Страница:
– Ты чего, дяденька? – удивленно спросила она неожиданным басом.
– Послушай-ка, детка, какого черта ты тут делаешь? – сделал я шаг вперед. – Я очень хотел бы встретиться с твоими родителями.
– На фиг? – продолжала недоумевать дылда на роликовых коньках.
– Ты что, красотка, действительно не в себе? Или, деточка, ты придуряешься? – разозлился я, делая вперед еще один шаг.
Именно на эти слова деваха почему-то не на шутку разозлилась.
– Старый пердун! – прокричала она и изо всей силы высунула язык.
Лалаев стонал, словно глухонемой во время полового акта. Он ерзал в кресле, выпучив глаза и двигая бровями вверх и вниз.
Я оглянулся на связанного Дмитрия Викторовича, полагая, что столь грубое восклицание обращено к нему. Но, как оказалось, я ошибся.
– Ты... ты говно! Говно, понял? – надрывалась девка, потихоньку отступая к двери.
– Это вы мне, сударыня? – я даже не знал, как реагировать на такое.
– Бе-е-е! – снова высунула она язык. Розовый, с желтоватым налетом.
Этого показалось ей мало. Тогда она ловко сымитировала неприличный звук, просунув язычок между губ и юркнула в переднюю.
Я бросился за ней, не обращая внимания на усиливающееся мычание Дмитрия Викторовича, – подождет, но девка оказалось ловчее, чем я предполагал.
Эта современная молодежь на роликовых коньках, небось, часами тренируется, отрабатывая сложные приемы и замысловатые пируэты. Иначе как бы смогла эта мерзавка пропрыгать по лестнице аж шесть ступенек, ни разу не упасть и даже не покачнуться.
А уж на воле дорога шла под уклон и тут никто не мог ее остановить.
Здраво рассудив, что это существо, которое предпочитает передвигаться с помощью механических средств, а не на своих двоих от меня не уйдет и рано или поздно мы сможем с ней подискутировать относительно того, подходят ли моей персоне нелестные эпитеты, которые она исторгала, я вернулся в дом к своему клиенту.
Лалаев продолжал сидеть неподвижно, с надеждой глядя на дверной проем. Завидев меня, он облегченно вздохнул и обратился ко мне с вопросительным взглядом: мол, развяжешь или как?
Для начала я отлепил скотч с его губ. Бедный Лалаев жалобно застонал, потом трижды тщательно облизал посиневшие губы и дважды сплюнул.
– Вот сука эта Кира! – пожаловался он. – Все печенки отбила, блядюга.
– За что же она вас так? – присел я рядом, распутывая петли на веревках.
– Сложно ответить однозначно, – хитро прищурился Лалаев. – В общем, кое-кто оказался мной очень и очень недоволен.
– Можно догадаться, – усмиехнулся я. – Так мы работаем с вами дальше, Дмитрий Викторович, судя по вашему звонку? Я правильно понял?
Лалаев обреченно кивнул.
– Тогда я повторяю свой вопрос, – сразу приступил я к делу.
Мне почему-то казалось, что именно сейчас я непременно должен все выяснить. Непонятное тревожное чувство овладело мной. И было отчего! Сначала эта загадочная уродка на вокзале, теперь эта великовозрастная дуреха на роликах с садистскими наклонностями... Не нравится мне эта команда, ох как не нравится!
– Чьи дела находились в дипломате? – я освободил Лалаева от пут и устроился в кресле напротив, спиной к разбитому мной окну.
– Вас не продует, Валера? – участливо поинтересовался Дмитрий Викторович, разрабатывая отекшую руку. – Окошечко-то того...
– Зубы мне не заговаривайте, – усмехнулся я. – Какая трогательная забота о моем здоровье... Вы что, шантажировали этих людей?
– Очень грубо вы выражаетесь, – обиделся Дмитрий Викторович. – Скажем так: некоторые люди имели неосторожность совершить некоторые поступки. И были готовы поделиться со мной личными сбережениями...
– Фа-ми-лии, – снова вернул я разговор на нужные рельсы.
– В «дипломате» были личные дела Бабенко Владислава Сергеевича, Дикарева Кузьмы Петровича, ного подразделения, – Лалаев загнул второй палец и выпятил третий, – Одинцова Юрия Юрьевича...
– Ну-ну, продолжайте же, Дмитрий Викторович, – заинтересованно проговорил я, делая пометки в блокноте. – Кто еще входил в этот круг?
– А-а...э-э... – Лалаев вдруг неожиданно издал странный звук.
Мой клиент явно был в замешательстве. Я поднял глаза и едва не выронил авторучку.
На лбу Дмитрия Викторовича Лалаева, как раз посередке, быстро расплывалось красное пятно. Обшивка кресла мгновенно намокла от крови, хлынувшей из выходного отверстия на затылке.
В тот момент я даже не подумал, что следующая пуля будет предназначена мне. Нагнувшись к Лалаеву, я грубо схватил его за плечи. Сейчас была как раз такая ситуация, когда помочь уже нельзя, а что-то узнать еще можно. Уставясь в глаза умирающему, я прокричал:
– Фамилии!
Мутнеющий взгляд Лалаева терял четкость за какие-то доли секунды.
Стараясь не подавиться кровью, быстрой струйкой текшей у него изо рта, Дмитрий Викторович еле слышно пробормотал заплетающимся языком:
– Это все...
Еще секунда, и он захрипел и, судорожно дернувшись, навсегда оставил эту землю вместе с ее проблемами на наше попечение.
Последние слова Дмитрия Викторовича, с которыми он покинул этот мир, можно было толковать двояко: «это все, что я хотел сказать, список закончен» и «это все, я умираю, пока, ребята».
И мне очень не хотелось думать, что имелся в виду именно второй вариант. Но, к сожалению, уточнить тонкости агональной стилистики у меня уже не было никакой возможности – передо мной лежал труп.
Зато была возможность изучить траекторию стрельбы. Стрелявший человек явно использовал мою пробоину в стекле. Не думаю, чтобы стекло остановило убийцу, останься оно целым. Но подчас даже такая преграда меняла траекторию пули и неудивительно, что этот человек решил воспользоваться плодами моей деятельности (кстати, я слегка порезался, ладонь кровоточила).
Я не думал, что в Лалаева стреляла Кира. Как-то на нее это было непохоже. Балбеска на роликах могла нанести тебе удар в спину, но скорее своим пластмассовым кастетом или запустить консервной банкой. Выстрел – это уже из другой категории.
Очень мне не хотелось объясняться с милицией. Особенно после сегодняшнего вечера. Два привода по подозрению в убийстве в течение суток – это слишком даже для частного детектива.
