Леонид Шадловский
Красное море
ПРОЛОГ
1992 г.
— Анатолий Михайлович! — в кабинет Натана ворвался Зорин. — На нас «казанские» наехали!
Зорин работал на Южном кладбище в Петербурге, числился землекопом. Натан поднял голову, посмотрел на перепуганного Зорина.
— Ты, что, Николай Петрович, белены объелся?
Какие «белены»!? Пришли «казанцы», требуют сорок процентов с каждого, говорят, что теперь начальником на Южном их человек.
Сфера ритуальных услуг — это золотое дно, ни с чем несравнимый мир со своими доходами, традициями, неписаными законами… Натан руководил этим миром из своего шикарного кабинета, не допускал чужих, контролировал доходы…Слишком много сил он потратил на то, чтобы «похоронка» была под ним, чтобы приносила деньги, исправно платила налоги, чтобы не было нареканий на эту сферу бизнеса ни со стороны властей, ни со стороны жителей Петербурга, ни со стороны криминальных структур. И вдруг какие-то отморозки…
— Ты ничего не перепутал?
— Анатолий Михайлович, я отвечаю за базар!
— Сколько раз я тебе говорил, оставь свой зоновский блатняк. Мы все-таки в Смольном, а не в крытке. Ты ж пединститут закончил. Рассказывай по порядку.
— Нечего рассказывать. Январского уволили, а мы при нем, как сыр в масле катались. За что уволили?! Он, что, мало отстёгивал? А сегодня припёрлись «стриженые», требуют долю… Говорят, что распоряжение о назначении какого-то Петрова согласовано со Смольным. Что за дела, Михалыч?! Наши решили объединиться с другими кладбищенскими, и завтра выйти на демонстрацию, — Зорин уже успокоился, сел в кресло, налил себе воды. — Толик, а водочки нету?
— Возьми сам, — задумчиво сказал Натан. Информация о том, что директора СПБО (Специализированное предприятие бытового обслуживания) Владимира Январского уволили без его ведома, наводила на неприятные мысли. Он снял трубку прямого телефона связи с мэром. — Алло! Анатолий Александрович, это Гринберг. Что у нас происходит на кладбищах? Почему я не в курсе?
Он долго слушал, кусая губы, пальцы, сжимающие трубку, побелели от напряжения, перед глазами поплыл туман…
— Эй, Толик, Толик, — откуда-то издалека донёсся взволнованный голос Зорина, — что с тобой?
— Ничего, ничего, — Натан опустил трубку на рычаг. — Что-то сердце защемило.
На самом деле, это было не сердце. Это было преддверие приступа эпилепсии. С ним бывало такое, когда он начинал сильно волноваться. Натан не боялся приступа. Скорее наоборот, как это ни странно, но в те несколько секунд перед приступом, когда мир становился выпуклым и объёмным, когда столб голубого цвета опускался ему на макушку, в голову приходили самые неожиданные решения.
— Значит так, Зорин, — Натан уже окончательно пришёл в себя. — Свяжись с Коноплёвым, Лариным и Малышевым, пусть ко мне зайдут, и забей стрелку с «казанскими». Будем решать вопрос.
Зорин быстро исчез из кабинета. Натан задумался. Интересно, кто это решил поднять на него руку? Кто осмелился залезть в его карман? Чурилов, зам.мэра по делам молодёжи? Вряд ли. Больно хлипок. Лукошников? Этот должен быть благодарен Натану, он сидит в Смольном, пока Натан этого хочет. Хотя благодарность — мерзкое чувство. Человек, который должен испытывать благодарность к другому человеку, в конце концов, начинает его ненавидеть. Может быть, это Мезенцев из комиссии по правам человека? Говорят, у него большие связи в преступном мире. Но ведь, вполне возможно, что все происходит с ведома Собчака? Как он там ему сказал: «Занимайтесь своим делом. Не лезьте в чужую епархию!». Интересно, чья же это епархия, как не его?! Или Собчак совсем зарвался? Мало того, что всю свою семью обеспечивает дачами, виллами и квартирами, так он ещё умудрился объединить два совершенно разных района в один! Лучшие курорты ленинградской области — Зеленогорск и Сестрорецк! И все только для того, чтобы было легче пробивать дорогостоящие участки. Да ещё и главой администрации этого, нового, Курортного района, посадил вора, на котором пробы ставить негде, своего друга — Козырева. Конечно, это не его, Натана, дело, но когда-нибудь Собчак погорит на этом. И если он решил запустить свою руку в «похоронку», значит, без совета со стороны не обошлось. Но при чем здесь «казанские»?
Раздался звонок на прямой телефон. Этот номер знали немногие, самые избранные.
— Толик, беда! — Зорин даже заикался от волнения. — Ларина час назад убили! А Малышев исчез! Что делать?
Натан выругался про себя. На людях он никогда не матерился. Быстро ребята работают, круто взялись за дело. Что же это происходит?
— Спокойно, Николай Петрович, не суетись. Коноплёв где?
— Я уже передал ему. Он к тебе едет.
Владислав Коноплёв, некоронованный король Южного кладбища, приехал через полчаса.
— Что происходит, Владик? — спросил его Натан. — Ты можешь хоть что-нибудь объяснить?
— Кажется, могу, — спокойно сказал Коноплёв. — Январский не захотел делиться бюджетными деньгами, даже когда его предупредили, что он поступает нехорошо. Но Январский не внял. Его и уволили.
— Почему я не в курсе?
— Анатолий Михайлович, вы же в больнице лежали в это время. А Лукошников, считая, что вы пробудете там долго, решил прибрать «похоронку» к рукам. Заодно и бюджетные средства. Самое интересное, что Собчак дал ему «зелёный свет» на это. Но Лукошников деньги не получил. Они ещё не успели прокрутиться через наши кооперативы.
Натану все стало ясно. Значит, это все-таки Лукошников. Ах, падла! Он молиться должен на Натана, а он…
— Ларина тоже Лукошников? — глухо спросил Натан. — Откуда взялись «казанские»?
— Тут странная история, Анатолий Михайлович, — Коноплёв почесал подбородок, — я думаю, что Мезенцев приложил к этому руку. Подумай сам, — он даже не заметил, как перешёл на «ты», — Ларин после ухода Январского, остаётся временно исполняющим обязанности директора. Ты лежишь в больнице, неизвестно когда выйдешь, а на него давит Лукошников. Ларин и подчиниться боится, и не подчиниться — боязно. А если ты из больницы все-таки выпишешься, и узнаешь, что он без твоего разрешения деньгами распорядился, то ты Ларина с говном смешаешь. Вот он, дурачок, и побежал к Мезенцеву. Тот, похоже, сразу просек, в чем дело и какие барыши это сулит. Мезенцев обратился к Артуру Валееву, тот возглавляет «казанских». Они в хороших отношениях, Мезенцев год назад помог Валееву выйти по амнистии. И вот Смольный назначает директором кладбища Александра Петрова, который никогда не работал в нашей структуре, и вообще, тёмная лошадка, но зато является другом и Артура Валеева, и Мезенцева. А дальше все просто. Ларина убирают, а Малышев, понимая, что будет следующим, пускается в бега. А тебя, Анатолий Михайлович, просто не успели предупредить. Слишком быстро все закрутилось. Да и ты только первый день на работе.
