Страница:
Джон следил за ее взглядом, пока Нелл изучала остальных. Они медленно, но уверенно двигались к апартаментам Хильды Брандт.
— Остаток пути они могут пройти без нас. — Нелл крепко взяла его под руку. — Мы побудем снаружи. Я должна с тобой поговорить.
— Я уже несколько дней хочу с тобой поговорить.
— Тогда у тебя будет шанс. Но сперва ты послушаешь. Хильда Брандт хочет, чтобы я и все остальные в ближайшие несколько часов покинули Европу. Все, кроме тебя. Но Вильса говорит, что ее пригласили вернуться после очередной серии концертов. Скажи, это ты организовал?
— Нет. Честное слово, Нелл. Я даже об этом не знал. Я к Вильсе ничего такого не испытываю.
— А что ты тогда к ней испытываешь? Тьфу, черт, не хочу опять начинать. Но будь я проклята, если вернусь на Ганимед, тревожась о тебе и не зная, что будет дальше. Соберись с мыслями, Джон Перри. Будем мы вместе или нет?
— Ну-у…
— Не телись. — Нелл потянулась схватить его за уши — покрепче, чтоб было больно. — Да или нет?
— Да. Определенно. Да. Я не телился. Я хочу тебя, хочу, чтобы ты была со мной. Я об этом думал еще когда мы только прибыли в Аренас. Ты такая…
Остальная часть фразы была заглушена горячим и настойчивым поцелуем Нелл.
— Ты мне эти славные словечки как-нибудь в другой раз скажи, — громко прошептала она, когда его отпустила. — Все остальное придется отложить, потому что они уже идут. Но ты не думай, что я особенно терпеливая.
Джон взглянул в сторону апартаментов Хильды Брандт и только затем понял, что Нелл смотрит совсем не туда. Из другого конца коридора приближался доктор Габриэль Шуми — а вместе с ним шла пухлая женщина с роскошными светлыми волосами. Труп из ледяной гробницы. Лицо Камиллы Гамильтон было пятнистым от кровоподтеков, и доктор на всякий случай держал ее под локоть; однако, входя в апартаменты Брандт, она шла ровно и без посторонней помощи.
— Камилла Гамильтон, — сказала Нелл. — Идем. Я должна это заснять.
Они с Джоном торопливо вошли в комнату как раз в тот момент, когда доктор Шуми начал говорить. Камилла, немного смущенная, как понял Джон, когда ему удалось заглянуть ей в глаза, села в широкое кресло с покрывалом в центре просторного помещения.
— Я обещал доктору Брандт доложить как можно скорее, иначе бы меня сейчас здесь не было. — На элегантном лице врача было удрученное выражение. — И если бы все, находящиеся в этом помещении, не заверили меня, что Камилла Гамильтон замерзла как сосулька и уже, судя по всему, час как мертва, я бы попросил вас прекратить свои розыгрыши и не отнимать понапрасну время у переутомившихся докторов. Мисс Гамильтон, пожалуйста, встаньте. И немного пройдитесь.
Камилла так и сделала, слегка косолапя и понурив голову от смущения.
— Я чувствую себя призовым экспонатом на старомодной выставке домашних животных. Пожалуй, скорее индейкой, — она взглянула на всех по очереди. — А где Джон Перри и Вильса Шир? Я хочу поблагодарить их за то, что они спасли мне жизнь.
— Как вы все можете видеть, — продолжал Шуми, — она явно восстанавливается и уже функционирует почти нормально. Но Бога ради, не спрашивайте меня или кого-то еще из медсанчасти, как ей это удалось. Есть два-три совершенно безопасных способа довести температуру человеческого тела до отрицательной, и мы нередко проделываем это при сложных операциях. Но при этом никого просто-напросто не выставляют на чудовищный мороз.
— Люди, которые проваливаются под лед, — отважился Тристан, — в замерзающую воду…
— После чего все их системы отключаются и температура тела падает за несколько секунд. Потребление кислорода мозгом тоже падает. Только так они могут выжить, — Габриэль Шуми жестом предложил Камилле снова сесть. — Однако, согласно всему, что мне было рассказано, здесь случилось нечто совершенно иное. Температура в вездеходе должна была понизиться медленно, за определенный период времени. Это верная смерть. А еще страннее то, что у вас, мисс Гамильтон есть удержанная вода и… лед.
