Севела Эфраим. Почему нет рая на земле (текст не вычитан)

повторял одно и то же:
Своими глазами увидишь.
Любопытство мое было настолько возбуждено, что я не стал дожидаться
дома обеда, а, прихватив бутерброд и жуя на ходу, пошел с Берэлэ на
Социалистическую улицу. Все нищие стояли на правой стороне, чтоб левый
тротуар не запруживали зеваки и чтобы пешеходы имели свободный проход. Мы
пошли по левой стороне, и я все недоумевал, куда ведет меня Берэлэ Мац.
- Сейчас увидишь своими глазами.
И вот, когда мы миновали Андриана в немецкой
каске, Копейку в рваном овчинном кожухе, шарманщика и еще многих-многих
нищих и уже были у самого базара, я увидел, к кому меня вел мой друг. Она
стояла у входа на базар, чуть в стороне от остальных нищих. В руке она
держала пустую консервную банку для сбора милостыни и пела тоненьким
дребезжащим голоском:
Он лежит, не дышит И как будто спит. Золотые кудри Ветер шевелит.
Это была печальная песня о молодом партизане, убитом на гражданской
войне, и мы ее пели в школе хором по революционным праздникам. У нее эта
песня получалась совсем тоскливой, голосок был слабенький, и прохожие, не
останавливаясь, миновали ее: потому что по сравнению с другими
нищими-профессионалами она выглядела жалким любителем, и еще потому, что
место она выбрала у самых базарных ворот, где люди уже не думают об
искусстве, а лишь о том, чтоб подешевле купить и подороже продать.
Ей было примерно столько же лет, сколько и нам. И была она рыжей.
Волосы, стянутые в косичке, были не русыми, а медно-красными, и, как у всех
рыжих, ее лицо было покрыто веснушками. А вот какие глаза у нее, я не могу
сказать. Потому что она была слепой. Оба глаза закрыты, будто зажмурены, а
ресницы склеились.
- Спорим, она настоящая слепая, прошептал Берэлэ, - а не притворяется.
Я спорить не стал. Ее слепота у меня не вызывала никаких сомнений. У
настоящих, а не фальшивых слепых всегда бывает такое выражение на лице,
будто они силятся что-то разглядеть, да никак им это не удается, и они от
этого смущены и раздосадованы. У этой девочки выражение лица было именно
таким.
Люди проходили мимо нее, кое-кто даже бросал на нее участливый взгляд,
но за все время, что мы стояли и рассматривали ее, ни одна монетка не
звякнула о дно консервной банки, которую она держала в руках.
- Спорим, ее можно вылечить, - засопел у моего носа Берэлэ, и я понял,
что его шустрые мозги уже
заработали в этом направлении. --Ее только нужно отвезти к Черному морю
в город Одессу, к знаменитому профессору Филатову.
Что у Черного моря в Одессе живет волшебник профессор Филатов, знал
весь Советский Союз. О чудесах, которые он творил, делая слепых зрячими,
писали в газетах, говорили по радио, и профессор в те годы был знаменит
почти как летчик Чкалов, перелетевший без посадки из Москвы в Америку, или
как четыре полярника во главе с Папаниным, высадившиеся на Северном полюсе и
установившие там красный флаг нашей страны.
- Ехать от нас к Черному морю нужно день, ночь и еще один день, -
рассудительно сказал я. - А билет на поезд стоит очень много денег.
Я один раз ездил с мамой и папой к Черному морю, и мама потом целый год
не могла успокоиться, повторяя всем знакомым, что эта поездка абсолютно
разорила нашу семью.
- А ее родители таких денег не имеют, - добавил я. - - Если у нее
вообще имеются родители. Люди с деньгами не пошлют ребенка просить
милостыню.
- Все ты знаешь! - огрызнулся мой друг. - Есть у нее родители, или нет
у нее родителей... Есть у них деньги, или нет у них денег... Если ты такой
умный, то почему живешь в нашем городе, а не в Москве, и почему тебе не
доверяют высокий пост в Кремле?
