– Не знаю я никаких птиц. Тоже мне – знатока птиц нашел. И кричать по-птичьи не умею. Может, лучше залаять?
– Хорошо, лай. А я, как твой лай услышу…
– Нет, лучше я мяукну. Мяуканье у меня вообще отлично получается.
– Да хоть хрюкай! Только давай сразу договоримся: хрюкать будешь или кукарекать?
– Ладно уж, остряк. Мяукну.
– Ну, мяукай. А я, как услышу твое мяуканье, быстро перейду на другой участок, к соседнему постовому – поняла? Там устрою такой ма-аленький, но очень большой шум. Постовые сбегутся на этот шум – а место напротив терновника останется бесконтрольным! Ты в два прыжка пересекаешь пахоту – и все: дома!
Магнолия кивнула, с восхищением глядя на Виктора. Пожалуйста – чуть ли не в минуту – такой грандиозный план! Хотя скорее всего – совершенно невыполнимый…
– А следы останутся? На пахоте.
– Ну и пусть. Кто-то проник к нам в сад – пусть ищут. Ты-то при чем? Они ведь будут кого-то лишнего искать – а у нас все дома! Поняла? Ничего не перепутаешь?
– Нет, что ты! – радостно улыбаясь, заверила Магнолия.
Вот ведь – два часа сидела, выдумывала – ничего выдумать не могла! А Виктор пришел – раз, и готово!
– Так, повторим для лучшего закрепления материала. Значит, ты подобралась, залегла напротив терновника…
12
13
14
15
16
17
Глава IV ПРЕВРАЩЕНИЕ
– Хорошо, лай. А я, как твой лай услышу…
– Нет, лучше я мяукну. Мяуканье у меня вообще отлично получается.
– Да хоть хрюкай! Только давай сразу договоримся: хрюкать будешь или кукарекать?
– Ладно уж, остряк. Мяукну.
– Ну, мяукай. А я, как услышу твое мяуканье, быстро перейду на другой участок, к соседнему постовому – поняла? Там устрою такой ма-аленький, но очень большой шум. Постовые сбегутся на этот шум – а место напротив терновника останется бесконтрольным! Ты в два прыжка пересекаешь пахоту – и все: дома!
Магнолия кивнула, с восхищением глядя на Виктора. Пожалуйста – чуть ли не в минуту – такой грандиозный план! Хотя скорее всего – совершенно невыполнимый…
– А следы останутся? На пахоте.
– Ну и пусть. Кто-то проник к нам в сад – пусть ищут. Ты-то при чем? Они ведь будут кого-то лишнего искать – а у нас все дома! Поняла? Ничего не перепутаешь?
– Нет, что ты! – радостно улыбаясь, заверила Магнолия.
Вот ведь – два часа сидела, выдумывала – ничего выдумать не могла! А Виктор пришел – раз, и готово!
– Так, повторим для лучшего закрепления материала. Значит, ты подобралась, залегла напротив терновника…
12
Магнолия привыкла, что сумерки пролетают в одно мгновение. К вечеру, когда становилось не так жарко, они с Виктором обычно играли в футбол. Задняя стена дома была глухая – без окон, и к тому же – без плюща. Виктор разметил ворота, она в них становилась, а он бил. Потом наоборот.
И всегда им мешала темнота. Только разыграются – а мяча уже и не видно. Нужно идти ужинать, а потом и спать.
Зато сейчас, когда Магнолия, ожидая темноты, сидела в кустах, под ленивым шелестом плюща, сумерки тянулись ну просто бесконечно… Солнце бог знает когда скрылось за горизонтом, а вокруг, если приглядеться, все еще ясно видны деревья. Их белые стволы – как строго поднятые гигантские пальцы, предупреждают: ни-ни, выходить из укрытия опасно!
Все мы в плену стереотипов. А почему, собственно, опасно? Надо пойти к солдатам, к их начальникам – есть же у них какие-то начальники? – и сказать, что вы уж, извините, но я, несмотря на вашу охрану, выбралась из сада, а теперь мне надоело и я хочу вернуться.
И вообще. Сказать, чтоб не боялись они так за нас! Ничего с нами не станется. Не нужна такая охрана. И шлагбаумов не надо, и автоматов. Да пусть запросто приходят в гости! И мы к ним будем в гости ходить. Вон как Виктору нравится их спортплощадка – будем вместе в футбол играть, на батуте прыгать. Виктор плавать научится.
Какое простое и правильное решение! Как только она приняла его, все стало просто и правильно.
Уже ничего не опасаясь, она распрямилась во весь рост, со сладким удовольствием потянулась. Раздвинула кусты и напрямик, через пахоту, пошла между сонными, почти безлистными яблонями. К казармам, к проглядывающим электрическим огням.
Нет, все-таки это здорово, когда заканчиваются сомнения!
Темный бок казармы надвинулся неожиданно. Это, наверно, была жилая казарма. Магнолия заглянула за угол – освещенная дверь была открыта, и в ее желтом свете, лежащем на пороге и на асфальте ярким прямоугольником, топталось несколько солдат.
Магнолия не хотела с ними объясняться – она искала их начальников.
Пройдя неосвещенной, безлюдной стороной казармы, она едва не наткнулась на еще одну группу солдат.
Эти солдаты сидели в темноте и почти не были видны – только красноватые дымные огоньки выдавали место их расположения. Это была беседка-курилка.
– А че, если вот так не знать, то она – бабец неплохой, – выдохнув дым очередной затяжки, задумчиво сказал один из солдат. – Все, можно сказать, при ней… Приехала – писюшка-писюшкой, подержаться не за что. А тепе-ерь!
– Ох и тянет ее небось этот, молодой, – мечтательно произнес голос из глубины беседки. – Как ни глянешь – они из кустов вылазят. Довольные!
– Не-е, ее тянет тот, однорукий – он у них за пахана, – авторитетно заявил еще один голос.
– Да они небось оба ее и тянут, – произнес мечтательный.
– Говорю тебе – однорукий, – лениво упорствовал авторитетный голос.
– А молодой что ж, думаешь, смотрит на это просто так – и все?
– А он Железку тянет, – высказал после очередной затяжки гипотезу самый первый голос. Все довольно рассмеялись.
– Ладно, – резюмировал все тот же голос. – Нам их расклады – по ветру! – Сигарета, шипя, погасла, нырнув в какую-то жестянку. – Пошел я, наверно, спать.
– Да чего, ребята, еще отбоя не было, – запротестовал мечтательный.