— Лед? — Хильда Брандт улыбалась Камилле с каким-то собственническим выражением лица.
— Твердый лед, доктор Брандт. Когда мы доставили мисс Гамильтон в рентгеновское отделение, по всему ее телу, поблизости от кожи, оказались рассеяны комки льда. Самые разные — весом от нескольких граммов до пары килограммов. По мере того как комки таяли, она избавлялась от избыточной воды естественным образом — шестьдесят килограммов начиная с того момента, как она вошла в мою лабораторию и заканчивая тем, когда она из нее вышла. Можно сказать, чудесная прокачивающая работа для почек. Я так прикидываю, что еще должно выйти пятнадцать-двадцать килограммов, прежде чем мисс Гамильтон достигнет своего обычного веса. Но все это жидкость.
— Теперь уже никакой спешки, — сказала Камилла и улыбнулась. — Вы все в полной безопасности. Не беспокойтесь, я себя не опозорю.
— Могло ли как-то помочь образование льда? — спросил Дэвид Ламмерман. На его лице непрерывно играла улыбка. — Я хочу сказать, когда вода превращается в лед, она отдает свою скрытую теплоту. Эта теплота могла поддерживать нужную температуру в остальных частях тела.
— Действительно, при образовании льда так и происходит. И теплота действительно выделялась, — Шуми покровительственно кивнул Дэвиду. — Но я предлагаю вам объяснить мне, как это могло помочь в данном случае. Если я выпью пятьдесят-сто литров воды — предполагая, что я смогу столько проглотить, а я уверен, что не смогу, — и вы начнете меня замораживать, я могу начать образовывать комки льда по всему телу… но они безусловно не будут появляться в каких-то определенных местах, чтобы сохранить остальные мои органы от замерзания.
— А вы это проделывали? — Дэвид Ламмерман бочком подбирался к Камилле. Ему хотелось ее обнять. — Выпивали вы когда-нибудь сто литров воды?
— Дэвид, я сама не знаю, что я сделала, — Камилла подалась вперед и протянула к нему руки. — Насколько я знаю, все произошло именно так, как я рассказала доктору Шуми. Я сидела в машине, зная, что мне не хватает тепла, уверенная в том, что замерзну до смерти, прежде чем кто-то заметит мой маяк или хотя бы поймет, что я пропала. Затем я начала анализировать новые данные, которые я получила из центра РСН, — догадываюсь, это был мой способ мысленного бегства от реальности. Последнее, что я помню, это что я находилась в самой середине вычислений, и они начинали становиться по-настоящему интересными. А потом я проснулась. Проснулась здесь. Я правда не помню, как пила воду, теряла сознание или что-то еще в таком роде. Быть может, мысль о том, что я сейчас замерзну, как-то повлияла на мой мозг, хотя сейчас я чувствую себя достаточно нормально.
— Ваш мозг ничто не затронуло, — сказал доктор Шуми. — По крайней мере, ни по одному из обычных вариантов. Я запросил с Ганимеда диаграмму вашего мозгового сканирования. Ваш мозг функционирует точно так же, как и всегда.
— Так что же все-таки со мной случилось?
— Как раз до этой точки мы и дошли. — Габриэль Шуми бросил косой взгляд на Хильду Брандт. — Я не могу ответить на этот вопрос. Хотя я признаю, что у вас, мисс Гамильтон, есть все основания его задать. Быть может, через несколько дней…
— У вас есть для меня какие-то рекомендации, доктор Шуми?
— Что ж, ей определенно не следует покидать Европу, пока она не вернется к нормальной физической форме, — врач обращался к Хильде Брандт. — А это может составить не меньше трех суток, если она сохранит прежние темпы восстановления. Хотя, разумеется, я бы хотел провести более тщательное обследование.
— Если она не возражает. Она, знаете ли, ваша пациентка, а не подопытное животное.
— Разумеется, — Шуми был захвачен врасплох неожиданной резкостью в голосе Хильды Брандт.