Поэтому я принял решение покинуть место происществия, предварительно стерев свои отпечатки с ручки кресла и стены, о которую я опирался рукой.
Улица встретила меня настороженной тишиной. Ни в одном строении не горел свет, хотя я был уверен, что звук разбитого стекла, музыкальный грохот и хлопок выстрела должны были быть слышны в округе.
Просто жители данного района настолько высоко ставили приоритет частной жизни, что предпочитали не вмешиваться в происходящее, что бы ни творилось за их окнами. Наш вариант американского «прайвэси» с поправкой на криминогенную ситуацию.
Дома меня уже ждал Приятель, завершивший аналитическую работу.
Я внимательно прослушал блок информации, но ни слова об убийстве Лалаева не было. Что, в общем-то, ничуть не удивительно.
Это в Америках с Европами любой криминал обсасывается на первых полосах ведущих изданий под здоровенными шапками. А здесь же узнать о том, что происходит в городе можно из тщательно просеянной милицейской хроники где-нибудь через неделю-другую.
Но во вчерашнем убийстве был один любопытный аспект – покойник был татарином и работником крупной татарской же фирмы. Татары, как известно, захоранивают своих покойников до заката. Следовательно, можно предположить, что все необходимые процедуры будут исполнены в милиции очень оперативно и уже к вечеру Дмитрий Викторович будет покоиться на мусульманском кладбище.
Так и получилось, причем даже не вечером, а во второй половине дня. Звонок в справочную службу кладбища позволил мне уточнить время и я умудрился опоздать на церемонию, поспев к самому ее окончанию, несмотря на то, что ехал до кладбища на автомобиле.
Мгновенно определив среди толпы вдову, я подошел к ней и, с трудом находя слова, выразил свое соболезновение. Что-то, а эти действия всегда вызывали у меня непреодолимый конфуз. Но я старался держаться в рамках солидности и даже проговорил что-то невнятное, но сердечное о душевной доброте покойного.
Рядом с заплаканной Риммой Павловной стояла маленькая девочка лет шести. Она строго и внимательно посмотрела на меня и вдруг спросила:
– Дяденька, а вы, случайно, не из милиции будете? Только не обманывайте.
«Дожили, блин, – ужаснулся я про себя, – уже на роже написано, что я ищейка. Да еще плюс к тому, становлюсь похож на милиционера. Не навестить ли мне какого-нибудь приличного косметолога?»
– Нет, – коротко ответил я. – Я не из милиции. Я сам по себе.
– Это хорошо, – задумчиво произнесла девочка. – Тогда я вам кое-что скажу.
Одной рукой она держалась за мамину юбку, другой сосредоточенно ковыряла в носу.
Произошла заминка.
Пока присутствующие теснились на пятачке, ожидая, пока автобус развернется, я оказался практически один на один с Риммой Павловной и ее дочкой.
Судя по пристальному взгляду вдовы, мне следовало объясниться.
– Дмитрий Викторович незадолго перед своей смертью обратился ко мне за помощью, – тихо сказал я Римме Павловне. – Это касалось того самого злополучного случая на вокзале, когда ваш супруг должен был привезти на дачу одеяла. И попал в больницу.
Вдова молча кивнула.
– Я не довел работу до конца, – продолжал я, – Покойный, что скрывать, не был со мной достаточно откровенен, а потом его кто-то убрал. Ой, простите, за неуместное выражение, но...
– Да чего уж там! – махнула рукой Римма. – Называйте вещи своими именами. Моего мужа уже не воротишь, каким бы он ни был при жизни... Впрочем, это уже вас не касается. Так продолжайте. Насколько я поняла, он вас нянял. Дима говорил мне, что ему понадобится частник.
Хм, так меня еще, понимтся, никто не называл. Ну да ладно, частник так частник.
– Вы отсутствовали в тот вечер дома, – продолжал я. – Были на даче?
Вдова подтвердила мое предположение. Автобусы, между тем, уже развернулись и теперь суетящиеся родственники подзывали женщину в трауре занять свое почетное место в начале салона.
– Еще один вопрос, – заторопился я, – У меня есть основания полагать, что перед убийством в доме находилась молодая девушка по имени Кира. Вы что нибудь знаете о ней? Что ее связывало с вашим мужем?
Римма Павловна задумалась, но потом отрицательно покачала головой.
– Нет... Среди моих знакомых я не припоминаю человека с таким именем. Извините, мне уже пора идти, – Римма Павловна повернулась ко мне спиной, но тут неожиданно голос подала ее дочь.
– Это не девочка, – заверещала малышка, отпустив мамину юбку и оживленно размахивая ручонками. – Папу убил совсем другой человек.
Я ожидал, что Римма Павловна шикнет на ребенка или подхватит ее на руки и унесет в автобус. Но она молча остановилась и, как бы поощряя девочку к рассказу, кивнула ей головой.
– И кто же, по-твоему, сделал такое плохое дело? – я присел на корточки рядом с малышкой, пользуясь безмолвным согласием вдовы.
– Папу убила страшная тетя, – выпучив глаза, поведала мне девочка.
Я поднял взгляд на Римму Павловну. Она стояла, как изваяние, не проронив ни слова.
– Она приходила перед тем, как папа лег в больницу. Мамы тогда дома нне было, я не спала и слышала как тетя кричала на папу, – строго произнесла девочка, преисполненная важности.
Римма Павловна убедилась, что девочка сказала все, что хотела и потянула ее за руку.
Уже возле автобуса девочка снова повернулась ко мне и крикнула:
– Милиции я про это не сказала ни словечка, ни полсловечка... Папа говорил, что они все проданные... продажные, то есть.
– Ну, может быть, и не все, – неуверенно пожал я плечами.
Автобус уже собирался трогаться с места, как вдруг неожиданно затормозил.
Створки дверей раздвинулись и со ступенек медленно спутилась Римма Павловна. Она подошла ко мне и сказала, твердо и непреклонно:
– Я хочу, чтобы вы нашли убийцу моего мужа. Можете считать, что я вас нанимаю.
Затем она резко повернулась и направилась назад к автобусу.
...Время подвигалось к шести. Привокзальная площадь была расцвечена разноцветными фонарями только со стороны центральной улицы. Вторая часть пространства, уходящая в мрачные бараки, была отдана во власть медленно но верно сгущающимся сумеркам.
Возле здания новой аптеки, которые в последний год плодятся в нашем городе, как грибы после дождя, толпился суматошный народ.
Понемногу накрапывало, и осторожные пешеходы дожидались транспорта, используя длинный козырек над зданием входа в аптеку как удобное убежище от дождя, – крытая остановка пока была недостроена.