— Все ясно, Владик, — Натан мрачно смотрел перед собой. — Я сказал Зорину, чтобы он забил стрелку с «казанскими», ты свяжись с Грузином, пусть тоже будет там, остальным я сам позвоню.
Натан ещё не знал, что начался слом с таким трудом выстроенной им структуры. Но он почувствовал, что все идёт не так, как было задумано. Крепкие связи между «кладбищенскими» и чиновниками всех уровней зародились ещё в советское время. Никто не имел права безнаказанно посягать на это, поистине, золотое дно. И как бы не называли, что бы ни говорили про работников кладбищ, свалить эту «мафию» никому было не под силу. С приходом к власти Горбачёва и разрешением свободного предпринимательства, влияние и доходы «трупняков» увеличились во много раз. Другое дело, что работники одного кладбища стали поглядывать на другие, желая и их прибрать к рукам. На них стали наезжать различные группировки, предлагая «крышу» и требуя процент от доходов. Натан первым попытался наладить отношения между «кладбищенскими» и криминалом. Надо заметить, что ему это удалось. Несмотря на войну между группировками, огромное количество убитых, искалеченных, закопанных заживо на тех же самых кладбищах. Ни для кого не было секретом, что сам Натан в этой борьбе опирался на «авторитетов», воров в законе, «королей» старого мира. Он и сейчас позвонил Сёке.
— Сека, у нас проблемы. Надо решать.
— Что предлагаешь? — голос авторитета, слегка скрипучий, звучал равнодушно, но Натан знал, что это равнодушие напускное. Сека, похоже, был в курсе происходящего.
— Нужно стрелку забивать. Я уже отдал распоряжение.
— Что от меня требуется?
— Собери всех наших воров. «Казанские» не остановятся. «Похоронка» — только первый шаг. Или ты хочешь отдать им весь Питер?
— Я понял. Но ты не можешь присутствовать на стрелке. Ты не вор.
— Сека, я думаю, ты знаешь, что надо делать.
— Хорошо. Договорились.
«Стрелка» между «казанскими» и «питерскими» авторитетами состоялась через неделю после убийства Ларина. Натан на ней не был, и, сидя в своём кабинете, с нетерпением ждал звонка от Секи. Он позвонил поздно ночью.
— Вот что, Натан, — как всегда бесцветно сказал Сека, — хочешь, не хочешь, а с ними придётся поделиться. Мы все подсчитали, прикинули и договорились. Коноплёв будет «смотрящим».
— Надеюсь, ты все сделал правильно, — устало проговорил Натан. Он не ожидал, что «питерские» так легко пойдут на уступки. — Но помяни моё слово, добром это не кончится.
Натан как в воду глядел. Уже через несколько дней Коноплёва попытались убить. Но только ранили. И тогда он обратился за защитой к «кавказцам». Но это привело всего лишь к противостоянию двух крупнейших группировок: «казанской» и «кавказской». Александр Петров, поставленный директором кладбища, быстро разглядел огромные возможности левых заработков, и стал, ничтоже сумняшеся, класть деньги себе в карман, ничего не отдавая в общак. Натан пытался его предостеречь, но тот только отмахнулся.
— Анатолий Михайлович, вы уже никто, а за мной — и «казанские», и «чечены», — сказал он.
Через три месяца его пристрелили. Ещё через месяц убрали Артура Валеева. Натан не мог понять, что происходит. Он перестал влиять на ситуацию и чувствовал, что мало того, что власть уходит из его рук, но ещё и кольцо вокруг него сжимается. Лукошников, который теперь стал заместителем мэра, натравил на Натана РУОП, УБОП, и даже авторитеты стали косо поглядывать на него.
Натан чувствовал, что из России надо уезжать. Особенно, если учесть, что общак украинской братвы, который он в своё время прикарманил, не найден до сих пор, и подозрения с него не сняты, его могут «пришить» в любой момент. И не только его. У Натана семья, и если захотят наехать на него, то, в первую очередь, начнут с жены и детей.
— Анатолий Михайлович! — в кабинет Натана ворвался Зорин. — На нас «казанские» наехали!
Зорин работал на Южном кладбище в Петербурге, числился землекопом. Натан поднял голову, посмотрел на перепуганного Зорина.
— Ты, что, Николай Петрович, белены объелся?
Какие «белены»!? Пришли «казанцы», требуют сорок процентов с каждого, говорят, что теперь начальником на Южном их человек.
Сфера ритуальных услуг — это золотое дно, ни с чем несравнимый мир со своими доходами, традициями, неписаными законами… Натан руководил этим миром из своего шикарного кабинета, не допускал чужих, контролировал доходы…Слишком много сил он потратил на то, чтобы «похоронка» была под ним, чтобы приносила деньги, исправно платила налоги, чтобы не было нареканий на эту сферу бизнеса ни со стороны властей, ни со стороны жителей Петербурга, ни со стороны криминальных структур. И вдруг какие-то отморозки…
— Ты ничего не перепутал?
— Анатолий Михайлович, я отвечаю за базар!
— Сколько раз я тебе говорил, оставь свой зоновский блатняк. Мы все-таки в Смольном, а не в крытке. Ты ж пединститут закончил. Рассказывай по порядку.
— Нечего рассказывать. Январского уволили, а мы при нем, как сыр в масле катались. За что уволили?! Он, что, мало отстёгивал? А сегодня припёрлись «стриженые», требуют долю… Говорят, что распоряжение о назначении какого-то Петрова согласовано со Смольным. Что за дела, Михалыч?! Наши решили объединиться с другими кладбищенскими, и завтра выйти на демонстрацию, — Зорин уже успокоился, сел в кресло, налил себе воды. — Толик, а водочки нету?
— Возьми сам, — задумчиво сказал Натан. Информация о том, что директора СПБО (Специализированное предприятие бытового обслуживания) Владимира Январского уволили без его ведома, наводила на неприятные мысли. Он снял трубку прямого телефона связи с мэром. — Алло! Анатолий Александрович, это Гринберг. Что у нас происходит на кладбищах? Почему я не в курсе?
Он долго слушал, кусая губы, пальцы, сжимающие трубку, побелели от напряжения, перед глазами поплыл туман…
— Эй, Толик, Толик, — откуда-то издалека донёсся взволнованный голос Зорина, — что с тобой?
— Ничего, ничего, — Натан опустил трубку на рычаг. — Что-то сердце защемило.
На самом деле, это было не сердце. Это было преддверие приступа эпилепсии. С ним бывало такое, когда он начинал сильно волноваться. Натан не боялся приступа. Скорее наоборот, как это ни странно, но в те несколько секунд перед приступом, когда мир становился выпуклым и объёмным, когда столб голубого цвета опускался ему на макушку, в голову приходили самые неожиданные решения.