— Очень хорошо, — Брандт встала прямо перед Камиллой и внимательно посмотрела ей в глаза. Похоже, ее порадовало то, что она там увидела. — Такие вот дела, моя милая. Даже если бы доктор Шуми не стал бы на этом настаивать, я собиралась отказаться отпускать вас еще по меньшей мере пару суток.
Она выпрямилась.
— Что же касается всех остальных, для вас, боюсь, вечеринка закончена. Здесь научно-исследовательское учреждение, хотя после нынешних событий вам, быть может, трудно в это поверить. Мы найдем кого-нибудь, кто позаботится о том, чтобы организовать вашу доставку на Ганимед.
В манере Хильды Брандт присутствовала какая-то небрежная уверенность, которая предотвращала все споры. Нелл, видя ее сейчас, уже ни секунды не сомневалась, что обращенная к ней не так давно просьба Хильды Брандт была сделана совсем по другим причинам. При желании директор научно-исследовательского центра одна могла спокойно очистить любое помещение на «Горе Арарат», причем всего за пару минут.
— Но я должен остаться, Нелл, — прошептал Джон. — Уже через час-другой я отправлюсь к «Капле». Если ты хочешь, чтобы я еще раз попытался убедить доктора Брандт насчет тебя…
— Пустая трата времени. Ты только на нее посмотри.
Джон уставился на спокойное, добродушное лицо Хильды Брандт.
— По-моему, она вполне доброжелательна.
— Это потому, что ты совершенно ее не знаешь. Она вполне доброжелательна, но «да» она тебе нипочем не скажет.
— Что, если ты еще несколько минут побудешь со мной, прямо сейчас…
— Зачем, Джон? Ты хочешь по-быстрому перепихнуться? Вообще-то мысль неплохая, но я уже так не думаю. Я это уже лет десять как прекратила практиковать. Теперь я обожаю хорошенько поваляться, — Нелл протянула руку и похлопала его по щеке. — Ну вот, я тебя шокировала.
— Ты ведь это не всерьез!
— Да-да, знаю — ты таким не занимался. Ты сам мистер Невинность. Это все мой испорченный нрав, и я должна сказать, что испытываю немалое искушение. Очень хочется увидеть тебя голым. — Нелл поколебалась и наконец покачала головой. — Нет. Иди занимайся своей «Каплей» и держи свои сексуальные руки под контролем. Но помни — я вернусь. Как только найду способ устроить это дело. Европа сейчас — главное место действия.
«Это все мой испорченный нрав». Джон решил, что ему это определенно по вкусу. Он никогда не встречал женщины, которая бы так разговаривала — по крайней мере, с ним. Всю дорогу до Вентиля Джон думал о Нелл. И как это он ухитрился ее подцепить? И почему она назвала его «мистер Невинность»? Он был вполне опытным, а вовсе не невинным.
Когда Джон наконец оказался на ледяном спуске Вентиля, он понял, что Хильда Брандт была мудрее, чем ему казалось. Предварительное погружение, которое они с Вильсой Шир предприняли в «Данае», в то время представлявшееся Джону не особенно нужным, позволило ему теперь сосредоточиться на «Капле», а не тревожиться о том, что будет дальше.
При том, что ему действительно требовалось сосредоточиться. По европейским стандартам Джон был опытным оператором системы Вентиля, а потому никого не послали помогать ему со спуском по льду в воду. Однако солидная часть его разума была по-прежнему с Нелл.
Они обязательно будут друг с другом долго-долго. Они разделят множество чудных лет.
Если только раздумья о Нелл сперва его не убьют.
Джон оторвал взгляд ото льда и понял, что «Капля» уже от него ускользает. Однако ее балансировка была совсем другой, чем у «Данаи», и в результате Джон разместил буксировочные дреки не в тех местах. Округлое, прозрачное судно наклонялось далеко вперед. Гонясь за ним и исправляя крен, Джон неверно оценил оставшееся у него время. Когда он снова поднял взгляд, погружаемый аппарат уже находился на полпути по ледяному скату, его люк был широко раскрыт. Джону пришлось запрыгнуть на борт и задраивать люк, когда погружаемый аппарат одолевал последние тридцать метров наклонной дорожки. Но даже тогда герметичные затворы еще не сработали. Они все-таки встали на место, когда вода уже плескала по основанию судна.