Я не стал реагировать на такой выпад моего друга, потому что видел, как
он взволнован, а мало ли что может наговорить взволнованный человек, когда
он теряет контроль над собой. Лицо Берэлэ было сосредоточенно-угрюмо, а
узенький лобик нахмурен и поэтому совсем исчез за бровями.
- Деньги - не проблема, - наконец произнес он, продолжая сопеть, что
было у него всегда признаком напряженной работы мысли. - - Я думаю о другом.
Продадут ли нам железнодорожные билеты? Билеты продают только взрослым...
Хотя есть выход! Мы возьмем с собой кого-нибудь из нищих... Копейку или
Андриана с каской. Вроде едет отец с детьми. А они, эти нищие, поедут. Кто
же откажется поехать даром к Черному морю?
Мой друг говорил так горячо и возбужденно, что я не отважился высказать
сомнения в осуществимости его плана и лишь коротко спросил:
- Ну, а деньги-то? Где ты их достанешь? Берэлэ посмотрел на меня, как
на глупенького:
- Если у человека нет ума, так у него его таки нет. Стой здесь и никуда
не ходи, и я тебе покажу, как добывают деньги. Большие деньги!
Он оставил меня возле урны для мусора, а сам, помахивая скрипочкой в
футлярчике, перебежал улицу и стал рядом с поющей слепой девочкой. Она
почуяла, что кто-то остановился возле нее, повернула к Берэлэ лицо с
незрячими глазами, перестала петь и, когда Берэлэ ей что-то сказал, провела
ладонью по его стриженой голове, бровям, носу, губам. Так она, должно быть,
знакомилась с новыми людьми. Ладонь ей заменяла глаза. Она смотрела рукой и,
очевидно удовлетворившись осмотром, снова запела.
Берэлэ положил на тротуар футляр, вынул из него скрипку, а футляр с
открытой крышкой оставил у своих и ее ног. Я сразу догадался, что футляр
должен заменить консервную банку, которую девочка держала в руке. И
действительно, она спрятала банку за спину. Берэлэ положил скрипку на левое
плечо, прижал деку подбородком, взмахнул смычком, и полилась мелодия той
песни, что пела девочка. Как аккомпанемент к ее пению.
Такой музыкальной пары нищих наш город еще не видел, и прохожие, забыв,
что они шли на базар, мгновенно сгрудились вокруг них, и деньги посыпались с
глухим стуком на бархатное дно скрипичного футляра.
Это было для меня первым уроком того, что может сотворить подлинное
мастерство и вдохновение. Простенькая незатейливая мелодия партизанской
песни под смычком маленького музыканта зазвучала трагическим стоном,
подлинным плачем, и на глаза слушателей стали навертываться слезы. Кое-кто
даже зашмыгал носом.
Я, конечно, не оставался на противоположной стороне улицы, а
присоединился к толпе и дажепротис-нулся в первый ряд.
Берэлэ играл вдохновенно, упоенно. Как насто-
ящий артист. Глаза его были закрыты. Он шевелил бровями и губами, как
это делают знаменитые скрипачи. И из-под смычка лились берущие за душу
звуки.
А девочка стояла тоже с закрытыми глазами, и поэтому публике сначала
казалось, что они оба, и мальчик и девочка, слепы, и это совсем накалило
атмосферу. Люди, вытирая слезы, не жалея сыпали в открытый футляр скрипки
деньги, и на бархатном ложе образовалась горка медяков, среди которых
поблескивали и серебряные монеты.
Это был неслыханный успех. Берэлэ побил рекорд. Ни один нищий на
Социалистической улице, даже такие виртуозы и любимцы публики, как Копейка и
Ан-дриан, не собирали столько милостыни за целый день, сколько Берэлэ игрой
на скрипке добыл за каких-нибудь полчаса.
Слыша густой звон монет, преобразилась, засияла слепая девочка, и ее
голосок сразу окреп, и она стала петь куда лучше и трогательней. А уж
скрипка Берэлэ вилась вокруг ее голоса, сплетая причудливые узоры мелодии, и
у них получился такой слаженный дуэт, что когда они умолкли на время, чтоб
перевести дух, вся толпа у входа на базар стала хлопать в ладоши, устроив им
настоящую овацию, какую можно услышать только по радио из Кремля, когда
вождь советского народа Сталин кончает говорить речь.
