Анатолий Севастьянов
 
Дикий урман

Глава 1

   Река текла без солнца. Текла не в берегах, а в стенах дикого, нетронутого леса. Громадные кедры уходили ввысь, и только где-то там, над ними, светлело небо… А тут, внизу, сплетались корни, чернели вывороты, стоял сумрак…
   Только на плесах прорывалось солнце. Оно высвечивало дикую мощь и красоту тайги с ее обросшими лишайником стволами, с зеленым бархатом валежин, с провалами настороженной мглы.
   Небольшой катерок «Волна» третьи сутки пробирался вверх по таежному притоку Оби.
   На палубу поднялся моторист.
   – Тайга-то какая! Во лесок-то! Как путешествие, Росин? – сказал он, вытирая концами руки, единственному пассажиру – молодому человеку лет двадцати шести – двадцати семи.
   – Это не путешествие. Путешествие – когда сам идешь, а не везут тебя. Кстати, скоро меня привезете?
   – Завтра к вечеру дай Бог добраться. Уж пятьдесят километров, как река считается несудоходной. А нам еще плыть да плыть. Ну ничего, теперь доберешься. Главное, на катер попал. А то ведь он в Тарьёган за всю навигацию только два раза ходит. Сейчас вот – в мае – да раз осенью.
   Резкий толчок! Моторист чуть не свалился за борт и тут же юркнул вниз, в машинное отделение.
   – Мель! Давай назад! – закричали у штурвала.
   – Назад не идет.
   – Ладно, стой. Подмывать будем.
   Началась какая-то хитрая операция: подмыв мели струей от винта. Корма чуть влево, чуть вправо, чуть влево, чуть вправо, и так с полчаса. Но вот катер дрогнул и отошел назад.
   – Хорош! Давай на нос!
   Теперь катерок едва подавался вперед, а с носа длинной палкой щупали дно.
   «Долгая песня», – решил Росин и отправился в каюту «мучить» английский – самую опасную мель на пути в аспирантуру.
   И еще садились на мели, попали под винт коряги, но на следующий день «Волна» все же добралась до места.
   Росин с набитым до отказа рюкзаком и ружьем в чехле вышел на берег.
   «Вот он какой, Тарьёган!»
   Деревушку со всех сторон обступила тайга, прижала к реке, будто собиралась столкнуть под берег.
   Прочно стояли дома. У каждого – лабаз на четырех столбах; собаки – по две, по три; в угоду старому хантыйскому обычаю – медвежьи черепа на кольях.
   К катеру, как на пожар, высыпала вся деревня. Русских несколько человек, все население – ханты. Одежда вроде длинных рубах, подпоясанных сыромятными ремешками. У женщин и ребят расшита бисером. У всех на поясах ножи в деревянных ножнах. Даже у девочки лет трех миниатюрный ножик. По стертым ручкам видно: ножи тут – повседневное орудие труда.
   Росина окружили и в упор рассматривали хантыйские ребятишки.
   – Где мне найти председателя? – спросил он.
   Самый старший, не отвечая, повернулся и что-то закричал по-хантыйски. Из толпы у катера вышел молодой хант и направился к Росину.
   – Я председатель.
   Он, пожалуй, дольше учился в школе, чем занимался промыслом, но уже председатель промыслового колхоза.
   – Вадим Росин, охотовед. Прибыл к вам обследовать места под выпуск баргузинских соболей.
   Вечером в правлении проходило собрание.
   Сизоватый табачный дым плыл из открытой двери, а в самом доме все сине. Занавески на окнах давно уже пожелтели от никотина.
   На скамейках степенно расселись ханты-старики. Кто помоложе, стояли вдоль стен, теснились в проходах. Тут собрались все охотники деревни. Среди хантов было несколько русских.
   Говорил председатель. Росин не понимал по-хантыйски ни слова.
   Председатель кончил.
   – Русским я сам объясню, – поднялся было Росин.
   Все засмеялись.
   – Не надо, – председатель тоже смеялся, – они по-нашему лучше нас говорят. Так куда посоветуем пойти охотоведу? – обратился он к старикам.