– Хочешь – сиди. А мне в два часа подыматься, а с трех гулять под звездочками в обнимку с дружком-автоматом, – объяснил первый голос.
Все задвигались – гасили окурки, поднимались. Стуча каблуками по деревянному полу, повалили из беседки.
Мечтательный, пару раз торопливо затянувшись, выскочил последним.
Магнолия еще некоторое время прислушивалась к их удаляющимся голосам, затем осторожно пошла дальше.
Она не раз слышала от солдат всякие такие разговоры. И они ей были неприятны, хотя главного, о чем шла речь, она для себя так и не уяснила. Это главное обозначалось в солдатских разговорах самыми разными словами. Она советовалась с Виктором, но он тоже этого не знал. Юрок, конечно, знал, но отвечать не стал. Буркнул только, что, мол, сами узнаете, когда биологию будете проходить. И угрюмо посоветовал никого до тех пор не расспрашивать.
А Магнолия потом специально проглядела в библиотеке учебник биологии – и ничего подобного не нашла. Ни одного словечка из солдатских, любимых… Может, это будет в устных объяснениях?
Теперь она продвигалась почти в полной темноте, ступая очень осторожно. К счастью, под ногами все время была ровная асфальтовая дорожка. Это с задней-то стороны казармы! «А у нас, – с недоумением и обидой подумала Магнолия, – всего одна асфальтовая дорожка – и та уже порастресканная и пораскрошенная. Даже травка пробивается в щелях!»
Из-за края казармы на дорожку падал яркий свет. Несколько шагов до него Магнолия прошла медленно-медленно и, дойдя, чуть выглянула из-за угла.
Впереди была необычная казарма. Наверно, Виктор говорил о ней – перед ее дверью стоял часовой, а все пространство между ней и той казармой, за которой пряталась Магнолия, было залито пустым ровным светом люминесцентных ламп.
Послышались шаги – со стороны центральной аллеи по освещенной дорожке шагал довольно высокий сутулый военный. В фуражке. Наверно, это и был один из тех солдатских начальников, с которым она хотела поговорить и все объяснить.
Шагал этот военный так забавно: туловище наклонено вперед, и наклон будто торопит его размашистые шаги. И голова наклонена – он как бы ныряет вперед с каждым шагом. Интересно было б попробовать повторить его манеру двигаться. Правда, для этого, наверно, надо иметь и его самоуверенно-неприятное лицо.
Не глянув на часового, начальник в фуражке проследовал внутрь казармы – и вдруг Магнолия решилась догнать его и все изложить. Некоторые опасения вызывал часовой – он мог не пустить, хуже того – мог испугаться, поднять панику. Сбегутся другие солдаты, а Магнолии так не хотелось давать объяснения перед всеми…
Но часовой пропустил беспрепятственно. Правда, вид у него при этом был несколько обалделый, и, зайдя в казарму, она поняла, почему он, бедняга, обалдел. Сразу за дверью был небольшой коридорчик, на стене которого, прямо напротив входа, висело высокое прямоугольное зеркало. Магнолия еле различила в этом зеркале себя – на ней была внешность только что прошедшего солдатского начальника.
Его гулко стукающие шаги еще доносились из левого ответвления коридорчика. Потом хлопнула дверь, и стало очень тихо.
Магнолия остановилась в задумчивости. Если она опять может принимать образ кого угодно, то теперь вернуться домой ничего не стоит. Ни с какими солдатскими начальниками разговаривать не надо. Конечно! Но раз уж она все равно здесь, то посмотрит вокруг немножко – чуть-чуть, а потом – домой!
И тяжелой, ныряющей походкой самоуверенного военного она зашагала в правое ответвление коридорчика.
И всегда им мешала темнота. Только разыграются – а мяча уже и не видно. Нужно идти ужинать, а потом и спать.
Зато сейчас, когда Магнолия, ожидая темноты, сидела в кустах, под ленивым шелестом плюща, сумерки тянулись ну просто бесконечно… Солнце бог знает когда скрылось за горизонтом, а вокруг, если приглядеться, все еще ясно видны деревья. Их белые стволы – как строго поднятые гигантские пальцы, предупреждают: ни-ни, выходить из укрытия опасно!
Все мы в плену стереотипов. А почему, собственно, опасно? Надо пойти к солдатам, к их начальникам – есть же у них какие-то начальники? – и сказать, что вы уж, извините, но я, несмотря на вашу охрану, выбралась из сада, а теперь мне надоело и я хочу вернуться.
И вообще. Сказать, чтоб не боялись они так за нас! Ничего с нами не станется. Не нужна такая охрана. И шлагбаумов не надо, и автоматов. Да пусть запросто приходят в гости! И мы к ним будем в гости ходить. Вон как Виктору нравится их спортплощадка – будем вместе в футбол играть, на батуте прыгать. Виктор плавать научится.
Какое простое и правильное решение! Как только она приняла его, все стало просто и правильно.
Уже ничего не опасаясь, она распрямилась во весь рост, со сладким удовольствием потянулась. Раздвинула кусты и напрямик, через пахоту, пошла между сонными, почти безлистными яблонями. К казармам, к проглядывающим электрическим огням.
Нет, все-таки это здорово, когда заканчиваются сомнения!
Темный бок казармы надвинулся неожиданно. Это, наверно, была жилая казарма. Магнолия заглянула за угол – освещенная дверь была открыта, и в ее желтом свете, лежащем на пороге и на асфальте ярким прямоугольником, топталось несколько солдат.
Магнолия не хотела с ними объясняться – она искала их начальников.
Пройдя неосвещенной, безлюдной стороной казармы, она едва не наткнулась на еще одну группу солдат.
Эти солдаты сидели в темноте и почти не были видны – только красноватые дымные огоньки выдавали место их расположения. Это была беседка-курилка.
– А че, если вот так не знать, то она – бабец неплохой, – выдохнув дым очередной затяжки, задумчиво сказал один из солдат. – Все, можно сказать, при ней… Приехала – писюшка-писюшкой, подержаться не за что. А тепе-ерь!
– Ох и тянет ее небось этот, молодой, – мечтательно произнес голос из глубины беседки. – Как ни глянешь – они из кустов вылазят. Довольные!
– Не-е, ее тянет тот, однорукий – он у них за пахана, – авторитетно заявил еще один голос.
– Да они небось оба ее и тянут, – произнес мечтательный.
– Говорю тебе – однорукий, – лениво упорствовал авторитетный голос.
– А молодой что ж, думаешь, смотрит на это просто так – и все?