— Значит так, Зорин, — Натан уже окончательно пришёл в себя. — Свяжись с Коноплёвым, Лариным и Малышевым, пусть ко мне зайдут, и забей стрелку с «казанскими». Будем решать вопрос.
Зорин быстро исчез из кабинета. Натан задумался. Интересно, кто это решил поднять на него руку? Кто осмелился залезть в его карман? Чурилов, зам.мэра по делам молодёжи? Вряд ли. Больно хлипок. Лукошников? Этот должен быть благодарен Натану, он сидит в Смольном, пока Натан этого хочет. Хотя благодарность — мерзкое чувство. Человек, который должен испытывать благодарность к другому человеку, в конце концов, начинает его ненавидеть. Может быть, это Мезенцев из комиссии по правам человека? Говорят, у него большие связи в преступном мире. Но ведь, вполне возможно, что все происходит с ведома Собчака? Как он там ему сказал: «Занимайтесь своим делом. Не лезьте в чужую епархию!». Интересно, чья же это епархия, как не его?! Или Собчак совсем зарвался? Мало того, что всю свою семью обеспечивает дачами, виллами и квартирами, так он ещё умудрился объединить два совершенно разных района в один! Лучшие курорты ленинградской области — Зеленогорск и Сестрорецк! И все только для того, чтобы было легче пробивать дорогостоящие участки. Да ещё и главой администрации этого, нового, Курортного района, посадил вора, на котором пробы ставить негде, своего друга — Козырева. Конечно, это не его, Натана, дело, но когда-нибудь Собчак погорит на этом. И если он решил запустить свою руку в «похоронку», значит, без совета со стороны не обошлось. Но при чем здесь «казанские»?
Раздался звонок на прямой телефон. Этот номер знали немногие, самые избранные.
— Толик, беда! — Зорин даже заикался от волнения. — Ларина час назад убили! А Малышев исчез! Что делать?
Натан выругался про себя. На людях он никогда не матерился. Быстро ребята работают, круто взялись за дело. Что же это происходит?
— Спокойно, Николай Петрович, не суетись. Коноплёв где?
— Я уже передал ему. Он к тебе едет.
Владислав Коноплёв, некоронованный король Южного кладбища, приехал через полчаса.
— Что происходит, Владик? — спросил его Натан. — Ты можешь хоть что-нибудь объяснить?
— Кажется, могу, — спокойно сказал Коноплёв. — Январский не захотел делиться бюджетными деньгами, даже когда его предупредили, что он поступает нехорошо. Но Январский не внял. Его и уволили.
— Почему я не в курсе?
— Анатолий Михайлович, вы же в больнице лежали в это время. А Лукошников, считая, что вы пробудете там долго, решил прибрать «похоронку» к рукам. Заодно и бюджетные средства. Самое интересное, что Собчак дал ему «зелёный свет» на это. Но Лукошников деньги не получил. Они ещё не успели прокрутиться через наши кооперативы.
Натану все стало ясно. Значит, это все-таки Лукошников. Ах, падла! Он молиться должен на Натана, а он…
— Ларина тоже Лукошников? — глухо спросил Натан. — Откуда взялись «казанские»?
— Тут странная история, Анатолий Михайлович, — Коноплёв почесал подбородок, — я думаю, что Мезенцев приложил к этому руку. Подумай сам, — он даже не заметил, как перешёл на «ты», — Ларин после ухода Январского, остаётся временно исполняющим обязанности директора. Ты лежишь в больнице, неизвестно когда выйдешь, а на него давит Лукошников. Ларин и подчиниться боится, и не подчиниться — боязно. А если ты из больницы все-таки выпишешься, и узнаешь, что он без твоего разрешения деньгами распорядился, то ты Ларина с говном смешаешь. Вот он, дурачок, и побежал к Мезенцеву. Тот, похоже, сразу просек, в чем дело и какие барыши это сулит. Мезенцев обратился к Артуру Валееву, тот возглавляет «казанских». Они в хороших отношениях, Мезенцев год назад помог Валееву выйти по амнистии. И вот Смольный назначает директором кладбища Александра Петрова, который никогда не работал в нашей структуре, и вообще, тёмная лошадка, но зато является другом и Артура Валеева, и Мезенцева. А дальше все просто. Ларина убирают, а Малышев, понимая, что будет следующим, пускается в бега. А тебя, Анатолий Михайлович, просто не успели предупредить. Слишком быстро все закрутилось. Да и ты только первый день на работе.
— Все ясно, Владик, — Натан мрачно смотрел перед собой. — Я сказал Зорину, чтобы он забил стрелку с «казанскими», ты свяжись с Грузином, пусть тоже будет там, остальным я сам позвоню.
Натан ещё не знал, что начался слом с таким трудом выстроенной им структуры. Но он почувствовал, что все идёт не так, как было задумано. Крепкие связи между «кладбищенскими» и чиновниками всех уровней зародились ещё в советское время. Никто не имел права безнаказанно посягать на это, поистине, золотое дно. И как бы не называли, что бы ни говорили про работников кладбищ, свалить эту «мафию» никому было не под силу. С приходом к власти Горбачёва и разрешением свободного предпринимательства, влияние и доходы «трупняков» увеличились во много раз. Другое дело, что работники одного кладбища стали поглядывать на другие, желая и их прибрать к рукам. На них стали наезжать различные группировки, предлагая «крышу» и требуя процент от доходов. Натан первым попытался наладить отношения между «кладбищенскими» и криминалом. Надо заметить, что ему это удалось. Несмотря на войну между группировками, огромное количество убитых, искалеченных, закопанных заживо на тех же самых кладбищах. Ни для кого не было секретом, что сам Натан в этой борьбе опирался на «авторитетов», воров в законе, «королей» старого мира. Он и сейчас позвонил Сёке.
— Сека, у нас проблемы. Надо решать.
— Что предлагаешь? — голос авторитета, слегка скрипучий, звучал равнодушно, но Натан знал, что это равнодушие напускное. Сека, похоже, был в курсе происходящего.
— Нужно стрелку забивать. Я уже отдал распоряжение.
— Что от меня требуется?
— Собери всех наших воров. «Казанские» не остановятся. «Похоронка» — только первый шаг. Или ты хочешь отдать им весь Питер?
— Я понял. Но ты не можешь присутствовать на стрелке. Ты не вор.
— Сека, я думаю, ты знаешь, что надо делать.
— Хорошо. Договорились.
«Стрелка» между «казанскими» и «питерскими» авторитетами состоялась через неделю после убийства Ларина. Натан на ней не был, и, сидя в своём кабинете, с нетерпением ждал звонка от Секи. Он позвонил поздно ночью.
— Вот что, Натан, — как всегда бесцветно сказал Сека, — хочешь, не хочешь, а с ними придётся поделиться. Мы все подсчитали, прикинули и договорились. Коноплёв будет «смотрящим».
