Севела Эфраим. Почему нет рая на земле (текст не вычитан)

мучительно морщил лоб и позорно молчал.
Вот видишь, - - щелкнул меня дубовым пальцем по стриженой голове Нэях
Марголин. - - А еще в школу ходишь.
И все вокруг понимающе вздохнули. Потому что я действительно ходил в
школу, и государство тратило на меня большие деньги, а отвечать на вопросы
не научился.
И я видел, как все присутствующие при моем позоре буквально на глазах
теряли ко мне уважение.
Но когда Нэях Марголин, щелкая в воздухе своим балагульским кнутом,
ушел с выражением на лице, что растет никудышное поколение, даже не
способное ответить на простой вопрос, мой престиж стал понемногу
восстанавливаться. Потому что как-никак все же я живой свидетель и все это
видел, вернее, слышал своими собственными ушами. Я, а не Нэях Марголин, хоть
он знает больше моего и считается самым умным среди балагул.
Вот так-то. Но все проходит, как сказал кто-то из великих, и слава не
вечна. Понемногу интерес ко мне угас, а потом меня, как и раньше, перестали
замечать. Плохо, когда человек переживает зенит своей славы. Вы это сами не
хуже меня знаете. Человек становится пессимистом и начинает ненавидеть
окружающих. Я таким не стал. Потому что я был ребенком и, как метко
выразился наш сосед Меир Шильдкрот, у меня еще все было впереди.
Вы меня можете спросить: к чему я все это рассказываю?
И я бы мог ответить: просто так. Для красоты.
Но это был бы не ответ, а главное - - неправда. Я все это рассказал,
чтобы ввести вас в курс дела, прежде чем приступить к центральному событию.
Оно произошло вскоре на этом же самом чемпионате по французской борьбе.
Чемпионат немножко затянулся, и начальный интерес к нему стал пропадать.
А от этого, как известно, страдает в первую очередь касса. То есть
финансы начинают петь романсы.
И тогда администрация цирка, чтобы расшевелить публику и заставить ее
окончательно очистить свои карманы, придумала трюк: предложить ей, публике,
выставить любого из местных жителей, кто согласится выйти на ковер и
сразиться с борцом-профессионалом.
Вот тут-то и разыгрались самые интересные события, свидетелем которых я
уже, к величайшему моему сожалению, не был. В тот вечер Берэлэ Мац чуть не
захлебнулся в ловушке, устроенной Иваном Жуковым в подкопе, и мы его еле
живого вытащили за ноги обратно. И больше не рискнули и пошли домой, как
говорится, не солоно хлебавши. И простить этого я себе не могу до сих пор.
Все, что случилось в тот вечер в цирке, я знаю с чужих слов и от людей,
из которых лишнего слова не выдавишь, поэтому много подробностей пропало, и
это очень жаль.
Когда шпрехшталмейстер - так называют в цирке ведущего программу,
конферансье, - объявил, что на ковер приглашаются желающие из публики, вся
публика сразу повернулась к Берлу Арбитайло - балагуле с Инвалидной улицы,
пришедшему в цирк за свои деньги честно посмотреть на борьбу, а не выступать
самому.
Сразу должен сказать несколько слов о Берле Арбитайло. Он был с нашей
улицы и представлял молодое поколение балагул. Спортом никогда не занимался,
и все считали, что он - как все. Ни здоровее, ни слабее. Только молодой.
Он был того типа, о котором у нас говорят: шире, чем выше. То есть рост
соответствовал ширине и даже третьему измерению. Он был как куб, у которого,
как известно, все стороны равны. Но куб этот состоял из костей и мяса, и
мясо было твердое, как железо.
