- Ну конечно... Как я запамятовал! В общем, начал он ей хамить. Она растерялась и в плач. Пришлось вмешаться. Думал его утихомирить. Куда там! Он и на меня: что нечего его учить, что он знает, как с лаборантками разговаривать. Лаборантка должна знать свое место; она обязана и пол мыть, если велят, и вообще лаборанткам, да еще в таком возрасте, нечего рот разевать. И мне, между прочим, о пенсии надо думать. И, если я воображаю, что после пенсии хоть один день тут продержусь, то я глубоко заблуждаюсь. Все в таком роде... Хотел я соответственно ответить, но, чувствую, сердце сжало, дышать нечем. Плюнул, хлопнул дверью и сюда пришел...
- Вот и опять отступили!
- Перед превосходящими силами убежденного хамства, молодой человек. Вы разве не отступали?
- По-разному случалось. - Тимофей вспомнил Жору и задумался.
- Ну что примолкли? У меня тоже по-разному. И у каждого так. Лбом стенку не прошибешь. Хамство и убежденность в собственной вседозволенности - всегда бок о бок идут.
- Ваш и. о. не последняя инстанция. Ректор есть, партком, - Тимофей хотел добавить "местком", но удержался.
- Так-то оно так. А с другой стороны, уж если кто вырвался на финишную прямую, к захвату кафедры, его голыми руками не остановишь.
- А как можно?
- Не для моей головы задача, - усмехнулся Лаврентий Иннокентьевич, вставая. - Пойду все-таки послушаю. Мудрые слова иногда полезно слушать, - пояснил он, протягивая Тимофею руку. - Ну, до свидания, будущий лаборант кафедры.
- Прощайте, Лаврентий Иннокентьевич, - сказал Тимофей.
- А чего это вы прощаетесь? - спросил он и снова остановился. - Вечером увидимся... И, между прочим, молодой человек, запомните: Иннокентий Лаврентьевич. Ну, если так трудно, запомните иначе: в молодости меня Кешей звали. Иннокентий - Кеша. Был у вас какой-нибудь приятель в школе - Кеша?
- Не было, - покачал головой Тимофей. - Извините, Иннокентий Лаврентьевич. А "прощайте" я сказал потому, что ухожу от вас. Совсем.
- Как уходите? Куда?
- Совсем ухожу.
- А почему, разрешите узнать?
- Не нравится мне здесь.
- Ах вот что... Так-так... Тогда понятно... - Он помолчал, глядя в пол, потом поднял глаза на Тимофея, еще раз протянул ему руку и сказал очень серьезно: - Ну, всего вам лучшего, Тимофей... Как вас по батюшке?
- Просто Тимофей.
- Тимофей так Тимофей... Знаете, а так вы мне даже больше нравитесь. Наверно, правильно поступаете. Пусть вам удастся все задуманное...
- Спасибо, - сказал Тимофей. - А вы, Иннокентий Лаврентьевич, как войдете в зал, дверь плотно не закрывайте. Я отсюда послушаю.
- Будет сделано, - улыбнулся Иннокентий Лаврентьевич и исчез в зале, оставив дверь полуоткрытой.
Тимофей ждал долго. Он даже начал дремать на своем подоконнике и испуганно встрепенулся, когда из актового зала донесся какой-то шум. Оказалось, что оступился Петр Степанович, поднимаясь по ступенькам кафедры. При этом он рассыпал листки доклада, долго собирал и укладывал их по порядку, покусывая губы, смущенный и покрасневший. А члены совета пробудились, начали переговариваться, потревоженные неожиданной интермедией.
Наконец Петр Степанович справился с текстом, откашлялся, оглядел зал с высоты кафедры и начал читать доклад. Настроение его явно испортилось, он запинался, голос звучал глухо, хрипловато. Зал шумел. Слушали плохо, и ректору пришлось несколько раз постучать концом указки по столу, призывая к тишине. Подождав несколько минут, Тимофей скомандовал: "Время, остановись!" - и проскользнул в замерший зал.
На кафедре с раскрытым ртом и глазами, опущенными к тексту, застыл докладчик. Члены совета замерли в самых удивительных позах: у одних на лицах застыли ухмылки, у других пренебрежительные гримасы, ктото оцепенел, запустив в рот вместо зубочистки указательный палец, а один - даже в момент зевка; его лицо было неестественно вытянуто, глаза зажмурены, а рот разинут так широко, словно он собирался проглотить докладчика, а заодно и большую часть ученого совета.
Тимофей быстро подошел к кафедре. Рядом на больших деревянных стояках висели таблицы и графики, служившие иллюстрациями к докладу. Некоторые были вычерчены Тимофеем; например, центральный, где изображался рост научных публикаций сотрудников кафедры по годам. Этот график пестрел полутора десятками разноцветных ломаных линий, которые многократно пересекались; высоко над ними парила ярко-красная линия, устремленная вверх - символ научной продукции самого докладчика. Тимофей быстренько снял все таблицы и на их место прикнопил другие, нарисованные в виде увеличенных телеграфных бланков. "Телеграммы" были адресованы ректору и ученому совету и подписаны "И. о. заведующего КОТФ доктор физико-математических наук профессор П. С. Овратов". В первой телеграмме говорилось: "Меня интересует не наука, а карьера в науке тчк Цель оправдывает средства тчк". Во второй: "Труды и идеи моего бывшего учителя профессора Воротыло устарели тчк. Он получил инфаркт и умер своевременно тчк Кафедрой он руководил плохо тчк". На третьей. "Я не потерплю на кафедре конкурентов тчк за полгода я оздоровил кафедру зпт трое ушли по собственному желанию зпт одна с инфарктом в больнице тчк". И так далее на десяти листах. В центре Тимофей поместил большой лист двойного формата в траурной обводке. На нем было крупно выведено: "Я карьерист, болтун, интриган, верхогляд, импотент в науке, как ученый я мертвец, но попробуйте меня тронуть - у меня есть знакомые в министерстве. Предлагаю всем членам ученого совета проголосовать за меня".
Тимофей окинул взглядом свои таблицы, поправил одну, отыскал глазами телевизионщиков. Объектив камеры был нацелен на докладчика и стояки с таблицами. Позади телевизионщиков стояли ряды стульев, на которых сидело довольно много преподавателей, пришедших послушать заседание совета. Среди них где-то находился и Иннокентий Лаврентьевич. Значит, были и зрители... Это вполне устраивало Тимофея. Очень довольный, он еще раз оглядел актовый зал и дело своих рук.
