– Нам все ветер встречь, – проворчал Федор, увидев в руках Росина обломок лука. – Сильно, поди, натянул. Мороз ведь.
Федор положил на стол дневную порцию мяса, рыбы и ягод.
– Как думаешь, кошка бы этим наелась? – спросил Росин, глядя на разложенные на столе крохи.
– Может, и наелась бы, если не с голодухи.
– Ну а как ты думаешь, мы на этом пайке протянем еще хотя бы неделю?
– Не неделю протянем, если вот это есть будем. – Федор поставил на стол большой дымящийся горшок с бурой массой пареной коры.
– Опять за свое. Ноги ты с этой коры протянешь! Надо хотя бы удвоить дневные пайки. Пусть не хватит до весны. Пока съедим все, найдем какой-нибудь выход, добудем что-нибудь.
– Сейчас добыть надо. Паек таким оставим, хотя помаленьку, а на каждый день.
– «На каждый день»! Да я через три дня с голоду сдохну!
– Покуда лабаз не совсем пустой, с голода не помрем.
– Но я больше не могу! Не могу есть крохи, когда хоть раз можно наесться досыта! Я только и думаю о еде! Ни о чем другом не могу думать!
– А я еще о Наталье с Надюшкой думаю. Мне к ним вернуться надо. Потому вот и кору ем.
Росин прошел туда и обратно по избушке и резко повернулся к Федору:
– Ты думаешь, я меньше тебя вернуться хочу! – Еще раз прошелся туда, обратно. – Изверг ты.
Росин сел и, обжигаясь, принялся есть кору.
– Ты хоть подуй.
– Так вкуснее! Вернее, безвкусней. Горячо и, к счастью, вкуса не разбираешь.
Съели почти все, что было в горшке.
– Добре. А теперь вот этим закусим. – Федор повернулся к лежащим на столе крохотным кусочкам мяса и рыбы.
Росин не ел мясо, а, положив в рот, сосал, как будто так можно было высосать из него гораздо больше калорий, чем если бы просто съесть. Закончив обед, он забрался на нары и принялся «ломать язык», произнося записанные на кусках бересты английские слова… Но учеба, видно, на ум не шла.
– Мы тут крохи собираем, а под носом вон какого карася снегом порошит. Давай съедим карася с рожна! Все равно теперь никто не поймается.
– А ты почем знаешь – не пымается?
– Да кто его теперь учует? Весь запах выморозился.
– Это мы не учуем, а зверь почует, ежели подойдет… Подбрось в огонь дров – и спать. Больше спишь – меньше ешь.
…Росин проснулся от неясного шума на улице. Не понимая, что происходит, он смотрел на лед окошка, сквозь который с трудом пробирался свет луны. В сумраке видно – и Федор приподнялся на нарах.
– Да это росомаха на рожне, – прошептал Федор.
Росин вскочил с нар, схватил из угла дубинку и бросился на улицу. Распахнул дверь и чуть не упал, отпрянув назад. Перед ним, лицом к лицу, стоял медведь-шатун! Оба замерли друг перед другом в потоке синего лунного света. Федор застыл на нарах. Первым опомнился Росин. Молниеносным движением захлопнул дверь перед самым носом зверя и отскочил к чувалу: там еще тлели угли. Схватил со стола ворох бересты, накрыл им угли, подул изо всех сил, раздувая пламя. За дверью возня, царапанье медвежьих когтей. Злобно ворча, зверь скребся в дверь, не зная того, что мог вышибить ее одним ударом лапы. Федор уже стоял с ножом наготове. Насколько годно это оружие против разъяренного шатуна, думать не время. Ничего другого под рукой не было. Береста вспыхнула. Росин пнул ногой дверь и сунул горящий ворох в морду зверя. Медведь рявкнул, ударил лапой по огню и припустился в тайгу – только снег задымился.
С руки Росина, задетой когтем медведя, капала кровь.
Глава 27
Глава 28
Глава 29
Федор положил на стол дневную порцию мяса, рыбы и ягод.
– Как думаешь, кошка бы этим наелась? – спросил Росин, глядя на разложенные на столе крохи.
– Может, и наелась бы, если не с голодухи.
– Ну а как ты думаешь, мы на этом пайке протянем еще хотя бы неделю?
– Не неделю протянем, если вот это есть будем. – Федор поставил на стол большой дымящийся горшок с бурой массой пареной коры.
– Опять за свое. Ноги ты с этой коры протянешь! Надо хотя бы удвоить дневные пайки. Пусть не хватит до весны. Пока съедим все, найдем какой-нибудь выход, добудем что-нибудь.
– Сейчас добыть надо. Паек таким оставим, хотя помаленьку, а на каждый день.
– «На каждый день»! Да я через три дня с голоду сдохну!
– Покуда лабаз не совсем пустой, с голода не помрем.
– Но я больше не могу! Не могу есть крохи, когда хоть раз можно наесться досыта! Я только и думаю о еде! Ни о чем другом не могу думать!
– А я еще о Наталье с Надюшкой думаю. Мне к ним вернуться надо. Потому вот и кору ем.
Росин прошел туда и обратно по избушке и резко повернулся к Федору:
– Ты думаешь, я меньше тебя вернуться хочу! – Еще раз прошелся туда, обратно. – Изверг ты.
Росин сел и, обжигаясь, принялся есть кору.
– Ты хоть подуй.
– Так вкуснее! Вернее, безвкусней. Горячо и, к счастью, вкуса не разбираешь.
Съели почти все, что было в горшке.
– Добре. А теперь вот этим закусим. – Федор повернулся к лежащим на столе крохотным кусочкам мяса и рыбы.
Росин не ел мясо, а, положив в рот, сосал, как будто так можно было высосать из него гораздо больше калорий, чем если бы просто съесть. Закончив обед, он забрался на нары и принялся «ломать язык», произнося записанные на кусках бересты английские слова… Но учеба, видно, на ум не шла.
– Мы тут крохи собираем, а под носом вон какого карася снегом порошит. Давай съедим карася с рожна! Все равно теперь никто не поймается.
– А ты почем знаешь – не пымается?
– Да кто его теперь учует? Весь запах выморозился.
– Это мы не учуем, а зверь почует, ежели подойдет… Подбрось в огонь дров – и спать. Больше спишь – меньше ешь.
…Росин проснулся от неясного шума на улице. Не понимая, что происходит, он смотрел на лед окошка, сквозь который с трудом пробирался свет луны. В сумраке видно – и Федор приподнялся на нарах.
– Да это росомаха на рожне, – прошептал Федор.
