Я привела несколько примеров ленинского отношения к человеку в тех простых случаях, когда люди сознавали свою вину и нужно было бережно сохранить их веру в себя и силу для завтрашней работы. Но вот более сложный пример, когда требовалось как будто сохранить для партии дарование, считавшееся блестящим, человека с большим как будто литературным и политическим будущим и для этого избавить его от всеобщего осуждения таким авторитетнейшим органом, как III конгресс Коминтерна, тем более что вышеописанный товарищ и вины особенной как будто не проявил: написал совершенно правильную по содержанию брошюру, а только малость переборщил в ней, переборщил в тоне, в критике, в нападках... Я имею в виду интереснейший эпизод с немецким коммунистом Паулем Леви и позицию в этом деле Владимира Ильича. Мне кажется, каждый партийный руководитель, кто хочет быть подкованным в своей работе психологически и педагогически, должен не только прочесть, но прямо изучить страницы, посвященные этому эпизоду в воспоминаниях Клары Цеткин. С тех пор прошло свыше сорока лет. Объективный исторический анализ стер все сложности и тонкости, всю конкретность обстановки, существовавшей в тот год (1923), и, например, в нашей БСЭ, как и в новых учебниках истории партии, эпизоду с Леви дано скупое и сжатое толкование, а сам Леви попросту сброшен со сцены истории как заведомый ренегат и оппортунист. Но сорок лет назад все это не было так явно и понятно для каждого. Сорок лет назад факты представлялись несколько по-другому, а сам Леви еще занимал руководящий пост в молодой Германской компартии, и позиция его далеко не всякому была видна во всей ее двойственности. Вот почему весь эпизод с Леви, особенно во время войны, при тусклой лампочке бомбоубежища, произвел на меня такое сильное впечатление в трактовке его по горячему следу, сразу после события, устами старой, опытной немецкой коммунистки. Событие, взволновавшее все секции Коминтерна, было революционное рабочее движение (или вспышка) в марте 1923 года в немецком городе Мансфельде. За вспышкой последовали организация партизанских отрядов в округе и ряд вспышек и стычек с полицией в других городах. Вызвано это было невозможными притеснениями со стороны хозяев, вводом полиции на фабрики и заводы, обысками, арестами. Сейчас, когда прошло свыше сорока лет, стало особенно ясно, что буржуазия сама спровоцировала эти вспышки, желая заранее, до полной организованности рабочих, разбить лучшие их силы по частям. Тогда же с особенной силой видна была вторая сторона Мансфельда: недисциплинированность движения, его малая продуманность, плохое руководство, недостаточная связь с рабочими массами - словом, обреченность этого движения на провал. И оно вызвало резкую критику со стороны большинства коммунистов. В самый его разгар Пауль Леви выступил против него с острейшей критикой. Казалось бы, он наговорил массу верных вещей и был теоретически прав. Но... Перейдем к двум собеседникам - Ленину и Кларе Цеткин.
Клара Цеткин обеспокоена, она волнуется за судьбу Леви. Она знает, что, несмотря на справедливость его критики, он вызвал к себе отрицательное отношение Коминтерна. Осуждают его многие секции, осуждает особенно сильно русская секция. Ему хотят вынести публичное порицание, исключить из партии. Какими горячими словами она защищает его перед Лениным! "Пауль Леви не тщеславный, самодовольный литератор... Он не честолюбивый политический карьерист... Намерения Пауля Леви были самые чистые, самые бескорыстные... сделайте все возможное, чтобы мы не потеряли Леви!"* Словно предчувствуя, в чем будут заключаться обвинения, она их сразу же, еще до их предъявления, отрицает. Но Ленин совсем не поднимает э т о й "перчатки", не подхватывает тех легких обвинений, которые она перед ним отрицает. Он говорит о Леви (в протокольном рассказе Цеткин) так, как если бы думал вслух, - очень серьезно и с очень большим желанием понять и проанализировать то, что произошло, до конца и во всем объеме, не столько о самом Леви, сколько о партийной психологии в целом:
"Пауль Леви, к сожалению, стал особым вопросом... Я считал, что он тесно связан с пролетариатом, хотя и улавливал в его отношениях к рабочим некоторую с д е р ж а н н о с т ь, нечто вроде желания "д е р ж а т ь с я н а р а с с т о я н и и". Со времени появления его брошюры, у меня возникли с о м н е н и я н а е г о с ч е т. Я опасаюсь, что в нем живет большая склонность к самокопанию, самолюбованию, что в нем - что-то от литературного тщеславия. Критика "мартовского выступления" была необходима. Что же дал Пауль Леви? Он жестоко и с к р о м с а л п а р т и ю. О н н е т о л ь к о д а е т о ч е н ь о д н о с т о р о н н ю ю к р и т и к у, п р е у в е л и ч е н н у ю, д а ж е з л о б н у ю, - о н н и ч е г о н е д а е т, ч т о п о з в о л и л о б ы п а р т и и о р и е н т и р о в а т ь с я. О н д а е т о с н о в а н и я з а п о д о з р и т ь в н е м о т с у т с т в и е ч у в с т в а с о л и д а р н о с т и с п а р т и е й (курсив мой. - М. Ш.). И вот это обстоятельство было причиной возмущения многих рядовых товарищей. Это сделало их слепыми и глухими ко многому верному, заключающемуся в критике Леви. Таким образом, создалось настроение - оно передалось также товарищам и из других секций, - при котором спор о брошюре, вернее, о личности Пауля Леви, сделался исключительным предметом дебатов - вместо вопроса о ложной теории и плохой практике "теоретиков наступления" и "левых"*.
_______________
* Ленин и международное рабочее движение, с. 74 - 75; Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 2, с. 467 - 468.
* Т а м ж е, с. 73; там же, с. 466 - 467.
