Страница:
— Насколько я знаю, нет. Но нам никто и говорить об этом не будет. Кто мы с тобой? Натан, так же как и Бероев, в дружеских отношениях с президентом Израиля…
— При желании можно и на президента компромат найти.
— Лева, не прыгай через голову. Будет приказ, всех посадим. А пока жуй фалафель.
Арье потыкал вилкой в тарелку и вдруг, ни с того ни с сего, сказал:
— Знаешь, Игаль, я хочу развестись.
Кравец чуть не подавился куском фалафеля. Он вытаращил глаза, закашлялся, захрюкал… Капитан от души врезал его по спине.
— Ты что, убьёшь. Что это тебе в голову пришло? У тебя замечательная жена. И дети…
— Понимаешь, не могу я с ней больше. Эти её вечные молитвы… То запрещено, это не разрешено… Надоело! Не поверишь, она отбила во мне всякую охоту трахаться. Мне легче врезать ей по роже, чем ложиться с ней в постель. И когда-нибудь я это сделаю. Тебе легче, ты не женат. Трахаешься в своё удовольствие, и горя не знаешь.
— Перестань, Лева, не заводись. Ну, найди себе какую-нибудь бабу. Мало ли мокрощелок по улицам бродит, любая согласится. А хочешь, познакомлю с одной? Толстая, упитанная, есть за что подержаться, — Игаль рассмеялся, вспомнив, очевидно, что-то пикантное.
— Кто такая? Я её знаю?
— Может и знаешь. Помнишь, отдел по борьбе с мошенничеством занимался делом «русских пантер»?
— Да, было такое. Что-то там с Доберманом связано. Только его арестовать не успели, смылся, скотина.
— Вот-вот. А его женой и подельницей в то время была одна журналисточка, Лея Филопонтова. Она, правда, под статью не попала, адвокат сумел доказать, что она не при чем. Сейчас живёт ниже травы, тише воды. Иногда потрахивается, но всегда с дальним прицелом. То с председателем профсоюза, то с кем-нибудь из мэрии… Думаю, она и полицейскому не откажет.
— Что, такая великая трахальщица?
— Попробуй. Чем черт не шутит, может тебе и понравится. А то сразу «разводиться»! Успеешь.
Арье помолчал, допил свой кофе.
— Хочу снова вызвать на допрос свидетелей, — сказал он. — Чтоб совесть свою успокоить.
— У тебя есть совесть? — засмеялся Игаль, и тут же замолк, придавленный тяжёлым взглядом капитана. — Ладно, ладно, молчу. Хочешь, сегодня познакомлю с этой журналисточкой, после работы?
— Давай, — согласился Гринбаум.
— Ты только не тащи её сразу в постель. Все-таки женщина, хоть и шлюха.
— На месте разберёмся, — Арье поднялся. — Пойдём, работа ждёт.
— Работа не волк, — в своей манере ответил Игаль, — в лес не убежит.
До вечера Гринбаум никак не мог сосредоточиться на работе. Разослал повестки Сергею Быкову и Лидии Марковой с вызовом на очередной допрос, разложил перед собой бумажки, но из головы не шла эта «толстая и упитанная», как сказал Игаль, Филопонтова. Он уже заранее хотел её. Черт знает что! Никогда раньше такого не было. Вот до чего доводит семейная жизнь, улыбнулся он про себя. А может сходить в «публичку», оторваться на какой-нибудь проституточке? Ладно, туда он всегда успеет. А сегодня посмотрим, что представляет из себя эта журналистка.
Он сложил документы, поняв, что поработать не удастся, сунул их в сейф, и задумался. Арье познакомился с женой Рут сразу после армии, на какой-то вечеринке. Она тогда ещё не была такой религиозной. Нормальная девушка без всяких, как ему казалось, комплексов и заскоков. Правда, когда он захотел её поцеловать, Рут вдруг сказала, что отдастся только любимому человеку и только после свадьбы. Это его поразило. Настолько, что он тут же захотел на ней жениться. Это было глупое желание, мальчишеское, но Арье, недолго думая, сделал ей предложение. Впоследствии он не раз пожалел об этом. Характер у Рут оказался железный, все, что шло вразрез с её религиозными воззрениями, отвергалось тут же, на корню. Это касалось и семейной жизни, и воспитания детей, и отдыха… Со временем он смирился. Арье любил детей, и это хоть как-то примиряло его с жизнью, но иногда он готов был убить её.
На город опускался вечер, но Гринбаум не торопился домой. Там все равно делать нечего. Сейчас должен подойти Игаль, и они отправятся на свидание. Арье выглянул в окно. Окно выходило на задний двор, и кроме помойки и котов там ничего не было. Скука, потрясающая скука! Он сплюнул. Все-таки надо было идти в «публичку».
— Ну, что, Лева, идём? — в кабинет заглянул Игаль.
— Идём. Ты уже созвонился?
— Зачем? Нагрянем, как снег на голову. Ты снег когда-нибудь видел?
— На Хермоне.
Разве ж это снег?! Слезы это, а не снег. Ладно, потопали.
Филопонтова ему не понравилось. Кожа на её лице была похожа на его кожу, такая же пористая и желтоватая. Короткие, слипшиеся после мытья волосы сосульками падали на очень широкий лоб, глаза были слишком узкие, как у узбечки, грудь не столько большая, сколько обвисшая, выпирала из-под тонкого халата, расплывшиеся бедра, толстые ноги… Нет, не понравилась она ему, совершенно не отвечала его вкусам. Но Арье одёрнул себя, просто у него сегодня плохое настроение, вот ему и кажется все в чёрном свете.
— О, Игорек! — смутившись, сказала Филопонтова. — А почему не позвонил? Извините, я только что из душа…
— Ничего, ничего, — расплылся в улыбке Игаль. — Мы тебя прощаем. Знакомься, это Арье, можно Лева. Он — капитан. Мы вместе работаем.
— Очень приятно, — улыбнулась Лея, поняв, что полиция пришла просто в гости. — Заходите. Я только переоденусь.
— А вот это совсем не обязательно, — продолжал шутить Игаль. — Я тебя разной видел, а Лева пусть привыкает. Он у нас можно сказать, нецелованный. Хоть и имеет детей.
