Страница:
Непосредственно полигоном для выполнения тех функций, которые так красочно описал мой недавний собеседник-алкоголик, служила широченная двуспальная кровать, которая едва умещалась в этой маленькой спальне. На тумбочке у окна, как бы напротив кровати, стоял большой электронный будильник – для того чтобы партнеры не теряли связи со временем. В баре я узрел небольшую, но великолепную коллекцию спиртных напитков. Поскольку я их принципиально не покупал, у меня даже зародилась шальная мысль о приватизации бутылочки понравившегося мне шотландского виски. Окна квартиры выглядывали на улицу и были тщательно занавешены горизонтальными жалюзями.
Не знаю почему, но я вдруг ощутил чувство уюта и комфорта в этой квартире. Я даже в чем-то позавидовал Зимину. Приезжать сюда на непродолжительное время со своей красавицей пышнотелой блондинкой, заниматься здесь, понимаешь, полезным и радостным делом, убегая на время от проблем и забот – что не радоваться такой жизни? Однако нашелся какой-то паскудник, который лишил эту квартиру хозяина, выпустив ему весь барабан револьвера в спину. От последней мысли мне как-то погрустнело, и я решил заняться исследованием квартиры дальше.
В секретере, где находился бар, было несколько ящиков, содержимое которых я решил исследовать. В двух из них я не нашел ничего интересного: в одном лежали нитки, иголки и какая-то женская бижутерия, другой представлял собой небольшую аптечку, в которой находились обычные медицинские препараты – от головной боли, снотворное, от расстройства желудка. И лишь в третьем ящике я обнаружил нечто заслуживающее внимание: среди каких-то старых бухгалтерских документов ряда фирм, в том числе и „Зитэка“, я нашел записную книжку. По своей структуре она представляла собой наполовину визитницу, наполовину обычной записной книжкой с бумажными сменными листами. Мое желание немедленно поинтересоваться содержанием записей было вполне объяснимым.
Я закрыл ящик и пошел вместе с записной книжкой на кухню.
Кухня мне понравилась еще больше – она была уютна и отделана деревом, шкафы были все навесными, чтобы не загромождать напольное пространство, у окна стоял дубовый уголок. Я налил в стоящий на плите чайник воды и зажег огонь. Потом нашел в одном из шкафов тщательно вымытую сервизную посуду, в другом обнаружил большие запасы хорошего чая и кофе. Из холодильника я достал полпалки салями, которая на запах показалась мне вполне пригодной к употреблению. Покончив с несколькими кружками салями, я налил себе чашечку кофе и, закурив сигарету, принялся внимательно изучать информацию, хранящуюся в записной книжке.
Визитки были самые разнообразные – от представителей коммерческих банков и фирм кончая представителями всевозможных благотворительных и прочих общественных объединений. Большинство названий этих организаций мне мало о чем говорило, как и фамилии представлявших их людей.
Закончив с визитками, я перешел к телефонным номерам.
Похоже, эту записную книжку не слишком обременяли хранением в ней информации. Я отметил, что помимо местных номеров, здесь присутствовали иногородние телефоны.
Увлекшись чтением записной книжки, я вдруг с ужасом услышал как хлопнула входная дверь. Не знаю почему, но я сильно испугался, да так, что чуть не подавился очередным глотком кофе. Тем более что мой постоянный спутник в рискованных операциях, пистолет „Макаров“, остался дома. Так, с застывшей у рта чашкой, я медленно слушал, как к кухне приближаются осторожные шаги. Через три секунды, показавшиеся мне огромным отрезком времени, моему зрению наконец предстало видение под названием „Испуганная Татьяна Булгакова“.
Боюсь, что ее испуг был вряд ли меньше моего, поскольку сильно исказил черты ее лица. Глаза сильно вылезли из орбит, рот был до неприличия открыт, увидев меня, она застыла в какой-то странной позе, напоминающей готовность гончей перед выстрелом охотника. Несколько секунд мы оба с выпученными глазами наблюдали друг да другом, не решаясь пошевелиться.
Первым на правах представителя сильного пола опомнился я.
Занемевшей рукой я опустил чашку на стол и спросил:
– Господи, неужели я настолько страшен?
Нежданная гостья, если можно было так назвать Татьяну Булгакову, никак не отреагировала на мои слова, продолжая пялиться на меня в застывшей позе.
– Да прекратите вы на меня так пялиться, я ведь не музейный экспонат. В конце концов вы меня просто смущаете, – уже насмешливым тоном произнес я. – И смените эту нелепую позу охотничьей собаки – она вас явно не красит.
Несмотря на то, что мои слова не доходили до глубин ее сознания, все же какое-то расслабление наступило, и она плавно оперлась на косяк кухонной двери.
– Не стойте, не стойте... Только что скипел чайник, проходите, наливайте себе чаю... или кофе – я лично предпочел последнее, – не унимался я.
Блондинка скорее механически, чем повинуясь моим настоятельным советам, медленно вошла в кухню и опустилась на табуретку напротив меня. Взгляд ее был по-прежнему рассеян, казалось, что она рассматривает какие-то волокна в дубовой обшивке кухонного стола. Наконец, собравшись с силами, она спросила:
– Что вы здесь делаете?
– Как что? – недоуменно парировал я. – Я же сказал: пью кофе.
Она подняла на меня не слишком осмысленные глаза и спросила:
– Как вы сюда попали?
– Какой странный вопрос, – опять прикинулся я идиотом. – Конечно, через дверь, не стану же лезть на пятый этаж по балконам. Тем более что все ваши окна закрыты изнутри.
– Вы понимаете, что проникли в чужое жилище, тем самым нарушив закон?
– Да, конечно, я отдаю себе в этом отчет. А кстати, чье это жилище? Ваше или Зимина? Если ваше – то что здесь делал Зимин, если Зимина – то что здесь делаете вы? И вообще можно ли назвать это жилищем? Я бы назвал это скорее аэродромом с посадочной площадкой в той спальне, где два маленьких шаловливых вертолетика приземлялись в свободное от работы время, чтобы скрасить свои аэро-будни... – я даже сам поразился неожиданным метафорам, пришедшим мне на ум.