Росин вскочил с нар, схватил из угла дубинку и бросился на улицу. Распахнул дверь и чуть не упал, отпрянув назад. Перед ним, лицом к лицу, стоял медведь-шатун! Оба замерли друг перед другом в потоке синего лунного света. Федор застыл на нарах. Первым опомнился Росин. Молниеносным движением захлопнул дверь перед самым носом зверя и отскочил к чувалу: там еще тлели угли. Схватил со стола ворох бересты, накрыл им угли, подул изо всех сил, раздувая пламя. За дверью возня, царапанье медвежьих когтей. Злобно ворча, зверь скребся в дверь, не зная того, что мог вышибить ее одним ударом лапы. Федор уже стоял с ножом наготове. Насколько годно это оружие против разъяренного шатуна, думать не время. Ничего другого под рукой не было. Береста вспыхнула. Росин пнул ногой дверь и сунул горящий ворох в морду зверя. Медведь рявкнул, ударил лапой по огню и припустился в тайгу – только снег задымился.
С руки Росина, задетой когтем медведя, капала кровь.
Глава 27
В нелюдимой, заиндевевшей тайге одиноко стояла избушка. Ни с какой стороны не подходило к избушке ни тропки. Не было даже тропки к лабазу… Но еще вился из сугроба на крыше дымок.
Федор сидел у чувала и помешивал в горшке, в котором уже не первый час варились лоскуты медвежьей шкуры.
Росин состругивал последнюю шероховатость.
– Все, Федор, готова лодка.
– Вытолкни на волю, там подкладни готовы, – ответил Федор, даже не взглянув на лодку. Для него она была готова уже давно. И с начерно обстроганными бортами вполне бы можно было плыть.
Облачившись в ставшую короче медвежью шкуру, Росин потихоньку вытолкал в дверь долбленку и аккуратно поставил ее вдоль стены на подкладни.
– Смотри-ка, у нас теперь хоть танцуй, сколько места!.. Как там у тебя, скоро?
Федор зачерпнул ложкой несколько кусочков кожи, подул на них, потрогал пальцем.
– Нет, должно быть, не скоро.
– Схожу тогда снег измерю.
А когда вернулся, на столе уже ждал его горшок со студнеобразной едой.
– Как, Федор, пробовал?
Не раздеваясь, Росин зачерпнул ложкой.
– Ты, смотри, и правда, еда как настоящая. Куда там «березовой каше»! А главное, знаешь, что в тебе какие-то калории будут.
Льдина в окне уже потемнела.
Федор полез на нары.
Росин подошел к столу, поджег вставленную в расщеп кола лучину, сел и начал аккуратно переписывать свои записи… Лучина догорела до конца, свет начал меркнуть. Росин оторвался от записей, взял из пучка новую лучину, вставил в расщеп, поджег и снова принялся писать. На руки, на исписанную бересту медленно опускались плавающие в воздухе черные ворсинки копоти. Росин сдувал их и писал дальше.
Но вот он отложил костяную палочку, выпрямился.
«Черт возьми, а ведь где-то есть кино! Сиди смотри, наслаждайся! И никаких забот… А потом, – размечтался Росин, – прийти домой. Взять книжечку, сесть или даже лечь и читать… И лучину жечь не надо… Можно позавидовать городским жителям. А ведь раньше никогда не завидовал. Разве только москвичам, которые в любое время в Ленинскую пойти могут».
Росин пошевелил пальцами, разминая их, взял костяную палочку и опять принялся писать.
«Его уже за живого не считают, а он все пишет, пишет», – глядя на Росина, думал Федор.
Время вечерних занятий определялось запасом лучины. Сегодня она сгорела раньше, чем захотелось спать. Росин перебрался к чувалу, положил бересту на колени и снова принялся водить по ней костяной палочкой. Но береста на коленях скручивалась, да и свету было мало.
«Быстрее бы утро, что ли», – подумал он и с неохотой полез на нары.
На другой день Росин встал с нар, покачнулся и упал на пол. Федор подскочил, поднял его, помог опять лечь на нары.
– Ты что это, Вадя?
– Не знаю, Федор, что-то голова закружилась. И надо же, упал. – Росин виновато улыбнулся.
Федор ушел проверять ловушки и не возвращался. Не дождавшись его, Росин съел положенную на день микроскопическую порцию…
Только под вечер приплелся Федор. Скинул медвежью шкуру, проглотил приготовленный Росиным крохотный кусочек мяса и сел к чувалу.
«Он тоже скоро не сможет добираться до ловушек, – подумал Росин, глядя на его посеревшее, заросшее бородой лицо. – Его бы сейчас и Наталья не узнала. Щеки впали, глаза провалились, волосы стали матовыми и выпадают целыми клочьями».
Посидев немного, Федор отрезал от шкуры узкий ремень и не торопясь принялся срезать с него шерсть, чтобы из кожи опять приготовить клейкую студенистую массу.
«А в Москве сейчас уже, наверно, продают мимозу, – подумал Росин. – Телеграммы бы послать к 8 Марта».
С каждым днем когда-то большая шкура становилась меньше и меньше. Теперь и этой клейкой массы не вдоволь: всю шкуру сварить нельзя, она нужна еще как одежда.
Росин перестал вставать с нар. В ушах появился какой-то звон, то и дело мутнело в глазах. Голод медленно делал свое дело. Давно уже началась атрофия мышц: руки и ноги стали страшно тонкими. Казалось, стукни нечаянно о край нар – и сломаешь.
Федор тоже не намного лучше. Часами он неподвижно лежал на нарах и молчал.
– Удивительно устроена память человека, – тихо, как будто в полузабытьи, заговорил Росин. – Я вот прошлые экспедиции вспоминаю. Сколько ведь всего было: и мо роз, и ливни, и тонули, и горели, и голодали тоже, – а сейчас из всего этого только что-нибудь веселое вспоминается. Зато все хорошее как на ладони. Горная Шория… Говорят, не хуже Швейцарии. Сейчас только и помню этот яркий осенний лес по склонам… А то, что со скалы там сорвался, уж как-то вроде и забылось… Вот так же, наверное, и после этих приключений будет. Вернемся домой, отдохнем, и все забудется: и голод этот, и тоска, и холод. Неужели так будет? А, Федор?
Федор не ответил.
«Какое же сегодня число? – думал Росин. – Я уже сколько-то дней ничего не зачеркивал в календаре. И не помню сколько, совсем пропадает память… Вот так вот, наверное, и приходит смерть… Почему-то совсем не страшно… Федор что-то говорит. Что он говорит? Никак не могу осмыслить… А, понял, очень много снега, весной будет наводнение… Кого затопит? Ничего не пойму. О какой избушке он говорит, о каком озере? Не хочется думать. Лучше лежать, ни о чем не думая».
Стены, чувал, Федор – все начало кружиться, он что-то говорил, но сам не понимал себя.
Федор повернулся на нарах. «Что это с Вадей? Куда он встает?»
Росин, не одеваясь, без шкуры и босиком, подошел к двери, открыл и вышел из избушки.
«Неужто умом тронулся?» – испугался Федор и торопливо слез с нар.