– А он Железку тянет, – высказал после очередной затяжки гипотезу самый первый голос. Все довольно рассмеялись.
– Ладно, – резюмировал все тот же голос. – Нам их расклады – по ветру! – Сигарета, шипя, погасла, нырнув в какую-то жестянку. – Пошел я, наверно, спать.
– Да чего, ребята, еще отбоя не было, – запротестовал мечтательный.
– Хочешь – сиди. А мне в два часа подыматься, а с трех гулять под звездочками в обнимку с дружком-автоматом, – объяснил первый голос.
Все задвигались – гасили окурки, поднимались. Стуча каблуками по деревянному полу, повалили из беседки.
Мечтательный, пару раз торопливо затянувшись, выскочил последним.
Магнолия еще некоторое время прислушивалась к их удаляющимся голосам, затем осторожно пошла дальше.
Она не раз слышала от солдат всякие такие разговоры. И они ей были неприятны, хотя главного, о чем шла речь, она для себя так и не уяснила. Это главное обозначалось в солдатских разговорах самыми разными словами. Она советовалась с Виктором, но он тоже этого не знал. Юрок, конечно, знал, но отвечать не стал. Буркнул только, что, мол, сами узнаете, когда биологию будете проходить. И угрюмо посоветовал никого до тех пор не расспрашивать.
А Магнолия потом специально проглядела в библиотеке учебник биологии – и ничего подобного не нашла. Ни одного словечка из солдатских, любимых… Может, это будет в устных объяснениях?
Теперь она продвигалась почти в полной темноте, ступая очень осторожно. К счастью, под ногами все время была ровная асфальтовая дорожка. Это с задней-то стороны казармы! «А у нас, – с недоумением и обидой подумала Магнолия, – всего одна асфальтовая дорожка – и та уже порастресканная и пораскрошенная. Даже травка пробивается в щелях!»
Из-за края казармы на дорожку падал яркий свет. Несколько шагов до него Магнолия прошла медленно-медленно и, дойдя, чуть выглянула из-за угла.
Впереди была необычная казарма. Наверно, Виктор говорил о ней – перед ее дверью стоял часовой, а все пространство между ней и той казармой, за которой пряталась Магнолия, было залито пустым ровным светом люминесцентных ламп.
Послышались шаги – со стороны центральной аллеи по освещенной дорожке шагал довольно высокий сутулый военный. В фуражке. Наверно, это и был один из тех солдатских начальников, с которым она хотела поговорить и все объяснить.
Шагал этот военный так забавно: туловище наклонено вперед, и наклон будто торопит его размашистые шаги. И голова наклонена – он как бы ныряет вперед с каждым шагом. Интересно было б попробовать повторить его манеру двигаться. Правда, для этого, наверно, надо иметь и его самоуверенно-неприятное лицо.
Не глянув на часового, начальник в фуражке проследовал внутрь казармы – и вдруг Магнолия решилась догнать его и все изложить. Некоторые опасения вызывал часовой – он мог не пустить, хуже того – мог испугаться, поднять панику. Сбегутся другие солдаты, а Магнолии так не хотелось давать объяснения перед всеми…
Но часовой пропустил беспрепятственно. Правда, вид у него при этом был несколько обалделый, и, зайдя в казарму, она поняла, почему он, бедняга, обалдел. Сразу за дверью был небольшой коридорчик, на стене которого, прямо напротив входа, висело высокое прямоугольное зеркало. Магнолия еле различила в этом зеркале себя – на ней была внешность только что прошедшего солдатского начальника.
Его гулко стукающие шаги еще доносились из левого ответвления коридорчика. Потом хлопнула дверь, и стало очень тихо.
Магнолия остановилась в задумчивости. Если она опять может принимать образ кого угодно, то теперь вернуться домой ничего не стоит. Ни с какими солдатскими начальниками разговаривать не надо. Конечно! Но раз уж она все равно здесь, то посмотрит вокруг немножко – чуть-чуть, а потом – домой!
И тяжелой, ныряющей походкой самоуверенного военного она зашагала в правое ответвление коридорчика.
13
Недрогнувшей рукой – будто в тысячный раз – Магнолия распахнула дверь и оказалась в прохладном, довольно многолюдном помещении.
Вдоль стен непрерывным рядом громоздились какие-то приборы. Они помигивали малюсенькими лампочками и разнообразными экранами, негромко жужжали, гудели, временами подвывали. Лицом к приборам – спиной или боком к вошедшей Магнолии сидело больше десятка солдат. Все они были очень заняты, никто даже головы не повернул на мягко захлопнувшуюся дверь. Только солдат, сидевший отдельно за приставным столиком, вскочил, напряженно вытянулся и отрапортовал:
– Господин подполковник, разрешите доложить! Из сектора четыре новой информации не поступало, наблюдение продолжается!
Магнолия не слушала. В совершенном изумлении она смотрела на экраны – там ясно, как днем, был виден сад. Их сад! Вот же он – тот терновый куст, около которого Виктор наметил прорыв, вот и дорога, по которой она должна была подойти. Съемки велись, видимо, из-за той стены зелени, о которой она думала как о лесополосе.
Вот на одном из экранов мелькнул Виктор – его лицо крупным планом среди деревьев. Он шел не опасаясь, предполагая, что отлично защищен темнотой. Вот он дошел до края терновника, огляделся, сильно прищуриваясь. Потрогал рукой место в траве, сел. Устраивается поудобнее…
Дверь позади Магнолии опять хлопнула. Стоящий рядом солдат вытянулся еще напряженнее.
Магнолия мельком оглянулась. Какой-то военный махнул солдату (тот, не начав рапортовать, смолк) и вполголоса обратился к Магнолии, кивнув на экран, где белело Викторово лицо:
– Теперь нет сомнений! Они затеяли что-то серьезное. Девка эта исчезла уже почти шесть часов назад, теперь и Виктор, похоже, собирается лыжи навострить. В своей комнате она так и не появлялась?
Вопрос был адресован солдату, стоявшему все так же навытяжку.
– Никак нет! – отрапортовал солдат. – Тишина!
– Во-во! Один только Безродко и поверил в эту чушь. Журнальчики все почитывает, благодушествует… Ошиблись мы в Юрии Ивановиче, крупно ошиблись!
– Разрешите доложить! – вмешался солдат (а может, он и не солдатом назывался – Магнолия как-то слышала, что у военных очень много званий – например, есть звание «генерал»).
– Давай, – согласился вошедший.
