– А что я говорил тебе и доктору в бреду?
– Бессвязные вещи, но такие страшные иногда, что вы меня вогнали в дрожь.
– Право, хотел бы я себя послушать, – сказал Фультон. – И что же сделал доктор, чтобы меня успокоить?
– Он меня отослал, – сказал Том, – потому что мой вид вас раздражал, а затем он дал вам микстуру, которая заставила вас заснуть.
– Хорошо, ступай, я снова буду спать. Оставшись один, Фультон запустил пальцы в свою шевелюру, затем пробормотал сквозь стиснутые от бешенства зубы:
– Проклятая кобыла! Моей первой заботой будет пойти и размозжить тебе голову, как только я смогу подняться с постели! У доктора есть какие-то подозрения, поскольку он мне солгал утром. Ну, надо сделать ему признание…
В этот момент вошел доктор. На несколько минут он замешкался. Эти два человека чувствовали как бы тайну, пролегающую между ними.
Они смотрели друг на друга, будто волки перед схваткой. Фультон протянул руку Ивенсу. Две руки встретились в рукопожатии, но они были холодны, как лед.
– Я счастлив вас видеть, – сказал Фультон, опуская помимо своей воли уклончивый взгляд под твердым взглядом доктора. – Мне лучше, лихорадка прошла… Я вам обязан жизнью.
Ивенс ничего не ответил.
– Я хочу с вами поговорить, – продолжал Фультон. – Садитесь здесь, возле моей кровати.
Доктор поколебался, затем взял стул и поместился у изголовья больного таким образом, чтобы видеть его лицо и хорошо слышать. Этот немой допрос, казалось, привел Фультона в замешательство, но он не мог от него уклониться.
Он начал:
– Должен вам сказать, милый доктор, что кроме признательности, которую я к вам питаю и которую другой на моем месте постарался бы выразить деньгами, вы внушили мне большое доверие. Я чувствую к вам сильную привязанность. У меня нет в этой стране ни родственников, ни друзей. Только благодаря случаю незнакомец мог прийти ко мне. И, вероятно, вы будете единственным исключением. Я поговорю с вами начистоту, поскольку не умею лгать и надеюсь, что мы сохраним дружеские отношения. Не хочу, чтобы вы оставались в неведении относительно моего положения. Не прошу я и о том, чтобы вы хранили в тайне мой секрет, так как я понимаю, что имею дело с порядочным человеком.
Я родился в Америке. Родители мои были англичане, и я – их единственный сын. Я желал стать моряком. Наконец, отец разрешил мне уехать и поступить сообразно моему желанию. Но было уже поздно начинать карьеру на флоте. Мне было девятнадцать лет, когда я впервые вышел в море. Поскольку я должен был обучаться всему с самого начала, то в двадцать пять я дослужился лишь до чина унтер-офицера. За время плавания, которое мы совершали в Батавию, [2]я успел проникнуться сильной неприязнью к капитану. Это был грубый, толстый, почти всегда пьяный человек. Он колотил своих матросов как попало. Я часто сдерживал свой гнев, чтобы не отомстить за бедняг, чье малодушие делало его сильным. Однажды, когда он избивал моего товарища канатом, я попросил его остановиться, если он не хочет убить несчастного. Его гнев обратился против меня, он меня ударил несколько раз. Я обезумел от стыда и гнева. Схватив его за горло, я повалил его на землю и давил коленом на грудь до тех пор, пока он не попросил пощады. Экипаж и пальцем не пошевельнул, чтобы защитить его – все люди его ненавидели.
Два часа спустя он велел заковать меня в кандалы, и если б не мои товарищи, которые сунули мне тайком несколько сухарей, я бы умер от голода.
Когда мы стали на якорь, он объявил, что засадит меня в тюрьму. Едва отплыл он в своей лодке, как матросы поспешили меня освободить. Мне удалось ускользнуть вслед за одним пассажиром, – я выдал себя за его лакея.
У меня не было средств к существованию, и я не мог оставаться в Батавии, где капитану ничего не стоило отомстить мне.
Я отправился наугад пешком по берегу, предпочитая быть захваченным чернокожими, чем попасть в тюрьму. Не могу вам описать всех лишений, которые я испытал и всего, что я предпринял для того, чтобы скрыться и выжить.
Наконец, я очутился в Австралии. Я был старателем на золотых приисках. Я сторонился людей, жил, как дикарь, копаясь в земле. Сначала я ничего не находил, но я копал, рыл и в один прекрасный день наткнулся на мощную золотую жилу. Став обладателем огромного богатства, я уединился здесь, скрываясь от всех глаз и страшась всех, кто меня окружает, так как я дезертир, обвиненный в том, что хотел убить своего капитана, который за время моего отсутствия не постеснялся придумать какую-нибудь лживую историю.
– Я понимаю вас, – ответил доктор Ивенс, испуская вздох, как человек, испытывающий облегчение.
Он взял руку больного и пожал ее с дружеской сердечностью. Фультон поблагодарил его взглядом.
«Право, – сказал сам себе доктор, – я не домогался узнать его секрет, но я весьма доволен тем, что он мне рассказал, так как этой ночью своими выкриками об убитом человеке, золоте, полиции он внушил мне отвращение.
Вернувшись к себе, доктор под впечатлением рассказа, услышанного им, говорил о своем больном весь вечер. Он рассказал историю мистера Фультона. Вместо того, чтобы осудить поведение этого человека, он восхищался отвагой, с которой тот защищал своего товарища, и молодые девушки представили его себе как героя романа.
– Я вас приведу к нему как-нибудь днем, – предложил доктор Ивенс, – это ему доставит удовольствие, так как жить одному должно быть грустно.
Бижу сидела посреди стола, она играла со своими подружками, которые дали ей собранные на берегу океана ракушки.
Миссис Ивенс бросила взгляд на усталое лицо мужа и сказала себе:
«Я все-таки не могу ему признаться, что мы задолжали всему свету и что завтра, может быть, если у меня не будет денег, мне не продадут хлеба на завтрак. Я должна продать свое кольцо. Полно! Не стоит больше колебаться. Я продам его завтра.
И бедная женщина вытерла слезинки.
– Что с тобой, мама? – спросила Мелида.
– Ничего, – ответила миссис Ивенс, устыдившись того, что ее застали врасплох, – ничего. – Что тебя поразило?
Эмерод грустно покачала головой. Она догадывалась, что мать хочет отвлечь их. Но в этот момент молоток трижды стукнул в дверь, три женщины переглянулись, тогда как доктор пошел открывать.
– Это вы, Том? – послышался голос доктора. – Вы меня пугаете. Не стало ли вашему хозяину хуже?