У нас так принято: если очень просят, отказывать просто неприлично. И
Берл Арбитайло вышел на арену, хотя потом божился, что он этого очень не
хотел. Его, конечно, увели за кулисы, одели в борцовку -это борцовский
костюм, вроде закрытого дамского купальника, но с одной шлейкой, обули в
мягкие высокие ботинки, подобрав нужный размер, и он, красный
как рак, выбежал, качаясь, на арену под марш и даже неумело сделал
публике комплимент, то есть - - отставил назад одну свою, как тумба, ногу и
склонил на один миллиметр бычью шею. Этому его, должно быть, научили за
кулисами, пока он переодевался. Борцовка обтягивала его так тесно, большего
размера найти не смогли, что все честные девушки в публике пальцами
закрывали глаза.
Шпрехшталмейстер на чистом русском языке, поставленным голосом и без
всякого акцента, объявил его Борисом Арбитайло, потому что по-русски Берл -
это то же самое, что Борис, и еще сказал, что он будет представлять на
чемпионате наш город.
Рыжий клоун, который при этом был на арене, истерически захохотал своим
дурацким смехом, но публика нашла, что это совсем не смешно и этот смех
неуместен, и даже обиделась. После этого рыжего клоуна, сколько ни
продолжались гастроли цирка, каждый раз освистывали, и он был вынужден
раньше времени покинуть наш город и, говорят, даже сменил профессию.
А дальше произошло вот что, Берл Арбитайло, теперь уже Борис, дал
своему противнику, настоящему профессиональному борцу, ровно пять секунд на
размышление.
По заведенному церемониалу борцы сначала здороваются за руку. Берл руку
противника после пожатия не отпустил и швырнул его как перышко к себе на
спину и, описав его телом дугу в воздухе, хрякнул, не выпуская руки, на
лопатки так, что тот самостоятельно не смог подняться.
Зал взорвался. И парусиновый купол чуть не унесло на деревья. Победа
была чистой, а не по очкам. А главное, молниеносной. Противника унесли за
кулисы, и несли его восемь униформистов, как будто несли слона. В цирк
вызвали "скорую помощь".
А Берл Арбитайло стоял посреди арены, ослепленный прожекторами,
оглушенный оркестром и ревом зала, поправлял тесную в паху борцовку и
краснел, как девушка.
Растерявшаяся администрация устроила совещание, и все это время цирк
стонал, потом на арену вышел белый как снег Шпрехшталмейстер и, с трудом
угомонив зал, объявил, что против Арбитайло выставляется другой борец.
Его постигла та же участь и за те же пять секунд.
Что тут было, описать невозможно. Короче говоря, в этот вечер цирк
выставил против нашего Берла Арбитайло всех своих тяжеловесов подряд и он
войдя во вкус, разложил их всех до единого, сразу, в один присест, став
абсолютным чемпионом мира по французской борьбе.
Назавтра мы все же прорвались в цирк, но Берл Арбитайло больше не
выступал. Цирковые борцы, участники чемпионата, наотрез отказались выходить
с ним на ковер, какие бы деньги им за это ни предлагали. И вообще, борьба
была снята с программы, и ее заменили музыкальной эксцентриадой. То есть
поменяли быка на индюка. Мы весь вечер плевались. И я уже никогда больше не
видел на ковре Берла Арбитайло.
Он стал самым популярным человеком в нашем городе. И когда он проезжал
по улице на своем ломовом тяжеловозе, все движение прекращалось, и все
провожали его глазами, как будто никогда прежде не видели. Он сразу пошел на
выдвижение, и в конторе конногужевого транспорта его сделали бригадиром
балагул, а на всех торжественных собраниях в городе его избирали в
президиум, и он сидел там сразу на трех стульях и краснел.
Тут как раз в Советском Союзе стали готовиться к первым выборам в
Верховный Совет, и наше начальство, которому пальца в рот не клади,
выдвинуло Бориса Арбитайло кандидатом в депутаты от блока коммунистов и
беспартийных, понимая, что с ним -это беспроигрышная лотерея. Биография у
него была подходящей. Как говорили в предвыборных речах агитаторы, он из
бедной семьи, честный труженик и воспитан советской властью, и прямо как в
той песне -- как невесту родину он любит и бережет ее, как ласковую мать.