Арье толкнул его в бок и покрутил пальцем у виска. Ему показалось, что Филопонтова как-то презрительно посмотрела на него. Он почувствовал себя не в своей тарелке. Что-то мешало ему, и он не мог понять что. На него это было непохоже. Обычно он чувствовал себя уверенно в любой ситуации. А главное, он привык, чтобы его боялись. Власть над людьми делала его непогрешимым и сильным. Арье был уверен: власть — вот что делает человека человеком. Любая власть, все равно над кем, хоть над подследственным, хоть над шлюхой. В этой квартире что-то мешало ему чувствовать себя хозяином положения. Может быть, присутствие Игаля, а может быть, и собственная неуверенность. Ведь он, по сути дела, впервые пришёл в гости к женщине, а не к проститутке, и не знал, как вести себя. Ему мешали длинные руки, длинные худые ноги, которые он тщетно пытался спрятать под стулом, полицейская форма, которая смотрелась сейчас совершенно не к месту… Он, наверное, впервые подумал о том, как выглядит со стороны, и это сравнение ему тоже не понравилось.
Игаль же, наоборот, чувствовал себя прекрасно, шутил, смеялся, расставлял на столе рюмки, бокалы, доставал из холодильника закуску… Вообщем, вёл себя, как в собственном доме. И это тоже неприятно кольнуло Арье. Что-то странное с ним творилось, непонятное.
Но вот Филопонтова вышла из соседней комнаты. Она переоделась, причесалась, накрасилась… Нельзя сказать, чтобы внешне она стала лучше, но что-то женственное в ней появилось. Арье в очередной раз удивился, как макияж меняет женщин. Он попытался найти в ней то, что могло бы возбудить его, но потом оставил это занятие. В конце концов, когда они окажутся в постели, это будет её работа — возбудить его. А если не получится, пусть пеняет на себя. Тогда уж он ей все припомнит, и Добермана, и «русских пантер», и её мимолётное презрение… Будет просить его о пощаде! Ещё как будет! Арье прикрыл глаза и почувствовал, как желание медленно овладевает им.
Игаль уже разлил вино по бокалам, предварительно выпив пару рюмок водки «для аппетита», разложил по тарелкам бутерброды с бужениной, подвинул стул для женщины, и, встав в позу римского полководца, провозгласил:
— За присутствующих дам! — и никого не дожидаясь, вылил вино в рот.
Арье поморщился. С юмором, как ему казалось, у Игаля всегда было плохо. Ну, какие здесь дамы? Одна баба, да и ту красавицей не назовёшь. Он проигнорировал бокал с вином, налил себе водки, и молча выпил. Водку Арье не любил, считал её «пойлом для быдла», но чтобы напиться и почувствовать себя увереннее, лучше водки не найдёшь. Подождал пока напиток пройдёт по пищеводу, громко выдохнул, будто квакнул, и с высоты своего роста посмотрел на Лею. Она сосредоточенно рассматривала на свет, как золотится вино в бокале. На самом деле, вино было дешёвое, и в бокале оно не золотилось, наоборот, там плавали какие-то ошмётки непонятно чего. Арье почувствовал, как в нем закипает злость. Эта стерва ещё и нос воротит! Он не настолько богат, чтобы покупать натуральный «Савиньон», пей, что дают, тоже мне — прын-цес-са! Филопонтова, однако, ничего не сказала, сделала маленький глоток, и поставила бокал на место. Вот сучка, брезгует! Арье перелил вино обратно в бутылку, налил полный бокал водки, и протянул ей.
— Пей! — приказным тоном сказал он.
Игаль удивлённо посмотрел на него, но промолчал. Женщина взяла бокал, понюхала, сморщилась, но осушила до дна.
— Вот это по нашему, по-русски, — восторженно закричал Игаль.
Арье пристально смотрел на Лею, будто ждал чего-то. Но на неё, казалось, водка не подействовала. Она поставила бокал на стол, взяла из тарелки бутерброд, откусила, показав мелкие зубки, и, глядя на Гринбаума, спросила:
— А что же вы не пьёте?
Арье тоже налил себе полный бокал, махнул одним глотком, почувствовал, как тепло растекается по всему телу, сел на стул, и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Вот так.
— Ну вы даёте, ребята, — удивлённо протянул Игаль. — Смотрите, не напейтесь раньше времени. До постели не дотяните.
— Не говори ерунды, Игорь, — строго сказала Филопонтова. — За кого ты меня принимаешь?!
За женщину! Или я не прав? — засмеялся Игаль. — Нет, ты, конечно, можешь быть мужчиной или когда-то им была, но сейчас ты точно женщина. И очень даже неплохая, — он шутливо, но больно, ущипнул её.
Лея вскрикнула, ударила по руке Игаля.
— Обалдел совсем! Синяк же будет! Идиот!
— Ты оскорбила представителя власти, — пьяно заявил Игаль, — и должна понести наказание. Лева, какое мы наказание ей придумаем?
— Заткнись! — тихо сказал Арье. — И вообще, катись отсюда.
— Вот это да! Я его сюда привёл, думал, мы на двоих девочку распишем, а он мне «катись»! И кто ты после этого? Чмо! Дерьмо! Расист хренов! Жид пархатый!
Было непонятно, то ли Игаль всерьёз ругается, то ли шутит, то ли уже так напился, что ни черта не соображает. Арье молча выслушал его оскорбления, поднялся во весь рост, согнулся над ним, будто в поясе переломился, схватил Игаля за шкирку, и, не давая ему соприкоснуться с полом, понёс в коридор.
— Сильный, да? Сильный?! — орал Игаль, болтая ногами в воздухе. — Думаешь, все можно? Это я тебя сюда привёл! Я! А ты со мной так! Я тебе запомню! Ты ещё прощения просить будешь!
Арье поставил его на пол, открыл входную дверь, и толчком выбросил его за порог.
— Иди, Игаль, — сказал он на иврите, — иди. Завтра поговорим.
Когда Арье вернулся в комнату, Лея все так же безучастно сидела за столом, как будто ничего не произошло. Он налил себе ещё водки, выпил, посмотрел на женщину, поморщился, и сказал:
— Пошли.
Утром Арье проснулся с головной болью. Он долго не мог понять, где находится. Красные простыни, розовые шторы, бледно-голубые стены, цветы в горшочках… Бред какой-то! Он тряхнул головой и застонал. В глазах запрыгали чёртики. Рядом кто-то заворочался. Арье с трудом повернулся. На него смотрело чьё-то заплывшее лицо с синяком под глазом.
— Ты кто? — язык распух, еле ворочался.
— Лея, — голосок был слабый, еле слышный.
— Лея? — в голове начало проясняться. — Кто это тебя так?
— Ты.
— Я? — он даже приподнялся, но снова упал на подушку. — Не может быть! Хотя… Наверное, за дело. Пиво есть?
— Нет. Водка осталась.
— Тащи. Сколько время? На работу пора?