Как надо быть благодарными Кларе Цеткин за то, что она подробно записала эти слова Ильича! И как хочется думать и думать над ними, над тем, что такое партийная политика, что такое человек в партии... Необдуманное и скороспелое выступление немецких рабочих обошлось дорого и всей немецкой компартии, и всему революционному движению на Западе. Оно дало легкую победу буржуазии. Поэтому нужно было ("необходимо" - по Ильичу) осудить тактику левых, сделать ее поучительным уроком. А тут примешался Пауль Леви с его брошюрой и п о м е ш а л работе Коминтерна. Вместо общей проблемы изволь возиться с "проблемой Пауля Леви". Но уж, если на то пошло, в его как будто правильной позиции, в его как будто верных замечаниях есть как раз то самое "личностное", "субъективное", что сделало эту позицию и эти замечания неверными. Ильич говорит о критике односторонней, преувеличенной, почти злобной, не дающей никаких ориентиров на будущее, как о чем-то не только н е п р а в и л ь н о м с а м о м п о с е б е, но и заставляющем заподозрить в Пауле Леви "о т с у т с т в и е ч у в с т в а с о л и д а р н о с т и с п а р т и е й". Отрыв его от рабочей массы ("желание держаться на расстоянии") приводит к отрыву от партии. Так личностное, примешиваясь к политике, делает порочной самое политику.
Приговор над Леви еще не произнесен Коминтерном, Леви еще не осужден, но в этом осторожном раздумье Ильича перед нами во весь рост встает сам Леви, как человек, обрекающий себя на исключение из партии, потому что он сам оторвался от солидарности с нею.
В словах Ильича есть и нечто большее, чем только относящееся к самому Леви. Есть скрытая внутренняя теплота к рабочим, восставшим с оружием против хозяев: неудачное, недисциплинированное, принесшее ущерб общему делу, а все же это в о с с т а н и е, исторический момент борьбы; пролилась кровь тех, кто эту ошибку сделал, и как раз им-то, ошибившимся, нет и не должно быть осуждения в большом плане революции: ведь без таких ошибок не могло бы быть и восстания победоносного. Этого не понял Леви, но это поняли "рядовые товарищи", не "держащиеся на расстоянии" от рабочей массы, и отсюда их возмущение против Леви.
Дальнейшая судьба Леви показала, с какой изумительной портретной точностью дан был этот человек в скупых фразах Ленина. Откуда же это безошибочное знание людей, давшее ему преимущество в оценке Леви перед старой, опытной немецкой коммунисткой? Казалось бы, она должна насквозь знать свои кадры, а Ленин, почти не встречавшийся с ними, - далеко уступать ей в этом знании. Между тем, вероятно бессознательно, Клара Цеткин, описав историю с Леви, обнаружила свою наивность и неопытность в оценке близкого ей человека, в то время как Ленин, мало знавший этого человека, безошибочно воссоздал его характер и судьбу. Чтоб выработать такой взгляд и оценку, надо пройти жизненную практическую школу Ильича его постоянное общение с рабочим классом, привычку в первую очередь думать о простом труженике, о его психологии, его отношении к людям, о его нуждах - и для выработки собственного суждения становиться н а п о з и ц и ю "р я д о в ы х т о в а р и щ е й". До последних дней жизни сохранил Ильич эту способность никогда не "держаться на расстоянии" от народа, всегда чувствовать себя среди него, становиться на позицию рядового товарища.
В самом конце маленькой книжки, которую я брала с собой в бомбоубежище, есть рассказ...
В конце октября 1923 года Ленин, казалось, уже начал оправляться от удара. Он мог ходить, двигать левой рукой и произносить, хотя с большим трудом и неясно, отдельные слова. Но жить ему оставалось уже недолго меньше чем три месяца... Единственное слово, которым он владел твердо, было "вот-вот". И этим словом, внося в него различные интонации, он делал свои замечания по ходу бесед с ним. Когда в воскресный день конца месяца к нему приехали И. И. Скворцов-Степанов и О. А. Пятницкий, он вышел им навстречу, опираясь левой рукой на палку. А дальше пусть продолжает О. А. Пятницкий:
"Тов. Скворцов стал рассказывать Ильичу о ходе выборов в Московский Совет. Владимир Ильич невнимательно слушал. Во время рассказа т. Скворцова он одним глазом смотрел на рассказчика, а другим просматривал заглавия книг, лежавших на столе, вокруг которого мы сидели. Но когда т. Скворцов с т а л п е р е ч и с л я т ь т е п о п р а в к и к н а к а з у М К, к о т о р ы е в н о с и л и с ь р а б о ч и м и ф а б р и к и з а в о д о в, - о б о с в е щ е н и и с л о б о д о к, г д е ж и в у т р а б о ч и е и г о р о д с к а я б е д н о т а, о п р о д л е н и и т р а м в а й н ы х л и н и й к п р е д м е с т ь я м, г д е ж и в у т р а б о ч и е и к р е с т ь я н е, о з а к р ы т и и п и в н ы х и п р., И л ь и ч с т а л с л у ш а т ь в н и м а т е л ь н о и с в о и м е д и н с т в е н н ы м с л о в о м, к о т о р ы м о н х о р о ш о в л а д е л: "в о т-в о т", стал делать замечания во время рассказа с такими интонациями, что нам вполне стало ясно и понятно, так же как это бывало раньше, до болезни Ильича, что п о п р а в к и к н а к а з у д е л о в ы е, п р а в и л ь н ы е и ч т о н у ж н о п р и н я т ь в с е м е р ы, ч т о б ы и х о с у щ е с т в и т ь" (курсив мой. М. Ш.)*.
_______________
* Ленин и международное рабочее движение, с. 156; Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 2, с. 677.
Рассказ о выборах, как о чем-то уже предрешенном, Ильич слушает невнимательно и даже взглядом, обращенным к книгам на столе, показывает свое невнимание. Но когда речь зашла о голосе рабочих масс, об их нуждах, - все в Ленине встрепенулось.
Таков предсмертный урок Ленина, данный им каждому коммунисту. И пусть слышится нам его "вот-вот" всякий раз, когда совесть наша подсказывает нам главное, что надо сделать коммунисту, на что обратить внимание в работе с людьми.