Я не видел Берла Арбитайло на ковре, но я присутствовал на его
выступлении перед избирателями на предвыборном митинге, и второй раз я
подобного уже не увижу.
Митинг происходил под открытым небом на конном
дворе конторы гужевого транспорта, так сказать, по месту службы
кандидата.
Большой мощенный булыжниками двор был усеян лошадиным навозом, который
не успели подмести, и народу туда набилось, что яблоку было негде упасть.
Вместо трибуны использовали конную грузовую площадку на колесах, на которой
штабелями лежало мешков сорок муки. На мешках был натянут красный
транспарант с надписью:
ДА ЗДРАВСТВУЕТ
СТАЛИНСКАЯ КОНСТИТУЦИЯ -
САМАЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ В МИРЕ
С этой высоты кандидат в депутаты - - бригадир балагул Берл Арбитайло
должен был сказать речь.
Он поднялся наверх по приставной лестнице в новом, сшитом на заказ
костюме и, пока поднимался, выпачкал в муке колени и от этого стал еще
демократичнее и ближе к избирателям, ибо он рисковал отделить их от себя
галстуком, который у него впервые видели на шее и который очень мешал ему, и
он от этого мотал головой, как конь, одолеваемый слепнями. В таком же
галстуке он смотрел с портретов, во множестве развешанных по городу и здесь,
на конном дворе.
Речи народный кандидат и чемпион мира по французской борьбе не сказал.
И потому, что было очень шумно -- народ вслух, еще до тайного голосования,
выражал свое одобрение кандидату, и потому, что рядом громко ржали кони,
словно приветствуя в его лице своего человека в парламенте. Но в основном
потому, что Берл Арбитайло говорить не привык и не умел этого делать,
особенно с такой высокой трибуны. Его квадратное лицо с маленьким, кнопкой,
носом и широкая, шире головы, шея наливались кровью все больше и больше, и
несколько раз он гулко кашлянул, словно поперхнулся подковой, и даже его
кашель вызвал бурю аплодисментов. Но дальше этого не продвинулся. Как
говорят балагулы --ни "тпру", ни "ну". Хоть ты убейся.
Начальство очень стало нервничать, и снизу ему в десять глоток стали
подсказывать начало речи: "До-
рогие товарищи!. дорогие товарищи!. дорогие товарищи!.." На эту
товарищескую помощь Берл Арбитайло смог ответить только: "Да!" - и спрыгнул
сверху, очень удивив отшатнувшийся народ, потому что многие, и начальство в
первую очередь, решили, что он хочет попросту сбежать.
Но не таков наш человек с Инвалидной улицы, народный кандидат Берл
Арбитайло. Никуда он не побежал. Кряхтя, он залез под грузовую платформу, на
которой было не меньше сорока мешков с мукой и транспарант
ДА ЗДРАВСТВУЕТ

СТАЛИНСКАЯ КОНСТИТУЦИЯ -

САМАЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ В МИРЕ

и там расправил свои плечи и оторвал все это от земли.
Такого гвалта, какой подняли в ответ польщенные избиратели, наш город
еще не слыхал. То, что сделал Берл Арбитайло, было красноречивей любой речи
и нашло самый горячий отклик в сердцах людей. Победа на выборах ему была
обеспечена на все сто процентов. Даже если бы на наших выборах не выбирали
из одного одного, в чем проявлялась большая забота партии о людях, потому
что им не нужно было ломать себе голову, за кого отдать свой голос, и им не
приходилось потом переживать, что они ошиблись, не за того кандидата
проголосовав. Кандидат был один, и депутат избирался один, и такое бывает
только в нашей стране - стране победившего социализма. Но даже если бы у
нас, не дай Бог, выборы были бы такими же лжедемократическими, как на
Западе, в странах капитала, и на одно место претендовало бы тысяча
кандидатов, все равно в депутаты прошел бы один - Берл Арбитайло, человек
простой и понятный, сумевший найти кратчайший путь к душе народа.