Девочка (потом я узнал, что зовут ее Марусей), кроме партизанской,
знала еще много других песен, и к каждой ее песне Берэлэ подлаживался очень
быстро и подбирал аккомпанемент.
Одни люди подходили, другие, спохватившись, что опаздывают по
своим-делам, уходили, но толпа не уменьшалась. Деньги сыпались в футляр.
Когда Мару-ся охрипла и сказала, что больше не может, публика очень неохотно
стала расходиться. Берэлэ познакомил меня с Марусей, и она провела ладонью
по моему лицу, сказала с улыбкой: - Красивый мальчик.
У меня сердце подпрыгнуло. Во-первых, приятно получить такой
комплимент. Во-вторых, я, должно быть, действительно красив, если даже
слепая на ощупь смогла это определить. Интересно, что она сказала Берэлэ,
когда провела ладонью по его лицу?
Но я этого не слышал, потому что стоял тогда на другой стороне улицы.
Мы хотели было рассовать деньги по карманам, но их было так много, что
у нас не хватило карманов, а те, что мы заполнили медяками, могли под их
тяжестью порваться в любой момент.
Выход нашел Берэлэ. Он сказал, что понесет скрипку в руке, а деньги
пусть остаются в футляре. Я защелкнул футляр на замок и понес, чувствуя
приятную тяжесть внутри его. Я шел в середине, а Берэлэ и Ма-руся, как
охрана, по бокам.
- Вот хорошие мальчики, - - повторяла она. -Поможете мне до дому дойти.
А то попадутся хулиганы и все отберут.
- Можешь не бояться, - сказал Берэлэ. - Ты под надежной защитой.
Теперь я не боюсь, - радовалась Маруся.
Она была босая, ее загорелые ноги, худые и исцарапанные, ступали по
тротуару мягко, словно нащупывая, куда наступать. Как и ладони, ступни ног
заменяли ей глаза при ходьбе, и она не спотыкалась, обходила трещины в
асфальте и ямки.
Мы разговаривали всю дорогу, и она нас спрашивала, есть ли у нас мамка
с папкой, и когда мы подтвердили, что имеем родителей, она снова улыбнулась
нам:
- Хорошо, когда у человека есть мамка с папкой. Из чего мы оба поняли,
что у нее родителей нет,
и из деликатности не стали задавать лишних вопросов.
- А братики и сестрички у вас есть? - спросила Маруся.
Берэлэ сказал, что у него есть старшая сестра и брат, который старше
всех.
Это хорошо, когда у человека есть семья, -вздохнула Маруся и, не ожидая
наших вопросов, сама сказала, что она сирота и живет у чужих людей.
- А кто они, эти чужие люди? - - задал вопрос Берэлэ.
- Харитон. Знаете такого? Харитон Лойко. Лодочник. На реке живет. Людей
перевозит с одного берега на другой. Потому что мост от нас далеко и
переехать через реку всегда есть желающие.
- Он тебя не обижает? - нахмурился Берэлэ.
- Не! - - мотнула рыжей головой Маруся, и косичка, закрепленная на
конце бантиком из кусочка марли, прыгнула со спины на грудь. - - Он добрый,
Харитон. Только горький пьяница. Все пропивает. Я потому и побираюсь, чтоб
нам обоим с голоду не помереть.
- Он и эти деньги пропьет, - похолодел я, тряхнув футляром, в котором
глухо зазвенела мелочь.
- Не, я не покажу ему. То наши с вами общие деньги. Вот выйдем к реке,
сядем на берегу и поделим справедливо. Каждому свою долю.