– Ах, – ответил Том, смеясь, – вы первый доктор, которого я знаю, интересующийся не только кошельком своих больных. Мистер Фультон чувствует себя хорошо. Я пришел с вами повидаться ради собственного удовольствия.
– Входите, мой мальчик, – пригласил его доктор, отворяя дверь в маленький салон.
– Добрый вечер, леди, – поздоровался Том, отвечая на приветливые улыбки молодых девушек.
Он присел возле стола, говоря малютке:
– Дай мне твою ручку, Бижу.
Ребенок пристально посмотрел на него своими большими черными глазами, затем при повторной просьбе протянул к нему ручонки.
– Что это у тебя? – спросил Том важно. – Ракушки? Нет, это не слишком тебе подходит.
Он вынул из кармана горсть фунтов стерлингов и стал бросать монеты одну за другой в передничек Бижу. Девочка смотрела на них и слушала звон золота, замерев, будто восковая кукла.
Доктор спрашивал себя, что это может означать, так как Том отсчитал уже сорок фунтов. Том развлекался всеобщим изумлением и, желая увеличить его, достал из кармана другую пригоршню золота.
– Вы не боитесь ходить по ночам, имея при себе столько золота? – спросил доктор.
– Я мог бы принести или передать вам деньги завтра, – ответил Том, – но я полагал, что для радости не существует позднего времени.
– Принести мне? – переспросил доктор с плохо скрытым оживлением. – Я не понимаю вас! И он окинул быстрым взглядом жену, дочерей и золото.
– Конечно, – ответил Том, вынимая Остаток из кармана. – Сто фунтов стерлингов вам посылает мой хозяин за ваши заботы.
– Но это сумма, которой хватило бы заплатить четырем врачам!
Они наклонились над Бижу, стали смотреть на золото, в которое едва могли поверить, тогда как девочка оправилась от своего изумления и, как будто эта музыка развлекала ее, – звенела золотыми монетами.
– Это не сон? – спросила миссис Ивенс. – Почему ваш хозяин решил столько заплатить?
– Все очень просто, – ответил Том. – Когда мой хозяин остался один, я пришел с ним поговорить. Мы беседовали о вас, доктор. Я рассказал, как вы удочерили Бижу. Когда он узнал, что у вас есть жена и две дочери и ваш достаток целиком зависит от врачебной практики, он сказал мне: «Возьми сто фунтов и отдай ему завтра утром, как только он приедет. Я не хочу говорить с ним о деньгах, так как опасаюсь задеть его». Затем он отправил меня спать, а я пришел сюда.
Мистер Ивенс протянул руку Тому – это было все, что волнение позволило ему сделать.
Миссис Ивенс, домашний казначей, собрала гинеи. Вечером, перед тем, как лечь спать, она сделала свои подсчеты и положила золото в коробочку рядом со своим любимым кольцом.
Доктор чувствовал себя, как ребенок, получивший новогодние подарки.
4
– Бессвязные вещи, но такие страшные иногда, что вы меня вогнали в дрожь.
– Право, хотел бы я себя послушать, – сказал Фультон. – И что же сделал доктор, чтобы меня успокоить?
– Он меня отослал, – сказал Том, – потому что мой вид вас раздражал, а затем он дал вам микстуру, которая заставила вас заснуть.
– Хорошо, ступай, я снова буду спать. Оставшись один, Фультон запустил пальцы в свою шевелюру, затем пробормотал сквозь стиснутые от бешенства зубы:
– Проклятая кобыла! Моей первой заботой будет пойти и размозжить тебе голову, как только я смогу подняться с постели! У доктора есть какие-то подозрения, поскольку он мне солгал утром. Ну, надо сделать ему признание…
В этот момент вошел доктор. На несколько минут он замешкался. Эти два человека чувствовали как бы тайну, пролегающую между ними.
Они смотрели друг на друга, будто волки перед схваткой. Фультон протянул руку Ивенсу. Две руки встретились в рукопожатии, но они были холодны, как лед.
– Я счастлив вас видеть, – сказал Фультон, опуская помимо своей воли уклончивый взгляд под твердым взглядом доктора. – Мне лучше, лихорадка прошла… Я вам обязан жизнью.
Ивенс ничего не ответил.
– Я хочу с вами поговорить, – продолжал Фультон. – Садитесь здесь, возле моей кровати.
Доктор поколебался, затем взял стул и поместился у изголовья больного таким образом, чтобы видеть его лицо и хорошо слышать. Этот немой допрос, казалось, привел Фультона в замешательство, но он не мог от него уклониться.
Он начал:
– Должен вам сказать, милый доктор, что кроме признательности, которую я к вам питаю и которую другой на моем месте постарался бы выразить деньгами, вы внушили мне большое доверие. Я чувствую к вам сильную привязанность. У меня нет в этой стране ни родственников, ни друзей. Только благодаря случаю незнакомец мог прийти ко мне. И, вероятно, вы будете единственным исключением. Я поговорю с вами начистоту, поскольку не умею лгать и надеюсь, что мы сохраним дружеские отношения. Не хочу, чтобы вы оставались в неведении относительно моего положения. Не прошу я и о том, чтобы вы хранили в тайне мой секрет, так как я понимаю, что имею дело с порядочным человеком.
Я родился в Америке. Родители мои были англичане, и я – их единственный сын. Я желал стать моряком. Наконец, отец разрешил мне уехать и поступить сообразно моему желанию. Но было уже поздно начинать карьеру на флоте. Мне было девятнадцать лет, когда я впервые вышел в море. Поскольку я должен был обучаться всему с самого начала, то в двадцать пять я дослужился лишь до чина унтер-офицера. За время плавания, которое мы совершали в Батавию, [2]я успел проникнуться сильной неприязнью к капитану. Это был грубый, толстый, почти всегда пьяный человек. Он колотил своих матросов как попало. Я часто сдерживал свой гнев, чтобы не отомстить за бедняг, чье малодушие делало его сильным. Однажды, когда он избивал моего товарища канатом, я попросил его остановиться, если он не хочет убить несчастного. Его гнев обратился против меня, он меня ударил несколько раз. Я обезумел от стыда и гнева. Схватив его за горло, я повалил его на землю и давил коленом на грудь до тех пор, пока он не попросил пощады. Экипаж и пальцем не пошевельнул, чтобы защитить его – все люди его ненавидели.
Два часа спустя он велел заковать меня в кандалы, и если б не мои товарищи, которые сунули мне тайком несколько сухарей, я бы умер от голода.
Когда мы стали на якорь, он объявил, что засадит меня в тюрьму. Едва отплыл он в своей лодке, как матросы поспешили меня освободить. Мне удалось ускользнуть вслед за одним пассажиром, – я выдал себя за его лакея.
У меня не было средств к существованию, и я не мог оставаться в Батавии, где капитану ничего не стоило отомстить мне.