Росин стоял босиком на снегу и смотрел пустыми глазами на озеро.
– Ты что это?
– Мы где, Федор?
– Как это где?! Ступай быстрее в избушку! Почто вышел?
– Не знаю. Что-то, Федор, с головой творится, кружится все как во сне.
– Поди ляг на нары.
Росин лег, закрыл глаза.
«Верно, с голода все, – думал Федор. – Поболе бы есть нам надо. – Он взглянул на шкуру. – От нее больше не отрежешь, и так уж едва прикрывает от холода. – Посмотрел в заиндевелый, дальний от чувала угол. Там, под кустиком бересты, остатки запасов. – Если досыта – на пару ден, а надо, самое малое, на месяц протянуть».
Росин открыл глаза и смотрел на прокопченный потолок. Сейчас он был почему-то, как никогда, низко.
«Как в гробу, – думал Росин. – И мрак какой-то могильный».
Лицо отекло, мелко, неприятно дрожали руки. Во всем теле удручающая слабость.
Росин старался отвлечься, думать о чем-то другом. «Где-то сейчас Борька? Рулит, наверное, где-нибудь по Тобольскому тракту».
Вспомнилось, как два года назад в такую же вот зимнюю ночь часа полтора стоял на дороге – и ни одной машины… Наконец из-за поворота вырвались два белых в мельтешащем снегу луча. Росин поднял руку. «Давай забирайся!» – «О! Да у тебя „МАЗ“! Живем», – обрадовался Росин. «Живем! – согласился Борька. – Далеко?» – «В Тобольск». – «Торопишься?» – «Да надо бы побыстрее». – «Сегодня скоро не доберемся… Но все равно поехали. Раньше вряд ли кто приедет».
Борька не торопился. Катушку с высоковольтным кабелем, за которой ехал, можно было получить только завтра, во второй половине дня. Так что время у него было, и он чуть ли не всю ночь вытаскивал по трассе застрявшие в сугробы машины. «Такой уж у нас, брат, обычай. А у меня вон какой зверь! Черта из болота вытащит».
«А нас отсюда и Борькин „МАЗ“ не вытащит», – подумал Росин.
Мысли сами собой возвращались к происходящему.
«Да, вот к чему привела тебя муза странствий… Неужели тут все и кончится? Сколько всяких планов… А что успел? Почти ничего. Не ахти уж какие важные экспедиции, шесть печатных статей, четыре папки необработанных материалов. И все. А сколько бы можно успеть. Если бы не надеяться на потом. Этого „потом“, оказывается, может и не быть».
Росин смотрел на потолок, стены. Они в багровых отсветах огня. Он отвернулся к стене… Но сон не приходил. Перед глазами многолюдная городская улица. «А что изменится, если в этой массе идущих людей не будет одного человека? Что из того, что какие-то книги буду читать не я, а кто-то другой? Кстати, я так могу и остаться должником в трех библиотеках. Надо было перед отъездом сдать книги».
Федор зашуршал сеном на своих нарах.
«И о нем, – продолжал думать Росин, – будут говорить, как на собрании о Якиме: „Полно мертвых-то вспоминать. Иван отведет. Что он, хуже Федора урман знает…“ Где-то сейчас Оля? Пришла, наверное, из института. Может, в кино собирается… А может, брат, как тогда, перед отъездом, опять устраивает вечеринку по случаю какого-нибудь дня рождения… Весело было. Хорошие ребята. Днем работают, вечером в институтах. Выдается время – ходят в кино, в театры, дни рождения справляют и даже за город иногда выезжают все вместе… И у каждого есть мечта… Почему же мне всего этого мало? Ведь предлагали же место в институте… А может, Оля была у мамы и все узнала?»
Резкий, истошный крик толкнул спящего Федора. Он повернулся на нарах и уставился на Вадима.
Тот тоже поднялся на локти – слушал.
– От напужался, думал, с тобой опять что!
Над тайгой снова пронесся короткий злобный вой. И вдруг два вопля будто захлебнулись один в другом. Доносился какой-то клекот, шум, грызня!
– Рыси, что ли, сцепились? – спросил Росин.
– Так, верно. Гон у самцов. Ружье бы, обоих кончить можно. Они теперь шальные. А как у тебя голова?
– Ничего вроде. А что?
– Ты помнишь, нонче босиком на снег ходил?
– Припоминаю что-то.
Из тайги снова донеслись душераздирающие вопли больших длинноногих кошек… Росин пластом лежал на нарах. Он не спал, он просто не мог больше держаться на локтях. Его удивляло, как еще может держаться на ногах Федор. Голод как-то не брал его. Федор носил дрова, кипятил воду, ходил за березовой корой и даже кое-как старался поддержать порядок в избушке.
У Росина вначале слегка, потом все сильнее опять начала кружиться голова…
– Вадя, Вадя, – слышалось сквозь сон.
Открыл глаза. В избушке уже светло. Перед ним стоял Федор.
– На вот, ешь. – Федор протянул глиняную миску и ложку.
Росин удивленно посмотрел на Федора.
– Почему такой кусина мяса?! Сколько же тут норм? А у тебя? – Росин заглянул в миску Федора. Там такой же кусок, разве чуть поменьше.
– Ешь, так надо. Больше на малом пайке нельзя – помрем.
Росин открыл рот спросить еще что-то, но передумал и набросился на мясо и вкуснейший бульон. Съел, и еще сильнее захотелось есть.
– Повремени, потом еще поешь, – сказал Федор, пристраивая на угли еще горшок с мясом.
– Ты что, Федор? – с испугом спросил Росин. – Мы же так за два дня все съедим. Сам говорил: «Не медведь, на зиму не наешься».
– Так нужно. Сил набраться надо… Есть у меня задумка… Пан или пропал.
Федор сидел у чувала и помешивал в горшке, в котором уже не первый час варились лоскуты медвежьей шкуры.
Росин состругивал последнюю шероховатость.
– Все, Федор, готова лодка.
– Вытолкни на волю, там подкладни готовы, – ответил Федор, даже не взглянув на лодку. Для него она была готова уже давно. И с начерно обстроганными бортами вполне бы можно было плыть.
Облачившись в ставшую короче медвежью шкуру, Росин потихоньку вытолкал в дверь долбленку и аккуратно поставил ее вдоль стены на подкладни.
– Смотри-ка, у нас теперь хоть танцуй, сколько места!.. Как там у тебя, скоро?
Федор зачерпнул ложкой несколько кусочков кожи, подул на них, потрогал пальцем.
– Нет, должно быть, не скоро.
– Схожу тогда снег измерю.
А когда вернулся, на столе уже ждал его горшок со студнеобразной едой.
– Как, Федор, пробовал?
Не раздеваясь, Росин зачерпнул ложкой.
– Ты, смотри, и правда, еда как настоящая. Куда там «березовой каше»! А главное, знаешь, что в тебе какие-то калории будут.