– Безродко звонил по телефону Иевлеву, просил срочно приехать. Причины не назвал, настаивал на срочности.
– Ого! – вошедший был неприятно удивлен. – Так, значит? Выходит, Степан Сергеевич, мы ошиблись в этой рыжей морде еще больше, чем я думал. Или его Иевлев перевербовал? А может, это все вообще их рук дело?
И обратился к солдату:
– Немедленно подбери все беседы медицины нашей за последние две недели. И – опять к Магнолии:
– Вряд ли, конечно, что найдется – я полагаю, в комнатах они на такие темы не беседовали, но вдруг да проговорились? Как полагаешь, Степан Сергеевич?
– Вряд ли, – облизнув пересохшие губы, отозвалась Магнолия. Она не понимала, что происходит. При солдатских разговорах ей бывало неприятно, но сейчас ей было мерзко, пакостно – до тошноты.
Этого не могло быть. Просто не могло! Эти разговоры, эти экраны – это был бред! Бред преследования. Вот он – эпицентр страха, – подумала Магнолия. Именно отсюда, от этих аккуратных, дисциплинированных военных, страх расползается во все стороны, запугивая и постовых, и поваров, и Юрка, и Доктора, – ведь Иевлев – это, наверно, Доктор?
– Ладно, – вошедший похлопал себя по карманам, что-то вытащил – может быть, пачку сигарет? Магнолия не разглядела. Ей противно было разглядывать этого человека. Он был гадкий человек. Никогда ей, в отличие от Виктора, не хотелось рассматривать гадкое, уродливое. Полураздавленный червяк, или оторванный, извивающийся хвост ящерицы, или красочные гангренозные раны в учебниках Юрка, как и этот человек, сладостно источающий страх, – все это было ну просто физически невыносимо!
– Ладно. Ждем еще, – вошедший взглянул на часы, – сорок минут. Если девка не найдется – ничего не поделаешь – объявляем тревогу.
Он лениво повернулся и вразвалочку вышел. А Магнолия осталась стоять в этой невероятно темной ярко освещенной комнате, безлюдной, хотя и битком набитой Исполняющими Приказы – одинокая, тошнотно-оглушенная…
Вдоль стен непрерывным рядом громоздились какие-то приборы. Они помигивали малюсенькими лампочками и разнообразными экранами, негромко жужжали, гудели, временами подвывали. Лицом к приборам – спиной или боком к вошедшей Магнолии сидело больше десятка солдат. Все они были очень заняты, никто даже головы не повернул на мягко захлопнувшуюся дверь. Только солдат, сидевший отдельно за приставным столиком, вскочил, напряженно вытянулся и отрапортовал:
– Господин подполковник, разрешите доложить! Из сектора четыре новой информации не поступало, наблюдение продолжается!
Магнолия не слушала. В совершенном изумлении она смотрела на экраны – там ясно, как днем, был виден сад. Их сад! Вот же он – тот терновый куст, около которого Виктор наметил прорыв, вот и дорога, по которой она должна была подойти. Съемки велись, видимо, из-за той стены зелени, о которой она думала как о лесополосе.
Вот на одном из экранов мелькнул Виктор – его лицо крупным планом среди деревьев. Он шел не опасаясь, предполагая, что отлично защищен темнотой. Вот он дошел до края терновника, огляделся, сильно прищуриваясь. Потрогал рукой место в траве, сел. Устраивается поудобнее…
Дверь позади Магнолии опять хлопнула. Стоящий рядом солдат вытянулся еще напряженнее.
Магнолия мельком оглянулась. Какой-то военный махнул солдату (тот, не начав рапортовать, смолк) и вполголоса обратился к Магнолии, кивнув на экран, где белело Викторово лицо:
– Теперь нет сомнений! Они затеяли что-то серьезное. Девка эта исчезла уже почти шесть часов назад, теперь и Виктор, похоже, собирается лыжи навострить. В своей комнате она так и не появлялась?
Вопрос был адресован солдату, стоявшему все так же навытяжку.
– Никак нет! – отрапортовал солдат. – Тишина!
– Во-во! Один только Безродко и поверил в эту чушь. Журнальчики все почитывает, благодушествует… Ошиблись мы в Юрии Ивановиче, крупно ошиблись!
– Разрешите доложить! – вмешался солдат (а может, он и не солдатом назывался – Магнолия как-то слышала, что у военных очень много званий – например, есть звание «генерал»).
– Давай, – согласился вошедший.
– Безродко звонил по телефону Иевлеву, просил срочно приехать. Причины не назвал, настаивал на срочности.
– Ого! – вошедший был неприятно удивлен. – Так, значит? Выходит, Степан Сергеевич, мы ошиблись в этой рыжей морде еще больше, чем я думал. Или его Иевлев перевербовал? А может, это все вообще их рук дело?
И обратился к солдату:
– Немедленно подбери все беседы медицины нашей за последние две недели. И – опять к Магнолии:
– Вряд ли, конечно, что найдется – я полагаю, в комнатах они на такие темы не беседовали, но вдруг да проговорились? Как полагаешь, Степан Сергеевич?
– Вряд ли, – облизнув пересохшие губы, отозвалась Магнолия. Она не понимала, что происходит. При солдатских разговорах ей бывало неприятно, но сейчас ей было мерзко, пакостно – до тошноты.
Этого не могло быть. Просто не могло! Эти разговоры, эти экраны – это был бред! Бред преследования. Вот он – эпицентр страха, – подумала Магнолия. Именно отсюда, от этих аккуратных, дисциплинированных военных, страх расползается во все стороны, запугивая и постовых, и поваров, и Юрка, и Доктора, – ведь Иевлев – это, наверно, Доктор?
– Ладно, – вошедший похлопал себя по карманам, что-то вытащил – может быть, пачку сигарет? Магнолия не разглядела. Ей противно было разглядывать этого человека. Он был гадкий человек. Никогда ей, в отличие от Виктора, не хотелось рассматривать гадкое, уродливое. Полураздавленный червяк, или оторванный, извивающийся хвост ящерицы, или красочные гангренозные раны в учебниках Юрка, как и этот человек, сладостно источающий страх, – все это было ну просто физически невыносимо!
– Ладно. Ждем еще, – вошедший взглянул на часы, – сорок минут. Если девка не найдется – ничего не поделаешь – объявляем тревогу.
