торжественно:
- Вот, видите? "Русалка на ветвях сидит..." Здесь именно вы и будете
сидеть. Именно вы!.. А то, знаете ли, один здешний художник написал для
занавеса театрального такую русалку, что один из купцов здешних очень метко
сказал о ней: "Грузоподъемная милочка!" Я того занавеса не видел, правда, но
представляю ясно... Что же это за русалка, ежели она "грузоподъемная"?
- Я очень рада, что могу быть вам полезна, - сказала Наталья Львовна.
- Что? Рада?.. Хочется плавать на ветвях? - обрадовался Ваня. - Но ведь
вы куда-то шли...
- Нет, я никуда не шла, - твердо ответила она.
- Так что можно, значит, не вот теперь, с приходу, начать вас писать? -
не скрывая этого, восхитился Ваня своей удаче.
- Разумеется, можно и завтра, - сказала Наталья Львовна, потом,
прикачнув головой, добавила: - Можно и послезавтра.
Глядя на нее восторженно-выразительно, Ваня положил обе руки на ее
покатые хрупкие плечи, она же продолжала с виду спокойно:
- Завтра мне надо будет получить полторы тысячи здесь в банке, - этого
нам хватит пока, на первое время... А там подумаем, как нам устроиться
дальше.
- Что же это, позвольте? - ошеломленно забормотал Ваня. - Значит, мне
повезло гораздо больше, чем Сурикову? А муж ваш? - вспомнил он вдруг. - Он
что же, - убит, как Дивеев?
- Да, он убит... для меня убит... Хотя для себя и жив... Он стал мне
невыносимо ненавистен.
Говоря это, Наталья Львовна не выбирала слов: они появлялись сами.
- А если бы я не встретился вам на улице? - невольно вырвалось у Вани.
- То я нашла бы вас завтра сама, - объяснила ему она. - Это ничего не
значит, что вы не думали обо мне... Зато я все последнее время думала о
вас... Я чувствовала, что очень побледнела, когда вас увидела, но это я от
радости, а не от испуга...
- От радости? - повторил Ваня, слегка пожимая пальцами ее плечо.
- Да, от радости, что вы идете и таким широким шагом, а не то, чтобы
вас возили на тележке, - вот почему!
- Меня? На тележке? Почему?
- Потому, что от вашего отца слышала я там, у себя, что вы тяжело
ранены... Вот мне и представилось: а вдруг в обе ноги!
- И вдруг их у меня отрезали? Вот так воображение! - И Ваня привлек
было ее к себе, но тут же отодвинул:
- Вы, значит, знакомы с моим отцом? Вот это для меня неожиданно!
Когда Наталья Львовна рассказала, как она познакомилась с Алексеем
Фомичом, Ваня усадил ее на свой единственный диван и сел рядом, наклонив
голову к ее голове.
Завечерело, и стало быстро темнеть, как это обычно бывает ранней весною
в Крыму.
Вечернему часу положено быть тихим, но снизу донеслось до Натальи
Львовны пение, причем голос был простуженный, старческий и с большой
хрипотой, но слова выговаривались отчетливо:
...Бра-ни-ится мут-тер, пла-чет шве-стер,
А фатер выдрать о-бе-ща-ал...
Но я надул своих родных
И вы-пил за здо-ровье их.
Крам-бом-бом-бом-були,
Крам-бом-були!
- Опять этот мерзавец распелся! - горестно сказал Ваня, поднимаясь,
чтобы спуститься вниз, но Наталья Львовна удержала его, спросив:
- Кто же это?
- Жилец у меня тут завелся, черт бы его взял! Без меня, когда я был на
фронте... Ничего мне не платит да еще и мебель мою продает...
- Даже мебель продает?.. Значит, ему не на что жить... Он одинокий?
- Жену и даже сына имеет... Идиота... Вы его видели, когда мы
подъехали.
- Да, кто-то стоял около дверей, - потом исчез... Всех, значит, трое...
Это, конечно, хуже, чем если бы их было только двое: муж и жена, -
рассудительно проговорила она.
- А почему все-таки хуже? - не понял Ваня.
- Ведь они для себя готовили что-то, - в коридорчике кухней пахло,
когда я вошла.
- Жена этого петуха, конечно, готовит что-то, - буркнул Ваня.
- Могли бы готовить и на нас двоих... Вы где обедаете?
- Я?.. Где придется... Когда у отца, когда в ресторане...
- Ну вот... А можно сделать так, что обед каждый день будет дома...
Представьте, что мы наняли бы кухарку. Ей комнату дать надо? Вот ей комната
в нижнем этаже, рядом с кухней. Муж кухарки - придаток нежелательный,
конечно, да ведь время теперь какое! Он вроде как бы сторожем мог быть
дома... А идиот - это, разумеется, совершенно уж ни к чему.
- Вот! Вот именно! Революция - это очень хорошо, а скажите, пожалуйста,
как быть с идиотами? - Их никакая революция не переделает, и умными они не
станут!
И Ваня поднялся, чтобы закрыть ставни и зажечь огарок свечи.
На другой день утром получать в банке деньги по чеку, данному ей
Федором Макухиным, Наталья Львовна пошла вместе с Ваней Сыромолотовым.
Этот день здесь, в большом все-таки городе, был куда более пронизан
весной, чем день вчерашний. Он весь сиял до ощутимой боли в глазах; он был
подмывающе легок сам по себе и делал почти совершенно невесомым тело.
Наталье Львовне казалось, что она и не шла, а хотя и тихо - что вполне
согласно было с торжественностью этого дня, - но как бы проплыла над
тротуаром, не касаясь его. Так было с нею только в счастливом девичьем сне,
когда она летела над сонной землею, стоя прямо и изумляя этой своей
способностью всех кругом.
Счастливый девичий сон ее повторился теперь наяву, и она даже подносила
иногда руку к глазам, не для того, чтобы защитить их от слишком яркого
солнца, а для того, чтобы еще и еще раз убедить себя, что она не спит и что
рядом с нею, слабой и такой легкой, что может сидеть на дубовых ветках, как
пушкинская сказочная русалка, рядом с нею мощный молодой художник, пусть
хищно укушенный войною, но вырвавшийся из ее зубов и оставшийся тем же, чем
и был, - талантливым и сильным.
О Федоре Макухине, еще вчерашнем своем муже, она и не вспоминала
теперь, как будто и не было его, - так все прошлое было прочно зачеркнуто
вчерашним вечером и наступившей вслед за ним ночью.
Даже и встречных людей вот теперь, когда шла, не видела Наталья
Львовна: она глядела на них и в то же время не видела, - не пыталась
разглядеть ни одного лица; ведь они были ей совсем не нужны, - они
проплывали мимо, как бесплодные виденья во сне.
Перерожденной самой ей все встречное представлялось тоже перерожденным,
не только люди, и стены, и окна домов, и бетонные тротуарные тумбы, и камни
мостовых там, где они не были покрыты асфальтом, и колеса фаэтонов. И когда
Ваня сказал ей весело:
- Ну вот и пришли: банк! - она не сразу поняла, что это значило и куда
именно она пришла.
Даже оказалось нужным ей повести влево и вправо головою и пристально
оглядеться, чтобы войти в себя, прежде чем она вошла в увесистое деловое
серое здание банка.
Здесь оказалось очень тесно, что удивило Наталью Львовну, большинство
людей было как-то непривычно для нее одето.
- Кто это? - шепнула она Ване.
- Беженцы из западных губерний, - шепнул ей, наклонясь, Ваня. - Их у
нас тут довольно.
Как раз в это время один из этих беженцев, чернобородый и с затейливыми
черными шнурами спереди на серой теплой куртке, громко и с размашистыми
жестами говорил другому, рыжебородому:
- Союз земств-городов, о-о-о, это ка-пи-таль-ная организация, я вам
говорю.
Вопросительно поглядела на Ваню Наталья Львовна, и он, снова наклонясь
к ее уху, объяснил ей:
- Поляк откуда-нибудь из Белостока.