"Ну, кажется, все, - мысленно сказал он себе. - "А теперь вперед смелей, да, теперь вперед смелей!.. припомнилась вдруг музыкальная фраза из "Севильского цирюльника" Россини.
Напевая ее, Тимофей схватил рулон снятых таблиц и выбежал в коридор. Он спустился на первый этаж, заглянул в туалет, забросил там рулон на старинную кафельную печь, которая доходила почти до потолка, вернулся на лестницу и только тогда прошептал: "Ну, время, иди нормально". По лестнице спускалась сверху большая группа студентов. Они остановились, потому что в актовом зале послышался какой-то странный гул, который все нарастал и нарастал, подобно приближающемуся землетрясению. Двери актового зала вдруг распахнулись, и оттуда в коридор и на лестницу посыпались члены ученого совета и зрители.
Они едва держались на ногах, корчась от приступов неудержимого хохота. Побагровевшие, тяжело дыша, они вытирали слезящиеся глаза, трясли головами и никак не могли успокоиться. А в проеме распахнутых настежь дверей был виден ректор, который бегал вдоль стола президиума, махал руками и что-то кричал, видимо требуя, чтобы телевизионщики прекратили съемку.
"Вот и все", - сказал себе Тимофей. Он спустился в гардероб, оделся, вышел на улицу и возвратился в музей. Перед самым концом рабочего дня Тимофей закрыл зал, сдал ключи, расписался в книге об уходе с работы, затем остановил время и вернулся наверх. Давно подобранным ключом открыл дверь запасника, пробрался в дальний конец за баррикаду из ящиков и могильных плит. Тут он вернул времени нормальный ход, извлек из кармана два бутерброда с копченой колбасой. Не торопясь съел, запивая горячим кофе из термоса. Затем отодвинул тяжелую крышку саркофага, забрался внутрь, глянул на электронные часы. Было восемнадцать часов десять минут 27 февраля 1977 года. "Хватило бы элементов", - мелькнула мысль. Он задвинул изнутри тяжелую деревянную крышку и сказал:
- Ну, время, давай иди быстрей! Как можно быстрей!
И начал считать. Когда досчитал до пятидесяти, он заметил, что сквозь одну из щелей снаружи проникают слабые проблески света, быстро сменяющиеся темнотой. Свет мерцал значительно быстрее, чем он считал. Тимофей ускорил счет, стараясь поспевать за вспышками света. Досчитав до трехсот, он устал и решил передохнуть, а заодно проверить, что получилось. Он скомандовал: "Время, иди нормально!" - и прислушался. Снаружи было тихо, и свет в щель не проникал. Тимофей приподнял крышку и выбрался из саркофага. Освещение в запаснике было выключено, хотя он оставил его включенным. Сквозь запыленное окно снаружи проникал тусклый свет фонаря. Воздух в запаснике показался более затхлым, чем тогда, когда он пришел сюда. Тимофей глянул в окно. Оно выходило на музейный двор. слабо освещенный единственным электрическим фонарем. На дворе лежал снег.
"Получилось или не получилось?" - недоумевал Тимофей и тут вспомнил о часах. Он поднял руку и начал приглядываться. На табло часов ничего не было видно. Энергия микроэлементов исчерпалась, и это могло означать лишь одно - Тимофей переместился во времени не меньше, чем на год. Надо было уточнить, куда он попал. Он начал пробираться к выходу. Ему опять показалось, что в запаснике ничего не изменилось: баррикада из надгробных плит и ящиков была на месте и тот же узкий проход между статуями и прислоненными к стенам картинами вел к двери. Дверь удалось без труда открыть изнутри его ключом. Оказалось, что в залах музея ремонт. Витрины и статуи сдвинуты, накрыты чехлами и пластикатом, а паркет устлан газетами. Тимофей походил по залам и ничего не выяснил. Тогда он решил посмотреть газеты, лежавшие на полу. Даты и сами газеты были разные. Некоторые очень старые. Потом он нашел газету от июня 1977 года. Это было уже кое-что... Он принес газету к окну, забрызганному мелом, и при свете, проникавшем с улицы, просмотрел ее. Ничто не привлекло его внимания, кроме самой даты. Мир и страна жили теми же делами и интересами, что и полгода назад.
Тимофей продолжил поиски. Наконец ему попался обрывок газеты от ноября 1979 года. Это было уже лучше. Он снова вернулся к окну и принялся читать. И опять ничего интересного не обнаружил. Рекламы цветных телевизоров новых марок, новые фильмы в кино... Заметка о воспитательной работе в университете, но конец был оборван. Знакомых имен и фамилий не попалось. Тимофей почувствовал голод. Он запустил руку в карман, куда положил жестяную коробочку с таблетками витамина С. Коробка оказалась на месте, но в кармане были дыры. Тимофей ощупал пиджак и обнаружил, что и пиджак в дырах и буквально расползается под его пальцами. Едва ли это мог быть 1979 год... Тимофей вздохнул, открыл жестяную коробочку и сунул одну таблетку в рот. Она была как камень; только спустя некоторое время во рту ощутился слабый кисло-сладкий вкус. Побродив по залам, Тимофей осторожно выглянул на главную лестницу. Внизу у барьера дремал за столом вахтер. Возле него лежала газета, а на газете - два больших бутерброда с ветчиной, половинка огурца и термос. Тимофей почувствовал страшный голод и решился. Он остановил время, спустился вниз по лестнице, забрал со стола один бутерброд, разломил половинку огурца на две части, одну тут же съел, закусывая бутербродом, выпил половину кофе и глянул на газету. Она показалась ему совсем свежей, дата была 12 декабря 1979 года. Тимофей закрыл поплотнее термос с остатками кофе, снял муху со второго бутерброда, поднялся по лестнице и только тогда переключил время на нормальный ход. Затем он вернулся в запасник, не забыв запереть за собой дверь.
Итак, расчет был простой. Если считать до трехсот, получается три года. Значит, досчитав до трех тысяч, он очутится в начале XXI века. Тимофей решил сделать следующую остановку именно там. Он опять полез в свой саркофаг. Навстречу вылетела целая стайка серебристых молей. Тимофей принялся махать руками, чтобы изгнать из саркофага всю моль, сожравшую его пиджак. Иначе ему грозило очутиться в XXI веке совсем голым. Когда моли не стало видно, он задвинул крышку, ускорил время и принялся считать. А когда досчитал до тысячи, он незаметно для себя уснул...
