждой карты свои свойства, и известно нам о них не больше чем об этрусках. Что мы знаем о том, кто мы есть? Он показал мне карту. - Вот лицо короля. Из какой он династии? Вы можете сказать? - Среди рисунков Фламеля есть изображение короля. Бесстрастное лицо и занесённый для удара меч. Это всего лишь символ. Подобный портретам римских тетрархов. - Всего лишь символ, - выдохнул король. Наши голоса - лишь отзвуки движений, происходящих в мире, закрытом для наших глаз и недоступном нашему разуму. Невидимые нити прочнее наших лент и цепей, и мы никогда не знаем, каким будет рассвет нового дня. Мы задуваем свечу, и в темноте, погрузившись в недра постели, мы закрываем глаза. - Как в шахматной партии, - сказал я. - Когда она закончена, можно взять список и, изучив его, ясно увидеть, что всякий из последующих ходов связан со всяким предыдущим. Вот ход конём, вот ход королевой, а через двенадцать ходов конь потерян. Но он не может ходить, как ходит ладья. И он обречён. И какой-нибудь отшельник в своей келье однажды увидит картину падений и возвышений, гибели, разрушения, величия и преступлений и, потрясённый, запечатает свои уста семью печатями, а люди в Парламенте и в Тронном зале, люди, скачущие на лошадях и трубящие в трубы, люди, пришедшие в сопровождении свиты, и пришедшие в свите, ничего не знают об этом. Они рассчитывают в уме ходы, которые им надлежит сделать в ответ на ходы противников, и им кажется, что их игра целиком в их руках. И они не видят тех нитей, которыми все они связаны. - Довольно хандры! - заявил Людовик. - Эй, Скарамуш, ты заснул что ли? Неужели у тебя не найдётся ни одной истории, приличествующей случаю! - Быть того не может! - воскликнул Скарамуш. - История с бильярдом.
И тогда ты перебираешь то, что было написано прежде, и исправляешь неряшливые фразы, заканчиваешь начатые истории, и неожиданно четверостишье превращается в сонет, одно-единственное имя - в элегию... Ты не возвращаешься назад, ты перестраиваешь лабиринт, который меняет свою форму с каждым новым сделанным тобой шагом.
Лето, уколовшись шипами роз, истекло кровью на их лепестки и, остыв, обернулось осенью. ....................
Following The Sun
Кто-то строил дом из песка, но подул ветер, и рассыпался его дом, кто-то строил дом из бумаги, но прошёл дождь, и бумага размокла, кто-то строил свой дом из воска, но пригрело солнце, и стены растаяли. Кто-то построил свой дом из камня, и был этот дом прочен, но вот, содрогнулась земля, и разрушился камень. Наш дом из тепла. И когда придёт срок, мы отправимся в путь с перелётными птицами. Наши одежды из цвета - краски могут поблёкнуть, холод может сковать землю, но вот, воскресла она, и цвета её всё те же. Когда же настанет ночь, мы отправимся в путь за солнцем, и мы будем цветами земли, теплом её жизни, светом её дней. Мы собираем изумруды на дне голубых озёр. Мы собираем землянику на бриллиантовых полях небес. И кто-то строит свой корабль из льда, но растает лёд в морской воде, кто-то строит корабль из свинца, но тонет корабль, воде не удержать его, кто-то строит свой корабль из дерева, но сгниёт дерево... Наш корабль подобен лебедю. Наша земля подобна Леде, даже покинув её, мы останемся в ней, и прорастём с травами и цветами, вернёмся с перелётными птицами. Восстанем вместе с солнцем и вернёмся в наш город. И я знаю, найдётся кто-то, кто среди вопящей толпы пропоёт нам осанну.
....
