Страница:
русский, и от жалости к людям, коих Вы так чудесно изобразили. Монументален
у Вас старик Сыромолотов, - Вы Мясоедова* знали? Есть как будто нечто
похожее (а известно ли Вам, что сын Мясоедова уличен был в подделке
английских фунтов, осужден и сидит в тюрьме у немцев?). Не разрешите ли
сказать, что Иртышов освещен Вами, пожалуй, несколько излишне субъективно?
Вы придали ему нечто смердяковское, чем всегда грешили и грешат писатели,
настроенные антисоциалистически, но что Вам, художнику духовно свободному,
как-то не идет. Вы мне извините это замечание?
______________
* Имеется в виду художник Мясоедов, передвижник. Его я не знал. - С.-Ц.
"Преображение" немедля начнут переводить и, вместе с тем, искать нового
издателя, ибо издатель первого тома, кажется, разорился или притворяется,
что разорился, и так и эдак - дело обычное для американских издателей, даже
когда они "высоколобые". Ох, если б Вы знали, какой это жуткий народ,
американцы сего дня! Люди, которые не токмо не стыдятся невежества своего,
но еще умеют и гордиться им. Мы, дескать, "здоровые" люди.
Предлагали Вы пьесу Вашу Худож[ественному] театру? Или какому-либо
другому? Сообщите. Здесь такая пьеса не пойдет. Здесь ставят "Анфису", "Дни
нашей жизни" Андреева, "Ревность" Арцыбашева и какую-то незнакомую мне пьесу
Винниченко. Театра здесь, в нашем русском виде, - нет, а есть хорошие актеры
и актрисы, при них - труппы, более или менее бездарные. Драматургии - тоже
нет. Роберто Бракко не ставят, ибо он - не фашист. Сем-Бенелли - отыгран,
старика Пиранделло хватило на два года, оказался слишком серьезен для
мелкого мещанства, которое правит страною, деятельно понижая ее культуру и
все более укрепляясь. [...]
Пьеса показалась мне слишком "бытовой". Лермонтов засорен, запылен в
ней, и явление "Демона" недостаточно освещает его. А впрочем, я плохо
понимаю пьесы, хотя и писал их.
В начале 90-х годов я встречал у патрона моего, Ланина, жалкенького
человечка, который, протягивая незнакомым эдакую бескостную, мокренькую
ручонку, именовал себя: "Мартынов, сын убийцы Лермонтова". Он не казался мне
человеком, страдающим "за грехи отца", а, наоборот, как бы подчеркивающим
некую свою значительность.
Пьеса все-таки очень хорошая. Очень печальная. Как это значительно:
Тынянов написал роман о Кюхельбекере, пишет о Грибоедове, О.Форш написала о
Гоголе - Иванове, Огнев пишет роман о Полежаеве и т.д. Теперь Вы дали
Лермонтова.
Пьесу необходимо поставить. Что сделано Вами для этого? Не могу ли я
тут чем-нибудь помочь?
Крепко жму руку Вашу, Сергей Николаевич, желаю всего доброго.
А.Пешков
28.III.27.
Sor[rento].
Конечно, "Республику Шкид" я достал и прочитал и в письме к А.М.,
насколько помню (копий своих писем я, разумеется, не делал), я сомневался в
том, что в лице авторов этой книги - Белых и Пантелеева - литература наша
обогатилась двумя крупными талантами. Между прочим я указывал на
мелькнувшего и угасшего в начале своей литературной карьеры автора "Новой
бурсы" - Л.Добронравова, почему о нем и упоминает А.М. в своем ответном
письме.
Дорогой Сергей Николаевич -
автор "Новой бурсы" Леонид Добронравов, человек бесталанный и неумный,
умер осенью в Париже. Мне кажется, что один из "шкидцев", Леонид Пантелеев,
- парень талантливый. Ему сейчас 20 лет, он очень скромен, серьезен,
довольно хорошо знает русскую литературу, упорно учится. "Пинкертоновщина"
ему чужда. Мне думается, что среди молодежи есть немало таких, которые не
поддаются "американизации", напр., Малашкин, Василий Андреев, Четвериков, -
можно насчитать десяток и больше.
Разве из того, что я сказал о Вашем Лермонтове, можно понять, что я его
считаю "серым"? Читая пьесу, я этого не чувствовал, он достаточно ярок на
фоне очень резко очерченных Вами фигур, его окружающих. Но мне кажется, что
человек, который написал "Мцыри" и "Ночевала тучка золотая", был острее,
непримиримей. Впрочем, я мало читал о Лермонтове, сужу о нем по стихам, по
"Герою". А к правде у меня отношение того визиря, который "рассказал о рае,
преувеличивая его действительную красоту".{224}
Второй том В[ашей] книги издаст, вероятно, лицо, которому переходит все
дело издателя первого тома. В конце месяца будем знать об этом точно.
Сегодня - первый день Пасхи и - какой день, дорогой С.Н.! Цветет
ромашка, - здесь она - кустарник, - герань, розы, японский клен, мимоза,
зацвел дрок, цветет глициния, незабудки и еще какие-то неведомые мне
деревья, кустарники. Перец тоже зацвел. Вчера был хороший дождь, и это очень
разбудило все, после нескольких сухих, жарких дней. По саду ходит моя
отчаянная внука Марфа Проказница и кокетничает с сыном Ивана Вольного - есть
такой литератор - мальчиком 12-ти лет. Он родился на Капри, живет в Неаполе,
по-русски почти не говорит, учится в школе, признан "королем латыни",
переводится из класса в класс без экзаменов "в пример другим". А отец его
орловский, Малоархангельского уезда, мужик. Вообще, здесь, в Европах,
русские дети в чести и вызывают общее изумление педагогов своей
талантливостью. [...]
Всего доброго.
А.Пешков
17.IV.27.
Того же периода забот А.М. о судьбе перевода "Преображения" в Америке
еще одно письмо, примечательное, между прочим, тем, что в нем вторично
жалуется он на состояние своего здоровья:
Прилагаю еще две рецензии, Сергей Николаевич, слышал, что их - много, и
не могу понять, почему бюро посылает через час по две капли. Книга,
очевидно, хорошо идет; мне говорили, что это констатируется одной рецензией,
которая заключена словами: "Нам приятно отметить, что в Америке начинают
читать настоящую литературу". О втором томе еще не имею сведений, ибо Гест
неожиданно проехал в Москву и - будет здесь лишь в конце м[еся]ца, в начале
июня.
Простите, что пишу кратко, - не работает голова, и руки трясутся, -
ночью был адский припадок астмы. А кроме того - тороплюсь: хочу съездить в
Помпею, - там, в амфитеатре, будут играть Аристофана, кажется. Устал я, как
мужицкая лошадь. И - жарко. Вот уже двадцать третий день нет дождя.
Крепко жму руку.
А.Пешков
15.V.27.