Льдина в окне уже потемнела.
Федор полез на нары.
Росин подошел к столу, поджег вставленную в расщеп кола лучину, сел и начал аккуратно переписывать свои записи… Лучина догорела до конца, свет начал меркнуть. Росин оторвался от записей, взял из пучка новую лучину, вставил в расщеп, поджег и снова принялся писать. На руки, на исписанную бересту медленно опускались плавающие в воздухе черные ворсинки копоти. Росин сдувал их и писал дальше.
Но вот он отложил костяную палочку, выпрямился.
«Черт возьми, а ведь где-то есть кино! Сиди смотри, наслаждайся! И никаких забот… А потом, – размечтался Росин, – прийти домой. Взять книжечку, сесть или даже лечь и читать… И лучину жечь не надо… Можно позавидовать городским жителям. А ведь раньше никогда не завидовал. Разве только москвичам, которые в любое время в Ленинскую пойти могут».
Росин пошевелил пальцами, разминая их, взял костяную палочку и опять принялся писать.
«Его уже за живого не считают, а он все пишет, пишет», – глядя на Росина, думал Федор.
Время вечерних занятий определялось запасом лучины. Сегодня она сгорела раньше, чем захотелось спать. Росин перебрался к чувалу, положил бересту на колени и снова принялся водить по ней костяной палочкой. Но береста на коленях скручивалась, да и свету было мало.
«Быстрее бы утро, что ли», – подумал он и с неохотой полез на нары.
На другой день Росин встал с нар, покачнулся и упал на пол. Федор подскочил, поднял его, помог опять лечь на нары.
– Ты что это, Вадя?
– Не знаю, Федор, что-то голова закружилась. И надо же, упал. – Росин виновато улыбнулся.
Федор ушел проверять ловушки и не возвращался. Не дождавшись его, Росин съел положенную на день микроскопическую порцию…
Только под вечер приплелся Федор. Скинул медвежью шкуру, проглотил приготовленный Росиным крохотный кусочек мяса и сел к чувалу.
«Он тоже скоро не сможет добираться до ловушек, – подумал Росин, глядя на его посеревшее, заросшее бородой лицо. – Его бы сейчас и Наталья не узнала. Щеки впали, глаза провалились, волосы стали матовыми и выпадают целыми клочьями».
Посидев немного, Федор отрезал от шкуры узкий ремень и не торопясь принялся срезать с него шерсть, чтобы из кожи опять приготовить клейкую студенистую массу.
«А в Москве сейчас уже, наверно, продают мимозу, – подумал Росин. – Телеграммы бы послать к 8 Марта».
С каждым днем когда-то большая шкура становилась меньше и меньше. Теперь и этой клейкой массы не вдоволь: всю шкуру сварить нельзя, она нужна еще как одежда.
Росин перестал вставать с нар. В ушах появился какой-то звон, то и дело мутнело в глазах. Голод медленно делал свое дело. Давно уже началась атрофия мышц: руки и ноги стали страшно тонкими. Казалось, стукни нечаянно о край нар – и сломаешь.
Федор тоже не намного лучше. Часами он неподвижно лежал на нарах и молчал.
– Удивительно устроена память человека, – тихо, как будто в полузабытьи, заговорил Росин. – Я вот прошлые экспедиции вспоминаю. Сколько ведь всего было: и мо роз, и ливни, и тонули, и горели, и голодали тоже, – а сейчас из всего этого только что-нибудь веселое вспоминается. Зато все хорошее как на ладони. Горная Шория… Говорят, не хуже Швейцарии. Сейчас только и помню этот яркий осенний лес по склонам… А то, что со скалы там сорвался, уж как-то вроде и забылось… Вот так же, наверное, и после этих приключений будет. Вернемся домой, отдохнем, и все забудется: и голод этот, и тоска, и холод. Неужели так будет? А, Федор?
Федор не ответил.
«Какое же сегодня число? – думал Росин. – Я уже сколько-то дней ничего не зачеркивал в календаре. И не помню сколько, совсем пропадает память… Вот так вот, наверное, и приходит смерть… Почему-то совсем не страшно… Федор что-то говорит. Что он говорит? Никак не могу осмыслить… А, понял, очень много снега, весной будет наводнение… Кого затопит? Ничего не пойму. О какой избушке он говорит, о каком озере? Не хочется думать. Лучше лежать, ни о чем не думая».
Стены, чувал, Федор – все начало кружиться, он что-то говорил, но сам не понимал себя.
Федор повернулся на нарах. «Что это с Вадей? Куда он встает?»
Росин, не одеваясь, без шкуры и босиком, подошел к двери, открыл и вышел из избушки.
«Неужто умом тронулся?» – испугался Федор и торопливо слез с нар.
Росин стоял босиком на снегу и смотрел пустыми глазами на озеро.
– Ты что это?
– Мы где, Федор?
– Как это где?! Ступай быстрее в избушку! Почто вышел?
– Не знаю. Что-то, Федор, с головой творится, кружится все как во сне.
– Поди ляг на нары.
Росин лег, закрыл глаза.
«Верно, с голода все, – думал Федор. – Поболе бы есть нам надо. – Он взглянул на шкуру. – От нее больше не отрежешь, и так уж едва прикрывает от холода. – Посмотрел в заиндевелый, дальний от чувала угол. Там, под кустиком бересты, остатки запасов. – Если досыта – на пару ден, а надо, самое малое, на месяц протянуть».
Росин открыл глаза и смотрел на прокопченный потолок. Сейчас он был почему-то, как никогда, низко.
«Как в гробу, – думал Росин. – И мрак какой-то могильный».
Лицо отекло, мелко, неприятно дрожали руки. Во всем теле удручающая слабость.
Росин старался отвлечься, думать о чем-то другом. «Где-то сейчас Борька? Рулит, наверное, где-нибудь по Тобольскому тракту».
Вспомнилось, как два года назад в такую же вот зимнюю ночь часа полтора стоял на дороге – и ни одной машины… Наконец из-за поворота вырвались два белых в мельтешащем снегу луча. Росин поднял руку. «Давай забирайся!» – «О! Да у тебя „МАЗ“! Живем», – обрадовался Росин. «Живем! – согласился Борька. – Далеко?» – «В Тобольск». – «Торопишься?» – «Да надо бы побыстрее». – «Сегодня скоро не доберемся… Но все равно поехали. Раньше вряд ли кто приедет».
Борька не торопился. Катушку с высоковольтным кабелем, за которой ехал, можно было получить только завтра, во второй половине дня. Так что время у него было, и он чуть ли не всю ночь вытаскивал по трассе застрявшие в сугробы машины. «Такой уж у нас, брат, обычай. А у меня вон какой зверь! Черта из болота вытащит».
«А нас отсюда и Борькин „МАЗ“ не вытащит», – подумал Росин.