Oraculum Lilibaeum
Человек, лежавший под деревом, казался спящим. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и на губах его играла улыбка. Так улыбаются во сне дети. Ланцелот опустился на траву, вытянулся подле него; тело его сладко ныло от усталости и радовалось отдыху; шелест ветвей баюкал его, и Ланцелот задремал, не отдаваясь до конца во власть сну, но отрешившись от дорог, которые он прошёл, и дорог, которые ему предстояло пройти, отрешившись от волнений, надежд и страхов, он отдыхал. Человек, лежавший рядом с ним, повернул к нему своё лицо, - глаза его были открыты. Стряхнув дремоту, Ланцелот поднялся на локоть. Незнакомец молчал. Была тишина и шелест листьев. - Слышите? - спросил незнакомец. Ланцелот медленно встал на ноги. - Спасибо вам, - сказал он. - Не мне, - качнул головой незнакомец и улыбнулся. - Вы правы, - сказал Ланцелот. - Мне пора, - и хотел уходить, но человек, лежавший под деревом, окликнул его. - Приходите весной, - сказал он, - когда на дереве будут цветы. Обещайте. Ланцелот обещал. И они расстались, зная, что поняли друг друга.
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Орион
Орион, вознамерившись истребить всех животных, погиб от укуса скорпиона. В зодиакальной интерпретации скорпион предстаёт олицетворением чувственности, которую должен преодолеть тот, кто идёт по пути совершенствования к становлению сверхчеловеком. Однако, было бы недостойно уподобить такое прелестное создание как женщина ядовитой твари. И потому версия эта представляется неубедительной. Гораздо предпочтительнее было бы полагать скорпиона животным, живущим в самом Орионе. В подтверждение этой версии говорит очень многое. Например, история Адаманта, растерзанного собственными псами, история халифа Юсуфа ибн Мустафы, насаждавшего бесстрашие столь усердно, что весь народ его был повержен в трепет и дрожал от страха. И наконец, то, что случилось с полковником Шнапсом, когда тот захотел потравить тараканов. Он посыпал все имевшиеся в доме продукты ядом, а потом отправился на чрезвычайное военное заседание по поводу возможного вторжения инопланетян. Вернувшись в нетрезвом состоянии, он съел кусочек пудинга. Не окажись по счастливой случайности поблизости ротмистра Струделя, не видать бы больше полковнику ни красного солнышка, ни полей отечества. И никогда бы не носить генеральских лампасов.
Вечная загадка (Кому идти за бутылкой?)
- Представьте себе, - сказал Скарамуш. - Комната. Ночь. Три человека. Сидят в креслах, разговаривают. Кто-то предлагает: пусть каждый загадает какую-нибудь загадку - кто загадает самую трудную, тот и выиграл. Принято. Один из них начинает. Вот его загадка. "Вообразите", - говорит он, "холодную страну, где зима длится девять месяцев, а лета вообще не бывает - унылая природа, тоска, бесцветность. И в эту страну волею судьбы попадает человек с Юга. Нетрудно понять, что чувствует он себя прескверно. И вот, он решает, чтобы хоть как-то скрасить свою безрадостную жизнь, вывести морозостойкие цветы, которые могли бы цвести даже тогда, когда земля покрыта снегом. Вскоре работа так увлекает его, что поглощает всё его время. И он уже близок к цели... а между тем, проходят годы... десять лет... двадцать... и вдруг! Глобальное потепление. Климат меняется, зима отступает на север, люди с изумлением видят вокруг себя растения, которых прежде здесь никогда не видали. И вот, наконец, появляются, - сначала робкие, краски ещё несмелы, - цветы. Но это настоящие цветы! И человек с Юга, досадуя, что его потревожили и прервали его работу, отправляется на Север вслед за зимой, чтобы продолжить свой труд". Когда первый рассказчик умолк, заговорил второй. "Я расскажу вам свой сон", - сказал он. - "А вы попробуйте разгадать его. Мне приснился человек, он лежал на земле голый, а почва растрескалась от зноя. Человек этот умирал от жажды. Над ним возвышалась дерево. В одном месте кора была повреждена, и из этого места сочился сок и капал; капли падали на лицо лежавшего на земле человека, стекая по нему, а он так обессилил от жажды, что не мог даже разлепить губ". Он замолчал. Настала очередь третьего. Молчание. Может быть, он просто не мог ничего придумать? Наконец, когда ожидание сделалось уже беспокойным, он сказал: "Вот моя загадка", - и замолчал снова. И так и не сказал ничего больше. - Его загадка заключалась в том, чтобы отгадать, какую загадку он не произнёс, - сказал я. - Да, по-видимому, так. - Незагаданная загадка самая трудная. - Я ещё не спросил, а вы уже ответили, - возмутился Скарамуш. - Могли бы и подождать. - А что вы хотели спросить? - Какая из загадок самая трудная. - И я должен был ответить: "Это ещё одна загадка". - Верно, - кивнул Скарамуш. - А сколько их всего? - спросила Элисса. - Прошу прощения, - Скарамуш потупился. - Вам следовало спросить, а какая из них последняя? - Какая из них последняя? - спросила Элисса. - Это зависит от того, сколько их всего, - сказал Скарамуш. - Теперь, - сказал я. - Я должен спросить, а сколько их всего? - Ещё одна загадка, - развёл руками Скарамуш. - Что за дурацкую игру ты затеял, - недовольно пробурчал Людовик. - На что они спорили? Скарамуш задумался. - На бутылку шампанского, - подсказал я. - По-моему, - сказал Людовик. - Легче сходить в гастроном и купить бутылку шампанского, чем сидеть, разгадывая загадки в надежде её выиграть. - Дело вкуса, - вздохнул Скарамуш. - Тем более, - заметил я, - что кому-нибудь всё равно придётся за ней идти.