   – Думать надо, – ответил один из хантов.
   Трубки задымили гуще. Все молчали… Потом начали переговариваться, видимо советуясь друг с другом. Заспорили, зашумели, и вместе с ними председатель.
   Но вот утихли. Только два старых ханта продолжали говорить.
   Наконец все одобрительно закивали.
   – Они предлагают, – перевел председатель, – осмотреть два места: Дикий урман и Черный материк.
   – О чем же они спорили?
   – Что лучше: урман или материк.
   – Однако Дикий урман лучше подойдет, – подал голос до этого молчавший промысловик.
   – Не лучше! – по-русски возразил старик и тут же по-хантыйски начал что-то возбужденно доказывать.
   И снова общий спор…
   – Ну вот, решили: Черный материк, – объявил наконец председатель.
   – Что же, вы лучше знаете свои места. Пойду в Черный материк. А теперь помогите найти проводника, – попросил Росин.
   – Яким те места хорошо знал… – вздохнул председатель. – Утонул.
   – Пошто покойников поминать? Вон Федор отведет! – крикнули из угла. – Что, хуже Якима тайгу знает?
   – Федор подойдет, – согласился председатель. – Как, Федор, отведешь в Черный материк?
   – Однако можно, – отозвался один из русских, среднего роста мужчина лет пятидесяти.
   – Вот и ладно… Пускай охотовед у тебя пока и остановится.
   После собрания Федор повел Росина к себе.
   – А как вас по отчеству? – спросил Росин.
   – Почто по отчеству? Зови, однако, по-простому: Федор.
   Шли через всю деревню.
   Нигде ни одного замка: не понимают, зачем запирать двери.
   – Вот и наша изба.
   Изба была не ниже обычных деревенских изб, а срублена всего лишь из семи венцов.
   Навстречу Федору выбежал громадный темно-бурый пес.
   – Первый раз вижу такую лайку, – удивился Росин. – И окрас необычный.
   – Ладный пес. И по белке идет, и зверя остановит. А окрас, верно, один такой и есть в округе. Не лезь, Юган. Пошел на место! – Федор столкнул с груди собачьи лапы.
   Вадим Росин вошел в дом. Бревенчатые стены, добротный самодельный стол, скамейки, кровать с цветным лоскутным одеялом. Почти в полдома печь. На ней связка лука. В углу ушат с водой, ухваты. У двери вместо веника глухариное крыло.
   – Здравствуйте!
   Из-за дощатой переборки вышла средних лет женщина.
   – Проходите, что же вы у порога-то стали, – пригласила она, повязывая платок, – не часто гости такие бывают.
   Росин вытер о медвежью шкуру ноги, поставил рюкзак и прошел в передний угол.
   – Приготовь, Наталья, самовар, – попросил Федор.
   – Да уж готов.
   Она пошла к самовару.
   – Оставь, – легонько отстранил он жену. – Уйду в урман, еще натаскаешься. – И, как будто извиняясь перед Росиным, добавил:
   – Он у нас вон какой толстопузый, не по бабьим рукам.
   Наталья нарезала толстыми ломтями черного хлеба, поставила глиняную миску с тушеным мясом, положила вилки с деревянными ручками.
   – Подвигайся к столу, – пригласил Федор. – Надюшка, слазь ужинать.
   На печке зашуршал лук, из-под занавески показалась пара босых детских ножек, потом и сама Надюшка. Осторожно слезла с печки и, держа палец во рту, подошла к столу, не спуская глаз с незнакомого дяди.
   Мать улыбнулась.
   – Что надо сказать?
   – Здравствуйте, – прошептала Надюшка и уселась на край скамейки.
   Под столом вдруг раздался кошачий визг: Федор наступил коту на лапу. Надюшка замахала ручонками, и на глазах заблестели слезы.
   – Ну что ты? – сказал Федор. – Он вырастет – мне наступит.
   Надюшка засмеялась.
   – Это у меня меньшая. Старший сын был. Да ты ешь, не стесняйся. Чай, не купленое.