Я отправился наугад пешком по берегу, предпочитая быть захваченным чернокожими, чем попасть в тюрьму. Не могу вам описать всех лишений, которые я испытал и всего, что я предпринял для того, чтобы скрыться и выжить.
Наконец, я очутился в Австралии. Я был старателем на золотых приисках. Я сторонился людей, жил, как дикарь, копаясь в земле. Сначала я ничего не находил, но я копал, рыл и в один прекрасный день наткнулся на мощную золотую жилу. Став обладателем огромного богатства, я уединился здесь, скрываясь от всех глаз и страшась всех, кто меня окружает, так как я дезертир, обвиненный в том, что хотел убить своего капитана, который за время моего отсутствия не постеснялся придумать какую-нибудь лживую историю.
– Я понимаю вас, – ответил доктор Ивенс, испуская вздох, как человек, испытывающий облегчение.
Он взял руку больного и пожал ее с дружеской сердечностью. Фультон поблагодарил его взглядом.
«Право, – сказал сам себе доктор, – я не домогался узнать его секрет, но я весьма доволен тем, что он мне рассказал, так как этой ночью своими выкриками об убитом человеке, золоте, полиции он внушил мне отвращение.
Вернувшись к себе, доктор под впечатлением рассказа, услышанного им, говорил о своем больном весь вечер. Он рассказал историю мистера Фультона. Вместо того, чтобы осудить поведение этого человека, он восхищался отвагой, с которой тот защищал своего товарища, и молодые девушки представили его себе как героя романа.
– Я вас приведу к нему как-нибудь днем, – предложил доктор Ивенс, – это ему доставит удовольствие, так как жить одному должно быть грустно.
Бижу сидела посреди стола, она играла со своими подружками, которые дали ей собранные на берегу океана ракушки.
Миссис Ивенс бросила взгляд на усталое лицо мужа и сказала себе:
«Я все-таки не могу ему признаться, что мы задолжали всему свету и что завтра, может быть, если у меня не будет денег, мне не продадут хлеба на завтрак. Я должна продать свое кольцо. Полно! Не стоит больше колебаться. Я продам его завтра.
И бедная женщина вытерла слезинки.
– Что с тобой, мама? – спросила Мелида.
– Ничего, – ответила миссис Ивенс, устыдившись того, что ее застали врасплох, – ничего. – Что тебя поразило?
Эмерод грустно покачала головой. Она догадывалась, что мать хочет отвлечь их. Но в этот момент молоток трижды стукнул в дверь, три женщины переглянулись, тогда как доктор пошел открывать.
– Это вы, Том? – послышался голос доктора. – Вы меня пугаете. Не стало ли вашему хозяину хуже?
– Ах, – ответил Том, смеясь, – вы первый доктор, которого я знаю, интересующийся не только кошельком своих больных. Мистер Фультон чувствует себя хорошо. Я пришел с вами повидаться ради собственного удовольствия.
– Входите, мой мальчик, – пригласил его доктор, отворяя дверь в маленький салон.
– Добрый вечер, леди, – поздоровался Том, отвечая на приветливые улыбки молодых девушек.
Он присел возле стола, говоря малютке:
– Дай мне твою ручку, Бижу.
Ребенок пристально посмотрел на него своими большими черными глазами, затем при повторной просьбе протянул к нему ручонки.
– Что это у тебя? – спросил Том важно. – Ракушки? Нет, это не слишком тебе подходит.
Он вынул из кармана горсть фунтов стерлингов и стал бросать монеты одну за другой в передничек Бижу. Девочка смотрела на них и слушала звон золота, замерев, будто восковая кукла.
Доктор спрашивал себя, что это может означать, так как Том отсчитал уже сорок фунтов. Том развлекался всеобщим изумлением и, желая увеличить его, достал из кармана другую пригоршню золота.
– Вы не боитесь ходить по ночам, имея при себе столько золота? – спросил доктор.
– Я мог бы принести или передать вам деньги завтра, – ответил Том, – но я полагал, что для радости не существует позднего времени.
– Принести мне? – переспросил доктор с плохо скрытым оживлением. – Я не понимаю вас! И он окинул быстрым взглядом жену, дочерей и золото.
– Конечно, – ответил Том, вынимая Остаток из кармана. – Сто фунтов стерлингов вам посылает мой хозяин за ваши заботы.
– Но это сумма, которой хватило бы заплатить четырем врачам!
Они наклонились над Бижу, стали смотреть на золото, в которое едва могли поверить, тогда как девочка оправилась от своего изумления и, как будто эта музыка развлекала ее, – звенела золотыми монетами.
– Это не сон? – спросила миссис Ивенс. – Почему ваш хозяин решил столько заплатить?
– Все очень просто, – ответил Том. – Когда мой хозяин остался один, я пришел с ним поговорить. Мы беседовали о вас, доктор. Я рассказал, как вы удочерили Бижу. Когда он узнал, что у вас есть жена и две дочери и ваш достаток целиком зависит от врачебной практики, он сказал мне: «Возьми сто фунтов и отдай ему завтра утром, как только он приедет. Я не хочу говорить с ним о деньгах, так как опасаюсь задеть его». Затем он отправил меня спать, а я пришел сюда.
Мистер Ивенс протянул руку Тому – это было все, что волнение позволило ему сделать.
Миссис Ивенс, домашний казначей, собрала гинеи. Вечером, перед тем, как лечь спать, она сделала свои подсчеты и положила золото в коробочку рядом со своим любимым кольцом.
Доктор чувствовал себя, как ребенок, получивший новогодние подарки.
4
Кеттли. Предчувствия
Когда на другой день доктор пришел к больному, он был в некотором затруднении, подыскивая слова благодарности. Фультон понял его и спросил, не виновна ли в его скованности вчерашняя исповедь.
– Нет, – ответил доктор, пожимая ему руку, – но я сконфужен вашей щедростью.
– Все это пустяки! – засмеялся больной. – Вы это знаете лучше кого бы то ни было. Что стало бы с моими богатствами, если бы вы позволили мне умереть? Вы видели мой сад, цветы, – ну так вот: все это в вашем распоряжении. Сады – редкость в этой местности. В воскресенье приходите с семьей, погуляйте здесь, пусть ваши дочери наберут себе букеты. Дети любят цветы, особенно, когда сами их срывают. Как только я поправлюсь, я навещу вас, но сейчас, вы знаете, я должен быть осторожен.
– Да, – ответил доктор, – и вы можете рассчитывать на нашу скромность.
В следующее воскресенье, в то время, как доктор навещал больного, миссис Ивенс, Эмерод и Мелида, сопровождаемые Томом, прогуливались по саду. Украдкой они посматривали на дом. Кто знает, только ли из любопытства они с такой готовностью согласились пойти с доктором, и не надеялись ли все трое увидеть господина Фультона?