Мой словесный понос усиливался и нарастал как снежная лавина. Но мне не оставалось ничего другого, как давить на нее что было силы, постараться с самого начала не упускать инициативу из своих рук для достижения сколь-либо ценных результатов. И меня как Остапа понесло дальше.
– Никак не могу вспомнить, какая из моих знакомых не так давно, точнее, сутки назад, говорила мне с металлом в голосе и удивлением в глазах, что не имеет ни малейшего понятия о фактах интимной жизни Евгения Зимина. Уж не вы ли это были, милейшая? Обманывать нехорошо, особенно старших...
Тут она слегка взбеленилась.
– А вы-то сами, вы-то! Проникли сюда, как вор, обшарили здесь все как ищейка. Расселся здесь как у себя дома, сидит, понимаешь, чаи гоняет. Что вам здесь надо, что вы здесь вынюхивали?
– Знаете ли, мадам, ждать вас у подъезда, мне не было никакого смысла – вы бы просто сказали, что идете к подруге или вообще ошиблись адресом, подъездом, улицей, городом – всем чем угодно. А что мне здесь надо – я уже нашел. Самое главное, что я установил факт вашей тайной связи с бывшим начальником, которую вы оба на протяжении долгого времени тщательно скрывали от общественности и которую вы лично сейчас продолжаете скрывать от следствия.
– А кого в конце концов волнует моя личная жизнь? Кому какое дело до того, с кем я сплю?
– Волнует очень многих, мадам, особенно после смерти вашего партнера. Скрывая вашу любовную связь, вы, по крайней мере, косвенно подтверждаете свою замешанность в убийстве Зимина. А я думаю, что если копнуть поглубже, то можно найти и факты, свидетельствующие и о прямом вашем участии в этом деле.
Произнося свои последние свои тирады, я ужесточил тембр голоса, повысил количество децибелл, выпускаемых в атмосферу, и для пущего усиления эффекта воздействия приподнялся из-за стола. На несколько секунд она окаменела, пораженно глядя на меня снизу вверх. Потом ее опять прорвало, и на сей раз более основательно.
– Да вы что, совсем охерели? Просто уполоумели, чушь какую-то вы несете! Зачем мне понадобилось убивать Евгения?
Я что, похожа на сумасшедшую? Лично меня все устраивало в наших с ним отношениях. Если какому-то идиоту что-то не понравилось, то я здесь абсолютно ни при чем.
– Ладно вам, не надо писать мне в уши, – прервал я ее, махнув рукой и плюхнувшись обратно на мягкое сиденье кухонного уголка. – Знаю я ваши распрекрасные отношения с Зиминым. Вас послушать, вы все в нем души не чаяли, так и улучали момент, чтобы ему попку поцеловать. А уж он-то вас как любил! Ой любил! Вот где вы у него все были, – я снова надвинулся на нее, показав сжатый кулак. – Всех вас за жабры держал. Одни два мудака решили фарцануть на комсомольской работе, другие с бандитами связались до такой степени, что сами не рады. И так про каждого можно сказать... И везде добрый дядя Женя приходил на помощь, выручал, заминал дела, скандалы. Ангел господен! Робин Гуд местный! А потом вы, видимо, в память о его добрых делах, долго и верно служили ему, причем некоторые сразу в нескольких ипостасях...
– Да пошел ты, моралист гребаный, – вдруг ясно и просто ответила она. – Залез в чужую квартиру, жрет чужую салями, рассуждает о том, как нехорошо мы поступали... Тебя бы на мое место, я посмотрела, как бы ты запел...
– На вашем месте в прямом смысле мне делать было нечего – я придерживаюсь обычной сексуальной ориентации, что же касается переносного значения ваших слов, то надо быть осторожным со своими страстями и пороками – нельзя доверять их людям, подобным Зимину. Это плохо кончается.
– Что вы о нем знаете? Не надо делать из него монстра! Он был человек системы и действовал по ее законам. Если какие-то козлы вдруг решили пришить мне дело о валютной проституции, а его заставляли разрабатывать меня, то что ему оставалось делать? Он и так сделал все возможное, замяв скандал и позволив мне нормально закончить университет. В конце концов, он же и вытащил меня из той задницы, в которой я находилась, устроил мое будущее. Дал хорошую работу, поднял мой материальный уровень.
– Я полагаю, что небезвозмездно, – счел необходимым уточнить я.
– Тем не менее я не могу пожаловаться. Для меня он сделал больше хорошего чем плохого.
– Я понял, что не все настолько довольны. Например, господин Передреев имеет серьезные основания говорить иначе.
– Передреев просто старый козел, он никогда не обладал широтой взглядов и всегда завидовал Жене. В чем он истинно силен, так это в закулисных политических интригах. Именно засчет них он имеет влияние на губернатора. Да и то, когда он залетел на спекуляциях какими-то акциями, влез в долги и не смог расплатиться по обязательствам, губернатор именно Евгения попросил разрулить эти вопросы. Откровеннно говоря, я не удивлюсь, если узнаю, что Передреев с его амбициозностью так и не смог простить Евгению оказанной ему помощи.
– Наверное, это было бы естественно, – сказал я. – Эта помощь ему дорогого стоила: как минимум утрату политического влияния. Хотя он продолжает делать хорошую ьмину при плохой игре.
– Дорогого стоили ему его дурацкие авантюры и неразборчивость в связях, – горячо возразила она.
„Господи, тебе ли говорить о связях“, – подумал я и вслух спросил:
– А каковы подробности этой истории?
– Я не знаю никаких подробностей, – вдруг замкнулась она и повернулась лицом к окну. – А зря. Передреев не будет молчать, если ему рассказать в целом о вашей связи с Зиминым и попросить что-нибудь рассказать о вас.
– Господи, кончится ли это когда-нибудь?! – вдруг взмолилась она, закрыв лицо руками. – Эти бесконечные угрозы и шантажи! Да не знаю я никаких подробностей, – прижав руки к груди, заговорила она. – У него были деньги, он решил подзаработать, ввязался в сомнительные финансовые операции, параллельно в кредит купил дачу и автомобиль, а когда прогорел, остался с большими долгами. При этом он, видимо, решил, что его политический вес и положение в губернии настолько сильны, что кредиторы могут подождать. А они напротив оказались нетерпеливыми и решительными. Фамилия Рыбак вам о чем-то говорит? В бандитских кругах его иначе зовут Таксист. Не знаю, где и когда Передреев связался с ним, но именно Рыбак являлся кредитором. Больше я ничего не знаю.