   Росин глянул на Федора, спросил несмело:
   – А что же с сыном?
   – Под медведя попал. Нашел берлогу и один зверя взять удумал. Стрелял, видно, да ранил. А вторую пулю зарядить не поспел. Кинулся тот из берлоги, задел по пути лапой. Нашли – уже неживой. И патрон в руке.
   – Сколько же ему было?
   – Да уже тринадцать почти… – проговорила Наталья.
   Росин поторопился перевести разговор:
   – А ты еще в школу не ходишь?
   – Не, по осени пойду, – ответила Надюшка.
   – А букварь есть?
   – Пока нету. Мне папка портфель купит, как у Ленки, – сказала Надюшка и заболтала босыми ножками.
   …Проснулся Росин поздно. На выскобленном желтоватом полу солнце прорисовало окно. Жмурясь от яркого света, умывался на подоконнике кот.
   Росин бросил на плечо полотенце, вышел к речке.
   Федор постукивал в лодке, прилаживая сиденье. Наталья чистила речным песком помятый походный котелок. Надюшка вместе с матерью старательно терла песком игрушечное ведерко из консервной банки.
   После завтрака Росин пошел на почту. Он легко узнал ее по высоким столбам радиоантенны. Смуглая молодая хантыйка была там и радисткой, и начальником почтового отделения, и заведующей сберкассой, и, судя по приготовленному ведру с тряпкой, уборщицей.
   – У вас не телеграмма? – сдвинув наушники, спросила она.
   – Да, телеграмма.
   – Тогда берите бланк, пишите, пока не кончился радиосеанс.
   Росин быстро написал телеграмму.
   – «Место обследования выбрал, – вслух читала радистка. – Отправляюсь Черный материк двести километров северо-восточнее Тарьёгана. Росин».

Глава 2

   Утром, чуть рассвело, вышли из дома. От реки тянуло свежестью. Вода не шелохнется. В деревне еще спали. Только собаки, как замшелые пни, расселись по берегу и безучастно смотрели на реку.
   Все снаряжение в лодке. Наталья, прощаясь, наказывала Федору не мешкать в тайге. Дескать, пока орехи не поспели, крышу поладить надо.
   – Не замешкаюсь, управимся с крышей, – отвечал он и давал свои нехитрые наказы, в которых, кажется, главное было – не спускать Югана, чтобы не ушел за лодкой в тайгу.
   – Ну, путь добрый! – Наталья поклонилась. – Ба! Что же я в руках-то держу, – спохватилась она и заставила Федора взять узелок с испеченными накануне пирогами.
   Федор оттолкнулся от берега веслом, и маленькая долбленая лодка легко заскользила по спокойной воде.
   На Федоре была поседевшая от времени рубаха, такие же штаны, на боку большой охотничий нож в берестяных ножнах. В лодке лежала видавшая виды одностволка, как обычно у промысловиков, небольшого калибра.
   Росин был в новенькой гимнастерке, в брюках из «чертовой кожи». На голове коричневый берет. Через плечо в кожаном футлярчике фотоаппарат. В лодке объемистый зеленый рюкзак с блестящими пряжками. На нем двуствольное бескурковое ружье двенадцатого калибра.
   Свежий речной воздух заполнял грудь. Над головой было чистое небо, и только вдали на горизонте тянулась полоска ярких белых облаков. Эти далекие облака подчеркивали тот радостный простор, ту необъятную ширь, в которую плыла их лодка. Легкая долбленка неслась так, что у носа появились буруны.
   – Видно, держал весло в руках?
   – Приходилось.
   – У приезжих это не часто. Другой в долбленку и сесть не смеет. А сядет – зараз носом в реку. Ты только не рви веслом воду, не спеши: устанешь скоро. А нам весь день грести. Таперича дней пять только и делать, что грести. А там еще и на себе тащить придется.
   Деревушка пропала за поворотом, но среди сосен виднелись низкие шалаши в два-три венца с двускатной берестяной крышей, какие-то сосуды, старые нарты, лыжи, истлевшая одежда.
