– Эти же не ядовиты.
– Все одно. Такая же мразь холодная, ползучая. Идем подальше, сладим тебе обувь.
Федор снял свои новые бродни и отрезал голенища…
Почему-то Росин только тут по-настоящему понял серьезность их положения. Неожиданно из-за этих бродней стало понятно, что это не просто приключение, а что-то куда более серьезное.
Федор распорол голенища по швам.
– Иди-ка, ставь ноги.
Росин наступил на куски кожи. Федор ловко прорезал по краям дырочки, продернул в них по ремешку, выкроенному из этих же голенищ, и, загнув вверх края кожи, стянул ремешками под ступней. Ноги оказались как в коротких кожаных мешочках.
– Спасибо, Федор. Только можно ли ходить в таких… тапочках, что ли?
– Можно. Вот это болотце пройдем, кожа на ноге обомнется, удобней всякой обутки будет.
Как коралловые бусы, рассыпана по мху перезимовавшая клюква. Росин уселся возле ягод.
– Не торопись, Федор. Пока не наедимся как следует, не уйдем отсюда.
Федор тоже опустился на колени.
Мало-помалу оба исползали, очистили от ягод чуть ли не полболота.
Ду-ду-ду – застучал на взлете крыльями здоровенный бородатый глухарь.
– Ишь, рядом кормился, а мы и не приметили. – Федор проводил взглядом птицу. – Идем, нешто этой ягодой наешься, оскомину только набьешь. За болотцем опять бурелом.
– Смотри-ка, Федор, какие цветы!
В низинке, у впадающего в озеро ручейка, росли удивительно крупные незабудки.
– Ты получше в озеро гляди, в тростники. Не проглядеть бы лодку, – сказал Федор.
В мелколесье, возле ручья, вовсю заливались птицы. «Варакушка, дрозд-рябинник, северная пеночка», – узнавал по голосам Росин.
То и дело с земли, из ельничка, взлетали рябчики и садились тут же, на первое попавшееся дерево.
– Вот ведь сколько мяса, – сказал Росин. – И совсем рядом подпускают.
Он с силой швырнул обломок сука. Рябчик вспорхнул, и палка ударилась о еловые лапы.
– Он, чай, не мертвый, видит, куда палка летит.
Над головой, возбужденно переговариваясь, косяк за косяком летели гуси. Из тростника вдоль берега то и дело поднимались утки. Над яркой синью воды летели два снежно-белых лебедя.
Тростник становился все шире. Приходилось влезать на деревья, чтобы сквозь заросли просматривать воду.
…Километр за километром пробирались вдоль берега. Уже давно потеряли счет деревьям, на которые приходились влезать. А лодки все не видно.
Наконец вышли на лосиную тропу.
– Хорошо, хоть идти удобно.
– Лоси умеют тропу проложить.
Солнце клонилось к верхушкам деревьев. Все больше и больше появлялось комаров.
– Вот бы, паря, твой пузыречек, – вспомнил Федор. – Помазал малость – и не берет комар. Добрая была штука.
Комары забирались даже под одежду. Хотелось спрятаться от них куда-нибудь в траву, зарыться в мох.
Но надо было идти, искать лодку, снова и снова взбираться на деревья.
– Повремени малость, – сказал Федор, присаживаясь на валежину. – Не по моим летам вроде уж по лесинам-то лазить. Руки чего-то устали.
– Не в летах дело. Я тоже измучился, как собака.
– А может, потом передохнем? Пока не стемнело, поищем, а там и совсем на ночь остановимся, – сказал Федор, а у самого дрожали от усталости руки.
– Я уж отдыхать настроился. Ну ладно, не стоит, действительно, светлое время терять.
Федор медленно полез на пихту, а Росин отправился вдоль берега к очередному дереву.
– А, будь ты неладна!
– Ты чего там, Федор?
– Чуть не сорвался. Совсем, однако, руки не держат.
– Это от голода.
– Вода силы поотняла: столько проплыли. Да и не евши тоже.
Росин пробрался к намеченной елке и полез на нее, пробираясь меж ветками.
– Федор! Федор! Иди сюда! Лодка.
За широкой полосой прибрежных тростников, у кромки чистой воды, было хорошо видно перевернутую вверх дном лодку.
– Ты, паря, там сиди, направляй, а я полезу.
Раздевшись, Федор вошел в воду и, зябко поеживаясь, побрел к лодке, шурша раздвигаемыми тростниками.
– Полевее возьми! Левее чуть! – кричал Росин.
Глубина прибывала. По грудь… по плечи… по шею.
Подался вправо, влево – везде глубоко. Поплыл. «Вот и нашли, – подумал Росин. – Это главное. Теперь есть на чем выбраться отсюда».
Он опять отстранил мешающую смотреть еловую лапу и обмер: Федор взгромоздился на перевернутую «лодку», встал на ней во весь рост, а она не шелохнется.
– Лесина горбатая застрянула!
Ежась от холода и комаров, Федор натягивал на мокрое тело рубаху.
– Мы по тростникам рыщем, а ее, может, рыба таскает. Почем знать?
– Чего же делать будем?
– Искать, чего же. Без лодки дело худо.
Из тайги на озеро ползли сумерки.
– Готовь шалаш, – сказал Федор. – А я вон с той со сны еще обгляжу, тростник тут шибко густой.
По сплетению толстых, подмытых водой корней Федор подошел к стволу и с трудом полез вверх. Росин ломал для шалаша еловые ветки.
Вдруг что-то прошумело и тяжело ударилось рядом. Федор приглушенно вскрикнул и застонал. Росин подскочил к сосне. Под ней, скорчившись, лежал Федор. Его нога застряла между корней. «Сломал!» – догадался Росин, глядя на неестественно согнутую ниже колена ногу. Он осторожно приподнял Федора, освободил ногу из змеиного клубка корней. Выше коротких, обрезанных бродней на широкой ссадине проступали и сливались капельки крови.
Глава 6
Глава 7
Глава 8
– Все одно. Такая же мразь холодная, ползучая. Идем подальше, сладим тебе обувь.
Федор снял свои новые бродни и отрезал голенища…
Почему-то Росин только тут по-настоящему понял серьезность их положения. Неожиданно из-за этих бродней стало понятно, что это не просто приключение, а что-то куда более серьезное.
Федор распорол голенища по швам.
– Иди-ка, ставь ноги.
Росин наступил на куски кожи. Федор ловко прорезал по краям дырочки, продернул в них по ремешку, выкроенному из этих же голенищ, и, загнув вверх края кожи, стянул ремешками под ступней. Ноги оказались как в коротких кожаных мешочках.
– Спасибо, Федор. Только можно ли ходить в таких… тапочках, что ли?
– Можно. Вот это болотце пройдем, кожа на ноге обомнется, удобней всякой обутки будет.
Как коралловые бусы, рассыпана по мху перезимовавшая клюква. Росин уселся возле ягод.