Лоток с мясными замороженными продуктами располагался слева, метрах в десяти от фармацевтического предприятия фирмы «Ферейн».
Я сразу же узнал Марго, закутанную в платок до бровей, – то ли от холода, то ли, чтобы скрыть уродливое лицо: ведь внешний вид продавца, даже на лотке, имел большое значение для успешной торговли, а Марго могла бы распугать любых покупателей.
Мы теснились на приступочке, мешая посетителям аптеки входить и выходить из здания.
Время близилось к закрытию и поток покупателей увеличивался с каждой минутой. У кассы даже создалась небольшая очередь.
– Куда вы лезете, мужчина, – доносилось до меня из постоянно распахивающей двери.
– Не к вам же под юбку, – отвечал мрачный хриплый голос. – Пробейте мне за шестьдесят упаковок димедрола, пожалуйста.
– А мне валерьяны один пузыречек, – раздался голос следующего покупателя, – котик, бедняжка, с похмелья мучается.
– Одну таблеточку седалгина, – робко проговорил следующий покупатель.
– Может, половинкой обойдешься, – издевательски поинтересовалась кассирша.
– Нет, – на этот раз твердо ответил покупатель, – не обойдусь.
– Маня! – взвилась девушка за кассой. – Ты чего кодеиносодержащие врассыпуху продаешь? С заведующим согласовано? Тогда ладно...
Тем временем возле лотка, к которому был прикован мой взгляд, стали происходить достаточно странные и неприятные события.
Баба лет сорока, разбитного вида, тщательно выбиравшая окорочка, была на редкость придирчива. Только она останавливала свой выбор на приглянувшейся ей ножке, – Марго уже начинала взвешивать курицу, – как баба тотчас же высматривала более аппетитный по ее мнению кусок и просила взвесить именно его.
На третий раз Марго не выдержала и что-то процедила сквозь зубы. Баба в ярости огляделась по сторонам и, принятув за рукав проходящего мимо мужика, – того самого, что покупал в аптеке полтаблетки седалгина, – торжествующе заорала:
– Основной закон о правах потребителя нарушают! Вот, гляди!
Она достала из-за пазухи потрепаную брошюру и ткнула ей в лицо продавщице. Платок Марго размотался и она разозлилась еще больше.
– Гады! – бросила она прямо в лицо склочной бабе. – Убийцы!
Схватив увесистый окорочок, Марго с размаху ударила им по накладному шиньону покапательницы. Прическа сбилась на бок и частично осыпалась. В ящик с окорочками полетели вырвавшиеся из прядей шпильки.
– С-сука! – завизжала баба, позабыв о правах потребителя. – Да я тебе сейчас...
Следующий удар замороженным окорочком пришелся по плечу беззащитного наркомана. Он в ужасе отшатнулся и, от неожиданности выронив из ладони вожделенный седалгин, стал позлать в грязи, разыскивая пропажу. Марго уже занесла руку для третьего удара.
– Убивают! – завопила баба, прикрывая руками макушку. – Товарищи, убивают ведь!
Руку Марго перехватил человек восточного типа в кожаной куртке.
– Ты что?! – зашептал он, бешено вращая глазами. – В тюрьму захотела?
Марго так и застыла с поднятым окорочком в занесенной руке. Казалось, женщину охватил ступор и она потеряла способность двигаться.
– Господин Хабибулин, – пронзительно заверещал мальчишка, – пожалуйста, не обижайте маму! Вы же знаете, она хорошая.
– Чтоб духу твоего здесь не было! – топал ногами хозяин лотка. – Ты тут больше не работаешь. Пожалели тебя, а ты... ты... корова неблагодарная! Да я таких, как ты на это место сегодня десяток найду.
– Сволочь ты, – затравленно произнесла Марго. Говорила она медленно, словно во сне. Рука женщины опустилась и окорочок упал ей под ноги.
– Я – сволочь? – удивился Хабибулин. – Да за такие слова ты у меня...
Его кулак сжался до того, что костяшки пальцев побелели. Хозяин лотка отшвырнул мальчишку и попытался ударить Марго по лицу, но я решил, что пришла пора вмешаться. Вовремя подбежав и ухватив его руку, я вывернул ее назад. Хабибулин застонал и мгновенно сник.
– Ты с ума сошел, дурак, тебя же сейчас менты повяжут, – быстро проговорил я. – Штрафы здесь знаешь какие? Да еще и на лапу давать придется... Быстро все замяли и расползлись, ясно?
Хабибулин не понял, кто с ним говорит и почему предлагает ему именно такой способ решения проблемы. Но мои слова, очевидно, показались ему разумными – сразу видно, что хозяин лотка был деловым человеком, только чересчур эмоциональным.
– Так, – рубанул он рукой воздух, обращаясь к Марго. – Ты – катись к такой-то матери, а с тобой, хулиганка, я сейчас поговорю.
– Это я-то, хулиганка?! – искренне возмутилась женщина. – Меня за мою покупку чуть не убили, а я же еще и виновата.
– На, на, возмьи и уматывай, ради Бога, – Хабибулин поднял с земли два окорочка и засунул их в авоську скандалистке.
Проблема была исчерпана.
Мальчик повел Марго прочь, держа ее за рукав. Хабибулин уже пристраивал к лотку замену, а я направился вслед за удаляющейся парой.
Метров через сто мальчик, словно почуяв затылком мой взгляд, оглянулся и, сначала замедлив шаг, потом остановился и дал мне поравняться с собой.
– Спасибо вам, дядя, – проговорил он строго и очень серьезно, – но... не надо за нами ходить, хорошо? Мы уж сами по себе...
– Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь? – предложил я.
Мальчик отрицательно покачал головой. Было видно, что он относится к этой жизни очень разумно и осторожно, с рассудительностью явной не детской.
– Мама не любит чужих, – проговорил он. – Вам лучше уйти.
– Вот как? – удивился я. – Ну и ладно. Мне ведь и не надо, чтобы меня любили. Я просто хочу поговорить с твоей мамой.
– Хорошо, – развел руками мальчик, – пойдемте с нами раз так, только говорит она с вами не будет. Мама не любит мужчин.
Я не стал выяснять причины такой загадочно неприязни по признаку пола и остаток пути, до уже знакомого мне барака мы провели в молчании.
Так же, не говоря ни слова, мальчик предложил мне пройти внутрь дома. Меня удивила чистота и опрятность помещения, как бы в противовес осыпающемуся фасаду и замусоренным окрестностям. Обстановка была бедной, но чувствовалось, что хозяйство здесь не запускают.