Любопытную вещь рассказала американка-журналистка: ее соотечественники
в страсти своей к анкетам недавно опубликовали в одном из дамских журналов
статью по поводу ответов женщин на анкету, которая ставила ряд вопросов об
интимных подробностях половой жизни женщин. Вопросы, вследствие их
неудобосказуемости, не были опубликованы. Но, надо думать, что В.В.Розанов
был бы сладостно обрадован ими. Из ответов же явствует, что американки - в
большинстве подавляющем - относятся к половой жизни отрицательно и даже -
враждебно, рассматривая необходимость ее как грех - как "блуд", по взглядам
нашей церкви - как диавольское дело. Насколько здесь пуританского лицемерия
и как много подлинной, искренной усталости европейских и американских женщин
- трудно судить, а все-таки, мне кажется, что это один из признаков
возникающего среди женщин гинекократического настроения, ибо обанкротился
мужчина и уже не в силах устроить подруге своей спокойную, уютную жизнь, в
чем она нуждается более, чем он. Вот какие дела.
Всего доброго!
А.П.
Любопытно письмо, явившееся ответом на мое, в котором я сравнивал его с
Львом Толстым, отмечая, что, в противоположность Толстому, он не стареет:
Дорогой Сергей Николаевич -
точно ли известно Вам, что книги Ваши "не появятся"? Я слышал, что
Госиздат хочет "перекупить" их у "Мысли", дабы издать самому, как он издает
Пришвина и еще кого-то. М[ожет] б[ыть], Вы мне разрешите узнать, что там
делается с Вашими книгами?
Мой роман, пожалуй, будет "хроникой" и будет интересен фактически, но
если скажут, что его писал не художник, - сие приму как заслуженное. Вы
отметили, что я "не старею". Это - плохо. Я думаю, что принадлежу к типу
людей, которым необходимо стареть.
Мне кажутся неверными Ваши слова, что Л.Н.Толстой "внезапно постарел",
я думаю, что он родился с разумом старика, с туповатым и тяжелым разумом,
который был до смешного и до ужасного ничтожен сравнительно с его чудовищным
талантом. Толстой рано почувствовал трагическое несоответствие этих двух
своих качеств, и вот почему он не любил разум, всю жизнь поносил его и
боролся с ним. Проповедником он стал именно от разума, отсюда - холод и
бездарность его проповеди. Художник был "схвачен за глотку" именно разумом,
как об этом свидетельствуют письма и дневники Л.Н. 40-50-х годов. В 55 г. он
уже решил "посвятить всю свою жизнь основанию новой религии", только что
написав "Казаков" и ряд прекрасных вещей. Его "новая религия" суть не что
иное, как отчаянная и совершенно неудачная попытка рационалиста, склонного к
мизантропии, освободиться от рационализма, который был узок, стеснял его
талант. [...] Толстой, конечно, меньше Пушкина, но тоже - огромен и не скоро
удастся разглядеть его. Он изумительно закончил фигурой и работой своей
целую эпоху нашей истории.
Жалуетесь, что "проповедники хватают за горло художников?"*. Дорогой
С.Н., это ведь всегда было. Мир этот - не для художников, им всегда было
тесно и неловко в нем - тем почтеннее и героичней их роль.
______________
* Это место требует, как мне кажется, пояснения. У меня в письме
говорилось о Льве Толстом и Гоголе, которые раскололись на художников и
проповедников (религиозных), причем "проповедники в них хватали за горло
художников" (подлинные слова моего письма), и это рассматривал я "как
печальнейший факт в истории русской литературы после насильственных смертей
Пушкина и Лермонтова". - С.-Ц.
Очень хорошо сказал один казанский татарин-поэт, умирая от голода и
чахотки: "Из железной клетки мира улетает, улетает юная душа моя".{226}
В повторении - "улетает" - я слышу радость. Но лично я, разумеется,
предпочитаю радость жить, - страшно интересно это - жить.
Ну, а жара здесь - не хуже Вашей, дождей - ни одного с мая!
Великолепный будет виноград. Будьте здоровы, дорогой С.Н.!
А.Пешков
15.VII.27.
По-видимому, я писал А.М. в ответном на это письме, что в ленинградском
частном издательстве "Мысль" выходит несколько моих старых книг, потому что
об этом упоминается в начале следующего письма А.М.:
"Очень обрадован тем, что книги Ваши, наконец, выходят, дорогой
С[ергей] Н[иколаевич]. Предвкушаю наслаждение перечитать еще раз "Печаль
полей", вещь, любимую мною. Да и все Ваши книги очень дороги мне; меньше
других "Наклонная Елена", хотя я так давно читал ее, что плохо помню. И,
кажется, небрежно читал. Посылаю Вам берлинское издание "Сорока лет". Хотя
Вы и похвалили отрывки этой хроники, но в целом она, я думаю, не понравится
Вам. В сущности, это книга о невольниках жизни, о бунтаре поневоле и еще по
какому-то мотиву, неясному мне, пожалуй. Вероятно, "неясность" эта плохо
отразится на книге. Ну, ладно!
Хорошо написали Вы о Толстом и о "нас - художниках". Верно. Хотя кнут
Христов - в некотором противоречии с сердцем Вашей грустной мысли.
Заметили Вы "Разгром" Фадеева? Неплохо. Интересны Андрей Платонов,
Сергей Заяцкий и Олеша, автор повести "Зависть", начало которой напечатано в
последней книге "К[расной] нови". Очень люблю я наблюдать, как растет
молодежь, и очень тревожно за нее, конечно.
Тучи, которые поплыли от Вас "в сторону Сорренто", я видел на
горизонте, но толку от них - никакого! Одиннадцать часов вечера, а я сижу
при открытых дверях на восток, запад и север и - весь в поту. Цикады
дребезжат, лунища торчит в небе над горой, осел ревет в тоске по воде,
должно быть. Вода в цистернах иссякает. Нехорошо. Старожилы, конечно,
говорят, что такого лета они не помнят. Удивительно красив был Везувий в
безлунные ночи, такой, знаете, огромный жертвенник какому-то дьяволу, и так
трогательны белые домики у подножья его - кусочки сахара. А вчера, в канун
Успенья, по горам над Сорренто, в садах, жгли костры - древний обычай,
прощальная жертва Церере, богине плодородия, - красивая картинища. Жгли
корни пиний и олив, огонь - пурпурный. Праздновать здесь любят и умеют,
работать тоже. Работают круглый год [...] Труд на земле, конечно, ручной: не
пашут, а перебивают землю мотыгами на метр в глубину.
Завтра и у меня - праздник: внуке - два года.
Будьте здоровы, дорогой С.Н. Всего доброго!
А.Пешков
15.VIII.27.
Sorrento.
Книгу "Сорок лет" ("Жизнь Клима Самгина") я получил с надписью:
Любимому художнику С.Н.Сергееву-Ценскому.
М.Горький
15.VIII.27.
Sorrento.