Мысли сами собой возвращались к происходящему.
«Да, вот к чему привела тебя муза странствий… Неужели тут все и кончится? Сколько всяких планов… А что успел? Почти ничего. Не ахти уж какие важные экспедиции, шесть печатных статей, четыре папки необработанных материалов. И все. А сколько бы можно успеть. Если бы не надеяться на потом. Этого „потом“, оказывается, может и не быть».
Росин смотрел на потолок, стены. Они в багровых отсветах огня. Он отвернулся к стене… Но сон не приходил. Перед глазами многолюдная городская улица. «А что изменится, если в этой массе идущих людей не будет одного человека? Что из того, что какие-то книги буду читать не я, а кто-то другой? Кстати, я так могу и остаться должником в трех библиотеках. Надо было перед отъездом сдать книги».
Федор зашуршал сеном на своих нарах.
«И о нем, – продолжал думать Росин, – будут говорить, как на собрании о Якиме: „Полно мертвых-то вспоминать. Иван отведет. Что он, хуже Федора урман знает…“ Где-то сейчас Оля? Пришла, наверное, из института. Может, в кино собирается… А может, брат, как тогда, перед отъездом, опять устраивает вечеринку по случаю какого-нибудь дня рождения… Весело было. Хорошие ребята. Днем работают, вечером в институтах. Выдается время – ходят в кино, в театры, дни рождения справляют и даже за город иногда выезжают все вместе… И у каждого есть мечта… Почему же мне всего этого мало? Ведь предлагали же место в институте… А может, Оля была у мамы и все узнала?»
Резкий, истошный крик толкнул спящего Федора. Он повернулся на нарах и уставился на Вадима.
Тот тоже поднялся на локти – слушал.
– От напужался, думал, с тобой опять что!
Над тайгой снова пронесся короткий злобный вой. И вдруг два вопля будто захлебнулись один в другом. Доносился какой-то клекот, шум, грызня!
– Рыси, что ли, сцепились? – спросил Росин.
– Так, верно. Гон у самцов. Ружье бы, обоих кончить можно. Они теперь шальные. А как у тебя голова?
– Ничего вроде. А что?
– Ты помнишь, нонче босиком на снег ходил?
– Припоминаю что-то.
Из тайги снова донеслись душераздирающие вопли больших длинноногих кошек… Росин пластом лежал на нарах. Он не спал, он просто не мог больше держаться на локтях. Его удивляло, как еще может держаться на ногах Федор. Голод как-то не брал его. Федор носил дрова, кипятил воду, ходил за березовой корой и даже кое-как старался поддержать порядок в избушке.
У Росина вначале слегка, потом все сильнее опять начала кружиться голова…
– Вадя, Вадя, – слышалось сквозь сон.
Открыл глаза. В избушке уже светло. Перед ним стоял Федор.
– На вот, ешь. – Федор протянул глиняную миску и ложку.
Росин удивленно посмотрел на Федора.
– Почему такой кусина мяса?! Сколько же тут норм? А у тебя? – Росин заглянул в миску Федора. Там такой же кусок, разве чуть поменьше.
– Ешь, так надо. Больше на малом пайке нельзя – помрем.
Росин открыл рот спросить еще что-то, но передумал и набросился на мясо и вкуснейший бульон. Съел, и еще сильнее захотелось есть.
– Повремени, потом еще поешь, – сказал Федор, пристраивая на угли еще горшок с мясом.
– Ты что, Федор? – с испугом спросил Росин. – Мы же так за два дня все съедим. Сам говорил: «Не медведь, на зиму не наешься».
– Так нужно. Сил набраться надо… Есть у меня задумка… Пан или пропал.
Глава 28
Федор установил в углу бревно. Росин что было силы швырнул нож. Лезвие вонзилось точно посреди маленькой затески. Это получилось так ловко, что показалось Федору случайностью. Но Росин еще раз махнул рукой, и лезвие вонзилось в свой первый след.
– Однако ладно у тебя получается, хоть и нож покороче стал. Недаром, почитай, все съели. Вернулась малость силенка, – говорил Федор, с трудом вытаскивая нож.
– Когда пойдем? – спросил Росин.
– Завтра надо. Послезавтра есть боле нечего.
…Яркая белизна снега. Щурясь от резкого света, Росин и Федор вышли из избушки. Не спеша встали на снегоступы и направились в урман.
В пестром, слатанном из разных шкурок балахоне шагал Федор. По его следам ступал Росин, одетый в короткую теперь медвежью шкуру. Оба в полосатых бурундучьих шапках. У того и другого шея спереди закрыта от мороза густой бородой, а сзади, как у попов, длиннющими волосами.
Вокруг закутанные в снег елки, кедры. По грядам сугробов угадывались заснеженные кучи валежника.
Федор остановился и кивком указал вперед. За валежником тянулись крупные следы.
Росин обошел валежник, зашел в густой ельник и, укрываясь за молоденькими елочками, остановился против следов. Федор пошел дальше, а Росин принялся осторожно обрезать мешающие смотреть сучки. Федора уже не видно. Росин отоптал ногами снег и теперь неподвижно стоял на месте.
На голом, полузанесенном кусту появились два алых цветка… Еще один… Это снегири уселись на ветке. Яркое солнце смотрело сквозь ветки вроде с прищуром.
Тихо стоял Росин. Перелетевший снегирь сел чуть ли не на плечо…
Незаметно подвигалось за ветками солнце. Вот оно уже проглянуло из-за другого дерева. Не отрывая глаз, Росин смотрел и смотрел туда, где между деревьев пропадали звериные следы. От напряжения даже слезились глаза. Время от времени Росин поправлял шкуру, закрывая от холода грудь. Снял правую рукавицу, заткнул за лыковый пояс, а чтобы не мерзла рука, дышал в рукав.
Что-то серое шевельнулось вдали под еловыми лапами. Росин медленно опустил к ножнам согретую дыханием руку. Из-за стволов осторожно шла своим следом рысь. Остановилась, чуть двинула кисточками ушей, подошла ближе. Росин медленно поднял руку с ножом. Рысь рядом – холеный пятнистый мех, дикие, с зеленым огоньком глаза. Сверкнул нож, рысь вздыбилась на задних лапах и бросилась к Росину. Росин бросился к ней, готовый сам зубами перегрызть ей горло! Но рысь упала, ломая сучья, лапы судорожно вытянулись, выпустив все когти.
– Федор! Готова! Давай сюда! – закричал Вадим, сложив рупором худые, костлявые руки.
– Ладный кот, – подходя, сказал Федор. – Пораньше бы. Разом его жиром помороженные пальцы залечили бы. Ишь, зайцами отъелся. Придется на ветках волочить: на себе с голодухи не осилим.
Рысь положили на широкие еловые лапы и поволокли к избушке.
– Федор, а мы ведь теперь живые!
Федор молчал, пряча в усах довольную улыбку.