Лея выбралась из постели и, не глядя на него, стала одеваться. Арье скосил на неё глаза. М-да, если это он так постарался, то она ещё долго на улицу не выйдет. На её теле то тут, то там проступали синяки, на шее виднелся след от укуса, скула распухла, так же как и глаз… Черт, неужели это он сделал? Как бы эта дура не заявила на него. В принципе, ничего страшного, пусть докажет, но все равно неприятно. Самое поганое, что он ничего не помнит. Ну, совершенно ничегошеньки! Стоп! Он же сюда не один пришёл, а с Игалем. Может, это Игаль так отделал её? Да нет. Он же сам его из квартиры выкинул. Вот черт, только этого ему не хватало! Ладно, с этой шлюхой он как-нибудь договорится. Первый раз, что ли… Арье осторожно спустил ноги на пол, стараясь не сильно мотать головой. Потом встал. Вроде нормально. Вышел на кухню. За столом сидела Лея, рассматривая свои синяки в маленькое зеркальце. Арье сел рядом.
— И за что я тебя? — спросил он, придавая голосу совершенно не ощущаемое им соболезнование.
— Не знаю, — не глядя на него, ответила Филопонтова. — Ты начал орать что-то про «русских пантер», потом про Гринберга…
— Это про какого Гринберга? — спросил Арье, наливая в стакан водку «Кеглевич». — Про Натана, что ли?
— Да.
— А что, ты его знаешь?
— Видела несколько раз. По работе.
— И что было дальше?
— Дальше ты начал меня бить. Трахал и бил, бил и трахал. Не бойся, я на тебя заявлять не буду. А синяки заживут.
— Понравилось, что ли? — Арье из-под бровей посмотрел на неё.
— Не могу сказать. Меня ещё никто не бил. Как я понимаю, у тебя свой счёт к Натану Гринбергу?
— Да нет, особенного счета нет. Не нравится он мне. Не верю я ему.
— Если ты его хочешь достать, то я могу помочь. У меня свой счёт к нему есть.
— Да? — удивился Арье. — Где же он тебе дорогу перешёл? Какие у тебя могут быть с ним общие дела?
— Общих дел не было, а вот просьба была. Он хотел, чтобы я поближе познакомилась с Абуджарбилями, написала бы несколько статей, разоблачающих их бизнес. Я согласилась. Но потом там что-то переигралось, и Абуджарбилями занялась Лидка Маркова.
— Подожди, это не та Маркова, которая проходит свидетелем по убийству?
— Та самая. Он специально её подставил, я уверена. Она наверняка знает больше, чем говорит. Честно говоря, мне на неё плевать. Корова и сука, блядь первостатейная, но я хочу вывести его на чистую воду.
— Тебе обидно, что он не дал тебе подзаработать? Ладно, рассказывай, что тебе известно.
— Вообщем-то, то же самое, что и всем остальным. Но в его фирме работал Нугзар, мой хороший знакомый. Может быть, ты его знаешь, он полицейский.
— Это тот, которого внедрили в «Рос-Исраэль»? А ты откуда знаешь?
— Он мне сам говорил. А я Марковой. Думаю, что она проговорилась Натану, или он выбил из неё признание. Короче, Нугзар попал под машину. Но я уверена, что это не случайность. Нугзар никогда не переходил улицу на красный свет, только на зелёный, даже если машин на дороге не было.
— Но это же не доказательство. Нужно что-то существенное.
— Будет тебе существенное. Но если ты его не посадишь, я заявлю на тебя за избиение и изнасилование.
— Угрожаешь?!
— Предупреждаю. Я знаю, что многие из вас кормятся у него, может быть, и ты тоже.
— Ты говори, но знай меру, — вспылил Арье. — Я бы всех этих «русских» подонков пересажал бы. С удовольствием.
— Вот и посади его. А потом поговорим.
Арье летел на работу как на крыльях. Теперь он «достанет» Натана. Если верить Филопонтовой, Маркова врёт. Или не говорит всей правды. Значит, врёт и Быков. Ничего, скоро они все ему расскажут. Или он их посадит за ложные показания и сокрытие убийцы.
В отделении ему навстречу попался Игаль. Вид у него был смущённый.
— Шалом, Лева, ты не обижаешься? Я перепил вчера…
— Игаль! — не слушая друга, зашептал ему Арье. — Я теперь знаю, как поймать Натана. Мне Лея рассказала.
— Что она тебе рассказала? — вдруг напрягся Игаль. Арье не заметил этого.
— Всё! Свидетели врут. Врут, как… как это по-русски… как сидоровы козы. Да? Я сегодня же вызову эту шалаву Маркову. И Быкова. Он гомик?
— Нет. Он опущенный.
— Что такое опущенный? А-а, трахнутый.
— Что-то вроде того. Так ты говоришь, Лея все знала? А свидетели дали ложные показания?
— Ну! А я что говорю!
— Не забудь поставить начальство в известность. За самодеятельность по головке не погладят.
— Да пошли они все! — и Арье помчался дальше, в свой кабинет.
А Игаль, задумавшись, вышел из дверей отделения, и быстро пошёл вниз по улице.
15. ТОПИК-МАРИНА.
— При желании можно и на президента компромат найти.
— Лева, не прыгай через голову. Будет приказ, всех посадим. А пока жуй фалафель.
Арье потыкал вилкой в тарелку и вдруг, ни с того ни с сего, сказал:
— Знаешь, Игаль, я хочу развестись.
Кравец чуть не подавился куском фалафеля. Он вытаращил глаза, закашлялся, захрюкал… Капитан от души врезал его по спине.
— Ты что, убьёшь. Что это тебе в голову пришло? У тебя замечательная жена. И дети…
— Понимаешь, не могу я с ней больше. Эти её вечные молитвы… То запрещено, это не разрешено… Надоело! Не поверишь, она отбила во мне всякую охоту трахаться. Мне легче врезать ей по роже, чем ложиться с ней в постель. И когда-нибудь я это сделаю. Тебе легче, ты не женат. Трахаешься в своё удовольствие, и горя не знаешь.
— Перестань, Лева, не заводись. Ну, найди себе какую-нибудь бабу. Мало ли мокрощелок по улицам бродит, любая согласится. А хочешь, познакомлю с одной? Толстая, упитанная, есть за что подержаться, — Игаль рассмеялся, вспомнив, очевидно, что-то пикантное.
— Кто такая? Я её знаю?
— Может и знаешь. Помнишь, отдел по борьбе с мошенничеством занимался делом «русских пантер»?
— Да, было такое. Что-то там с Доберманом связано. Только его арестовать не успели, смылся, скотина.
— Вот-вот. А его женой и подельницей в то время была одна журналисточка, Лея Филопонтова. Она, правда, под статью не попала, адвокат сумел доказать, что она не при чем. Сейчас живёт ниже травы, тише воды. Иногда потрахивается, но всегда с дальним прицелом. То с председателем профсоюза, то с кем-нибудь из мэрии… Думаю, она и полицейскому не откажет.
— Что, такая великая трахальщица?