Хозяйка дома молча, слегка пошатываясь, прошла в зал (он, собственно, был отделен от прихожей всего одним шагом) и села на стул, уставившись куда-то в пол. Мое присуствие начисто ей игнорировалось или она на самом деле в эти минуты ничего не соображала и не могла адекватно воспринимать реальность.
Пока я оглядывался по сторонам, мальчишка поставил чайник на плиту и достал с полки хлеб, завернутый в целлофановый пакет.
– А, дядя Коля ножик свой оставил, – заметил он на холодильнике столовый тесак. – Это сосед, он пенсионер-ветеран. Заходит иногда почочь. Вот и вчера заглядывал – вентиляцию прочищал, замазку соскребал с окон. Надо ему вернуть, а то, небось, обыскался.
– А мама? – спросил я.
– Что мама? – не понял мальчик. – Вам покрепче или послабее?
Судя по бледной заварке, разница была бы небольшая. Да и чай оставлял желать лучшего. Не желая обидеть парня, я поблагодарил его за заботу и сделал несколько глотков безвкусного напитка.
– Как же мама его выносит, если она не любит мужчин, как ты сказал, и не разговаривает с чужими? – пояснил я смысл своего вопроса.
– А я сам дядю Колю позвал, – ответил мальчик. – Мама была на работе, а у меня график свободный. Я семечками на вокзале торгую, меня там уже знают. Больше десятки за место не берут. Кстати, раз уж вы здесь, давайте познакомимся. Меня зовут Равиль.
Я представился.
– Чем вы занимаетесь?
– Работаю по найму, – уклонился я от прямого ответа. – Скажем, у кого-нибудь пропадает какая-нибудь вещь, например, портфель, а я его ищу.
– Понятно, – Равиль мигом посерьезнел и взглянул на часы. – Так, мне на работу пора. Чай допили? Давайте двигаться.
– Я хотел бы поговорить с твоей мамой, – напомнил я о цели своего визита.
– Мама сейчас ляжет спать, – твердо сказал Равиль. – Она сейчас в таком состоянии, что ничего не понимает и говорить с ней бесполезно.
Он подошел к Марго, поднял ее под руки и уложил на кушетку. Марго подчинялась его действиям, словно безвольный механизм.
Мне ничего не оставалось делать, как уйти из дома вместе с Равилем.
– Твоя мама болеет? – спросил я, когда мы вышли на улицу.
– Нет, – неожиданно ответил Равиль. – Она со странностями, жизнь у нее была тяжелая, а вообще она нормальная, если вы это имеете в виду.
Мальчик покрутил пальцем у виска. Его понятливость мне импонировала.
– Понятно, – сказал я. – Знаешь что, вот тебе мой телефон. Если вдруг я понадоблюсь, то звони. Чем смогу – помогу.
– Спасибо, – сухо ответил Равиль и спрятал визитку в задний карман протертых джинсов. – Может быть, мама вам и позвонит, когда почувствует себя получше. Она тоже кое-что ищет и не может найти.
Пожав мне на прощание руку, – рукопожатие неожиданно оказалось крепким, – Равиль устремился к вокзалу. Там юный торговец пристроился возле высокого бордюра, на котором расположил два стакана с семечками – один высокий, другой поменьше.
Я вспомнил, что, пока мы шли с ним от дома к вокзалу, мне попался на глаза тот же пенсионер на лавочке. Очевидно, он и был тем самым дядей Колей, о котором упоминал Равиль. Я решил пополнить свои сведения о Марго и ее сыне, и вернулся на несколько метров назад.
Несмотря на сильный ветер, дядя Коля продолжал восседать на своем месте, опираясь на палку и сосредоточенно смотря себе под ноги.
– А, это вы, молодой человек, – поприветствовал он, завидев меня. – Так на чем мы в прошлый раз остановились? Ах да! Ну так вот, командование отдало нашему подразделению приказ очистить советский Крым от пособников врага. И вот, в двадцать четыре часа...
– Вы мне об этом уже в прошлый раз рассказывали, – напомнил я. – Скажите лучше, как вы сейчас относитесь к татарам. Ведь у вас наверняка есть среди них знакомые. Помните, вы давеча говорили о женщине по имени Рита и ее сыне из соседнего дома?
– Про Акаевых, что ли? – отозвался дядя Коля. – И верно, мальчишка золотой, спору нет. Не уголовник. Да и баба тоже, вроде, работящая.
– Она, что ли, больная?
– Да нет, в общем. Кричит только по ночам. Но редко, – добавил дядя Коля.
– А народ как к ним относится? – продолжал я свои расспросы.
– Нормально. Терпят их, – меланхолично отозвался дядя Коля. – Жить-то ведь всем надо. Сам понимаешь, какое сейчас время. Вот смотри: раньше сахар был по восемьдесят четыре копейки, а сейчас...
Сравнительный анализ цен продолжался минут двадцать. После этого дядя Коля, заметив какого-то человека, помахавшего ему рукой издалека, прервал свои мемуары и заспешил к своему знакомому.
– Дельце наклевывается, – подмигнул он мне. – У каждого теперь своя коммерция.
– Удачи вам, – попрощался я и побрел домой под мелкой осенней моросью.
Дома меня уже поджидала обещанная информация. Приятель честно проработал предоставленный материал и теперь познакомил меня со своими изысканиями. Они оказались небезынтересными.
Оказывается, фамилии людей, которые назвал мне перед смертью Лалаев, были связаны одним очень важным обстоятельством.
И Бабенко, и Одинцов, и Дикарев работали в фирме «Марат». Владислав Сергеевич Бабенко числился завом по связям с общественностью, Кузьма Петрович Дикарев возглавлял нефтяной филиал, а Юрий Юрьевич Одинцов являлся тем самым человеком, должность которого присвоил себе Лалаев – заведующим кадровым отделом.
– Послушай-ка, детка, какого черта ты тут делаешь? – сделал я шаг вперед. – Я очень хотел бы встретиться с твоими родителями.
– На фиг? – продолжала недоумевать дылда на роликовых коньках.
– Ты что, красотка, действительно не в себе? Или, деточка, ты придуряешься? – разозлился я, делая вперед еще один шаг.
Именно на эти слова деваха почему-то не на шутку разозлилась.
– Старый пердун! – прокричала она и изо всей силы высунула язык.
Лалаев стонал, словно глухонемой во время полового акта. Он ерзал в кресле, выпучив глаза и двигая бровями вверх и вниз.
Я оглянулся на связанного Дмитрия Викторовича, полагая, что столь грубое восклицание обращено к нему. Но, как оказалось, я ошибся.
– Ты... ты говно! Говно, понял? – надрывалась девка, потихоньку отступая к двери.
– Это вы мне, сударыня? – я даже не знал, как реагировать на такое.