Спал он долго, ему снились странные цветные сны. Когда он проснулся и сообразил, что спал, ужас охватил его. Он боялся подать времени команду, совершенно не представляя, что может ожидать его... Приоткрыв чуть-чуть глаза, он различил только свет, ярчайший свет, который уже не мигал, а горел светло и ровно. "Может, это пожар и я горю", - мелькнула страшная мысль. Но пожар не мог продолжаться долго, а тело его чувствовало только приятное тепло. И тогда он решился... Однако, подав времени команду идти нормально, он еще боялся пошевелиться и открыть глаза. Первое, что он почувствовал, был воздух, необыкновенно чистый и бодрящий. Он глубоко вздохнул, и воздух, словно проникнув мгновенно во все клетки тела, оживил его и наполнил небывалой радостью.
"Я живу", - подумал он, усмехнулся и открыл глаза. Сказочный мир восстал перед ним. Бесконечная анфилада огромных светлых залов тянулась в обе стороны от того места, где он находился. Стены и потолок залов были прозрачные, за ними простирались зеленые волны холмистых равнин, пересеченные сетью разноцветных прямых линий, вдали сверкали стеклом и металлом удивительные и прекрасные сооружения, не похожие ни на что, виденное им раньше. И над этим миром покоя, гармонии и красоты светило в голубом небе солнце и медленно плыли белые чистые облака.
Он взглянул на себя. Совершенно обнаженный, он полулежал на наклонном прозрачном ложе. Осторожно коснувшись ложа ладонью, он ощутил его удивительную эластичность и исходящее от него тепло. Тогда он приподнял голову и оглядел свое тело. Нагота почему-то не смущала его, обеспокоили только странные рубцы на животе. Раньше их не было. Видимо, ему сделана какая-то операция?.. Ложе, на котором он полулежал, было прикрыто прозрачным колпаком без отверстий. Он ощутил его упругую гибкость, когда поднялся и встал на ноги. Ноги вначале чуть дрожали, но живительный воздух с каждым вдохом возвращал силы. Странно только, что он совсем не испытывал голода... За прозрачным колпаком, замкнувшим его, как кокон, виднелись ряды других колпаков разных размеров и форм, а под ними покоились, а может быть, спали, подобно ему, удивительные существа, не то растения, не то животные. Знакомых форм он не видел. Вот только, может быть, одна подальше. Она напоминала египетскую мумию в пеленах. И тут он сообразил: это музей, музей будущего, одним из экспонатов которого он почему-то оказался. Но даже это открытие его не испугало. Наверно, так и должно было случиться... Ведь он заснул в старом египетском саркофаге музейного запасника...
Сколько же времени протекло с тех пор? Чтобы узнать это, надо выбраться из прозрачного кокона. Он огляделся и слегка коснулся эластичной поверхности кокона ладонью, пробуя, нельзя ли приподнять его. Прозрачный материал немного уступил нажиму руки, но больше ничего не изменилось.
"Как же приподнять его? - мелькнула мысль. - Мне надо выйти наружу".
И, словно повинуясь его желанию, прозрачный колпак легко поднялся вверх. Теперь он был свободен.
Но едва он успел сделать первые несколько шагов в этом прекрасном саду-музее, как он услышал чей-то голос. Нет, даже не услышал. Голос звучал где-то внутри него, был чист, нежен и звонок, как маленький колокольчик.
- Ты восстал ото сна, Тим. Приветствуем тебя! Мы знали, что рано или поздно это должно случиться.
- Кто вы, почему я вас не вижу? - он не успел это сказать, только подумал и тотчас услышал ответ:
- Мы люди. Сейчас ты увидишь нас.
И действительно, они тотчас появились вокруг, словно возникли из окружающего воздуха. Их было четверо в легких развевающихся одеждах, которые в ярком свете дня переливались всеми цветами радуги. Их прекрасные лица, обнаженные плечи и руки казались смуглыми, но он сразу понял, что это загар, подаренный солнцем. И еще он понял, что двое из них женщины, а двое мужчины. У женщин волосы были чуть длиннее, губы ярче, а глаза блестели сильнее. Все они смотрели на него спокойно, дружески и улыбались. А он стоял перед ними, совершенно обнаженный, и это его нисколько не смущало.
- Пойдем, - сказала одна из женщин, глядя на него с ласковой улыбкой. То есть он понял, что она это сказала, хотя губы ее не дрогнули.
- Куда?
- В наш мир. Теперь ты человек нашего мира, хотя и родился много тысячелетий назад.
- Тысячелетий? - он удивился, но не очень сильно.
- Конечно. Сейчас три тысячи восемьсот шестьдесят шестой год коммунистической эры Земли, а тебя усыпили в эпоху среднего царства в Египте.
Он хотел возразить, но решил, что сейчас это не самое главное.
- А что здесь? - спросил он, сделав широкий жест рукой.
- Это Паноптикум Вселенной, - сказал один из мужчин. Величайшее собрание редкостей из всех миров, которых когда-либо достигали земляне.
- И я находился здесь давно?
- Очень. На тебя смотрели глаза многих поколений еще до того, как мы стали хранителями этого собрания, Тим.
- Откуда вы знаете, что меня так зовут?
- Все люди Земли знают твое имя, Тим, - сказала одна из женщин, восторженно глядя на него. - Ты задал немало загадок ученым разных поколений. Когда при археологических раскопках нашли твой саркофаг, эта находка заставила изменить многие датировки в истории древнего мира. А инвентарь твоего захоронения и столетия спустя продолжал вызывать споры. По-иному стала выглядеть и сама история. Люди поняли, что древнейшие народы бассейна Нила владели величайшими тайнами, утерянными потом в веках. И самой удивительной была тайна времени... Ты покоился в своем саркофаге вне времени. Это была победа над тем, что всегда казалось людям непреодолимым.
- Значит, управлять временем вы так и не научились? - горестно воскликнул он. А может, не воскликнул, только подумал. - Даже в вашем три тысячи восемьсот шестьдесят шестом году коммунистической эры...
Они возразили все хором. То есть и теперь губы их не шевельнулись, только глаза заблестели ярче, но он понял, что они говорят:
- Нет, нет, Тим! Люди вернули тайну древней мудрости; вернули благодаря тебе.
- Благодаря мне?
- Конечно. Лет восемьсот назад твоим изучением занялся один из величайших гениев Земли - Борк, создатель современного языка - языка мыслей. После долгих экспериментов ему удалось проникнуть в тайники твоей памяти, расшифровать хранящуюся там информацию. Вот тогда ученые и поняли, что ты не только один - из выдающихся деятелей древнего мира - непобедимый воитель, борец за справедливость и торжество правды, но и последний представитель многовековой династии жрецов, которая с незапамятных времен хранила секрет управления временем.