Он со своей стороны хотел посмотреть на них. Встав с кровати, он подошел к окну, опираясь на руку доктора.
В этот момент Мелида уселась под развесистым деревом. Она сняла свою соломенную шляпку, чтобы положить в нее цветы. Ветер трепал ее светлые кудри, но она была занята букетом и не думала о беспорядке прически. Бижу, лежавшая рядом с ней, не давала ей поднести руку ко лбу и откинуть назад волосы. Девчушка твердо хотела завладеть шляпой и ощипать украшавшие ее розы.
Эмерод с улыбкой смотрела на эту картину.
– Ну возьми же eel – сказала Мелида с нетерпением. – Ты же видишь, что она не хочет оставить меня в покое.
– Отдай ей свои цветы, – ответила Эмерод, – ведь она видит их в первый раз и так естественно ей их любить!
– Вовсе нет, вовсе нет, отдай ей свои.
Миссис Ивенс сорвала ветку акации, всю усыпанную цветами, и помирила их, отвлекая внимание Бижу на себя.
– Красивые девушки! – сказал Фультон, обернувшись к доктору. – Блондинка особенно редкой красоты.
– Не знаю, так ли уж они красивы, – ответил скромно доктор, – но знаю, что люблю их больше жизни, и они добры, как ангелы.
Фультон следил глазами за каждым движением Мелиды. Он даже высунулся из окна, чтобы лучше ее видеть. Эмерод заметила это, но она опустила голову, не осмеливаясь ни смотреть на него, ни предупредить сестру.
Когда семья возвращалась домой, она сказала отцу:
– Я видела вашего больного. Он мне показался очень бледным.
– Да, – ответил отец, – у него было сильное сотрясение.
– Ты его видела? – вмешалась Мелида. – Почему же ты мне его не показала? Каков он?
– Насколько я могла рассмотреть с расстояния, у него очень красивые черные волосы, живые глаза и белые зубы, – сказала Эмерод.
– Какая жалость, что я его не видела!
– Утешься, – утешил ее доктор. – Его первый визит будет к нам.
В самом деле, восемь дней спустя Том объявил, что завтра явится его хозяин.
Все в доме перевернули вверх дном. Каждая из женщин нашла вдруг, что у нее чего-либо не хватает. Были куплены белые занавески и кресло, в котором можно было удобно устроиться. Бижу нарядили как на праздник: ее одели в красивое белое платьице с широким поясом. Эмерод облачилась в свое любимое черное платье, а Мелида выбрала наряд белый с голубым – эти цвета чудесно шли ей. Все три женщины заранее собрались в салоне и застыли в ожидании, словно актеры, которые должны были выйти на сцену.
Скоро перед домиком остановился экипаж. Все сделали движение, но никто не встал, за исключением доктора, который побежал поддержать своего больного.
– Благодарю, дорогой доктор, сказал мистер Фультон, легонько отводя его руку, – я пришел повидаться с вами и не хочу вспоминать ни о болезни, ни о враче.
– Как вам угодно, – ответил Ивенс и представил ему своих дочерей и жену.
– Сударыни, – сказал Фультон, поклонившись, – я взял на себя смелость принести вам цветы, поскольку вы не приходите больше их срывать.
В самом деле вслед за ним в дверях появился Том с огромным букетом в руках.
– Как вас благодарить за такую любезность? – воскликнула Эмерод.
– Если они вам приятны – это самая большая радость для меня, – сказал Фультон, глядя на Мелиду.
– Мы обожаем цветы, – ответила Мелида, – но долгое время были их лишены. Ведь в Австралии цветы очень дороги. Ваши – первые, которые мы сорвали.
– Я до сегодняшнего дня не понимал, какое это удовольствие, – говорил Фультон, рассматривая ее.
Заговорили о том, о сем. Скоро беседа коснулась прогулок, которые можно было совершать в окрестностях.
– Не надо судить об этой стране по виду Мельбурна и Сент-Килде, – сказал Фультон. – В нескольких километрах отсюда находятся красивые леса, любопытные ландшафты, удивительные пейзажи, которых еще не коснулась цивилизация. Вы ездите верхом, сударыни?
– Мы ездили иногда в Англии, – засмеялась Мелида, – но здесь… Впрочем, моя сестра хорошая наездница.
– У меня есть лошади, – произнес Фультон, – и я надеюсь, что вы захотите ими воспользоваться. Этим утром я избавился от той, которая меня сбросила.
– Вы ее продали? – спросил доктор.
– Нет, я убил ее, – хладнокровно ответил Фультон. Мелида сделала жест изумления, но ничего не сказала.
«Какая жестокость!» – подумала Эмерод.
Невольно она снова посмотрела на него – черты его лица казались ей все такими же красивыми и правильными, но омраченными выражением злобы.
Фультон не затягивал долго этот первый визит, но попросил разрешения навестить их еще и, разумеется, оно было дано.
Мало-помалу его визиты становились все более дружескими и продолжительными.
Скоро он стал приходить каждый день.
Настойчивость в достижении того, чего он хотел, казалась отличительной чертой его характера. Подняв вопрос о верховых прогулках, он закончил тем, что добился согласия мистера и миссис Ивенс. Он стал совершать с Мелидой и Эмерод длинные экскурсии в леса и на берег моря.
Во Франции не понимают такой свободы – там кричали бы о неосторожности и скандале, но в Австралии, где утрируются американские и английские нравы, молодые девушки более независимы, чем замужние женщины.
Так прошло несколько месяцев.
Щедрость Фультона восстановила достаток семьи. Одна радость часто предшествует другой – стала прибывать выгодная клиентура. Миссис Ивенс была бы счастлива, если бы не заметила, что здоровье мужа пошатнулось из-за переутомления и резко меняющейся погоды.
Эмерод была озабочена чем-то, часто задумывалась.
Она одна догадалась, что Фультон влюблен в ее сестру и начинала страшиться слишком тесной дружбы, возникшей между ними. Женский инстинкт и разум молодой девушки говорили ей, что любовь Фультона обернется большим несчастьем, которое может обрушиться на всю их семью.
Мелида же Фультона не любила. Она не смогла бы его полюбить. Каждый день она говорила о Вильяме Нельсене в выражениях, которые не оставляли сомнения насчет ее чувств. Она даже не замечала, что Фультон ее любит, только, когда он останавливал свой взгляд на ней, она ощущала, как холод пробегает по ее венам. Делая усилия над собой, она смотрела ему в лицо, но вместо того, чтобы встретить твердый и решительный взгляд, какой был у него всегда, она видела, что его голубые глаза подергиваются дымкой. Его дыхание, казалось, прерывалось, он замирал в экстазе. Чего он ждал? О чем думал? Мелида не знала, но храбрость покидала ее, она становилась молчаливой, и когда объявляли о приходе Фультона, она чувствовала, что ее охватывает нервная дрожь.