— Попробуй. Чем черт не шутит, может тебе и понравится. А то сразу «разводиться»! Успеешь.
Арье помолчал, допил свой кофе.
— Хочу снова вызвать на допрос свидетелей, — сказал он. — Чтоб совесть свою успокоить.
— У тебя есть совесть? — засмеялся Игаль, и тут же замолк, придавленный тяжёлым взглядом капитана. — Ладно, ладно, молчу. Хочешь, сегодня познакомлю с этой журналисточкой, после работы?
— Давай, — согласился Гринбаум.
— Ты только не тащи её сразу в постель. Все-таки женщина, хоть и шлюха.
— На месте разберёмся, — Арье поднялся. — Пойдём, работа ждёт.
— Работа не волк, — в своей манере ответил Игаль, — в лес не убежит.
До вечера Гринбаум никак не мог сосредоточиться на работе. Разослал повестки Сергею Быкову и Лидии Марковой с вызовом на очередной допрос, разложил перед собой бумажки, но из головы не шла эта «толстая и упитанная», как сказал Игаль, Филопонтова. Он уже заранее хотел её. Черт знает что! Никогда раньше такого не было. Вот до чего доводит семейная жизнь, улыбнулся он про себя. А может сходить в «публичку», оторваться на какой-нибудь проституточке? Ладно, туда он всегда успеет. А сегодня посмотрим, что представляет из себя эта журналистка.
Он сложил документы, поняв, что поработать не удастся, сунул их в сейф, и задумался. Арье познакомился с женой Рут сразу после армии, на какой-то вечеринке. Она тогда ещё не была такой религиозной. Нормальная девушка без всяких, как ему казалось, комплексов и заскоков. Правда, когда он захотел её поцеловать, Рут вдруг сказала, что отдастся только любимому человеку и только после свадьбы. Это его поразило. Настолько, что он тут же захотел на ней жениться. Это было глупое желание, мальчишеское, но Арье, недолго думая, сделал ей предложение. Впоследствии он не раз пожалел об этом. Характер у Рут оказался железный, все, что шло вразрез с её религиозными воззрениями, отвергалось тут же, на корню. Это касалось и семейной жизни, и воспитания детей, и отдыха… Со временем он смирился. Арье любил детей, и это хоть как-то примиряло его с жизнью, но иногда он готов был убить её.
На город опускался вечер, но Гринбаум не торопился домой. Там все равно делать нечего. Сейчас должен подойти Игаль, и они отправятся на свидание. Арье выглянул в окно. Окно выходило на задний двор, и кроме помойки и котов там ничего не было. Скука, потрясающая скука! Он сплюнул. Все-таки надо было идти в «публичку».
— Ну, что, Лева, идём? — в кабинет заглянул Игаль.
— Идём. Ты уже созвонился?
— Зачем? Нагрянем, как снег на голову. Ты снег когда-нибудь видел?
— На Хермоне.
Разве ж это снег?! Слезы это, а не снег. Ладно, потопали.
Филопонтова ему не понравилось. Кожа на её лице была похожа на его кожу, такая же пористая и желтоватая. Короткие, слипшиеся после мытья волосы сосульками падали на очень широкий лоб, глаза были слишком узкие, как у узбечки, грудь не столько большая, сколько обвисшая, выпирала из-под тонкого халата, расплывшиеся бедра, толстые ноги… Нет, не понравилась она ему, совершенно не отвечала его вкусам. Но Арье одёрнул себя, просто у него сегодня плохое настроение, вот ему и кажется все в чёрном свете.
— О, Игорек! — смутившись, сказала Филопонтова. — А почему не позвонил? Извините, я только что из душа…
— Ничего, ничего, — расплылся в улыбке Игаль. — Мы тебя прощаем. Знакомься, это Арье, можно Лева. Он — капитан. Мы вместе работаем.
— Очень приятно, — улыбнулась Лея, поняв, что полиция пришла просто в гости. — Заходите. Я только переоденусь.
— А вот это совсем не обязательно, — продолжал шутить Игаль. — Я тебя разной видел, а Лева пусть привыкает. Он у нас можно сказать, нецелованный. Хоть и имеет детей.
Арье толкнул его в бок и покрутил пальцем у виска. Ему показалось, что Филопонтова как-то презрительно посмотрела на него. Он почувствовал себя не в своей тарелке. Что-то мешало ему, и он не мог понять что. На него это было непохоже. Обычно он чувствовал себя уверенно в любой ситуации. А главное, он привык, чтобы его боялись. Власть над людьми делала его непогрешимым и сильным. Арье был уверен: власть — вот что делает человека человеком. Любая власть, все равно над кем, хоть над подследственным, хоть над шлюхой. В этой квартире что-то мешало ему чувствовать себя хозяином положения. Может быть, присутствие Игаля, а может быть, и собственная неуверенность. Ведь он, по сути дела, впервые пришёл в гости к женщине, а не к проститутке, и не знал, как вести себя. Ему мешали длинные руки, длинные худые ноги, которые он тщетно пытался спрятать под стулом, полицейская форма, которая смотрелась сейчас совершенно не к месту… Он, наверное, впервые подумал о том, как выглядит со стороны, и это сравнение ему тоже не понравилось.
Игаль же, наоборот, чувствовал себя прекрасно, шутил, смеялся, расставлял на столе рюмки, бокалы, доставал из холодильника закуску… Вообщем, вёл себя, как в собственном доме. И это тоже неприятно кольнуло Арье. Что-то странное с ним творилось, непонятное.
Но вот Филопонтова вышла из соседней комнаты. Она переоделась, причесалась, накрасилась… Нельзя сказать, чтобы внешне она стала лучше, но что-то женственное в ней появилось. Арье в очередной раз удивился, как макияж меняет женщин. Он попытался найти в ней то, что могло бы возбудить его, но потом оставил это занятие. В конце концов, когда они окажутся в постели, это будет её работа — возбудить его. А если не получится, пусть пеняет на себя. Тогда уж он ей все припомнит, и Добермана, и «русских пантер», и её мимолётное презрение… Будет просить его о пощаде! Ещё как будет! Арье прикрыл глаза и почувствовал, как желание медленно овладевает им.
Игаль уже разлил вино по бокалам, предварительно выпив пару рюмок водки «для аппетита», разложил по тарелкам бутерброды с бужениной, подвинул стул для женщины, и, встав в позу римского полководца, провозгласил:
— За присутствующих дам! — и никого не дожидаясь, вылил вино в рот.