Правда, накануне выборов одно обстоятельство чуть не сгубило
блистательную карьеру нашего кандидата. Последние дни он не работал и в
ожидании выборов слонялся по центральной улице, ведя за собой тучу
поклонников. А там, на центральной улице, была стоянка легковых извозчиков.
Тогда еще не было
такси. И пассажиров возили в конных фаэтонах с поднимающимся верхом и с
мешками сена и пустым ведром сзади.
На облучке первого в очереди фаэтона сидел горой самый старый извозчик
- Саксон. В рыжем крестьянском зипуне и с одеялом на ногах. Он сидел и тихо
напевал на мотив одноименной оперетки одну и ту же фразу на идише:
- О, Баядера, мир из калт ин ди фис; -: что означает: "О, Баядера, у
меня мерзнут ноги".
У него действительно мерзли ноги даже летом от застарелого ревматизма,
и потому он круглый год носил меховые сапоги и вдобавок накрывал ноги
одеялом. Шел ему седьмой десяток, но он еще был в соку и работал, и так бы
продолжал, возможно, до ста лет. Если бы не война.
Вообще-то его звали Авром-Иче. А Саксон - это была кличка, с которой
он, видимо, прямо появился на свет. И намекала она, должно быть, на сходство
с библейским Самсоном. Фамилии его я никогда не слыхал. И кажется, никто ее
не знал. В паспорте, конечно, у него фамилия была записана, как у каждого
нормального человека. Но на нашей улице верили на слово и фамилии, как
говорится, не спрашивали, Саксон так Саксон. Тоже неплохо.
И надо же было, чтоб Саксону в тот день вздумалось остановить нашего
народного кандидата Берла Арбитайло.
- Это, кажется, Вас мы будем избирать в депутаты? - спросил он со
своего облучка, и Берл Арбитайло имел неосторожность остановиться и кивнуть.
Тогда Саксон задал следующий вопрос.
Это, кажется, Вы чемпион мира по французской борьбе?
Саксон говорил ему "вы", и это уже многим не понравилось.
Берл Арбитайло второй раз застенчиво кивнул.
- Интересно, - сказал Саксон и, сняв с ног одеяло, стал слезать с
фаэтона, отчего фаэтон накренился в сторону и чуть не упал на бок. На своих
слоновых ногах он прошагал на середину булыжной мостовой и, бросив наземь
кнут, радушно протянул Берлу руку.
- Дай пожать мне руку чемпиона, - - сказал он при этом.
И Берл Арбитайло простодушно дал. И как цирковые борцы в его руках, так
на сей раз он сам, в чем был, в новом, сшитом на заказ костюме и галстуке,
тем же манером взлетел на спину Саксону и, описав в воздухе дугу, грохнулся
лопатками на булыжник мостовой. Победа была чистой, по всем правилам. Те кто
был рядом, стояли потрясенные и не могли даже слова сказать. Чемпион мира
лежал поверженный на мостовой. Саксон отряхнул ладони и даже вытер об зипун.
- Так кто же тут чемпион мира по французской борьбе? - спросил он
заинтересованно и обвел взглядом всех, будто ища в толпе чемпиона.
На булыжнике лежал экс-чемпион, но заодно лежал и народный кандидат. И
это чуть не имело потом серьезных последствий. Саксона отвели в участок и
продержали три ночи и хотели уже пришить политическое дело. Спасло его
только то, что он был стар и абсолютно неграмотен. А также и то, что сам
кандидат в депутаты Берл Арбитайло хлопотал за него и грозил, что не будет
баллотироваться, если Саксона не выпустят.
Все кончилось благополучно. Саксона выпустили, и он сам отдал свой
голос за Берла Арбитайло, и Берл Арбитайло победил на выборах единогласно.
Тем более что конкурентов у него не было.