Эта глубоко и широко задуманная книга показалась мне лучшим из всего,
что написал Горький. Свое впечатление о книге я передал ему и в ответ
получил следующее письмо:
Очень взволнован, радостно взволнован Вашей оценкой "Самгина". Оценка,
пожалуй, слишком лестная. Хотелось бы знать - какие недостатки видите Вы в
книге этой? Напишите, буду очень благодарен. Вам, строгому художнику, я
верю.
Боюсь за второй том, - давит меня обилие материала "идейного", т.е.
словесного и жанрового. Боюсь перегрузить книгу анекдотом, который суть
кирпич русской истории, и афоризмом, в коем сосредоточена наша мудрость.
Дьяконову балладу "Дьякон" и сочинил, сиречь - я. "Сказительный" стих я
хорошо знал с малых лет от бабушки, час и более мог говорить этим стихом
"бунтарские" речи, так что даже один мужичок в Муроме спросил меня: "Ну, а -
по-человечьи можешь ты говорить, ероха-воха?" А затем он меня побил,
прочитав мне изумительную чепуху о романе Ильи Муромца с "князь-барыней"
Енгалычевой, изумительно прочитал. Любовь мою к этому стиху весьма подогрела
Орина Федосова.
Вы, конечно, верно поняли: Самгин - не герой, а "невольник жизни".
Перед шестым годом у него будут моменты активного вмешательства в
действительность, но - моменты. Московское восстание освободит его
ненадолго, а потом он - снова окажется в плену.
Мне кажется - Вы несправедливо оценили Олешу. У него есть серьезнейшие
признаки несомненного дарования. Крачковский* - жив, печатается в эсеровской
"Воле России", стал не так манерен, каким был, но все еще - с претензиями на
мудрость. Мистик от разума. Лет 15 тому назад я его видел, он тогда был
чудовищно невежественным и напыщенным человеком.
______________
* По своей манере письма Олеша напомнил мне дореволюционного литератора
Дм.Крачковского. - С.-Ц.
Фадеев - определенно серьезный и грамотный писатель, увидите.
"Цемент" и я похвалил, потому что в нем взята дорогая мне тема - труд.
Наша литература эту тему не любит, не трогала, м[ожет] б[ыть] потому, что
она требует пафоса, а где ж он у нас, пафос? Но - нужен. Необходим. Сергей
Николаевич, дорогой, - очень мы, русские, хороший народ: чем больше живу,
тем крепче убеждаюсь в этом. И если б нам удалось почувствовать трагическую
прелесть жизни, изумительнейшую красоту деяния, - далеко ушли бы мы!
Прочитал "Полоз"*, это очень хорошо сделано, и, разумеется, рад, что
"Преображение", наконец, будет печататься.
______________
* Мой рассказ "Старый полоз", впервые напечатанный в журнале "Красная
новь". - С.-Ц.
Скоро ли выйдут Ваши книги? Пришлете? Пожалуйста.
Еще раз - сердечно благодарю.
Жму руку.
А.Пешков
Был у меня Леонов [...] Был Катаев [...] Скоро увижу Всеволода Иванова,
Никулина, Ольгу Форш, Полонского. Вон сколько!
Как вы живете? Когда будет кончено "Преображение"?
Еще не успело это письмо дойти до меня из Сорренто, как нас, в Крыму,
сильно тряхнуло известное землетрясение 12 сентября 27 г., и вслед за этим
письмом А.М. посылает мне следующее:
Так как телеграмма моя с вопросом о Вашем здоровье до Вас, волею
стихии, очевидно, не достигла, - прошу Вас, ответьте: как Вы и что с Вами?
Газеты очень напугали. Черт бы побрал все эти "сдвиги"! От ближних
терпишь вполне достаточно, а тут еще и стихии хулиганят.
Пожалуйста, Сергей Николаевич, напишите. Маленькое сотрясение на
Кавказе - в 92 г. я испытал и знаю, что это даже в малом виде неприятно.
Желаю Вам всего доброго!
А.Пешков
Домашние испугались?
Дом цел? А дети есть у Вас?
Получив от меня ответы на все вопросы этого письма, он пишет:
Рад узнать, что стихийные силы не очень обидели Вас, дорогой Сергей
Николаевич. Да, трясется планетишка наша. Со страха это она - в предчувствии
конца - или же со зла на то, что люди стали слишком дерзко разоблачать
секреты ее? Некая американка проповедует, что земля возмущена грехами людей,
а один еврей в Лондоне утверждает, будто бы вскорости утопнут Шотландские
острова, Крым и еще что-то. Примите к сведению. Не перебраться ли Вам
куда-нибудь на место более непоколебимое?
Меня стихийное хулиганство не столь возмущает, как человечье. А вот в
18-ом Э газеты "Голос верноподданного" напечатана программа "партии"
легитимистов, и в программе говорится, что Евангелие оправдывает:
неравенство, право господства сильного над слабым и лозунг "цель оправдывает
средства". Так и напечатали. Некий проф. Ильин написал книгу, доказывая то
же самое и утверждая, что Евангелие дает основание для "религии мести".
И.А.Бунин напечатал в монархическом "Возрождении" статью о "самородках",
называет Есенина "хамом", "жуликом", "мерзавцем". Очень жуткими людьми
становятся гг. эмигранты. Тон прессы их падает вместе с грамотностью.
Взаимная ненависть раскалывает их на группочки все более мелкие. Кроме
H.H.Романова и Кирилла 1-го, выдумали еще царя: Всеволода Иоанновича. Скука.
Хотя скучают не только наши эмигранты, но и европейцы. На-днях в Париже
человек пустил в лоб себе пулю только потому, что разучился галстук
завязывать. Факт. А некая англичанка застрелилась по причине плохой погоды.
Третьего дня в Неаполе отравилась графиня Маркварт, потому что какой-то
тенор не дал ей свою фотографию. И вообще заметно, что самоубийства
совершаются по причинам, как будто все более ничтожным. Равно как и
преступность принимает какие-то "спортивные" формы. В общем - невесело
здесь, в Европах.
В Берлине, напр., эпидемия истязания детей. Но это вообще город
"странностей", мягко говоря. К ресторанам, клубам и журналам
гомосексуалистов мужеска пола в этом году прибавился ресторан и легальный,
да еще иллюстрированный, журнал лесбианок. Полиция разрешает мужчинам
известных склонностей носить женскую одежду. Как это Вам нравится? Не
охотник я думать в эту сторону, но за последнее время столько тут
разыгралось грязненьких ужасов, что, знаете, невольно думается: это что же
значит? Простите, что удручаю такими "фактами", черт бы их побрал!
Нет, в самом деле, не убраться ли Вам из Крыма?
Всего доброго. Пишите.
А.Пешков
20.Х.27.
Sorrento.
Землетрясением гордитесь? Ну, тут "ваша взяла" и мне - "нечем крыть",
как говорят на Руси. Могу, однако, похвастаться: неаполитанский почтальон
открыл новую звезду в созвездии Лебедя. Переменная. Вот Вам.
Американцы, черт их побери, все еще не отвечают по поводу второго тома.