Очереди были только перед двумя окошечками, где предъявлялись чеки и
где выдавали деньги, и люди медленно продвигались вперед. Прошло минут
двадцать, пока Наталья Львовна подошла, наконец, к первому окошку. Усталого
вида пожилой человек в очках, в форменной тужурке, но уже без петлиц и с
пуговицами черными, гладкими вместо бронзовых орлиных, очень внимательно
посмотрел на нее, принимая чек, и стал перелистывать толстую, лежащую перед
ним книгу. А когда нашел, что было ему нужно, и начал делать отметки в ней
правою рукой, то левую поставил как бы экраном между собой и ею
предъявленным чеком.
- Сколько еще денег осталось на счету Макухина? - спросила она. Он же,
поглядев на нее недоуменно и даже как будто строго, проговорил:
- Таких справок предъявителям по чекам банк не дает.
Этот взгляд бывшего чиновника и эти слова показались ей настолько
обидными, что у нее чуть было не вырвалось: "Я - жена вкладчика!" Но она
сказала только:
- Я... - и добавила: - этого не знала...
Сделав на чеке отметку и протягивая его ей обратно, банковский сказал
коротко:
- В кассу!
От только что испытанной неловкости она оправилась только тогда, когда
кассир, с серыми усами, висевшими подковкой, и плохо выбритым острым
подбородком, отсчитал и подал ей пачку кредиток. Она не пересчитывала их,
так как следила за всеми движениями его тонких пальцев и за тем, какие
появлялись одна за другой бумажки. Открыв свою сумочку, она поспешно сунула
туда всю пачку и отошла, поглядев на Ваню осчастливленными глазами.
И первое, что она сказала, когда они спускались по лестнице вниз со
второго этажа, было:
- Ну вот, Ваня, теперь у нас есть деньги на первое время!
Едва прошли они несколько домов от здания банка, как увидели на
тротуаре толпу людей.
- Ну, закупорка! - буркнул Ваня. - Летучий митинг.
- Послушаем! - прижалась к нему просительно, как девочка, Наталья
Львовна, но он, взяв ее под руку, повел решительно по улице, в обход толпы,
говоря при этом:
- Тут только остановись с твоей сумочкой - живо выхватят... Где такой
летучий митинг, так уж наверное человек пять жуликов, - это, пожалуйста,
знай на будущее время.
- Да, голос у этого оратора зычный, - можно его слушать издали, -
отозвалась она.
Голос у говорившего, действительно, был очень громкий, и, остановясь
шагах в десяти, они услыхали:
- И коли товарищи взяли на себя власть надо всем народом, понять они
должны одно коротко! Народ исключительно надо кормить, - вот! А без
кормления народного дело товарищей этих станет о-гро-мад-ней-ший ноль!
Ему захлопали.
И в эти нестройные, беспорядочные хлопки уже ворвался молодой и звонкий
голос нового оратора. Да и сам оратор был очень молод, почти
юноша-гимназист, хотя и говорил он с проникновенной убежденностью.
- Это разве та революция, товарищи, какая необходима нашей России? Это
реформа, ни больше ни меньше! Царя скинули и только! Стала обыкновенная
буржуазная республика. Правящий класс как был правящим, так и остался! Война
как шла, так и идет! Да, это реформа, товарищи, а совсем не революция! Как
была рубашка дырявая, так и осталась! Как вели войну в интересах Франции и
Англии, так и ведем! Кому же нужна война? Пролетариату не нужна война!
Пролетариат, руками которого разрушено самодержавие, не стал у власти! Нет -
власть в руках все тех же имущих классов, эксплуататоров. Настоящая
революция впереди, и ее сделаем мы, партия большевиков! И для этой нашей
пролетарской революции приехал в Россию из-за границы, где он был в
эмиграции, наш вождь, товарищ Ленин!
В публике захлопали. Захлопала в ладоши и Наталья Львовна, пробираясь
ближе к трибуне и увлекая за собою Ваню. А юный оратор продолжал уже
стихами:
Станем стражей вкруг всего земного шара,{216}
И по знаку, в час урочный, все вперед.
Враг смутится, враг не выдержит удара,
Враг падет, и возвеличится народ.
Мир возникнет из развалин, из пожарищ,
Нашей кровью искупленный новый мир.
Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ!
Кто хозяин, с места прочь! Оставь наш пир!
И снова ему аплодировали. А он продолжал говорить с нарастающим жаром:
- Ленин, товарищи, сделает то же самое, что он сделал в девятьсот пятом
году: рабочих поднимет!
- Как это поднимет? - послышались реплики, и они, эти реплики, точно
подстегивали оратора:
- Он знает! Ленин знает, как это сделать!.. И куда поднимать и зачем
поднимать... Только царя сбросили, а власть оставили в чьих руках? В руках
хозяев, товарищи! Кто такой Родзянко? Помещик из самых богатых во всей
России. Что он, за рабочих будет стоять? Как бы не так! Нам нужно, товарищи,
чтобы в России была рабочая власть, вот тогда Россия пойдет вперед! А власти
рабочим никакие Родзянки не уступят... Значит, что же надо делать? Надо эту
власть взять нам силой! Силой! Кого больше? Помещиков, заводчиков,
фабрикантов, банкиров или рабочих? Вот рабочие и должны получить полную
власть. Хозяином на земле должен стать тот, кто на ней работает, а не
биллиардные шары гоняет по зеленому столу, не в карты играет, не дома себе
семиэтажные строит! Народу нужна не реформа, не буржуазная республика.
России нужна пролетарская революция, которая создаст республику рабочих и
крестьян! Долой войну! Долой правительство Керенских и Родзянок! Да
здравствует пролетарская революция!
И теперь аплодисменты прокатились гулкой и широкой волной. Аплодировали
Наталья Львовна с Ваней Сыромолотовым, захваченные общим энтузиазмом
публики. И этот шквал аплодисментов заставил Ваню осмотреться.
- А народу-то набралось, - с удивлением пророкотал он. - Как-то вдруг,
а? Откуда столько?
Но в ответ на его слова Наталья Львовна вспомнила две строчки из Фета и
произнесла вслух:
Только песне нужна красота,{217}
Красоте же и песен не надо.
А Ваня ей в тон пробасил:
- Вот, оказывается, какое еще есть искусство: искусство революции... -
Он, посмотрев пытливо на свою спутницу и поймав на ее лице тайный упрек,
добавил: - Это я не так себе, не для красного словца, а вполне серьезно...
Как раз в это же самое время мимо них пробирался сквозь толпу тот самый
юный оратор, который только что сообщил о приезде Ленина. Он пытливо
посмотрел на Ваню ясными сверкающими глазами, и глаза эти показались
Сыромолотову до того знакомыми, что он не удержался, проговорил в сторону
юноши:
- Подозрительно, какое сходство! Вы не сын ли Ивана Васильевича?
- Сын... И вас я знаю... Вы чемпион по французской борьбе.
- Был когда-то... - заметил Ваня, но юноша не обратил внимания на его
слова и сказал: - Вы у нас были года три назад... Я помню...
- Да, Иван Васильевич снимал тогда этаж в моем доме. Где он сейчас?
- Погиб... на фронте.
И глаза юноши, так изумительно похожие на "святого доктора" Худолея,
сразу замигали и потускнели. И тут Наталья Львовна, чтобы как-то перевести
разговор, сказала восторженно, обратясь к юноше:
- Мы очень благодарны вам... Вы так хорошо говорили, так
проникновенно... Вам нельзя не верить... Значит, это хорошо, что Ленин
теперь в Россию приехал?
- Очень хорошо. Теперь у нас главная задача - вырвать власть из рук
эсеров и меньшевиков, у которых с кадетами подлинный блок.
Наталье Львовне, да и Ване, хотелось еще поговорить с этим симпатичным
юношей, но тут, проходя мимо, такой же юноша, очевидно товарищ его, сказал
негромко:
- За тобой следят. Уходить надо.