Несмотря на величайшие почести, которые, без сомнения, воздавали тебе твои современники, ты решился передать эстафету знания далеким потомкам. Ты дал заживо похоронить себя и, таким образом, начал самое необыкновенное путешествие, которое когда-либо совершал человек, рожденный на Земле. Ну а понять остальное было уже проще. Благодаря открытию Борка, а также благодаря одной очень древней работе, написанной медиком по имени Игорь около трех с половиной тысяч лет назад - к сожалению, работа эта в подлиннике не сохранилась - удалось проследить твое перемещение во времени. В пути ты, видимо, совершал остановки, тебя не один раз перезахоронили, отсюда смешанный материал твоего последнего погребения...
Несмотря на живительную свежесть необыкновенно чистого воздуха, Тим почувствовал, что в голове у него начинается какая-то свистопляска.
"То есть все, конечно, могло быть и так, как рассказывала эта прекрасная женщина, но с другой стороны..."
Он попытался сосредоточиться и не мог.
- Что волнует тебя, великий Тим? - участливо спросил один из мужчин. - Мысли твои так стремительны, что мы не в состоянии уловить их.
- Не зовите меня великим, - жалобно попросил он. - Зовите просто Тимом.
- Хорошо, - сказали они хором. - Извини нас, но этот эпитет принадлежит тебе по праву. И твой отказ от него свидетельствуете твоей необыкновенной скромности.
Он совсем засмущался и, чтобы сменить тему, спросил:
- Ну а как же все-таки у вас со временем? Научились управлять им?
- Некоторые из нас умеют сжимать и растягивать время, сказала одна из женщин. - В определенных пределах, конечно... Это дается с трудом... и не всегда...
- Сжимать и растягивать... - повторил он и вспомнил профессора Воротыло, который говорил именно об этом. Разговор происходил в больнице минувшим летом... Хотя нет, не минувшим летом - три с половиной тысячи лет тому назад... С ума можно сойти!.. Мысли его снова стали путаться.
- Управление временем достигается путем очень длительных тренировок, - продолжала женщина, не сводя с него ласкового взгляда больших сияющих глаз. - Тренировки мы начинаем с детства, после целого ряда вступительных проверок. Однако до полного подчинения времени человеку еще далеко.
- Люди воспользовались твоим бесценным опытом, Тим, сказал один из мужчин. - По образцу клеток твоего мозга создан гигантский искусственный мозг, в который перенесен твой опыт, а также опыт многих людей последних поколений, овладевших в той или иной степени управлением времени. Ты вскоре убедишься, что с помощью этого гигантского мозга можно уже достичь многого. И, конечно, ты поможешь нам, если захочешь... Идем же...
- Мне бы прикрыться чем-нибудь, - заметил Тим. - А то неудобно как-то...
- Мы думали, что ты предпочитаешь благородную наготу, сказала одна из женщин, коснувшись пальцами его волосатой груди.
- Пожелай, чем бы ты хотел прикрыться, Тим, - сказала вторая женщина. - Придумай что-нибудь необыкновенное, ты, конечно, можешь.
Первое, о чем он вспомнил, был его старый пиджак, изъеденный молью прошлой зимой. То есть, конечно, не прошлой зимой, а...
Закончить мысль он не успел. На плечах у него вдруг очутился его пиджак весь в пыли и в дырах от моли. Тим с сомнением оглядел себя. Из-под рваного пиджака неприлично торчали голые волосатые ноги.
- Знаешь, Тим, - осторожно сказала женщина, которая просила его придумать что-нибудь необыкновенное. - Это, конечно, хорошо... Превосходная копия очень старинной вещи, которая могла бы стать украшением любого музея древностей. Но лучше придумай что-нибудь другое.
- Придумай ты, - попросил он.
И тотчас же рваный пиджак исчез; тело ощутило прикосновение легкой ткани, окутавшей его воздушными, колеблющимися голубовато-фиолетовыми волнами.
- Как красиво, - сказал он, восхищенно приглаживая свое одеяние; пальцы его вдруг нащупали под тонкой тканью рубцы на животе, о которых он позабыл.
- А что, разве мне сделали какую-нибудь операцию, когда я... спал? - спросил он у новых знакомых.
- Пустяковую, - улыбнулись женщины.
- Удалили кое-что ненужное, - кивнул один из мужчин, а другой добавил:
- Кишки, желудок и еще кое-какую мелочь.
- Как? - ахнул обомлевший Тим. - Что же теперь со мной будет?
Они удивились:
- Почему это тебя так взволновало?
- Это же рудименты.
- Мы все, и ты тоже, уже несколько столетий получаем жизненную энергию прямо от солнечных лучей.
У него отлегло от сердца:
- Так вы ничего не едите?
Они, улыбаясь, покачали головами.
Тим вдруг вспомнил колбасу твердого копчения, которую так любил. Он попытался представить себе ее вкус и не смог. Это было очень странно... И еще более странным показалось то, что он теперь совсем не хотел копченой колбасы. И вообще ничего не хотел...
- Ну а рот, губы, - сказал Тим. - Выходит, они тоже не нужны, если мы разговариваем мыслями?
Мужчины рассмеялись, а женщины переглянулись, и одна из них сказала:
- Он бесподобно наивен, этот мудрец с тысячелетним опытом.
- А мудрецы все были такие, - возразила вторая и, обняв Тима за шею, поцеловала в губы.
Насколько Тим мог припомнить, это был второй поцелуй женщины за весь его долгий жизненный путь.
"Но, надеюсь, не последний", - подумал он, и обе женщины вдруг смущенно потупились.
Тим обвел восхищенным взглядом просторный зал с рядами удивительных экспонатов и подумал, что обязательно вернется сюда, чтобы рассмотреть подробно.
- Конечно, как только захочешь, - кивнул мужчина, который стоял рядом.
- Любопытно, а сколько сейчас живут люди? - поинтересовался Тим.
Его собеседники переглянулись.
- Мы почти бессмертны, как и ты, - снова ответил мужчина, который стоял рядом. Тим вопросительно посмотрел на остальных. Они улыбались и утвердительно кивали головами.
- А вы это здорово придумали, - сказал Тим. - Просто удивительно. - И тоже улыбнулся.
Тогда они заговорили все сразу. То есть не заговорили, а... Но он все понимал.