– Не торопись, Федор. Пока не наедимся как следует, не уйдем отсюда.
Федор тоже опустился на колени.
Мало-помалу оба исползали, очистили от ягод чуть ли не полболота.
Ду-ду-ду – застучал на взлете крыльями здоровенный бородатый глухарь.
– Ишь, рядом кормился, а мы и не приметили. – Федор проводил взглядом птицу. – Идем, нешто этой ягодой наешься, оскомину только набьешь. За болотцем опять бурелом.
– Смотри-ка, Федор, какие цветы!
В низинке, у впадающего в озеро ручейка, росли удивительно крупные незабудки.
– Ты получше в озеро гляди, в тростники. Не проглядеть бы лодку, – сказал Федор.
В мелколесье, возле ручья, вовсю заливались птицы. «Варакушка, дрозд-рябинник, северная пеночка», – узнавал по голосам Росин.
То и дело с земли, из ельничка, взлетали рябчики и садились тут же, на первое попавшееся дерево.
– Вот ведь сколько мяса, – сказал Росин. – И совсем рядом подпускают.
Он с силой швырнул обломок сука. Рябчик вспорхнул, и палка ударилась о еловые лапы.
– Он, чай, не мертвый, видит, куда палка летит.
Над головой, возбужденно переговариваясь, косяк за косяком летели гуси. Из тростника вдоль берега то и дело поднимались утки. Над яркой синью воды летели два снежно-белых лебедя.
Тростник становился все шире. Приходилось влезать на деревья, чтобы сквозь заросли просматривать воду.
…Километр за километром пробирались вдоль берега. Уже давно потеряли счет деревьям, на которые приходились влезать. А лодки все не видно.
Наконец вышли на лосиную тропу.
– Хорошо, хоть идти удобно.
– Лоси умеют тропу проложить.
Солнце клонилось к верхушкам деревьев. Все больше и больше появлялось комаров.
– Вот бы, паря, твой пузыречек, – вспомнил Федор. – Помазал малость – и не берет комар. Добрая была штука.
Комары забирались даже под одежду. Хотелось спрятаться от них куда-нибудь в траву, зарыться в мох.
Но надо было идти, искать лодку, снова и снова взбираться на деревья.
– Повремени малость, – сказал Федор, присаживаясь на валежину. – Не по моим летам вроде уж по лесинам-то лазить. Руки чего-то устали.
– Не в летах дело. Я тоже измучился, как собака.
– А может, потом передохнем? Пока не стемнело, поищем, а там и совсем на ночь остановимся, – сказал Федор, а у самого дрожали от усталости руки.
– Я уж отдыхать настроился. Ну ладно, не стоит, действительно, светлое время терять.
Федор медленно полез на пихту, а Росин отправился вдоль берега к очередному дереву.
– А, будь ты неладна!
– Ты чего там, Федор?
– Чуть не сорвался. Совсем, однако, руки не держат.
– Это от голода.
– Вода силы поотняла: столько проплыли. Да и не евши тоже.
Росин пробрался к намеченной елке и полез на нее, пробираясь меж ветками.
– Федор! Федор! Иди сюда! Лодка.
За широкой полосой прибрежных тростников, у кромки чистой воды, было хорошо видно перевернутую вверх дном лодку.
– Ты, паря, там сиди, направляй, а я полезу.
Раздевшись, Федор вошел в воду и, зябко поеживаясь, побрел к лодке, шурша раздвигаемыми тростниками.
– Полевее возьми! Левее чуть! – кричал Росин.
Глубина прибывала. По грудь… по плечи… по шею.
Подался вправо, влево – везде глубоко. Поплыл. «Вот и нашли, – подумал Росин. – Это главное. Теперь есть на чем выбраться отсюда».
Он опять отстранил мешающую смотреть еловую лапу и обмер: Федор взгромоздился на перевернутую «лодку», встал на ней во весь рост, а она не шелохнется.
– Лесина горбатая застрянула!
Ежась от холода и комаров, Федор натягивал на мокрое тело рубаху.
– Мы по тростникам рыщем, а ее, может, рыба таскает. Почем знать?
– Чего же делать будем?
– Искать, чего же. Без лодки дело худо.
Из тайги на озеро ползли сумерки.
– Готовь шалаш, – сказал Федор. – А я вон с той со сны еще обгляжу, тростник тут шибко густой.
По сплетению толстых, подмытых водой корней Федор подошел к стволу и с трудом полез вверх. Росин ломал для шалаша еловые ветки.
Вдруг что-то прошумело и тяжело ударилось рядом. Федор приглушенно вскрикнул и застонал. Росин подскочил к сосне. Под ней, скорчившись, лежал Федор. Его нога застряла между корней. «Сломал!» – догадался Росин, глядя на неестественно согнутую ниже колена ногу. Он осторожно приподнял Федора, освободил ногу из змеиного клубка корней. Выше коротких, обрезанных бродней на широкой ссадине проступали и сливались капельки крови.
Глава 6
Рысь насторожилась. Пугающий незнакомый запах заставил ее вспрыгнуть на толстый сук кедра. Отсюда низкий утренний туман не мешал осмотреть поляну. Там, где еще вчера не было ничего, стоял шалаш, плотно укрытый еловыми лапами. Вход был загорожен елочкой и заткнут травой.
…В лучах восходящего солнца незаметно растаял туман, и так же незаметно ушла от опасного места рысь.
Лучик солнца нашел в шалаше щелку и разбудил Росина.
Федор лежал рядом. Росин посмотрел на его ногу, затянутую в наспех сделанный лубок, на двигающиеся пальцы рук. «Не то спит, не то нет. Глаза закрыты, а пальцы двигаются. Впрочем, они у него всегда двигаются, даже во сне без дела оставаться не могут».
Федор тоже открыл глаза и, нахмурившись, смотрел куда-то сквозь низкую крышу шалаша.
– Как нога?
– Терпит… Спину что-то грызет. Расшиб, видно. Попали в проруху. Пошто было тебя сговаривать? Плыли бы тем путем. Спадет вода, пока нога держит.
Федор чуть шевельнулся, и лицо стало белей бумаги.
– Что с тобой? Может, повернуть как?
– Помолчи, – спокойно ответил Федор, а руками до белизны пальцев сжал сухую траву подстилки.
«Ему нужна срочная медицинская помощь. Что же делать? – думал Росин. – Ждать, пока спохватятся и придут на помощь? Но ведь это три, минимум два месяца. А вдруг начнется гангрена?»
Тело Федор расслабилось, пальцы выпустили траву, голова упала набок.
– Принеси, паря, напиться.
Росин оттолкнул прикрывавшую вход елку, вылез из шалаша и растерянно огляделся по сторонам. «А в чем же принести? Даже шапки нет».
– Из бересты сверни, – подсказал Федор.
Росин содрал кусок бересты, свернул конусом, а чтобы не раскручивался, защемил расщепленной палкой и принес воды.