Я понимал, что Татьяна находится на грани сильного нервного истощения – события последнего времени стали на ней сказываться. И все же я не мог не задать ей еще один вопрос:
– Скажите, ваш супруг знал что-нибудь о вашей связи?
Она испуганно посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– Или, может быть, догадывался о том влиянии, которое имеет на вас Евгений? – слегка изменил я формулировку. – Я спрашиваю не из праздного любопытства, это очень важно. Как вообще он относился к Зимину?
И тут события резко вышли из-под моего контроля.
– Все, не могу больше! – Татьяна с размаху треснула чашкой о пол, разбив ее вдребезги. – Сколько же можно, я же не железная! Я поняла, эти мерзавцы все хотят списать на меня.
Не могу больше! – с этими словами она ринулась вон из кухни по направлению к прихожей.
Я как мог быстро бросился за ней и сумел схватить ее за руку в зале.
– Остановитесь же вы, ненормальная женщина! – почти закричал я.
– Пусти меня, – стала она вырываться и отталкивать меня.
Я схватил ее за плечи, потряс от души и спокойно спросил:
– Ну куда вы в таком состоянии? Врежетесь в первый фонарный столб...
Я еще раз с силой потряс ее за плечи. Она неожиданно перестала упираться, как-то обмякла, закрыла лицо руками и уткнулась мне в грудь, бормоча при этом:
– Они все спишут на меня, абсолютно все...
В мои планы не входило являться плакальной жилеткой для слез бывшей любовницы министра экономики, но повинуясь скорее эмоциям нежели разуму, я все же обнял ее. И более мягко сказал:
– Чи-чи, – я редко утешал плачущих женщин, поэтому эта идиотское междометие было похоже на то, как воспитательница в детском саду утешает плачущих детей. Но детка, плачущая у меня на груди, имела столь привлекательные и волнующие формы, была так беззащитна, настолько возбуждающе было исходящее от нее женское тепло, что моя „крыша съехала“.
Я взял ее лицо в свои руки, оторвал от груди и порывисто прижался к ее губам, чуть солоноватым от слез. На мое удивление, она ответила не менее страстно. Мы сплелись в объятиях прямо посередине зала. Дальнейшее я помню смутно.
Видимо, все происходило по стандартному в таких случаях сценарию. Под воздействием сексуальной мощи, видимо, возросла мощь мышечную, я подхватил отнюдь не маленькую Татьяну на руки и понес ее в спальню, совершенно забыв о том, как еще час назад я прикалывался по поводу маленьких шаловливых вертолетиков, приземлявшихся время от времени на этой двуспальной кровати.
Кстати, кровать оказалась очень удобной для сексуального времяпровождения: она была не мягкой (партнеры не „проваливались“), в то же время в меру жесткой и упругой (что приятно волновало во время эротических телодвижений). Я подумал, что в силу занятости Зимина покупала ее сама Татьяна, и отдал должное ее вкусу. Впрочем, я отдал должное и самой Татьяне. Эта женщина не только знала толк в технической стороне секса, она ценила и любила заниматься этим делом. При всем при этом она заботилась не только о себе, но и не забывала о партнере, чувствуя, в какой стадии эротического процесса он находится, старалась ускорить или замедлить свои ощущения. Кроме того, она была абсолютно неконсервативна и откликалась на самые смелые мои предложения. Ненасытность ее не знала предела, но это не было бедой, поскольку таким же она делала своего партнера.
Одним словом, Татьяна не разочаровала. Пожалуй, секс с этой женщиной был одним из самых приятных и неожиданных подарков судьбы в последнее время.
Когда же наконец после длительного с небольшими перерывами занятия сексом мы в изнеможении лежали на кровати, я подумал, что Зимин мог пойти на всевозможные должностные преступления, чтобы получить рычаги воздействия на Татьяну с целью сделать ее впоследствии своей любовницей. Я на своем опыте понял, что эта игра стоила свеч. Однако мне следовало констатировать, что я зашел несколько дальше чем предполагал в своих личных отношений с одним из участников данного дела, роль которого была еще далеко не ясна. К тому же, поскольку непосредственным заказчиком расследования являлся Передреев, я по долгу службы должен был бы сообщить ему о последних результатах моей работы. Раздумывая над этим, я взял пачку „Соверена“ и закурил. С выдохом в потолок струи сигаретного дыма, я для себя все же решил воздержаться с докладами. Как мне показалось, для этого у меня были некоторые объективные основания. Я, аккуратно, стараясь не рабудить заснувшую на моем плече Татьяну, попытался встать, но она все же проснулась. Накинув на себя простыню, она села на кровать и спросила:
– Ты уже уходишь?
Я сказал:
– Да, мне пора. Думаю, что тебе тоже. Олег, видимо, уже сильно волнуется.
– Он уехал, – быстро ответила она. – В очередной рейс.
Я усмехнулся и загасил сигарету в пепельнице, стоявшей на тумбочке рядом с кроватью.
– Татьяна, – обратился я к ней. – Я весьма благодарен тебе за проведенное время, но я ничего не могу тебе обещать в плане сокрытия полученной мной информации. Надеюсь, ты и не ждешь от меня иного. Я нанят конкретным человеком и обязан отчитываться перед ним о проведенном расследовании.
Единственное, что я могу сделать – как можно дольше сохранять это в тайне. Может быть, если обстоятельства позволят продвинуть это дело без раскрытия вашего с Зиминым секрета, тогда это останется тайной навсегда.
Татьяна оперлась подбородком на колени своих согнутых ног и стала медленно раскачиваться с закрытыми глазами. Это продолжалось несколько секунд, потом она открыла глаза и пристально глядя на меня сказала:
– Спасибо.
Я поцеловал ее, взял свою одежду и вышел из комнаты в зал.
Бросив взгляд на кухню, я заметил лежащую на столе записную книжку Зимина. Секунду поразмыслив, я шагнул в кухню, взял книжку со стола и положил в боковой карман своего пиджака.
Оглядев на прощание квартиру, я покинул ее.