   – Это что такое? – Росин приподнялся в лодке.
   – Хантыйское кладбище.
   – Как же хоронят в этих шалашах?
   – Да не сейчас ведь, раньше. Тогда и гроб не делали. Отпилят у долбленой лодки корму и нос, в нее и кладут. Чуть землю покопают, а сверху этот шалаш. Старухи по праздникам и кормить, и поить покойников ходили…
   За кладбищем по берегам пошел кедрач и ельник. Причудливые корни вывороченных деревьев были похожи на сказочные существа, хранящие тишину тайги. Тут поневоле не плеснешь веслом. Все настороженно, тихо, и казалось, вот-вот из-за коряг появится медвежья морда.
   Справа берег обрамляла длинная полоса желтого песка, слева до самой воды спускались заросли травы и кустарника.
   – На карте Тарьёган – последний населенный пункт на этой реке, – сказал Росин. – Никаких селений больше не будет?
   – В эту сторону не будет. Старое зимовье только. Тринадцать песков отсюда.
   – Каких песков?
   – А вот видишь, по одну сторону песок тянется. По другую нету. Повернет река – песок на ту сторону перейдет. Так тринадцать раз переменится песок берегом – и будет зимовье. Мы по рекам все песками мерим.
   – Как же ими мерить? Один песок на двести метров, другой километра на два тянется.
   – Это верно. Однако реки наши никто не мерил, верстовых столбов нету. Как скажешь, к примеру, где старое зимовье? У тринадцатого песка. Где кедрач хороший начинается? У осьмнадцатого песка. Ты не гляди – пески разные. Это если один с одним мерить. А десяток с десятком – на одно и выйдет.
   – Я когда-то думал, тут кедры одни, пихты, лиственницы, елки с соснами. А здесь вон сколько берез, – сказал Вадим.
   – Как же без березы? Она тут для всего нужна: на нарты, топорища, ручки, да мало ли… А что тебя по охотницкому делу учиться заставило? – неожиданно спросил Федор. – Что там у вас, под Москвой, охота шибко хорошая? Отец-то не охотой промышлял?
   – Нет, не охотой! – Росин засмеялся. – Он у меня слесарем был. А в лес, правда, каждое воскресенье ходил. И меня другой раз брал. Я тогда еще в школе не учился. Вот, наверное, с того времени и привык к лесам. Потом все свободное время в лесу пропадал. Товарищ у меня – Димка, так нас с ним матери с фонарями ночью разыскивали. В каникулы с темна до темна в лесу. Охотились с луками. Ничего не убивали, конечно. А потом, в войну, ружье после отца досталось. Так вот и привык к лесу, и в институт такой поступил. А Димка ихтиологом стал, рыб изучает.
   Росин помолчал, улыбнулся своим мыслям, потом продолжал:
   – Мы с ним еще в четвертом классе путешественниками хотели стать. Потом узнали, что просто путешественников, без специальности, не бывает. Решили стать биологами. А позже, классе в девятом, оказалось, что и в биологии выбирать надо. Вот и выбрали… Так что, можно сказать, с детства мечта.
   – А не наскучит по урманам-то мотаться?
   – Тебе же вот не наскучило.
   – Я привычный. А надоест если, тогда что?
   Росин усмехнулся:
   – В канцелярию сесть можно, в «табуретный рай», как у нас говорили. Туда и с нашей специальностью можно.
   – Ну а женишься? Все одно, так и будешь в тайге? А она как?
   – В экспедициях врачи тоже нужны… Федор, а это ведь тринадцатый песок.
   – Вон и зимовье. – Федор кивнул на груду зеленых ото мха полуистлевших бревен. – Однако время чай варить.
   Лодка прошуршала носом по песку и остановилась. Росин вылез, подтащил лодку подальше на берег. Достал из кармана блокнот с привязанным к нему карандашом и начал писать.
   Синеватый дымок змейкой потянулся кверху – Федор разжег костер. Подвесил над ними отчищенный Натальей котелок, притащил из лодки мешок с продуктами, расстелил чистую полотняную тряпицу, поставил на нее кружки, положил хлеб.