У них происходит нечто новое: несмотря на существование "бюро цензуры",
которое весьма ревностно следит за тем, чтоб писатели не порочили
благочестивую жизнь Америки, выходят ужаснейшие книги, вроде недавно
переведенного на русский язык романа Синклера Льюиса "Эльмер Гантри". Льюис
изобразил американские церкви и церковников в виде отвратительном.
Читали вы "Разгром" Фадеева? Талантливо.
Ну, всего хорошего Вам.
А.П.
Тогда у нас в Союзе все готовились чествовать Ал.М. в связи с его
шестидесятилетием, о чем, как и о радости будущей своей встречи с ним, я
писал ему.
В ответ получил следующее письмо:
Дорогой Сергей Николаевич -
[...]
"Жестокость" я получил и своевременно благодарил Вас за подарок. С этим
письмом посылаю Вам мою книжку.
Да, писем из России я получаю не мало; конечно, много пустяков пишут, а
в общем это меня не отягощает, потому что большинство корреспондентов
"простой" народ - рабкоры, селькоры, "начинающие писатели" из этой среды, и
мне кажется, что пишут они "от души", трогательно, даже и тогда, когда
поругивают меня за "оптимизм". Недавно получил даже такое письмишко: "Я -
профессиональный вор, ношу, и давно уже, весьма известное имя среди сыщиков
трех стран". Далее он спрашивает: почему я не пишу о ворах, и весьма
пренебрежительно критикует повесть Леонова. Вообще - корреспонденция
интересная, и будущий мой биограф должен будет сказать мне спасибо за нее.
"Ураган чествований" крайне смущает меня. Написал "юбилейному
комитету", чтобы он этот шум прекратил, если хочет, чтобы я в мае приехал.
Еду я с намерением побывать в знакомых местах и хочу, чтобы мне не
мешали видеть то, что я должен видеть. Если же признано необходимым
"чествовать", то пускай отложат эту забаву на сентябрь, - к тому времени я,
наверное, слягу от усталости и "клеймата". У Вас, разумеется, буду.
Наверное, поспорим, хотя я до сего - не "охоч".
Да, помер Сологуб, прекрасный поэт; его "Пламенный круг" - книга
удивительная, и - надолго. Как человек, он был антипатичен мне, - несносный,
заносчивый самолюбец и обидчив, как старая дева. Особенно возмущало меня в
нем то, что он - на словах, в книгах - прикидывался сладострастником, даже
садистом, демонической натурой, а жил, как благоразумнейший учитель
рисования, обожал мармелад и, когда кушал его, сидя на диване, так, знаете,
эдак подпрыгивал от наслаждения.
Вот и у нас было землетрясение, - Рим потрясся, но - не очень;
маленькие города в окрестностях его пострадали сильнее. Это не удивило
италийцев, а вот в начале двадцатых чисел на горах, круг неаполитанского
залива, на Везувии, трое суток лежал, не тая, снег, - это была сенсация! В
Неаполе восемь ниже нуля, замерзали старики и старухи.
"Самгина" начну печатать с января в "Нов[ом] мире". Кажется, растянул я
его верст на шестнадцать. Нет, я не для больших книг. Плохой архитектор.
Расхожусь я с Вами в отношении к человеку. Для меня он не "жалок", нет.
Знаю, что непрочен человек на земле, и многое, должно быть, навсегда скрыто
от него, многое такое, что он должен бы знать о себе, о мире, и "дана ему в
плоть мучительная язва, особенно мучительная в старости", как признался
Л.Толстой, да - разве он один? Все это - так, все верно и, если хотите,
глубоко оскорбительно все. Но м[ожет] б[ыть] именно поэтому у меня - тоже
человечка - к нему - Человеку - непоколебимое чувство дружелюбия. Нравится
он мне и "во гресех его смрадных и егда, любве ради, душе своея служа,
отметает, яко сор и пыль, близкия своя и соблазны мира сего". Такое он
милое, неуклюжее, озорное и - Вы это хорошо чувствуете - печальное дитя,
даже в радостях своих. Особенно восхищает меня дерзость его, не та, которая
научила его птицей летать и прочее в этом духе делать, а дерзость поисков
его неутомимых. "И бесплодных". А - пусть бесплодных. "Не для рая живем, а -
мечтою о рае", - сказал мне, юноше, старик-сектант, суровый человечище,
холодно и даже преступно ненавидевший меня. Это он хорошо сказал.
Мечтателей, чудаков, "беспризорных" одиночек - особенно люблю.
Горестные ваши слова о "жалком" человеке я могу принять лишь как слова.
Это не значит, что я склонен отрицать искренность их. Увы, моралисты! В
каждый данный момент человек искренен и равен сам себе. Притворяется? Ну,
как же, конечно! Но ведь это для того, чтоб уравнять себя с чем-то выше его.
И часто наблюдал, что, притворяясь, он приотворяется в мир. Это не игра
слов, нет. Это иной раз игра с самим собой и - нередко - роковая игра.
Большая тема - "человек", С.Н., превосходный художник, отлично знающий
важность, сложность и глубокую прелесть этой темы.
Будьте здоровы и - до свиданья!
А.Пешков
30.XII.27.
Sorrento.
Вот каков был ответ на мое письмо, посвященное XIX тому его сочинений
берлинского издания 1927 года:
Дорогой Сергей Николаевич -
спасибо за письмо. Высоко ценю Ваши отзывы о моих рассказах, ибо,
несмотря на "юбилей", все еще не ясно мне, что у меня хорошо, что - плохо.
Рад, что Вам понравился "Проводник". Д-р Полканов, хватаясь за голову и
вытаращив детски умные глаза свои, с эдакой янтарной искрой в зрачке, кричал
тогда: "Д-да, ведь это же си-имволич-ческая кикимора, п-послушай!" В минуты
сильных волнений доктор несколько заикался. Жена его, развеселая Таня,
которую я называл Егором, рассказывала мне, что когда он, доктор, объяснялся
ей в чувствах, так глаза у него были страшные, он дрожал и фыркал свирепо:
"Я в-вас... в-вас-с, в-вас..." Так она спросила его: "Может, вы меня -
избить хотите?" Тут он размахнул руками и - сознался: "Ч-то вы! Л-люблю,
ч-честное слово!"
Там, в книжке у меня, есть рассказишко "Енблема", - купец - тульский
фабрикант самоваров Баташов. Сергей Николаевич, ей-богу, это блестящая идея:
отправить богиню справедливости в сумасшедший дом! Оцените! А в другом
рассказе, "Голубая жизнь", у меня глобус - сиречь земной шар - "Чижика"
играет. Считаю, что это тоже не плохо.