— Надеюсь, ты все сделал правильно, — устало проговорил Натан. Он не ожидал, что «питерские» так легко пойдут на уступки. — Но помяни моё слово, добром это не кончится.
Натан как в воду глядел. Уже через несколько дней Коноплёва попытались убить. Но только ранили. И тогда он обратился за защитой к «кавказцам». Но это привело всего лишь к противостоянию двух крупнейших группировок: «казанской» и «кавказской». Александр Петров, поставленный директором кладбища, быстро разглядел огромные возможности левых заработков, и стал, ничтоже сумняшеся, класть деньги себе в карман, ничего не отдавая в общак. Натан пытался его предостеречь, но тот только отмахнулся.
— Анатолий Михайлович, вы уже никто, а за мной — и «казанские», и «чечены», — сказал он.
Через три месяца его пристрелили. Ещё через месяц убрали Артура Валеева. Натан не мог понять, что происходит. Он перестал влиять на ситуацию и чувствовал, что мало того, что власть уходит из его рук, но ещё и кольцо вокруг него сжимается. Лукошников, который теперь стал заместителем мэра, натравил на Натана РУОП, УБОП, и даже авторитеты стали косо поглядывать на него.
Натан чувствовал, что из России надо уезжать. Особенно, если учесть, что общак украинской братвы, который он в своё время прикарманил, не найден до сих пор, и подозрения с него не сняты, его могут «пришить» в любой момент. И не только его. У Натана семья, и если захотят наехать на него, то, в первую очередь, начнут с жены и детей.
1. КАМЕРА № 14.
(Израиль. Несколько лет спустя).
Было дело, схлестнулся Натан с Быком. Хотя до этого вполне мирно уживались. Но Бык все границы перешёл. Не по правилам мужика в «спички» проиграл. Не нужно было этого делать. Человек все-таки. Впрочем, то, что проиграл, как раз неудивительно. Что ещё в этой “хате” делать? День сидишь, неделю, две, три… год… Развлечений нет, лица одни и те же…Суд все время переносится, то адвокат не пришёл, то ещё смешнее, — дело “посеяли”, то судья в отпуске, то всеобщая израильская забастовка…Надоело до смерти! Все переговорено, все истории рассказаны…Сидишь, в чёрные зубы соседа смотришь и думаешь, чего бы ещё такого придумать? То ли покемарить, то ли с сидельником бучу затеять, то ли с вертухаем поругаться за то, что «коку» не притащил или бабу не привёл…Скучно, сил нет! А тот, кто думает, что в израильской тюрьме ничего нельзя купить, глубоко ошибается. Были бы деньги. Хотя, «избранные», вроде Гриши Лернера, в таком дерьме сидят, что врагу не позавидуешь!
А этот, Коля, которого проиграли, неплохой, между прочим, мужик. Чувствовалось, правда, в нем что-то слабое, размазанность какая-то, что ли… Он, наверное, и на воле был такой же. Хотя черт его знает, каким он на воле был. Говорил, что главным инженером где-то в Молдавии работал. А что у нормального советского главного инженера может получиться в этой стране? Бывают, конечно, исключения. Например, бывший мент становится главным редактором, или полковник спецназа — хозяином забегаловки, или уголовник — депутатом мэрии. А вот Коля никак работу не мог себе найти. В Израиле трудно с этим. И на стройке пахал, и в ресторане полы мыл, и на бензоколонке, и дворником.… Однажды он напился, душа не выдержала. С кем не бывает?! Что уж потом произошло на самом деле, сказать сложно. То ли он поднял руку на жену, то ли она на него…Но в полицию попал именно он. Короче, обычный «кухонный боец». В израильских тюрьмах каждый третий, а то и второй, «кухонный боец». В этой стране дети и женщины самый защищаемый контингент. Впрочем, чаще всего прав тот, кто первым добежит до полиции, а впоследствии, все зависит от того, с какой ноги встанет судья. Ему-то, судье, в тюрьме не сидеть!
Короче, не было Коле места в камере. Не мог он найти общий язык. Все время чего-то боялся, будто его каждую минуту могли избить, изнасиловать, засунуть в задницу швабру, отправить в «петухи»… Тюрьма — вещь жестокая, неважно какая — израильская или российская. Как себя поставишь, так тебя и ценить будут. В каком-то смысле, тюрьма даже справедливее, чем, то общество, которое на воле осталось. Насильников, педерастов, педофилов тюрьма не жалует. Если уж «садиться», так по крупному. По крайней мере, уважать будут.
К сожалению, не понял Коля самого главного закона: не верь, не бойся, не проси. Не «крысятничай», делись передачей, и ни в коем случае не зови на помощь вертухаев. Хуже будет! Не хочешь о себе говорить, — молчи! Не хочешь спать возле параши — не ной!
Не понял этого Коля, не внял. Уже на второй день орать начал. И было бы с чего! Ну спросил бы, чьи сигареты. Любой бы дал. Зачем же без спросу брать? Так ведь нет! Хорошо ещё, что «опустить» не успели. А то у Быка, похоже, конец зачесался. «Хата» переполнена. Конечно, не питерские «Кресты», и не Бутырка… Но все-таки… На четыре шконки девять человек. Здесь любая ссора — развлечение. Возмущался, в основном, Бык. Сам себя заводил. Остальные молчали, не вмешивались. Ждали, чем закончится. Хотя, чего там ждать, и так все ясно. Закон есть закон, против него не попрёшь! Пока разбирались, в камеру вошёл Дядя Борух.
Дядя Борух (Борис Камянов) — старый вор. Сидел ещё в Союзе. За кражи, взломы, сейфы щёлкал, как семечки…Короче, «медвежатник», элита! Как он оказался в Израиле, зачем, почему?.. Одному Богу известно. Судя по всему, уже с первой отсидки в колонии для несовершеннолетних он оказался в ярых «отрицалах». Чувствовался в нем характер. Иначе бы он не стал тем, кем стал. Вор Дядя Борух был не по слову, а по призванию и по признанию «законников». Есть такие люди. Кем бы они ни были, ворами или профессорами, они пользуются огромным уважением. Есть, как говорится, «честные воры» и «честные менты», все остальные, которые рядом, так, шваль подзаборная.
Никто не смел ослушаться Дядю Боруха, всесильного вора, даже израильские полицейские. Когда в израильских КПЗ, будь то Беэр-Шева, Ашкелон или Хайфа, стало невозможно жить от жары и холода, он заставил поставить кондиционеры. Дядя Борух всегда отстаивал как интересы воровской элиты, так и последнего из «обиженных». Властью он обладал куда большей, чем любой из израильских президентов. Одного его слова, движения бровей бывало достаточно, чтобы провинившегося изметелили до смерти. Он был справедлив и не знал компромиссов. Дядя Борух никогда не вмешивался в дела кланов, будь то «марокканцы», «эфиопы» или «кавказские»…Но его часто просили выступить в качестве третейского судьи. Он пользовался непререкаемым авторитетом.