У Маруси была золотая душа: она и меня включила в партнеры, хотя я был
в этом деле только свидетелем, и больше ничего. Я понимал, если я считаю
себя благородным человеком, то мне следует немедленно отказаться от
предложенной доли, хотя если подсчитать всю эту мелочь, которая мне
досталась бы при дележке на три части, то выходила круглая сумма, которой я
прежде никогда в руках не держал. На эти деньги можно было все лето есть
мороженое. И даже по два раза в день. Отказаться от такого подарка судьбы ой
как нелегко, и меня раздирали внутренние противоречия с такой силой, что я
стал бояться, как бы у меня не подскочила температура. Но всем моим
сомнениям и терзаниям положил конец Берэлэ, сказав:
Ты, Маруся, про нас забудь. Деньги твои. Спрячь их подальше от
Харитона. А завтра я снова приду, и мы соберем еще больше. И послезавтра. И
послепослезавтра... Пока не соберем денег на билеты.
- Какие билеты? -- удивилась Маруся, повернув свои незрячие глаза
сначала к Берэлэ, а потом ко мне.
- А чтобы тебя... вылечить, - несмело сказал Берэлэ, подыскивая
нерезкие, мягкие, нужные в таком деликатном разговоре слова и никак не
находя их. -Чтобы ты стала зрячей... Чтобы ты могла видеть... Его... Меня...
Речку... Харитона...
- Ну и скажете! -- покачала головой Маруся. -Даже смешно становится. По
каким таким билетам мне глаза откроют?
- По железнодорожным, - вставил я, как дурак.
- И он смеется, - обиделась Маруся.
Тогда мы наперебой стали рассказывать Марусе все, что нам было известно
о знаменитом профессоре Филатове, о городе Одессе, который расположен на
берегу Черного моря, где зимой и летом так тепло, что всегда можно купаться.
- А вокруг непроходимые джунгли, - сгоряча ляпнул я, но Берэлэ тут же
внес поправку:
- Джунгли - - это в Африке, но в Одессе тоже хорошо.
Маруся слушала наши захлебывающиеся речи, как сказку, и на щеках ее
вспыхнул румянец.
- Какие вы умные, -- сказала она, когда мы на миг умолкли. - И все-то
вы знаете. И книжки читаете. И кино смотрите.
Я глядел на Марусю, на ее медно-красную косу с марлевой ленточкой на
конце, на веснушки на разрумянившихся щеках, и вдруг явственно ощутил, какой
это ужас -- быть слепым. До моего сознания дошло, что Маруся была лишена
такой простой радости, казавшейся нам, зрячим, чем-то само собой
разумеющимся, как чтение интересных книг про приключения и путешествия. И
что она никогда, ни разу не была в кино..
- И ты будешь все знать, - утешил ее Берэлэ. -Вернешься от профессора
Филатова зрячей и пойдешь в школу. Ты нас быстро догонишь.
Маруся вдруг остановилась и запрокинула лицо к небу.
- Мальчики, - прошептала она. - Мне страшно.
- Чего тебе страшно? - хором спросили мы.
- Мне страшно подумать, -- глубоко вздохнула она, - - какого цвета у
меня будут глаза, когда ваш профессор их откроет.
Мы на момент задумались, застигнутые этим вопросом врасплох, но Берэлэ
быстро нашелся:
- Синие! У тебя будут синие глаза. Как небо.
- А небо синее? - удивилась Маруся.
У меня снова сжалось сердце, когда я понял, что она никогда не видела
неба и до сих пор не знала, какого оно цвета.
- У тебя глаза будут голубые, - сказал я. - Как васильки. Ты знаешь
такие цветы?
- Нет, не знаю, - покачала головой Маруся.
- А если карие глаза, что тоже неплохо, - - добавил Берэлэ. - Они будут
как вишни. Вишни-то ты, конечно, знаешь какие?
- Вишни сладкие, - - сказала Маруся. - - Я их ела... Мне Харитон из
деревни привез гостинца. А какой у них цвет, не знаю.
А как ты знаешь, что такое цвет? опять ляпнул я.
А это мне Харитон объяснял один раз, когда не был пьян...
- Чего болтать зря, - перебил, махнув рукой, Берэлэ. -- Съездим к
профессору Филатову, он тебя вылечит за милую душу, и тогда ты сама все
увидишь... И ничего не надо будет объяснять.