Он лениво повернулся и вразвалочку вышел. А Магнолия осталась стоять в этой невероятно темной ярко освещенной комнате, безлюдной, хотя и битком набитой Исполняющими Приказы – одинокая, тошнотно-оглушенная…
14
На свежем воздухе, среди теплых, темных, наивно растопыренных во все стороны яблоневых ветвей, уничтожая, рассеивая изображение некоего Степана Сергеевича, одного из организаторов всеобщего страха, она чувствовала мстительное, постыдное удовольствие.
Все – никаких изображений военных! Никаких фуражек и касок! Хватит! Правда, тогда закрыт путь через ворота… Ну и плевать. Полезем, значит, напрямик. Не особенно выбирая дорогу, только отводя кое-как яблоневые ветки от лица, она зашагала в сторону забора.
Влезть на сетку оказалось невероятно трудно. Сандалии она сразу перебросила на ту сторону, а потом подтягивалась на руках, вставляя пальцы в ячейки сетки. Пальцы ног – особенно большие пальцы – мучительно застревали в переплетении проволоки, и она старалась не особенно опираться на ноги. Но время от времени это делать все-таки приходилось, чтоб хоть немного дать передохнуть рукам – уж очень больно проволока резала пальцы рук – до костей. Taк, что казалось: еще чуть-чуть – и ладони останутся здесь, а пальцы упадут с той стороны, рядом с сандалетами.
Сетка прогибалась под ее тяжестью несильно – Магнолия выбрала место рядом со столбом. Но наверху, когда пришлось перебрасывать сначала ноги, а потом и все тело на внешнюю сторону, Магнолия сильно поцарапалась о торчащие как попало проволочные штыри. Глаза, не привыкшие к свету звезд, различили внизу черную, слегка шевелящуюся – как бы мягкую и единую – массу кустарника. Усталость подсказала самый простой способ: сигануть вниз, а там – будь что будет…
Было – что было. Когда она выкарабкалась из кустов, то казалось – горит все тело, исполосованное и исхлестанное, а во рту было солоновато от крови с разбитой губы.
Но все это – к лучшему. Физическая боль оттеснила, сняла прежнее мучительное ощущение нечистоплотности происходящего. Осталась просто ночь, теплое касание ветерка, похрустывание камешков под подошвами…
Магнолия, как и советовал Виктор, не стала выходить на дорогу. Она шла вдоль нее. Но не в сторону их сада, а в противоположную. Было очень жаль Виктора – не спит, напряженно ожидает ее кукареканья – или чего? – мяуканья. Но под всевидящее око телекамер идти не имело смысла. Прости, Виктор! Возвращение в усадьбу-ловушку? Нет, надо было уходить – все дальше и дальше. В темноту, в теплый ночной ветер. Каждый шаг почти на сорок сантиметров удалял ее от той совершенно безумной ситуации, что сложилась вокруг дома.
И, как ни мало расстояние в сорок сантиметров, повторяясь снова и снова, оно превращалось в десятки метров. Потом в сотни метров, в тысячи – и это уже было кое-что, это уже было настоящее, взаправдашнее расстояние.
Черные мрачные деревья справа и слева от дороги резко закончились, и открылось поле – пустое, тихое после шелеста оставшейся позади листвы. А впереди – ясно различимый – ну опять-таки шлагбаум! Понаставили!
Может быть, там никого и не было, но Магнолия на всякий случай спустилась с дорожной насыпи и круто взяла вправо, далеко обходя торчащую вверх, строго указывающую на небо палку.
Все – никаких изображений военных! Никаких фуражек и касок! Хватит! Правда, тогда закрыт путь через ворота… Ну и плевать. Полезем, значит, напрямик. Не особенно выбирая дорогу, только отводя кое-как яблоневые ветки от лица, она зашагала в сторону забора.
Влезть на сетку оказалось невероятно трудно. Сандалии она сразу перебросила на ту сторону, а потом подтягивалась на руках, вставляя пальцы в ячейки сетки. Пальцы ног – особенно большие пальцы – мучительно застревали в переплетении проволоки, и она старалась не особенно опираться на ноги. Но время от времени это делать все-таки приходилось, чтоб хоть немного дать передохнуть рукам – уж очень больно проволока резала пальцы рук – до костей. Taк, что казалось: еще чуть-чуть – и ладони останутся здесь, а пальцы упадут с той стороны, рядом с сандалетами.
Сетка прогибалась под ее тяжестью несильно – Магнолия выбрала место рядом со столбом. Но наверху, когда пришлось перебрасывать сначала ноги, а потом и все тело на внешнюю сторону, Магнолия сильно поцарапалась о торчащие как попало проволочные штыри. Глаза, не привыкшие к свету звезд, различили внизу черную, слегка шевелящуюся – как бы мягкую и единую – массу кустарника. Усталость подсказала самый простой способ: сигануть вниз, а там – будь что будет…
Было – что было. Когда она выкарабкалась из кустов, то казалось – горит все тело, исполосованное и исхлестанное, а во рту было солоновато от крови с разбитой губы.
Но все это – к лучшему. Физическая боль оттеснила, сняла прежнее мучительное ощущение нечистоплотности происходящего. Осталась просто ночь, теплое касание ветерка, похрустывание камешков под подошвами…
Магнолия, как и советовал Виктор, не стала выходить на дорогу. Она шла вдоль нее. Но не в сторону их сада, а в противоположную. Было очень жаль Виктора – не спит, напряженно ожидает ее кукареканья – или чего? – мяуканья. Но под всевидящее око телекамер идти не имело смысла. Прости, Виктор! Возвращение в усадьбу-ловушку? Нет, надо было уходить – все дальше и дальше. В темноту, в теплый ночной ветер. Каждый шаг почти на сорок сантиметров удалял ее от той совершенно безумной ситуации, что сложилась вокруг дома.
И, как ни мало расстояние в сорок сантиметров, повторяясь снова и снова, оно превращалось в десятки метров. Потом в сотни метров, в тысячи – и это уже было кое-что, это уже было настоящее, взаправдашнее расстояние.
Черные мрачные деревья справа и слева от дороги резко закончились, и открылось поле – пустое, тихое после шелеста оставшейся позади листвы. А впереди – ясно различимый – ну опять-таки шлагбаум! Понаставили!
Может быть, там никого и не было, но Магнолия на всякий случай спустилась с дорожной насыпи и круто взяла вправо, далеко обходя торчащую вверх, строго указывающую на небо палку.
15
Она остановилась на обочине, лицом к наплывающим фарам, и подняла руку.
Вой мотора перешел в громкое тарахтение. Машины, привозившие им продукты, вещи, оборудование – военные машины, гудели не так, а ровно и сильно.