Со своей стороны, Фультон никогда не выдал себя ни одним словом. Он оставался все тем же человеком – деятельным, бледным, беспокойным, недоверчивым ко всему свету, вздрагивающим при каждом ударе молотка в дверь доктора, его речи были не менее странными, чем его манеры. Он обращался по очереди то к мрачным, то к самым легкомысленным сюжетам, часто с безразличным видом заговаривал о смерти, но легко можно было понять, что это притворство, и что на самом деле он страшится ее. Фультон с огнем говорил о людских судьбах, но чувствовалось, что он неискренен и людей не любит. Эмерод догадывалась, что он ненавидит ее, потому что она стала как бы тенью Мелиды. В его глазах, когда он смотрел на нее, часто сверкали молнии. Но и Эмерод не отличалась слабостью девичьего характера – она обладала железной волей. С того дня, как она стала предвидеть опасность для своей сестры, она, словно невозмутимая бронзовая статуя, неизменно вклинивалась между нею и им.
Мелида инстинктивно чувствовала себя под защитой, благодаря присутствию сестры и с доверием, которые все слабые существа питают к волевым натурам, не могла предполагать никакой беды, поскольку Эмерод была подле нее.
Фультон, угадывавший сильное противодействие сестер в отношении своих желаний и планов, старался всеми способами заслужить расположение мистера и миссис Ивенс. Услышав от доктора, что тот начинает уставать от долгих хождений пешком, он предоставил в его распоряжение маленькую кобылу, которая не стоила больших денег, но была необычайно смелой и резвой. Ей дали прозвище Обмани Смерть. Передавая ее мистеру Ивенсу, Фультон рассказал ее историю, которую он услышал от того, у кого ее купил.
Вот эта история.
Читатель, может быть, найдет странным, что мы прервали повествование для того, чтобы изложить биографию лошади.
Мы просим читателя подождать с оценками до конца нашего отступления. Тогда он признает, что у нас были серьезные причины это сделать.
Кеттли – такова была кличка, данная лошади Фультона, действительно являлась необыкновенным животным.
В цивилизованной жизни нам тоже служат животные, но мы плохо знаем их. В жизни среди дикой природы их больше видят возле себя и лучше оценивают их ум и сообразительность.
Один старатель купил эту лошадь, чтобы доехать от Мельбурна до Балларэта. Как это часто бывает, когда «диггеры» достигают золотоносного источника, он решил ее продать, но, не найдя для нее охотников, отпустил в лес, чтобы лошадь сама искала себе пищу и шла туда, куда ей захочется. Но умное животное не убежало за 15–20 лье прочь, как делали другие лошади. Она пощипала травы и напилась воды из ручья. К ночи лошадь возвратилась, ища среди десяти тысяч палаток ту, которая принадлежала ее хозяину. Найдя ее, она просунула внутрь сначала голову, потом шею и. наконец, вошла в нее так тихо и бесшумно, словно молодая девушка, ступающая на цыпочках. Она приблизилась к постели своего хозяина и потерлась своим холодным носом о его лицо. Он проснулся и, чувствуя ее горячее дыхание, подумал, что к нему пробрались волки или шакалы. Он выхватил из-под подушки нож и стал бить ее, не разбирая, куда попало. Бедная лошадь, получившая три раны, издала ржание и повалилась. Старатель, окончательно пришедший в себя, спросил: «Уж не ты ли это, Кеттли?» Кобыла ответила, конечно, на своем языке, пока хозяин бросился зажигать огонь. Он стал ее упрекать, что она так нарушила его сон, но виновница замолчала, у нее больше не было сил ржать. Он слышал только бульканье, похожее на то, когда масло выливается из бутылки… Перестав ворчать, старатель поднес к лошади лампу. Бедная Кеттли плавала вся в крови и, если бы можно было сказать, что животные бледнеют, то Кеттли стала очень бледной. Она получила три удара ножом: один попал по носу, второй пришелся возле уха, третий пронзил грудь. И именно из этой раны с бульканьем лилась кровь.
Старатель, привыкший к суровой жизни, не был склонен к чувствительности. Тем не менее он был на грани того, чтобы заплакать, разорвал все белье, которое у него было, чтобы перевязать ее раны. Остановив кровь, он сел возле ее головы, повторяя, что просит у нее прощения. Кеттли скосила на него мутные глаза. Благородное животное, казалось, благодарило его и хотело сказать: «Я на тебя не сержусь».
Настал день, соседи помогли старателю перенести Кеттли, которая не могла двигаться. Ее положили снаружи, и она три дня оставалась без движения.
– Прикончите ее. – Говорили все.
– Это будет, вероятно, милосердием, – отвечал хозяин. – Я добью ее завтра.
Но пока он работал в своей яме далеко от палатки, ребятишки возились с лошадью: один совал ей пригоршни овса в рот, другой носил воду в кружке и поил ее. Третий стянул бутылку водки у своего отца и, поднеся к губам Кеттли, вылил содержимое ей в рот, к большому веселью всех детей. Кеттли открыла глаза, высунула язык и, сделав пару усилий, села на землю, как собака. Она поводила во все стороны изумленными глазами и, когда хозяин вернулся, решив прикончить ее по совету других, то был поражен, увидев свою кобылу сидящей возле палатки неподвижной, словно вывеска.
Пятнадцать дней спустя Кеттли прогуливалась уже с тремя-четырьмя детьми на спине. Поскольку говорят, что благодеяние никогда не остается безвозмездным, сорванцы злоупотребляли добротой Кеттли. Когда ее спина была полностью покрыта, одни волоклись за ней прицепившись за хвост, а другие держались за веревку, обмотав ее вокруг ноги лошадки. Тот, кто предложил ей водку, считал, что у него самые большие права на нее. Посреди своих деспотов-сорванцов Кеттли становилась мягкой и проворной, как олень. Никогда она не отказывалась взять препятствие, каким бы оно не было. Ни одна лошадь не могла тягаться с ней в скорости. Итак, ее кормили и холили все. Наконец, ее хозяину улыбнулось счастье. Когда его сумка была ту-то набита деньгами, он простился со своим товарищами, купил новое седло и, вскочив на Кеттли, отправился в путь, когда уже надвигалась ночь. В миле от постоялого двора, где он собирался заночевать, на него напал человек, который, прячась в лесу, поджидал его. Все американцы, англичане и вообще люди, работающие в золотых копях, имеют при себе шестизарядный револьвер, но и этих пуль иногда не хватает, чтобы прикончить бандита. Золотоискатель выстрелил в того, кто держал его коня за повод. В грабителя он не попал, но задел ухо Кеттли. Боль и страх заставили ее сделать усилие. Она яростно встала на дыбы, принудив бандита, державшего ее повод одной рукой и целившегося в ее хозяина из револьвера, который он выхватил другой, отпустить ее. Толчок вызвал выстрел, револьверные вспышки следовали одна за другой, шесть раз щелкнул курок. Кеттли сделала гигантский прыжок и помчалась между деревьями, перепрыгивая ямы со скоростью и легкостью крылатого коня; ее хозяин был хорошим наездником, он распластался на ней, пригнувшись к ее шее. Но вдруг она остановилась, ее ноги подогнулись…
– Ну что же ты? – спросил золотоискатель, тронув шпорами ее бока. Кеттли не двигалась.