Сын "святого доктора" сделал поклон и сказал, обратясь к Ване:
- Родителю вашему, Алексею Фомичу, кланяйтесь и еще раз благодарность
мою передайте за пирожки.
- За какие такие? - не понял Ваня.
- Он знает. Пусть газету "Правду" вспомнит.
И Худолей-младший растаял в густой толпе.
- Пожалуй, что на сегодня с нас хватит, - сказал Ваня и предложил
Наталье Львовне возвращаться домой.
Однако, когда они повернули на другую улицу, которая должна была
вывести их к дому Вани, то встретили тоже толпу, только небольшую. В
середине ее стоял почтальон с сумкой и с палкой, пожилой уже, невзрачного
вида человек в порванном снизу и под мышками пальто. Он как будто поджидал,
когда подойдут они двое, а когда подошли, начал вдруг с большим подъемом:
Говорится: почтальон...
И-эх, почтальон, почтальон!
Что ж такое почтальон?
Пальто драное на нем...
Должно быть, он полагал, что митинговые речи надо говорить непременно
стихами, и составил это свое четверостишие заранее, чтобы обратить внимание
слушателей на бедственное положение почтальонов, но стихи его вызвали только
усмешки, а одна сурового вида старуха в теплом платке сказала ему громко:
- Что же ты, лодырь божий, и пальто себе починить не можешь? Али
ниток-иголки на тебя не припасено?
Но тут же нашелся и у почтальона защитник:
- Бесполезно чинить через собак! Сегодня ты починил, а завтра собака
опять порвет.
И все захохотали, а Ваня зашагал дальше.
Около дома его встретил дурачок, который теперь почему-то не прятался,
а очень воинственно нацелился из своего оружия прямо в лицо Натальи Львовны
и успел щелкнуть один раз, после проворно пустился бежать вдоль улицы.
- Знает, хоть и дурак, что бежать за ним я не буду! - сказал Ваня и
добавил: - А в участок все-таки надо будет зайти сегодня...
Когда же они вошли в коридорчик, то увидели в дверях, ведущих на кухню,
Епимахова. Улыбаясь сладенько-лукаво, театрально склонив голову вбок, он
выпалил:
- Поздравляю вас нижайше с незаконным браком! - И тут же подался назад
и захлопнул за собою дверь.
Ваня не задержался тут, поднялся к себе и совсем без раздражения сказал
Наталье Львовне:
- Вот, видела, какие у меня жильцы? А ты думала, что можно их к чему-то
там приспособить по домашности!.. Не-ет, таких не приспособишь!
- Так что же, в самом деле, с ними сделать? - захотела узнать она.
- Это уж милиция пускай придумает, куда их девать, а нам придумать бы,
куда спрятать деньги, чтобы этот гусь лапчатый их не нашел, а то ведь
непременно украдет, когда мы уйдем! - забеспокоился Ваня. - Подобрать ключ
от дверей что ему стоит? Решительно ничего!
Наталья Львовна испуганно бросилась к своему чемоданчику, в котором
были заперты браслеты, медальон, кольца, а когда убедилась, что он не был
отперт жильцами, начала, как и Ваня, оглядываться по сторонам, куда бы
спрятать подальше свое достояние.
В самой дальней от входа комнате была узенькая кладовка, едва
выступавшая из стены, - на ней и остановились и туда спрятали чемоданчик с
золотыми вещицами и деньгами.
А когда Ваня запер кладовку и даже забил дверь гвоздями, он обратился к
Наталье Львовне:
- Сейчас нам надо пойти - сделать так называемый визит отцу.
Наталья Львовна посмотрела на него пугливо, но так и не прочитала в его
глазах, почему идти к Алексею Фомичу нужно было именно теперь.
Когда Наталья Львовна подошла к дому Сыромолотова-отца, почувствовала
такую робость, что тихо сказала Ване:
- Может быть, отложим это на завтра, а?
Ваня улыбнулся и ответил:
- Есть такое правило: "Что можешь сделать сегодня, никогда не
откладывай на завтра..." Этому меня и отец учил.
И добавил:
- У отца есть собака-овчарка Джон, - ты ее не бойся, если и залает...
Впрочем, едва ли залает, он ко мне уж привык.
Джон, который был на дворе, действительно, не лаял: он только подошел
степенно к новому для него человеку - Наталье Львовне - и понюхал сумочку.
Привлекли внимание его и два свертка, какие нес Ваня: кое-что из закусок
удалось все-таки купить.
Алексей Фомич увидел Наталью Львовну в окно, узнал ее и вышел в
прихожую, и первое, что они от него услышали, было:
- Что? Вам опять удалось подпалить свечкою Семирадского?
И она еще не знала, как отнестись ей к его шутке, когда Ваня серьезным
и даже торжественным тоном сказал отцу:
- Прошу любить и жаловать: моя жена!
Алексей Фомич отступил на шаг от изумления, поднял брови, пробормотал
было: "Когда же это ты успел?" Но тут же, наклонив голову и сделав широкий
жест правой рукой, сказал громко и отчетливо: "Честь и место!" - и помог
Наталье Львовне раздеться.
А когда повесил на вешалку ее шубку, то поцеловал ее в лоб и спросил:
- Значит, вы мне приходитесь теперь снохою. Вот надо же, как
скоропалительно это случилось! Ведь совсем недавно, Ваня, видел я твою
теперешнюю жену в одной церкви, - о чем она тебе, должно быть, уже сказала,
- и она действительно спрашивала о тебе, - значит, вы были знакомы раньше, -
тогда все для меня понятно.
Чтобы не вступать в длинные объяснения, Ваня сказал:
- Да, вот именно: мы были знакомы еще до войны, а теперь только это -
нашли друг друга.
- Все понятно... Все понятно! - повторил Алексей Фомич и широко отворил
перед женою сына дверь в комнаты.
И, введя Наталью Львовну к себе в дом, Алексей Фомич продолжал
разглядывать ее глазами художника и вдруг сказал Ване:
- Русалка, а? Вот с кого писать тебе свою русалку!
- Уже написал, - улыбнулся Ваня.
- Ну еще бы нет, еще бы нет! Я бы и сам написал! - И Алексей Фомич,
совершенно развеселясь, хлопнул по плечу сына.
Только после этого улыбнулась облегченно и обрадованно Наталья Львовна.
- Приятно, приятно видеть! - проговорил Алексей Фомич, и она поняла это
так, как ей хотелось понять, - что улыбка красит ее лицо, а не портит. Это
она о себе знала.
- Ты что-то принес там такое, - неси на кухню и зови сюда свою мачеху.
Ваня тут же вышел, и Наталья Львовна поняла, что Алексей Фомич вполне
обдуманно удалил Ваню, потому что, очень внимательно глядя в ее глаза, он
сказал, вдруг понизив голос:
- Позвольте разобраться: ведь вы замужем там за кем-то, кто сейчас на
фронте? Так мне говорил дьякон Никандр, да ведь как же и могло быть иначе?
- Нет, теперь больше не замужем, - с большим ударением сказала она.
- А-а! Вы получили известие, что он убит, и стали, значит, свободны!
Все понятно!
Наталья Львовна почувствовала большую неловкость от этой догадки, но
ничего не сказала, даже не повела головою; да и некогда уж было что-нибудь
говорить в объяснение: в комнату входили Ваня и Надя, поспешно вытиравшая
руки о фартук.
Должно быть, именно оттого, что руки ее были еще влажны, молодая жена
старого Сыромолотова, не подавая руки своей новой родне, просто обняла ее и
поцеловала в губы, а следивший за нею Алексей Фомич весело подмигнул сыну и
еще веселее проговорил:
- У Шопенгауэра в его "Афоризмах и максимах" есть такой афоризм: "Когда
молодая женщина встретит на улице другую незнакомую ей молодую женщину, то
они смотрят друг на друга, как гвельфы на гибеллинов", то есть очень
враждебно. А посмотри ты, как встретились наши с тобой жены!