А иногда я мечтаю смокинг сшить, купить золотые часы, а на ноги надеть
валяные сапоги и в таком приятном глазу виде пройтись в Риме по Via
Nationale вверх ногами. Но это не от "радости бытия", а - от "юбилея". Поэт
Ходасевич хвастался мне, что у него в 19 году семьдесят три фурункула было,
и я не верил ему, не понимал его. Ныне - верю и понимаю. А также мне
у Вас старик Сыромолотов, - Вы Мясоедова* знали? Есть как будто нечто
похожее (а известно ли Вам, что сын Мясоедова уличен был в подделке
английских фунтов, осужден и сидит в тюрьме у немцев?). Не разрешите ли
сказать, что Иртышов освещен Вами, пожалуй, несколько излишне субъективно?
Вы придали ему нечто смердяковское, чем всегда грешили и грешат писатели,
настроенные антисоциалистически, но что Вам, художнику духовно свободному,
как-то не идет. Вы мне извините это замечание?
______________
* Имеется в виду художник Мясоедов, передвижник. Его я не знал. - С.-Ц.
"Преображение" немедля начнут переводить и, вместе с тем, искать нового
издателя, ибо издатель первого тома, кажется, разорился или притворяется,
что разорился, и так и эдак - дело обычное для американских издателей, даже
когда они "высоколобые". Ох, если б Вы знали, какой это жуткий народ,
американцы сего дня! Люди, которые не токмо не стыдятся невежества своего,
но еще умеют и гордиться им. Мы, дескать, "здоровые" люди.
Предлагали Вы пьесу Вашу Худож[ественному] театру? Или какому-либо
другому? Сообщите. Здесь такая пьеса не пойдет. Здесь ставят "Анфису", "Дни
нашей жизни" Андреева, "Ревность" Арцыбашева и какую-то незнакомую мне пьесу
Винниченко. Театра здесь, в нашем русском виде, - нет, а есть хорошие актеры
и актрисы, при них - труппы, более или менее бездарные. Драматургии - тоже
нет. Роберто Бракко не ставят, ибо он - не фашист. Сем-Бенелли - отыгран,
старика Пиранделло хватило на два года, оказался слишком серьезен для
мелкого мещанства, которое правит страною, деятельно понижая ее культуру и
все более укрепляясь. [...]
Пьеса показалась мне слишком "бытовой". Лермонтов засорен, запылен в
ней, и явление "Демона" недостаточно освещает его. А впрочем, я плохо
понимаю пьесы, хотя и писал их.
В начале 90-х годов я встречал у патрона моего, Ланина, жалкенького
человечка, который, протягивая незнакомым эдакую бескостную, мокренькую
ручонку, именовал себя: "Мартынов, сын убийцы Лермонтова". Он не казался мне
человеком, страдающим "за грехи отца", а, наоборот, как бы подчеркивающим
некую свою значительность.
Пьеса все-таки очень хорошая. Очень печальная. Как это значительно:
Тынянов написал роман о Кюхельбекере, пишет о Грибоедове, О.Форш написала о
Гоголе - Иванове, Огнев пишет роман о Полежаеве и т.д. Теперь Вы дали
Лермонтова.
Пьесу необходимо поставить. Что сделано Вами для этого? Не могу ли я
тут чем-нибудь помочь?
Крепко жму руку Вашу, Сергей Николаевич, желаю всего доброго.
А.Пешков
28.III.27.
Sor[rento].
Конечно, "Республику Шкид" я достал и прочитал и в письме к А.М.,
насколько помню (копий своих писем я, разумеется, не делал), я сомневался в
том, что в лице авторов этой книги - Белых и Пантелеева - литература наша
обогатилась двумя крупными талантами. Между прочим я указывал на
мелькнувшего и угасшего в начале своей литературной карьеры автора "Новой
бурсы" - Л.Добронравова, почему о нем и упоминает А.М. в своем ответном
письме.
Дорогой Сергей Николаевич -
автор "Новой бурсы" Леонид Добронравов, человек бесталанный и неумный,
умер осенью в Париже. Мне кажется, что один из "шкидцев", Леонид Пантелеев,
- парень талантливый. Ему сейчас 20 лет, он очень скромен, серьезен,
довольно хорошо знает русскую литературу, упорно учится. "Пинкертоновщина"
ему чужда. Мне думается, что среди молодежи есть немало таких, которые не
поддаются "американизации", напр., Малашкин, Василий Андреев, Четвериков, -
можно насчитать десяток и больше.
Разве из того, что я сказал о Вашем Лермонтове, можно понять, что я его
считаю "серым"? Читая пьесу, я этого не чувствовал, он достаточно ярок на
фоне очень резко очерченных Вами фигур, его окружающих. Но мне кажется, что
человек, который написал "Мцыри" и "Ночевала тучка золотая", был острее,
непримиримей. Впрочем, я мало читал о Лермонтове, сужу о нем по стихам, по
"Герою". А к правде у меня отношение того визиря, который "рассказал о рае,
преувеличивая его действительную красоту".{224}
Второй том В[ашей] книги издаст, вероятно, лицо, которому переходит все
дело издателя первого тома. В конце месяца будем знать об этом точно.
Сегодня - первый день Пасхи и - какой день, дорогой С.Н.! Цветет
ромашка, - здесь она - кустарник, - герань, розы, японский клен, мимоза,
зацвел дрок, цветет глициния, незабудки и еще какие-то неведомые мне
деревья, кустарники. Перец тоже зацвел. Вчера был хороший дождь, и это очень
разбудило все, после нескольких сухих, жарких дней. По саду ходит моя
отчаянная внука Марфа Проказница и кокетничает с сыном Ивана Вольного - есть
такой литератор - мальчиком 12-ти лет. Он родился на Капри, живет в Неаполе,
по-русски почти не говорит, учится в школе, признан "королем латыни",
переводится из класса в класс без экзаменов "в пример другим". А отец его
орловский, Малоархангельского уезда, мужик. Вообще, здесь, в Европах,
русские дети в чести и вызывают общее изумление педагогов своей
талантливостью. [...]
Всего доброго.
А.Пешков
17.IV.27.
Того же периода забот А.М. о судьбе перевода "Преображения" в Америке
еще одно письмо, примечательное, между прочим, тем, что в нем вторично
жалуется он на состояние своего здоровья:
Прилагаю еще две рецензии, Сергей Николаевич, слышал, что их - много, и
не могу понять, почему бюро посылает через час по две капли. Книга,
очевидно, хорошо идет; мне говорили, что это констатируется одной рецензией,
которая заключена словами: "Нам приятно отметить, что в Америке начинают
читать настоящую литературу". О втором томе еще не имею сведений, ибо Гест
неожиданно проехал в Москву и - будет здесь лишь в конце м[еся]ца, в начале
июня.
Простите, что пишу кратко, - не работает голова, и руки трясутся, -
ночью был адский припадок астмы. А кроме того - тороплюсь: хочу съездить в
Помпею, - там, в амфитеатре, будут играть Аристофана, кажется. Устал я, как
мужицкая лошадь. И - жарко. Вот уже двадцать третий день нет дождя.
Крепко жму руку.
А.Пешков
15.V.27.