«Мо-ло-ко», – с трудом разглядела Магнолия большие буквы на боку светло-грязной цистерны, громыхающей позади. Дверца, лязгнув ручкой, заунывно пожаловалась на жизнь – и Магнолия заглянула в тускло освещенную кабину.
– Ну что, будешь залезать, нет? – раздраженно спросил мужичонка в кепке, придерживая левой рукой руль.
– Да, конечно, спасибо, – сказала Магнолия, ухватилась за поблескивающую ручку, забралась по вибрирующим ступенькам, уселась. Было жестко и неудобно – пружины выпирали из продавленного сиденья. Но Магнолия слишком устала.
– Дверь сильнее захлопни, – подсказал мужичонка и выключил свет.
Когда Магнолия сильным рывком захлопнула дверцу, он не глядя, привычным движением воткнул скорость, и машина, озлобленно взвыв, тронулась с места. В тусклом свете Магнолия видела его крупные, некрасиво исполосованные жилами руки, мятый воротник рубашки, щетинистый большой кадык.
– К родным? – спросил он, не отворачивая
голову от дороги.
– А? – не поняла Магнолия.
– Едешь куда? К сродственникам? Или какие знакомые у нас живут? Может, я знаю?
– Вы меня, пожалуйста, не расспрашивайте, – устало попросила Магнолия. – Я, понимаете, ничего ответить вам не могу.
– К хахалю, что ль? – неправильно истолковав ее слова, предположил шофер. – А чего такая оборватая? Дралась, что ль, с кем?
– Нет, нет, не дралась, – помотала головой Магнолия, – извините, пожалуйста, я как-то совсем устала… и, наверно, сейчас засну…
– Ты, того, лучше не спи! Лучше поговори со мной. А то заснешь, я засну – что ж это за дела будут?
Но Магнолия не слышала – она уже спала, откинувшись назад, и голову ее мотало из стороны в сторону.
– Во шальная девка, – констатировал шофер, взглянув на нее, и полез в бардачок за сигареткой. Прикурил. Забросил коробок спичек обратно в темную пасть бардачка, потянулся было прикрыть его крышку – как вдруг резко отдернул руку, вильнув от неожиданности рулем.
Там, где под свисающей крышкой бардачка только что торчала голая, расцарапанная коленка шальной девки, теперь слегка покачивалась толстая мужская нога в мешковатых форменных солдатских брюках, засунутых в голенище сапога. Шофер так резко затормозил, что их обоих инерция кинула вперед, и поскорее включил свет в кабине.
– Что, приехали? – сонно спросила Магнолия, выпрямляясь на сиденье и изо всех сил протирая кулачками слипающиеся глаза.
Шофер смотрел на ее голую коленку – все царапины были на месте.
– Ты, девка, этого… того… ты чего творишь-то? – сипло спросил он и непроизвольно отодвинулся в угол. Он и сам не понимал – чему верить: тому, что видит сейчас, или тому, что видел секунду назад.
– Я, что, превратилась в кого-то? – вяло позевывая, спросила Магнолия. – Вы извините, мне что-то приснилось… Вы не обращайте, пожалуйста, внимания – это не страшно… Это, должно быть, недолго… будет, наверно…
Последние слова она уже едва протолкнула сквозь непослушные губы и, не дослушав себя, опять уснула.
Шофер ощутил в углу рта размокшую сигарету, выплюнул ее за окошко, вытащил новую из мятой пачки, выцарапал дрожащими пальцами спичку из коробка, чиркнул и судорожно затянулся.
Было очень тихо – когда ж это он заглушил мотор? Девка – обычная городская девка, даже, можно сказать, ничего так девка – мирно спала, неслышно дыша приоткрытым ртом.
Шофер матюкнулся, повернул ключ зажигания, со второго раза молоковоз завелся и не спета, гремя и раскачиваясь на ухабах, покатил по привычному маршруту. Только вместо девки на сиденье опять спал, тяжело всхрапывая, какой-то важный толстый сержант с золотым кольцом на волосатом пальце. Девка предупредила, что это будет не страшно – но это все-таки было страшно.
А когда шофер через какую-то секунду снова повернулся к ней, на сиденье спал уже какой-то другой мужик – тоже толстый, но совсем не сержант, не первой молодости, в хорошем светлом костюме.
«Еще запачкается тут у меня», – машинально подумал шофер.
У мужика в костюме из угла приоткрытого рта покатилась струйка слюны, и он, не просыпаясь, вытер ее мягкой пухлой ладошкой.
«Пришелец! – наконец понял шофер. – То он девка, то мужики какие-то, а сам – на тарелке прилетел на разведку!» По телевизору говорили про такие случаи.
– Во, мать твою так! – успокаиваясь, пробормотал шофер. – Нестрашно, говоришь? А в милицию мы тебя все-таки, голуба, доставим. Прямо к дому участкового подвезу – пускай разбирается!
Удовлетворенный своим решением, он украдкой глянул на сиденье рядом с собой, и опять, резко скрипнув тормозами, машина замерла посреди дороги. На сиденье никого не было.
Вой мотора перешел в громкое тарахтение. Машины, привозившие им продукты, вещи, оборудование – военные машины, гудели не так, а ровно и сильно.
«Мо-ло-ко», – с трудом разглядела Магнолия большие буквы на боку светло-грязной цистерны, громыхающей позади. Дверца, лязгнув ручкой, заунывно пожаловалась на жизнь – и Магнолия заглянула в тускло освещенную кабину.
– Ну что, будешь залезать, нет? – раздраженно спросил мужичонка в кепке, придерживая левой рукой руль.
– Да, конечно, спасибо, – сказала Магнолия, ухватилась за поблескивающую ручку, забралась по вибрирующим ступенькам, уселась. Было жестко и неудобно – пружины выпирали из продавленного сиденья. Но Магнолия слишком устала.
– Дверь сильнее захлопни, – подсказал мужичонка и выключил свет.
Когда Магнолия сильным рывком захлопнула дверцу, он не глядя, привычным движением воткнул скорость, и машина, озлобленно взвыв, тронулась с места. В тусклом свете Магнолия видела его крупные, некрасиво исполосованные жилами руки, мятый воротник рубашки, щетинистый большой кадык.
– К родным? – спросил он, не отворачивая
голову от дороги.
– А? – не поняла Магнолия.
– Едешь куда? К сродственникам? Или какие знакомые у нас живут? Может, я знаю?