По странному обороту судьбы наши с Татьяной автомобили были припаркованы у подъезда почти упершись друг в друга капотами. Я внутренне усмехнулся этому факту, завел свои „Жигули“ и, слегка сдав назад, объехал „Фольксваген“, направившись восвояси.
Уже дома, приняв душ и налив себе чаю, я отодвинул шкаф и вошел в нашу с Приятелем комнату. Общаться с ним я был намерен сегодня довольно долго, так как мне было необходимо сообщить ему все, что случилось в квартире на Трахова. О чем я, закурив „Соверен“, и поведал ему не спеша резидентно.
Я рассказывал ему обо всем как живому человеку и даже спросил его мнение. Однако эта металлическая скотина проявила бездушие и черствость: на вопрос
День прошел информационно насыщенно, а вечер к тому же и физически активно, поэтому я заснул быстро. Мне снился маленький черный „Фольксваген“, то приближающийся ко мне, то отдаляющийся от меня на улицах Тарасова. В погоне за ним я безбожно нарушал правила дорожного движения и создавал массу аварийных ситуаций. Старый особняк, покрашенный в ржавый цвет, из которого то появлялся, то обратно скрывался в нем Передреев, тряся какими-то бумажками у меня перед носом и что-то активно мне доказывая. Вдруг я увидел надвигающийся прямо на меня с огромной скоростью автомобиль „ГАЗ-24“ с характерными шашечками такси. Я уже готов был издать истошный вопль, как „Волга“ резко затормозила и из ее окна высунулась голова в таксистском многоугольном картузе.
– Ну и куда ты едешь? – насмешливо спросил меня Таксист.
С утра мне предстоял в Министерство экономики. Накануне поздно вечером я вспомнил о своих меркантильных интересах: дело засосало меня достаточно глубоко, а материальная компенсация была пока неадекватна затраченным усилиям. И я решил содрать со своего конкретного заказчика господина Передреева авансовый платеж в размере тысячи долларов, о чем и уведомил его по телефону вечером.
Жизнь Министерства экономики бурлила полным ходом, если судить по количеству припаркованных у здания автомобилей и их качественному составу. Преобладали „Мерседесы“ и БМВ отнюдь не самых старых моделей. Поэтому я припарковал свою старенькую „пешку“ еще дальше от входа, чем в прошлый раз, и с удовольствием обозрел выставку иномарок, пройдя мимо нее пешком.
Несмотря на ранний час, в приемной Передреева наблюдалось обилие посетителей. Татьяна, объяснявшая что-то одному из них, оторвалась на время от беседы, чтобы официально и сухо поздороваться со мной.
– Доброе утро, Валерий Борисович, – ответила она на мое приветствие. – Павел Викторович сейчас занят, подождите, пожалуйста.
Татьяна вновь вернулась к беседе с посетителем, объясняя ему, когда он со своим вопросом может удостоиться внимания министра. В этот момент отворилась дверь кабинета, и из нее вышел мой старый знакомый, банкир Лагутин. Он быстро окинул взглядом присутствующих в приемной людей, задержал его на мне, кивнув при этом (подобному выделению меня из толпы я был в некоторой степени польщен), и, сверкнув золотой оправой очков, удалился.
– Валерий Борисович, – проводив взглядом Лагутина, обратила на меня свое официальное внимание Татьяна. – Проходите.
Все же в какой-то момент мне показалось, что глаза ее заговорщицки посмеиваются.
Пройдя в кабинет Передреева, я застал его на прежнем месте, в том же новом костюме, в каком я видел его в свое предыдущее посещение. Когда я сел перед ним за стол, он молча открыл верхний ящик стола и, достав оттуда конверт, подал его мне.
– Есть какие-то вопросы? – сухо спросил он, глядя на меня.
Я заглянул в пухлый конверт и протянул:
– Не-е-т.
Я положил конверт во внутренний карман пиджака и сказал:
– Ну разве что один небольшой...
Мы оба внимательно посмотрели друг на друга. Говорить я начал первым, довольно высокопарно:
– Павел Викторович, поскольку поставленная передо мной задача с одной стороны очень конкретна, а с другой стороны очень обширна, а именно – найти убийцу, то я считаю своим профессиональным долгом детектива отработать массу версий и связей. Помимо всего прочего, меня интересует и такая ниточка данного дела, как ваша связь, я бы даже сказал – конфликт, с небезызвестным в городе человеком, Рыбаком Александром Сергеевичем по кличке Таксист, и конкретное участие в этом деле Зимина. Не получив какой-либо информации по данному вопросу, я не смогу продвинуть дальше свое расследование.
Передреев какое-то время не мигая смотрел на меня. Но потом он удивил меня. Он неожиданно вздохнул, отвернулся в сторону, после чего снял очки, небрежно бросил их на стол, растер руками лицо и как-то тупо уставился в стол. У него был бесцветный взгляд и вид немолодого человека, замотанного обстоятельствами и уставшего с ними бороться.
Посидев так несколько секунд, он, не отрывая взгляда от стола, он спросил:
– Ну куда вы лезете, господи! Зачем вам это надо? Где вы копаете? Кто вас надоумил на эту глупость?
– Где и под что я копаю, я сам пока не могу с уверенностью сказать. Если бы я знал, расследования просто не понадобилось бы, и никто меня не надоумил, кроме логики опять же расследования. К тому же кто-то обещался предоставлять мне всевозможную информацию, которая мне может понадобиться...
Передреев опять вздохнул, вялым жестом потянулся за очками, лежащими на столе, медленным движением, как бы с неохотой нацепил их на место, после чего снова преобразился в матерого чиновника, серьезного и строгого.
„А минуту назад казался таким робким, можно сказать, жалким“, – подумал я.
Не знаю почему, но я вдруг ощутил чувство уюта и комфорта в этой квартире. Я даже в чем-то позавидовал Зимину. Приезжать сюда на непродолжительное время со своей красавицей пышнотелой блондинкой, заниматься здесь, понимаешь, полезным и радостным делом, убегая на время от проблем и забот – что не радоваться такой жизни? Однако нашелся какой-то паскудник, который лишил эту квартиру хозяина, выпустив ему весь барабан револьвера в спину. От последней мысли мне как-то погрустнело, и я решил заняться исследованием квартиры дальше.