   – Полно писать-то, чай готов. Попьем – и дальше.
   Росин подсел к Федору, взял кружку и с удовольствием начал потягивать пахнущий дымком чай…
   – Ты допивай, а я вытаскивать пойду.
   – Чего? – не понял Росин.
   – Из лодки все. Тут перетаска.
   Оказалось, река делала петлю, и с давних пор здесь перетаскивали грузы и лодки посуху, чтобы скоротать верст двадцать.
   Сначала понесли лодку.
   Валежник, растопыренные шишки, дорожки муравьев – совсем не часто ходили тут люди. По сторонам вперемежку и сосны, и ели, и кедры. А вот пихта. Деревья всех возрастов. И старые – в обхват, и вовсе молодые – чуть от земли.
   Неожиданно тропинка нырнула вниз, прямо в темную от нависших ветвей воду.
   – Смотри-ка, Федор!
   На сосне, на виду у всех, кто пройдет этой тропкой, висело хорошо смазанное ружье.
   – Ты чего по сторонам смотришь? – спросил Федор.
   – Смотрю – есть, что ли, кто поблизости?
   – Нет, паря, никого. Это с нашей деревни ханта берданка. Пойдет на промысел – возьмет. Пошто ее в деревню таскать.
   – А не получится: придет, а ружья нет?
   – Куда же денется? – засмеялся Федор.
   – А возьмет кто-нибудь! Ведь народ всякий бывает.
   – Нет, свои не возьмут, а чужого народа здесь нету. А вон, гляди, береста – там у него припас патронов схоронен. Идем, что тут стоять.
   Вот уже сколько раз встречался Росин и раньше, и тут, в Тарьегане, с этой простотой нравов, с полнейшим доверием хантов. Но это всегда удивляло его. А теперь особенно. И как же не удивляться: даже ружье можно хранить в лесу, на сучке, так же надежно, как дома.
   Вскоре представился случай еще раз убедиться, как верны здесь люди своим обычаям. После недолгого отдыха, когда опять легко работалось веслом и отплыли уже километра два, Федор вдруг спохватился:
   – Обожди-ка. Давай к берегу! Забыл на стоянке. Вернуться нужно.
   Еще не поняв, в чем дело, Росин вылез на берег и принял у Федора вещи.
   – Ты погоди здесь, на порожней-то мигом обернусь.
   Федор сильно оттолкнулся веслом, и долбленка быстро заскользила по течению.
   – Да чего ты забыл?! – крикнул Росин.
   – Забыл…
   «Чего забыл? Таган, кажется, сказал. Какой таган? Вроде никакого и не было», – подумал Росин и, устроившись поудобнее на берегу, опять достал свой блокнот.
   В стороне что-то зашуршало, Росин взглянул туда. От берега отвалился кусок земли и, рассыпаясь, покатился вниз…
   Росину всегда было приятно видеть такое: и как посыпалась сама по себе земля с берега, и как на твоих глазах упала ветка с дерева. В такие минуты начинаешь чувствовать, что ты опять стал своим в тайге, она перестала тебя дичиться и открывает тайны до этого загадочных шорохов и звуков.
   Темно-бурая с белыми крапинками птица размером чуть меньше галки села на елку.
   Кедровка. Росин сидел неподвижно, и, не опасаясь его, птица перепорхнула к стволу и забралась в гнездо. «Как обычно, с южной стороны устроила», – отметил Росин и уткнулся в блокнот.
   Не успел исписать и трех страниц, а Федор уже вернулся.
   – Ты чего забыл? – спросил Росин, заглядывая в лодку. Но в лодке пусто.
   – Таган поставить забыл.
   – Какой таган?
   – На который котелок вешали.
   – Да мы же его на обыкновенную палку вешали.
   – Таган эту палку зовут.
   – Зачем тебе она? Неужели на другом месте нельзя еще срезать? Покажи, что за палка, ради которой стоило два километра туда и обратно ездить.