– Давай посмотрим, что с ногой, – предложил Росин.
Федор чуть заметно кивнул.
Нога посинела, распухла. Росин осторожно снял лубок, легонько протер ссадины мокрым лоскутом от майки, приложил свежий сфагновый мох.
– Теперь берестой оберни потолще, – попросил Федор. – Потом уж палками обложишь. Федор напился, отставил берестяной черпак к темно-зеленой стене шалаша. Росин обернул ногу берестой и опять накрепко затянул.
– Усну малость. Вроде бы полегчало.
– Только осторожнее, ногой не шевели. Не гипс.
Росин срезал пышную моховую кочку и положил под голову Федору.
– Пока спишь, что-нибудь на завтрак попробую раздобыть: черемши или хотя бы клюквы.
Росин прикрыл ветками вход в шалаш – поменьше будет комаров – и зашагал вдоль берега.
«Да, это, конечно, перелом. Только непонятно, – думал Росин, – одной берцовой или обеих?… Все-таки, видимо, одной. Иначе бы, наверное, нога как плеть висела…
Вроде затянул правильно…»
Впереди зашумело. В траве билась птица. Росин подбежал ближе. Это был гусь-гуменник. Когда до него оставалось шагов двадцать, он перестал биться и, волоча крыло, побежал к озеру. В другую сторону метнулся какой-то зверек. Было видно, как раздвигалась трава, где он бежал. «Кто же напал на гуменника?» Росин бросился наперерез зверьку и увидел, как тот шмыгнул в кустарник. «Горностай!» И вдруг Росин со всех ног пустился за гусем… Но птица уже добралась до воды, теперь ее не взять.
«Вот уж не к месту привычка, – досадовал Росин. – Надо бы гуся ловить, а я пустился выяснять, что за хищник. Как будто это сейчас важнее».
Гусь, тревожно вертя головой, торопливо плыл к тростнику.
«Такая добыча!» – Росин сокрушенно покачал головой.
Над тростниками вились чайки, перелетали утки, вдали точками чернели на воде нырки, над головой стая за стаей летели к северу гуси.
«Всюду дичь, а попробуй добудь хоть что-нибудь с одним вот этим ножом. Почему-то совсем не видно черемши. Она бы сейчас была кстати».
Росин вздрогнул от резкого птичьего крика. Стая чаек шарахнулась в сторону, а мимо пронеслось что-то темное и с разлету ухнуло в воду, вздыбив каскады брызг. Через секунду громадная бурая птица поднялась в воздух с крупной, извивающейся в когтях щукой. «Орлан-белохвост», – узнал Росин. Птица, подобрав лапы, прижимала к себе добычу.
Тяжело махая широкими метровыми крыльями, орлан пролетел мимо и скрылся за соснами. Росин, пробираясь по мелколесью, направился к этим соснам.
Гнездо орлана увидел сразу, как только обошел сосняк. Большущей кучей хвороста темнело оно высоко над землей на сучьях корявой сосны. Хозяев гнезда уже не было. Росин торопливо вскарабкался на дерево. Вот и гнездо. Схватился за край, из-под руки – шмыг! Чуть не сорвался, отдернул руку, а это только воробей, что устроился в гнезде орлана. Росин забрался выше – и вот она, щука. Пара большеглазых птенцов терзала ее. Один намного меньше другого, но у обоих когти – как у больших орланов. Оттолкнул птенца поменьше, схватил щуку и тут же вскрикнул от боли: второй птенец яростно вкогтился в руку. Стиснув зубы, Росин затряс рукой, пытаясь стряхнуть остервеневшего птенца. Тот орал во все горло, но не разжимал когтей. Свободной рукой Росин выхватил из гнезда сук и ткнул им в птенца. Вдруг сзади шорох крыльев. Обернулся – в лицо ударила упругая волна воздуха. Перед глазами – клюв и когти огромного орлана. Росин увернулся за ствол. Орлан взмыл вверх и снова понесся на него со страшным клекотом. В распахнутых крыльях больше двух метров. Гнев этой сильной птицы, спасающей птенцов, ужасен. Она уже пробиралась меж сучьев, стараясь вцепиться когтями в дерзкое двуногое существо. С проворством белки Росин спустился ниже и, улучив момент, махнул суком. Из орлана дождем посыпались перья. Это сразу охладило его воинственный пыл. Теперь он летел с клекотом вокруг сосны и не решался на новую атаку. Росин слез и, не бросая палки, заторопился от гнезда в глубь леса…
А там тайга жила своей обычной жизнью. Степенно покачивали верхушками старые ели, трепетали молодые листочки осин, полосатый бурундучок пробежал по прошлогодней хвое и юркнул в лапки маленькой елочки. Суетились на своих дорогах муравьи, тоненьким свистом перекликались рябчики.
У небольшого холмика возле норы затеяли возню пять шустрых остромордых лисят. Рыжий клубок вертелся перед норой, и было непонятно, чья голова, чей хвост, чьи ноги. В суматохе кто-то всерьез пустил в ход зубы, кто-то огрызнулся, схватил невинного соседа, тот – другого, клубок рассыпался – все врозь, и каждый скалил зубы.
Вдруг самый маленький испугался – к норе, и все за ним! Мелькнули хвосты, лапки – и нет лисят!.. Но тревога как будто ложная. Лисята вылезли, и каждый, не глядя на других, занялся своим делом: один, сладко зевая, щурился на солнышко, другой свернулся калачиком, а третий, склонив набок остроухую головку, с любопытством наблюдал за жужжащим шмелем. Четвертый, видно проголодавшись больше других, безуспешно старался разгрызть старую, брошенную кость.
Сидящий в стороне лисенок вскочил и, навострив уши, стал смотреть в кусты. Все, как по команде, тоже подняли головы. Кое-кто, то ли радостно, то ли виновато, замахал хвостиком. Вот все запрыгали и завизжали! Из кустов вышла лиса. В ее зубах был грузный, отливающий металлом тетерев. Она положила его, и тут же в него вцепились зубы лисят. Вдруг резкий свист!
Лиса в кусты, лисята в нору, а к брошенному тетереву подбежал Росин.
– Не делом занялся, – говорил потом Федор. – Ишь как промышлять задумал. У лисят стащил. У птиц отобрал. Прилети парой, они бы тебе глаза повыдрали.
– Сырым, что ли, есть будем? – Росин держал в руках чисто ощипанного тетерева. – Сырым придется. Что, не вкусно?
– Голод меняет вкусы.
Федор принялся неторопливо жевать сырое мясо.
– Самим промышлять надо. Тут карасей пропасть.
Наутро, лежа на спине, Федор показывал Росину, как плетется верша.
– А тут вот так прут загибай. Смекаешь?
– Ясно. Мальчишкой сам корзинки плел. Тут почти так же.
Долго сидел Росин среди вороха прутьев, вплетая их в вершу.