Любопытную вещь рассказала американка-журналистка: ее соотечественники
в страсти своей к анкетам недавно опубликовали в одном из дамских журналов
статью по поводу ответов женщин на анкету, которая ставила ряд вопросов об
интимных подробностях половой жизни женщин. Вопросы, вследствие их
неудобосказуемости, не были опубликованы. Но, надо думать, что В.В.Розанов
был бы сладостно обрадован ими. Из ответов же явствует, что американки - в
большинстве подавляющем - относятся к половой жизни отрицательно и даже -
враждебно, рассматривая необходимость ее как грех - как "блуд", по взглядам
нашей церкви - как диавольское дело. Насколько здесь пуританского лицемерия
и как много подлинной, искренной усталости европейских и американских женщин
- трудно судить, а все-таки, мне кажется, что это один из признаков
возникающего среди женщин гинекократического настроения, ибо обанкротился
мужчина и уже не в силах устроить подруге своей спокойную, уютную жизнь, в
чем она нуждается более, чем он. Вот какие дела.
Всего доброго!
А.П.
Любопытно письмо, явившееся ответом на мое, в котором я сравнивал его с
Львом Толстым, отмечая, что, в противоположность Толстому, он не стареет:
Дорогой Сергей Николаевич -
точно ли известно Вам, что книги Ваши "не появятся"? Я слышал, что
Госиздат хочет "перекупить" их у "Мысли", дабы издать самому, как он издает
Пришвина и еще кого-то. М[ожет] б[ыть], Вы мне разрешите узнать, что там
делается с Вашими книгами?
Мой роман, пожалуй, будет "хроникой" и будет интересен фактически, но
если скажут, что его писал не художник, - сие приму как заслуженное. Вы
отметили, что я "не старею". Это - плохо. Я думаю, что принадлежу к типу
людей, которым необходимо стареть.
Мне кажутся неверными Ваши слова, что Л.Н.Толстой "внезапно постарел",
я думаю, что он родился с разумом старика, с туповатым и тяжелым разумом,
который был до смешного и до ужасного ничтожен сравнительно с его чудовищным
талантом. Толстой рано почувствовал трагическое несоответствие этих двух
своих качеств, и вот почему он не любил разум, всю жизнь поносил его и
боролся с ним. Проповедником он стал именно от разума, отсюда - холод и
бездарность его проповеди. Художник был "схвачен за глотку" именно разумом,
как об этом свидетельствуют письма и дневники Л.Н. 40-50-х годов. В 55 г. он
уже решил "посвятить всю свою жизнь основанию новой религии", только что
написав "Казаков" и ряд прекрасных вещей. Его "новая религия" суть не что
иное, как отчаянная и совершенно неудачная попытка рационалиста, склонного к
мизантропии, освободиться от рационализма, который был узок, стеснял его
талант. [...] Толстой, конечно, меньше Пушкина, но тоже - огромен и не скоро
удастся разглядеть его. Он изумительно закончил фигурой и работой своей
целую эпоху нашей истории.
Жалуетесь, что "проповедники хватают за горло художников?"*. Дорогой
С.Н., это ведь всегда было. Мир этот - не для художников, им всегда было
тесно и неловко в нем - тем почтеннее и героичней их роль.
______________
* Это место требует, как мне кажется, пояснения. У меня в письме
говорилось о Льве Толстом и Гоголе, которые раскололись на художников и
проповедников (религиозных), причем "проповедники в них хватали за горло
художников" (подлинные слова моего письма), и это рассматривал я "как
печальнейший факт в истории русской литературы после насильственных смертей
Пушкина и Лермонтова". - С.-Ц.
Очень хорошо сказал один казанский татарин-поэт, умирая от голода и
чахотки: "Из железной клетки мира улетает, улетает юная душа моя".{226}
В повторении - "улетает" - я слышу радость. Но лично я, разумеется,
предпочитаю радость жить, - страшно интересно это - жить.
Ну, а жара здесь - не хуже Вашей, дождей - ни одного с мая!
Великолепный будет виноград. Будьте здоровы, дорогой С.Н.!
А.Пешков
15.VII.27.
По-видимому, я писал А.М. в ответном на это письме, что в ленинградском
частном издательстве "Мысль" выходит несколько моих старых книг, потому что
об этом упоминается в начале следующего письма А.М.:
"Очень обрадован тем, что книги Ваши, наконец, выходят, дорогой
С[ергей] Н[иколаевич]. Предвкушаю наслаждение перечитать еще раз "Печаль
полей", вещь, любимую мною. Да и все Ваши книги очень дороги мне; меньше
других "Наклонная Елена", хотя я так давно читал ее, что плохо помню. И,
кажется, небрежно читал. Посылаю Вам берлинское издание "Сорока лет". Хотя
Вы и похвалили отрывки этой хроники, но в целом она, я думаю, не понравится
Вам. В сущности, это книга о невольниках жизни, о бунтаре поневоле и еще по
какому-то мотиву, неясному мне, пожалуй. Вероятно, "неясность" эта плохо
отразится на книге. Ну, ладно!
Хорошо написали Вы о Толстом и о "нас - художниках". Верно. Хотя кнут
Христов - в некотором противоречии с сердцем Вашей грустной мысли.
Заметили Вы "Разгром" Фадеева? Неплохо. Интересны Андрей Платонов,
Сергей Заяцкий и Олеша, автор повести "Зависть", начало которой напечатано в
последней книге "К[расной] нови". Очень люблю я наблюдать, как растет
молодежь, и очень тревожно за нее, конечно.
Тучи, которые поплыли от Вас "в сторону Сорренто", я видел на
горизонте, но толку от них - никакого! Одиннадцать часов вечера, а я сижу
при открытых дверях на восток, запад и север и - весь в поту. Цикады
дребезжат, лунища торчит в небе над горой, осел ревет в тоске по воде,
должно быть. Вода в цистернах иссякает. Нехорошо. Старожилы, конечно,
говорят, что такого лета они не помнят. Удивительно красив был Везувий в
безлунные ночи, такой, знаете, огромный жертвенник какому-то дьяволу, и так
трогательны белые домики у подножья его - кусочки сахара. А вчера, в канун
Успенья, по горам над Сорренто, в садах, жгли костры - древний обычай,
прощальная жертва Церере, богине плодородия, - красивая картинища. Жгли
корни пиний и олив, огонь - пурпурный. Праздновать здесь любят и умеют,
работать тоже. Работают круглый год [...] Труд на земле, конечно, ручной: не
пашут, а перебивают землю мотыгами на метр в глубину.
Завтра и у меня - праздник: внуке - два года.
Будьте здоровы, дорогой С.Н. Всего доброго!
А.Пешков
15.VIII.27.
Sorrento.
Книгу "Сорок лет" ("Жизнь Клима Самгина") я получил с надписью:
Любимому художнику С.Н.Сергееву-Ценскому.
М.Горький
15.VIII.27.
Sorrento.