В секретере, где находился бар, было несколько ящиков, содержимое которых я решил исследовать. В двух из них я не нашел ничего интересного: в одном лежали нитки, иголки и какая-то женская бижутерия, другой представлял собой небольшую аптечку, в которой находились обычные медицинские препараты – от головной боли, снотворное, от расстройства желудка. И лишь в третьем ящике я обнаружил нечто заслуживающее внимание: среди каких-то старых бухгалтерских документов ряда фирм, в том числе и „Зитэка“, я нашел записную книжку. По своей структуре она представляла собой наполовину визитницу, наполовину обычной записной книжкой с бумажными сменными листами. Мое желание немедленно поинтересоваться содержанием записей было вполне объяснимым.
Я закрыл ящик и пошел вместе с записной книжкой на кухню.
Кухня мне понравилась еще больше – она была уютна и отделана деревом, шкафы были все навесными, чтобы не загромождать напольное пространство, у окна стоял дубовый уголок. Я налил в стоящий на плите чайник воды и зажег огонь. Потом нашел в одном из шкафов тщательно вымытую сервизную посуду, в другом обнаружил большие запасы хорошего чая и кофе. Из холодильника я достал полпалки салями, которая на запах показалась мне вполне пригодной к употреблению. Покончив с несколькими кружками салями, я налил себе чашечку кофе и, закурив сигарету, принялся внимательно изучать информацию, хранящуюся в записной книжке.
Визитки были самые разнообразные – от представителей коммерческих банков и фирм кончая представителями всевозможных благотворительных и прочих общественных объединений. Большинство названий этих организаций мне мало о чем говорило, как и фамилии представлявших их людей.
Закончив с визитками, я перешел к телефонным номерам.
Похоже, эту записную книжку не слишком обременяли хранением в ней информации. Я отметил, что помимо местных номеров, здесь присутствовали иногородние телефоны.
Увлекшись чтением записной книжки, я вдруг с ужасом услышал как хлопнула входная дверь. Не знаю почему, но я сильно испугался, да так, что чуть не подавился очередным глотком кофе. Тем более что мой постоянный спутник в рискованных операциях, пистолет „Макаров“, остался дома. Так, с застывшей у рта чашкой, я медленно слушал, как к кухне приближаются осторожные шаги. Через три секунды, показавшиеся мне огромным отрезком времени, моему зрению наконец предстало видение под названием „Испуганная Татьяна Булгакова“.
Боюсь, что ее испуг был вряд ли меньше моего, поскольку сильно исказил черты ее лица. Глаза сильно вылезли из орбит, рот был до неприличия открыт, увидев меня, она застыла в какой-то странной позе, напоминающей готовность гончей перед выстрелом охотника. Несколько секунд мы оба с выпученными глазами наблюдали друг да другом, не решаясь пошевелиться.
Первым на правах представителя сильного пола опомнился я.
Занемевшей рукой я опустил чашку на стол и спросил:
– Господи, неужели я настолько страшен?
Нежданная гостья, если можно было так назвать Татьяну Булгакову, никак не отреагировала на мои слова, продолжая пялиться на меня в застывшей позе.
– Да прекратите вы на меня так пялиться, я ведь не музейный экспонат. В конце концов вы меня просто смущаете, – уже насмешливым тоном произнес я. – И смените эту нелепую позу охотничьей собаки – она вас явно не красит.
Несмотря на то, что мои слова не доходили до глубин ее сознания, все же какое-то расслабление наступило, и она плавно оперлась на косяк кухонной двери.
– Не стойте, не стойте... Только что скипел чайник, проходите, наливайте себе чаю... или кофе – я лично предпочел последнее, – не унимался я.
Блондинка скорее механически, чем повинуясь моим настоятельным советам, медленно вошла в кухню и опустилась на табуретку напротив меня. Взгляд ее был по-прежнему рассеян, казалось, что она рассматривает какие-то волокна в дубовой обшивке кухонного стола. Наконец, собравшись с силами, она спросила:
– Что вы здесь делаете?
– Как что? – недоуменно парировал я. – Я же сказал: пью кофе.
Она подняла на меня не слишком осмысленные глаза и спросила:
– Как вы сюда попали?
– Какой странный вопрос, – опять прикинулся я идиотом. – Конечно, через дверь, не стану же лезть на пятый этаж по балконам. Тем более что все ваши окна закрыты изнутри.
– Вы понимаете, что проникли в чужое жилище, тем самым нарушив закон?
– Да, конечно, я отдаю себе в этом отчет. А кстати, чье это жилище? Ваше или Зимина? Если ваше – то что здесь делал Зимин, если Зимина – то что здесь делаете вы? И вообще можно ли назвать это жилищем? Я бы назвал это скорее аэродромом с посадочной площадкой в той спальне, где два маленьких шаловливых вертолетика приземлялись в свободное от работы время, чтобы скрасить свои аэро-будни... – я даже сам поразился неожиданным метафорам, пришедшим мне на ум.
Мой словесный понос усиливался и нарастал как снежная лавина. Но мне не оставалось ничего другого, как давить на нее что было силы, постараться с самого начала не упускать инициативу из своих рук для достижения сколь-либо ценных результатов. И меня как Остапа понесло дальше.
– Никак не могу вспомнить, какая из моих знакомых не так давно, точнее, сутки назад, говорила мне с металлом в голосе и удивлением в глазах, что не имеет ни малейшего понятия о фактах интимной жизни Евгения Зимина. Уж не вы ли это были, милейшая? Обманывать нехорошо, особенно старших...
Тут она слегка взбеленилась.
– А вы-то сами, вы-то! Проникли сюда, как вор, обшарили здесь все как ищейка. Расселся здесь как у себя дома, сидит, понимаешь, чаи гоняет. Что вам здесь надо, что вы здесь вынюхивали?
– Знаете ли, мадам, ждать вас у подъезда, мне не было никакого смысла – вы бы просто сказали, что идете к подруге или вообще ошиблись адресом, подъездом, улицей, городом – всем чем угодно. А что мне здесь надо – я уже нашел. Самое главное, что я установил факт вашей тайной связи с бывшим начальником, которую вы оба на протяжении долгого времени тщательно скрывали от общественности и которую вы лично сейчас продолжаете скрывать от следствия.
– А кого в конце концов волнует моя личная жизнь? Кому какое дело до того, с кем я сплю?