Мы уже вышли из города и шли лугом по тропинке. Маруся -- первой, а мы
за ней. Луг был низкий, мокрый. В траве кричали лягушки, и белая цапля на
длинных ногах важно расхаживала по лугу, иногда наклоняя гибкую шею, и
клювом, похожим на штык, что-то хватала в траве.
Потом сразу открылась река. Тот берег был пологий и порос камышом и
лесом, а мы стояли на обрыве, и внизу на песчаную отмель набегала речная
волна.
По реке скользила лодка. В ней сидело несколько человек и стояла
безрогая черная коза. Лодка пересекала реку под углом, и ее несло к нам
течением. Лодочник не трогал весел, и только слегка шевелил рулем на корме.
- Харитон едет, - сказала Маруся, устремив лицо к реке.
- Как ты угадала? - удивился я.
- Думаешь, слепая, так совсем бестолковая? -обернулась ко мне Маруся, и
ее слипшиеся ресницы задрожали. - А на что мне уши? Разве не слышишь, как
лодка режет воду? Послушай! Ну, слышишь? И Харитон кашляет. Он такую вонючую
махорку курит, что после нее всегда кашляет. Даже ночью.
Я молчал, пристыженный. Вдруг Берэлэ осенило:
- Куда мы деньги спрячем? А то Харитон найдет и все пропьет.
- А давайте в землю закопаем, - - предложила
Маруся. -- Вот тут, на берегу. Только вы, мальчики, место запомните.
Нам даже копать не пришлось.
Нашли подходящую ямку в песке, быстро опорожнили туда все, что звенело
в футляре скрипки, присыпали песком и утрамбовали ногами.
Тут хороший ориентир, - сказал я. - Вот этот столб со спасательным
кругом.
Берэлэ отмерил большими шагами расстояние от нашего клада до столба.
- Семь шагов к востоку, - авторитетно заявил он. Почему к востоку? -
усомнился я. - Смотри,
куда солнце садится!
Ну, к юго-востоку, - неохотно уступил Берэлэ.
- Вы, мальчики, не ссорьтесь, а хорошенько запомните, куда денежки
закопали. Хорошо, что успели. Вон Харитон поднимается.
Когда лодка причалила, первой соскочила с нее на береговую песчаную
отмель безрогая черная коза и от радости, что благополучно перебралась через
реку, заблеяла на весь берег. У козы в бороде и на боках висел комьями
репей, запутавшийся в шерсти. Затем неуклюже выбрались из лодки две
крестьянки и, взвалив на плечи тяжелые мешки, пошли, согнувшись, не вверх по
тропе, а вдоль обрыва, туда, где виднелось начало оврага. Коза запрыгала за
ними, стараясь держаться подальше от воды.
Харитон привязал лодку цепью к сухому бревну-плавнику и, помахав нам
рукой, тяжело полез по уступам к нам. Сверху мне была видна его спутанная
седая шевелюра с клочьями сена в волосах, брови, такие же седые и усы, как у
запорожского казака, рыжие от табака и опущенные концами вниз к подбородку.
Когда он вылез на обрыв и вынул короткую трубку изо рта, я увидел, что у
него почти нет зубов и торчат лишь два лошадиных зуба: один сверху, другой
снизу. На Харитоне была серая застиранная рубаха, покрытая заплатами разных
цветов, и штаны из серой мешковины, которые носят грузчики на пристани. Без
обуви, босой, с толстыми, как ракушки, ногтями на пальцах ног, он был похож
на колдуна из сказки или на разбойника, изгнанного из банды за дряхлость и
теперь пробавляющегося на покое
перевозом пассажиров через реку, а свою тоску по прежним удалым
временам заливающего водкой.
В довершение ко всему, белки глаз его были совершенно желтыми и
покрыты, как паутиной, кровавыми жилками. Маруся нам потом объяснила, что
это бывает с большого перепою и когда Харитон меньше пьет, что случается
редко, только при полном отсутствии денег, белки его глаз приобретают
нормальный цвет.