Педагогика - это наука о росте человека, она обращена к становящемуся, развивающемуся, совершенствующемуся в человеке. Никакие старые понятия о доброте, о сердечности не покрывают и не составляют всей полноты того нового, с чем Ильич подходил к людям и что заставляло людей обращаться к нему лучшими своими сторонами, делаться с ним лучше. Этика Ленина всеми корнями своими уходит в глубину диалектико-материалистического сознания и ощущения мира, это новая этика материалиста, для которого бытие всех других людей существует так же реально, как и его собственное, и он верит в это чужое бытие, в его рост, в его живые, жизнеспособные стороны. Тут больше, чем обыкновенная старая доброта. И ответная любовь людей к Ленину неизмеримо больше простой ответной любви за простую, обыкновенную доброту.
1963 - 1964
Урок второй
ПО СЛЕДАМ ИЛЬИЧА
(ПОЕЗДКА В НОРМАНДИЮ И БРЕТАНЬ)
1
Передо мной была увлекательнейшая задача. Все дома в городах Европы, где Ленин подолгу жил; библиотеки, даже столы, за которыми он занимался; помещения, где происходили партийные съезды и конференции; кофейни и столовые, известные по деловым встречам большевиков, - все это изучено и отмечено, хранит о себе какой-нибудь материальный след - доску с надписью, фотографию. А вот места отдыха, куда Владимир Ильич в редких случаях чтоб побыть или побродить с Надеждой Константиновной на природе - спасался от нервного городского напряжения, эти места, за исключением, может быть, Швейцарии, изучены гораздо меньше. Среди них есть одно во Франции, где как будто не побывала нога советского очеркиста. И это местечко мне предстояло "открыть" для читателя... О нем, сколько знаю, имелась только страница в воспоминаниях Надежды Константиновны - и ничего больше.
Был 1910-й, очень тяжелый для Ленина год. Партию расшатывали внутренние разногласия, "борьба разных "уделов" внутри партии", по выражению Ильича*. Ему приходилось, живя в Париже, вести острую борьбу против меньшевиков - "ликвидаторов" и "отзовистов", печатавшихся в органе меньшевиков "Голос социал-демократа", и группы Богданова - Луначарского, издавших свой фракционный сборник "Вперед"*. Те и другие яростно нападали на большевистский центр, а Ленин, громя их, пытался в то же время наладить связь с Плехановым и плехановцами и объединить партию с наиболее здоровой частью меньшевиков, хорошо подкованных марксистски. Вот эта борьба за очистку и объединение брала у Ленина много нервной энергии, потому что к ее серьезной идейной стороне примешивалось много мелкого и мелочного, названного Лениным "склокой". В письме из Парижа Горькому на Капри еще 11 апреля он гневно жаловался, что к "серьезным и глубоким факторам" идейной борьбы примешивается нечто "анекдотическое":
_______________
* Письмо В. И. Ленина к А. М. Горькому от 14 ноября 1910 года. Полн. собр. соч., т. 48, с. 1.
* Напомним читателю, чем были в то время так называемые "отзовисты" и "впередовцы". В своей статье о "впередовцах" и о группе "Вперед", написанной в 1914 году, Ленин так определяет оба эти течения: "...впередовцы... были склеены из разнородных антимарксистских элементов. Этих элементов, в смысле идейных течений, было два: махизм и отзовизм"...
"Махизм" есть та философия Маха и Авенариуса, с исправлениями Богданова, которую защищали этот последний, Луначарский, Вольский и которая п р я ч е т с я в платформе "Вперед" под псевдонимом "пролетарской философии"...
Отзовисты были против участия в III Думе, и события показали ясно, что... н а д е л е их точка зрения приводила к анархизму". - Полн. собр. соч., т. 25, с. 355 - 356.
"Вот и выходит так, что "анекдотическое" в объединении сейчас преобладает, выдвигается на первый план, подает повод к хихиканью, смешкам и пр. Говорят, что с.-р. Чернов написал даже водевиль по поводу объединения у с.-д. под названием "Буря в стакане воды" и что сей водевиль дают здесь на днях в одной из (падких на сенсацию) групп эмигрантской колонии.
Сидеть в гуще этого "анекдотического", этой склоки и скандала, маеты и "накипи" тошно; наблюдать все это - тоже тошно. Но непозволительно давать себя во власть настроению. Эмигрантщина теперь в 100 раз тяжелее, чем было до революции*. Эмигрантщина и склока неразрывны"*.
_______________
* Имеется в виду революция 1905 года. - М. Ш.
* Письмо В. И. Ленина к А. М. Горькому от 11 апреля 1910 года. Полн. собр. соч., т. 47, с. 250 - 251.
Если так обстояло в апреле, в весеннем Париже, когда зацветают каштаны и дышать становится легко, то уже в июле, в парижской невыносимой духоте и сухости, склока становилась и вовсе непереносной. Надежда Константиновна пишет в своих воспоминаниях:
"Склока вызывала стремление отойти от нее. Лозовский, например, целиком ушел во французское профессиональное движение. Тянуло и нас поближе стать к французскому движению. Думалось, что этому поможет, если пожить во французской партийной колонии". Замечательны эти простые строки: не куда-нибудь в глушь, в природу, в одиночество, а поближе к другим собратьям-партийцам, французам, чтоб присмотреться, как там у них, вне собственной мелочной "склоки". Но если у себя заедала вот эта "куча мелких делишек и всяческих неприятностей"*, то у французов оказалось не лучше: "Сначала поехала туда я с матерью, - продолжает рассказывать Крупская. Но в колонии у нас житье не вышло. Французы жили очень замкнуто, каждая семья держалась обособленно, к русским относились недружелюбно как-то, особенно заведующая колонией... Рабочих там почти не было. Вскоре приехали туда Костицыны и Саввушка - впередовцы - и сразу вышел у них скандал с заведующей". Колония находилась неподалеку от дешевого курортного местечка Порник. И тогда Надежда Константиновна, спасаясь уже от чужой "склоки", перебралась в этот маленький приморский курорт.
_______________
* Письмо В. И. Ленина к А. М. Горькому от 14 ноября 1910 г. - Полн. собр. соч., т. 48, с. 1.