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Ротмистр Струдель выглянул однажды из окна казармы и увидел луну. И захотелось ему сказать стихами, и он сказал: Луна такая полная сегодня, А я сижу один как... Грозный окрик полковника Шнапса не позволил ему закончить строки, и робкая его муза, подкравшаяся было неслышными шагами, так напугалась полковничьего рёва, что поспешила ретироваться. Ротмистр сплюнул и закрыл окно. Полковник Шнапс вскрикивал по ночам во сне. Ему снились инопланетяне.
....
Начало одного разговора (Одни предпочитают знать, другие предпочитают догадываться.)
- Представь себе такую сцену, - сказал я, и Элисса приготовилась слушать. Почтенная шлюха лежит в постели с мальчиком, застенчивым, робким отроком. Он выбивается из сил, задыхаясь, потея, торопится утратить свою невинность. "Давай, давай, немножко уже осталось", - подбадривает его она. Сказано это... да подожди ты смеяться, сказано таким тоном, как будто она наблюдает за попытками хромого муравья взобраться на спичечный коробок. А он воображал, что это любовь, что она любит его... Элисса смеялась. Я посмеялся вместе с ней, а потом сказал: - Этим мальчиком был я. Элисса закрыла рот ладонью и стала стараться принять серьёзный вид. Когда ей это удалось, она простонала: "Ну и дрянь!" - Прошу тебя, не ругайся. Но комплекс я заработал приличный. Каждый раз, стоило мне вспомнить эту фразу, - сколько ни пытался, забыть её я не мог, - у меня всё опускалось, руки, всё!.. Полная импотенция. Мне было четырнадцать лет. - И шесть лет... - Да. Только теперь прошло. Я не шутил, когда сказал, что с тобой у меня в первый раз. Так оно и есть. Отчасти. - А тогда... Тебе удалось всё-таки?.. - Нет! В том-то всё и дело! Могла бы и сама догадаться.
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Улисс
- Я съем тебя на закуску, - сказал Улиссу циклоп. - Это не гуманно, - возразил Улисс. - Я имею право на выбор профессии. - И кем же ты хочешь быть? - полюбопытствовал циклоп. - Десертом, - сказал Улисс. - Хорошо, - согласился циклоп. - Назначаю тебя десертом. Однако, благодаря своей хитрости, Улиссу удалось бежать из пещеры. Когда же его корабль отплыл от острова, он крикнул циклопу, метавшемуся по берегу: "Ты гадкий мальчишка, я оставляю тебя без сладкого!" Так лицемер всегда становится жертвой более тонкого лицемера.
...................
- Мы никогда не чувствуем себя в безопасности, пока не закроемся на крючок. Тогда мы спокойны, даже в кабине общественного туалета. Откуда такое недоверие к людям? - вздохнул Архивариус. - Скажите лучше, откуда такое доверие к крючку? - возразил ему Дитрих.
Елена
Благодаря блистательным дипломатическим способностям Скарамуша, мертвецы перестали стучаться к нам в дом. Вместо этого они настучали на нас в домоуправление. И тогда оказалось, что мы не имеем ровно никаких прав на эту квартиру - мы попросту не имеем права здесь жить.