   – Обыкновенная палка, с зарубкой для котелка.
   – Ничего не понимаю, – пожал плечами Росин. – Зачем же ты ездил?
   – Мы, как с места снимались, забыли таган в землю воткнуть. Ты котелок снял – таган бросил. А у хантов обычай: уходишь – не бросай на землю, воткни рядом с костром, чтобы другим на новый время не тратить и деревца не губить. По этому тагану и место для привала с реки заметить можно. Я, паря, с рождения среди этих людей, и нарушать их обычай мне не пристало…
   Говорил Федор всегда ровно, спокойно. В нем сразу угадывался человек, который не может таить зло. От его открытого взгляда, мягкого, спокойного голоса, несуетливых движений исходили умиротворение и спокойствие.
   Песок за песком оставались позади лодки. Солнце уже низко. Побаливали от работы руки. Река петляла: то справа солнце, то слева, то сзади…
   Высокий желтый яр подковой охватил плес. В вышине, на яру, красными колоннами уходили ввысь стволы могучих сосен, и казалось, за их вершины зацепились пенно-белые облака.
   – А ты в Калинине не бывал ли? – неожиданно спросил Федор.
   – Бывал. А что?
   – Посмотреть охота. Ведь я вроде бы тверской.
   – А в Сибирь как же попал?
   – Дед сюда в кандалах пришел… Подальше надо от яра. – И Федор повернул лодку. – Тут то осыпь, то сосна. Бывает, грохнется.
   Вдруг как гром загремел над берегом. Это тысячекрылая стая гусей тучей поднялась над прибрежной поляной. Бросив в лодку весло, Росин торопливо щелкал фотоаппаратом. Федор что-то кричал, но Росин не слышал его: слишком велик этот шум.
   – В тундру, сказываю, летят! Там, поди, лед еще, так они пережидают.
   Растянувшись широкой полосой, гуси полетели вверх по реке.
   За яром берег был сплошь завален мертвыми деревьями.
   – Помнишь, на собрании про Дикий урман сказывали? Вот здесь река на два протока расшибается. Один как раз к урману пошел. – Федор кивнул в сторону захламленного мертвыми деревьями берега.
   – Где же там проток? Гора бурелома, и все.
   – Сразу не углядишь. Давай поближе подчалим.
   Осторожно, чтобы не ткнуться в полузатопленные деревья, Федор подвел лодку к завалу. Между нагромождениями бурелома хорошо было видно что-то вроде грота.
   – Сюда протолкаешься и попадешь в проток. Километров триста до урмана. Это по речке. Напрямую, ясно, ближе. Только прямо не пройдешь: болота. А места там богатые. Кедрачи добрые. Валежника – ногу сломишь. Для ваших соболей лучшего места не найти.
   – Да, но большинство решило, что Черный материк самое удобное место, – ответил Росин, продолжая с интересом рассматривать необычный грот.
   – Оно верно, самое удобное. Ни завалов, ни болот. И соболей туда на катере подвезти можно. А в Дикий урман на нашей лодчонке не во всякую пору пробьешься. У нас по этому протоку ни охотник, ни рыбак не плавает. Редко, кто по молодости, удаль вроде свою показать. И я как-то пробрался… Жаль, вот туда и зимой несподручно. Пешком – далече, на оленях тоже нельзя: мха там для них нету, кормить нечем. А то бы лучшие места для ваших соболей. Все так говорили.
   – Как все? А сколько на собрании спорящих было? И надо полагать, большинство за Черный материк высказалось, коли нас туда направили.
   – Не о том спорили. Худо вот, по-хантыйски не понимаешь. Ведь о чем спор: можно в Дикий соболей отвезти али нет? Кабы решили, можно, почто бы в Черный материк идти. Разве с Диким урманом сравнишь.
   – Неужели спорили только о том, можно ли приехать? Да ведь мы же соболей на самолетах отправим. Прямо на место. Зимой каждое озеро – аэродром. Ведь озера там есть.