Маруся, словно увидев, какое впечатление на нас произвел Харитон,
торопливо сказала:
- Вы не пугайтесь. Он добрый. Здравствуй, дедушка Лойко!
Харитон, набычившись, смотрел на нас желтыми глазами, потом вынул из
пустого рта короткую трубку и хриплым пропитым голосом спросил:
- Ну, что собрала?
- А ничего, - - развела руками Маруся. - - Не подают люди.
- То подавали, а теперь не подают, - - скривил рот Харитон, и его
прокуренные усы зашевелились. -С этими байстрюками проела, а домой идешь с
пустыми руками.
Он замахнулся и ударил Марусю по голове, а она не успела увернуться,
потому что не видела. И тут же Харитон шарахнулся, точно наступил на змею.
Берэлэ Мац, совсем маленький перед лохматым огромным Харитоном, как щенок на
медведя, наскочил на него с кулаками, прыгал вокруг, как чумной, стараясь
ударить побольней и самому не подвернуться под тяжелую руку. И по-моему, в
первую секунду, в свой первый бросок на Харитона Берэлэ даже укусил его.
- Убью! - заревел Харитон.
- Мальчики, тикайте! - закричала Маруся. -А то мне же хуже будет.
Бегите домой. Я завтра прийду.
Я схватил Берэлэ за руку и оттащил от Харитона. Но Берэлэ все же
умудрился подхватить ком земли и запустить в Харитона. Ком попал ему в грудь
и рассыпался, а Харитон заржал как конь - так громко он смеялся.
- Держи их! Держи байстрюков! Поймаю - с кашей съем!
Мы отбежали на почтительное расстояние и, когда оглянулись, не поверили
глазам: Харитон и Маруся удалялись вдоль обрыва в сторону заката, и нам были
видны лишь их силуэты. Он вел ее за руку, и они были действительно похожи на
внучку с дедушкой, и никому бы в голову не пришло, что он только что ударил
слепую девочку и чуть не пришиб моего лучшего друга, если б не промахнулся.
Назавтра после школы я еле дождался, когда Берэлэ выскочит из дому со
скрипкой в футляре и мы побежим к базару. Я бежал рядом с моим другом и
думал о том, что эта история не может кончиться хорошо, потому что Берэлэ
уже пропустил один день занятий в музыкальной школе и сегодня снова
пропустит. Обязательно хватятся, и тогда не миновать беды.
Но опасность поджидала нас совсем с другой стороны. Ни отец Берэлэ - -
грузчик с мельницы Эле-Хаим, ни спившийся лодочник Харитон не успели нам
ничего худого сделать. А сделали люди, от которых мы этого меньше всего
ожидали. Нищие. Те, что стояли каждый на своем облюбованном месте вдоль
Социалистической улицы от Центральной площади до базара и взимали положенную
им дань с доброжелательных и любопытных зевак. Дуэт Берэлэ - Маруся нарушил
мирную, привычную жизнь нищей братии. Как смерч, как ураган ворвались в их
жизнь эти два несовершеннолетних конкурента, и как магнит притягивает
металлические опилки, стянули они к себе всю публику с Социалистической
улицы, оставив остальных нищих на пустом тротуаре и почти без подаяний.
Обычно все нищие враждовали друг с другом, но общая беда их объединила,
и они решили расправиться с юными наглецами, отнявшими у них львиную долю
добычи. Сделали они это вечером второго дня, устроив нам засаду на глухой
улице, ведшей к реке.
А поначалу ничто не предвещало беды. Мы с Берэлэ вприпрыжку пробежали
по Социалистической улице, беспечно размахивая скрипкой в футляре и не
обращая внимания, какими взглядами провожают нас нищие.
Маруся была на своем месте. Пришла она немного

раньше нас, и пока мы томились в школе, с нетерпением ожидая конца
уроков, Маруся, каки делала прежде, до знакомства с нами, пела одна,
протянув руку с пустой консервной банкой прохожим. Но если раньше редко
звякала мелочь о жестяное дно банки, то в этот день все выглядело по-иному.