Она вошла в комнату и, с удовольствием опустившись в мягкое кресло, промурлыкала: "Как у вас хорошо!" Её благодушный вид плохо увязывался с той миссией, которую она должна была исполнить, а впрочем, миссия эта носила вполне мирный характер. Она не символ войны, нет. - Мне совсем не хочется нарушать ваш покой, - сказала она. - Но ведь вы понимаете... Я предложил ей сигарету. Она взяла. Кивнула. - Может быть, вы договоритесь со своими соседями? - Не думаю, - признался я. - Они жалуются на шум и прочее, - сказала она. - Да, - сказал я. - Но нет такого выключателя, который выключил бы луну. - Поэтично, - согласилась она. И мы говорили, говорили долго, а потом она пришла ещё. Она сказала: "Даже если я ничего не стану делать, это ведь ничего не решит". - Я понимаю. Она осторожно коснулась моих волос. Легонько дунула на них. - А эта женщина... - Элисса. - Да. Кто она? Я не знал, что ответить. - Она твоя жена? - Нет, - сказал я. - Но разве это имеет значение? - Ты знаешь, что её разыскивают? - Что? - Так ты не знаешь? - Что именно? - сказал я. - Я видела по телевизору... Ты, правда, не знаешь? - И что о ней говорили? - Что ушла из дому около половины двенадцатого и не вернулась. - Понятно. Да, это она. Что же делать? - Договориться? - Я не могу жить как на иголках. "Ворочаться на угольях беспокойства", как сказала бы Шахразада. - Может быть, тебе стоит поискать где-нибудь... - Других соседей? - спросил я. - Да, - сказала она, мило рассмеявшись. - Так и сделаю, - сказал я. А пока буду надеяться, что всё обойдётся.
....
- Я должна ехать, - сказала Элисса. - Мы были слишком легкомысленны. - Нет, - сказал я, переходя на крик. - Нет! - Я же вернусь, - сказала она. - Я не отпущу тебя! Она не ответила. - Но ради меня! - взмолился я, уже теряя надежду. - Ради тебя и ради меня, - сказала она твёрдо.
- Не будь ребёнком, - сказала она ласково.
Она уехала.
....
Я сидел в вымершей комнате один как... ротмистр Струдель. Мне было нечем дышать, змея Время обрушилась на меня своей тяжестью, и мне было нечем дышать, она сдавила мне голову, стянула мне руки, и мне стало нечем дышать...
....
Я набрал номер. Подошла Елена. Мы поговорили немного, и я положил трубку. Я снял с вешалки плащ, выключил свет в коридоре, открыл входную дверь и закрыл её за собой.
When The Music's Over
Я написал оперу, её пели эльфы, и я узнал, что цветы могут танцевать. Сколько крови может вместить сердце? Оно вот-вот разорвётся. Сколько нот может вместить музыка? Я был один. Ветер обнимал мои плечи и говорил мне, что любит меня. Я был один, когда пришли слуги речной воды, чтобы вынести мебель из моей квартиры, я жался к тёплым батареям, и на губах моих были холодные губы ветра, он не забыл меня, милый. Как странно быть музыкантом, ведь это почти болезнь, и резать себе вены как струны в разграбленной квартире. Сколько пустоты может вместить сердце? Оно вот-вот разорвётся. Сколько тишины могут вместить ноты? Я видел, как кровь каплет на белый фарфор, я знаю вкус соли, но, боже мой, как это странно, слышать свой голос, когда поют эльфы, и знать, что вокруг тишина...
....
Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша
Суконщик Рюссель был известен как неплохой пловец. Однажды ему удалось доплыть до острова Лемнос, а ведь это весьма далеко. Однако выйти на берег ему не разрешили местные женщины, сославшись на то, что он неодет. На обратном пути Рюссель был похищен царицей Амфитритой, и о дальнейшей его судьбе нам ничего не известно. "Если ты вышел покурить, то это вовсе не значит, что ты непременно вернёшься к обеду", - любил говаривать Иоганн Гельвеций. И в этом он был прав, как впрочем, и во многом другом.
......