В конце концов «Капля» оказалась отбалансирована и освободилась от дреков, плавно скользя по ледяному спуску в спокойные воды Вентиля. Первые пять минут Джон позволял погружаемому аппарату бесконтрольно падать сквозь толстенный щит, что огораживал Европейский океан. Только когда он прошел мимо нижней границы льда, где давление уже составляло пятнадцать земных атмосфер, Джон оторвал глаза от индикаторов и мониторов.
Единственным, что поразило его, была незнакомая зелень индикатора давления. Этот дисплей модифицировали, изменив шаг увеличения давления от десятой доли атмосферы на метр, каким он был на Земле, до всего-навсего восьмидесятой доли атмосферы на метр, более соответствующей Европе.
Всего-навсего — если не считать того, что Джон держал путь к черным глубинам, неслыханным в земных океанах. Скорее по привычке, чем по необходимости (Джон инстинктивно знал, где он и куда направляется) он сверился с инерциальной навигационной системой. Удовлетворенный увиденным, Джон установил неспешный курс на Жаровню: глубина сорок семь километров, давление шестьсот земных атмосфер. Область высокого давления даже по земным стандартам.
Джон взглянул на новый индикатор. Текущая глубина: пять с половиной километров. Давление: восемьдесят шесть атмосфер.
Он выслал вперед один из свободноплавающих источников света, или попросту плывунов, и включил его. Вода была менее прозрачна, чем во время его последнего вояжа. Либо уровень апвеллинга здесь был выше, либо больше мусора выплавлялась и падало со дна ледяного слоя наверху. Так происходило и на Земле — в Северном Ледовитом океане. Но здесь имелось одно колоссальное отличие. Мутность европейской воды могла обусловливаться присутствием любых видов неорганических соединений, однако в нее не вносил свой вклад завораживающий, невероятно разнообразный детрит живых существ — смесь, благодаря которой каждый отбор пробы земной воды становился экспериментом, в результате которого можно было обнаружить ранее неклассифицированные формы жизни.
Джон хотел исследовать как можно больший участок океанского дна по пути до Жаровни. Он позволял «Капле» падать, пока не оказался в тридцати метрах от дна и не смог с легкостью увидеть в прозрачной воде неровные контуры океанского ложа. Остроконечные каменные выступы подобно сине-черным зубам акулы угрожающе выпирали в сторону прозрачного корпуса его судна. Маршрут проносил Джона мимо северной подводной оконечности горы Арарат. Он обогнул плоское каменное плато, которое, согласно картам, местами поднималась почти через весь ледяной слой примерно до двухсот метров от поверхности Европы.
Расплавить ледяное покрывало, и оно обратится в воду, которая составит лишь девять десятых первоначального объема. Тогда уровень поверхности упадет — быть может, достаточно глубоко, чтобы это каменное плато обнажилось.
Джон подумал о термоядерном проекте Мобилиуса. Успех этого проекта обратил бы близкие к поверхности подводные шельфы вроде этого в превосходные места для заселения их изобильной жизнью, подобной колониям кораллов на подводных шельфах Земли.
И если это случится, смогут ли аборигенные формы жизни соперничать? Даже учитывая минимальное тепло и свет, земные формы жизни были энергичными, агрессивными, бескомпромиссными. Европейская жизнь могла сохраниться только под защитой недоступности, изолированная пятьюдесятью километрами океана.
Глубина: девятнадцать километров. Давление: двести шестьдесят атмосфер.
От термоядерного проекта мысли Джона перешли к Камилле. Ее прибытие на Европу с благословения Мобилиуса, ее странное исчезновение и новое появление привлекли на спутник всех остальных. Теперь они удалились на Ганимед, оставляя у Джона неловкое чувство, будто он упустил из вида что-то важное.