– Федор, а ты не боялся, что рысь не пойдет по своим следам? Свернула бы куда-нибудь в сторону – и все.
– Почто же в сторону, если можно своим следом, а не целиком лезть? Она ведь глубокий снег не любит. Ну и с лежки так стронул, чтобы к тебе пошла, своим следом.
– Все это ясно. Ну а вдруг еще бы на какой след наткнулась и ушла?
…Весело потрескивали в чувале дрова. На жарких углях шипел большой, доверху наполненный мясом горшок. Росин уже не мог не улыбаться. Сияющий, суетился возле чувала, поворачивая вертела с шашлыками.
«Ишь, повеселел, – думал Федор, растягивая на жердине рысью шкуру. – А то ведь и выжить не чаял. Буковка к буковке отчет переписывал, чтобы другие, мол, разобраться могли. А теперь и переписывать бросил».
Федор достал из горшка громадный кусок мяса и, ухватив его обеими руками, принялся есть.
– Ну и вид у нас, Федор! Вот бы кто посмотрел. Наверняка бы пошел слух о западносибирской разновидности снежного человека.
Росин тоже ухватил здоровенный кусок.
– На каждый бы день такой горшок. Ничего бы, можно зимовать, а, Федор?
– Еще такого кота промыслим, вот и живи не тужи.
Через несколько дней Росин и Федор опять брели по заснеженному урману.
Кругом ровная, нетронутая белизна снега. Изредка попадали старые, затвердевшие следы рысей.
– Что-то последние ночи тихо было, не орали рыси. Не ушли ли?
– Вот и я, Федор, думаю. Может, и было два самца. Одного убили, а другой с рысью ушел… Тебе, пожалуй, в избушку пора – не погас бы огонь. А я еще похожу, может, все-таки найду свежий след.
…Уже не солнце – месяц светил Росину, когда он возвращался к избушке.
– Ушли, Федор, рыси. Часа три по следам шел. Так и идут напрямую. Следы не очень старые. Дня два назад ушли.
– Худо дело, – в раздумье сказал Федор, поправляя палкой дрова в чувале. – Могут не вернуться: к весне дело… Опять на голодный паек переходить надо.
На другой день в избушке опять запахло пареными вениками, и снова на столе «березовая каша». И чтобы сэкономить силы, ни Росин, ни Федор почти не вставали с нар.
– О чем думаешь? – спросил Росин, увидев, что Федор лежит с открытыми глазами.
– О винтовке, – не поворачивая головы, ответил Федор. – Ларманкин, поди, мою забрал. Поначалу он не записался, а потом вроде бы и жалел.
– Помешался ты на своей винтовке. Сколько раз говорил, достану тебе винтовку! Ведь я же работаю там, где все разнарядки на охотничье оружие составляют.
– Теперь там другой работает.
– Ничего, винтовку я тебе все равно достану, об этом не беспокойся… А я знаешь чего бы больше всего хотел?… Газетку свеженькую. Представляешь!.. От строчки бы до строчки. Скоро год – ни радио и ни газет. Как дикари… Приеду домой – целая стопа!
У Федора от этого разговора сами собой начинали двигаться пальцы, как будто свертывал самокрутку. У него разговор о газетах вызывал одно желание – покурить бы.
Он молчал. Задумался о чем-то… Задумался и Росин.
– Федор…
– Чего тебе?
– Тоска.
– Да… Не больно весело… На месяц, на два мы уходить привычные, а столько без дома – тоска… Каждую зиму на промысел. Привык вроде. А тут, на тебе, – тоска.
– Тебя вот нет, в тайге пропал. Выйдет там Наталья замуж. Молодая еще.
– Полно, так скоро не хоронят.
– Верно, не должны бы… Да скоро ли эта весна!
Росин встал с нар, распахнул дверь избушки и зажмурился. На озеро нельзя было глядеть: нестерпимо сиял снег.
– Федор, разве когда-нибудь раньше снег так блестел? А посмотри, тайга – на ветках ни снежинки. И солнце пригревает, прямо чувствуется! Сдает зима!
– Похоже, верно, конец зиме, – сказал Федор, заглядывая с нар в распахнутую дверь.
…Неспешно, но уступала зима свою власть весне. Недели полторы назад шел последний снежок. Он был особенно мелким, как будто ссыпались остатки снежинок. Все шире и глубже становились воронки вокруг деревьев. Местами на них проглянули зеленые листья брусники. Невидимая еще вода начала подтачивать сугробы. Серый, пропитанный влагой снег оседал со вздохом, будто надоело ему недвижно лежать эту долгую зиму.
Однажды в полдень Росин распахнул дверь и увидел: на озере, у берега проступила над снегом полоска воды.
– Вода! Федор! Вода! Ведь мы по этой воде домой, представляешь, домой поплывем! Как все, будем жить, ты только подумай, как все! – Вадим черпал пригоршнями и разбрызгивал сверкающую на солнце воду.
Федор тоже подошел к воде, хмуро посмотрел на кусты.
– Ты сюда погляди. Росин пожал плечами:
– Ничего не вижу. Ты о чем?
– Вода прошлую весну гляди куда поднималась. – Федор показал рукой на едва заметную белесую полоску. – Если и дальше тепло так попрет, опять столько воды будет. Затопит избушку, а плыть еще рано, по протоку лед не промоет.
…На глазах, почти как сахар в горячем чае, таял снег.
В три дня потемнело, набухло озеро. Появились забереги.
И вот на одном из них зашевелился и поплыл ком снега.
– Федор! Да это же лебедь! Смотри, прилетел!
Птица настороженно, как палку, выпрямила шею, посмотрела в одну сторону, в другую и, взмахнув большими крыльями, полетела дальше, на север.
– Теперь недолго, – сказал Федор, провожая глазами птицу. – Потерпим и коры поедим.
Росин тоже стоял в дверях и смотрел на улетающую на север птицу.
– Опять с луком охотиться можно. Ты бы сшил что-нибудь непромокаемое, а то, где ни ступишь, вода.
– С таким струментом не пошьешь. В избушке сидеть придется. Весной вода едкая, разом застудишься. Особливо на голодное брюхо. Вон уж у порога вода проступила. Скоро поплывем.
Красный шар солнца еще высоко над горизонтом завяз в непроглядном сером тумане. А под вечер над тайгой расползлась моросящая мелким дождем густая серая хмарь.
– Слышишь, Федор, как дождь шумит?
– Этот быстро снег сгонит, – ответил Федор.
Росину теперь было страшно спать. Он боялся, что уснет и больше не проснется. Каждый вечер его мучила эта мысль. И когда он просыпался, то просыпался с радостью, что жив.