– Волнует очень многих, мадам, особенно после смерти вашего партнера. Скрывая вашу любовную связь, вы, по крайней мере, косвенно подтверждаете свою замешанность в убийстве Зимина. А я думаю, что если копнуть поглубже, то можно найти и факты, свидетельствующие и о прямом вашем участии в этом деле.
Произнося свои последние свои тирады, я ужесточил тембр голоса, повысил количество децибелл, выпускаемых в атмосферу, и для пущего усиления эффекта воздействия приподнялся из-за стола. На несколько секунд она окаменела, пораженно глядя на меня снизу вверх. Потом ее опять прорвало, и на сей раз более основательно.
– Да вы что, совсем охерели? Просто уполоумели, чушь какую-то вы несете! Зачем мне понадобилось убивать Евгения?
Я что, похожа на сумасшедшую? Лично меня все устраивало в наших с ним отношениях. Если какому-то идиоту что-то не понравилось, то я здесь абсолютно ни при чем.
– Ладно вам, не надо писать мне в уши, – прервал я ее, махнув рукой и плюхнувшись обратно на мягкое сиденье кухонного уголка. – Знаю я ваши распрекрасные отношения с Зиминым. Вас послушать, вы все в нем души не чаяли, так и улучали момент, чтобы ему попку поцеловать. А уж он-то вас как любил! Ой любил! Вот где вы у него все были, – я снова надвинулся на нее, показав сжатый кулак. – Всех вас за жабры держал. Одни два мудака решили фарцануть на комсомольской работе, другие с бандитами связались до такой степени, что сами не рады. И так про каждого можно сказать... И везде добрый дядя Женя приходил на помощь, выручал, заминал дела, скандалы. Ангел господен! Робин Гуд местный! А потом вы, видимо, в память о его добрых делах, долго и верно служили ему, причем некоторые сразу в нескольких ипостасях...
– Да пошел ты, моралист гребаный, – вдруг ясно и просто ответила она. – Залез в чужую квартиру, жрет чужую салями, рассуждает о том, как нехорошо мы поступали... Тебя бы на мое место, я посмотрела, как бы ты запел...
– На вашем месте в прямом смысле мне делать было нечего – я придерживаюсь обычной сексуальной ориентации, что же касается переносного значения ваших слов, то надо быть осторожным со своими страстями и пороками – нельзя доверять их людям, подобным Зимину. Это плохо кончается.
– Что вы о нем знаете? Не надо делать из него монстра! Он был человек системы и действовал по ее законам. Если какие-то козлы вдруг решили пришить мне дело о валютной проституции, а его заставляли разрабатывать меня, то что ему оставалось делать? Он и так сделал все возможное, замяв скандал и позволив мне нормально закончить университет. В конце концов, он же и вытащил меня из той задницы, в которой я находилась, устроил мое будущее. Дал хорошую работу, поднял мой материальный уровень.
– Я полагаю, что небезвозмездно, – счел необходимым уточнить я.
– Тем не менее я не могу пожаловаться. Для меня он сделал больше хорошего чем плохого.
– Я понял, что не все настолько довольны. Например, господин Передреев имеет серьезные основания говорить иначе.
– Передреев просто старый козел, он никогда не обладал широтой взглядов и всегда завидовал Жене. В чем он истинно силен, так это в закулисных политических интригах. Именно засчет них он имеет влияние на губернатора. Да и то, когда он залетел на спекуляциях какими-то акциями, влез в долги и не смог расплатиться по обязательствам, губернатор именно Евгения попросил разрулить эти вопросы. Откровеннно говоря, я не удивлюсь, если узнаю, что Передреев с его амбициозностью так и не смог простить Евгению оказанной ему помощи.
– Наверное, это было бы естественно, – сказал я. – Эта помощь ему дорогого стоила: как минимум утрату политического влияния. Хотя он продолжает делать хорошую ьмину при плохой игре.
– Дорогого стоили ему его дурацкие авантюры и неразборчивость в связях, – горячо возразила она.
„Господи, тебе ли говорить о связях“, – подумал я и вслух спросил:
– А каковы подробности этой истории?
– Я не знаю никаких подробностей, – вдруг замкнулась она и повернулась лицом к окну. – А зря. Передреев не будет молчать, если ему рассказать в целом о вашей связи с Зиминым и попросить что-нибудь рассказать о вас.
– Господи, кончится ли это когда-нибудь?! – вдруг взмолилась она, закрыв лицо руками. – Эти бесконечные угрозы и шантажи! Да не знаю я никаких подробностей, – прижав руки к груди, заговорила она. – У него были деньги, он решил подзаработать, ввязался в сомнительные финансовые операции, параллельно в кредит купил дачу и автомобиль, а когда прогорел, остался с большими долгами. При этом он, видимо, решил, что его политический вес и положение в губернии настолько сильны, что кредиторы могут подождать. А они напротив оказались нетерпеливыми и решительными. Фамилия Рыбак вам о чем-то говорит? В бандитских кругах его иначе зовут Таксист. Не знаю, где и когда Передреев связался с ним, но именно Рыбак являлся кредитором. Больше я ничего не знаю.
Я понимал, что Татьяна находится на грани сильного нервного истощения – события последнего времени стали на ней сказываться. И все же я не мог не задать ей еще один вопрос:
– Скажите, ваш супруг знал что-нибудь о вашей связи?
Она испуганно посмотрела на меня широко раскрытыми глазами.
– Или, может быть, догадывался о том влиянии, которое имеет на вас Евгений? – слегка изменил я формулировку. – Я спрашиваю не из праздного любопытства, это очень важно. Как вообще он относился к Зимину?
И тут события резко вышли из-под моего контроля.
– Все, не могу больше! – Татьяна с размаху треснула чашкой о пол, разбив ее вдребезги. – Сколько же можно, я же не железная! Я поняла, эти мерзавцы все хотят списать на меня.
Не могу больше! – с этими словами она ринулась вон из кухни по направлению к прихожей.
Я как мог быстро бросился за ней и сумел схватить ее за руку в зале.
– Остановитесь же вы, ненормальная женщина! – почти закричал я.
– Пусти меня, – стала она вырываться и отталкивать меня.