Это напомнило ему другой его опыт, двумя годами раньше. Работая на склонах Тихоантарктического гребня в «Капле», он следовал за светящимися желто-зелеными огнями огромной колонии спирул, особого вида каракатиц, курсируя от километровой глубины до всего лишь пары сотен метров от поверхности океана. Из-за того, что Джон двое суток находился без связи с поверхностью, он ничего не слышал о солитоне. Гигантская изолированная волна, более пятидесяти метров в вышину и тысячу километров в длину, проносилась тогда по всей южной части Тихого океана, и курс ее не прервался массивами суши. Пока Джон наблюдал за спирулами, главный гребень солитона прошел как раз над ним.
Хотя одинокая волна несла в себе неисчислимые гигаватты энергии, Джон и «Капля» находились в полной безопасности. Солитон был настолько широк, что даже плавучие базы на открытой поверхности с легкостью поднимались все выше и выше, а затем с такой же легкостью опускались.
И только встроенное в Джона чувство абсолютной ориентации уловило необъяснимый подъем и опускание «Капли». Еще раньше, чем приборы подтвердили перемещение и изменение давления, волоски у него на спине встали дыбом. Было что-то чудовищно тревожное в присутствии незримой силы, которая могла прибыть без предупреждения, сделать свою титаническую работу и так же безмолвно и загадочно исчезнуть.
Но почему он подумал об этом сейчас, причем не в связи с Европейским океаном, а с событиями на базе «Гора Арарат»? Потому что Джона на какой-то миг переполнило ощущение присутствия тех же самых великих сил, направленных на производство колоссальных эффектов. Однако, подобно солитону, эти силы двигались дальше, их энергии рассеивались, не оставляя за собой ни следа. Не оставляя совсем ничего, кроме этого чувства неловкости, чудовищной мощи, вышедшей из-под контроля…
Глубина: сорок пять километров. Давление: пятьсот семьдесят атмосфер.
Острые зазубренные скалы уже закончились, сменившись гладкой, рассыпчатой поверхностью — снежным полем бледной голубизны, что простиралось так далеко, насколько огни «Капли» могли уследить. Ни один человек еще не проникал так глубоко в чистый жидкий шар Европейского океана. Жаровня предположительно располагалась двумя километрами глубже, и, согласно поступающим к Джону данным, отдушина находилась менее чем в одном километре впереди. Однако голубая равнина перед ним была абсолютно гладкой.
Что-то должно было измениться. Джон переключился на ультразвуковое получение изображений и заметил первые признаки перемены. Впереди, не так далеко от погружаемого аппарата, в равнине показалась трещина, узкая, ровная и прямая, как будто проведенная по линейке черта. Джон снизил скорость и осторожно двинул «Каплю» вперед.
Две минуты спустя он уже парил над кромкой расщелины с острыми краями, менее трехсот метров в ширину. Температура наружной воды составляла экстраординарные для Европы двадцать градусов Цельсия. Комнатная температура. Это был верх Жаровни, самой теплой из известных отдушин Европы. На дне должно было быть еще горячей.
Джон выслал вперед плывунов, настроив их на пульсирующую работу лазеров, и перешел в режим получения изображений высокого разрешения. Краткие вспышки света вырывали из темноты голые вертикальные стены, что ныряли к незримому океанскому ложу. Джон установил «Каплю» на сохранение постоянной дистанции в пятнадцать метров от стены и принялся курсировать взад-вперед километров на пять, медленно опускаясь.
Очень долго Джон ничего такого не замечал. После первого часа ему стало казаться, что весь этот поиск просто нелеп. Он пытался выполнить невозможное. Надеяться найти изолированную точечку жизни на двадцати пяти квадратных километрах дна Европейского океана…
Если не считать того, что «Капля» следовала по курсу, проложенному незримой указкой теплового потока. Погружаемый аппарат шел по температурному градиенту, вдоль и вниз по расщелине. Наружные показания непрерывно росли. До тридцати градусов Цельсия. До сорока. По европейским понятиям тепло внутри этой скалистой расщелины было просто невероятным, выше нормальной температуры тела. И приборы Джона показывали, что состав окружающей воды и подводного утеса идеален для развития жизни: карбонаты, сера, фосфаты, магний. Все ингредиенты имелись здесь в изобилии.