…Наконец нож в ножны, вершу на спину – и к озеру. Вдоль берега темно-серая полоса из погибших комаров или каких-то похожих на них насекомых. Местами эта полоса – метров четыре-пять шириной.
«Тут не то что караси – киты кормиться могут», – подумал Росин, прикидывая, куда бы поставить вершу.
Неподалеку виднелась упавшая сосна. Ствол над водой, вершина в озере, и как раз там, где в тростниках расходились круги от крупной рыбы.
С вершей на спине Росин тихонько переступал по стволу. Добрался до вершины, утопил вершу и повернул обратно.
У самого берега, в тине, зашевелился над водой плавник большого карася. Но вот черная толстая спина повернулась– карась мог уйти. Росин всем телом ухнул на него. Подняв грязное от тины лицо, быстро шарил под собой. Но карася не было. Росин встал. Отряхнул лохмотья тины, а под ногами – бульк! И перепуганный карась, лежавший рядом, метнулся в сторону. Росин за ним. Вот он! Цап! Да где там – только тина.
– Ты чего, Федор, такой хмурый? Опять нога? – спросил Росин, выжимая рубаху.
– Нет, паря, как не шевелишься, особо не болит. Нескладно получилось… Искать ведь будут. Весь Черный материк обшарят – и нету. Хлопот-то людям! А мы вон где – в другой стороне вовсе.
– Подожди, Федор, почему же в Черном материке искать будут? А письмо?
– Нет письма… Помнишь, в одном месте особливо полыхало? Так это навал сушняка возле протоки горел… А письмо, сам знаешь, с ней рядом было.
– Почему же ты мне сразу не сказал об этом?
– Кто же знал, что эдак приключится? Вернулись бы к сроку, почто и письмо нужно.
– Вот, значит, как. Никто не знает, что мы здесь! И нечего надеяться на чью-либо помощь… Нога заживет в лучшем случае месяца через два. Но ты же говорил, что спадет вода и отсюда не выбраться?!
– Верно, в ту пору и со здоровыми ногами отсюда не уйдешь… Добро бы хоть припас был. Дожили бы до той весны.
Росин опустил на землю скрученную, не выжатую до конца рубаху и сел с ней рядом. «Дела…»
Возле речки, в зарослях черемухи, вовсю распевал соловей-красношейка.
– Нет, тут оставаться нельзя. Надо во что бы то ни стало найти лодку – и назад… Положу тебя в долбленку, как-нибудь выберусь.
– Полно, вдвоем с топорами насилу прорубились… Только если одному тебе выбраться… Скажешь там… Может, самолет пришлют.
«Может быть, правда, выбраться одному? Вылетит вертолет и заберет его. Но как же он тут один? В лучшем случае доберусь недели за две. Что он будет делать? Шевельнуться не может. И есть нечего… Нет, тогда он так и останется в этом шалаше».
– Нет, Федор, одному тебе оставаться нельзя.
Федор не ответил. Он лучше Росина понимал, что означало остаться одному.
«Ну вот, Оля, и сбылись твои тревоги, – думал Росин. – Мы, кажется, действительно попали в незавидное положение. Никто не знает, где мы… А мы за сотни километров от людей, за топями, без ружей, без одежды и даже без огня… Вдруг у Федора начнется гангрена? Ведь здесь и паршивенький аппендицит смертелен».
…В лучах восходящего солнца незаметно растаял туман, и так же незаметно ушла от опасного места рысь.
Лучик солнца нашел в шалаше щелку и разбудил Росина.
Федор лежал рядом. Росин посмотрел на его ногу, затянутую в наспех сделанный лубок, на двигающиеся пальцы рук. «Не то спит, не то нет. Глаза закрыты, а пальцы двигаются. Впрочем, они у него всегда двигаются, даже во сне без дела оставаться не могут».
Федор тоже открыл глаза и, нахмурившись, смотрел куда-то сквозь низкую крышу шалаша.
– Как нога?
– Терпит… Спину что-то грызет. Расшиб, видно. Попали в проруху. Пошто было тебя сговаривать? Плыли бы тем путем. Спадет вода, пока нога держит.
Федор чуть шевельнулся, и лицо стало белей бумаги.
– Что с тобой? Может, повернуть как?
– Помолчи, – спокойно ответил Федор, а руками до белизны пальцев сжал сухую траву подстилки.
«Ему нужна срочная медицинская помощь. Что же делать? – думал Росин. – Ждать, пока спохватятся и придут на помощь? Но ведь это три, минимум два месяца. А вдруг начнется гангрена?»
Тело Федор расслабилось, пальцы выпустили траву, голова упала набок.
– Принеси, паря, напиться.
Росин оттолкнул прикрывавшую вход елку, вылез из шалаша и растерянно огляделся по сторонам. «А в чем же принести? Даже шапки нет».
– Из бересты сверни, – подсказал Федор.
Росин содрал кусок бересты, свернул конусом, а чтобы не раскручивался, защемил расщепленной палкой и принес воды.
– Давай посмотрим, что с ногой, – предложил Росин.
Федор чуть заметно кивнул.
Нога посинела, распухла. Росин осторожно снял лубок, легонько протер ссадины мокрым лоскутом от майки, приложил свежий сфагновый мох.
– Теперь берестой оберни потолще, – попросил Федор. – Потом уж палками обложишь. Федор напился, отставил берестяной черпак к темно-зеленой стене шалаша. Росин обернул ногу берестой и опять накрепко затянул.
– Усну малость. Вроде бы полегчало.
– Только осторожнее, ногой не шевели. Не гипс.
Росин срезал пышную моховую кочку и положил под голову Федору.
– Пока спишь, что-нибудь на завтрак попробую раздобыть: черемши или хотя бы клюквы.
Росин прикрыл ветками вход в шалаш – поменьше будет комаров – и зашагал вдоль берега.
«Да, это, конечно, перелом. Только непонятно, – думал Росин, – одной берцовой или обеих?… Все-таки, видимо, одной. Иначе бы, наверное, нога как плеть висела…
Вроде затянул правильно…»
Впереди зашумело. В траве билась птица. Росин подбежал ближе. Это был гусь-гуменник. Когда до него оставалось шагов двадцать, он перестал биться и, волоча крыло, побежал к озеру. В другую сторону метнулся какой-то зверек. Было видно, как раздвигалась трава, где он бежал. «Кто же напал на гуменника?» Росин бросился наперерез зверьку и увидел, как тот шмыгнул в кустарник. «Горностай!» И вдруг Росин со всех ног пустился за гусем… Но птица уже добралась до воды, теперь ее не взять.
«Вот уж не к месту привычка, – досадовал Росин. – Надо бы гуся ловить, а я пустился выяснять, что за хищник. Как будто это сейчас важнее».
Гусь, тревожно вертя головой, торопливо плыл к тростнику.
«Такая добыча!» – Росин сокрушенно покачал головой.