— Что здесь случилось? — спросил Дядя Борух низким, хриплым голосом. Таким голосом мог говорить ротный, прошедший Афганистан, Чечню или Ливан. Как будто в горле навсегда остался раскалённый солнцем песок. — Вы что, забыли, где находитесь?!
— Все нормально, — проблеял Бык, вжавшись в угол.
— Эх, пацаны, пацаны… Что вы творите? Я вас предупреждал: в клочья разорву!
Сказано было тихо, вроде бы скучно, но от этого становилось ещё страшнее. Будто лезвие к горлу приставили.
— А тебе, парень, я вот что скажу, — продолжал Дядя Борух. — Жить будешь. Как — это вопрос. «Крысятничество» на первый раз прощаю. Но расплатиться ты должен.
А наутро схлестнулся Натан с Быком. Никто не имеет права ставить на человека, тем более уже прощённого. Бык был вспыльчив, сидел не один раз, что позволяло ему считать себя чуть ли не козырным. Правда, сидел он все больше по бытовухе, как «кухонный боец». То по пьянке кому-нибудь рожу начистит, то сожительницу изобьёт… В своё время Бык закончил минский пединститут и даже успел поработать в провинции учителем истории. Но в Израиле стал постоянным клиентом полиции, КПЗ, тюрьмы… Охранники хоть и не уважали его, но относились как к старому знакомому. «Вай, вай, — говорил ему Горкадзе, тбилисский еврей, пять лет отработавший в тюрьме „Эшель“, а теперь пребывающий охранником в КПЗ Беэр-Шевы, — как же так? Опять ты здэсь? Нэ живётся тэбэ тихо».
Сергей Быков действительно воспринимал каждую очередную отсидку совершенно спокойно, без эмоций. Как маленькую неприятность, которую надо пережить.
Был он небольшого роста, рано облысевший, худощавый, никакими особыми талантами не блистал, зато обладал непомерным честолюбием. Этакий наполеончик. Чуть что, сразу лез в драку. Правда, делал он это всегда с оглядкой. Никогда не «выпендривался» на тех, кто сильнее физически. Самым большим удовольствием для него, или, как говорил сам Бык — «смаком», было поиздеваться, унизить, особенно, новичков. Очень он любил камерную «прописку». Пока не нарвался на неприятности. Неприятность звали Игорь Шульман.
Игорь появился в камере неделю назад. Вошёл, нервно озираясь, потёр глаза, привыкая к полумраку…Чувствовалось, что это не его стихия. Но страха в глазах не было. Скорее, любопытство. Был он высок, худ, сутул, лицо вытянутое, чисто выбритое… Все время искал место своим длинным рукам. То в карманы засунет, то подбородок начнёт чесать, то затылок…
— Привет, мужики, — сказал он.
— Какие мы тебе мужики! — сразу же взъелся Бык. — Ты бы нас ещё «козлами» обозвал. Ты кто такой? Откуда взялся? Делай предъяву!
— Ша, гнида. Фасон держать не умеешь, а туда же… «Предъяву» ему!
Вся камера уставилась на новенького. Такого ещё не бывало. А он как-то мгновенно успокоился, сел на нижнюю койку, огляделся…
— Меня зовут Игорь Шульман. Слыхал, наверное? — обратился он к Быку. — За что закрыли, пока не знаю. Допрос был, но я так ничего и не понял. Какая-то курва жалобу накатала. Бэседер, разберёмся. — Он немного помолчал, потом спросил, кивая на Быкова: — А этот пидор, случаем, не дырявый? А то уж больно похож…
— Не-ет, — протянул, позевывая, Боря Спиногрыз. — Он по жизни такой, трахнутый. А вон тот, — он показал в угол, где сидел на корточках Миша Дорман, — да. Но за дело. В Ашкелоне пацанят имел. Ещё и на видео их снимал, падла.
— Эй ты, — Шульман поманил Быка пальцем, — здесь будет моя шконка. Понял? И чтоб тебя рядом со мной не стояло. Если не хочешь узнать, что такое «эскимо».
Странно, но Бык промолчал. Обиду, однако, затаил. Мало того, что Дядя Борух его сегодня ночью без развлечения оставил, мало того, что с Натаном сцепился, так ещё этот новенький права качает! Ничего, отольются кошке мышкины слёзки.
На своей койке заворочался Сашка Евреин. Вот интереснейшая личность. Хоть и Евреин, а чистокровный русак. Посадили за подделку документов. Правда, Сашка говорит, что он ни при чем. Какая-то девица в министерстве прочитала фамилию, и написала ему в теудат-зеуте «иудей». Хотя, кто его знает, может он её обольстил, а теперь сдавать не хочет. На воле у него осталась жена, которая постоянно таскала ему передачи, и самое главное, сигареты и телефонные карточки. На сигареты все, что хочешь обменять можно, а уж за телефонный звонок должника можно и на «кол» посадить.
— Ужина ещё не было? — хриплым со сна голосом спросил Сашка.
— Не было, — отозвался из своего угла Миша Дорман по кличке Дора.
— Эй, Саня, ты чего ночью делать будешь? Весь день проспал, — Шульман отбросил старую газету.
— Зато рож ваших поганых не вижу. А ночью я представляю себе зелёный лес и голубое небо, тропинку между деревьев…
— И голую голубую бабу, — засмеялся Бык.
— А ты, Бык, вообще, молчи. Тебе слово не давали, — Игорь пристально посмотрел на Сергея. — Или тебе Натан мало вломил? Так я добавлю. И Дядя Борух не поможет.
— Я эту тропинку из детства помню, — Саня прикурил сигарету. — Мне года два было, а я помню.
— В этом дерьме все, что угодно вспомнишь. Даже самого себя, обмотанного пуповиной, — Натан сплюнул на пол.
Шульман хотел было сказать, что в «хате» не сорят, а плевок — это вообще оскорбление уважаемому обществу, но тут загремел замок.
— Эй, вы, куда ведёте? — заорал Бык, — И так переполнено! Дышать нечем!
— Потерпишь, — ответил охранник Горкадзе. — Завтра кого-нибудь в Офаким переведём. Или в Нетивот.
— Обрадовал, блин! Сам, наверное, не хочешь туда.
— Мне— то что? Я человек подневольный, военный.
Камеры предварительного заключения (или «маацар» на иврите) и в Офакиме, и в Нетивоте славились своей перенаселённостью, духотой и дурным отношением начальства и охраны к заключённым. В Беэр-Шеве, по сравнению с другими, КПЗ считался одним из лучших, самым уютным, если, конечно, в такой ситуации может идти речь об уюте. А уж по сравнению с российскими, здесь вообще курорт. Так говорил Дядя Борух. А он знал, что говорил. Насмотрелся за свою жизнь. В камере было два помещения. В одном туалет с душем, в другом, соответственно, спальные места. Нельзя сказать, чтобы было очень просторно, но те, кто приходил из других мест, утверждали, что здесь намного лучше.