– Бе-е-е! – снова высунула она язык. Розовый, с желтоватым налетом.
Этого показалось ей мало. Тогда она ловко сымитировала неприличный звук, просунув язычок между губ и юркнула в переднюю.
Я бросился за ней, не обращая внимания на усиливающееся мычание Дмитрия Викторовича, – подождет, но девка оказалось ловчее, чем я предполагал.
Эта современная молодежь на роликовых коньках, небось, часами тренируется, отрабатывая сложные приемы и замысловатые пируэты. Иначе как бы смогла эта мерзавка пропрыгать по лестнице аж шесть ступенек, ни разу не упасть и даже не покачнуться.
А уж на воле дорога шла под уклон и тут никто не мог ее остановить.
Здраво рассудив, что это существо, которое предпочитает передвигаться с помощью механических средств, а не на своих двоих от меня не уйдет и рано или поздно мы сможем с ней подискутировать относительно того, подходят ли моей персоне нелестные эпитеты, которые она исторгала, я вернулся в дом к своему клиенту.
Лалаев продолжал сидеть неподвижно, с надеждой глядя на дверной проем. Завидев меня, он облегченно вздохнул и обратился ко мне с вопросительным взглядом: мол, развяжешь или как?
Для начала я отлепил скотч с его губ. Бедный Лалаев жалобно застонал, потом трижды тщательно облизал посиневшие губы и дважды сплюнул.
– Вот сука эта Кира! – пожаловался он. – Все печенки отбила, блядюга.
– За что же она вас так? – присел я рядом, распутывая петли на веревках.
– Сложно ответить однозначно, – хитро прищурился Лалаев. – В общем, кое-кто оказался мной очень и очень недоволен.
– Можно догадаться, – усмиехнулся я. – Так мы работаем с вами дальше, Дмитрий Викторович, судя по вашему звонку? Я правильно понял?
Лалаев обреченно кивнул.
– Тогда я повторяю свой вопрос, – сразу приступил я к делу.
Мне почему-то казалось, что именно сейчас я непременно должен все выяснить. Непонятное тревожное чувство овладело мной. И было отчего! Сначала эта загадочная уродка на вокзале, теперь эта великовозрастная дуреха на роликах с садистскими наклонностями... Не нравится мне эта команда, ох как не нравится!
– Чьи дела находились в дипломате? – я освободил Лалаева от пут и устроился в кресле напротив, спиной к разбитому мной окну.
– Вас не продует, Валера? – участливо поинтересовался Дмитрий Викторович, разрабатывая отекшую руку. – Окошечко-то того...
– Зубы мне не заговаривайте, – усмехнулся я. – Какая трогательная забота о моем здоровье... Вы что, шантажировали этих людей?
– Очень грубо вы выражаетесь, – обиделся Дмитрий Викторович. – Скажем так: некоторые люди имели неосторожность совершить некоторые поступки. И были готовы поделиться со мной личными сбережениями...
– Фа-ми-лии, – снова вернул я разговор на нужные рельсы.
– В «дипломате» были личные дела Бабенко Владислава Сергеевича, Дикарева Кузьмы Петровича, ного подразделения, – Лалаев загнул второй палец и выпятил третий, – Одинцова Юрия Юрьевича...
– Ну-ну, продолжайте же, Дмитрий Викторович, – заинтересованно проговорил я, делая пометки в блокноте. – Кто еще входил в этот круг?
– А-а...э-э... – Лалаев вдруг неожиданно издал странный звук.
Мой клиент явно был в замешательстве. Я поднял глаза и едва не выронил авторучку.
На лбу Дмитрия Викторовича Лалаева, как раз посередке, быстро расплывалось красное пятно. Обшивка кресла мгновенно намокла от крови, хлынувшей из выходного отверстия на затылке.
В тот момент я даже не подумал, что следующая пуля будет предназначена мне. Нагнувшись к Лалаеву, я грубо схватил его за плечи. Сейчас была как раз такая ситуация, когда помочь уже нельзя, а что-то узнать еще можно. Уставясь в глаза умирающему, я прокричал:
– Фамилии!
Мутнеющий взгляд Лалаева терял четкость за какие-то доли секунды.
Стараясь не подавиться кровью, быстрой струйкой текшей у него изо рта, Дмитрий Викторович еле слышно пробормотал заплетающимся языком:
– Это все...
Еще секунда, и он захрипел и, судорожно дернувшись, навсегда оставил эту землю вместе с ее проблемами на наше попечение.
Последние слова Дмитрия Викторовича, с которыми он покинул этот мир, можно было толковать двояко: «это все, что я хотел сказать, список закончен» и «это все, я умираю, пока, ребята».
И мне очень не хотелось думать, что имелся в виду именно второй вариант. Но, к сожалению, уточнить тонкости агональной стилистики у меня уже не было никакой возможности – передо мной лежал труп.
Зато была возможность изучить траекторию стрельбы. Стрелявший человек явно использовал мою пробоину в стекле. Не думаю, чтобы стекло остановило убийцу, останься оно целым. Но подчас даже такая преграда меняла траекторию пули и неудивительно, что этот человек решил воспользоваться плодами моей деятельности (кстати, я слегка порезался, ладонь кровоточила).
Я не думал, что в Лалаева стреляла Кира. Как-то на нее это было непохоже. Балбеска на роликах могла нанести тебе удар в спину, но скорее своим пластмассовым кастетом или запустить консервной банкой. Выстрел – это уже из другой категории.
Очень мне не хотелось объясняться с милицией. Особенно после сегодняшнего вечера. Два привода по подозрению в убийстве в течение суток – это слишком даже для частного детектива.
Поэтому я принял решение покинуть место происществия, предварительно стерев свои отпечатки с ручки кресла и стены, о которую я опирался рукой.
Улица встретила меня настороженной тишиной. Ни в одном строении не горел свет, хотя я был уверен, что звук разбитого стекла, музыкальный грохот и хлопок выстрела должны были быть слышны в округе.
Просто жители данного района настолько высоко ставили приоритет частной жизни, что предпочитали не вмешиваться в происходящее, что бы ни творилось за их окнами. Наш вариант американского «прайвэси» с поправкой на криминогенную ситуацию.
Дома меня уже ждал Приятель, завершивший аналитическую работу.
– СОВЕТУЮ ПРОЯСНИТЬ СИТУАЦИЮ С КЛИЕНТОМ, – посоветовал мне Приятель, – И В СЛУЧАЕ ПРОДОЛЖЕНИЯ ДЕЛА РАЗРАБАТЫВАТЬ ЛИНИЮ МАРГАРИТЫ.На этот раз сон оказался без сновидений – глубокая темная яма, из которой меня, словно рыбу из омута, выдернул под утро запрограммированный на местные утренние новости таймер телевизора.