Неспешно горел в чувале огонь. Пламя расползлось по костру и будто глодало свою пищу, оставляя от дров только хрящеватые рядки красных углей… Поздно ночью последний язычок пламени мигнул… мигнул еще раз и пропал, унеся с собой свет. Сразу зашевелились на нарах Росин и Федор. Темно – значит, время подбросить дров. Они научились помнить это даже во сне.
– Лежи, Федор, я встану.
Росин прыгнул на пол. Бултых!.. И ноги в воде.
– Неужто вода в избушке? – испугался Федор.
– Холоднющая, как лед! – Росин был уже снова на нарах.
За стенкой шумел ливень.
Федор бросил на угли клок сена. Оно вспыхнуло и на секунду осветило избушку. Черная вода уже подбиралась к нарам, к чувалу. Она залила всю избушку. Плавали дрова, кое-где всплыли жердины пола.
Сено сгорело – опять только угли было видно в чувале.
– Озеро из берегов вышло! – не то с радостью, не то с испугом проговорил Федор.
За дверью шум ветра мешался с шумом ливня.
– Вадя, лодка!
– Однако ладно у тебя получается, хоть и нож покороче стал. Недаром, почитай, все съели. Вернулась малость силенка, – говорил Федор, с трудом вытаскивая нож.
– Когда пойдем? – спросил Росин.
– Завтра надо. Послезавтра есть боле нечего.
…Яркая белизна снега. Щурясь от резкого света, Росин и Федор вышли из избушки. Не спеша встали на снегоступы и направились в урман.
В пестром, слатанном из разных шкурок балахоне шагал Федор. По его следам ступал Росин, одетый в короткую теперь медвежью шкуру. Оба в полосатых бурундучьих шапках. У того и другого шея спереди закрыта от мороза густой бородой, а сзади, как у попов, длиннющими волосами.
Вокруг закутанные в снег елки, кедры. По грядам сугробов угадывались заснеженные кучи валежника.
Федор остановился и кивком указал вперед. За валежником тянулись крупные следы.
Росин обошел валежник, зашел в густой ельник и, укрываясь за молоденькими елочками, остановился против следов. Федор пошел дальше, а Росин принялся осторожно обрезать мешающие смотреть сучки. Федора уже не видно. Росин отоптал ногами снег и теперь неподвижно стоял на месте.
На голом, полузанесенном кусту появились два алых цветка… Еще один… Это снегири уселись на ветке. Яркое солнце смотрело сквозь ветки вроде с прищуром.
Тихо стоял Росин. Перелетевший снегирь сел чуть ли не на плечо…
Незаметно подвигалось за ветками солнце. Вот оно уже проглянуло из-за другого дерева. Не отрывая глаз, Росин смотрел и смотрел туда, где между деревьев пропадали звериные следы. От напряжения даже слезились глаза. Время от времени Росин поправлял шкуру, закрывая от холода грудь. Снял правую рукавицу, заткнул за лыковый пояс, а чтобы не мерзла рука, дышал в рукав.
Что-то серое шевельнулось вдали под еловыми лапами. Росин медленно опустил к ножнам согретую дыханием руку. Из-за стволов осторожно шла своим следом рысь. Остановилась, чуть двинула кисточками ушей, подошла ближе. Росин медленно поднял руку с ножом. Рысь рядом – холеный пятнистый мех, дикие, с зеленым огоньком глаза. Сверкнул нож, рысь вздыбилась на задних лапах и бросилась к Росину. Росин бросился к ней, готовый сам зубами перегрызть ей горло! Но рысь упала, ломая сучья, лапы судорожно вытянулись, выпустив все когти.
– Федор! Готова! Давай сюда! – закричал Вадим, сложив рупором худые, костлявые руки.
– Ладный кот, – подходя, сказал Федор. – Пораньше бы. Разом его жиром помороженные пальцы залечили бы. Ишь, зайцами отъелся. Придется на ветках волочить: на себе с голодухи не осилим.
Рысь положили на широкие еловые лапы и поволокли к избушке.
– Федор, а мы ведь теперь живые!
Федор молчал, пряча в усах довольную улыбку.
– Федор, а ты не боялся, что рысь не пойдет по своим следам? Свернула бы куда-нибудь в сторону – и все.
– Почто же в сторону, если можно своим следом, а не целиком лезть? Она ведь глубокий снег не любит. Ну и с лежки так стронул, чтобы к тебе пошла, своим следом.
– Все это ясно. Ну а вдруг еще бы на какой след наткнулась и ушла?
…Весело потрескивали в чувале дрова. На жарких углях шипел большой, доверху наполненный мясом горшок. Росин уже не мог не улыбаться. Сияющий, суетился возле чувала, поворачивая вертела с шашлыками.
«Ишь, повеселел, – думал Федор, растягивая на жердине рысью шкуру. – А то ведь и выжить не чаял. Буковка к буковке отчет переписывал, чтобы другие, мол, разобраться могли. А теперь и переписывать бросил».
Федор достал из горшка громадный кусок мяса и, ухватив его обеими руками, принялся есть.
– Ну и вид у нас, Федор! Вот бы кто посмотрел. Наверняка бы пошел слух о западносибирской разновидности снежного человека.
Росин тоже ухватил здоровенный кусок.
– На каждый бы день такой горшок. Ничего бы, можно зимовать, а, Федор?
– Еще такого кота промыслим, вот и живи не тужи.
Через несколько дней Росин и Федор опять брели по заснеженному урману.
Кругом ровная, нетронутая белизна снега. Изредка попадали старые, затвердевшие следы рысей.
– Что-то последние ночи тихо было, не орали рыси. Не ушли ли?
– Вот и я, Федор, думаю. Может, и было два самца. Одного убили, а другой с рысью ушел… Тебе, пожалуй, в избушку пора – не погас бы огонь. А я еще похожу, может, все-таки найду свежий след.
…Уже не солнце – месяц светил Росину, когда он возвращался к избушке.
– Ушли, Федор, рыси. Часа три по следам шел. Так и идут напрямую. Следы не очень старые. Дня два назад ушли.
– Худо дело, – в раздумье сказал Федор, поправляя палкой дрова в чувале. – Могут не вернуться: к весне дело… Опять на голодный паек переходить надо.
На другой день в избушке опять запахло пареными вениками, и снова на столе «березовая каша». И чтобы сэкономить силы, ни Росин, ни Федор почти не вставали с нар.
– О чем думаешь? – спросил Росин, увидев, что Федор лежит с открытыми глазами.
– О винтовке, – не поворачивая головы, ответил Федор. – Ларманкин, поди, мою забрал. Поначалу он не записался, а потом вроде бы и жалел.
– Помешался ты на своей винтовке. Сколько раз говорил, достану тебе винтовку! Ведь я же работаю там, где все разнарядки на охотничье оружие составляют.
– Теперь там другой работает.
– Ничего, винтовку я тебе все равно достану, об этом не беспокойся… А я знаешь чего бы больше всего хотел?… Газетку свеженькую. Представляешь!.. От строчки бы до строчки. Скоро год – ни радио и ни газет. Как дикари… Приеду домой – целая стопа!