Я схватил ее за плечи, потряс от души и спокойно спросил:
– Ну куда вы в таком состоянии? Врежетесь в первый фонарный столб...
Я еще раз с силой потряс ее за плечи. Она неожиданно перестала упираться, как-то обмякла, закрыла лицо руками и уткнулась мне в грудь, бормоча при этом:
– Они все спишут на меня, абсолютно все...
В мои планы не входило являться плакальной жилеткой для слез бывшей любовницы министра экономики, но повинуясь скорее эмоциям нежели разуму, я все же обнял ее. И более мягко сказал:
– Чи-чи, – я редко утешал плачущих женщин, поэтому эта идиотское междометие было похоже на то, как воспитательница в детском саду утешает плачущих детей. Но детка, плачущая у меня на груди, имела столь привлекательные и волнующие формы, была так беззащитна, настолько возбуждающе было исходящее от нее женское тепло, что моя „крыша съехала“.
Я взял ее лицо в свои руки, оторвал от груди и порывисто прижался к ее губам, чуть солоноватым от слез. На мое удивление, она ответила не менее страстно. Мы сплелись в объятиях прямо посередине зала. Дальнейшее я помню смутно.
Видимо, все происходило по стандартному в таких случаях сценарию. Под воздействием сексуальной мощи, видимо, возросла мощь мышечную, я подхватил отнюдь не маленькую Татьяну на руки и понес ее в спальню, совершенно забыв о том, как еще час назад я прикалывался по поводу маленьких шаловливых вертолетиков, приземлявшихся время от времени на этой двуспальной кровати.
Кстати, кровать оказалась очень удобной для сексуального времяпровождения: она была не мягкой (партнеры не „проваливались“), в то же время в меру жесткой и упругой (что приятно волновало во время эротических телодвижений). Я подумал, что в силу занятости Зимина покупала ее сама Татьяна, и отдал должное ее вкусу. Впрочем, я отдал должное и самой Татьяне. Эта женщина не только знала толк в технической стороне секса, она ценила и любила заниматься этим делом. При всем при этом она заботилась не только о себе, но и не забывала о партнере, чувствуя, в какой стадии эротического процесса он находится, старалась ускорить или замедлить свои ощущения. Кроме того, она была абсолютно неконсервативна и откликалась на самые смелые мои предложения. Ненасытность ее не знала предела, но это не было бедой, поскольку таким же она делала своего партнера.
Одним словом, Татьяна не разочаровала. Пожалуй, секс с этой женщиной был одним из самых приятных и неожиданных подарков судьбы в последнее время.
Когда же наконец после длительного с небольшими перерывами занятия сексом мы в изнеможении лежали на кровати, я подумал, что Зимин мог пойти на всевозможные должностные преступления, чтобы получить рычаги воздействия на Татьяну с целью сделать ее впоследствии своей любовницей. Я на своем опыте понял, что эта игра стоила свеч. Однако мне следовало констатировать, что я зашел несколько дальше чем предполагал в своих личных отношений с одним из участников данного дела, роль которого была еще далеко не ясна. К тому же, поскольку непосредственным заказчиком расследования являлся Передреев, я по долгу службы должен был бы сообщить ему о последних результатах моей работы. Раздумывая над этим, я взял пачку „Соверена“ и закурил. С выдохом в потолок струи сигаретного дыма, я для себя все же решил воздержаться с докладами. Как мне показалось, для этого у меня были некоторые объективные основания. Я, аккуратно, стараясь не рабудить заснувшую на моем плече Татьяну, попытался встать, но она все же проснулась. Накинув на себя простыню, она села на кровать и спросила:
– Ты уже уходишь?
Я сказал:
– Да, мне пора. Думаю, что тебе тоже. Олег, видимо, уже сильно волнуется.
– Он уехал, – быстро ответила она. – В очередной рейс.
Я усмехнулся и загасил сигарету в пепельнице, стоявшей на тумбочке рядом с кроватью.
– Татьяна, – обратился я к ней. – Я весьма благодарен тебе за проведенное время, но я ничего не могу тебе обещать в плане сокрытия полученной мной информации. Надеюсь, ты и не ждешь от меня иного. Я нанят конкретным человеком и обязан отчитываться перед ним о проведенном расследовании.
Единственное, что я могу сделать – как можно дольше сохранять это в тайне. Может быть, если обстоятельства позволят продвинуть это дело без раскрытия вашего с Зиминым секрета, тогда это останется тайной навсегда.
Татьяна оперлась подбородком на колени своих согнутых ног и стала медленно раскачиваться с закрытыми глазами. Это продолжалось несколько секунд, потом она открыла глаза и пристально глядя на меня сказала:
– Спасибо.
Я поцеловал ее, взял свою одежду и вышел из комнаты в зал.
Бросив взгляд на кухню, я заметил лежащую на столе записную книжку Зимина. Секунду поразмыслив, я шагнул в кухню, взял книжку со стола и положил в боковой карман своего пиджака.
Оглядев на прощание квартиру, я покинул ее.
По странному обороту судьбы наши с Татьяной автомобили были припаркованы у подъезда почти упершись друг в друга капотами. Я внутренне усмехнулся этому факту, завел свои „Жигули“ и, слегка сдав назад, объехал „Фольксваген“, направившись восвояси.
Уже дома, приняв душ и налив себе чаю, я отодвинул шкаф и вошел в нашу с Приятелем комнату. Общаться с ним я был намерен сегодня довольно долго, так как мне было необходимо сообщить ему все, что случилось в квартире на Трахова. О чем я, закурив „Соверен“, и поведал ему не спеша резидентно.
Я рассказывал ему обо всем как живому человеку и даже спросил его мнение. Однако эта металлическая скотина проявила бездушие и черствость: на вопрос
„МНЕНИЕ ПО ПОВОДУ ИНТИМНЫХ ОТНОШЕНИЙ С БУЛГАКОВОЙ Т.И.“ он ответил кратко и мерзко: „ХАКЕР ПРОЯВИЛ ГЛУПОСТЬ“.„Да пошел ты!“, – сказал я, забыв, что звуковой анализатор не отключен. Приятель письменно разразился большим количеством известных и даже забытых мною ругательств, заложенных в него. Я не стал вступать с ним в дальнейшую перепалку, так как наверняка он помнил гораздо больше мерзких высказываний, чем сейчас может прийти на ум мне. Я просто набрал в командной строке:
„ПОСЛЕДСТВИЯ МОИХ ИНТИМНЫХ ОТНОШЕНИЙ С БУЛГАКОВОЙ Т.И.“Приятель на удивление достаточно долго думал, но ответил так же кратко:
„ВЫ ПРОЯВИЛИ ГЛУПОСТЬ. НО СЕРЬЕЗНЫХ ПОСЛЕДСТВИЙ НЕ БУДЕТ“.Заладил „глупость, глупость“ – не тебе об этом судить... Я на всякий случай отключил звуковой анализатор и общался с Приятелем письменно.