   – Озер хватает. Вся наша тайга озерами да болотами изъедена… Вон, значит, как: по воздуху соболя прилетят. Хитро. Тогда, паря, только в Дикий урман надо. Почто кое-как делать, когда хорошо можно.
   Росин в сердцах оттолкнулся веслом от топляка и направил лодку к берегу.
   – Ведь я же просил собрание указать мне лучшие массивы кедрача, и все! Какое им дело, можно туда проехать или нет?
   – Как же так, какое? Для нас делается, для промысловиков. А какой нам прок, если ты место поглядишь, а соболей подвезти нельзя? Вот и решили: пускай место будет похуже, зато соболей подвезти можно. А что они по воздуху прилететь могут, никому невдомек. У нас по воздуху только почта летает да доктор иной раз… А чего сердиться, вот она, дорога в урман. Повернем туда.
   Росин достал карту.
   – Это уже будет край Васюганских болот… Перепад воды метр на сто километров. И там, значит, этот урман?… – в раздумье говорил Росин. – Но ведь я сообщил в управление, что отправляемся в Черный материк. К середине июля должны вернуться. А успеем мы к этому сроку вернуться из Дикого урмана?
   – В июле, однако, вернемся… Обязательно надо, пока вода не сбудет. Спадет, там уже не проплывешь… А пешком болота не пустят. Поторопимся… А если письмо отправить надо, так завтра утром отправим. У нас тут своя почта. Верно, не шибко быстрая. Да тебе и не к спеху.
   Федор завернул письмо в бересту, очистил от коры длинную палку и заострил с одного конца.
   – Ну, вот и все.
   Воткнул палку в берег, а в расщеп вверх вставил завернутое в бересту письмо.
   – Рыбак какой-нибудь заметит – заберет на почту.
   Белая береста ярко выделялась на темно-сером фоне бурелома.
   – Ну что ж, теперь можно и в Дикий урман, – сказал Росин. – Федор, а что это за затеска? Вон, на пихте.
   – Охотник собаку звал.
   Федор вытащил из-за пояса топор и обухом с силой ударил по затеске. Глухо, но мощно, как тяжелый колокол, загудела от удара пихта… Верно: удобно звать собаку – далеко слышно.

Глава 3

   Лодка так же легко, как по реке, заскользила и по протоку. Плыли будто по ущелью, только по сторонам не скалы, а высокая кедровая тайга…
   Но с каждым поворотом кедрач становился все ниже, и вскоре лодка выплыла на открытую равнину. Впереди простиралось в туманной сини обширное болото, поросшее молодым, только поднявшимся хвощом. Местами торчали редкие, чахлые сосенки. То здесь, то там, вытянув длинные шеи, перелетали утки.
   Сколько Росин ни греб, все те же берега, все тот же хвощ, все те же, казалось, сосенки…
   Но как ни велико болото, есть край и у него… Опять по сторонам встали деревья. Тут прямо не пробьешься: запетлял проток. Накренились над ним подмытые водой ели.
   Все уже полоса чистой воды. Ее сжимали заросли кубышек. Их желтые цветы и круглые ременчатые листья стояли неподвижно. Торчали покрытые зеленой слизью топляки. Густые ветви скупо пропускали солнце.
   На куст ивняка вспорхнул рябчик. Чуть пригнув хохлатую головку, посвистел соседу на той стороне речки.
   – Началось. – Федор кивком головы указал вперед.
   Поперек протока высилась целая баррикада из старых, с опавшей корой деревьев. С торчащих, как рога, сучьев свисали космы выцветших водорослей.
   – На берег выбираться надо. Смотри, как накрестило.
   – Да и там не лучше, – отозвался Росин.
   – Там хоть под ногами твердо. Выгружай, на руках лодку перетаскивать будем.
   – Смотри-ка, Федор, дальше еще завал! – удивился Росин.
   – Теперь всю дорогу так будет, недели полторы. И еще, однако, хуже. Не забоишься?
   – Ну что ты!
   – Как знаешь. Погоди уж, не опускай лодку, потащим сразу за другой завал. Остерегайся, на сучья не напорись.