Арье поморщился. С юмором, как ему казалось, у Игаля всегда было плохо. Ну, какие здесь дамы? Одна баба, да и ту красавицей не назовёшь. Он проигнорировал бокал с вином, налил себе водки, и молча выпил. Водку Арье не любил, считал её «пойлом для быдла», но чтобы напиться и почувствовать себя увереннее, лучше водки не найдёшь. Подождал пока напиток пройдёт по пищеводу, громко выдохнул, будто квакнул, и с высоты своего роста посмотрел на Лею. Она сосредоточенно рассматривала на свет, как золотится вино в бокале. На самом деле, вино было дешёвое, и в бокале оно не золотилось, наоборот, там плавали какие-то ошмётки непонятно чего. Арье почувствовал, как в нем закипает злость. Эта стерва ещё и нос воротит! Он не настолько богат, чтобы покупать натуральный «Савиньон», пей, что дают, тоже мне — прын-цес-са! Филопонтова, однако, ничего не сказала, сделала маленький глоток, и поставила бокал на место. Вот сучка, брезгует! Арье перелил вино обратно в бутылку, налил полный бокал водки, и протянул ей.
— Пей! — приказным тоном сказал он.
Игаль удивлённо посмотрел на него, но промолчал. Женщина взяла бокал, понюхала, сморщилась, но осушила до дна.
— Вот это по нашему, по-русски, — восторженно закричал Игаль.
Арье пристально смотрел на Лею, будто ждал чего-то. Но на неё, казалось, водка не подействовала. Она поставила бокал на стол, взяла из тарелки бутерброд, откусила, показав мелкие зубки, и, глядя на Гринбаума, спросила:
— А что же вы не пьёте?
Арье тоже налил себе полный бокал, махнул одним глотком, почувствовал, как тепло растекается по всему телу, сел на стул, и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Вот так.
— Ну вы даёте, ребята, — удивлённо протянул Игаль. — Смотрите, не напейтесь раньше времени. До постели не дотяните.
— Не говори ерунды, Игорь, — строго сказала Филопонтова. — За кого ты меня принимаешь?!
За женщину! Или я не прав? — засмеялся Игаль. — Нет, ты, конечно, можешь быть мужчиной или когда-то им была, но сейчас ты точно женщина. И очень даже неплохая, — он шутливо, но больно, ущипнул её.
Лея вскрикнула, ударила по руке Игаля.
— Обалдел совсем! Синяк же будет! Идиот!
— Ты оскорбила представителя власти, — пьяно заявил Игаль, — и должна понести наказание. Лева, какое мы наказание ей придумаем?
— Заткнись! — тихо сказал Арье. — И вообще, катись отсюда.
— Вот это да! Я его сюда привёл, думал, мы на двоих девочку распишем, а он мне «катись»! И кто ты после этого? Чмо! Дерьмо! Расист хренов! Жид пархатый!
Было непонятно, то ли Игаль всерьёз ругается, то ли шутит, то ли уже так напился, что ни черта не соображает. Арье молча выслушал его оскорбления, поднялся во весь рост, согнулся над ним, будто в поясе переломился, схватил Игаля за шкирку, и, не давая ему соприкоснуться с полом, понёс в коридор.
— Сильный, да? Сильный?! — орал Игаль, болтая ногами в воздухе. — Думаешь, все можно? Это я тебя сюда привёл! Я! А ты со мной так! Я тебе запомню! Ты ещё прощения просить будешь!
Арье поставил его на пол, открыл входную дверь, и толчком выбросил его за порог.
— Иди, Игаль, — сказал он на иврите, — иди. Завтра поговорим.
Когда Арье вернулся в комнату, Лея все так же безучастно сидела за столом, как будто ничего не произошло. Он налил себе ещё водки, выпил, посмотрел на женщину, поморщился, и сказал:
— Пошли.
Утром Арье проснулся с головной болью. Он долго не мог понять, где находится. Красные простыни, розовые шторы, бледно-голубые стены, цветы в горшочках… Бред какой-то! Он тряхнул головой и застонал. В глазах запрыгали чёртики. Рядом кто-то заворочался. Арье с трудом повернулся. На него смотрело чьё-то заплывшее лицо с синяком под глазом.
— Ты кто? — язык распух, еле ворочался.
— Лея, — голосок был слабый, еле слышный.
— Лея? — в голове начало проясняться. — Кто это тебя так?
— Ты.
— Я? — он даже приподнялся, но снова упал на подушку. — Не может быть! Хотя… Наверное, за дело. Пиво есть?
— Нет. Водка осталась.
— Тащи. Сколько время? На работу пора?
Лея выбралась из постели и, не глядя на него, стала одеваться. Арье скосил на неё глаза. М-да, если это он так постарался, то она ещё долго на улицу не выйдет. На её теле то тут, то там проступали синяки, на шее виднелся след от укуса, скула распухла, так же как и глаз… Черт, неужели это он сделал? Как бы эта дура не заявила на него. В принципе, ничего страшного, пусть докажет, но все равно неприятно. Самое поганое, что он ничего не помнит. Ну, совершенно ничегошеньки! Стоп! Он же сюда не один пришёл, а с Игалем. Может, это Игаль так отделал её? Да нет. Он же сам его из квартиры выкинул. Вот черт, только этого ему не хватало! Ладно, с этой шлюхой он как-нибудь договорится. Первый раз, что ли… Арье осторожно спустил ноги на пол, стараясь не сильно мотать головой. Потом встал. Вроде нормально. Вышел на кухню. За столом сидела Лея, рассматривая свои синяки в маленькое зеркальце. Арье сел рядом.
— И за что я тебя? — спросил он, придавая голосу совершенно не ощущаемое им соболезнование.
— Не знаю, — не глядя на него, ответила Филопонтова. — Ты начал орать что-то про «русских пантер», потом про Гринберга…
— Это про какого Гринберга? — спросил Арье, наливая в стакан водку «Кеглевич». — Про Натана, что ли?
— Да.
— А что, ты его знаешь?
— Видела несколько раз. По работе.
— И что было дальше?
— Дальше ты начал меня бить. Трахал и бил, бил и трахал. Не бойся, я на тебя заявлять не буду. А синяки заживут.
— Понравилось, что ли? — Арье из-под бровей посмотрел на неё.
— Не могу сказать. Меня ещё никто не бил. Как я понимаю, у тебя свой счёт к Натану Гринбергу?
— Да нет, особенного счета нет. Не нравится он мне. Не верю я ему.
— Если ты его хочешь достать, то я могу помочь. У меня свой счёт к нему есть.
— Да? — удивился Арье. — Где же он тебе дорогу перешёл? Какие у тебя могут быть с ним общие дела?
— Общих дел не было, а вот просьба была. Он хотел, чтобы я поближе познакомилась с Абуджарбилями, написала бы несколько статей, разоблачающих их бизнес. Я согласилась. Но потом там что-то переигралось, и Абуджарбилями занялась Лидка Маркова.
— Подожди, это не та Маркова, которая проходит свидетелем по убийству?