Слепую девочку, как только она пришла, окружили люди и стали спрашивать, где
ее напарник - мальчик со скрипкой. Маруся всем отвечала, что мальчик придет
после школы, а пока она будет петь сама. И пела. И люди уже не проходили
мимо, а останавливались и бросали мелочь ей в банку, а потом уходили на
базар, надеясь на обратном пути получить полное удовольствие, когда к
марусиному голоску присоединится маленькая скрипочка.
Так что, когда мы пришли, Маруся уже имела полбанки монет, и когда
Берэлэ положил на тротуар раскрытый скрипичный футляр, она высыпала туда
свою добычу и сказала, улыбаясь, нам обоим: - Для почина.
В этот день толпа собралась побольше вчерашней, потому что слух о
слепой русской девочке и подыгрывающем ей на скрипке мальчике уже прошел по
всему городу, и к базару приходили люди, которым не было никакой нужды
приходить в этот день на базар. Они шли сюда послушать необычный дуэт.
Дело в том, что в эти годы в Советском Союзе усиленно насаждали дружбу
народов, приучали людей к интернационализму, и вот такая показательная пара:
еврейский мальчик и русская девочка, вместе собирающие милостыню, очень
пришлась по душе жителям нашего города, воспитанным в коммунистическом духе.
Чего уж говорить! В этот день мы собрали богатую жатву. Среди кучи
медной и серебряной мелочи красовались, как лавровые листья в венке
победителя, две смятых рублевых бумажки. Такой награды ни один нищий не
удостаивался за всю историю нашего города.
Когда я защелкнул на замки футляр и приподнял его с тротуара, я
почувствовал действительную тяжесть, и по дороге мне пришлось несколько раз
менять руку, настолько этот груз оттягивал плечо.
- На два детских билета у нас уже денег достаточно, - - удовлетворенно
сказал Берэлэ. - Еще надо собрать на билет для тебя.
Он имел в виду меня. И я сразу облегчил ему задачу, сказав:
- Я не смогу поехать. Родители не пустят.
- Слабак! - презрительно фыркнул Берэлэ. - За мамину юбку держишься.
Берэлэ явно рисовался перед Марусей и поэтому даже допустил
неспортивный прием. Но я на него не обиделся, потому что уже тогда знал,
что, когда человек влюблен, он теряет разум и говорит много чепухи, какой бы
себе не позволил в период, когда он был нормальным человеком.
- Значит, нам остается собрать только на взрослый билет, - - подбил
итог Берэлэ. - - Кого бы нам прокатить в Одессу даром? Копейку или Андриана?
Кто из них больше похож на отца семейства?
Я выразил мнение, что ни один из них для этой роли не подходит, потому
что любой поездной контролер или милиционер сразу угадает в них побирушек.
Тем более что, попав в поезд, они не удержатся от соблазна пройти по вагонам
и собрать дань с пассажиров.
Это озадачило Берэлэ. Он сморщил свой узенький лобик и вопросительно
глянул на Марусю. Но Маруся его взгляда не видела и поэтому ничего
утешительного не сказала. Она лишь улыбалась, слушая нашу болтовню, и была
очень счастлива, что у нее два таких приятеля. Ведь правда, что во всей ее
короткой жизни, возможно, это был первый случай, когда кто-то принял близко
к сердцу ее судьбу и так горячо заботился о ней. Берэлэ, которого она два
дня тому назад совсем не знала, был готов на все, чтобы вылечить Марусю и
сделать ее зрячей, как все остальные люди. Поэтому улыбка не сходила с ее
губ даже тогда, когда мы с Берэлэ спорили о том, кого из нищих взять
взрослым провожатым для поездки к Черному морю, в Одессу.
Наш спор был прерван в самом разгаре самими нищими. На узкой улице
окраины города нам неожиданно преградила путь толпа нищих, и не было
никакого сомнения, что они устроили нам здесь засаду,
и уж ждать от них пощады нет никакой надежды. Мы были их более
удачливыми конкурентами, и они решили с нами расправиться, чтобы мы забыли