„МОИ ДАЛЬНЕЙШИЕ ДЕЙСТВИЯ?“ – спросил я.Приятель думал секунду и выдал:
1. ВЫЯСНИТЬ ПОСЛЕДСТВИЯ СКАНДАЛА С ПЕРЕДРЕЕВЫМ П.В. ДЛЯ РЫБАКА А.С.Не знаю, ведомо ли компьютерам чувство ревности, но Приятель был сегодня на редкость сух и сказать, что он был не слишком некомплиментарен, означало смягчить ситуацию. Я выключил этого металлического зверя и пошел спать.
2. ПРОВЕРИТЬ АЛИБИ ЯРОВА О.Г.
День прошел информационно насыщенно, а вечер к тому же и физически активно, поэтому я заснул быстро. Мне снился маленький черный „Фольксваген“, то приближающийся ко мне, то отдаляющийся от меня на улицах Тарасова. В погоне за ним я безбожно нарушал правила дорожного движения и создавал массу аварийных ситуаций. Старый особняк, покрашенный в ржавый цвет, из которого то появлялся, то обратно скрывался в нем Передреев, тряся какими-то бумажками у меня перед носом и что-то активно мне доказывая. Вдруг я увидел надвигающийся прямо на меня с огромной скоростью автомобиль „ГАЗ-24“ с характерными шашечками такси. Я уже готов был издать истошный вопль, как „Волга“ резко затормозила и из ее окна высунулась голова в таксистском многоугольном картузе.
– Ну и куда ты едешь? – насмешливо спросил меня Таксист.
С утра мне предстоял в Министерство экономики. Накануне поздно вечером я вспомнил о своих меркантильных интересах: дело засосало меня достаточно глубоко, а материальная компенсация была пока неадекватна затраченным усилиям. И я решил содрать со своего конкретного заказчика господина Передреева авансовый платеж в размере тысячи долларов, о чем и уведомил его по телефону вечером.
Жизнь Министерства экономики бурлила полным ходом, если судить по количеству припаркованных у здания автомобилей и их качественному составу. Преобладали „Мерседесы“ и БМВ отнюдь не самых старых моделей. Поэтому я припарковал свою старенькую „пешку“ еще дальше от входа, чем в прошлый раз, и с удовольствием обозрел выставку иномарок, пройдя мимо нее пешком.
Несмотря на ранний час, в приемной Передреева наблюдалось обилие посетителей. Татьяна, объяснявшая что-то одному из них, оторвалась на время от беседы, чтобы официально и сухо поздороваться со мной.
– Доброе утро, Валерий Борисович, – ответила она на мое приветствие. – Павел Викторович сейчас занят, подождите, пожалуйста.
Татьяна вновь вернулась к беседе с посетителем, объясняя ему, когда он со своим вопросом может удостоиться внимания министра. В этот момент отворилась дверь кабинета, и из нее вышел мой старый знакомый, банкир Лагутин. Он быстро окинул взглядом присутствующих в приемной людей, задержал его на мне, кивнув при этом (подобному выделению меня из толпы я был в некоторой степени польщен), и, сверкнув золотой оправой очков, удалился.
– Валерий Борисович, – проводив взглядом Лагутина, обратила на меня свое официальное внимание Татьяна. – Проходите.
Все же в какой-то момент мне показалось, что глаза ее заговорщицки посмеиваются.
Пройдя в кабинет Передреева, я застал его на прежнем месте, в том же новом костюме, в каком я видел его в свое предыдущее посещение. Когда я сел перед ним за стол, он молча открыл верхний ящик стола и, достав оттуда конверт, подал его мне.
– Есть какие-то вопросы? – сухо спросил он, глядя на меня.
Я заглянул в пухлый конверт и протянул:
– Не-е-т.
Я положил конверт во внутренний карман пиджака и сказал:
– Ну разве что один небольшой...
Мы оба внимательно посмотрели друг на друга. Говорить я начал первым, довольно высокопарно:
– Павел Викторович, поскольку поставленная передо мной задача с одной стороны очень конкретна, а с другой стороны очень обширна, а именно – найти убийцу, то я считаю своим профессиональным долгом детектива отработать массу версий и связей. Помимо всего прочего, меня интересует и такая ниточка данного дела, как ваша связь, я бы даже сказал – конфликт, с небезызвестным в городе человеком, Рыбаком Александром Сергеевичем по кличке Таксист, и конкретное участие в этом деле Зимина. Не получив какой-либо информации по данному вопросу, я не смогу продвинуть дальше свое расследование.
Передреев какое-то время не мигая смотрел на меня. Но потом он удивил меня. Он неожиданно вздохнул, отвернулся в сторону, после чего снял очки, небрежно бросил их на стол, растер руками лицо и как-то тупо уставился в стол. У него был бесцветный взгляд и вид немолодого человека, замотанного обстоятельствами и уставшего с ними бороться.
Посидев так несколько секунд, он, не отрывая взгляда от стола, он спросил:
– Ну куда вы лезете, господи! Зачем вам это надо? Где вы копаете? Кто вас надоумил на эту глупость?
– Где и под что я копаю, я сам пока не могу с уверенностью сказать. Если бы я знал, расследования просто не понадобилось бы, и никто меня не надоумил, кроме логики опять же расследования. К тому же кто-то обещался предоставлять мне всевозможную информацию, которая мне может понадобиться...
Передреев опять вздохнул, вялым жестом потянулся за очками, лежащими на столе, медленным движением, как бы с неохотой нацепил их на место, после чего снова преобразился в матерого чиновника, серьезного и строгого.
„А минуту назад казался таким робким, можно сказать, жалким“, – подумал я.