Он пришёл под ночь. На улице моросил дождь. Не лучшее время для визитов. Когда раздался звонок в дверь, я едва удержался, чтобы не закричать. Уже третий день я ждал Элиссу. Я бросился открывать, прибирая набегу волосы, и уже улыбался, ожидая увидеть... совсем не то, что увидел. Звук, который вырвался из моей гортани, мало походил на приветствие и скорее всего обозначал слово "ой". - Ой, - сказал я. Пришедший, - а это был никто иной как владелец (законный) нашей квартиры, - явно смутился реакцией, которую вызвал у меня его приход. Он виновато хихикнул и сказал: "Добрый вечер". Я догадался, что следует пригласить его войти. - Спасибо, - вежливо сказал он и вошёл. И сразу же стал снимать обувь. - Ну и погода, - пробормотал он, сковырнув с носка ботинка комочек грязи. Потом он разогнулся, снял куртку, размотал кашне, пристроил и то и другое на вешалке и, кашлянув, попытался заглянуть из коридора в комнату. - Я, наверное, не ко времени? - осведомился он, напряжённо выдавливая улыбку. - Э-э-э... Нет, - сказал я. Мы вошли. Он осторожно присел на софу, сделав при этом такое движение, как будто проверял, выдержит ли она его вес. Я не торопил его с объяснениями. Он тоже не торопился, видимо, не в силах сообразить, с чего лучше всего начать. И начал с фразы, от которой сам же невероятно сконфузился. - А я вот пришёл жить. - Да? - сказал я. Он принялся тереть нос, время от времени усмехаясь. Завершив это полезное занятие, он объяснил мне, в чём дело. Его выгнала жена. Теперь ночь, и идти ему некуда. И жить ему больше негде, так что даже если бы она выгнала его днём, он всё равно пришёл бы сюда. Он очень извиняется, и ему неловко, что так получилось. Может быть, мы уедем отсюда? То есть переедем куда-нибудь? На софу он не ляжет, а устроится на полу. Ему очень жаль, что раскладушка осталась у жены, но возвращаться за ней ему не хотелось бы. Вот вкратце и всё. И мы стали жить вдвоём. Я принялся искать другую квартиру. И вскоре нашёл. Теперь я должен был дождаться Элиссу. Готовить не хотелось, и мы перешли на пакетные супы и брикетные каши. Полотенце в ванной покрылось сероватыми пятнами, на подоконниках лежала пыль. Матрас на день не убирался с пола, лежал, свёрнутый толстым рулоном, из которого торчали края простыней и покрывала. Мебели почти не осталось. Один стул и софа, письменный стол и тумбочка под телевизор, но без телевизора. Не было ни проигрывателя, ни магнитофона, ничего. Беззвучие. Я каждый день ждал, что она приедет сегодня, и все наши вещи перевёз на новую квартиру. Между тем, день проходил за днём, и вечер за вечером. Мой постоялец иногда расхаживал по квартире в майке. Бегали тараканы, непонятно откуда набежавшие. Стало тесно. Каждый вечер я возвращался сюда, - если днём уходил по делам, - варил пакетный суп, резал селёдку на газете, курил, не открывая окна, и часами сидел за кухонным столом, пил пиво или водку. Или портвейн. Дождавшись двух часов ночи, я поднимался и, одевшись, уходил на ночлег к Елене. Возвращался всегда рано утром, не позже половины восьмого. Я не мог никуда уйти отсюда, - почему-то я боялся просто оставить адрес. Я должен был дождаться Элиссу.
....
Учитель танцев маэстро Ногиврозь сидел на полу и монотонно смеялся. - Если человек смеётся без всякой видимой на то причины, то он либо смеётся над тем, как устроен мир, либо он свихнулся всерьёз. Так сказал Путешественник Проездом из Кёльна в Гаммерсбах. - Да разве вы не видите, что он притворяется! - с досадой воскликнул Хитроумный Венецианец. И все отправились пить чай с печеньем. Маэстро остался один. Он продолжал монотонно смеяться. Вероятно, над тем, как устроен наш мир.
.........
Она переступила порог и замерла. И я не издал ни звука, и не потому, что в комнате спал мужчина, - я забыл о нём, - просто... я смотрел на неё, а она смотрела на меня, и мы молчали. Сколько раз я представлял себе, как она входит, как я встречаю её и принимаю в свои объятия, и мы стоим, обнявшись, и, может быть, плачем... Если бы я не ждал её так долго, я сказал бы: "Она вошла так нежданно!" Она присела рядом со мной и зачем-то поправила покрывало, и я потянулся к ней, и мы встретились губами. И только тогда мы поняли, наконец, что мы вместе. Навсегда. Спавший мужчина застонал и, натягивая на голову измятую простынь, беспокойно заворочался. Элисса спросила шёпотом: "Кто это?" - Он сюда жить пришёл, - прошептал я. - А мы? - А мы сейчас встанем, тихонько выйдем, оденемся и уйдём. - Мы больше не будем жить здесь? - и снова её губы.