– С клиентом все и так ясно, его грохнули, – поведал я Приятелю. – Средь бела дня... тьфу ты, среди темной ночи, то есть, в собственном доме.
– ПОДРОБНОСТИ, – запросил Приятель. – И ПО ВОЗМОЖНОСТИ ПОТОЧНЕЕ.
Таковые были, разумеется, немедленно предоставлены с максимальной полнотой.
– ЗАВТРА С УТРА СЛЕДУЕТ УТОЧНИТЬ ВРЕМЯ ПОХОРОН. ПОСТАРАЙСЯ ТАМ БЫТЬ И ПОГОВОРИТЬ В РОДНЫМИ ЛАЛАЕВА. ДАЛЕЕ – ЛОТОК У АПТЕКИ (ИЧП ХАБИБУЛИНА). К ВЕЧЕРУ БУДУТ ДАННЫЕ ПО ФАМИЛИЯМ. СЛЕДУЮЩИЙ ЭТАП – ПОСЕЩЕНИЕ НАБЕРЕЖНОЙ В ЕЕ СЕВЕРНОЙ ЧАСТИ. В СЛУЧАЕ ЛИНЕЙНОГО РАЗВИТИЯ СОБЫТИЙ ПРОДОЛЖИТЬ МАРШРУТ В ГОРОДСКОМ ПАРКЕ. ОСОБОЕ ВНИМАНИЕ ОБРАТИТЬ НА МАТЬ КИРЫ. – через сорок минут посоветовал Приятель и я отправился досыпать.
Я внимательно прослушал блок информации, но ни слова об убийстве Лалаева не было. Что, в общем-то, ничуть не удивительно.
Это в Америках с Европами любой криминал обсасывается на первых полосах ведущих изданий под здоровенными шапками. А здесь же узнать о том, что происходит в городе можно из тщательно просеянной милицейской хроники где-нибудь через неделю-другую.
Но во вчерашнем убийстве был один любопытный аспект – покойник был татарином и работником крупной татарской же фирмы. Татары, как известно, захоранивают своих покойников до заката. Следовательно, можно предположить, что все необходимые процедуры будут исполнены в милиции очень оперативно и уже к вечеру Дмитрий Викторович будет покоиться на мусульманском кладбище.
Так и получилось, причем даже не вечером, а во второй половине дня. Звонок в справочную службу кладбища позволил мне уточнить время и я умудрился опоздать на церемонию, поспев к самому ее окончанию, несмотря на то, что ехал до кладбища на автомобиле.
Мгновенно определив среди толпы вдову, я подошел к ней и, с трудом находя слова, выразил свое соболезновение. Что-то, а эти действия всегда вызывали у меня непреодолимый конфуз. Но я старался держаться в рамках солидности и даже проговорил что-то невнятное, но сердечное о душевной доброте покойного.
Рядом с заплаканной Риммой Павловной стояла маленькая девочка лет шести. Она строго и внимательно посмотрела на меня и вдруг спросила:
– Дяденька, а вы, случайно, не из милиции будете? Только не обманывайте.
«Дожили, блин, – ужаснулся я про себя, – уже на роже написано, что я ищейка. Да еще плюс к тому, становлюсь похож на милиционера. Не навестить ли мне какого-нибудь приличного косметолога?»
– Нет, – коротко ответил я. – Я не из милиции. Я сам по себе.
– Это хорошо, – задумчиво произнесла девочка. – Тогда я вам кое-что скажу.
Одной рукой она держалась за мамину юбку, другой сосредоточенно ковыряла в носу.
Произошла заминка.
Пока присутствующие теснились на пятачке, ожидая, пока автобус развернется, я оказался практически один на один с Риммой Павловной и ее дочкой.
Судя по пристальному взгляду вдовы, мне следовало объясниться.
– Дмитрий Викторович незадолго перед своей смертью обратился ко мне за помощью, – тихо сказал я Римме Павловне. – Это касалось того самого злополучного случая на вокзале, когда ваш супруг должен был привезти на дачу одеяла. И попал в больницу.
Вдова молча кивнула.
– Я не довел работу до конца, – продолжал я, – Покойный, что скрывать, не был со мной достаточно откровенен, а потом его кто-то убрал. Ой, простите, за неуместное выражение, но...
– Да чего уж там! – махнула рукой Римма. – Называйте вещи своими именами. Моего мужа уже не воротишь, каким бы он ни был при жизни... Впрочем, это уже вас не касается. Так продолжайте. Насколько я поняла, он вас нянял. Дима говорил мне, что ему понадобится частник.
Хм, так меня еще, понимтся, никто не называл. Ну да ладно, частник так частник.
– Вы отсутствовали в тот вечер дома, – продолжал я. – Были на даче?
Вдова подтвердила мое предположение. Автобусы, между тем, уже развернулись и теперь суетящиеся родственники подзывали женщину в трауре занять свое почетное место в начале салона.
– Еще один вопрос, – заторопился я, – У меня есть основания полагать, что перед убийством в доме находилась молодая девушка по имени Кира. Вы что нибудь знаете о ней? Что ее связывало с вашим мужем?
Римма Павловна задумалась, но потом отрицательно покачала головой.
– Нет... Среди моих знакомых я не припоминаю человека с таким именем. Извините, мне уже пора идти, – Римма Павловна повернулась ко мне спиной, но тут неожиданно голос подала ее дочь.
– Это не девочка, – заверещала малышка, отпустив мамину юбку и оживленно размахивая ручонками. – Папу убил совсем другой человек.
Я ожидал, что Римма Павловна шикнет на ребенка или подхватит ее на руки и унесет в автобус. Но она молча остановилась и, как бы поощряя девочку к рассказу, кивнула ей головой.
– И кто же, по-твоему, сделал такое плохое дело? – я присел на корточки рядом с малышкой, пользуясь безмолвным согласием вдовы.
– Папу убила страшная тетя, – выпучив глаза, поведала мне девочка.
Я поднял взгляд на Римму Павловну. Она стояла, как изваяние, не проронив ни слова.
– Она приходила перед тем, как папа лег в больницу. Мамы тогда дома нне было, я не спала и слышала как тетя кричала на папу, – строго произнесла девочка, преисполненная важности.
Римма Павловна убедилась, что девочка сказала все, что хотела и потянула ее за руку.
Уже возле автобуса девочка снова повернулась ко мне и крикнула:
– Милиции я про это не сказала ни словечка, ни полсловечка... Папа говорил, что они все проданные... продажные, то есть.
– Ну, может быть, и не все, – неуверенно пожал я плечами.