– Фу! – сказал он, спрыгивая на землю и говоря сам с собой, – Я-то не ранен, но ее, как видно, задело.
Бедное животное словно и ждало, пока ее хозяин сойдет на землю и упало в овраг, который промыли на краю тропы дожди. Старатель наклонился над ней.
– Ну, – сказал он, – должно быть, ты плохо кончишь. Я обязан тебе жизнью и спасением богатства. Прощай, бедная Кеттли, я не могу оставаться возле тебя. – Он вылез из оврага и пустился бегом по дороге до тех пор, пока не добрался до одного из постоялых дворов, которые находятся поблизости от золотых копей.
На другой день он понял свою неосторожность и доверил свое золото курьеру, который перевозил срочные депеши и отправлялся в путь всегда в сопровождении полисмена. Это носит название эскорта.
Он признал в грабителе, напавшем на него, человека, искавшего золото на руднике в соседней с ним яме, но имя ему было неизвестно. Старатель был счастлив, что отделался только страхом. Два месяца спустя, накануне того дня, когда он должен был отплыть на корабле, он увидел Кеттли посреди табуна лошадей, которых вели продавать на базар. Он стал торговать ее и, поскольку она хромала, она досталась ему почти за бесценок. На груди у лошади было два шрама. Как она выбралась из леса, где ее лечили? Торговец не знал этого, он сказал только, что купил ее у золотоискателя, который утверждал, что потерял свои документы. Все это было довольно подозрительным. В английских колониях путники передвигались свободно, но там очень строго относятся к законности приобретения лошадей. Если бы у хозяина Кеттли было лишнее время, он имел бы право задержать торговца лошадьми и тот был бы приговорен к большому штрафу. Но он только заплатил за нее деньги и раздумывал, как бы найти хорошего хозяина для этой кобылы – подруги его жизни, полной опасностей, которая, встав на дыбы, приняла на себя пули, предназначенные ему. Он предложил ее мистеру Фультону, которого знал по копям, рассказав историю лошади. На другой день он уехал, а лошадь осталась в конюшне Фультона до тех пор пока не была отдана доктору.
– Нет, – ответил доктор, пожимая ему руку, – но я сконфужен вашей щедростью.
– Все это пустяки! – засмеялся больной. – Вы это знаете лучше кого бы то ни было. Что стало бы с моими богатствами, если бы вы позволили мне умереть? Вы видели мой сад, цветы, – ну так вот: все это в вашем распоряжении. Сады – редкость в этой местности. В воскресенье приходите с семьей, погуляйте здесь, пусть ваши дочери наберут себе букеты. Дети любят цветы, особенно, когда сами их срывают. Как только я поправлюсь, я навещу вас, но сейчас, вы знаете, я должен быть осторожен.
– Да, – ответил доктор, – и вы можете рассчитывать на нашу скромность.
В следующее воскресенье, в то время, как доктор навещал больного, миссис Ивенс, Эмерод и Мелида, сопровождаемые Томом, прогуливались по саду. Украдкой они посматривали на дом. Кто знает, только ли из любопытства они с такой готовностью согласились пойти с доктором, и не надеялись ли все трое увидеть господина Фультона?
Он со своей стороны хотел посмотреть на них. Встав с кровати, он подошел к окну, опираясь на руку доктора.
В этот момент Мелида уселась под развесистым деревом. Она сняла свою соломенную шляпку, чтобы положить в нее цветы. Ветер трепал ее светлые кудри, но она была занята букетом и не думала о беспорядке прически. Бижу, лежавшая рядом с ней, не давала ей поднести руку ко лбу и откинуть назад волосы. Девчушка твердо хотела завладеть шляпой и ощипать украшавшие ее розы.
Эмерод с улыбкой смотрела на эту картину.
– Ну возьми же eel – сказала Мелида с нетерпением. – Ты же видишь, что она не хочет оставить меня в покое.
– Отдай ей свои цветы, – ответила Эмерод, – ведь она видит их в первый раз и так естественно ей их любить!
– Вовсе нет, вовсе нет, отдай ей свои.
Миссис Ивенс сорвала ветку акации, всю усыпанную цветами, и помирила их, отвлекая внимание Бижу на себя.
– Красивые девушки! – сказал Фультон, обернувшись к доктору. – Блондинка особенно редкой красоты.
– Не знаю, так ли уж они красивы, – ответил скромно доктор, – но знаю, что люблю их больше жизни, и они добры, как ангелы.
Фультон следил глазами за каждым движением Мелиды. Он даже высунулся из окна, чтобы лучше ее видеть. Эмерод заметила это, но она опустила голову, не осмеливаясь ни смотреть на него, ни предупредить сестру.
Когда семья возвращалась домой, она сказала отцу:
– Я видела вашего больного. Он мне показался очень бледным.
– Да, – ответил отец, – у него было сильное сотрясение.
– Ты его видела? – вмешалась Мелида. – Почему же ты мне его не показала? Каков он?
– Насколько я могла рассмотреть с расстояния, у него очень красивые черные волосы, живые глаза и белые зубы, – сказала Эмерод.
– Какая жалость, что я его не видела!
– Утешься, – утешил ее доктор. – Его первый визит будет к нам.
В самом деле, восемь дней спустя Том объявил, что завтра явится его хозяин.
Все в доме перевернули вверх дном. Каждая из женщин нашла вдруг, что у нее чего-либо не хватает. Были куплены белые занавески и кресло, в котором можно было удобно устроиться. Бижу нарядили как на праздник: ее одели в красивое белое платьице с широким поясом. Эмерод облачилась в свое любимое черное платье, а Мелида выбрала наряд белый с голубым – эти цвета чудесно шли ей. Все три женщины заранее собрались в салоне и застыли в ожидании, словно актеры, которые должны были выйти на сцену.
Скоро перед домиком остановился экипаж. Все сделали движение, но никто не встал, за исключением доктора, который побежал поддержать своего больного.