Мы тихонько вышли из комнаты в коридор. Я открыл дверь. Мы вышли из квартиры, и замок защёлкнулся. И мы ушли. А ключи я оставил под зеркалом в прихожей.
Две цитаты из Борхеса
- Входи, - сказал я, пропуская Элиссу вперёд. - Выключатель слева. Она включила свет. Я вошёл за ней. Она оглядывалась по сторонам. - Это наша новая квартира, - сказал я. - Высокие потолки, правда? Она кивнула. - Шикарная квартира. Досталась нам почти даром. Пойдём в гостиную. ....................... Мы быстро договорились, что приготовить на ужин. Потом мы стояли у открытого окна, созерцая ночную панораму набережной: имперские бастионы зданий, сверкающие башни высоток, огоньки машин. Элисса сказала: "А ведь кто-то жил здесь в те годы, для кого-то всё это строилось". - Эпоха в стиле ампир, - сказал я. - Подражание Ришелье, но невысокого уровня. - Наверное, мы всё упрощаем, - сказала она, - Ведь люди жили. - Ох уж мне эта ностальгия, - вздохнул я. - Возвышенная грусть ночных парков классицизма, белые колоннады, опушённые снегом ветви, фонари, сигнальные огни вокзалов, гудки поездов... "повсюду чаши со святой водой, темно, блаженство этих мест - особая радость расставаний, отречения и тех, кто спит". Кстати, подойди к книжной полке. Ну подойди же. Она подошла. - Возьми Борхеса. Новелла о воине и пленнице. Элисса стала искать. - Нашла? Вторая страница. Что там сказано о монгольских завоевателях Китая? Элисса провела пальцем по странице сверху вниз. - Что они... "Мелькнула мысль о монгольских всадниках, собиравшихся превратить Китай в бескрайние пастбища и состарившихся в городах, которые некогда они намеревались разрушить..." И что это значит? - А теперь здесь будем жить мы, - сказал я. - Мы всегда возвращаемся. Когда-нибудь мы возвращаемся в свои города. Она положила книгу на подоконник. Она смотрела в окно.
Чтобы переменить обстановку, иногда достаточно просто выключить свет.
На пустынном берегу моря вблизи города Александрия лежал полый ствол поваленного дерева, - сердцевина его сгнила, и в полости поселился отшельник. И однажды к нему пришли люди и просили продать им его жилище. Когда же отшельник ответил им отказом, они пригрозили, что отнимут у него это дерево силой. - Для чего вам это нужно? - спросил отшельник. - Мы сделаем из этого дерева доски, - отвечали люди. - А для чего вам доски? - Мы сделаем из них бочку. - Хорошо, - согласился отшельник. - Я отдам вам его. Но с одним условием. В городе у меня есть друзья, продайте им готовую бочку, и пусть они доставят её сюда. Расскажите им, как было дело, - и он сказал им, где найти его друзей. И эти люди согласились и, забрав дерево, ушли. Прошло некоторое время, и они вернулись, катя перед собой бочку, и оставили её отшельнику. И он поселился в ней. - Изменить форму бутылки, ещё не значит изменить её содержимое, говаривал Хитроумный Венецианец, большой знаток и тонкий ценитель классических вин.
- Но между нами говоря, - заметил Скарамуш. - Форма тоже кое-что значит. "С удовольствием остался бы у вас подольше, но увы!" - он развёл руками. - "Государственные дела..."