— Та самая. Он специально её подставил, я уверена. Она наверняка знает больше, чем говорит. Честно говоря, мне на неё плевать. Корова и сука, блядь первостатейная, но я хочу вывести его на чистую воду.
— Тебе обидно, что он не дал тебе подзаработать? Ладно, рассказывай, что тебе известно.
— Вообщем-то, то же самое, что и всем остальным. Но в его фирме работал Нугзар, мой хороший знакомый. Может быть, ты его знаешь, он полицейский.
— Это тот, которого внедрили в «Рос-Исраэль»? А ты откуда знаешь?
— Он мне сам говорил. А я Марковой. Думаю, что она проговорилась Натану, или он выбил из неё признание. Короче, Нугзар попал под машину. Но я уверена, что это не случайность. Нугзар никогда не переходил улицу на красный свет, только на зелёный, даже если машин на дороге не было.
— Но это же не доказательство. Нужно что-то существенное.
— Будет тебе существенное. Но если ты его не посадишь, я заявлю на тебя за избиение и изнасилование.
— Угрожаешь?!
— Предупреждаю. Я знаю, что многие из вас кормятся у него, может быть, и ты тоже.
— Ты говори, но знай меру, — вспылил Арье. — Я бы всех этих «русских» подонков пересажал бы. С удовольствием.
— Вот и посади его. А потом поговорим.
Арье летел на работу как на крыльях. Теперь он «достанет» Натана. Если верить Филопонтовой, Маркова врёт. Или не говорит всей правды. Значит, врёт и Быков. Ничего, скоро они все ему расскажут. Или он их посадит за ложные показания и сокрытие убийцы.
В отделении ему навстречу попался Игаль. Вид у него был смущённый.
— Шалом, Лева, ты не обижаешься? Я перепил вчера…
— Игаль! — не слушая друга, зашептал ему Арье. — Я теперь знаю, как поймать Натана. Мне Лея рассказала.
— Что она тебе рассказала? — вдруг напрягся Игаль. Арье не заметил этого.
— Всё! Свидетели врут. Врут, как… как это по-русски… как сидоровы козы. Да? Я сегодня же вызову эту шалаву Маркову. И Быкова. Он гомик?
— Нет. Он опущенный.
— Что такое опущенный? А-а, трахнутый.
— Что-то вроде того. Так ты говоришь, Лея все знала? А свидетели дали ложные показания?
— Ну! А я что говорю!
— Не забудь поставить начальство в известность. За самодеятельность по головке не погладят.
— Да пошли они все! — и Арье помчался дальше, в свой кабинет.
А Игаль, задумавшись, вышел из дверей отделения, и быстро пошёл вниз по улице.
15. ТОПИК-МАРИНА.
Корпорация «Рос-Исраэль» процветала. Но Натана это не радовало. Какое-то тяжёлое чувство давило его изнутри. Интуиция подсказывала ему, что он где-то напортачил, что-то сделал не так. Натан привык доверять своему внутреннему чутью. Скорее всего, это было связано с убийством Фазиля. Он снова вышел из себя, снова забыл, где находится… Так же как тогда, в Киеве, когда он убил жену. Нет, совесть его не мучила, ему было неприятно, что свидетелями происшествия стали его друзья. Особенно, Чёрный, которому он доверял. Женька не выдаст, не тот человек. Даже если предложить ему миллион. Он и у Натана-то деньги не брал. Только за сделанную работу. Хотя Натан неоднократно предлагал Чёрному оформиться официально, на должность пресс-секретаря или ответственного по связям с общественностью. Тот отказался. Не потому, что был такой щепетильный, просто не хотел связывать себя обязательствами.
Натан покрутился на кресле, задел локтем бумаги, которые упали на пол, вздохнул, и поднял трубку телефона.
— Алевтина, вызови ко мне Илану.
Илана работала в отделе внешних связей, выполняя попутно и другие поручения Натана, не входящие в её прямые обязанности. Она была из тех женщин, которые не слишком задумываются о своей репутации. Впрочем, имея такие формы, смешно думать о репутации, и строить из себя девственницу. Илана и не строила, чётко различая границу между «можно» и «нельзя». Она знала три языка, недурственно создавала видимость работы в своём отделе, и стонала под Натаном так, что иногда он готов был поверить в её искренность. Но не верил и не доверял, как не доверял многим. Подспудно он все время ждал какой-нибудь каверзы от людей, предательства, как это случилось с Марковой, или с Нугзаром… Он отдал приказ Рубину избавиться от Нугзара, этого жалкого стукача, и нисколько не жалел. Никто его не звал в корпорацию, а с предателями разговор короткий. Иначе вся работа насмарку. Чёрный после того случая с Фазилем куда-то пропал, не звонит, не заезжает. Может, в запой ушёл? С ним это случается. Да нет, вряд ли. Ирина ему не даст. Он дорожит ею, не захочет сделать ей больно. Ерунда, объявится. Работы для него сейчас нет, пусть отдыхает.
В дверь постучали.
— Входите, — крикнул Натан.
В кабинет проскользнула Илана. На ней, как всегда, была короткая чёрная юбочка, и прозрачная белая блузка, сквозь которую торчали горошины сосков. Они всегда у неё торчали, будто она пребывала в постоянном возбуждении.
— Вызывали? — грудным тягучим голосом спросила Илана.
— Да. Собери, пожалуйста, бумаги.
Илана нагнулась, грациозно выставив попку, юбка поднялась до того места, где должны были быть трусики, но трусиков не было, из-под ажурных колготок просвечивали две белые, очень аппетитные, ягодицы. Натан наслаждался их видом, представляя, с каким удовольствием он бы вставил ей между этими двумя прекрасными созданиями природы. Извращенцем он никогда не был, но кто ж откажется полюбоваться прелестями красивой женщины…
Илана собрала бумаги, подошла вплотную к Натану, положила папки на стол. Он обнял её, и медленными, круговыми движениями начал поглаживать нежную, потемневшую от загара, спину… Она сбросила блузку, изогнулась, как кошка, замурлыкала что-то… Дыхание стало глубоким, прерывалось хриплыми вздохами, невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шёпот… Плавные, почти непрерывные движения рук Натана от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя её тело ритмично изгибаться. Он физически чувствовал, как мурашки покрывают её спину, шею, с которой Илана откинула копну волос, как они бегают под его пальцами… При каждом лёгком прикосновении кожа её спины буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Он, и сам того не желая, разделился как бы на двух Натанов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, с любопытством и стыдом, и в то же время мучимый угрызениями совести, — совсем как ребёнок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно прекратить его и больше никогда не повторять, но, несмотря на все усилия и раскаяние, не может. Другой Натан гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе радовался, что вводит её в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и соображать, и которое не подлежало никакому измерению, к Натану пришло осознание тихого солнечного дня, до слуха донеслось щебетание птиц, которые порхали в отдалении за открытым окном, знакомые короткие всхлипывания женщины в ожидании экстаза, уже начавшие сопровождать её заметно участившееся дыхание…
Илана, извиваясь всем телом, совсем как угорь, неожиданно выскользнула из его рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, резко повернулась, скинула колготки, и легла на стол, снова сбросив на пол бумаги. Её зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения грудь… Она чуть приподнялась, схватила Натана за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе.