"Наняли мы с матерью две комнатушки у таможенного сторожа. Вскоре приехал Ильич. Много купался в море, много гонял на велосипеде, - море и морской ветер он очень любил, - весело болтал о всякой всячине с Костицыными, с увлечением ел крабов, которых ловил для нас хозяин. Вообще к хозяевам он воспылал большой симпатией. Толстая, громкоголосая хозяйка-прачка рассказывала о своей войне с ксендзами. У хозяев был сынишка, ходил он в светскую школу, но так как мальчонка прекрасно учился, был бойким, талантливым парнишкой, то ксендзы всячески старались убедить мать отдать его учиться к ним в монастырь. Обещали стипендию. И возмущенная прачка рассказывала, как она выгнала вон приходившего ксендза: не для того она сына рожала, чтоб подлого иезуита из него сделать. Оттого так и подхваливал крабов Ильич. В Порник Ильич приехал 1 августа, а 26-го уже был в Копенгагене, куда он поехал на заседание Международного социалистического бюро и на Международный конгресс"*.
_______________
* Воспоминания о Ленине, с. 162 - 163.
Чем-то удивительно непосредственным веет от этого рассказа, где Надежда Константиновна именует по привычке французских "патеров" польскими "ксендзами". Так ярко и весело образ Ильича не вставал перед нами ни в каком другом описании его летнего отдыха. "Гонял на велосипеде", "воспылал большой симпатией", "с увлечением ел крабов", "много купался", "весело болтал о всякой всячине" с теми "впередовцами", с которыми совсем недавно в Париже яростно воевал, и ко всему этому "море и морской ветер", которые, оказывается, Ильич очень любил... Видно, и впрямь Порник хорошо запомнился Надежде Константиновне! Но где этот Порник? Жив ли хотя бы парнишка, сын "громкоголосой прачки"? Сохранился ли домик "таможенного сторожа"? По словам Надежды Константиновны, Ленин провел в этом местечке полных двадцать шесть дней - срок нынешней санаторной путевки (от 1 до 26 августа). И тут начинается неувязка.
"В Порник Ильич приехал 1 августа", - сказано в "Воспоминаниях". Но "летопись", прилагаемая к каждому тому собраний Ильича, говорит другое. Под рубрикой 1910 года там сказано, что в Порник Ленин прибыл (или выехал туда из Парижа) 22 - 23 июля, то есть на девять-десять дней раньше*. Куда же делись эти несколько дней? Мне важно было как-то решить этот вопрос для себя, потому что он касался очень существенного момента, - дороги. Если ехать из Парижа прямо в Порник через Анжер и Нант, то поездка, при разветвленной сети железных дорог во Франции еще полвека назад, заняла бы всего несколько часов. А вот если ехать кружным путем, - кружный путь шел в Бретань через Нормандию и был самым обычным, самым естественным для туристов, прошлых и настоящих. Посмотреть только один крохотный Порник, совсем не типичный для Бретани, и не увидеть таких красочных ее мест, как Кемпер, как сказочный остров Киберон, как центр средневекового корсарства город Сен-Мало, а попав в Сен-Мало, не взглянуть на красавицу Нормандию с ее знаменитым на весь мир островком Мон-Сен-Мишель и столицей Руаном казалось просто невозможным. Решив побывать в Порнике и найти там следы Ильича, я страстно хотела ехать туда кружным путем, уверенная, что Ленин потратил лишние дни с 22 июля по 1 августа именно на этот кружный путь. Но данных для такой уверенности у меня не было.
_______________
* Счет там и тут идет в одном и том же календарном стиле.
И тут совсем неожиданно мне пришел на помощь собрат по газете "Известия" В. Полторацкий. Чуть ли не перед самым моим отъездом во Францию он отвел меня в сторонку и как-то таинственно шепнул, чтоб я "непременно, непременно побывала в Мон-Сен-Мишель, отыскала там ресторан "Мать-курочка", а в ресторане спросила альбом посетителей, а в этом альбоме нашла французский автограф Ленина: "Спасибо за вкусную омлетку", вот этот автограф заснять бы или выкупить!"*. Сам Полторацкий не видел его, но он сослался на "достовернейшее свидетельство друга". Ничтожный шанс, но если правда, что Ленин побывал в Мон-Сен-Мишель, значит, он или заехал туда в 1902 году, по дороге из Парижа в Лонгви, где отдыхал в июне - июле с матерью и Анной Ильиничной; или - как мне очень хотелось верить - по дороге в Порник в 1910 году, если ехал туда кружным путем. Я не очень верила в автограф Ленина. Но мне казалось невероятным, чтоб Ильич, вживавшийся в страны и города, где ему приходилось бывать, постоянно искавший близости с простым народом, мог миновать, живя во Франции, такие места, как Вандея, не поглядеть, не прислушаться, не понаблюдать современных вандейцев, какими они стали. И как-то не вязалась с образом Ильича, неутомимого ходока, опытного путешественника, что он так просто сел в поезд и через пять-шесть часов был на берегу Атлантического океана, в то время как имел в запасе свободные дни, а вокруг...
_______________
* Ильич любил яичницу. Надежда Константиновна похвалилась однажды, что умеет готовить десять сортов омлетки.
Я развернула карту. Большой, изрезанный, как кружевная бахрома, полуостров - с частью Нормандии и Северной Бретани, омываемой рукавом Атлантического океана Ла-Маншем (там как раз бухточка Лонгви, где побывал Ильич в 1902 году), и Южной Бретанью, изглоданной самим Атлантическим океаном на юге, - лежит в кольце необыкновенно поэтических побережий. Каких только названий не надавали им: "Изумрудный берег", "Берег розового гранита", "Львиный", "Корнуэлльский", "Дикий" и, наконец, "Берег любви", тот, на котором прикорнул маленький Порник.