— Всё, принимайте новичка, — Горкадзе ввёл в камеру парня. Тот держал под мышкой матрац. На вид ему было лет тридцать — тридцать пять. Невысокого роста, длинные волосы, борода, одет в джинсу…
— О, пацаны, лоха привели, — загорелся Бык. — Ну-ка, ты, иди сюда!
Парень оглядывался, искал, куда бы положить матрац. Но место было только возле Доры. Он кинул матрац рядом с ним.
— Ты кто? — спросил Шульман. — Постой, постой, что-то мне твоё лицо знакомо. Ба! Так это ж Евгений Чёрной, журналист. Я твои фотографии в газете видел. Ты-то как сюда попал? За что? Садись сюда, со мной.
Журналист присел на койку. Зажал руки между коленями.
— Честно говоря, понятия не имею. Мне позвонили из полиции, сказали, чтоб я пришёл, что какая-то жалоба на меня, нужно проверить…Я, как нормальный человек, пришёл, а меня в наручники…И понеслось! Тут тебе и шантаж, и угроза убийства, и связь с криминалом, и черт знает что ещё! Я уж и не помню толком.
— Да-а, — протянул Игорь, — влип ты по самые яйца. Если полиция вцепилась, так просто не отвертишься. И что, ты хочешь сказать, что ни в чем не виноват?
— Ну знаешь, было бы желание, а компромат на любого можно найти. Что же теперь делать?
— Ждать. Кто у тебя адвокат?
— Нет у меня адвоката.
— Значит, дадут бесплатного. Правда, здесь и платные адвокаты — дерьмо. Не переживай, судя по всему, влепят тебе года три. Ну, ладно. Где ж тебе пристроиться? — Шульман оглядел переполненную камеру. Остановил взгляд на Мише. — Слышь, Дора, дуй в душевую. Будешь возле параши спать.
— А почему я? — заныл Дорман. — Пусть новенький туда идёт.
— Дора, ты никак головой поехал? Права вздумал качать! — Натан недоуменно повертел головой. — С ним здесь, как с человеком обращаются, а он…Хочешь, чтоб мы тебя «марокканцам» отдали? Смотри, у нас не застоится. Они любят таких, как ты. Будешь им не только трусы стирать, но и задницу подставлять. Хочешь?
Дорман молча свернул свой матрац и скрылся в душевой. Оттуда донеслось его недовольное ворчание. Евгений бросил свои вещи на освободившееся место. Рядом лежал смуглый парень, все время смотрел в потолок, будто хотел в нем дырку сделать. Его смуглость была не природная, скорее всего, обгорел на жарком израильском солнце.
— Не обращай на него внимания, — сказал Натан. — Он румын, не понимает ни хрена, ни на иврите, ни по-русски.
— За что же его сюда?
— Неизвестно. Может, нелегал, а может, и пришил кого-нибудь. На допросы его не вызывают, суда ещё не было.…Слушай, журналист, ты уже бывал в этих местах?
— Не приходилось.
— Ну, тогда, с крещеньецем тебя, — Игорь Шульман достал из-под подушки самодельный нагреватель, изготовленный из двух проводков и консервной крышки. Опустил его в банку с водой, включил в розетку. — Кто чифир будет? Кстати, журналист, чтоб ты знал на будущее: в «хате» не сорить, не плевать, это неуважение. Теперь это наш дом, а в доме не срут. Что касается Доры, то все его вещи помечены дыркой. Видишь, на кружке, на ложке… Никогда его вещи не бери, ничего ему не давай, не здоровайся за руку… Иначе сам будешь считаться «опущенным». Понял?
Игорь сделал глоток, передал банку Сашке Евреину. Тот понюхал, поморщился, но тоже отпил. Банка пошла по кругу. Потом все с наслаждением закурили. На нижней полке заворочался пожилой мужичонка с испитым лицом.
— О, наш убивец прочухался, — засмеялся Шульман.
— Сам ты убивец, — прошепелявил мужичонка. — Дай чифирчику.
— Это Лёша Бляхман. Его за убийство посадили, — пояснил Натан Евгению. — Свою бабу врезал бутылкой по голове. Светит двадцать пять лет. Так что, когда он выйдет, ему уже будет далеко за семьдесят. Если вообще выйдет.
Было дело, схлестнулся Натан с Быком. Хотя до этого вполне мирно уживались. Но Бык все границы перешёл. Не по правилам мужика в «спички» проиграл. Не нужно было этого делать. Человек все-таки. Впрочем, то, что проиграл, как раз неудивительно. Что ещё в этой “хате” делать? День сидишь, неделю, две, три… год… Развлечений нет, лица одни и те же…Суд все время переносится, то адвокат не пришёл, то ещё смешнее, — дело “посеяли”, то судья в отпуске, то всеобщая израильская забастовка…Надоело до смерти! Все переговорено, все истории рассказаны…Сидишь, в чёрные зубы соседа смотришь и думаешь, чего бы ещё такого придумать? То ли покемарить, то ли с сидельником бучу затеять, то ли с вертухаем поругаться за то, что «коку» не притащил или бабу не привёл…Скучно, сил нет! А тот, кто думает, что в израильской тюрьме ничего нельзя купить, глубоко ошибается. Были бы деньги. Хотя, «избранные», вроде Гриши Лернера, в таком дерьме сидят, что врагу не позавидуешь!
А этот, Коля, которого проиграли, неплохой, между прочим, мужик. Чувствовалось, правда, в нем что-то слабое, размазанность какая-то, что ли… Он, наверное, и на воле был такой же. Хотя черт его знает, каким он на воле был. Говорил, что главным инженером где-то в Молдавии работал. А что у нормального советского главного инженера может получиться в этой стране? Бывают, конечно, исключения. Например, бывший мент становится главным редактором, или полковник спецназа — хозяином забегаловки, или уголовник — депутатом мэрии. А вот Коля никак работу не мог себе найти. В Израиле трудно с этим. И на стройке пахал, и в ресторане полы мыл, и на бензоколонке, и дворником.… Однажды он напился, душа не выдержала. С кем не бывает?! Что уж потом произошло на самом деле, сказать сложно. То ли он поднял руку на жену, то ли она на него…Но в полицию попал именно он. Короче, обычный «кухонный боец». В израильских тюрьмах каждый третий, а то и второй, «кухонный боец». В этой стране дети и женщины самый защищаемый контингент. Впрочем, чаще всего прав тот, кто первым добежит до полиции, а впоследствии, все зависит от того, с какой ноги встанет судья. Ему-то, судье, в тюрьме не сидеть!
Короче, не было Коле места в камере. Не мог он найти общий язык. Все время чего-то боялся, будто его каждую минуту могли избить, изнасиловать, засунуть в задницу швабру, отправить в «петухи»… Тюрьма — вещь жестокая, неважно какая — израильская или российская. Как себя поставишь, так тебя и ценить будут. В каком-то смысле, тюрьма даже справедливее, чем, то общество, которое на воле осталось. Насильников, педерастов, педофилов тюрьма не жалует. Если уж «садиться», так по крупному. По крайней мере, уважать будут.