Вот так Натан и взял её — яростно, злобно, сильно, обнажённую, дёргающуюся, страстно желающую его… Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намёка на любовь. Как если бы в угол загнал жестокого, злобного зверя, и неуклюже, страшась и ненавидя, убил бы его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.
Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый еле слышный звук удовольствия, Натан, вздохнув, снял с неё тяжесть своего вспотевшего тела. Илана встала, удовлетворённо улыбнулась, сунула руку между ног, облизала пальцы, будто крем слизывала, и усталой, обессиленной походкой направилась к двери. Последнее, что бросилось в глаза Натану, это её затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки, и какая-то почти парадоксальная белизна ритмично движущихся ягодиц.
Натан проводил её взглядом, и снова опустился в кресло. Посмотрел на себя со стороны. Опустошённое, усталое и униженное животное. Именно так! И никак иначе. В этом их сила, они из мужчин делают животных, а потом наслаждаются победой. Но очень часто женщины забывают, что любая победа — это ещё и их собственное поражение.
В дверь постучали. Вслед за этим появилось лицо Алевтины. Она осуждающе посмотрела на Натана, обвела глазами кабинет, остановила взгляд на забытых Иланой колготках.
— К вам Женя Чёрных, — сказала она. — Вы бы хоть прибрались. Ну и запах здесь!
— Хочешь сказать, любовью пахнет? — улыбнулся Натан.
— Развратом, — отрезала секретарша и скрылась. Сразу за ней вошёл Чёрный.
— Ну ты даёшь! — ухмыльнулся он. — Её стоны на лестнице было слышно.
— Ладно, дело молодое. Ты где пропадал?
— У Иры. Мог бы и позвонить. Может, меня уже арестовали.
— Типун тебе на язык, Жека. Хорошо, что ты приехал. Пошли прогуляемся.
— Куда?
— Просто по улице. Давно не гулял просто так. Все дела, дела… Пошли?
Они вышли на Дизенгоф, одну из самых красивых улиц Тель-Авива. Погода была хорошая, как всегда бывает осенью. Солнце уже не жарит, сезон дождей ещё не начался. Воздух чистый, пахнет близостью моря и почему-то мороженым. Народу много, такое впечатление, что никто не работает, хотя только середина дня.
— Ты хотел о чем-то поговорить, Натан? — спросил Чёрный.
— Ни о чем особенном, — Натан затянулся сигаретой, выпустил дым через нос, посмотрел, как он тает в воздухе. — Знаешь, есть такое правило, которое психологи называют почему-то «порядок заклевывания». Слышал?
— Тебе что, пофилософствовать захотелось?
— Вот послушай. В любой социальной группе это правило действует незыблемо. Психологи утверждают, что если собрать любую стайку цыплят, то буквально через день-два произойдёт следующее: после серии неизбежных ссор и драк между ними установится жёсткая, никем не нарушаемая система взаимоотношений. Раз и навсегда! Например, цыплёнок номер восемь может ударить клювом цыплёнка номер девять, совершенно не опасаясь, что в ответ получит то же самое. В свою очередь, цыплёнок номер семь не боится «клюнуть» номер восемь, ну и так далее. Соответственно и наоборот, в случае, если какой-либо цыплёнок вдруг заболеет или почему-либо ослабнет, данная кастовая система автоматически временно приостанавливает своё действие, но ровно настолько, сколько потребуется, чтобы остальные заклевали несчастного до смерти.
— Зачем ты мне об этом рассказываешь? Хочешь оправдать убийство Фазиля? Якобы его заклевали, потому что он ослаб? — глухо спросил Чёрный.
— Нет. Он просто предатель, сука… Я о другом. Стоит только присмотреться повнимательнее, и ты своим глазами увидишь, что этот «порядок заклевывания» неотвратимо действует в любой социальной группе людей, — Натан увлечённо размахивал руками, — архитекторов, слесарей, политиков, домохозяек, журналистов… Вот так просто, незатейливо и безжалостно. Ты бы мог написать книгу, где были бы конкретные рекомендации, как цивилизованно заклёвывать друг друга. Думаю, твоего опыта на такую книгу хватит.
Натан покрутился на кресле, задел локтем бумаги, которые упали на пол, вздохнул, и поднял трубку телефона.
— Алевтина, вызови ко мне Илану.
Илана работала в отделе внешних связей, выполняя попутно и другие поручения Натана, не входящие в её прямые обязанности. Она была из тех женщин, которые не слишком задумываются о своей репутации. Впрочем, имея такие формы, смешно думать о репутации, и строить из себя девственницу. Илана и не строила, чётко различая границу между «можно» и «нельзя». Она знала три языка, недурственно создавала видимость работы в своём отделе, и стонала под Натаном так, что иногда он готов был поверить в её искренность. Но не верил и не доверял, как не доверял многим. Подспудно он все время ждал какой-нибудь каверзы от людей, предательства, как это случилось с Марковой, или с Нугзаром… Он отдал приказ Рубину избавиться от Нугзара, этого жалкого стукача, и нисколько не жалел. Никто его не звал в корпорацию, а с предателями разговор короткий. Иначе вся работа насмарку. Чёрный после того случая с Фазилем куда-то пропал, не звонит, не заезжает. Может, в запой ушёл? С ним это случается. Да нет, вряд ли. Ирина ему не даст. Он дорожит ею, не захочет сделать ей больно. Ерунда, объявится. Работы для него сейчас нет, пусть отдыхает.
В дверь постучали.
— Входите, — крикнул Натан.
В кабинет проскользнула Илана. На ней, как всегда, была короткая чёрная юбочка, и прозрачная белая блузка, сквозь которую торчали горошины сосков. Они всегда у неё торчали, будто она пребывала в постоянном возбуждении.
— Вызывали? — грудным тягучим голосом спросила Илана.
— Да. Собери, пожалуйста, бумаги.