Быть может, самое интересное в путешествиях по Франции - это наглядное познавание истории. Когда-то на школьной скамье мы заучивали мертвые строки о переселении народов, о Римской империи, захватившей почти всю Европу и всюду понастроившей свои мосты, дороги, театры, о вторжении варваров в эту империю, о германцах и готах, кельтах и саксах, франках и фризах, о войнах между ними, о размежевании Европы среди них, о формировании стран и народов, которые известны нам сейчас - уже не из учебников - как французы и англичане, голландцы и немцы, итальянцы и швейцарцы. Но в путешествии вы вдруг замечаете, что "история" не проходит, а как бы "переходит" подобно тому, как детство человека переходит в его юность, а юность в зрелость, а зрелость в старость, и ребенок еще сохраняется в старике, как юноша в зрелом человеке. Корнуэлльский берег во Франции! Но ведь Корнуэлл есть и в Англии. Это ее название, ее побережье с "концом страны", Лэндс-Энд... Общность названий, сходство в языке, английские имена в нормандских городах, - а сама Англия в двух шагах, через Ла-Манш - и следы ожесточенной, не утихавшей, вспыхивавшей, как из тлеющих углей, борьбы, растянутой на столетия, между двумя соседями, Англией и Францией, ненависть ко всему английскому в памятниках Сен-Мало, в Руане, где англичане сожгли Жанну д'Арк, - родство в произношении, в отдельных словах, в названиях. Историк может прочесть тут о первичных истоках народов, переплетении их, цементировании смешанных событий в легенды, а легенд в традиции, подобно тому, как геолог в пластах пород и в вулканической магме читает историю Земли.
Клара Цеткин обеспокоена, она волнуется за судьбу Леви. Она знает, что, несмотря на справедливость его критики, он вызвал к себе отрицательное отношение Коминтерна. Осуждают его многие секции, осуждает особенно сильно русская секция. Ему хотят вынести публичное порицание, исключить из партии. Какими горячими словами она защищает его перед Лениным! "Пауль Леви не тщеславный, самодовольный литератор... Он не честолюбивый политический карьерист... Намерения Пауля Леви были самые чистые, самые бескорыстные... сделайте все возможное, чтобы мы не потеряли Леви!"* Словно предчувствуя, в чем будут заключаться обвинения, она их сразу же, еще до их предъявления, отрицает. Но Ленин совсем не поднимает э т о й "перчатки", не подхватывает тех легких обвинений, которые она перед ним отрицает. Он говорит о Леви (в протокольном рассказе Цеткин) так, как если бы думал вслух, - очень серьезно и с очень большим желанием понять и проанализировать то, что произошло, до конца и во всем объеме, не столько о самом Леви, сколько о партийной психологии в целом:
"Пауль Леви, к сожалению, стал особым вопросом... Я считал, что он тесно связан с пролетариатом, хотя и улавливал в его отношениях к рабочим некоторую с д е р ж а н н о с т ь, нечто вроде желания "д е р ж а т ь с я н а р а с с т о я н и и". Со времени появления его брошюры, у меня возникли с о м н е н и я н а е г о с ч е т. Я опасаюсь, что в нем живет большая склонность к самокопанию, самолюбованию, что в нем - что-то от литературного тщеславия. Критика "мартовского выступления" была необходима. Что же дал Пауль Леви? Он жестоко и с к р о м с а л п а р т и ю. О н н е т о л ь к о д а е т о ч е н ь о д н о с т о р о н н ю ю к р и т и к у, п р е у в е л и ч е н н у ю, д а ж е з л о б н у ю, - о н н и ч е г о н е д а е т, ч т о п о з в о л и л о б ы п а р т и и о р и е н т и р о в а т ь с я. О н д а е т о с н о в а н и я з а п о д о з р и т ь в н е м о т с у т с т в и е ч у в с т в а с о л и д а р н о с т и с п а р т и е й (курсив мой. - М. Ш.). И вот это обстоятельство было причиной возмущения многих рядовых товарищей. Это сделало их слепыми и глухими ко многому верному, заключающемуся в критике Леви. Таким образом, создалось настроение - оно передалось также товарищам и из других секций, - при котором спор о брошюре, вернее, о личности Пауля Леви, сделался исключительным предметом дебатов - вместо вопроса о ложной теории и плохой практике "теоретиков наступления" и "левых"*.
_______________
* Ленин и международное рабочее движение, с. 74 - 75; Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 2, с. 467 - 468.
* Т а м ж е, с. 73; там же, с. 466 - 467.
Как надо быть благодарными Кларе Цеткин за то, что она подробно записала эти слова Ильича! И как хочется думать и думать над ними, над тем, что такое партийная политика, что такое человек в партии... Необдуманное и скороспелое выступление немецких рабочих обошлось дорого и всей немецкой компартии, и всему революционному движению на Западе. Оно дало легкую победу буржуазии. Поэтому нужно было ("необходимо" - по Ильичу) осудить тактику левых, сделать ее поучительным уроком. А тут примешался Пауль Леви с его брошюрой и п о м е ш а л работе Коминтерна. Вместо общей проблемы изволь возиться с "проблемой Пауля Леви". Но уж, если на то пошло, в его как будто правильной позиции, в его как будто верных замечаниях есть как раз то самое "личностное", "субъективное", что сделало эту позицию и эти замечания неверными. Ильич говорит о критике односторонней, преувеличенной, почти злобной, не дающей никаких ориентиров на будущее, как о чем-то не только н е п р а в и л ь н о м с а м о м п о с е б е, но и заставляющем заподозрить в Пауле Леви "о т с у т с т в и е ч у в с т в а с о л и д а р н о с т и с п а р т и е й". Отрыв его от рабочей массы ("желание держаться на расстоянии") приводит к отрыву от партии. Так личностное, примешиваясь к политике, делает порочной самое политику.
Приговор над Леви еще не произнесен Коминтерном, Леви еще не осужден, но в этом осторожном раздумье Ильича перед нами во весь рост встает сам Леви, как человек, обрекающий себя на исключение из партии, потому что он сам оторвался от солидарности с нею.