У Федора от этого разговора сами собой начинали двигаться пальцы, как будто свертывал самокрутку. У него разговор о газетах вызывал одно желание – покурить бы.
Он молчал. Задумался о чем-то… Задумался и Росин.
– Федор…
– Чего тебе?
– Тоска.
– Да… Не больно весело… На месяц, на два мы уходить привычные, а столько без дома – тоска… Каждую зиму на промысел. Привык вроде. А тут, на тебе, – тоска.
– Тебя вот нет, в тайге пропал. Выйдет там Наталья замуж. Молодая еще.
– Полно, так скоро не хоронят.
– Верно, не должны бы… Да скоро ли эта весна!
Росин встал с нар, распахнул дверь избушки и зажмурился. На озеро нельзя было глядеть: нестерпимо сиял снег.
– Федор, разве когда-нибудь раньше снег так блестел? А посмотри, тайга – на ветках ни снежинки. И солнце пригревает, прямо чувствуется! Сдает зима!
– Похоже, верно, конец зиме, – сказал Федор, заглядывая с нар в распахнутую дверь.
…Неспешно, но уступала зима свою власть весне. Недели полторы назад шел последний снежок. Он был особенно мелким, как будто ссыпались остатки снежинок. Все шире и глубже становились воронки вокруг деревьев. Местами на них проглянули зеленые листья брусники. Невидимая еще вода начала подтачивать сугробы. Серый, пропитанный влагой снег оседал со вздохом, будто надоело ему недвижно лежать эту долгую зиму.
Однажды в полдень Росин распахнул дверь и увидел: на озере, у берега проступила над снегом полоска воды.
– Вода! Федор! Вода! Ведь мы по этой воде домой, представляешь, домой поплывем! Как все, будем жить, ты только подумай, как все! – Вадим черпал пригоршнями и разбрызгивал сверкающую на солнце воду.
Федор тоже подошел к воде, хмуро посмотрел на кусты.
– Ты сюда погляди. Росин пожал плечами:
– Ничего не вижу. Ты о чем?
– Вода прошлую весну гляди куда поднималась. – Федор показал рукой на едва заметную белесую полоску. – Если и дальше тепло так попрет, опять столько воды будет. Затопит избушку, а плыть еще рано, по протоку лед не промоет.
…На глазах, почти как сахар в горячем чае, таял снег.
В три дня потемнело, набухло озеро. Появились забереги.
И вот на одном из них зашевелился и поплыл ком снега.
– Федор! Да это же лебедь! Смотри, прилетел!
Птица настороженно, как палку, выпрямила шею, посмотрела в одну сторону, в другую и, взмахнув большими крыльями, полетела дальше, на север.
– Теперь недолго, – сказал Федор, провожая глазами птицу. – Потерпим и коры поедим.
Росин тоже стоял в дверях и смотрел на улетающую на север птицу.
– Опять с луком охотиться можно. Ты бы сшил что-нибудь непромокаемое, а то, где ни ступишь, вода.
– С таким струментом не пошьешь. В избушке сидеть придется. Весной вода едкая, разом застудишься. Особливо на голодное брюхо. Вон уж у порога вода проступила. Скоро поплывем.
Красный шар солнца еще высоко над горизонтом завяз в непроглядном сером тумане. А под вечер над тайгой расползлась моросящая мелким дождем густая серая хмарь.
– Слышишь, Федор, как дождь шумит?
– Этот быстро снег сгонит, – ответил Федор.
Росину теперь было страшно спать. Он боялся, что уснет и больше не проснется. Каждый вечер его мучила эта мысль. И когда он просыпался, то просыпался с радостью, что жив.
Неспешно горел в чувале огонь. Пламя расползлось по костру и будто глодало свою пищу, оставляя от дров только хрящеватые рядки красных углей… Поздно ночью последний язычок пламени мигнул… мигнул еще раз и пропал, унеся с собой свет. Сразу зашевелились на нарах Росин и Федор. Темно – значит, время подбросить дров. Они научились помнить это даже во сне.
– Лежи, Федор, я встану.
Росин прыгнул на пол. Бултых!.. И ноги в воде.
– Неужто вода в избушке? – испугался Федор.
– Холоднющая, как лед! – Росин был уже снова на нарах.
За стенкой шумел ливень.
Федор бросил на угли клок сена. Оно вспыхнуло и на секунду осветило избушку. Черная вода уже подбиралась к нарам, к чувалу. Она залила всю избушку. Плавали дрова, кое-где всплыли жердины пола.
Сено сгорело – опять только угли было видно в чувале.
– Озеро из берегов вышло! – не то с радостью, не то с испугом проговорил Федор.
За дверью шум ветра мешался с шумом ливня.
– Вадя, лодка!
Глава 29
Лодку, к счастью, удалось найти.
Теперь она маленькой пирогой плыла по весенней, в солнечных зайчиках воде.
Впереди сидел Росин, одетый в остатки медвежьей шкуры, на корме – Федор в своем пестром, собранном из разных шкурок балахоне.
Пришел наконец этот долгожданный день, когда избушка осталась где-то позади… Но опасность предстоящего пути мешала радоваться. Руки едва держали весло, а впереди завалы и все тот же изнуряющий голод…
– А что, Федор, здорово перепугался, когда лодку унесло?
– Думать надо. Ладно, под елку загнало. А кабы в озеро?…
Время от времени Федор подбрасывал в миску сухие гнилушки, и из нее вился голубоватый дымок.
Оставляя над водой полоски дыма, все дальше уплывала лодка.
Теперь, когда избушка осталась где-то там, позади, Росину сделалось вдруг жалко ее. Жалко эту ненавистную избушку, в которой они жили оторванными от всего мира. Но ведь в ней они прожили почти год. Кроме бед, там были и радости.
Теперь она маленькой пирогой плыла по весенней, в солнечных зайчиках воде.
Впереди сидел Росин, одетый в остатки медвежьей шкуры, на корме – Федор в своем пестром, собранном из разных шкурок балахоне.
Пришел наконец этот долгожданный день, когда избушка осталась где-то позади… Но опасность предстоящего пути мешала радоваться. Руки едва держали весло, а впереди завалы и все тот же изнуряющий голод…
– А что, Федор, здорово перепугался, когда лодку унесло?
– Думать надо. Ладно, под елку загнало. А кабы в озеро?…
Время от времени Федор подбрасывал в миску сухие гнилушки, и из нее вился голубоватый дымок.
Оставляя над водой полоски дыма, все дальше уплывала лодка.
Теперь, когда избушка осталась где-то там, позади, Росину сделалось вдруг жалко ее. Жалко эту ненавистную избушку, в которой они жили оторванными от всего мира. Но ведь в ней они прожили почти год. Кроме бед, там были и радости.