Над тростниками вились чайки, перелетали утки, вдали точками чернели на воде нырки, над головой стая за стаей летели к северу гуси.
«Всюду дичь, а попробуй добудь хоть что-нибудь с одним вот этим ножом. Почему-то совсем не видно черемши. Она бы сейчас была кстати».
Росин вздрогнул от резкого птичьего крика. Стая чаек шарахнулась в сторону, а мимо пронеслось что-то темное и с разлету ухнуло в воду, вздыбив каскады брызг. Через секунду громадная бурая птица поднялась в воздух с крупной, извивающейся в когтях щукой. «Орлан-белохвост», – узнал Росин. Птица, подобрав лапы, прижимала к себе добычу.
Тяжело махая широкими метровыми крыльями, орлан пролетел мимо и скрылся за соснами. Росин, пробираясь по мелколесью, направился к этим соснам.
Гнездо орлана увидел сразу, как только обошел сосняк. Большущей кучей хвороста темнело оно высоко над землей на сучьях корявой сосны. Хозяев гнезда уже не было. Росин торопливо вскарабкался на дерево. Вот и гнездо. Схватился за край, из-под руки – шмыг! Чуть не сорвался, отдернул руку, а это только воробей, что устроился в гнезде орлана. Росин забрался выше – и вот она, щука. Пара большеглазых птенцов терзала ее. Один намного меньше другого, но у обоих когти – как у больших орланов. Оттолкнул птенца поменьше, схватил щуку и тут же вскрикнул от боли: второй птенец яростно вкогтился в руку. Стиснув зубы, Росин затряс рукой, пытаясь стряхнуть остервеневшего птенца. Тот орал во все горло, но не разжимал когтей. Свободной рукой Росин выхватил из гнезда сук и ткнул им в птенца. Вдруг сзади шорох крыльев. Обернулся – в лицо ударила упругая волна воздуха. Перед глазами – клюв и когти огромного орлана. Росин увернулся за ствол. Орлан взмыл вверх и снова понесся на него со страшным клекотом. В распахнутых крыльях больше двух метров. Гнев этой сильной птицы, спасающей птенцов, ужасен. Она уже пробиралась меж сучьев, стараясь вцепиться когтями в дерзкое двуногое существо. С проворством белки Росин спустился ниже и, улучив момент, махнул суком. Из орлана дождем посыпались перья. Это сразу охладило его воинственный пыл. Теперь он летел с клекотом вокруг сосны и не решался на новую атаку. Росин слез и, не бросая палки, заторопился от гнезда в глубь леса…
А там тайга жила своей обычной жизнью. Степенно покачивали верхушками старые ели, трепетали молодые листочки осин, полосатый бурундучок пробежал по прошлогодней хвое и юркнул в лапки маленькой елочки. Суетились на своих дорогах муравьи, тоненьким свистом перекликались рябчики.
У небольшого холмика возле норы затеяли возню пять шустрых остромордых лисят. Рыжий клубок вертелся перед норой, и было непонятно, чья голова, чей хвост, чьи ноги. В суматохе кто-то всерьез пустил в ход зубы, кто-то огрызнулся, схватил невинного соседа, тот – другого, клубок рассыпался – все врозь, и каждый скалил зубы.
Вдруг самый маленький испугался – к норе, и все за ним! Мелькнули хвосты, лапки – и нет лисят!.. Но тревога как будто ложная. Лисята вылезли, и каждый, не глядя на других, занялся своим делом: один, сладко зевая, щурился на солнышко, другой свернулся калачиком, а третий, склонив набок остроухую головку, с любопытством наблюдал за жужжащим шмелем. Четвертый, видно проголодавшись больше других, безуспешно старался разгрызть старую, брошенную кость.
Сидящий в стороне лисенок вскочил и, навострив уши, стал смотреть в кусты. Все, как по команде, тоже подняли головы. Кое-кто, то ли радостно, то ли виновато, замахал хвостиком. Вот все запрыгали и завизжали! Из кустов вышла лиса. В ее зубах был грузный, отливающий металлом тетерев. Она положила его, и тут же в него вцепились зубы лисят. Вдруг резкий свист!
Лиса в кусты, лисята в нору, а к брошенному тетереву подбежал Росин.
– Не делом занялся, – говорил потом Федор. – Ишь как промышлять задумал. У лисят стащил. У птиц отобрал. Прилети парой, они бы тебе глаза повыдрали.
– Сырым, что ли, есть будем? – Росин держал в руках чисто ощипанного тетерева. – Сырым придется. Что, не вкусно?
– Голод меняет вкусы.
Федор принялся неторопливо жевать сырое мясо.
– Самим промышлять надо. Тут карасей пропасть.
Наутро, лежа на спине, Федор показывал Росину, как плетется верша.
– А тут вот так прут загибай. Смекаешь?
– Ясно. Мальчишкой сам корзинки плел. Тут почти так же.
Долго сидел Росин среди вороха прутьев, вплетая их в вершу.
…Наконец нож в ножны, вершу на спину – и к озеру. Вдоль берега темно-серая полоса из погибших комаров или каких-то похожих на них насекомых. Местами эта полоса – метров четыре-пять шириной.
«Тут не то что караси – киты кормиться могут», – подумал Росин, прикидывая, куда бы поставить вершу.
Неподалеку виднелась упавшая сосна. Ствол над водой, вершина в озере, и как раз там, где в тростниках расходились круги от крупной рыбы.
С вершей на спине Росин тихонько переступал по стволу. Добрался до вершины, утопил вершу и повернул обратно.
У самого берега, в тине, зашевелился над водой плавник большого карася. Но вот черная толстая спина повернулась– карась мог уйти. Росин всем телом ухнул на него. Подняв грязное от тины лицо, быстро шарил под собой. Но карася не было. Росин встал. Отряхнул лохмотья тины, а под ногами – бульк! И перепуганный карась, лежавший рядом, метнулся в сторону. Росин за ним. Вот он! Цап! Да где там – только тина.
– Ты чего, Федор, такой хмурый? Опять нога? – спросил Росин, выжимая рубаху.
– Нет, паря, как не шевелишься, особо не болит. Нескладно получилось… Искать ведь будут. Весь Черный материк обшарят – и нету. Хлопот-то людям! А мы вон где – в другой стороне вовсе.
– Подожди, Федор, почему же в Черном материке искать будут? А письмо?
– Нет письма… Помнишь, в одном месте особливо полыхало? Так это навал сушняка возле протоки горел… А письмо, сам знаешь, с ней рядом было.
– Почему же ты мне сразу не сказал об этом?
– Кто же знал, что эдак приключится? Вернулись бы к сроку, почто и письмо нужно.
– Вот, значит, как. Никто не знает, что мы здесь! И нечего надеяться на чью-либо помощь… Нога заживет в лучшем случае месяца через два. Но ты же говорил, что спадет вода и отсюда не выбраться?!
– Верно, в ту пору и со здоровыми ногами отсюда не уйдешь… Добро бы хоть припас был. Дожили бы до той весны.