К сожалению, не понял Коля самого главного закона: не верь, не бойся, не проси. Не «крысятничай», делись передачей, и ни в коем случае не зови на помощь вертухаев. Хуже будет! Не хочешь о себе говорить, — молчи! Не хочешь спать возле параши — не ной!
Не понял этого Коля, не внял. Уже на второй день орать начал. И было бы с чего! Ну спросил бы, чьи сигареты. Любой бы дал. Зачем же без спросу брать? Так ведь нет! Хорошо ещё, что «опустить» не успели. А то у Быка, похоже, конец зачесался. «Хата» переполнена. Конечно, не питерские «Кресты», и не Бутырка… Но все-таки… На четыре шконки девять человек. Здесь любая ссора — развлечение. Возмущался, в основном, Бык. Сам себя заводил. Остальные молчали, не вмешивались. Ждали, чем закончится. Хотя, чего там ждать, и так все ясно. Закон есть закон, против него не попрёшь! Пока разбирались, в камеру вошёл Дядя Борух.
Дядя Борух (Борис Камянов) — старый вор. Сидел ещё в Союзе. За кражи, взломы, сейфы щёлкал, как семечки…Короче, «медвежатник», элита! Как он оказался в Израиле, зачем, почему?.. Одному Богу известно. Судя по всему, уже с первой отсидки в колонии для несовершеннолетних он оказался в ярых «отрицалах». Чувствовался в нем характер. Иначе бы он не стал тем, кем стал. Вор Дядя Борух был не по слову, а по призванию и по признанию «законников». Есть такие люди. Кем бы они ни были, ворами или профессорами, они пользуются огромным уважением. Есть, как говорится, «честные воры» и «честные менты», все остальные, которые рядом, так, шваль подзаборная.
Никто не смел ослушаться Дядю Боруха, всесильного вора, даже израильские полицейские. Когда в израильских КПЗ, будь то Беэр-Шева, Ашкелон или Хайфа, стало невозможно жить от жары и холода, он заставил поставить кондиционеры. Дядя Борух всегда отстаивал как интересы воровской элиты, так и последнего из «обиженных». Властью он обладал куда большей, чем любой из израильских президентов. Одного его слова, движения бровей бывало достаточно, чтобы провинившегося изметелили до смерти. Он был справедлив и не знал компромиссов. Дядя Борух никогда не вмешивался в дела кланов, будь то «марокканцы», «эфиопы» или «кавказские»…Но его часто просили выступить в качестве третейского судьи. Он пользовался непререкаемым авторитетом.
— Что здесь случилось? — спросил Дядя Борух низким, хриплым голосом. Таким голосом мог говорить ротный, прошедший Афганистан, Чечню или Ливан. Как будто в горле навсегда остался раскалённый солнцем песок. — Вы что, забыли, где находитесь?!
— Все нормально, — проблеял Бык, вжавшись в угол.
— Эх, пацаны, пацаны… Что вы творите? Я вас предупреждал: в клочья разорву!
Сказано было тихо, вроде бы скучно, но от этого становилось ещё страшнее. Будто лезвие к горлу приставили.
— А тебе, парень, я вот что скажу, — продолжал Дядя Борух. — Жить будешь. Как — это вопрос. «Крысятничество» на первый раз прощаю. Но расплатиться ты должен.
А наутро схлестнулся Натан с Быком. Никто не имеет права ставить на человека, тем более уже прощённого. Бык был вспыльчив, сидел не один раз, что позволяло ему считать себя чуть ли не козырным. Правда, сидел он все больше по бытовухе, как «кухонный боец». То по пьянке кому-нибудь рожу начистит, то сожительницу изобьёт… В своё время Бык закончил минский пединститут и даже успел поработать в провинции учителем истории. Но в Израиле стал постоянным клиентом полиции, КПЗ, тюрьмы… Охранники хоть и не уважали его, но относились как к старому знакомому. «Вай, вай, — говорил ему Горкадзе, тбилисский еврей, пять лет отработавший в тюрьме „Эшель“, а теперь пребывающий охранником в КПЗ Беэр-Шевы, — как же так? Опять ты здэсь? Нэ живётся тэбэ тихо».
Сергей Быков действительно воспринимал каждую очередную отсидку совершенно спокойно, без эмоций. Как маленькую неприятность, которую надо пережить.
Был он небольшого роста, рано облысевший, худощавый, никакими особыми талантами не блистал, зато обладал непомерным честолюбием. Этакий наполеончик. Чуть что, сразу лез в драку. Правда, делал он это всегда с оглядкой. Никогда не «выпендривался» на тех, кто сильнее физически. Самым большим удовольствием для него, или, как говорил сам Бык — «смаком», было поиздеваться, унизить, особенно, новичков. Очень он любил камерную «прописку». Пока не нарвался на неприятности. Неприятность звали Игорь Шульман.
Игорь появился в камере неделю назад. Вошёл, нервно озираясь, потёр глаза, привыкая к полумраку…Чувствовалось, что это не его стихия. Но страха в глазах не было. Скорее, любопытство. Был он высок, худ, сутул, лицо вытянутое, чисто выбритое… Все время искал место своим длинным рукам. То в карманы засунет, то подбородок начнёт чесать, то затылок…
— Привет, мужики, — сказал он.
— Какие мы тебе мужики! — сразу же взъелся Бык. — Ты бы нас ещё «козлами» обозвал. Ты кто такой? Откуда взялся? Делай предъяву!
— Ша, гнида. Фасон держать не умеешь, а туда же… «Предъяву» ему!
Вся камера уставилась на новенького. Такого ещё не бывало. А он как-то мгновенно успокоился, сел на нижнюю койку, огляделся…
— Меня зовут Игорь Шульман. Слыхал, наверное? — обратился он к Быку. — За что закрыли, пока не знаю. Допрос был, но я так ничего и не понял. Какая-то курва жалобу накатала. Бэседер, разберёмся. — Он немного помолчал, потом спросил, кивая на Быкова: — А этот пидор, случаем, не дырявый? А то уж больно похож…
— Не-ет, — протянул, позевывая, Боря Спиногрыз. — Он по жизни такой, трахнутый. А вон тот, — он показал в угол, где сидел на корточках Миша Дорман, — да. Но за дело. В Ашкелоне пацанят имел. Ещё и на видео их снимал, падла.
— Эй ты, — Шульман поманил Быка пальцем, — здесь будет моя шконка. Понял? И чтоб тебя рядом со мной не стояло. Если не хочешь узнать, что такое «эскимо».
Странно, но Бык промолчал. Обиду, однако, затаил. Мало того, что Дядя Борух его сегодня ночью без развлечения оставил, мало того, что с Натаном сцепился, так ещё этот новенький права качает! Ничего, отольются кошке мышкины слёзки.