В словах Ильича есть и нечто большее, чем только относящееся к самому Леви. Есть скрытая внутренняя теплота к рабочим, восставшим с оружием против хозяев: неудачное, недисциплинированное, принесшее ущерб общему делу, а все же это в о с с т а н и е, исторический момент борьбы; пролилась кровь тех, кто эту ошибку сделал, и как раз им-то, ошибившимся, нет и не должно быть осуждения в большом плане революции: ведь без таких ошибок не могло бы быть и восстания победоносного. Этого не понял Леви, но это поняли "рядовые товарищи", не "держащиеся на расстоянии" от рабочей массы, и отсюда их возмущение против Леви.
Дальнейшая судьба Леви показала, с какой изумительной портретной точностью дан был этот человек в скупых фразах Ленина. Откуда же это безошибочное знание людей, давшее ему преимущество в оценке Леви перед старой, опытной немецкой коммунисткой? Казалось бы, она должна насквозь знать свои кадры, а Ленин, почти не встречавшийся с ними, - далеко уступать ей в этом знании. Между тем, вероятно бессознательно, Клара Цеткин, описав историю с Леви, обнаружила свою наивность и неопытность в оценке близкого ей человека, в то время как Ленин, мало знавший этого человека, безошибочно воссоздал его характер и судьбу. Чтоб выработать такой взгляд и оценку, надо пройти жизненную практическую школу Ильича его постоянное общение с рабочим классом, привычку в первую очередь думать о простом труженике, о его психологии, его отношении к людям, о его нуждах - и для выработки собственного суждения становиться н а п о з и ц и ю "р я д о в ы х т о в а р и щ е й". До последних дней жизни сохранил Ильич эту способность никогда не "держаться на расстоянии" от народа, всегда чувствовать себя среди него, становиться на позицию рядового товарища.
В самом конце маленькой книжки, которую я брала с собой в бомбоубежище, есть рассказ...
В конце октября 1923 года Ленин, казалось, уже начал оправляться от удара. Он мог ходить, двигать левой рукой и произносить, хотя с большим трудом и неясно, отдельные слова. Но жить ему оставалось уже недолго меньше чем три месяца... Единственное слово, которым он владел твердо, было "вот-вот". И этим словом, внося в него различные интонации, он делал свои замечания по ходу бесед с ним. Когда в воскресный день конца месяца к нему приехали И. И. Скворцов-Степанов и О. А. Пятницкий, он вышел им навстречу, опираясь левой рукой на палку. А дальше пусть продолжает О. А. Пятницкий:
"Тов. Скворцов стал рассказывать Ильичу о ходе выборов в Московский Совет. Владимир Ильич невнимательно слушал. Во время рассказа т. Скворцова он одним глазом смотрел на рассказчика, а другим просматривал заглавия книг, лежавших на столе, вокруг которого мы сидели. Но когда т. Скворцов с т а л п е р е ч и с л я т ь т е п о п р а в к и к н а к а з у М К, к о т о р ы е в н о с и л и с ь р а б о ч и м и ф а б р и к и з а в о д о в, - о б о с в е щ е н и и с л о б о д о к, г д е ж и в у т р а б о ч и е и г о р о д с к а я б е д н о т а, о п р о д л е н и и т р а м в а й н ы х л и н и й к п р е д м е с т ь я м, г д е ж и в у т р а б о ч и е и к р е с т ь я н е, о з а к р ы т и и п и в н ы х и п р., И л ь и ч с т а л с л у ш а т ь в н и м а т е л ь н о и с в о и м е д и н с т в е н н ы м с л о в о м, к о т о р ы м о н х о р о ш о в л а д е л: "в о т-в о т", стал делать замечания во время рассказа с такими интонациями, что нам вполне стало ясно и понятно, так же как это бывало раньше, до болезни Ильича, что п о п р а в к и к н а к а з у д е л о в ы е, п р а в и л ь н ы е и ч т о н у ж н о п р и н я т ь в с е м е р ы, ч т о б ы и х о с у щ е с т в и т ь" (курсив мой. М. Ш.)*.
_______________
* Ленин и международное рабочее движение, с. 156; Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, т. 2, с. 677.
Рассказ о выборах, как о чем-то уже предрешенном, Ильич слушает невнимательно и даже взглядом, обращенным к книгам на столе, показывает свое невнимание. Но когда речь зашла о голосе рабочих масс, об их нуждах, - все в Ленине встрепенулось.
Таков предсмертный урок Ленина, данный им каждому коммунисту. И пусть слышится нам его "вот-вот" всякий раз, когда совесть наша подсказывает нам главное, что надо сделать коммунисту, на что обратить внимание в работе с людьми.
Педагогика - это наука о росте человека, она обращена к становящемуся, развивающемуся, совершенствующемуся в человеке. Никакие старые понятия о доброте, о сердечности не покрывают и не составляют всей полноты того нового, с чем Ильич подходил к людям и что заставляло людей обращаться к нему лучшими своими сторонами, делаться с ним лучше. Этика Ленина всеми корнями своими уходит в глубину диалектико-материалистического сознания и ощущения мира, это новая этика материалиста, для которого бытие всех других людей существует так же реально, как и его собственное, и он верит в это чужое бытие, в его рост, в его живые, жизнеспособные стороны. Тут больше, чем обыкновенная старая доброта. И ответная любовь людей к Ленину неизмеримо больше простой ответной любви за простую, обыкновенную доброту.
1963 - 1964
Урок второй
ПО СЛЕДАМ ИЛЬИЧА
(ПОЕЗДКА В НОРМАНДИЮ И БРЕТАНЬ)
1
Передо мной была увлекательнейшая задача. Все дома в городах Европы, где Ленин подолгу жил; библиотеки, даже столы, за которыми он занимался; помещения, где происходили партийные съезды и конференции; кофейни и столовые, известные по деловым встречам большевиков, - все это изучено и отмечено, хранит о себе какой-нибудь материальный след - доску с надписью, фотографию. А вот места отдыха, куда Владимир Ильич в редких случаях чтоб побыть или побродить с Надеждой Константиновной на природе - спасался от нервного городского напряжения, эти места, за исключением, может быть, Швейцарии, изучены гораздо меньше. Среди них есть одно во Франции, где как будто не побывала нога советского очеркиста. И это местечко мне предстояло "открыть" для читателя... О нем, сколько знаю, имелась только страница в воспоминаниях Надежды Константиновны - и ничего больше.