Это замечание Алексея Фомича совершенно ввело в себя Наталью Львовну, и
она уже сама обняла Надю и с восхищением сказала ей:
- Какая же вы молоденькая! И какая хорошенькая! И совсем не гвельфами и
гибеллинами, а большими друзьями мы с вами будем!
И тут же, точно по какому-то наитию, добавила:
- Покажите же мне картину свою, Алексей Фомич! Я так много слышала об
этой картине от Вани!
- Вот! Это называется - с места в карьер! - как бы еще более
развеселившись, обратился к сыну Сыромолотов. - И знаешь ли, мне показалось
там, в церкви, около Семирадского, что она что-то понимает в живописи!
- Она понимает! - подтвердил Ваня, но лицо Сыромолотова посуровело
вдруг и повернулось к окну, в которое он и проговорил как бы про себя:
- Что же смотреть картину, когда она запоздала появиться?.. Вчерашний
день, вчерашний день!
Однако Надя, обняв Наталью Львовну за талию, как бы сама возбуждаясь ее
любопытством, сказала радостно:
- Идемте, я покажу вам картину!
А Алексей Фомич вполголоса спросил сына:
- Как жена твоя, не двулична ли?
- Не замечал этого за нею, - подумал и вполне серьезно ответил Ваня.
- Ну, если так, пойдем, послушаем, что скажет. Первое впечатление -
важно... Картина Семирадского ей нравилась, может быть понравится и моя
тоже...
Наталья Львовна вошла в мастерскую Сыромолотова благоговейно. Это слово
навертывалось ей и тогда, когда она подходила вместе с Ваней к дому Алексея
Фомича, но вполне ясно представилось оно ей во всей своей глубине только
теперь, когда, стоя в дверях, где поставила ее Надя, она бросила на картину
первый взгляд. Оторваться от картины она уже не могла и не слышала, как
подошли и стали сзади ее Ваня с отцом.
Она не просто смотрела, а как бы переселилась вся целиком туда, на
площадь перед Зимним дворцом, где происходило нечто чрезвычайно огромное в
жизни не этой вот только захваченной кистью художника толпы, а целого
народа. Когда Ваня описывал ей картину отца, она из его слов представляла и
часть дворца, и толпу в несколько десятков человек различных возрастов и
обличья, и конный отряд полиции с величественным приставом во главе. Но Ваня
не сказал ей того, что ярко вдруг блеснуло в ней самой: эти люди, пришедшие
к дворцу, видели тут то, чего не могло быть изображено красками на холсте,
но в то же время ярко ощущалось вот теперь ею.
Это ненаписанное и все-таки явно воплощенное было - Свобода! Свобода
огромного народа, который занял за тысячелетие своей жизни огромнейшие
пространства Земли и в то же время совсем не имел права распорядиться своею
судьбою, а должен был, хотя бы и в явный вред себе, исполнять беспрекословно
чужую волю, и вот до чего дошел в еще неоконченной войне. Она поняла так
картину потому, что только накануне вырвалась на свободу сама; сквозь то,
что в картине было приурочено к современности, она увидела вечное, то, что
свершилось с нею самой, то, что может свершиться со всяким и где и когда
угодно, то, что может и должно свершиться с любым народом, так как самое
ценное, что есть в жизни каждого и всех, - это - свобода.
И когда ощущение великого, совершенно исключительного, что было вложено
в картину художником, пронизало Наталью Львовну насквозь, она не в силах
была вынести этого спокойно, - она обняла Надю и заплакала, прижав голову к
ее щеке.
- Что ты? Что ты - Наташа? - обеспокоился Ваня и хотел было отнять ее
руки от Нади, но Наталья Львовна еще сильнее, всем телом прижалась к ней.
- Голова, должно быть... Компресс надо... Поди воды принеси! -
забормотал испуганно Алексей Фомич.
Тут же принесенная Ваней вода в стакане действительно помогла. А когда
Надя усадила Наталью Львовну и, вытирая ее лицо платком, вздумала сделать ей
выговор, как свекровь снохе:
- Разве можно быть такой нервной в наше время? - сноха поглядела
благодарными глазами на свекровь и слабо улыбнулась ей.
А через минуту она встала и обратилась к свекру:
- Алексей Фомич! Вы мне разрешите поцеловать вас?
- Сделайте одолжение! - потянулся к ней Сыромолотов, и она поцеловала
его в волосатую щеку по-детски и только после этого сказала восторженно:
- Это гениально, что вы сделали! Гениально, и это совсем не какая-то
"демонстрация".
- Да, вы верно говорите, - согласился Алексей Фомич. - Это у меня не
демонстрация - нет, - это своеобразный штурм Зимнего дворца, вот что! И
охраняет дворец все тот же пристав Дерябин! Он не убит, нет, - полиция
осталась вся на своем месте... На посту! Дерябин на своем посту, - вот что,
а не то, чтобы убит. Не опоздал я со своей картиной, а совершенно напротив,
- предупредил события, которые не-из-беж-ны! Иначе не может быть: у всех
исторических событий железная логика. Это не только потому, что на них
тратится много железа. Посчитайте-ка, сколько железа потрачено на эту войну
и сколько мозга, и увидите, что мозга не меньше железа. Вот в силу этой
самой логики я и выставляю свою картину, а назову ее... назову уж теперь не
"Демонстрация", а... Тут нужно энергичное военное слово... Как бы? "Атака"?
а? "Атака Зимнего дворца", или еще лучше - "Штурм" - да! "Штурм Зимнего
дворца"! А еще короче и выразительнее - "Штурм власти", которая не на месте.
Да! Которая должна быть обще-народной! Да, именно! Так я и сделаю! Не
"Демонстрация", а "Штурм"!
Ваня с восхищением смотрел на отца, а когда тот кончил говорить, вдруг
сообщил:
- Удивительное совпадение: примерно эти же слова говорил сейчас на
митинге один юный большевик, который, между прочим, просил тебе кланяться...
Да ты его знаешь - сын Ивана Васильевича Худолея.
- А-а-а? Вот как? - обрадованно протянул Алексей Фомич. - Интересно,
какую ж он речь говорил, этот славный юноша?
- Он говорил, что власть по-прежнему держат в руках имущие классы, а не
народ, - ответил Ваня, пытаясь наиболее полно припомнить содержание речи
Коли Худолея. - Но скоро все переменится, поскольку произойдет новая
революция, пролетарская.
- И что сделает ее Ленин, - подсказала Наталья Львовна.
- Да, именно Ленин, - немедленно согласился Алексей Фомич, что
несколько удивило Ваню. А отец повторил с убежденностью: - Именно Ленин...
Но ведь он где? - В эмиграции.
- Приехал! - поспешила первой сообщить Наталья Львовна.
- Уже?! Ленин приехал? В Россию?
- Да, в Петроград. Так Худолей сказал, - подтвердил Ваня.
- Ну вот... видите! - Алексей Фомич энергично заходил по комнате. -
Видите!.. Он уже в Петрограде. Значит, там и начнется... новая революция...
Теперь я знаю - моя картина нужна. Там, в Питере. Я ж говорил - не опоздала.
Слышишь, Надя! В Петроград ехать! Не-мед-лен-но!.. Там помещение ей
найдется. Там помогут. Вот они - путиловцы помогут. - Он указал кивком на
фигуры рабочих, изображенных на картине. - Помнишь Ивана Семеновича, Катю? С
Путиловского завода? - Вопрос относился к Наде. - Они наверно будут на
баррикадах. Да уж, непременно. А где ж им быть, как не на баррикадах с
Лениным во главе...
Весна в Крыму. Роман остался незавершенным и опубликован после смерти
автора в четвертом томе эпопеи, выпущенной Крымиздатом.
Стр. 216. Станем стражей вкруг всего земного шара... Оставь наш пир! -
вторая и третья строфы из стихотворения H.M.Минского (1856-1937) "Гимн
рабочих".
Стр. 217. Только песне нужна красота, красоте же и песен не надо -
заключительные строки из стихотворения А.А.Фета (1820-1892) "Только встречу
улыбку твою..."