На своей койке заворочался Сашка Евреин. Вот интереснейшая личность. Хоть и Евреин, а чистокровный русак. Посадили за подделку документов. Правда, Сашка говорит, что он ни при чем. Какая-то девица в министерстве прочитала фамилию, и написала ему в теудат-зеуте «иудей». Хотя, кто его знает, может он её обольстил, а теперь сдавать не хочет. На воле у него осталась жена, которая постоянно таскала ему передачи, и самое главное, сигареты и телефонные карточки. На сигареты все, что хочешь обменять можно, а уж за телефонный звонок должника можно и на «кол» посадить.
— Ужина ещё не было? — хриплым со сна голосом спросил Сашка.
— Не было, — отозвался из своего угла Миша Дорман по кличке Дора.
— Эй, Саня, ты чего ночью делать будешь? Весь день проспал, — Шульман отбросил старую газету.
— Зато рож ваших поганых не вижу. А ночью я представляю себе зелёный лес и голубое небо, тропинку между деревьев…
— И голую голубую бабу, — засмеялся Бык.
— А ты, Бык, вообще, молчи. Тебе слово не давали, — Игорь пристально посмотрел на Сергея. — Или тебе Натан мало вломил? Так я добавлю. И Дядя Борух не поможет.
— Я эту тропинку из детства помню, — Саня прикурил сигарету. — Мне года два было, а я помню.
— В этом дерьме все, что угодно вспомнишь. Даже самого себя, обмотанного пуповиной, — Натан сплюнул на пол.
Шульман хотел было сказать, что в «хате» не сорят, а плевок — это вообще оскорбление уважаемому обществу, но тут загремел замок.
— Эй, вы, куда ведёте? — заорал Бык, — И так переполнено! Дышать нечем!
— Потерпишь, — ответил охранник Горкадзе. — Завтра кого-нибудь в Офаким переведём. Или в Нетивот.
— Обрадовал, блин! Сам, наверное, не хочешь туда.
— Мне— то что? Я человек подневольный, военный.
Камеры предварительного заключения (или «маацар» на иврите) и в Офакиме, и в Нетивоте славились своей перенаселённостью, духотой и дурным отношением начальства и охраны к заключённым. В Беэр-Шеве, по сравнению с другими, КПЗ считался одним из лучших, самым уютным, если, конечно, в такой ситуации может идти речь об уюте. А уж по сравнению с российскими, здесь вообще курорт. Так говорил Дядя Борух. А он знал, что говорил. Насмотрелся за свою жизнь. В камере было два помещения. В одном туалет с душем, в другом, соответственно, спальные места. Нельзя сказать, чтобы было очень просторно, но те, кто приходил из других мест, утверждали, что здесь намного лучше.
— Всё, принимайте новичка, — Горкадзе ввёл в камеру парня. Тот держал под мышкой матрац. На вид ему было лет тридцать — тридцать пять. Невысокого роста, длинные волосы, борода, одет в джинсу…
— О, пацаны, лоха привели, — загорелся Бык. — Ну-ка, ты, иди сюда!
Парень оглядывался, искал, куда бы положить матрац. Но место было только возле Доры. Он кинул матрац рядом с ним.
— Ты кто? — спросил Шульман. — Постой, постой, что-то мне твоё лицо знакомо. Ба! Так это ж Евгений Чёрной, журналист. Я твои фотографии в газете видел. Ты-то как сюда попал? За что? Садись сюда, со мной.
Журналист присел на койку. Зажал руки между коленями.
— Честно говоря, понятия не имею. Мне позвонили из полиции, сказали, чтоб я пришёл, что какая-то жалоба на меня, нужно проверить…Я, как нормальный человек, пришёл, а меня в наручники…И понеслось! Тут тебе и шантаж, и угроза убийства, и связь с криминалом, и черт знает что ещё! Я уж и не помню толком.
— Да-а, — протянул Игорь, — влип ты по самые яйца. Если полиция вцепилась, так просто не отвертишься. И что, ты хочешь сказать, что ни в чем не виноват?
— Ну знаешь, было бы желание, а компромат на любого можно найти. Что же теперь делать?
— Ждать. Кто у тебя адвокат?
— Нет у меня адвоката.
— Значит, дадут бесплатного. Правда, здесь и платные адвокаты — дерьмо. Не переживай, судя по всему, влепят тебе года три. Ну, ладно. Где ж тебе пристроиться? — Шульман оглядел переполненную камеру. Остановил взгляд на Мише. — Слышь, Дора, дуй в душевую. Будешь возле параши спать.
— А почему я? — заныл Дорман. — Пусть новенький туда идёт.
— Дора, ты никак головой поехал? Права вздумал качать! — Натан недоуменно повертел головой. — С ним здесь, как с человеком обращаются, а он…Хочешь, чтоб мы тебя «марокканцам» отдали? Смотри, у нас не застоится. Они любят таких, как ты. Будешь им не только трусы стирать, но и задницу подставлять. Хочешь?
Дорман молча свернул свой матрац и скрылся в душевой. Оттуда донеслось его недовольное ворчание. Евгений бросил свои вещи на освободившееся место. Рядом лежал смуглый парень, все время смотрел в потолок, будто хотел в нем дырку сделать. Его смуглость была не природная, скорее всего, обгорел на жарком израильском солнце.
— Не обращай на него внимания, — сказал Натан. — Он румын, не понимает ни хрена, ни на иврите, ни по-русски.
— За что же его сюда?
— Неизвестно. Может, нелегал, а может, и пришил кого-нибудь. На допросы его не вызывают, суда ещё не было.…Слушай, журналист, ты уже бывал в этих местах?
— Не приходилось.
— Ну, тогда, с крещеньецем тебя, — Игорь Шульман достал из-под подушки самодельный нагреватель, изготовленный из двух проводков и консервной крышки. Опустил его в банку с водой, включил в розетку. — Кто чифир будет? Кстати, журналист, чтоб ты знал на будущее: в «хате» не сорить, не плевать, это неуважение. Теперь это наш дом, а в доме не срут. Что касается Доры, то все его вещи помечены дыркой. Видишь, на кружке, на ложке… Никогда его вещи не бери, ничего ему не давай, не здоровайся за руку… Иначе сам будешь считаться «опущенным». Понял?
Игорь сделал глоток, передал банку Сашке Евреину. Тот понюхал, поморщился, но тоже отпил. Банка пошла по кругу. Потом все с наслаждением закурили. На нижней полке заворочался пожилой мужичонка с испитым лицом.
— О, наш убивец прочухался, — засмеялся Шульман.
— Сам ты убивец, — прошепелявил мужичонка. — Дай чифирчику.
— Это Лёша Бляхман. Его за убийство посадили, — пояснил Натан Евгению. — Свою бабу врезал бутылкой по голове. Светит двадцать пять лет. Так что, когда он выйдет, ему уже будет далеко за семьдесят. Если вообще выйдет.