Эта глубоко и широко задуманная книга показалась мне лучшим из всего,
что написал Горький. Свое впечатление о книге я передал ему и в ответ
получил следующее письмо:
Очень взволнован, радостно взволнован Вашей оценкой "Самгина". Оценка,
пожалуй, слишком лестная. Хотелось бы знать - какие недостатки видите Вы в
книге этой? Напишите, буду очень благодарен. Вам, строгому художнику, я
верю.
Боюсь за второй том, - давит меня обилие материала "идейного", т.е.
словесного и жанрового. Боюсь перегрузить книгу анекдотом, который суть
кирпич русской истории, и афоризмом, в коем сосредоточена наша мудрость.
Дьяконову балладу "Дьякон" и сочинил, сиречь - я. "Сказительный" стих я
хорошо знал с малых лет от бабушки, час и более мог говорить этим стихом
"бунтарские" речи, так что даже один мужичок в Муроме спросил меня: "Ну, а -
по-человечьи можешь ты говорить, ероха-воха?" А затем он меня побил,
прочитав мне изумительную чепуху о романе Ильи Муромца с "князь-барыней"
Енгалычевой, изумительно прочитал. Любовь мою к этому стиху весьма подогрела
Орина Федосова.
Вы, конечно, верно поняли: Самгин - не герой, а "невольник жизни".
Перед шестым годом у него будут моменты активного вмешательства в
действительность, но - моменты. Московское восстание освободит его
ненадолго, а потом он - снова окажется в плену.
Мне кажется - Вы несправедливо оценили Олешу. У него есть серьезнейшие
признаки несомненного дарования. Крачковский* - жив, печатается в эсеровской
"Воле России", стал не так манерен, каким был, но все еще - с претензиями на
мудрость. Мистик от разума. Лет 15 тому назад я его видел, он тогда был
чудовищно невежественным и напыщенным человеком.
______________
* По своей манере письма Олеша напомнил мне дореволюционного литератора
Дм.Крачковского. - С.-Ц.
Фадеев - определенно серьезный и грамотный писатель, увидите.
"Цемент" и я похвалил, потому что в нем взята дорогая мне тема - труд.
Наша литература эту тему не любит, не трогала, м[ожет] б[ыть] потому, что
она требует пафоса, а где ж он у нас, пафос? Но - нужен. Необходим. Сергей
Николаевич, дорогой, - очень мы, русские, хороший народ: чем больше живу,
тем крепче убеждаюсь в этом. И если б нам удалось почувствовать трагическую
прелесть жизни, изумительнейшую красоту деяния, - далеко ушли бы мы!
Прочитал "Полоз"*, это очень хорошо сделано, и, разумеется, рад, что
"Преображение", наконец, будет печататься.
______________
* Мой рассказ "Старый полоз", впервые напечатанный в журнале "Красная
новь". - С.-Ц.
Скоро ли выйдут Ваши книги? Пришлете? Пожалуйста.
Еще раз - сердечно благодарю.
Жму руку.
А.Пешков
Был у меня Леонов [...] Был Катаев [...] Скоро увижу Всеволода Иванова,
Никулина, Ольгу Форш, Полонского. Вон сколько!
Как вы живете? Когда будет кончено "Преображение"?
Еще не успело это письмо дойти до меня из Сорренто, как нас, в Крыму,
сильно тряхнуло известное землетрясение 12 сентября 27 г., и вслед за этим
письмом А.М. посылает мне следующее:
Так как телеграмма моя с вопросом о Вашем здоровье до Вас, волею
стихии, очевидно, не достигла, - прошу Вас, ответьте: как Вы и что с Вами?
Газеты очень напугали. Черт бы побрал все эти "сдвиги"! От ближних
терпишь вполне достаточно, а тут еще и стихии хулиганят.
Пожалуйста, Сергей Николаевич, напишите. Маленькое сотрясение на
Кавказе - в 92 г. я испытал и знаю, что это даже в малом виде неприятно.
Желаю Вам всего доброго!
А.Пешков
Домашние испугались?
Дом цел? А дети есть у Вас?
Получив от меня ответы на все вопросы этого письма, он пишет:
Рад узнать, что стихийные силы не очень обидели Вас, дорогой Сергей
Николаевич. Да, трясется планетишка наша. Со страха это она - в предчувствии
конца - или же со зла на то, что люди стали слишком дерзко разоблачать
секреты ее? Некая американка проповедует, что земля возмущена грехами людей,
а один еврей в Лондоне утверждает, будто бы вскорости утопнут Шотландские
острова, Крым и еще что-то. Примите к сведению. Не перебраться ли Вам
куда-нибудь на место более непоколебимое?
Меня стихийное хулиганство не столь возмущает, как человечье. А вот в
18-ом Э газеты "Голос верноподданного" напечатана программа "партии"
легитимистов, и в программе говорится, что Евангелие оправдывает:
неравенство, право господства сильного над слабым и лозунг "цель оправдывает
средства". Так и напечатали. Некий проф. Ильин написал книгу, доказывая то
же самое и утверждая, что Евангелие дает основание для "религии мести".
И.А.Бунин напечатал в монархическом "Возрождении" статью о "самородках",
называет Есенина "хамом", "жуликом", "мерзавцем". Очень жуткими людьми
становятся гг. эмигранты. Тон прессы их падает вместе с грамотностью.
Взаимная ненависть раскалывает их на группочки все более мелкие. Кроме
H.H.Романова и Кирилла 1-го, выдумали еще царя: Всеволода Иоанновича. Скука.
Хотя скучают не только наши эмигранты, но и европейцы. На-днях в Париже
человек пустил в лоб себе пулю только потому, что разучился галстук
завязывать. Факт. А некая англичанка застрелилась по причине плохой погоды.
Третьего дня в Неаполе отравилась графиня Маркварт, потому что какой-то
тенор не дал ей свою фотографию. И вообще заметно, что самоубийства
совершаются по причинам, как будто все более ничтожным. Равно как и
преступность принимает какие-то "спортивные" формы. В общем - невесело
здесь, в Европах.
В Берлине, напр., эпидемия истязания детей. Но это вообще город
"странностей", мягко говоря. К ресторанам, клубам и журналам
гомосексуалистов мужеска пола в этом году прибавился ресторан и легальный,
да еще иллюстрированный, журнал лесбианок. Полиция разрешает мужчинам
известных склонностей носить женскую одежду. Как это Вам нравится? Не
охотник я думать в эту сторону, но за последнее время столько тут
разыгралось грязненьких ужасов, что, знаете, невольно думается: это что же
значит? Простите, что удручаю такими "фактами", черт бы их побрал!
Нет, в самом деле, не убраться ли Вам из Крыма?
Всего доброго. Пишите.
А.Пешков
20.Х.27.
Sorrento.
Землетрясением гордитесь? Ну, тут "ваша взяла" и мне - "нечем крыть",
как говорят на Руси. Могу, однако, похвастаться: неаполитанский почтальон
открыл новую звезду в созвездии Лебедя. Переменная. Вот Вам.
Американцы, черт их побери, все еще не отвечают по поводу второго тома.