H.M.Любимов
- Вот, видите? "Русалка на ветвях сидит..." Здесь именно вы и будете
сидеть. Именно вы!.. А то, знаете ли, один здешний художник написал для
занавеса театрального такую русалку, что один из купцов здешних очень метко
сказал о ней: "Грузоподъемная милочка!" Я того занавеса не видел, правда, но
представляю ясно... Что же это за русалка, ежели она "грузоподъемная"?
- Я очень рада, что могу быть вам полезна, - сказала Наталья Львовна.
- Что? Рада?.. Хочется плавать на ветвях? - обрадовался Ваня. - Но ведь
вы куда-то шли...
- Нет, я никуда не шла, - твердо ответила она.
- Так что можно, значит, не вот теперь, с приходу, начать вас писать? -
не скрывая этого, восхитился Ваня своей удаче.
- Разумеется, можно и завтра, - сказала Наталья Львовна, потом,
прикачнув головой, добавила: - Можно и послезавтра.
Глядя на нее восторженно-выразительно, Ваня положил обе руки на ее
покатые хрупкие плечи, она же продолжала с виду спокойно:
- Завтра мне надо будет получить полторы тысячи здесь в банке, - этого
нам хватит пока, на первое время... А там подумаем, как нам устроиться
дальше.
- Что же это, позвольте? - ошеломленно забормотал Ваня. - Значит, мне
повезло гораздо больше, чем Сурикову? А муж ваш? - вспомнил он вдруг. - Он
что же, - убит, как Дивеев?
- Да, он убит... для меня убит... Хотя для себя и жив... Он стал мне
невыносимо ненавистен.
Говоря это, Наталья Львовна не выбирала слов: они появлялись сами.
- А если бы я не встретился вам на улице? - невольно вырвалось у Вани.
- То я нашла бы вас завтра сама, - объяснила ему она. - Это ничего не
значит, что вы не думали обо мне... Зато я все последнее время думала о
вас... Я чувствовала, что очень побледнела, когда вас увидела, но это я от
радости, а не от испуга...
- От радости? - повторил Ваня, слегка пожимая пальцами ее плечо.
- Да, от радости, что вы идете и таким широким шагом, а не то, чтобы
вас возили на тележке, - вот почему!
- Меня? На тележке? Почему?
- Потому, что от вашего отца слышала я там, у себя, что вы тяжело
ранены... Вот мне и представилось: а вдруг в обе ноги!
- И вдруг их у меня отрезали? Вот так воображение! - И Ваня привлек
было ее к себе, но тут же отодвинул:
- Вы, значит, знакомы с моим отцом? Вот это для меня неожиданно!
Когда Наталья Львовна рассказала, как она познакомилась с Алексеем
Фомичом, Ваня усадил ее на свой единственный диван и сел рядом, наклонив
голову к ее голове.
Завечерело, и стало быстро темнеть, как это обычно бывает ранней весною
в Крыму.
Вечернему часу положено быть тихим, но снизу донеслось до Натальи
Львовны пение, причем голос был простуженный, старческий и с большой
хрипотой, но слова выговаривались отчетливо:
...Бра-ни-ится мут-тер, пла-чет шве-стер,
А фатер выдрать о-бе-ща-ал...
Но я надул своих родных
И вы-пил за здо-ровье их.
Крам-бом-бом-бом-були,
Крам-бом-були!
- Опять этот мерзавец распелся! - горестно сказал Ваня, поднимаясь,
чтобы спуститься вниз, но Наталья Львовна удержала его, спросив:
- Кто же это?
- Жилец у меня тут завелся, черт бы его взял! Без меня, когда я был на
фронте... Ничего мне не платит да еще и мебель мою продает...
- Даже мебель продает?.. Значит, ему не на что жить... Он одинокий?
- Жену и даже сына имеет... Идиота... Вы его видели, когда мы
подъехали.
- Да, кто-то стоял около дверей, - потом исчез... Всех, значит, трое...
Это, конечно, хуже, чем если бы их было только двое: муж и жена, -
рассудительно проговорила она.
- А почему все-таки хуже? - не понял Ваня.
- Ведь они для себя готовили что-то, - в коридорчике кухней пахло,
когда я вошла.
- Жена этого петуха, конечно, готовит что-то, - буркнул Ваня.
- Могли бы готовить и на нас двоих... Вы где обедаете?
- Я?.. Где придется... Когда у отца, когда в ресторане...
- Ну вот... А можно сделать так, что обед каждый день будет дома...
Представьте, что мы наняли бы кухарку. Ей комнату дать надо? Вот ей комната
в нижнем этаже, рядом с кухней. Муж кухарки - придаток нежелательный,
конечно, да ведь время теперь какое! Он вроде как бы сторожем мог быть
дома... А идиот - это, разумеется, совершенно уж ни к чему.
- Вот! Вот именно! Революция - это очень хорошо, а скажите, пожалуйста,
как быть с идиотами? - Их никакая революция не переделает, и умными они не
станут!
И Ваня поднялся, чтобы закрыть ставни и зажечь огарок свечи.
На другой день утром получать в банке деньги по чеку, данному ей
Федором Макухиным, Наталья Львовна пошла вместе с Ваней Сыромолотовым.
Этот день здесь, в большом все-таки городе, был куда более пронизан
весной, чем день вчерашний. Он весь сиял до ощутимой боли в глазах; он был
подмывающе легок сам по себе и делал почти совершенно невесомым тело.
Наталье Львовне казалось, что она и не шла, а хотя и тихо - что вполне
согласно было с торжественностью этого дня, - но как бы проплыла над
тротуаром, не касаясь его. Так было с нею только в счастливом девичьем сне,
когда она летела над сонной землею, стоя прямо и изумляя этой своей
способностью всех кругом.
Счастливый девичий сон ее повторился теперь наяву, и она даже подносила
иногда руку к глазам, не для того, чтобы защитить их от слишком яркого
солнца, а для того, чтобы еще и еще раз убедить себя, что она не спит и что
рядом с нею, слабой и такой легкой, что может сидеть на дубовых ветках, как
пушкинская сказочная русалка, рядом с нею мощный молодой художник, пусть
хищно укушенный войною, но вырвавшийся из ее зубов и оставшийся тем же, чем
и был, - талантливым и сильным.
О Федоре Макухине, еще вчерашнем своем муже, она и не вспоминала
теперь, как будто и не было его, - так все прошлое было прочно зачеркнуто
вчерашним вечером и наступившей вслед за ним ночью.
Даже и встречных людей вот теперь, когда шла, не видела Наталья
Львовна: она глядела на них и в то же время не видела, - не пыталась
разглядеть ни одного лица; ведь они были ей совсем не нужны, - они
проплывали мимо, как бесплодные виденья во сне.
Перерожденной самой ей все встречное представлялось тоже перерожденным,
не только люди, и стены, и окна домов, и бетонные тротуарные тумбы, и камни
мостовых там, где они не были покрыты асфальтом, и колеса фаэтонов. И когда
Ваня сказал ей весело:
- Ну вот и пришли: банк! - она не сразу поняла, что это значило и куда
именно она пришла.
Даже оказалось нужным ей повести влево и вправо головою и пристально
оглядеться, чтобы войти в себя, прежде чем она вошла в увесистое деловое
серое здание банка.
Здесь оказалось очень тесно, что удивило Наталью Львовну, большинство
людей было как-то непривычно для нее одето.
- Кто это? - шепнула она Ване.
- Беженцы из западных губерний, - шепнул ей, наклонясь, Ваня. - Их у
нас тут довольно.
Как раз в это время один из этих беженцев, чернобородый и с затейливыми
черными шнурами спереди на серой теплой куртке, громко и с размашистыми
жестами говорил другому, рыжебородому:
- Союз земств-городов, о-о-о, это ка-пи-таль-ная организация, я вам
говорю.
Вопросительно поглядела на Ваню Наталья Львовна, и он, снова наклонясь
к ее уху, объяснил ей:
- Поляк откуда-нибудь из Белостока.