Автобус уже собирался трогаться с места, как вдруг неожиданно затормозил.
Створки дверей раздвинулись и со ступенек медленно спутилась Римма Павловна. Она подошла ко мне и сказала, твердо и непреклонно:
– Я хочу, чтобы вы нашли убийцу моего мужа. Можете считать, что я вас нанимаю.
Затем она резко повернулась и направилась назад к автобусу.
...Время подвигалось к шести. Привокзальная площадь была расцвечена разноцветными фонарями только со стороны центральной улицы. Вторая часть пространства, уходящая в мрачные бараки, была отдана во власть медленно но верно сгущающимся сумеркам.
Возле здания новой аптеки, которые в последний год плодятся в нашем городе, как грибы после дождя, толпился суматошный народ.
Понемногу накрапывало, и осторожные пешеходы дожидались транспорта, используя длинный козырек над зданием входа в аптеку как удобное убежище от дождя, – крытая остановка пока была недостроена.
Лоток с мясными замороженными продуктами располагался слева, метрах в десяти от фармацевтического предприятия фирмы «Ферейн».
Я сразу же узнал Марго, закутанную в платок до бровей, – то ли от холода, то ли, чтобы скрыть уродливое лицо: ведь внешний вид продавца, даже на лотке, имел большое значение для успешной торговли, а Марго могла бы распугать любых покупателей.
Мы теснились на приступочке, мешая посетителям аптеки входить и выходить из здания.
Время близилось к закрытию и поток покупателей увеличивался с каждой минутой. У кассы даже создалась небольшая очередь.
– Куда вы лезете, мужчина, – доносилось до меня из постоянно распахивающей двери.
– Не к вам же под юбку, – отвечал мрачный хриплый голос. – Пробейте мне за шестьдесят упаковок димедрола, пожалуйста.
– А мне валерьяны один пузыречек, – раздался голос следующего покупателя, – котик, бедняжка, с похмелья мучается.
– Одну таблеточку седалгина, – робко проговорил следующий покупатель.
– Может, половинкой обойдешься, – издевательски поинтересовалась кассирша.
– Нет, – на этот раз твердо ответил покупатель, – не обойдусь.
– Маня! – взвилась девушка за кассой. – Ты чего кодеиносодержащие врассыпуху продаешь? С заведующим согласовано? Тогда ладно...
Тем временем возле лотка, к которому был прикован мой взгляд, стали происходить достаточно странные и неприятные события.
Баба лет сорока, разбитного вида, тщательно выбиравшая окорочка, была на редкость придирчива. Только она останавливала свой выбор на приглянувшейся ей ножке, – Марго уже начинала взвешивать курицу, – как баба тотчас же высматривала более аппетитный по ее мнению кусок и просила взвесить именно его.
На третий раз Марго не выдержала и что-то процедила сквозь зубы. Баба в ярости огляделась по сторонам и, принятув за рукав проходящего мимо мужика, – того самого, что покупал в аптеке полтаблетки седалгина, – торжествующе заорала:
– Основной закон о правах потребителя нарушают! Вот, гляди!
Она достала из-за пазухи потрепаную брошюру и ткнула ей в лицо продавщице. Платок Марго размотался и она разозлилась еще больше.
– Гады! – бросила она прямо в лицо склочной бабе. – Убийцы!
Схватив увесистый окорочок, Марго с размаху ударила им по накладному шиньону покапательницы. Прическа сбилась на бок и частично осыпалась. В ящик с окорочками полетели вырвавшиеся из прядей шпильки.
– С-сука! – завизжала баба, позабыв о правах потребителя. – Да я тебе сейчас...
Следующий удар замороженным окорочком пришелся по плечу беззащитного наркомана. Он в ужасе отшатнулся и, от неожиданности выронив из ладони вожделенный седалгин, стал позлать в грязи, разыскивая пропажу. Марго уже занесла руку для третьего удара.
– Убивают! – завопила баба, прикрывая руками макушку. – Товарищи, убивают ведь!
Руку Марго перехватил человек восточного типа в кожаной куртке.
– Ты что?! – зашептал он, бешено вращая глазами. – В тюрьму захотела?
Марго так и застыла с поднятым окорочком в занесенной руке. Казалось, женщину охватил ступор и она потеряла способность двигаться.
– Господин Хабибулин, – пронзительно заверещал мальчишка, – пожалуйста, не обижайте маму! Вы же знаете, она хорошая.
– Чтоб духу твоего здесь не было! – топал ногами хозяин лотка. – Ты тут больше не работаешь. Пожалели тебя, а ты... ты... корова неблагодарная! Да я таких, как ты на это место сегодня десяток найду.
– Сволочь ты, – затравленно произнесла Марго. Говорила она медленно, словно во сне. Рука женщины опустилась и окорочок упал ей под ноги.
– Я – сволочь? – удивился Хабибулин. – Да за такие слова ты у меня...
Его кулак сжался до того, что костяшки пальцев побелели. Хозяин лотка отшвырнул мальчишку и попытался ударить Марго по лицу, но я решил, что пришла пора вмешаться. Вовремя подбежав и ухватив его руку, я вывернул ее назад. Хабибулин застонал и мгновенно сник.
– Ты с ума сошел, дурак, тебя же сейчас менты повяжут, – быстро проговорил я. – Штрафы здесь знаешь какие? Да еще и на лапу давать придется... Быстро все замяли и расползлись, ясно?
Хабибулин не понял, кто с ним говорит и почему предлагает ему именно такой способ решения проблемы. Но мои слова, очевидно, показались ему разумными – сразу видно, что хозяин лотка был деловым человеком, только чересчур эмоциональным.
– Так, – рубанул он рукой воздух, обращаясь к Марго. – Ты – катись к такой-то матери, а с тобой, хулиганка, я сейчас поговорю.
– Это я-то, хулиганка?! – искренне возмутилась женщина. – Меня за мою покупку чуть не убили, а я же еще и виновата.
– На, на, возмьи и уматывай, ради Бога, – Хабибулин поднял с земли два окорочка и засунул их в авоську скандалистке.
Проблема была исчерпана.
Мальчик повел Марго прочь, держа ее за рукав. Хабибулин уже пристраивал к лотку замену, а я направился вслед за удаляющейся парой.
Метров через сто мальчик, словно почуяв затылком мой взгляд, оглянулся и, сначала замедлив шаг, потом остановился и дал мне поравняться с собой.
– Спасибо вам, дядя, – проговорил он строго и очень серьезно, – но... не надо за нами ходить, хорошо? Мы уж сами по себе...
– Может быть, я могу вам чем-нибудь помочь? – предложил я.
Мальчик отрицательно покачал головой. Было видно, что он относится к этой жизни очень разумно и осторожно, с рассудительностью явной не детской.