- Люди нашей эпохи придумали и кое-что еще...
- Ты еще многому будешь удивляться, Тим.
- Идем же...
И, взяв его за руки, они побежали вперед - к зеленым холмам, над которыми сияло вечное солнце. Он бежал с ними и думал:
- Проснулся ли я? Что, если сны еще продолжаются?..
- Вот и опять отступили!
- Перед превосходящими силами убежденного хамства, молодой человек. Вы разве не отступали?
- По-разному случалось. - Тимофей вспомнил Жору и задумался.
- Ну что примолкли? У меня тоже по-разному. И у каждого так. Лбом стенку не прошибешь. Хамство и убежденность в собственной вседозволенности - всегда бок о бок идут.
- Ваш и. о. не последняя инстанция. Ректор есть, партком, - Тимофей хотел добавить "местком", но удержался.
- Так-то оно так. А с другой стороны, уж если кто вырвался на финишную прямую, к захвату кафедры, его голыми руками не остановишь.
- А как можно?
- Не для моей головы задача, - усмехнулся Лаврентий Иннокентьевич, вставая. - Пойду все-таки послушаю. Мудрые слова иногда полезно слушать, - пояснил он, протягивая Тимофею руку. - Ну, до свидания, будущий лаборант кафедры.
- Прощайте, Лаврентий Иннокентьевич, - сказал Тимофей.
- А чего это вы прощаетесь? - спросил он и снова остановился. - Вечером увидимся... И, между прочим, молодой человек, запомните: Иннокентий Лаврентьевич. Ну, если так трудно, запомните иначе: в молодости меня Кешей звали. Иннокентий - Кеша. Был у вас какой-нибудь приятель в школе - Кеша?
- Не было, - покачал головой Тимофей. - Извините, Иннокентий Лаврентьевич. А "прощайте" я сказал потому, что ухожу от вас. Совсем.
- Как уходите? Куда?
- Совсем ухожу.
- А почему, разрешите узнать?
- Не нравится мне здесь.
- Ах вот что... Так-так... Тогда понятно... - Он помолчал, глядя в пол, потом поднял глаза на Тимофея, еще раз протянул ему руку и сказал очень серьезно: - Ну, всего вам лучшего, Тимофей... Как вас по батюшке?
- Просто Тимофей.
- Тимофей так Тимофей... Знаете, а так вы мне даже больше нравитесь. Наверно, правильно поступаете. Пусть вам удастся все задуманное...
- Спасибо, - сказал Тимофей. - А вы, Иннокентий Лаврентьевич, как войдете в зал, дверь плотно не закрывайте. Я отсюда послушаю.
- Будет сделано, - улыбнулся Иннокентий Лаврентьевич и исчез в зале, оставив дверь полуоткрытой.
Тимофей ждал долго. Он даже начал дремать на своем подоконнике и испуганно встрепенулся, когда из актового зала донесся какой-то шум. Оказалось, что оступился Петр Степанович, поднимаясь по ступенькам кафедры. При этом он рассыпал листки доклада, долго собирал и укладывал их по порядку, покусывая губы, смущенный и покрасневший. А члены совета пробудились, начали переговариваться, потревоженные неожиданной интермедией.
Наконец Петр Степанович справился с текстом, откашлялся, оглядел зал с высоты кафедры и начал читать доклад. Настроение его явно испортилось, он запинался, голос звучал глухо, хрипловато. Зал шумел. Слушали плохо, и ректору пришлось несколько раз постучать концом указки по столу, призывая к тишине. Подождав несколько минут, Тимофей скомандовал: "Время, остановись!" - и проскользнул в замерший зал.
На кафедре с раскрытым ртом и глазами, опущенными к тексту, застыл докладчик. Члены совета замерли в самых удивительных позах: у одних на лицах застыли ухмылки, у других пренебрежительные гримасы, ктото оцепенел, запустив в рот вместо зубочистки указательный палец, а один - даже в момент зевка; его лицо было неестественно вытянуто, глаза зажмурены, а рот разинут так широко, словно он собирался проглотить докладчика, а заодно и большую часть ученого совета.
Тимофей быстро подошел к кафедре. Рядом на больших деревянных стояках висели таблицы и графики, служившие иллюстрациями к докладу. Некоторые были вычерчены Тимофеем; например, центральный, где изображался рост научных публикаций сотрудников кафедры по годам. Этот график пестрел полутора десятками разноцветных ломаных линий, которые многократно пересекались; высоко над ними парила ярко-красная линия, устремленная вверх - символ научной продукции самого докладчика. Тимофей быстренько снял все таблицы и на их место прикнопил другие, нарисованные в виде увеличенных телеграфных бланков. "Телеграммы" были адресованы ректору и ученому совету и подписаны "И. о. заведующего КОТФ доктор физико-математических наук профессор П. С. Овратов". В первой телеграмме говорилось: "Меня интересует не наука, а карьера в науке тчк Цель оправдывает средства тчк". Во второй: "Труды и идеи моего бывшего учителя профессора Воротыло устарели тчк. Он получил инфаркт и умер своевременно тчк Кафедрой он руководил плохо тчк". На третьей. "Я не потерплю на кафедре конкурентов тчк за полгода я оздоровил кафедру зпт трое ушли по собственному желанию зпт одна с инфарктом в больнице тчк". И так далее на десяти листах. В центре Тимофей поместил большой лист двойного формата в траурной обводке. На нем было крупно выведено: "Я карьерист, болтун, интриган, верхогляд, импотент в науке, как ученый я мертвец, но попробуйте меня тронуть - у меня есть знакомые в министерстве. Предлагаю всем членам ученого совета проголосовать за меня".
Тимофей окинул взглядом свои таблицы, поправил одну, отыскал глазами телевизионщиков. Объектив камеры был нацелен на докладчика и стояки с таблицами. Позади телевизионщиков стояли ряды стульев, на которых сидело довольно много преподавателей, пришедших послушать заседание совета. Среди них где-то находился и Иннокентий Лаврентьевич. Значит, были и зрители... Это вполне устраивало Тимофея. Очень довольный, он еще раз оглядел актовый зал и дело своих рук.
"Ну, кажется, все, - мысленно сказал он себе. - "А теперь вперед смелей, да, теперь вперед смелей!.. припомнилась вдруг музыкальная фраза из "Севильского цирюльника" Россини.