Очереди были только перед двумя окошечками, где предъявлялись чеки и
где выдавали деньги, и люди медленно продвигались вперед. Прошло минут
двадцать, пока Наталья Львовна подошла, наконец, к первому окошку. Усталого
вида пожилой человек в очках, в форменной тужурке, но уже без петлиц и с
пуговицами черными, гладкими вместо бронзовых орлиных, очень внимательно
посмотрел на нее, принимая чек, и стал перелистывать толстую, лежащую перед
ним книгу. А когда нашел, что было ему нужно, и начал делать отметки в ней
правою рукой, то левую поставил как бы экраном между собой и ею
предъявленным чеком.
- Сколько еще денег осталось на счету Макухина? - спросила она. Он же,
поглядев на нее недоуменно и даже как будто строго, проговорил:
- Таких справок предъявителям по чекам банк не дает.
Этот взгляд бывшего чиновника и эти слова показались ей настолько
обидными, что у нее чуть было не вырвалось: "Я - жена вкладчика!" Но она
сказала только:
- Я... - и добавила: - этого не знала...
Сделав на чеке отметку и протягивая его ей обратно, банковский сказал
коротко:
- В кассу!
От только что испытанной неловкости она оправилась только тогда, когда
кассир, с серыми усами, висевшими подковкой, и плохо выбритым острым
подбородком, отсчитал и подал ей пачку кредиток. Она не пересчитывала их,
так как следила за всеми движениями его тонких пальцев и за тем, какие
появлялись одна за другой бумажки. Открыв свою сумочку, она поспешно сунула
туда всю пачку и отошла, поглядев на Ваню осчастливленными глазами.
И первое, что она сказала, когда они спускались по лестнице вниз со
второго этажа, было:
- Ну вот, Ваня, теперь у нас есть деньги на первое время!
Едва прошли они несколько домов от здания банка, как увидели на
тротуаре толпу людей.
- Ну, закупорка! - буркнул Ваня. - Летучий митинг.
- Послушаем! - прижалась к нему просительно, как девочка, Наталья
Львовна, но он, взяв ее под руку, повел решительно по улице, в обход толпы,
говоря при этом:
- Тут только остановись с твоей сумочкой - живо выхватят... Где такой
летучий митинг, так уж наверное человек пять жуликов, - это, пожалуйста,
знай на будущее время.
- Да, голос у этого оратора зычный, - можно его слушать издали, -
отозвалась она.
Голос у говорившего, действительно, был очень громкий, и, остановясь
шагах в десяти, они услыхали:
- И коли товарищи взяли на себя власть надо всем народом, понять они
должны одно коротко! Народ исключительно надо кормить, - вот! А без
кормления народного дело товарищей этих станет о-гро-мад-ней-ший ноль!
Ему захлопали.
И в эти нестройные, беспорядочные хлопки уже ворвался молодой и звонкий
голос нового оратора. Да и сам оратор был очень молод, почти
юноша-гимназист, хотя и говорил он с проникновенной убежденностью.
- Это разве та революция, товарищи, какая необходима нашей России? Это
реформа, ни больше ни меньше! Царя скинули и только! Стала обыкновенная
буржуазная республика. Правящий класс как был правящим, так и остался! Война
как шла, так и идет! Да, это реформа, товарищи, а совсем не революция! Как
была рубашка дырявая, так и осталась! Как вели войну в интересах Франции и
Англии, так и ведем! Кому же нужна война? Пролетариату не нужна война!
Пролетариат, руками которого разрушено самодержавие, не стал у власти! Нет -
власть в руках все тех же имущих классов, эксплуататоров. Настоящая
революция впереди, и ее сделаем мы, партия большевиков! И для этой нашей
пролетарской революции приехал в Россию из-за границы, где он был в
эмиграции, наш вождь, товарищ Ленин!
В публике захлопали. Захлопала в ладоши и Наталья Львовна, пробираясь
ближе к трибуне и увлекая за собою Ваню. А юный оратор продолжал уже
стихами:
Станем стражей вкруг всего земного шара,{216}
И по знаку, в час урочный, все вперед.
Враг смутится, враг не выдержит удара,
Враг падет, и возвеличится народ.
Мир возникнет из развалин, из пожарищ,
Нашей кровью искупленный новый мир.
Кто работник, к нам за стол! Сюда, товарищ!
Кто хозяин, с места прочь! Оставь наш пир!
И снова ему аплодировали. А он продолжал говорить с нарастающим жаром:
- Ленин, товарищи, сделает то же самое, что он сделал в девятьсот пятом
году: рабочих поднимет!
- Как это поднимет? - послышались реплики, и они, эти реплики, точно
подстегивали оратора:
- Он знает! Ленин знает, как это сделать!.. И куда поднимать и зачем
поднимать... Только царя сбросили, а власть оставили в чьих руках? В руках
хозяев, товарищи! Кто такой Родзянко? Помещик из самых богатых во всей
России. Что он, за рабочих будет стоять? Как бы не так! Нам нужно, товарищи,
чтобы в России была рабочая власть, вот тогда Россия пойдет вперед! А власти
рабочим никакие Родзянки не уступят... Значит, что же надо делать? Надо эту
власть взять нам силой! Силой! Кого больше? Помещиков, заводчиков,
фабрикантов, банкиров или рабочих? Вот рабочие и должны получить полную
власть. Хозяином на земле должен стать тот, кто на ней работает, а не
биллиардные шары гоняет по зеленому столу, не в карты играет, не дома себе
семиэтажные строит! Народу нужна не реформа, не буржуазная республика.
России нужна пролетарская революция, которая создаст республику рабочих и
крестьян! Долой войну! Долой правительство Керенских и Родзянок! Да
здравствует пролетарская революция!
И теперь аплодисменты прокатились гулкой и широкой волной. Аплодировали
Наталья Львовна с Ваней Сыромолотовым, захваченные общим энтузиазмом
публики. И этот шквал аплодисментов заставил Ваню осмотреться.
- А народу-то набралось, - с удивлением пророкотал он. - Как-то вдруг,
а? Откуда столько?
Но в ответ на его слова Наталья Львовна вспомнила две строчки из Фета и
произнесла вслух:
Только песне нужна красота,{217}
Красоте же и песен не надо.
А Ваня ей в тон пробасил:
- Вот, оказывается, какое еще есть искусство: искусство революции... -
Он, посмотрев пытливо на свою спутницу и поймав на ее лице тайный упрек,
добавил: - Это я не так себе, не для красного словца, а вполне серьезно...
Как раз в это же самое время мимо них пробирался сквозь толпу тот самый
юный оратор, который только что сообщил о приезде Ленина. Он пытливо
посмотрел на Ваню ясными сверкающими глазами, и глаза эти показались
Сыромолотову до того знакомыми, что он не удержался, проговорил в сторону
юноши:
- Подозрительно, какое сходство! Вы не сын ли Ивана Васильевича?
- Сын... И вас я знаю... Вы чемпион по французской борьбе.
- Был когда-то... - заметил Ваня, но юноша не обратил внимания на его
слова и сказал: - Вы у нас были года три назад... Я помню...
- Да, Иван Васильевич снимал тогда этаж в моем доме. Где он сейчас?
- Погиб... на фронте.
И глаза юноши, так изумительно похожие на "святого доктора" Худолея,
сразу замигали и потускнели. И тут Наталья Львовна, чтобы как-то перевести
разговор, сказала восторженно, обратясь к юноше:
- Мы очень благодарны вам... Вы так хорошо говорили, так
проникновенно... Вам нельзя не верить... Значит, это хорошо, что Ленин
теперь в Россию приехал?
- Очень хорошо. Теперь у нас главная задача - вырвать власть из рук
эсеров и меньшевиков, у которых с кадетами подлинный блок.
Наталье Львовне, да и Ване, хотелось еще поговорить с этим симпатичным
юношей, но тут, проходя мимо, такой же юноша, очевидно товарищ его, сказал
негромко:
- За тобой следят. Уходить надо.