И все бы вообще хорошо закончилось, если бы не два обстоятельства.
Первое - это то, что очень скоро стали снова ловить врагов народа и
нещадно их истреблять. В нашем городе забрали всех выдвиженцев, каждого, кто
высунул нос чуть дальше, чем остальные. Из заслуженных людей судьба обошлась
хорошо только с двумя на нашей улице. С моим дядей Симхой Кавалерчиком,
потому что он был такой тихий и незаметный, что о нем попросту позабыли, и с
легендарным героем гражданской войны Иваном Жуковым, потому что он никуда не
выдвигался, а был простым сторожем в Саду кустарей и был все время так пьян,
что его даже гадко было арестовывать.
Берл Арбитайло, который мог бы жить как нор-
мальный человек, имел несчастье стать депутатом, и его пришли
арестовывать одним из первых. Когда его брали ночью, то люди рассказывают,
что восемь сотрудников Государственной безопасности были изувечены так, что
им никакое лекарство потом не помогло.
А Берл Арбитайло пропал. И никаких следов до сих пор отыскать не могут.
В руки НКВД он не дался. Это мы знаем точно. Потому что НКВД потом
отыгралось на всей его семье и всех, кто носил фамилию Арбитайло, вывезли в
Сибирь, и они в наш город больше не вернулись. А где сам Берл, никто так и
не знает.
Когда я встретил много лет спустя одного моего земляка, оставшегося
живым после войны, и мы с ним разговорились за жизнь, о том о сем, вспомнили
чемпионат мира по французской борьбе, и он, человек неглупый, каждый день
читающий газеты, высказал мысль, что снежный человек, которого, если верить
газетам, обнаружили в горах Тибета, возможно, и есть не кто иной, как Берл
Арбитайло, который там, в Тибете, скрывается до сих пор от НКВД, не зная,
что Сталин уже умер и Хрущев всех реабилитирует посмертно. Возможно, что он
шутил, мой земляк. Весьма возможно. Но в каждой шутке, как говорится, есть
доля правды.
А теперь второе обстоятельство. Что стало дальше с Саксоном. Он погиб
на войне. Не на фронте. Кого это посылают в семьдесят лет на фронт? Но погиб
он как человек, достойно, как и подобает жителю Инвалидной улицы.
Когда к нашему городу подходили немцы и население пешком убегало от них
на Восток, Саксон запряг своего коня в фаэтон и нагрузил его детьми.
Говорят, он усадил человек двадцать. Одного на другого. Так что во все
стороны торчали руки и ноги. Взял вожжи и пошел рядом, хоть ходить ему было
трудно из-за болезни ног, но если бы он сам сел, не хватило бы места детям и
конь бы не мог везти так много.
Этот фаэтон двигался в толпе беженцев по шоссе, когда налетел немецкий
"Мессершмитт" и из пулемета стал расстреливать толпу. Одна из пуль попала в
коня, и он упал в оглоблях и откинул копыта, но зато и Саксон и дети в
фаэтоне остались невредимы. Когда
самолет улетел, Саксон распряг мертвого коня и оттащил с шоссе, чтобы
не мешал движению. Сам встал в оглобли и потащил, не хуже коня, фаэтон,
полный детей. Говорят, он тащил так километров пять, ни разу не сделав
остановки, пока не вернулся тот самый "мессершмитт" и не открыл огонь. В
Саксона попало несколько пуль, и он замертво упал в оглоблях и так и остался
лежать. Оттащили ли его с шоссе и похоронили ли в поле, я не знаю.
Сомневаюсь. Людям было не до того. И потом, чтоб поднять Саксона с земли,
нужен был десяток силачей с нашей улицы, а их среди беженцев не было. Они
были на фронте. И все до одного погибли там.
Каждый раз, когда я вспоминаю о войне, у меня портится настроение.
Потому что с началом войны кончилось наше детство - детство моего поколения.