Напевая ее, Тимофей схватил рулон снятых таблиц и выбежал в коридор. Он спустился на первый этаж, заглянул в туалет, забросил там рулон на старинную кафельную печь, которая доходила почти до потолка, вернулся на лестницу и только тогда прошептал: "Ну, время, иди нормально". По лестнице спускалась сверху большая группа студентов. Они остановились, потому что в актовом зале послышался какой-то странный гул, который все нарастал и нарастал, подобно приближающемуся землетрясению. Двери актового зала вдруг распахнулись, и оттуда в коридор и на лестницу посыпались члены ученого совета и зрители.
Они едва держались на ногах, корчась от приступов неудержимого хохота. Побагровевшие, тяжело дыша, они вытирали слезящиеся глаза, трясли головами и никак не могли успокоиться. А в проеме распахнутых настежь дверей был виден ректор, который бегал вдоль стола президиума, махал руками и что-то кричал, видимо требуя, чтобы телевизионщики прекратили съемку.
"Вот и все", - сказал себе Тимофей. Он спустился в гардероб, оделся, вышел на улицу и возвратился в музей. Перед самым концом рабочего дня Тимофей закрыл зал, сдал ключи, расписался в книге об уходе с работы, затем остановил время и вернулся наверх. Давно подобранным ключом открыл дверь запасника, пробрался в дальний конец за баррикаду из ящиков и могильных плит. Тут он вернул времени нормальный ход, извлек из кармана два бутерброда с копченой колбасой. Не торопясь съел, запивая горячим кофе из термоса. Затем отодвинул тяжелую крышку саркофага, забрался внутрь, глянул на электронные часы. Было восемнадцать часов десять минут 27 февраля 1977 года. "Хватило бы элементов", - мелькнула мысль. Он задвинул изнутри тяжелую деревянную крышку и сказал:
- Ну, время, давай иди быстрей! Как можно быстрей!
И начал считать. Когда досчитал до пятидесяти, он заметил, что сквозь одну из щелей снаружи проникают слабые проблески света, быстро сменяющиеся темнотой. Свет мерцал значительно быстрее, чем он считал. Тимофей ускорил счет, стараясь поспевать за вспышками света. Досчитав до трехсот, он устал и решил передохнуть, а заодно проверить, что получилось. Он скомандовал: "Время, иди нормально!" - и прислушался. Снаружи было тихо, и свет в щель не проникал. Тимофей приподнял крышку и выбрался из саркофага. Освещение в запаснике было выключено, хотя он оставил его включенным. Сквозь запыленное окно снаружи проникал тусклый свет фонаря. Воздух в запаснике показался более затхлым, чем тогда, когда он пришел сюда. Тимофей глянул в окно. Оно выходило на музейный двор. слабо освещенный единственным электрическим фонарем. На дворе лежал снег.
"Получилось или не получилось?" - недоумевал Тимофей и тут вспомнил о часах. Он поднял руку и начал приглядываться. На табло часов ничего не было видно. Энергия микроэлементов исчерпалась, и это могло означать лишь одно - Тимофей переместился во времени не меньше, чем на год. Надо было уточнить, куда он попал. Он начал пробираться к выходу. Ему опять показалось, что в запаснике ничего не изменилось: баррикада из надгробных плит и ящиков была на месте и тот же узкий проход между статуями и прислоненными к стенам картинами вел к двери. Дверь удалось без труда открыть изнутри его ключом. Оказалось, что в залах музея ремонт. Витрины и статуи сдвинуты, накрыты чехлами и пластикатом, а паркет устлан газетами. Тимофей походил по залам и ничего не выяснил. Тогда он решил посмотреть газеты, лежавшие на полу. Даты и сами газеты были разные. Некоторые очень старые. Потом он нашел газету от июня 1977 года. Это было уже кое-что... Он принес газету к окну, забрызганному мелом, и при свете, проникавшем с улицы, просмотрел ее. Ничто не привлекло его внимания, кроме самой даты. Мир и страна жили теми же делами и интересами, что и полгода назад.
Тимофей продолжил поиски. Наконец ему попался обрывок газеты от ноября 1979 года. Это было уже лучше. Он снова вернулся к окну и принялся читать. И опять ничего интересного не обнаружил. Рекламы цветных телевизоров новых марок, новые фильмы в кино... Заметка о воспитательной работе в университете, но конец был оборван. Знакомых имен и фамилий не попалось. Тимофей почувствовал голод. Он запустил руку в карман, куда положил жестяную коробочку с таблетками витамина С. Коробка оказалась на месте, но в кармане были дыры. Тимофей ощупал пиджак и обнаружил, что и пиджак в дырах и буквально расползается под его пальцами. Едва ли это мог быть 1979 год... Тимофей вздохнул, открыл жестяную коробочку и сунул одну таблетку в рот. Она была как камень; только спустя некоторое время во рту ощутился слабый кисло-сладкий вкус. Побродив по залам, Тимофей осторожно выглянул на главную лестницу. Внизу у барьера дремал за столом вахтер. Возле него лежала газета, а на газете - два больших бутерброда с ветчиной, половинка огурца и термос. Тимофей почувствовал страшный голод и решился. Он остановил время, спустился вниз по лестнице, забрал со стола один бутерброд, разломил половинку огурца на две части, одну тут же съел, закусывая бутербродом, выпил половину кофе и глянул на газету. Она показалась ему совсем свежей, дата была 12 декабря 1979 года. Тимофей закрыл поплотнее термос с остатками кофе, снял муху со второго бутерброда, поднялся по лестнице и только тогда переключил время на нормальный ход. Затем он вернулся в запасник, не забыв запереть за собой дверь.
Итак, расчет был простой. Если считать до трехсот, получается три года. Значит, досчитав до трех тысяч, он очутится в начале XXI века. Тимофей решил сделать следующую остановку именно там. Он опять полез в свой саркофаг. Навстречу вылетела целая стайка серебристых молей. Тимофей принялся махать руками, чтобы изгнать из саркофага всю моль, сожравшую его пиджак. Иначе ему грозило очутиться в XXI веке совсем голым. Когда моли не стало видно, он задвинул крышку, ускорил время и принялся считать. А когда досчитал до тысячи, он незаметно для себя уснул...
Спал он долго, ему снились странные цветные сны. Когда он проснулся и сообразил, что спал, ужас охватил его. Он боялся подать времени команду, совершенно не представляя, что может ожидать его... Приоткрыв чуть-чуть глаза, он различил только свет, ярчайший свет, который уже не мигал, а горел светло и ровно. "Может, это пожар и я горю", - мелькнула страшная мысль. Но пожар не мог продолжаться долго, а тело его чувствовало только приятное тепло. И тогда он решился... Однако, подав времени команду идти нормально, он еще боялся пошевелиться и открыть глаза. Первое, что он почувствовал, был воздух, необыкновенно чистый и бодрящий. Он глубоко вздохнул, и воздух, словно проникнув мгновенно во все клетки тела, оживил его и наполнил небывалой радостью.