– Вы меня, пожалуйста, не расспрашивайте, – устало попросила Магнолия. – Я, понимаете, ничего ответить вам не могу.
– К хахалю, что ль? – неправильно истолковав ее слова, предположил шофер. – А чего такая оборватая? Дралась, что ль, с кем?
– Нет, нет, не дралась, – помотала головой Магнолия, – извините, пожалуйста, я как-то совсем устала… и, наверно, сейчас засну…
– Ты, того, лучше не спи! Лучше поговори со мной. А то заснешь, я засну – что ж это за дела будут?
Но Магнолия не слышала – она уже спала, откинувшись назад, и голову ее мотало из стороны в сторону.
– Во шальная девка, – констатировал шофер, взглянув на нее, и полез в бардачок за сигареткой. Прикурил. Забросил коробок спичек обратно в темную пасть бардачка, потянулся было прикрыть его крышку – как вдруг резко отдернул руку, вильнув от неожиданности рулем.
Там, где под свисающей крышкой бардачка только что торчала голая, расцарапанная коленка шальной девки, теперь слегка покачивалась толстая мужская нога в мешковатых форменных солдатских брюках, засунутых в голенище сапога. Шофер так резко затормозил, что их обоих инерция кинула вперед, и поскорее включил свет в кабине.
– Что, приехали? – сонно спросила Магнолия, выпрямляясь на сиденье и изо всех сил протирая кулачками слипающиеся глаза.
Шофер смотрел на ее голую коленку – все царапины были на месте.
– Ты, девка, этого… того… ты чего творишь-то? – сипло спросил он и непроизвольно отодвинулся в угол. Он и сам не понимал – чему верить: тому, что видит сейчас, или тому, что видел секунду назад.
– Я, что, превратилась в кого-то? – вяло позевывая, спросила Магнолия. – Вы извините, мне что-то приснилось… Вы не обращайте, пожалуйста, внимания – это не страшно… Это, должно быть, недолго… будет, наверно…
Последние слова она уже едва протолкнула сквозь непослушные губы и, не дослушав себя, опять уснула.
Шофер ощутил в углу рта размокшую сигарету, выплюнул ее за окошко, вытащил новую из мятой пачки, выцарапал дрожащими пальцами спичку из коробка, чиркнул и судорожно затянулся.
Было очень тихо – когда ж это он заглушил мотор? Девка – обычная городская девка, даже, можно сказать, ничего так девка – мирно спала, неслышно дыша приоткрытым ртом.
Шофер матюкнулся, повернул ключ зажигания, со второго раза молоковоз завелся и не спета, гремя и раскачиваясь на ухабах, покатил по привычному маршруту. Только вместо девки на сиденье опять спал, тяжело всхрапывая, какой-то важный толстый сержант с золотым кольцом на волосатом пальце. Девка предупредила, что это будет не страшно – но это все-таки было страшно.
А когда шофер через какую-то секунду снова повернулся к ней, на сиденье спал уже какой-то другой мужик – тоже толстый, но совсем не сержант, не первой молодости, в хорошем светлом костюме.
«Еще запачкается тут у меня», – машинально подумал шофер.
У мужика в костюме из угла приоткрытого рта покатилась струйка слюны, и он, не просыпаясь, вытер ее мягкой пухлой ладошкой.
«Пришелец! – наконец понял шофер. – То он девка, то мужики какие-то, а сам – на тарелке прилетел на разведку!» По телевизору говорили про такие случаи.
– Во, мать твою так! – успокаиваясь, пробормотал шофер. – Нестрашно, говоришь? А в милицию мы тебя все-таки, голуба, доставим. Прямо к дому участкового подвезу – пускай разбирается!
Удовлетворенный своим решением, он украдкой глянул на сиденье рядом с собой, и опять, резко скрипнув тормозами, машина замерла посреди дороги. На сиденье никого не было.
16
… А Магнолии снился удивительный сон.
Тело было очень легким. Даже как-то неприятно легким. Вокруг было совсем тесно – не повернуться – и темно – хоть глаз выколи. Очень хотелось спать и было очень душно. Хотя и не холодно.
Магнолия неуверенно потрогала свою голую руку и удивилась, какая она скользкая – до блеска. Если бы хоть чуть-чуть света – рука наверняка бы заблестела, как полированная.
И она вдруг заблестела.
Магнолия подняла голову – над головой расширялась звездная щель. Несметное количество звезд – просто невообразимое количество! И их становилось все больше, ведь щель расширялась.
Вдруг Магнолия ощутила совершенно невежливый толчок. И поскольку она ни за что не держалась, то чуть не улетела. К звездам. В последний момент, когда, казалось, путешествие в звездную бесконечность уже неизбежно, ее скользкие пальцы нашли край отворяющейся створки и изо всех сил вцепились в нее.
Створка оказалась довольно толстая, очень холодная, продолжала открываться, таща с собой Магнолию. Ох, добром это не кончится!
Магнолия взглянула вниз – туда, где она до этого помещалась. И увидела кипу каких-то замысловато сложенных деталей. Сейчас эта кипа начинала медленно взбухать, расправляться, принимать определенную форму – пока еще не ясно какую.
Дальше Магнолия рассмотреть не успела, потому что створка откинулась полностью и прямо перед лицом оказалась огромная планета Земля. Чуть тронутая серпом тени, Земля была такая живая среди бессердечно-мертвого Космоса, такая родная и милая, вся в кудряшках бело-голубых разводов – Магнолия едва не ойкнула. Но вовремя спохватилась – еще плотнее сжала губы, не давая Космосу проникнуть в легкие.
Но как же так? Раз Земля освещена, значит, почти точно позади должно быть Солнце?
Магнолия оглянулась, но Солнца не было. Его закрывал растрепанный (видимо, недостроенный) шар гигантской орбитальной базы, поблескивающий металлическими потрохами в голубом сиянии Земли и щетинящийся лесом каких-то причудливых конструкций.
И тут произошла та неприятность, которую Магнолия предчувствовала с самого начала. Расправившаяся кипа деталей, продолжая разрастаться, толкнула Магнолию в затылок, оцарапала правый висок. Пытаясь от нее как-то защититься, Магнолия повернулась, выставила правую руку, но так неудачно, что рука проскользнула между двумя движущимися перемычками и ее стало медленно, но неотвратимо зажимать чуть выше локтя.
Кричать Магнолия не могла, потому что не дышала. Но боль была адская и быстро усиливалась.