И многие из моих сверстников так и не стали взрослыми, а остались навеки
детьми и лежат с тех пор в братских могилах рядом с папами и мамами,
дедушками и бабушками и совсем чужими людьми, которых поставила с ними в
один ряд под пули палачей их общая еврейская судьба.
Поэтому я предпочитаю вспоминать предвоенное время - золотую пору нашей
жизни, когда мы открывали для себя мир, и мир этот, хоть и не самый лучший,
приносил нам свои радости.
Самой большой радостью нашей жизни был, конечно, цирк. Каждый вечер
представление начиналось одним и тем же "Выходным маршем" композитора
Дунаевского, и если мы слышали его волнующие до слез звуки, не сидя под
сенью брезентового купола, а где-нибудь на улице, куда эти звуки доносились,
мы чувствовали себя самыми несчастными и обездоленными существами.
С цирком были связаны и другие события. В нашем городе приезжие
артисты, если они приезжали не на короткую гастроль, а на целый сезон,
предпочитали селиться не в гостинице, которая была захудалой и к тому же
дорогой, а на частных квартирах. Многие жители нашего города промышляли
сдачей комнат внаем: и кое-какие деньги перепадают, и к тому же можно ближе
познакомиться с интересными людьми.
На Инвалидной улице сдавать квартиры чужим людям, поселять их в своем
доме, а самим жить стесненно, как будто ты сам у себя в гостях, считалось
дурным тоном. Обладатели хороших домов правой стороны улицы зарабатывали
достаточно и в лишней копейке не испытывали нужды. А тем, кто ютились на
левой стороне, такая лишняя копейка пришлась бы очень кстати, но кто же
отважится поселиться в такой лачуге?
На левой стороне лишь один дом выглядел по-человечески - дом грузчика
Эле-Хаима Маца. Конечно, этот дом был похуже тех, что на правой стороне, но
отличался от своих соседей на левой. И этот дом был единственным на
Инвалидной улице, где каждый сезон поселялись артисты цирка.
Однажды там жили музыкальные эксцентрики (супружеская пара), в другой
год - канатоходцы (семья: отец, мать и сын), 3 Антонио 3 - так назывались
они в афишах.
Нечего и говорить, как мы, все остальные мальчишки с Инвалидной улицы,
завидовали Берэлэ Мацу, который каждый год жил с такими интересными людьми
под одной крышей.
В тот год, о котором я хочу рассказать, у них поселилась высокая
стройная блондинка - - "Акробатические этюды на свободно качающейся
трапеции". Поселилась одна. Без мужа. Но с ребенком. Белоголовой девочкой,
похожей на куклу. Девочку звали Таней. И была она моложе меня и Берэлэ
годика на три.
Кто отец этой девочки, спрашивать было неудобно. На Инвалидной улице не
было принято родиться на свет без отца. Отец мог умереть, быть арестованным
и даже расстрелянным, но он обязательно был вначале. У Тани, возможно, его и
вначале не было.
- От артистов и не такого можно ожидать, - сказала моя мама, и мне
стало так жаль бедную девочку, как будто она инвалид от рождения: без одной
ноги или руки.
Ее мама-акробатка редко бывала дома. Днем - на репетициях, вечером -
выступление. Потом - рестораны. Возвращалась она поздно-поздно ночью, когда
вся Инвалидная улица спала глубоким сном, и только

мама Берэлэ Маца, страдавшая мигренью и бессонницей, через щель видела,
что каждый раз она, эта акробатка, была пьяна и стояла нетвердо на ногах, и
каждый раз ее провожали новые кавалеры, то танкисты, то летчики, то
артиллеристы. Мать Берэлэ определяла их по знакам различия в петлицах и на
рукавах шинелей и кожаных "регланов".
Однажды у их калитки столкнулись два рода войск. Акробатку привезли на
казенной машине защитного цвета артиллеристы, а летчики дожидались у ворот.