"Я живу", - подумал он, усмехнулся и открыл глаза. Сказочный мир восстал перед ним. Бесконечная анфилада огромных светлых залов тянулась в обе стороны от того места, где он находился. Стены и потолок залов были прозрачные, за ними простирались зеленые волны холмистых равнин, пересеченные сетью разноцветных прямых линий, вдали сверкали стеклом и металлом удивительные и прекрасные сооружения, не похожие ни на что, виденное им раньше. И над этим миром покоя, гармонии и красоты светило в голубом небе солнце и медленно плыли белые чистые облака.
Он взглянул на себя. Совершенно обнаженный, он полулежал на наклонном прозрачном ложе. Осторожно коснувшись ложа ладонью, он ощутил его удивительную эластичность и исходящее от него тепло. Тогда он приподнял голову и оглядел свое тело. Нагота почему-то не смущала его, обеспокоили только странные рубцы на животе. Раньше их не было. Видимо, ему сделана какая-то операция?.. Ложе, на котором он полулежал, было прикрыто прозрачным колпаком без отверстий. Он ощутил его упругую гибкость, когда поднялся и встал на ноги. Ноги вначале чуть дрожали, но живительный воздух с каждым вдохом возвращал силы. Странно только, что он совсем не испытывал голода... За прозрачным колпаком, замкнувшим его, как кокон, виднелись ряды других колпаков разных размеров и форм, а под ними покоились, а может быть, спали, подобно ему, удивительные существа, не то растения, не то животные. Знакомых форм он не видел. Вот только, может быть, одна подальше. Она напоминала египетскую мумию в пеленах. И тут он сообразил: это музей, музей будущего, одним из экспонатов которого он почему-то оказался. Но даже это открытие его не испугало. Наверно, так и должно было случиться... Ведь он заснул в старом египетском саркофаге музейного запасника...
Сколько же времени протекло с тех пор? Чтобы узнать это, надо выбраться из прозрачного кокона. Он огляделся и слегка коснулся эластичной поверхности кокона ладонью, пробуя, нельзя ли приподнять его. Прозрачный материал немного уступил нажиму руки, но больше ничего не изменилось.
"Как же приподнять его? - мелькнула мысль. - Мне надо выйти наружу".
И, словно повинуясь его желанию, прозрачный колпак легко поднялся вверх. Теперь он был свободен.
Но едва он успел сделать первые несколько шагов в этом прекрасном саду-музее, как он услышал чей-то голос. Нет, даже не услышал. Голос звучал где-то внутри него, был чист, нежен и звонок, как маленький колокольчик.
- Ты восстал ото сна, Тим. Приветствуем тебя! Мы знали, что рано или поздно это должно случиться.
- Кто вы, почему я вас не вижу? - он не успел это сказать, только подумал и тотчас услышал ответ:
- Мы люди. Сейчас ты увидишь нас.
И действительно, они тотчас появились вокруг, словно возникли из окружающего воздуха. Их было четверо в легких развевающихся одеждах, которые в ярком свете дня переливались всеми цветами радуги. Их прекрасные лица, обнаженные плечи и руки казались смуглыми, но он сразу понял, что это загар, подаренный солнцем. И еще он понял, что двое из них женщины, а двое мужчины. У женщин волосы были чуть длиннее, губы ярче, а глаза блестели сильнее. Все они смотрели на него спокойно, дружески и улыбались. А он стоял перед ними, совершенно обнаженный, и это его нисколько не смущало.
- Пойдем, - сказала одна из женщин, глядя на него с ласковой улыбкой. То есть он понял, что она это сказала, хотя губы ее не дрогнули.
- Куда?
- В наш мир. Теперь ты человек нашего мира, хотя и родился много тысячелетий назад.
- Тысячелетий? - он удивился, но не очень сильно.
- Конечно. Сейчас три тысячи восемьсот шестьдесят шестой год коммунистической эры Земли, а тебя усыпили в эпоху среднего царства в Египте.
Он хотел возразить, но решил, что сейчас это не самое главное.
- А что здесь? - спросил он, сделав широкий жест рукой.
- Это Паноптикум Вселенной, - сказал один из мужчин. Величайшее собрание редкостей из всех миров, которых когда-либо достигали земляне.
- И я находился здесь давно?
- Очень. На тебя смотрели глаза многих поколений еще до того, как мы стали хранителями этого собрания, Тим.
- Откуда вы знаете, что меня так зовут?
- Все люди Земли знают твое имя, Тим, - сказала одна из женщин, восторженно глядя на него. - Ты задал немало загадок ученым разных поколений. Когда при археологических раскопках нашли твой саркофаг, эта находка заставила изменить многие датировки в истории древнего мира. А инвентарь твоего захоронения и столетия спустя продолжал вызывать споры. По-иному стала выглядеть и сама история. Люди поняли, что древнейшие народы бассейна Нила владели величайшими тайнами, утерянными потом в веках. И самой удивительной была тайна времени... Ты покоился в своем саркофаге вне времени. Это была победа над тем, что всегда казалось людям непреодолимым.
- Значит, управлять временем вы так и не научились? - горестно воскликнул он. А может, не воскликнул, только подумал. - Даже в вашем три тысячи восемьсот шестьдесят шестом году коммунистической эры...
Они возразили все хором. То есть и теперь губы их не шевельнулись, только глаза заблестели ярче, но он понял, что они говорят:
- Нет, нет, Тим! Люди вернули тайну древней мудрости; вернули благодаря тебе.
- Благодаря мне?
- Конечно. Лет восемьсот назад твоим изучением занялся один из величайших гениев Земли - Борк, создатель современного языка - языка мыслей. После долгих экспериментов ему удалось проникнуть в тайники твоей памяти, расшифровать хранящуюся там информацию. Вот тогда ученые и поняли, что ты не только один - из выдающихся деятелей древнего мира - непобедимый воитель, борец за справедливость и торжество правды, но и последний представитель многовековой династии жрецов, которая с незапамятных времен хранила секрет управления временем.