Росин опустил на землю скрученную, не выжатую до конца рубаху и сел с ней рядом. «Дела…»
Возле речки, в зарослях черемухи, вовсю распевал соловей-красношейка.
– Нет, тут оставаться нельзя. Надо во что бы то ни стало найти лодку – и назад… Положу тебя в долбленку, как-нибудь выберусь.
– Полно, вдвоем с топорами насилу прорубились… Только если одному тебе выбраться… Скажешь там… Может, самолет пришлют.
«Может быть, правда, выбраться одному? Вылетит вертолет и заберет его. Но как же он тут один? В лучшем случае доберусь недели за две. Что он будет делать? Шевельнуться не может. И есть нечего… Нет, тогда он так и останется в этом шалаше».
– Нет, Федор, одному тебе оставаться нельзя.
Федор не ответил. Он лучше Росина понимал, что означало остаться одному.
«Ну вот, Оля, и сбылись твои тревоги, – думал Росин. – Мы, кажется, действительно попали в незавидное положение. Никто не знает, где мы… А мы за сотни километров от людей, за топями, без ружей, без одежды и даже без огня… Вдруг у Федора начнется гангрена? Ведь здесь и паршивенький аппендицит смертелен».
Глава 7
Ветерок сдувал с елок зеленый туман. Все тихие затоны озера припудрила пыльца цветущих елок. В тайге сильно пахнет еловая пыльца. Сколько Вадим ни бывал в экспедициях, каждый раз, вновь попадая в тайгу, он не переставал дивиться этим не знающим границ дебрям, этим рекам, с тысячными стаями дикий гусей на плесах, этим бесчисленным, кишащим рыбой озерам. Сравнивать все это с какими-нибудь лесами или озерами в обжитых местах – все равно что сравнивать перевернувшую лодку щуку с каким-нибудь несчастным пескарем. Почто на лесину лазил?
– Смотрел, не дымит ли где. Чем черт не шутит. Вот бы и огонь… Знаешь, Федор, посмотрел сейчас сверху: ни конца, ни края тайге. Кажется, и не выбраться отсюда.
– Выберемся. Руки только не опускай. Никто не при– вез сюда, сами пришли. Сами и выйдем.
– Как у тебя нога?
– Да вроде бы ничего.
– Давай посмотрим.
– Опять тревожить?
– Шины снимать не будем. Может, так что увижу.
В местах, которые можно было осмотреть, нога выглядела нормально. «Кажется, все в порядке, – думал Росин. – Если бы началась гангрена, пора бы появиться каким-то признакам, хотя бы красноте, что ли… и чувствует себя он нормально».
– Вроде все хорошо, Федор.
Федор не ответил. «Чего уж хорошего – сломана нога».Росин подошел к ямке, сдвинул траву. Под ней лежали пойманные вершей крупные, как лапти, бронзовые караси.
– Не могу больше есть сырую рыбу.
– И у меня, однако, душа не принимает.
– А есть – жуть охота. Надо как-то добыть огонь. Может, из кремня высечь?
– Фитиль нужен. Или трут. А их без огня не сготовишь.
– А может, трением попробовать?… Как-то пытался в школе – не вышло. Может, силенки маловато было?… Попробую! Ведь добывают же индейцы.
Возле шалаша вырос ворох сухого хвороста. Появилась натеребленная тончайшими полосками береста. В дупле добыты сухие гнилушки, которые, казалось, затлеют от малейшей искры.
Росин взял пару палок, сел поудобнее и принялся вначале медленно, потом быстрее и быстрее тереть их одну о другую.
Федор приподнялся на локтях, ожидая, что будет… Палки залоснились. На лице заблестели капельки пота. Дыхание участилось. Двигая руками, Росин как можно сильнее прижимал палку к палке. При каждом движении с лица срывались капельки пота.
Федор приподнялся повыше.
– Кажется, паленым пахнуло?
Росин кивнул и из последних сил продолжал тереть залоснившиеся палки. Руки двигались неуверенно, рывками. Наконец они бессильно опустились… А когда вновь приобрели способность двигаться, Росин встал и с силой отшвырнул палки.
– Больше того, что сделал сейчас, мне не сделать.
– Не похоже, что этак огонь добыть можно. Горящее полено три – огонь сотрешь, а ты хошь, чтобы загорелось. Видно, иначе как прилаживаются.
– Да, пожалуй.
Росин побрел к озеру. Смыл пот, утерся рукавом.
– Стяпай-ка вон ту березку, – кивнул Федор на небольшое, роста в два, деревце. – Полотенце сделаю.
– Полотенце?
– Давай, давай березку. Сучья обруби, кору обчисти.
Лежа Федор соскабливал с березки тончайшие, но длинные стружки, похожие на спутанные ленточки идеально белой материи и ничуть не похожие на древесину.
– У хантов по сю пору эти стружки в ходу. Лишних тряпок на промысел не носят. И лицо ими утирают, и посуду, и патроны этой же строганиной запыживают.
Из-под ножа, ленточка за ленточкой, набрался большой белый комок. Росин приложил комок к лицу.
– А ведь правда утираться можно. Ни за что не скажешь, что древесина! Удивительно: березовое полотенце!
Откладывая березовый кол, Федор вдруг побледнел.
– Опять ногу подвернул?
Федор чуть заметно кивнул.
– Слушай-ка, а если тебя в лодку и волоком через завалы, пока вода держится? – несмело предложил Росин, комкая полотенце.
– Пустое. Сам дорогу видел. Да и лодка – где она? Искать надо, без нее и в другую весну не уйдешь.
…Из трех сухостоин Росин связал узкий длинный плот.
– Ты долбленку и по озеру посматривай, не только по тростникам, – наставлял Федор. – Может, мотается где.
– Хорошо, везде смотреть буду.
Росин оттолкнулся шестом. Плот медленно развернулся и поплыл вдоль берега.
Изредка, с надрывным кряканьем, вылетали из тростников утки… Солнце и сверкающая рябь мешали смотреть. Шест вяз в иле. Местами полоса тростников была так широка, что приходилось забираться в нее. Подминая тростники, плот оставлял за собой дорогу. С лица Вадима капал пот… Поплескав водой в лицо, он опять брался за шест, и снова монотонно хлюпала в бревна вода.
«Пора, пожалуй, и отдохнуть, – решил Росин и направил плот в разрыв в тростниках. – Тут до самого берега чисто – легко причалить».
Росин приколол плот шестом, перешел поляну и с удовольствием улегся в тени, раскинув натруженные руки…
Но блаженство было недолгим. Появились комары. Росин поднялся и замер: на поляну выкатился медвежонок. Сам меньше собаки, а держался смело. Без опаски подбежал к плоту, понюхал и принялся лакать воду.
«Здесь можно попасть в неприятную историю. – Росин озирался по сторонам. – Появится мамаша… Тут оставаться нельзя. Этот несмышленыш может заметить и затеять игру. Тогда вовсе несдобровать».