– Благодарю, дорогой доктор, сказал мистер Фультон, легонько отводя его руку, – я пришел повидаться с вами и не хочу вспоминать ни о болезни, ни о враче.
– Как вам угодно, – ответил Ивенс и представил ему своих дочерей и жену.
– Сударыни, – сказал Фультон, поклонившись, – я взял на себя смелость принести вам цветы, поскольку вы не приходите больше их срывать.
В самом деле вслед за ним в дверях появился Том с огромным букетом в руках.
– Как вас благодарить за такую любезность? – воскликнула Эмерод.
– Если они вам приятны – это самая большая радость для меня, – сказал Фультон, глядя на Мелиду.
– Мы обожаем цветы, – ответила Мелида, – но долгое время были их лишены. Ведь в Австралии цветы очень дороги. Ваши – первые, которые мы сорвали.
– Я до сегодняшнего дня не понимал, какое это удовольствие, – говорил Фультон, рассматривая ее.
Заговорили о том, о сем. Скоро беседа коснулась прогулок, которые можно было совершать в окрестностях.
– Не надо судить об этой стране по виду Мельбурна и Сент-Килде, – сказал Фультон. – В нескольких километрах отсюда находятся красивые леса, любопытные ландшафты, удивительные пейзажи, которых еще не коснулась цивилизация. Вы ездите верхом, сударыни?
– Мы ездили иногда в Англии, – засмеялась Мелида, – но здесь… Впрочем, моя сестра хорошая наездница.
– У меня есть лошади, – произнес Фультон, – и я надеюсь, что вы захотите ими воспользоваться. Этим утром я избавился от той, которая меня сбросила.
– Вы ее продали? – спросил доктор.
– Нет, я убил ее, – хладнокровно ответил Фультон. Мелида сделала жест изумления, но ничего не сказала.
«Какая жестокость!» – подумала Эмерод.
Невольно она снова посмотрела на него – черты его лица казались ей все такими же красивыми и правильными, но омраченными выражением злобы.
Фультон не затягивал долго этот первый визит, но попросил разрешения навестить их еще и, разумеется, оно было дано.
Мало-помалу его визиты становились все более дружескими и продолжительными.
Скоро он стал приходить каждый день.
Настойчивость в достижении того, чего он хотел, казалась отличительной чертой его характера. Подняв вопрос о верховых прогулках, он закончил тем, что добился согласия мистера и миссис Ивенс. Он стал совершать с Мелидой и Эмерод длинные экскурсии в леса и на берег моря.
Во Франции не понимают такой свободы – там кричали бы о неосторожности и скандале, но в Австралии, где утрируются американские и английские нравы, молодые девушки более независимы, чем замужние женщины.
Так прошло несколько месяцев.
Щедрость Фультона восстановила достаток семьи. Одна радость часто предшествует другой – стала прибывать выгодная клиентура. Миссис Ивенс была бы счастлива, если бы не заметила, что здоровье мужа пошатнулось из-за переутомления и резко меняющейся погоды.
Эмерод была озабочена чем-то, часто задумывалась.
Она одна догадалась, что Фультон влюблен в ее сестру и начинала страшиться слишком тесной дружбы, возникшей между ними. Женский инстинкт и разум молодой девушки говорили ей, что любовь Фультона обернется большим несчастьем, которое может обрушиться на всю их семью.
Мелида же Фультона не любила. Она не смогла бы его полюбить. Каждый день она говорила о Вильяме Нельсене в выражениях, которые не оставляли сомнения насчет ее чувств. Она даже не замечала, что Фультон ее любит, только, когда он останавливал свой взгляд на ней, она ощущала, как холод пробегает по ее венам. Делая усилия над собой, она смотрела ему в лицо, но вместо того, чтобы встретить твердый и решительный взгляд, какой был у него всегда, она видела, что его голубые глаза подергиваются дымкой. Его дыхание, казалось, прерывалось, он замирал в экстазе. Чего он ждал? О чем думал? Мелида не знала, но храбрость покидала ее, она становилась молчаливой, и когда объявляли о приходе Фультона, она чувствовала, что ее охватывает нервная дрожь.
Со своей стороны, Фультон никогда не выдал себя ни одним словом. Он оставался все тем же человеком – деятельным, бледным, беспокойным, недоверчивым ко всему свету, вздрагивающим при каждом ударе молотка в дверь доктора, его речи были не менее странными, чем его манеры. Он обращался по очереди то к мрачным, то к самым легкомысленным сюжетам, часто с безразличным видом заговаривал о смерти, но легко можно было понять, что это притворство, и что на самом деле он страшится ее. Фультон с огнем говорил о людских судьбах, но чувствовалось, что он неискренен и людей не любит. Эмерод догадывалась, что он ненавидит ее, потому что она стала как бы тенью Мелиды. В его глазах, когда он смотрел на нее, часто сверкали молнии. Но и Эмерод не отличалась слабостью девичьего характера – она обладала железной волей. С того дня, как она стала предвидеть опасность для своей сестры, она, словно невозмутимая бронзовая статуя, неизменно вклинивалась между нею и им.
Мелида инстинктивно чувствовала себя под защитой, благодаря присутствию сестры и с доверием, которые все слабые существа питают к волевым натурам, не могла предполагать никакой беды, поскольку Эмерод была подле нее.
Фультон, угадывавший сильное противодействие сестер в отношении своих желаний и планов, старался всеми способами заслужить расположение мистера и миссис Ивенс. Услышав от доктора, что тот начинает уставать от долгих хождений пешком, он предоставил в его распоряжение маленькую кобылу, которая не стоила больших денег, но была необычайно смелой и резвой. Ей дали прозвище Обмани Смерть. Передавая ее мистеру Ивенсу, Фультон рассказал ее историю, которую он услышал от того, у кого ее купил.
Вот эта история.
Читатель, может быть, найдет странным, что мы прервали повествование для того, чтобы изложить биографию лошади.
Мы просим читателя подождать с оценками до конца нашего отступления. Тогда он признает, что у нас были серьезные причины это сделать.
Кеттли – такова была кличка, данная лошади Фультона, действительно являлась необыкновенным животным.
В цивилизованной жизни нам тоже служат животные, но мы плохо знаем их. В жизни среди дикой природы их больше видят возле себя и лучше оценивают их ум и сообразительность.