Началась драка без применения огнестрельного оружия. И без шума. Как дерутся
настоящие мужчины в нашем городе. Мы в своих домах даже ничего не слышали,
никаких звуков. А Берэлэ, который был ближе всех к месту происшествия, потом
клялся, что слышал хруст костей под ударами.
Акробатка с ярко накрашенными губами и вся пропахшая духами вбежала
прямо в спальню к родителям Берэлэ и, дрожа как осиновый лист (по словам
мамы Берэлэ), нарушила сон трудового человека (по словам отца Берэлэ).
- Спасите меня, - попросила она со слезами в голосе. - Спрячьте меня.
- Попрошу отвести взгляд, сказал, вылезая из-под одеяла, грузчик
Эле-Хаим, потому что он спал без пижамы и без нижнего белья, а прямо в чем
мать родила. Натянув штаны, он вышел босиком к калитке.
После его появления драка быстро прекратилась. Если верить Берэлэ Мацу,
его отец схватил за шиворот двух драчунов. Левой рукой артиллериста, правой
-летчика и свел их вместе лбами. От этого соприкосновения раздался гул, как
будто ударили в церковный колокол, и оба молодых офицера без лишних слов
легли на тротуар, лишившись чувств. В чувство их привело ведро холодной
воды, которое не поленился принести из сеней грузчик Эле-Хаим.
После этого он вернулся досыпать, но по пути остановился у закрытой
двери комнаты, где жили акробатка с дочерью, и сказал тихо, чтоб не
разбудить остальных домочадцев:
Я дико извиняюсь, но если это будет еще раз, то пусть ваш цирк повысит
квартирную плату за перебитый сон трудящегося человека.
Грузчик Мац считал себя трудящимся человеком, а всех остальных,
особенно артистов цирка, - - бездельниками.
Итак, акробатка редко бывала дома, и маленькая белоголовая девочка,
похожая на куклу, оставалась в комнате одна весь день, и мы с Берэлэ взяли
на себя заботу о ней. А она с нескрываемой радостью приняла нашу опеку.
Таня была удивительной девочкой. Совсем не похожей на девчонок с нашей
улицы. Она была элегантна и грациозна, как, должно быть, положено быть
дочери цирковой акробатки. Все в ней было кукольным: и вздернутый тонкий
носик, и губки бантиком, и круглые голубые глаза, словно сделанные из
фарфора, и маленькие ушки, и белые, цвета молока, волосы, гладкой челкой
подрезанные чуть выше бровей. У нее была нежная тонкая шейка и крепенькие, с
заметными икрами будущей акробатки, ножки. Одним словом, кукла. Необычное
для нашей улицы существо, пришедшее к нам из другого мира, неведомого,
таинственного и до жути привлекательного.
Я был покорен полностью. Я влюбился по уши. Это была моя первая и самая
сладкая любовь.
Таня была воспитана совсем по-иному, и мы, рядом с ней, выглядели
неуклюжими, неотесанными провинциалами. Начнем с того, что она всегда
улыбалась. Не хохотала во весь рот, как мы, а улыбалась мягко и очень
приветливо, чуть приоткрывая свои губки бантиком, за которыми белели мелкие,
как у белочки, зубки. Очень часто говорила "спасибо", что вообще не было
принято на нашей улице, а в особых случаях, когда ей, например, что-нибудь
дарили, кланялась, выставляя вперед ножку. Точно так, как это делают в цирке
артисты после удачного выступления, когда они выбегают на арену под
аплодисменты зрителей. В цирке это называется: сделать комплимент.
А если уж Таня смеялась, то мне казалось, что в комнате звенел
маленький серебряный колокольчик. Я потом всю свою жизнь не слышал ни разу
подобного серебряного смеха. И при этом сияло все ее круглое личико, а на
щечках и на самой середине подбородка возникали маленькие ямочки.
- Какая прелесть! - - восклицала она, когда ей
что-то нравилось, а так как она смотрела на мир радостно, то ей