- Я поймал его в подъезде, - сообщил Людовик, втаскивая Скарамуша за собой в прихожую. - Как грохочут эти лифты! - И правда, ваше величество, - сказала Элисса, появившись со стороны кухни. Людовик отпустил Скарамуша. - Я рад, что вы вернулись. Однако, куда же вы уезжали так надолго? - Государственные дела, - улыбнулась Элисса. - Ай-яй-яй, - покачал головой Людовик. - Стоит мне куда-нибудь отлучиться, как все срочно начинают заниматься государственными делами! Он вошёл в гостиную. - Наконец-то вы устроились по-человечески, - заметил он одобрительно. Кто это сказал? - бросил он, обернувшись к дверям. - С позволения вашего величества, - елейным голосом протянул Скарамуш. Так сказал император Нерон, когда выстроил дворец величиной с город, и сказал он это о себе. - Вот как, - сказал Людовик. - Но всё равно верно.
- Я знаю, - сказал Людовик. - Меня считают плохим правителем. - Что вы, ваше величество! - воскликнула Элисса. - Вас вовсе не считают правителем, - радостно добавил Скарамуш. Людовик одной рукой изобразил жест, пресекающий возражения, а другой одёрнул Скарамуша. - Но каждый раз, - продолжал Людовик, - когда какой-нибудь из моих министров приходит ко мне с очередным проектом и говорит: "Это осчастливит нацию", - я вспоминаю историю халифа Юсуфа. Вы, конечно, знаете её. - Да, сир, - сказал я. - Нет! - запротестовала Элисса. - Халиф этот, - с готовностью принялся рассказывать Скарамуш, - пожелал истребить в своих подданных страх. Всякого, кого он подозревал в боязни, он отдавал в руки палача, и многие знатные и простые горожане - купцы, вельможи, воины, а то и вовсе незаметные люди, - были казнены по его приказанию. В результате подданные халифа стали панически бояться, что их заподозрят в страхе, и ужас этот был так велик, что вошёл в фольклор. - И даже историки, - добавил я, - эти мастера замалчивать упоминают о нём. - Между прочим, - сказал Людовик. - Что же всё-таки погубило Наполеона, история или историки? - По-моему, - заметил Скарамуш. - Его погубила зима.
Однажды ты проснёшься знаменитым
В тот вечер Людовик был против обыкновения задумчив и даже меланхоличен, и я не мог понять причины такого его умонастроения, пока он не нарушил молчание и не объяснил его сам. - Вам никогда не приходило в голову, что Мерлин, действительно, видел то, о чём говорил? - спросил он. Я понял, что он имеет в виду нечто большее, чем битва драконов, и всё же сказал: "Вот вам картина распределения ролей. Красный и белый драконы сидят за столом и, потягивая кларет, играют в карты". Людовик покачал головой. - Дело не в том, какая выпадет карта, а в том, что у каждой карты свои свойства, и известно нам о них не больше чем об этрусках. Что мы знаем о том, кто мы есть? Он показал мне карту. - Вот лицо короля. Из какой он династии? Вы можете сказать? - Среди рисунков Фламеля есть изображение короля. Бесстрастное лицо и занесённый для удара меч. Это всего лишь символ. Подобный портретам римских тетрархов. - Всего лишь символ, - выдохнул король. Наши голоса - лишь отзвуки движений, происходящих в мире, закрытом для наших глаз и недоступном нашему разуму. Невидимые нити прочнее наших лент и цепей, и мы никогда не знаем, каким будет рассвет нового дня. Мы задуваем свечу, и в темноте, погрузившись в недра постели, мы закрываем глаза. - Как в шахматной партии, - сказал я. - Когда она закончена, можно взять список и, изучив его, ясно увидеть, что всякий из последующих ходов связан со всяким предыдущим. Вот ход конём, вот ход королевой, а через двенадцать ходов конь потерян. Но он не может ходить, как ходит ладья. И он обречён. И какой-нибудь отшельник в своей келье однажды увидит картину падений и возвышений, гибели, разрушения, величия и преступлений и, потрясённый, запечатает свои уста семью печатями, а люди в Парламенте и в Тронном зале, люди, скачущие на лошадях и трубящие в трубы, люди, пришедшие в сопровождении свиты, и пришедшие в свите, ничего не знают об этом. Они рассчитывают в уме ходы, которые им надлежит сделать в ответ на ходы противников, и им кажется, что их игра целиком в их руках. И они не видят тех нитей, которыми все они связаны. - Довольно хандры! - заявил Людовик. - Эй, Скарамуш, ты заснул что ли? Неужели у тебя не найдётся ни одной истории, приличествующей случаю! - Быть того не может! - воскликнул Скарамуш. - История с бильярдом.