Илана нагнулась, грациозно выставив попку, юбка поднялась до того места, где должны были быть трусики, но трусиков не было, из-под ажурных колготок просвечивали две белые, очень аппетитные, ягодицы. Натан наслаждался их видом, представляя, с каким удовольствием он бы вставил ей между этими двумя прекрасными созданиями природы. Извращенцем он никогда не был, но кто ж откажется полюбоваться прелестями красивой женщины…
Илана собрала бумаги, подошла вплотную к Натану, положила папки на стол. Он обнял её, и медленными, круговыми движениями начал поглаживать нежную, потемневшую от загара, спину… Она сбросила блузку, изогнулась, как кошка, замурлыкала что-то… Дыхание стало глубоким, прерывалось хриплыми вздохами, невнятное бормотание постепенно переходило в глухой, почти гортанный прерывистый шёпот… Плавные, почти непрерывные движения рук Натана от талии к плечам тоже невольно усилились, заставляя её тело ритмично изгибаться. Он физически чувствовал, как мурашки покрывают её спину, шею, с которой Илана откинула копну волос, как они бегают под его пальцами… При каждом лёгком прикосновении кожа её спины буквально расцветала на глазах, становилась будто живой, гипнотически притягивала взгляд и завораживала. Он, и сам того не желая, разделился как бы на двух Натанов, между которыми не было и не могло быть ничего общего: один из них как бы наблюдал происходящее со стороны, с любопытством и стыдом, и в то же время мучимый угрызениями совести, — совсем как ребёнок, который занимается каким-то грешным, постыдным делом, искренне желает немедленно прекратить его и больше никогда не повторять, но, несмотря на все усилия и раскаяние, не может. Другой Натан гладил влажную, маслянистую кожу трепещущей, похотливо постанывающей женщины и в душе радовался, что вводит её в состояние дикого, звериного желания и, казалось бы, полнейшей беззащитности. Затем, в то время, в течение которого она очень скоро потеряла всякую способность хоть что-нибудь говорить и соображать, и которое не подлежало никакому измерению, к Натану пришло осознание тихого солнечного дня, до слуха донеслось щебетание птиц, которые порхали в отдалении за открытым окном, знакомые короткие всхлипывания женщины в ожидании экстаза, уже начавшие сопровождать её заметно участившееся дыхание…
Илана, извиваясь всем телом, совсем как угорь, неожиданно выскользнула из его рук, с громкими невнятными звуками, если не сказать воплями, резко повернулась, скинула колготки, и легла на стол, снова сбросив на пол бумаги. Её зрачки казались неимоверно большими, а сами глаза чудовищно голубыми. Полураскрытые влажные губы, вспухшая от возбуждения грудь… Она чуть приподнялась, схватила Натана за плечи и на удивление сильным движением притянула к себе.
Вот так Натан и взял её — яростно, злобно, сильно, обнажённую, дёргающуюся, страстно желающую его… Взял как самое обычное животное, без церемоний, без достоинства, нежности, ласки или даже намёка на любовь. Как если бы в угол загнал жестокого, злобного зверя, и неуклюже, страшась и ненавидя, убил бы его. Насмерть. Окончательно. Раз и навсегда.
Потом, когда она наконец-то пошевелилась и издала слабый еле слышный звук удовольствия, Натан, вздохнув, снял с неё тяжесть своего вспотевшего тела. Илана встала, удовлетворённо улыбнулась, сунула руку между ног, облизала пальцы, будто крем слизывала, и усталой, обессиленной походкой направилась к двери. Последнее, что бросилось в глаза Натану, это её затухающая улыбка хитрой, мудрой кошки, и какая-то почти парадоксальная белизна ритмично движущихся ягодиц.
Натан проводил её взглядом, и снова опустился в кресло. Посмотрел на себя со стороны. Опустошённое, усталое и униженное животное. Именно так! И никак иначе. В этом их сила, они из мужчин делают животных, а потом наслаждаются победой. Но очень часто женщины забывают, что любая победа — это ещё и их собственное поражение.
В дверь постучали. Вслед за этим появилось лицо Алевтины. Она осуждающе посмотрела на Натана, обвела глазами кабинет, остановила взгляд на забытых Иланой колготках.
— К вам Женя Чёрных, — сказала она. — Вы бы хоть прибрались. Ну и запах здесь!
— Хочешь сказать, любовью пахнет? — улыбнулся Натан.
— Развратом, — отрезала секретарша и скрылась. Сразу за ней вошёл Чёрный.
— Ну ты даёшь! — ухмыльнулся он. — Её стоны на лестнице было слышно.
— Ладно, дело молодое. Ты где пропадал?
— У Иры. Мог бы и позвонить. Может, меня уже арестовали.
— Типун тебе на язык, Жека. Хорошо, что ты приехал. Пошли прогуляемся.
— Куда?
— Просто по улице. Давно не гулял просто так. Все дела, дела… Пошли?
Они вышли на Дизенгоф, одну из самых красивых улиц Тель-Авива. Погода была хорошая, как всегда бывает осенью. Солнце уже не жарит, сезон дождей ещё не начался. Воздух чистый, пахнет близостью моря и почему-то мороженым. Народу много, такое впечатление, что никто не работает, хотя только середина дня.
— Ты хотел о чем-то поговорить, Натан? — спросил Чёрный.
— Ни о чем особенном, — Натан затянулся сигаретой, выпустил дым через нос, посмотрел, как он тает в воздухе. — Знаешь, есть такое правило, которое психологи называют почему-то «порядок заклевывания». Слышал?
— Тебе что, пофилософствовать захотелось?
— Вот послушай. В любой социальной группе это правило действует незыблемо. Психологи утверждают, что если собрать любую стайку цыплят, то буквально через день-два произойдёт следующее: после серии неизбежных ссор и драк между ними установится жёсткая, никем не нарушаемая система взаимоотношений. Раз и навсегда! Например, цыплёнок номер восемь может ударить клювом цыплёнка номер девять, совершенно не опасаясь, что в ответ получит то же самое. В свою очередь, цыплёнок номер семь не боится «клюнуть» номер восемь, ну и так далее. Соответственно и наоборот, в случае, если какой-либо цыплёнок вдруг заболеет или почему-либо ослабнет, данная кастовая система автоматически временно приостанавливает своё действие, но ровно настолько, сколько потребуется, чтобы остальные заклевали несчастного до смерти.
— Зачем ты мне об этом рассказываешь? Хочешь оправдать убийство Фазиля? Якобы его заклевали, потому что он ослаб? — глухо спросил Чёрный.
— Нет. Он просто предатель, сука… Я о другом. Стоит только присмотреться повнимательнее, и ты своим глазами увидишь, что этот «порядок заклевывания» неотвратимо действует в любой социальной группе людей, — Натан увлечённо размахивал руками, — архитекторов, слесарей, политиков, домохозяек, журналистов… Вот так просто, незатейливо и безжалостно. Ты бы мог написать книгу, где были бы конкретные рекомендации, как цивилизованно заклёвывать друг друга. Думаю, твоего опыта на такую книгу хватит.