Сын "святого доктора" сделал поклон и сказал, обратясь к Ване:
- Родителю вашему, Алексею Фомичу, кланяйтесь и еще раз благодарность
мою передайте за пирожки.
- За какие такие? - не понял Ваня.
- Он знает. Пусть газету "Правду" вспомнит.
И Худолей-младший растаял в густой толпе.
- Пожалуй, что на сегодня с нас хватит, - сказал Ваня и предложил
Наталье Львовне возвращаться домой.
Однако, когда они повернули на другую улицу, которая должна была
вывести их к дому Вани, то встретили тоже толпу, только небольшую. В
середине ее стоял почтальон с сумкой и с палкой, пожилой уже, невзрачного
вида человек в порванном снизу и под мышками пальто. Он как будто поджидал,
когда подойдут они двое, а когда подошли, начал вдруг с большим подъемом:
Говорится: почтальон...
И-эх, почтальон, почтальон!
Что ж такое почтальон?
Пальто драное на нем...
Должно быть, он полагал, что митинговые речи надо говорить непременно
стихами, и составил это свое четверостишие заранее, чтобы обратить внимание
слушателей на бедственное положение почтальонов, но стихи его вызвали только
усмешки, а одна сурового вида старуха в теплом платке сказала ему громко:
- Что же ты, лодырь божий, и пальто себе починить не можешь? Али
ниток-иголки на тебя не припасено?
Но тут же нашелся и у почтальона защитник:
- Бесполезно чинить через собак! Сегодня ты починил, а завтра собака
опять порвет.
И все захохотали, а Ваня зашагал дальше.
Около дома его встретил дурачок, который теперь почему-то не прятался,
а очень воинственно нацелился из своего оружия прямо в лицо Натальи Львовны
и успел щелкнуть один раз, после проворно пустился бежать вдоль улицы.
- Знает, хоть и дурак, что бежать за ним я не буду! - сказал Ваня и
добавил: - А в участок все-таки надо будет зайти сегодня...
Когда же они вошли в коридорчик, то увидели в дверях, ведущих на кухню,
Епимахова. Улыбаясь сладенько-лукаво, театрально склонив голову вбок, он
выпалил:
- Поздравляю вас нижайше с незаконным браком! - И тут же подался назад
и захлопнул за собою дверь.
Ваня не задержался тут, поднялся к себе и совсем без раздражения сказал
Наталье Львовне:
- Вот, видела, какие у меня жильцы? А ты думала, что можно их к чему-то
там приспособить по домашности!.. Не-ет, таких не приспособишь!
- Так что же, в самом деле, с ними сделать? - захотела узнать она.
- Это уж милиция пускай придумает, куда их девать, а нам придумать бы,
куда спрятать деньги, чтобы этот гусь лапчатый их не нашел, а то ведь
непременно украдет, когда мы уйдем! - забеспокоился Ваня. - Подобрать ключ
от дверей что ему стоит? Решительно ничего!
Наталья Львовна испуганно бросилась к своему чемоданчику, в котором
были заперты браслеты, медальон, кольца, а когда убедилась, что он не был
отперт жильцами, начала, как и Ваня, оглядываться по сторонам, куда бы
спрятать подальше свое достояние.
В самой дальней от входа комнате была узенькая кладовка, едва
выступавшая из стены, - на ней и остановились и туда спрятали чемоданчик с
золотыми вещицами и деньгами.
А когда Ваня запер кладовку и даже забил дверь гвоздями, он обратился к
Наталье Львовне:
- Сейчас нам надо пойти - сделать так называемый визит отцу.
Наталья Львовна посмотрела на него пугливо, но так и не прочитала в его
глазах, почему идти к Алексею Фомичу нужно было именно теперь.
Когда Наталья Львовна подошла к дому Сыромолотова-отца, почувствовала
такую робость, что тихо сказала Ване:
- Может быть, отложим это на завтра, а?
Ваня улыбнулся и ответил:
- Есть такое правило: "Что можешь сделать сегодня, никогда не
откладывай на завтра..." Этому меня и отец учил.
И добавил:
- У отца есть собака-овчарка Джон, - ты ее не бойся, если и залает...
Впрочем, едва ли залает, он ко мне уж привык.
Джон, который был на дворе, действительно, не лаял: он только подошел
степенно к новому для него человеку - Наталье Львовне - и понюхал сумочку.
Привлекли внимание его и два свертка, какие нес Ваня: кое-что из закусок
удалось все-таки купить.
Алексей Фомич увидел Наталью Львовну в окно, узнал ее и вышел в
прихожую, и первое, что они от него услышали, было:
- Что? Вам опять удалось подпалить свечкою Семирадского?
И она еще не знала, как отнестись ей к его шутке, когда Ваня серьезным
и даже торжественным тоном сказал отцу:
- Прошу любить и жаловать: моя жена!
Алексей Фомич отступил на шаг от изумления, поднял брови, пробормотал
было: "Когда же это ты успел?" Но тут же, наклонив голову и сделав широкий
жест правой рукой, сказал громко и отчетливо: "Честь и место!" - и помог
Наталье Львовне раздеться.
А когда повесил на вешалку ее шубку, то поцеловал ее в лоб и спросил:
- Значит, вы мне приходитесь теперь снохою. Вот надо же, как
скоропалительно это случилось! Ведь совсем недавно, Ваня, видел я твою
теперешнюю жену в одной церкви, - о чем она тебе, должно быть, уже сказала,
- и она действительно спрашивала о тебе, - значит, вы были знакомы раньше, -
тогда все для меня понятно.
Чтобы не вступать в длинные объяснения, Ваня сказал:
- Да, вот именно: мы были знакомы еще до войны, а теперь только это -
нашли друг друга.
- Все понятно... Все понятно! - повторил Алексей Фомич и широко отворил
перед женою сына дверь в комнаты.
И, введя Наталью Львовну к себе в дом, Алексей Фомич продолжал
разглядывать ее глазами художника и вдруг сказал Ване:
- Русалка, а? Вот с кого писать тебе свою русалку!
- Уже написал, - улыбнулся Ваня.
- Ну еще бы нет, еще бы нет! Я бы и сам написал! - И Алексей Фомич,
совершенно развеселясь, хлопнул по плечу сына.
Только после этого улыбнулась облегченно и обрадованно Наталья Львовна.
- Приятно, приятно видеть! - проговорил Алексей Фомич, и она поняла это
так, как ей хотелось понять, - что улыбка красит ее лицо, а не портит. Это
она о себе знала.
- Ты что-то принес там такое, - неси на кухню и зови сюда свою мачеху.
Ваня тут же вышел, и Наталья Львовна поняла, что Алексей Фомич вполне
обдуманно удалил Ваню, потому что, очень внимательно глядя в ее глаза, он
сказал, вдруг понизив голос:
- Позвольте разобраться: ведь вы замужем там за кем-то, кто сейчас на
фронте? Так мне говорил дьякон Никандр, да ведь как же и могло быть иначе?
- Нет, теперь больше не замужем, - с большим ударением сказала она.
- А-а! Вы получили известие, что он убит, и стали, значит, свободны!
Все понятно!
Наталья Львовна почувствовала большую неловкость от этой догадки, но
ничего не сказала, даже не повела головою; да и некогда уж было что-нибудь
говорить в объяснение: в комнату входили Ваня и Надя, поспешно вытиравшая
руки о фартук.
Должно быть, именно оттого, что руки ее были еще влажны, молодая жена
старого Сыромолотова, не подавая руки своей новой родне, просто обняла ее и
поцеловала в губы, а следивший за нею Алексей Фомич весело подмигнул сыну и
еще веселее проговорил:
- У Шопенгауэра в его "Афоризмах и максимах" есть такой афоризм: "Когда
молодая женщина встретит на улице другую незнакомую ей молодую женщину, то
они смотрят друг на друга, как гвельфы на гибеллинов", то есть очень
враждебно. А посмотри ты, как встретились наши с тобой жены!