Несмотря на величайшие почести, которые, без сомнения, воздавали тебе твои современники, ты решился передать эстафету знания далеким потомкам. Ты дал заживо похоронить себя и, таким образом, начал самое необыкновенное путешествие, которое когда-либо совершал человек, рожденный на Земле. Ну а понять остальное было уже проще. Благодаря открытию Борка, а также благодаря одной очень древней работе, написанной медиком по имени Игорь около трех с половиной тысяч лет назад - к сожалению, работа эта в подлиннике не сохранилась - удалось проследить твое перемещение во времени. В пути ты, видимо, совершал остановки, тебя не один раз перезахоронили, отсюда смешанный материал твоего последнего погребения...
Несмотря на живительную свежесть необыкновенно чистого воздуха, Тим почувствовал, что в голове у него начинается какая-то свистопляска.
"То есть все, конечно, могло быть и так, как рассказывала эта прекрасная женщина, но с другой стороны..."
Он попытался сосредоточиться и не мог.
- Что волнует тебя, великий Тим? - участливо спросил один из мужчин. - Мысли твои так стремительны, что мы не в состоянии уловить их.
- Не зовите меня великим, - жалобно попросил он. - Зовите просто Тимом.
- Хорошо, - сказали они хором. - Извини нас, но этот эпитет принадлежит тебе по праву. И твой отказ от него свидетельствуете твоей необыкновенной скромности.
Он совсем засмущался и, чтобы сменить тему, спросил:
- Ну а как же все-таки у вас со временем? Научились управлять им?
- Некоторые из нас умеют сжимать и растягивать время, сказала одна из женщин. - В определенных пределах, конечно... Это дается с трудом... и не всегда...
- Сжимать и растягивать... - повторил он и вспомнил профессора Воротыло, который говорил именно об этом. Разговор происходил в больнице минувшим летом... Хотя нет, не минувшим летом - три с половиной тысячи лет тому назад... С ума можно сойти!.. Мысли его снова стали путаться.
- Управление временем достигается путем очень длительных тренировок, - продолжала женщина, не сводя с него ласкового взгляда больших сияющих глаз. - Тренировки мы начинаем с детства, после целого ряда вступительных проверок. Однако до полного подчинения времени человеку еще далеко.
- Люди воспользовались твоим бесценным опытом, Тим, сказал один из мужчин. - По образцу клеток твоего мозга создан гигантский искусственный мозг, в который перенесен твой опыт, а также опыт многих людей последних поколений, овладевших в той или иной степени управлением времени. Ты вскоре убедишься, что с помощью этого гигантского мозга можно уже достичь многого. И, конечно, ты поможешь нам, если захочешь... Идем же...
- Мне бы прикрыться чем-нибудь, - заметил Тим. - А то неудобно как-то...
- Мы думали, что ты предпочитаешь благородную наготу, сказала одна из женщин, коснувшись пальцами его волосатой груди.
- Пожелай, чем бы ты хотел прикрыться, Тим, - сказала вторая женщина. - Придумай что-нибудь необыкновенное, ты, конечно, можешь.
Первое, о чем он вспомнил, был его старый пиджак, изъеденный молью прошлой зимой. То есть, конечно, не прошлой зимой, а...
Закончить мысль он не успел. На плечах у него вдруг очутился его пиджак весь в пыли и в дырах от моли. Тим с сомнением оглядел себя. Из-под рваного пиджака неприлично торчали голые волосатые ноги.
- Знаешь, Тим, - осторожно сказала женщина, которая просила его придумать что-нибудь необыкновенное. - Это, конечно, хорошо... Превосходная копия очень старинной вещи, которая могла бы стать украшением любого музея древностей. Но лучше придумай что-нибудь другое.
- Придумай ты, - попросил он.
И тотчас же рваный пиджак исчез; тело ощутило прикосновение легкой ткани, окутавшей его воздушными, колеблющимися голубовато-фиолетовыми волнами.
- Как красиво, - сказал он, восхищенно приглаживая свое одеяние; пальцы его вдруг нащупали под тонкой тканью рубцы на животе, о которых он позабыл.
- А что, разве мне сделали какую-нибудь операцию, когда я... спал? - спросил он у новых знакомых.
- Пустяковую, - улыбнулись женщины.
- Удалили кое-что ненужное, - кивнул один из мужчин, а другой добавил:
- Кишки, желудок и еще кое-какую мелочь.
- Как? - ахнул обомлевший Тим. - Что же теперь со мной будет?
Они удивились:
- Почему это тебя так взволновало?
- Это же рудименты.
- Мы все, и ты тоже, уже несколько столетий получаем жизненную энергию прямо от солнечных лучей.
У него отлегло от сердца:
- Так вы ничего не едите?
Они, улыбаясь, покачали головами.
Тим вдруг вспомнил колбасу твердого копчения, которую так любил. Он попытался представить себе ее вкус и не смог. Это было очень странно... И еще более странным показалось то, что он теперь совсем не хотел копченой колбасы. И вообще ничего не хотел...
- Ну а рот, губы, - сказал Тим. - Выходит, они тоже не нужны, если мы разговариваем мыслями?
Мужчины рассмеялись, а женщины переглянулись, и одна из них сказала:
- Он бесподобно наивен, этот мудрец с тысячелетним опытом.
- А мудрецы все были такие, - возразила вторая и, обняв Тима за шею, поцеловала в губы.
Насколько Тим мог припомнить, это был второй поцелуй женщины за весь его долгий жизненный путь.
"Но, надеюсь, не последний", - подумал он, и обе женщины вдруг смущенно потупились.
Тим обвел восхищенным взглядом просторный зал с рядами удивительных экспонатов и подумал, что обязательно вернется сюда, чтобы рассмотреть подробно.
- Конечно, как только захочешь, - кивнул мужчина, который стоял рядом.
- Любопытно, а сколько сейчас живут люди? - поинтересовался Тим.
Его собеседники переглянулись.
- Мы почти бессмертны, как и ты, - снова ответил мужчина, который стоял рядом. Тим вопросительно посмотрел на остальных. Они улыбались и утвердительно кивали головами.
- А вы это здорово придумали, - сказал Тим. - Просто удивительно. - И тоже улыбнулся.
Тогда они заговорили все сразу. То есть не заговорили, а... Но он все понимал.
- Люди нашей эпохи придумали и кое-что еще...
- Ты еще многому будешь удивляться, Тим.
- Идем же...
И, взяв его за руки, они побежали вперед - к зеленым холмам, над которыми сияло вечное солнце. Он бежал с ними и думал:
- Проснулся ли я? Что, если сны еще продолжаются?..