Один старатель купил эту лошадь, чтобы доехать от Мельбурна до Балларэта. Как это часто бывает, когда «диггеры» достигают золотоносного источника, он решил ее продать, но, не найдя для нее охотников, отпустил в лес, чтобы лошадь сама искала себе пищу и шла туда, куда ей захочется. Но умное животное не убежало за 15–20 лье прочь, как делали другие лошади. Она пощипала травы и напилась воды из ручья. К ночи лошадь возвратилась, ища среди десяти тысяч палаток ту, которая принадлежала ее хозяину. Найдя ее, она просунула внутрь сначала голову, потом шею и. наконец, вошла в нее так тихо и бесшумно, словно молодая девушка, ступающая на цыпочках. Она приблизилась к постели своего хозяина и потерлась своим холодным носом о его лицо. Он проснулся и, чувствуя ее горячее дыхание, подумал, что к нему пробрались волки или шакалы. Он выхватил из-под подушки нож и стал бить ее, не разбирая, куда попало. Бедная лошадь, получившая три раны, издала ржание и повалилась. Старатель, окончательно пришедший в себя, спросил: «Уж не ты ли это, Кеттли?» Кобыла ответила, конечно, на своем языке, пока хозяин бросился зажигать огонь. Он стал ее упрекать, что она так нарушила его сон, но виновница замолчала, у нее больше не было сил ржать. Он слышал только бульканье, похожее на то, когда масло выливается из бутылки… Перестав ворчать, старатель поднес к лошади лампу. Бедная Кеттли плавала вся в крови и, если бы можно было сказать, что животные бледнеют, то Кеттли стала очень бледной. Она получила три удара ножом: один попал по носу, второй пришелся возле уха, третий пронзил грудь. И именно из этой раны с бульканьем лилась кровь.
Старатель, привыкший к суровой жизни, не был склонен к чувствительности. Тем не менее он был на грани того, чтобы заплакать, разорвал все белье, которое у него было, чтобы перевязать ее раны. Остановив кровь, он сел возле ее головы, повторяя, что просит у нее прощения. Кеттли скосила на него мутные глаза. Благородное животное, казалось, благодарило его и хотело сказать: «Я на тебя не сержусь».
Настал день, соседи помогли старателю перенести Кеттли, которая не могла двигаться. Ее положили снаружи, и она три дня оставалась без движения.
– Прикончите ее. – Говорили все.
– Это будет, вероятно, милосердием, – отвечал хозяин. – Я добью ее завтра.
Но пока он работал в своей яме далеко от палатки, ребятишки возились с лошадью: один совал ей пригоршни овса в рот, другой носил воду в кружке и поил ее. Третий стянул бутылку водки у своего отца и, поднеся к губам Кеттли, вылил содержимое ей в рот, к большому веселью всех детей. Кеттли открыла глаза, высунула язык и, сделав пару усилий, села на землю, как собака. Она поводила во все стороны изумленными глазами и, когда хозяин вернулся, решив прикончить ее по совету других, то был поражен, увидев свою кобылу сидящей возле палатки неподвижной, словно вывеска.
Пятнадцать дней спустя Кеттли прогуливалась уже с тремя-четырьмя детьми на спине. Поскольку говорят, что благодеяние никогда не остается безвозмездным, сорванцы злоупотребляли добротой Кеттли. Когда ее спина была полностью покрыта, одни волоклись за ней прицепившись за хвост, а другие держались за веревку, обмотав ее вокруг ноги лошадки. Тот, кто предложил ей водку, считал, что у него самые большие права на нее. Посреди своих деспотов-сорванцов Кеттли становилась мягкой и проворной, как олень. Никогда она не отказывалась взять препятствие, каким бы оно не было. Ни одна лошадь не могла тягаться с ней в скорости. Итак, ее кормили и холили все. Наконец, ее хозяину улыбнулось счастье. Когда его сумка была ту-то набита деньгами, он простился со своим товарищами, купил новое седло и, вскочив на Кеттли, отправился в путь, когда уже надвигалась ночь. В миле от постоялого двора, где он собирался заночевать, на него напал человек, который, прячась в лесу, поджидал его. Все американцы, англичане и вообще люди, работающие в золотых копях, имеют при себе шестизарядный револьвер, но и этих пуль иногда не хватает, чтобы прикончить бандита. Золотоискатель выстрелил в того, кто держал его коня за повод. В грабителя он не попал, но задел ухо Кеттли. Боль и страх заставили ее сделать усилие. Она яростно встала на дыбы, принудив бандита, державшего ее повод одной рукой и целившегося в ее хозяина из револьвера, который он выхватил другой, отпустить ее. Толчок вызвал выстрел, револьверные вспышки следовали одна за другой, шесть раз щелкнул курок. Кеттли сделала гигантский прыжок и помчалась между деревьями, перепрыгивая ямы со скоростью и легкостью крылатого коня; ее хозяин был хорошим наездником, он распластался на ней, пригнувшись к ее шее. Но вдруг она остановилась, ее ноги подогнулись…
– Ну что же ты? – спросил золотоискатель, тронув шпорами ее бока. Кеттли не двигалась.
– Фу! – сказал он, спрыгивая на землю и говоря сам с собой, – Я-то не ранен, но ее, как видно, задело.
Бедное животное словно и ждало, пока ее хозяин сойдет на землю и упало в овраг, который промыли на краю тропы дожди. Старатель наклонился над ней.
– Ну, – сказал он, – должно быть, ты плохо кончишь. Я обязан тебе жизнью и спасением богатства. Прощай, бедная Кеттли, я не могу оставаться возле тебя. – Он вылез из оврага и пустился бегом по дороге до тех пор, пока не добрался до одного из постоялых дворов, которые находятся поблизости от золотых копей.
На другой день он понял свою неосторожность и доверил свое золото курьеру, который перевозил срочные депеши и отправлялся в путь всегда в сопровождении полисмена. Это носит название эскорта.
Он признал в грабителе, напавшем на него, человека, искавшего золото на руднике в соседней с ним яме, но имя ему было неизвестно. Старатель был счастлив, что отделался только страхом. Два месяца спустя, накануне того дня, когда он должен был отплыть на корабле, он увидел Кеттли посреди табуна лошадей, которых вели продавать на базар. Он стал торговать ее и, поскольку она хромала, она досталась ему почти за бесценок. На груди у лошади было два шрама. Как она выбралась из леса, где ее лечили? Торговец не знал этого, он сказал только, что купил ее у золотоискателя, который утверждал, что потерял свои документы. Все это было довольно подозрительным. В английских колониях путники передвигались свободно, но там очень строго относятся к законности приобретения лошадей. Если бы у хозяина Кеттли было лишнее время, он имел бы право задержать торговца лошадьми и тот был бы приговорен к большому штрафу. Но он только заплатил за нее деньги и раздумывал, как бы найти хорошего хозяина для этой кобылы – подруги его жизни, полной опасностей, которая, встав на дыбы, приняла на себя пули, предназначенные ему. Он предложил ее мистеру Фультону, которого знал по копям, рассказав историю лошади. На другой день он уехал, а лошадь осталась в конюшне Фультона до тех пор пока не была отдана доктору.