Был 1910-й, очень тяжелый для Ленина год. Партию расшатывали внутренние разногласия, "борьба разных "уделов" внутри партии", по выражению Ильича*. Ему приходилось, живя в Париже, вести острую борьбу против меньшевиков - "ликвидаторов" и "отзовистов", печатавшихся в органе меньшевиков "Голос социал-демократа", и группы Богданова - Луначарского, издавших свой фракционный сборник "Вперед"*. Те и другие яростно нападали на большевистский центр, а Ленин, громя их, пытался в то же время наладить связь с Плехановым и плехановцами и объединить партию с наиболее здоровой частью меньшевиков, хорошо подкованных марксистски. Вот эта борьба за очистку и объединение брала у Ленина много нервной энергии, потому что к ее серьезной идейной стороне примешивалось много мелкого и мелочного, названного Лениным "склокой". В письме из Парижа Горькому на Капри еще 11 апреля он гневно жаловался, что к "серьезным и глубоким факторам" идейной борьбы примешивается нечто "анекдотическое":
_______________
* Письмо В. И. Ленина к А. М. Горькому от 14 ноября 1910 года. Полн. собр. соч., т. 48, с. 1.
* Напомним читателю, чем были в то время так называемые "отзовисты" и "впередовцы". В своей статье о "впередовцах" и о группе "Вперед", написанной в 1914 году, Ленин так определяет оба эти течения: "...впередовцы... были склеены из разнородных антимарксистских элементов. Этих элементов, в смысле идейных течений, было два: махизм и отзовизм"...
"Махизм" есть та философия Маха и Авенариуса, с исправлениями Богданова, которую защищали этот последний, Луначарский, Вольский и которая п р я ч е т с я в платформе "Вперед" под псевдонимом "пролетарской философии"...
Отзовисты были против участия в III Думе, и события показали ясно, что... н а д е л е их точка зрения приводила к анархизму". - Полн. собр. соч., т. 25, с. 355 - 356.
"Вот и выходит так, что "анекдотическое" в объединении сейчас преобладает, выдвигается на первый план, подает повод к хихиканью, смешкам и пр. Говорят, что с.-р. Чернов написал даже водевиль по поводу объединения у с.-д. под названием "Буря в стакане воды" и что сей водевиль дают здесь на днях в одной из (падких на сенсацию) групп эмигрантской колонии.
Сидеть в гуще этого "анекдотического", этой склоки и скандала, маеты и "накипи" тошно; наблюдать все это - тоже тошно. Но непозволительно давать себя во власть настроению. Эмигрантщина теперь в 100 раз тяжелее, чем было до революции*. Эмигрантщина и склока неразрывны"*.
_______________
* Имеется в виду революция 1905 года. - М. Ш.
* Письмо В. И. Ленина к А. М. Горькому от 11 апреля 1910 года. Полн. собр. соч., т. 47, с. 250 - 251.
Если так обстояло в апреле, в весеннем Париже, когда зацветают каштаны и дышать становится легко, то уже в июле, в парижской невыносимой духоте и сухости, склока становилась и вовсе непереносной. Надежда Константиновна пишет в своих воспоминаниях:
"Склока вызывала стремление отойти от нее. Лозовский, например, целиком ушел во французское профессиональное движение. Тянуло и нас поближе стать к французскому движению. Думалось, что этому поможет, если пожить во французской партийной колонии". Замечательны эти простые строки: не куда-нибудь в глушь, в природу, в одиночество, а поближе к другим собратьям-партийцам, французам, чтоб присмотреться, как там у них, вне собственной мелочной "склоки". Но если у себя заедала вот эта "куча мелких делишек и всяческих неприятностей"*, то у французов оказалось не лучше: "Сначала поехала туда я с матерью, - продолжает рассказывать Крупская. Но в колонии у нас житье не вышло. Французы жили очень замкнуто, каждая семья держалась обособленно, к русским относились недружелюбно как-то, особенно заведующая колонией... Рабочих там почти не было. Вскоре приехали туда Костицыны и Саввушка - впередовцы - и сразу вышел у них скандал с заведующей". Колония находилась неподалеку от дешевого курортного местечка Порник. И тогда Надежда Константиновна, спасаясь уже от чужой "склоки", перебралась в этот маленький приморский курорт.
_______________
* Письмо В. И. Ленина к А. М. Горькому от 14 ноября 1910 г. - Полн. собр. соч., т. 48, с. 1.
"Наняли мы с матерью две комнатушки у таможенного сторожа. Вскоре приехал Ильич. Много купался в море, много гонял на велосипеде, - море и морской ветер он очень любил, - весело болтал о всякой всячине с Костицыными, с увлечением ел крабов, которых ловил для нас хозяин. Вообще к хозяевам он воспылал большой симпатией. Толстая, громкоголосая хозяйка-прачка рассказывала о своей войне с ксендзами. У хозяев был сынишка, ходил он в светскую школу, но так как мальчонка прекрасно учился, был бойким, талантливым парнишкой, то ксендзы всячески старались убедить мать отдать его учиться к ним в монастырь. Обещали стипендию. И возмущенная прачка рассказывала, как она выгнала вон приходившего ксендза: не для того она сына рожала, чтоб подлого иезуита из него сделать. Оттого так и подхваливал крабов Ильич. В Порник Ильич приехал 1 августа, а 26-го уже был в Копенгагене, куда он поехал на заседание Международного социалистического бюро и на Международный конгресс"*.
_______________
* Воспоминания о Ленине, с. 162 - 163.