Это замечание Алексея Фомича совершенно ввело в себя Наталью Львовну, и
она уже сама обняла Надю и с восхищением сказала ей:
- Какая же вы молоденькая! И какая хорошенькая! И совсем не гвельфами и
гибеллинами, а большими друзьями мы с вами будем!
И тут же, точно по какому-то наитию, добавила:
- Покажите же мне картину свою, Алексей Фомич! Я так много слышала об
этой картине от Вани!
- Вот! Это называется - с места в карьер! - как бы еще более
развеселившись, обратился к сыну Сыромолотов. - И знаешь ли, мне показалось
там, в церкви, около Семирадского, что она что-то понимает в живописи!
- Она понимает! - подтвердил Ваня, но лицо Сыромолотова посуровело
вдруг и повернулось к окну, в которое он и проговорил как бы про себя:
- Что же смотреть картину, когда она запоздала появиться?.. Вчерашний
день, вчерашний день!
Однако Надя, обняв Наталью Львовну за талию, как бы сама возбуждаясь ее
любопытством, сказала радостно:
- Идемте, я покажу вам картину!
А Алексей Фомич вполголоса спросил сына:
- Как жена твоя, не двулична ли?
- Не замечал этого за нею, - подумал и вполне серьезно ответил Ваня.
- Ну, если так, пойдем, послушаем, что скажет. Первое впечатление -
важно... Картина Семирадского ей нравилась, может быть понравится и моя
тоже...
Наталья Львовна вошла в мастерскую Сыромолотова благоговейно. Это слово
навертывалось ей и тогда, когда она подходила вместе с Ваней к дому Алексея
Фомича, но вполне ясно представилось оно ей во всей своей глубине только
теперь, когда, стоя в дверях, где поставила ее Надя, она бросила на картину
первый взгляд. Оторваться от картины она уже не могла и не слышала, как
подошли и стали сзади ее Ваня с отцом.
Она не просто смотрела, а как бы переселилась вся целиком туда, на
площадь перед Зимним дворцом, где происходило нечто чрезвычайно огромное в
жизни не этой вот только захваченной кистью художника толпы, а целого
народа. Когда Ваня описывал ей картину отца, она из его слов представляла и
часть дворца, и толпу в несколько десятков человек различных возрастов и
обличья, и конный отряд полиции с величественным приставом во главе. Но Ваня
не сказал ей того, что ярко вдруг блеснуло в ней самой: эти люди, пришедшие
к дворцу, видели тут то, чего не могло быть изображено красками на холсте,
но в то же время ярко ощущалось вот теперь ею.
Это ненаписанное и все-таки явно воплощенное было - Свобода! Свобода
огромного народа, который занял за тысячелетие своей жизни огромнейшие
пространства Земли и в то же время совсем не имел права распорядиться своею
судьбою, а должен был, хотя бы и в явный вред себе, исполнять беспрекословно
чужую волю, и вот до чего дошел в еще неоконченной войне. Она поняла так
картину потому, что только накануне вырвалась на свободу сама; сквозь то,
что в картине было приурочено к современности, она увидела вечное, то, что
свершилось с нею самой, то, что может свершиться со всяким и где и когда
угодно, то, что может и должно свершиться с любым народом, так как самое
ценное, что есть в жизни каждого и всех, - это - свобода.
И когда ощущение великого, совершенно исключительного, что было вложено
в картину художником, пронизало Наталью Львовну насквозь, она не в силах
была вынести этого спокойно, - она обняла Надю и заплакала, прижав голову к
ее щеке.
- Что ты? Что ты - Наташа? - обеспокоился Ваня и хотел было отнять ее
руки от Нади, но Наталья Львовна еще сильнее, всем телом прижалась к ней.
- Голова, должно быть... Компресс надо... Поди воды принеси! -
забормотал испуганно Алексей Фомич.
Тут же принесенная Ваней вода в стакане действительно помогла. А когда
Надя усадила Наталью Львовну и, вытирая ее лицо платком, вздумала сделать ей
выговор, как свекровь снохе:
- Разве можно быть такой нервной в наше время? - сноха поглядела
благодарными глазами на свекровь и слабо улыбнулась ей.
А через минуту она встала и обратилась к свекру:
- Алексей Фомич! Вы мне разрешите поцеловать вас?
- Сделайте одолжение! - потянулся к ней Сыромолотов, и она поцеловала
его в волосатую щеку по-детски и только после этого сказала восторженно:
- Это гениально, что вы сделали! Гениально, и это совсем не какая-то
"демонстрация".
- Да, вы верно говорите, - согласился Алексей Фомич. - Это у меня не
демонстрация - нет, - это своеобразный штурм Зимнего дворца, вот что! И
охраняет дворец все тот же пристав Дерябин! Он не убит, нет, - полиция
осталась вся на своем месте... На посту! Дерябин на своем посту, - вот что,
а не то, чтобы убит. Не опоздал я со своей картиной, а совершенно напротив,
- предупредил события, которые не-из-беж-ны! Иначе не может быть: у всех
исторических событий железная логика. Это не только потому, что на них
тратится много железа. Посчитайте-ка, сколько железа потрачено на эту войну
и сколько мозга, и увидите, что мозга не меньше железа. Вот в силу этой
самой логики я и выставляю свою картину, а назову ее... назову уж теперь не
"Демонстрация", а... Тут нужно энергичное военное слово... Как бы? "Атака"?
а? "Атака Зимнего дворца", или еще лучше - "Штурм" - да! "Штурм Зимнего
дворца"! А еще короче и выразительнее - "Штурм власти", которая не на месте.
Да! Которая должна быть обще-народной! Да, именно! Так я и сделаю! Не
"Демонстрация", а "Штурм"!
Ваня с восхищением смотрел на отца, а когда тот кончил говорить, вдруг
сообщил:
- Удивительное совпадение: примерно эти же слова говорил сейчас на
митинге один юный большевик, который, между прочим, просил тебе кланяться...
Да ты его знаешь - сын Ивана Васильевича Худолея.
- А-а-а? Вот как? - обрадованно протянул Алексей Фомич. - Интересно,
какую ж он речь говорил, этот славный юноша?
- Он говорил, что власть по-прежнему держат в руках имущие классы, а не
народ, - ответил Ваня, пытаясь наиболее полно припомнить содержание речи
Коли Худолея. - Но скоро все переменится, поскольку произойдет новая
революция, пролетарская.
- И что сделает ее Ленин, - подсказала Наталья Львовна.
- Да, именно Ленин, - немедленно согласился Алексей Фомич, что
несколько удивило Ваню. А отец повторил с убежденностью: - Именно Ленин...
Но ведь он где? - В эмиграции.
- Приехал! - поспешила первой сообщить Наталья Львовна.
- Уже?! Ленин приехал? В Россию?
- Да, в Петроград. Так Худолей сказал, - подтвердил Ваня.
- Ну вот... видите! - Алексей Фомич энергично заходил по комнате. -
Видите!.. Он уже в Петрограде. Значит, там и начнется... новая революция...
Теперь я знаю - моя картина нужна. Там, в Питере. Я ж говорил - не опоздала.
Слышишь, Надя! В Петроград ехать! Не-мед-лен-но!.. Там помещение ей
найдется. Там помогут. Вот они - путиловцы помогут. - Он указал кивком на
фигуры рабочих, изображенных на картине. - Помнишь Ивана Семеновича, Катю? С
Путиловского завода? - Вопрос относился к Наде. - Они наверно будут на
баррикадах. Да уж, непременно. А где ж им быть, как не на баррикадах с
Лениным во главе...
Весна в Крыму. Роман остался незавершенным и опубликован после смерти
автора в четвертом томе эпопеи, выпущенной Крымиздатом.
Стр. 216. Станем стражей вкруг всего земного шара... Оставь наш пир! -
вторая и третья строфы из стихотворения H.M.Минского (1856-1937) "Гимн
рабочих".
Стр. 217. Только песне нужна красота, красоте же и песен не надо -
заключительные строки из стихотворения А.А.Фета (1820-1892) "Только встречу
улыбку твою..."
H.M.Любимов