– Мама не любит чужих, – проговорил он. – Вам лучше уйти.
– Вот как? – удивился я. – Ну и ладно. Мне ведь и не надо, чтобы меня любили. Я просто хочу поговорить с твоей мамой.
– Хорошо, – развел руками мальчик, – пойдемте с нами раз так, только говорит она с вами не будет. Мама не любит мужчин.
Я не стал выяснять причины такой загадочно неприязни по признаку пола и остаток пути, до уже знакомого мне барака мы провели в молчании.
Так же, не говоря ни слова, мальчик предложил мне пройти внутрь дома. Меня удивила чистота и опрятность помещения, как бы в противовес осыпающемуся фасаду и замусоренным окрестностям. Обстановка была бедной, но чувствовалось, что хозяйство здесь не запускают.
Хозяйка дома молча, слегка пошатываясь, прошла в зал (он, собственно, был отделен от прихожей всего одним шагом) и села на стул, уставившись куда-то в пол. Мое присуствие начисто ей игнорировалось или она на самом деле в эти минуты ничего не соображала и не могла адекватно воспринимать реальность.
Пока я оглядывался по сторонам, мальчишка поставил чайник на плиту и достал с полки хлеб, завернутый в целлофановый пакет.
– А, дядя Коля ножик свой оставил, – заметил он на холодильнике столовый тесак. – Это сосед, он пенсионер-ветеран. Заходит иногда почочь. Вот и вчера заглядывал – вентиляцию прочищал, замазку соскребал с окон. Надо ему вернуть, а то, небось, обыскался.
– А мама? – спросил я.
– Что мама? – не понял мальчик. – Вам покрепче или послабее?
Судя по бледной заварке, разница была бы небольшая. Да и чай оставлял желать лучшего. Не желая обидеть парня, я поблагодарил его за заботу и сделал несколько глотков безвкусного напитка.
– Как же мама его выносит, если она не любит мужчин, как ты сказал, и не разговаривает с чужими? – пояснил я смысл своего вопроса.
– А я сам дядю Колю позвал, – ответил мальчик. – Мама была на работе, а у меня график свободный. Я семечками на вокзале торгую, меня там уже знают. Больше десятки за место не берут. Кстати, раз уж вы здесь, давайте познакомимся. Меня зовут Равиль.
Я представился.
– Чем вы занимаетесь?
– Работаю по найму, – уклонился я от прямого ответа. – Скажем, у кого-нибудь пропадает какая-нибудь вещь, например, портфель, а я его ищу.
– Понятно, – Равиль мигом посерьезнел и взглянул на часы. – Так, мне на работу пора. Чай допили? Давайте двигаться.
– Я хотел бы поговорить с твоей мамой, – напомнил я о цели своего визита.
– Мама сейчас ляжет спать, – твердо сказал Равиль. – Она сейчас в таком состоянии, что ничего не понимает и говорить с ней бесполезно.
Он подошел к Марго, поднял ее под руки и уложил на кушетку. Марго подчинялась его действиям, словно безвольный механизм.
Мне ничего не оставалось делать, как уйти из дома вместе с Равилем.
– Твоя мама болеет? – спросил я, когда мы вышли на улицу.
– Нет, – неожиданно ответил Равиль. – Она со странностями, жизнь у нее была тяжелая, а вообще она нормальная, если вы это имеете в виду.
Мальчик покрутил пальцем у виска. Его понятливость мне импонировала.
– Понятно, – сказал я. – Знаешь что, вот тебе мой телефон. Если вдруг я понадоблюсь, то звони. Чем смогу – помогу.
– Спасибо, – сухо ответил Равиль и спрятал визитку в задний карман протертых джинсов. – Может быть, мама вам и позвонит, когда почувствует себя получше. Она тоже кое-что ищет и не может найти.
Пожав мне на прощание руку, – рукопожатие неожиданно оказалось крепким, – Равиль устремился к вокзалу. Там юный торговец пристроился возле высокого бордюра, на котором расположил два стакана с семечками – один высокий, другой поменьше.
Я вспомнил, что, пока мы шли с ним от дома к вокзалу, мне попался на глаза тот же пенсионер на лавочке. Очевидно, он и был тем самым дядей Колей, о котором упоминал Равиль. Я решил пополнить свои сведения о Марго и ее сыне, и вернулся на несколько метров назад.
Несмотря на сильный ветер, дядя Коля продолжал восседать на своем месте, опираясь на палку и сосредоточенно смотря себе под ноги.
– А, это вы, молодой человек, – поприветствовал он, завидев меня. – Так на чем мы в прошлый раз остановились? Ах да! Ну так вот, командование отдало нашему подразделению приказ очистить советский Крым от пособников врага. И вот, в двадцать четыре часа...
– Вы мне об этом уже в прошлый раз рассказывали, – напомнил я. – Скажите лучше, как вы сейчас относитесь к татарам. Ведь у вас наверняка есть среди них знакомые. Помните, вы давеча говорили о женщине по имени Рита и ее сыне из соседнего дома?
– Про Акаевых, что ли? – отозвался дядя Коля. – И верно, мальчишка золотой, спору нет. Не уголовник. Да и баба тоже, вроде, работящая.
– Она, что ли, больная?
– Да нет, в общем. Кричит только по ночам. Но редко, – добавил дядя Коля.
– А народ как к ним относится? – продолжал я свои расспросы.
– Нормально. Терпят их, – меланхолично отозвался дядя Коля. – Жить-то ведь всем надо. Сам понимаешь, какое сейчас время. Вот смотри: раньше сахар был по восемьдесят четыре копейки, а сейчас...
Сравнительный анализ цен продолжался минут двадцать. После этого дядя Коля, заметив какого-то человека, помахавшего ему рукой издалека, прервал свои мемуары и заспешил к своему знакомому.
– Дельце наклевывается, – подмигнул он мне. – У каждого теперь своя коммерция.
– Удачи вам, – попрощался я и побрел домой под мелкой осенней моросью.
Дома меня уже поджидала обещанная информация. Приятель честно проработал предоставленный материал и теперь познакомил меня со своими изысканиями. Они оказались небезынтересными.
Оказывается, фамилии людей, которые назвал мне перед смертью Лалаев, были связаны одним очень важным обстоятельством.
И Бабенко, и Одинцов, и Дикарев работали в фирме «Марат». Владислав Сергеевич Бабенко числился завом по связям с общественностью, Кузьма Петрович Дикарев возглавлял нефтяной филиал, а Юрий Юрьевич Одинцов являлся тем самым человеком, должность которого присвоил себе Лалаев – заведующим кадровым отделом.