Стиснув зубы, Магнолия уцепилась за одну из перемычек, нечеловечески напряглась – и отломила железку, отбросила в Космос. Потащила к себе руку, перечеркнутую широким рубцом… и конечно же не удержалась на открытой створке. Медленно, беспомощно повалилась в Космос, спиной прямо на звезды.
Грузовой корабль, с откинутой створки которого она сорвалась, начал стремительно уменьшаться в размерах, съеживаться, удаляясь, быстро теряясь среди мерцающей бездны – и это было так страшно, что необходимо было проснуться…
Тело было очень легким. Даже как-то неприятно легким. Вокруг было совсем тесно – не повернуться – и темно – хоть глаз выколи. Очень хотелось спать и было очень душно. Хотя и не холодно.
Магнолия неуверенно потрогала свою голую руку и удивилась, какая она скользкая – до блеска. Если бы хоть чуть-чуть света – рука наверняка бы заблестела, как полированная.
И она вдруг заблестела.
Магнолия подняла голову – над головой расширялась звездная щель. Несметное количество звезд – просто невообразимое количество! И их становилось все больше, ведь щель расширялась.
Вдруг Магнолия ощутила совершенно невежливый толчок. И поскольку она ни за что не держалась, то чуть не улетела. К звездам. В последний момент, когда, казалось, путешествие в звездную бесконечность уже неизбежно, ее скользкие пальцы нашли край отворяющейся створки и изо всех сил вцепились в нее.
Створка оказалась довольно толстая, очень холодная, продолжала открываться, таща с собой Магнолию. Ох, добром это не кончится!
Магнолия взглянула вниз – туда, где она до этого помещалась. И увидела кипу каких-то замысловато сложенных деталей. Сейчас эта кипа начинала медленно взбухать, расправляться, принимать определенную форму – пока еще не ясно какую.
Дальше Магнолия рассмотреть не успела, потому что створка откинулась полностью и прямо перед лицом оказалась огромная планета Земля. Чуть тронутая серпом тени, Земля была такая живая среди бессердечно-мертвого Космоса, такая родная и милая, вся в кудряшках бело-голубых разводов – Магнолия едва не ойкнула. Но вовремя спохватилась – еще плотнее сжала губы, не давая Космосу проникнуть в легкие.
Но как же так? Раз Земля освещена, значит, почти точно позади должно быть Солнце?
Магнолия оглянулась, но Солнца не было. Его закрывал растрепанный (видимо, недостроенный) шар гигантской орбитальной базы, поблескивающий металлическими потрохами в голубом сиянии Земли и щетинящийся лесом каких-то причудливых конструкций.
И тут произошла та неприятность, которую Магнолия предчувствовала с самого начала. Расправившаяся кипа деталей, продолжая разрастаться, толкнула Магнолию в затылок, оцарапала правый висок. Пытаясь от нее как-то защититься, Магнолия повернулась, выставила правую руку, но так неудачно, что рука проскользнула между двумя движущимися перемычками и ее стало медленно, но неотвратимо зажимать чуть выше локтя.
Кричать Магнолия не могла, потому что не дышала. Но боль была адская и быстро усиливалась.
Стиснув зубы, Магнолия уцепилась за одну из перемычек, нечеловечески напряглась – и отломила железку, отбросила в Космос. Потащила к себе руку, перечеркнутую широким рубцом… и конечно же не удержалась на открытой створке. Медленно, беспомощно повалилась в Космос, спиной прямо на звезды.
Грузовой корабль, с откинутой створки которого она сорвалась, начал стремительно уменьшаться в размерах, съеживаться, удаляясь, быстро теряясь среди мерцающей бездны – и это было так страшно, что необходимо было проснуться…
17
С тяжелым, мучительным стоном Магнолия очнулась – опять на прыгающем, неудобном сиденье молоковоза, возвращающегося порожняком с районного молзавода. Лучи фар дергались впереди по рытвинам деревенской дороги.
– Ох, какой неприятный сон мне приснился, – пожаловалась Магнолия шоферу.
Но тот как-то дико на нее взглянул и ничего не ответил.
Правая рука болела невероятно. Красный рубец, наискосок пересекающий предплечье, надувался чудовищным кровоподтеком.
«Так это – правда? Неужели, что было в Космосе, – это правда?» – подумала Магнолия и заплакала. – "Вот почему все меня боятся. Я могу летать в Космос, могу там не дышать, не мерзнуть, поломать какую-то космическую технику…
Ну почему я такая несчастная? Ну как мне жить, если люди меня будут бояться?"
Слезы просто брызнули из глаз – так стало себя жалко. Одинокая – ив Космосе, и на Земле, страшная для всех, а на самом деле – такая беззащитная. Ох, как рука болит!
Шофер смотрел-смотрел на нее и неожиданно для себя, не бросая одной рукой руль, другой обнял ее за худенькие плечи, осторожно, как малого ребенка, прижал к себе, приговаривая смущенно:
– Ну чего, чего, шальная ты девка. Ну приснилось так приснилось. Да мало ли чего приснится!
А впереди, поперек дороги, уже показались два приземистых бронетранспортера в полной боевой готовности. И солдат в тускло отсвечивающей каске уже энергично махал молоковозу флажком, требуя остановиться. И все уже было поздно.
– Ох, какой неприятный сон мне приснился, – пожаловалась Магнолия шоферу.
Но тот как-то дико на нее взглянул и ничего не ответил.
Правая рука болела невероятно. Красный рубец, наискосок пересекающий предплечье, надувался чудовищным кровоподтеком.
«Так это – правда? Неужели, что было в Космосе, – это правда?» – подумала Магнолия и заплакала. – "Вот почему все меня боятся. Я могу летать в Космос, могу там не дышать, не мерзнуть, поломать какую-то космическую технику…
Ну почему я такая несчастная? Ну как мне жить, если люди меня будут бояться?"
Слезы просто брызнули из глаз – так стало себя жалко. Одинокая – ив Космосе, и на Земле, страшная для всех, а на самом деле – такая беззащитная. Ох, как рука болит!
Шофер смотрел-смотрел на нее и неожиданно для себя, не бросая одной рукой руль, другой обнял ее за худенькие плечи, осторожно, как малого ребенка, прижал к себе, приговаривая смущенно:
– Ну чего, чего, шальная ты девка. Ну приснилось так приснилось. Да мало ли чего приснится!
А впереди, поперек дороги, уже показались два приземистых бронетранспортера в полной боевой готовности. И солдат в тускло отсвечивающей каске уже энергично махал молоковозу флажком, требуя остановиться. И все уже было поздно.