С опаской оглядываясь, Росин побежал к плоту. Увидев человека, медвежонок перестал лакать, склонил голову набок.
«Все! Вот он, плот. Теперь наверняка отчалю… А что, если?…»
Росин схватил медвежонка за шиворот. Малыш, обиженный таким обращением, взвыл что есть мочи. Росин оттолкнул плот. На поляну выскочила медведица. От резких, сильных толчков плот оседал в воду, шест гнулся в дугу, вот-вот сломается. Но медведица плыла быстрее. Медвежонок широко расставил лапы и скулил, боясь свалиться с плота. Разъяренная медведица, прижав уши, настигала. Росин отшвырнул ногой медвежонка – пусть забирает! Но тот, вместо того чтобы плыть к маме, карабкался на плот. Мохнатая фурия рядом! Росин бросил шест – и с головой в воду! Медведица ткнула мордой медвежонка и повернула к берегу. Малыш, вовсю работая лапами, торопился за ней.
Звери выбрались на берег, отряхнулись. Медвежонок, получив для порядка затрещину, припустил с поляны. За ним вразвалку пошла мамаша.
Росин взобрался на плот и принялся стаскивать мокрую рубаху. Медведица оглянулась и, увидев его с поднятыми руками да еще с рубахой на голове, как-то по-своему поняла этот жест и злобно рявкнула. Росин чуть не упал, схватил шест и заторопился подальше от берега, поглядывая на медведицу.
Долог день перед белыми ночами. Но и его только-только хватило, чтобы до темноты вернуться к шалашу.
Федор неподвижно сидел у шалаша. Сидел прямо и прямо держал голову, но глаза были закрыты – он спал. Видимо, нашел положение, при котором притупилась боль в спине. Поза для сна, конечно, была неудобной.
– А я поджидал: в лодке приплывешь, – разочарованно сказал он.
– Нет. Весло вот нашел, а лодки в тростниках нету.
– Неужто все по озеру ее таскает?
– Не видел.
– В ту вон траву не утянула ли? Видишь, по правую руку?
– Был там. Нету.
– Вот напасть. Может, под воду уволокла? Вокруг коряги какой лесу замотала. Силы у нее хватит.
– Ты ел чего?
– Карася жевал. Давай и ты поешь. Росин махнул рукой:
– Давай лучше спать.
…Всю ночь стоял непрерывный, нудный писк комаров. Голову приходилось прятать в сено. Вокруг непроглядная мгла. Шуршали в листьях и траве мыши, лазали в рыхлой подстилке, ворошили сено под ухом.
– В рот заберутся, – ворчал Росин и стучал кулаком по подстилке.
Мыши стихали. Опять совал голову в сено. Душно, пыльно, осока царапала лицо, но зато не было комаров.
Не успел Росин как следует заснуть, крепкие пальцы сжали плечо.
– Где вата?! Ты выбросил ее?! Она была…
– Лежи, лежи, Федор, ты что? – принялся успокаивать Росин. – Какая вата? Ложись, ложись на место.
– Да очнись ты! – рассердился Федор.
– Что с тобой? Я думал, ты бредишь.
– Надо вату. Когда искал спички в твоих штанах, в заднем кармане была.
– Откуда она там?… А пожалуй, верно, есть. Как-то проявитель фильтровал. Да зачем она тебе?
– Как огонь добыть, припомнил!
– Смотрел, не дымит ли где. Чем черт не шутит. Вот бы и огонь… Знаешь, Федор, посмотрел сейчас сверху: ни конца, ни края тайге. Кажется, и не выбраться отсюда.
– Выберемся. Руки только не опускай. Никто не при– вез сюда, сами пришли. Сами и выйдем.
– Как у тебя нога?
– Да вроде бы ничего.
– Давай посмотрим.
– Опять тревожить?
– Шины снимать не будем. Может, так что увижу.
В местах, которые можно было осмотреть, нога выглядела нормально. «Кажется, все в порядке, – думал Росин. – Если бы началась гангрена, пора бы появиться каким-то признакам, хотя бы красноте, что ли… и чувствует себя он нормально».
– Вроде все хорошо, Федор.
Федор не ответил. «Чего уж хорошего – сломана нога».Росин подошел к ямке, сдвинул траву. Под ней лежали пойманные вершей крупные, как лапти, бронзовые караси.
– Не могу больше есть сырую рыбу.
– И у меня, однако, душа не принимает.
– А есть – жуть охота. Надо как-то добыть огонь. Может, из кремня высечь?
– Фитиль нужен. Или трут. А их без огня не сготовишь.
– А может, трением попробовать?… Как-то пытался в школе – не вышло. Может, силенки маловато было?… Попробую! Ведь добывают же индейцы.
Возле шалаша вырос ворох сухого хвороста. Появилась натеребленная тончайшими полосками береста. В дупле добыты сухие гнилушки, которые, казалось, затлеют от малейшей искры.
Росин взял пару палок, сел поудобнее и принялся вначале медленно, потом быстрее и быстрее тереть их одну о другую.
Федор приподнялся на локтях, ожидая, что будет… Палки залоснились. На лице заблестели капельки пота. Дыхание участилось. Двигая руками, Росин как можно сильнее прижимал палку к палке. При каждом движении с лица срывались капельки пота.
Федор приподнялся повыше.
– Кажется, паленым пахнуло?
Росин кивнул и из последних сил продолжал тереть залоснившиеся палки. Руки двигались неуверенно, рывками. Наконец они бессильно опустились… А когда вновь приобрели способность двигаться, Росин встал и с силой отшвырнул палки.
– Больше того, что сделал сейчас, мне не сделать.
– Не похоже, что этак огонь добыть можно. Горящее полено три – огонь сотрешь, а ты хошь, чтобы загорелось. Видно, иначе как прилаживаются.
– Да, пожалуй.
Росин побрел к озеру. Смыл пот, утерся рукавом.
– Стяпай-ка вон ту березку, – кивнул Федор на небольшое, роста в два, деревце. – Полотенце сделаю.
– Полотенце?
– Давай, давай березку. Сучья обруби, кору обчисти.
Лежа Федор соскабливал с березки тончайшие, но длинные стружки, похожие на спутанные ленточки идеально белой материи и ничуть не похожие на древесину.
– У хантов по сю пору эти стружки в ходу. Лишних тряпок на промысел не носят. И лицо ими утирают, и посуду, и патроны этой же строганиной запыживают.
Из-под ножа, ленточка за ленточкой, набрался большой белый комок. Росин приложил комок к лицу.
– А ведь правда утираться можно. Ни за что не скажешь, что древесина! Удивительно: березовое полотенце!
Откладывая березовый кол, Федор вдруг побледнел.
– Опять ногу подвернул?
Федор чуть заметно кивнул.
– Слушай-ка, а если тебя в лодку и волоком через завалы, пока вода держится? – несмело предложил Росин, комкая полотенце.