У них происходит нечто новое: несмотря на существование "бюро цензуры",
которое весьма ревностно следит за тем, чтоб писатели не порочили
благочестивую жизнь Америки, выходят ужаснейшие книги, вроде недавно
переведенного на русский язык романа Синклера Льюиса "Эльмер Гантри". Льюис
изобразил американские церкви и церковников в виде отвратительном.
Читали вы "Разгром" Фадеева? Талантливо.
Ну, всего хорошего Вам.
А.П.
Тогда у нас в Союзе все готовились чествовать Ал.М. в связи с его
шестидесятилетием, о чем, как и о радости будущей своей встречи с ним, я
писал ему.
В ответ получил следующее письмо:
Дорогой Сергей Николаевич -
[...]
"Жестокость" я получил и своевременно благодарил Вас за подарок. С этим
письмом посылаю Вам мою книжку.
Да, писем из России я получаю не мало; конечно, много пустяков пишут, а
в общем это меня не отягощает, потому что большинство корреспондентов
"простой" народ - рабкоры, селькоры, "начинающие писатели" из этой среды, и
мне кажется, что пишут они "от души", трогательно, даже и тогда, когда
поругивают меня за "оптимизм". Недавно получил даже такое письмишко: "Я -
профессиональный вор, ношу, и давно уже, весьма известное имя среди сыщиков
трех стран". Далее он спрашивает: почему я не пишу о ворах, и весьма
пренебрежительно критикует повесть Леонова. Вообще - корреспонденция
интересная, и будущий мой биограф должен будет сказать мне спасибо за нее.
"Ураган чествований" крайне смущает меня. Написал "юбилейному
комитету", чтобы он этот шум прекратил, если хочет, чтобы я в мае приехал.
Еду я с намерением побывать в знакомых местах и хочу, чтобы мне не
мешали видеть то, что я должен видеть. Если же признано необходимым
"чествовать", то пускай отложат эту забаву на сентябрь, - к тому времени я,
наверное, слягу от усталости и "клеймата". У Вас, разумеется, буду.
Наверное, поспорим, хотя я до сего - не "охоч".
Да, помер Сологуб, прекрасный поэт; его "Пламенный круг" - книга
удивительная, и - надолго. Как человек, он был антипатичен мне, - несносный,
заносчивый самолюбец и обидчив, как старая дева. Особенно возмущало меня в
нем то, что он - на словах, в книгах - прикидывался сладострастником, даже
садистом, демонической натурой, а жил, как благоразумнейший учитель
рисования, обожал мармелад и, когда кушал его, сидя на диване, так, знаете,
эдак подпрыгивал от наслаждения.
Вот и у нас было землетрясение, - Рим потрясся, но - не очень;
маленькие города в окрестностях его пострадали сильнее. Это не удивило
италийцев, а вот в начале двадцатых чисел на горах, круг неаполитанского
залива, на Везувии, трое суток лежал, не тая, снег, - это была сенсация! В
Неаполе восемь ниже нуля, замерзали старики и старухи.
"Самгина" начну печатать с января в "Нов[ом] мире". Кажется, растянул я
его верст на шестнадцать. Нет, я не для больших книг. Плохой архитектор.
Расхожусь я с Вами в отношении к человеку. Для меня он не "жалок", нет.
Знаю, что непрочен человек на земле, и многое, должно быть, навсегда скрыто
от него, многое такое, что он должен бы знать о себе, о мире, и "дана ему в
плоть мучительная язва, особенно мучительная в старости", как признался
Л.Толстой, да - разве он один? Все это - так, все верно и, если хотите,
глубоко оскорбительно все. Но м[ожет] б[ыть] именно поэтому у меня - тоже
человечка - к нему - Человеку - непоколебимое чувство дружелюбия. Нравится
он мне и "во гресех его смрадных и егда, любве ради, душе своея служа,
отметает, яко сор и пыль, близкия своя и соблазны мира сего". Такое он
милое, неуклюжее, озорное и - Вы это хорошо чувствуете - печальное дитя,
даже в радостях своих. Особенно восхищает меня дерзость его, не та, которая
научила его птицей летать и прочее в этом духе делать, а дерзость поисков
его неутомимых. "И бесплодных". А - пусть бесплодных. "Не для рая живем, а -
мечтою о рае", - сказал мне, юноше, старик-сектант, суровый человечище,
холодно и даже преступно ненавидевший меня. Это он хорошо сказал.
Мечтателей, чудаков, "беспризорных" одиночек - особенно люблю.
Горестные ваши слова о "жалком" человеке я могу принять лишь как слова.
Это не значит, что я склонен отрицать искренность их. Увы, моралисты! В
каждый данный момент человек искренен и равен сам себе. Притворяется? Ну,
как же, конечно! Но ведь это для того, чтоб уравнять себя с чем-то выше его.
И часто наблюдал, что, притворяясь, он приотворяется в мир. Это не игра
слов, нет. Это иной раз игра с самим собой и - нередко - роковая игра.
Большая тема - "человек", С.Н., превосходный художник, отлично знающий
важность, сложность и глубокую прелесть этой темы.
Будьте здоровы и - до свиданья!
А.Пешков
30.XII.27.
Sorrento.
Вот каков был ответ на мое письмо, посвященное XIX тому его сочинений
берлинского издания 1927 года:
Дорогой Сергей Николаевич -
спасибо за письмо. Высоко ценю Ваши отзывы о моих рассказах, ибо,
несмотря на "юбилей", все еще не ясно мне, что у меня хорошо, что - плохо.
Рад, что Вам понравился "Проводник". Д-р Полканов, хватаясь за голову и
вытаращив детски умные глаза свои, с эдакой янтарной искрой в зрачке, кричал
тогда: "Д-да, ведь это же си-имволич-ческая кикимора, п-послушай!" В минуты
сильных волнений доктор несколько заикался. Жена его, развеселая Таня,
которую я называл Егором, рассказывала мне, что когда он, доктор, объяснялся
ей в чувствах, так глаза у него были страшные, он дрожал и фыркал свирепо:
"Я в-вас... в-вас-с, в-вас..." Так она спросила его: "Может, вы меня -
избить хотите?" Тут он размахнул руками и - сознался: "Ч-то вы! Л-люблю,
ч-честное слово!"
Там, в книжке у меня, есть рассказишко "Енблема", - купец - тульский
фабрикант самоваров Баташов. Сергей Николаевич, ей-богу, это блестящая идея:
отправить богиню справедливости в сумасшедший дом! Оцените! А в другом
рассказе, "Голубая жизнь", у меня глобус - сиречь земной шар - "Чижика"
играет. Считаю, что это тоже не плохо.
А иногда я мечтаю смокинг сшить, купить золотые часы, а на ноги надеть
валяные сапоги и в таком приятном глазу виде пройтись в Риме по Via
Nationale вверх ногами. Но это не от "радости бытия", а - от "юбилея". Поэт
Ходасевич хвастался мне, что у него в 19 году семьдесят три фурункула было,
и я не верил ему, не понимал его. Ныне - верю и понимаю. А также мне