Чем-то удивительно непосредственным веет от этого рассказа, где Надежда Константиновна именует по привычке французских "патеров" польскими "ксендзами". Так ярко и весело образ Ильича не вставал перед нами ни в каком другом описании его летнего отдыха. "Гонял на велосипеде", "воспылал большой симпатией", "с увлечением ел крабов", "много купался", "весело болтал о всякой всячине" с теми "впередовцами", с которыми совсем недавно в Париже яростно воевал, и ко всему этому "море и морской ветер", которые, оказывается, Ильич очень любил... Видно, и впрямь Порник хорошо запомнился Надежде Константиновне! Но где этот Порник? Жив ли хотя бы парнишка, сын "громкоголосой прачки"? Сохранился ли домик "таможенного сторожа"? По словам Надежды Константиновны, Ленин провел в этом местечке полных двадцать шесть дней - срок нынешней санаторной путевки (от 1 до 26 августа). И тут начинается неувязка.
"В Порник Ильич приехал 1 августа", - сказано в "Воспоминаниях". Но "летопись", прилагаемая к каждому тому собраний Ильича, говорит другое. Под рубрикой 1910 года там сказано, что в Порник Ленин прибыл (или выехал туда из Парижа) 22 - 23 июля, то есть на девять-десять дней раньше*. Куда же делись эти несколько дней? Мне важно было как-то решить этот вопрос для себя, потому что он касался очень существенного момента, - дороги. Если ехать из Парижа прямо в Порник через Анжер и Нант, то поездка, при разветвленной сети железных дорог во Франции еще полвека назад, заняла бы всего несколько часов. А вот если ехать кружным путем, - кружный путь шел в Бретань через Нормандию и был самым обычным, самым естественным для туристов, прошлых и настоящих. Посмотреть только один крохотный Порник, совсем не типичный для Бретани, и не увидеть таких красочных ее мест, как Кемпер, как сказочный остров Киберон, как центр средневекового корсарства город Сен-Мало, а попав в Сен-Мало, не взглянуть на красавицу Нормандию с ее знаменитым на весь мир островком Мон-Сен-Мишель и столицей Руаном казалось просто невозможным. Решив побывать в Порнике и найти там следы Ильича, я страстно хотела ехать туда кружным путем, уверенная, что Ленин потратил лишние дни с 22 июля по 1 августа именно на этот кружный путь. Но данных для такой уверенности у меня не было.
_______________
* Счет там и тут идет в одном и том же календарном стиле.
И тут совсем неожиданно мне пришел на помощь собрат по газете "Известия" В. Полторацкий. Чуть ли не перед самым моим отъездом во Францию он отвел меня в сторонку и как-то таинственно шепнул, чтоб я "непременно, непременно побывала в Мон-Сен-Мишель, отыскала там ресторан "Мать-курочка", а в ресторане спросила альбом посетителей, а в этом альбоме нашла французский автограф Ленина: "Спасибо за вкусную омлетку", вот этот автограф заснять бы или выкупить!"*. Сам Полторацкий не видел его, но он сослался на "достовернейшее свидетельство друга". Ничтожный шанс, но если правда, что Ленин побывал в Мон-Сен-Мишель, значит, он или заехал туда в 1902 году, по дороге из Парижа в Лонгви, где отдыхал в июне - июле с матерью и Анной Ильиничной; или - как мне очень хотелось верить - по дороге в Порник в 1910 году, если ехал туда кружным путем. Я не очень верила в автограф Ленина. Но мне казалось невероятным, чтоб Ильич, вживавшийся в страны и города, где ему приходилось бывать, постоянно искавший близости с простым народом, мог миновать, живя во Франции, такие места, как Вандея, не поглядеть, не прислушаться, не понаблюдать современных вандейцев, какими они стали. И как-то не вязалась с образом Ильича, неутомимого ходока, опытного путешественника, что он так просто сел в поезд и через пять-шесть часов был на берегу Атлантического океана, в то время как имел в запасе свободные дни, а вокруг...
_______________
* Ильич любил яичницу. Надежда Константиновна похвалилась однажды, что умеет готовить десять сортов омлетки.
Я развернула карту. Большой, изрезанный, как кружевная бахрома, полуостров - с частью Нормандии и Северной Бретани, омываемой рукавом Атлантического океана Ла-Маншем (там как раз бухточка Лонгви, где побывал Ильич в 1902 году), и Южной Бретанью, изглоданной самим Атлантическим океаном на юге, - лежит в кольце необыкновенно поэтических побережий. Каких только названий не надавали им: "Изумрудный берег", "Берег розового гранита", "Львиный", "Корнуэлльский", "Дикий" и, наконец, "Берег любви", тот, на котором прикорнул маленький Порник.
Быть может, самое интересное в путешествиях по Франции - это наглядное познавание истории. Когда-то на школьной скамье мы заучивали мертвые строки о переселении народов, о Римской империи, захватившей почти всю Европу и всюду понастроившей свои мосты, дороги, театры, о вторжении варваров в эту империю, о германцах и готах, кельтах и саксах, франках и фризах, о войнах между ними, о размежевании Европы среди них, о формировании стран и народов, которые известны нам сейчас - уже не из учебников - как французы и англичане, голландцы и немцы, итальянцы и швейцарцы. Но в путешествии вы вдруг замечаете, что "история" не проходит, а как бы "переходит" подобно тому, как детство человека переходит в его юность, а юность в зрелость, а зрелость в старость, и ребенок еще сохраняется в старике, как юноша в зрелом человеке. Корнуэлльский берег во Франции! Но ведь Корнуэлл есть и в Англии. Это ее название, ее побережье с "концом страны", Лэндс-Энд... Общность названий, сходство в языке, английские имена в нормандских городах, - а сама Англия в двух шагах, через Ла-Манш - и следы ожесточенной, не утихавшей, вспыхивавшей, как из тлеющих углей, борьбы, растянутой на столетия, между двумя соседями, Англией и Францией, ненависть ко всему английскому в памятниках Сен-Мало, в Руане, где англичане сожгли Жанну д'Арк, - родство в произношении, в отдельных словах, в названиях. Историк может прочесть тут о первичных истоках народов, переплетении их, цементировании смешанных событий в легенды, а легенд в традиции, подобно тому, как геолог в пластах пород и в вулканической магме читает историю Земли.