– Пустое. Сам дорогу видел. Да и лодка – где она? Искать надо, без нее и в другую весну не уйдешь.
…Из трех сухостоин Росин связал узкий длинный плот.
– Ты долбленку и по озеру посматривай, не только по тростникам, – наставлял Федор. – Может, мотается где.
– Хорошо, везде смотреть буду.
Росин оттолкнулся шестом. Плот медленно развернулся и поплыл вдоль берега.
Изредка, с надрывным кряканьем, вылетали из тростников утки… Солнце и сверкающая рябь мешали смотреть. Шест вяз в иле. Местами полоса тростников была так широка, что приходилось забираться в нее. Подминая тростники, плот оставлял за собой дорогу. С лица Вадима капал пот… Поплескав водой в лицо, он опять брался за шест, и снова монотонно хлюпала в бревна вода.
«Пора, пожалуй, и отдохнуть, – решил Росин и направил плот в разрыв в тростниках. – Тут до самого берега чисто – легко причалить».
Росин приколол плот шестом, перешел поляну и с удовольствием улегся в тени, раскинув натруженные руки…
Но блаженство было недолгим. Появились комары. Росин поднялся и замер: на поляну выкатился медвежонок. Сам меньше собаки, а держался смело. Без опаски подбежал к плоту, понюхал и принялся лакать воду.
«Здесь можно попасть в неприятную историю. – Росин озирался по сторонам. – Появится мамаша… Тут оставаться нельзя. Этот несмышленыш может заметить и затеять игру. Тогда вовсе несдобровать».
С опаской оглядываясь, Росин побежал к плоту. Увидев человека, медвежонок перестал лакать, склонил голову набок.
«Все! Вот он, плот. Теперь наверняка отчалю… А что, если?…»
Росин схватил медвежонка за шиворот. Малыш, обиженный таким обращением, взвыл что есть мочи. Росин оттолкнул плот. На поляну выскочила медведица. От резких, сильных толчков плот оседал в воду, шест гнулся в дугу, вот-вот сломается. Но медведица плыла быстрее. Медвежонок широко расставил лапы и скулил, боясь свалиться с плота. Разъяренная медведица, прижав уши, настигала. Росин отшвырнул ногой медвежонка – пусть забирает! Но тот, вместо того чтобы плыть к маме, карабкался на плот. Мохнатая фурия рядом! Росин бросил шест – и с головой в воду! Медведица ткнула мордой медвежонка и повернула к берегу. Малыш, вовсю работая лапами, торопился за ней.
Звери выбрались на берег, отряхнулись. Медвежонок, получив для порядка затрещину, припустил с поляны. За ним вразвалку пошла мамаша.
Росин взобрался на плот и принялся стаскивать мокрую рубаху. Медведица оглянулась и, увидев его с поднятыми руками да еще с рубахой на голове, как-то по-своему поняла этот жест и злобно рявкнула. Росин чуть не упал, схватил шест и заторопился подальше от берега, поглядывая на медведицу.
Долог день перед белыми ночами. Но и его только-только хватило, чтобы до темноты вернуться к шалашу.
Федор неподвижно сидел у шалаша. Сидел прямо и прямо держал голову, но глаза были закрыты – он спал. Видимо, нашел положение, при котором притупилась боль в спине. Поза для сна, конечно, была неудобной.
– А я поджидал: в лодке приплывешь, – разочарованно сказал он.
– Нет. Весло вот нашел, а лодки в тростниках нету.
– Неужто все по озеру ее таскает?
– Не видел.
– В ту вон траву не утянула ли? Видишь, по правую руку?
– Был там. Нету.
– Вот напасть. Может, под воду уволокла? Вокруг коряги какой лесу замотала. Силы у нее хватит.
– Ты ел чего?
– Карася жевал. Давай и ты поешь. Росин махнул рукой:
– Давай лучше спать.
…Всю ночь стоял непрерывный, нудный писк комаров. Голову приходилось прятать в сено. Вокруг непроглядная мгла. Шуршали в листьях и траве мыши, лазали в рыхлой подстилке, ворошили сено под ухом.
– В рот заберутся, – ворчал Росин и стучал кулаком по подстилке.
Мыши стихали. Опять совал голову в сено. Душно, пыльно, осока царапала лицо, но зато не было комаров.
Не успел Росин как следует заснуть, крепкие пальцы сжали плечо.
– Где вата?! Ты выбросил ее?! Она была…
– Лежи, лежи, Федор, ты что? – принялся успокаивать Росин. – Какая вата? Ложись, ложись на место.
– Да очнись ты! – рассердился Федор.
– Что с тобой? Я думал, ты бредишь.
– Надо вату. Когда искал спички в твоих штанах, в заднем кармане была.
– Откуда она там?… А пожалуй, верно, есть. Как-то проявитель фильтровал. Да зачем она тебе?
– Как огонь добыть, припомнил!
Глава 8
Бесшумно летящая болотная сова резко шарахнулась в сторону. Из шалаша, поеживаясь от утреннего холода, вылез Росин и чуть свет отправился в тайгу.
Когда солнце поднялось над вершинами и лежащий на озере туман оторвался от воды, Росин вернулся с парой коротких досок, выстроганных ножом из найденных в буреломе щеп.
– Теперь все есть. Повременим, покуда роса пообсохнет, и попытаем… Давай-ка бересту помельче натеребим, чтобы как паутинки, как порох.
– Куда же еще? И так уж мелко.
– Не ленись. Не загорится – всё. Ваты только на раз.
Поднялся и растаял туман над озером… Мало-помалу подсохла роса…
Федор оторвал от ваты примерно треть и чуть поплевал на нее.
– Без этого нельзя. Надо, чтобы плотнее скаталась, – пояснил он, скатывая клочок ладонями.
Скатал, завернул в оставшуюся вату и опять осторожно скатал.
– А я, паря, лежу и вспомнил: маленьким был, мужики у нас – спичек нету, а они прикуривали… На, бери.
Когда солнце поднялось над вершинами и лежащий на озере туман оторвался от воды, Росин вернулся с парой коротких досок, выстроганных ножом из найденных в буреломе щеп.
– Теперь все есть. Повременим, покуда роса пообсохнет, и попытаем… Давай-ка бересту помельче натеребим, чтобы как паутинки, как порох.
– Куда же еще? И так уж мелко.
– Не ленись. Не загорится – всё. Ваты только на раз.
Поднялся и растаял туман над озером… Мало-помалу подсохла роса…
Федор оторвал от ваты примерно треть и чуть поплевал на нее.
– Без этого нельзя. Надо, чтобы плотнее скаталась, – пояснил он, скатывая клочок ладонями.
Скатал, завернул в оставшуюся вату и опять осторожно скатал.
– А я, паря, лежу и вспомнил: маленьким был, мужики у нас – спичек нету, а они прикуривали… На, бери.