Хотя, конечно, жизнь требовала нечто гораздо большего, чем просто нужные ингредиенты. Быть может, Шелли Солбурн просто нашла эти элементы и по их наличию в определенной пропорции ошибочно заключила, что все это автоматически определяет присутствие в Европейском океане живых организмов?
Джон двигался дальше, моргая через определенные промежутки времени, чтобы избежать пропуска регулярных вспышек освещения.
И совершенно внезапно, в конце третьего часа, искомое доказательство появилось.
Джон остановил погружаемый аппарат. В одном из световых импульсов от плывунов он заметил несколько липнущих к стене зернистых наростов, бледно-голубых и округлых. Тонкие, как волоски, усики, тянувшиеся из центров наростов, шевелились в теплой воде, нежно покачиваясь, пока они просеивали идущие вверх потоки.
Шелли Солбурн не ошиблась.
Жизнь!
Наросты были совсем крошечные — самый большой составлял не более половины сантиметра в поперечнике. Но Джона это не беспокоило. Размер ничего не значил. Людям на Земле случилось быть гигантами, однако почти все остальные формы жизни на планете оставались на миллиметровом уровне или еще мельче.
Джон воспользовался манипуляторами с дистанционным управлением «Капли», чтобы отцепить от скалы и пристроить на хранение с полдюжины маленьких округлых ракушек. Этого было более чем достаточно, чтобы обеспечить те данные, за которыми он сюда явился, и Джон не хотел нарушать предположительно хрупкое местное равновесие.
Он продолжал опускаться, пока муть апвеллинга не превратила всю воду вокруг «Капли» в густой суп, сквозь который огни плывунов пробивались всего лишь на метр-другой. Ультразвуковые датчики показывали, что расщелина сужается до такой точки, где погружаемый аппарат уже не способен был пройти. Температура воды стабилизировалась около сорока трех градусов Цельсия. А сама вода была богата минералами.
Джон подвел «Каплю» на расстояние в несколько метров от другой стены и слегка увеличил плавучесть. Погружаемый аппарат начал дрейфовать вверх. Но полпути к краю бледно-голубой равнины Джон снова помедлил. Гладкая поверхность утеса уступила место множеству изломанных пластов, чьи неровные края образовывали ряд горизонтальных трещин. Каждая из сформированных таким образом полок была покрыта массой жирных червей, самые крупные из которых были толще руки Джона. Эти существа были яркими, в желто-голубую полоску, подобные гигантским цветным пиявкам, и они пульсировали в ленивом ритме расширения и сокращения, таком медленном, что требовалось несколько минут наблюдать, чтобы заметить движение.
Так что имелись у Европы и собственные гиганты. Джон еще раз воспользовался манипуляторами, чтобы аккуратно разделить корчащиеся связки и поместить с полдюжины чудовищных кольчатых червей на хранение в герметичные, поддерживающие нужное давление контейнеры «Капли». Там они будут в безопасности, даже когда он вернется на поверхность и примется их анализировать.
Быть может, именно с этой проблемой столкнулась Шелли Солбурн, когда обнаружила на Европе аборигенные формы жизни? Без герметичного хранения под давлением находки могли распадаться и терять всякую ценность, когда их поднимали. Тогда почему она не попыталась снова, изготовив свои собственные герметичные контейнеры? Сам Джон определенно бы это проделал.
Наконец Джон перестал строить догадки о мотивах Шелли. Ему было прекрасно известно, насколько эта дамочка испорчена. Так или иначе, он уже переходил к собственному ликованию. Жизнь на Европе! Здесь могла быть сотня, даже тысяча гидротермальных отдушин, и каждая со своими собственными формами жизни.
А если брать шире, вполне могла существовать далекая, потаенная жизнь, прячущаяся внутри ледяных шаров облака Оорта или на подобных Земле мирах, кружащих на орбите эты Кассиопеи. Могли даже существовать формы жизни открытого космоса, не привязанные ни к одному из материнских миров.
Однако Джон был первым человеком, которому предстояло доказать, что существует аборигенная жизнь на другой планете, и пронаблюдать за ней в непосредственной близости. Он станет первым, кто добудет эти формы для научного исследования, первым, кто их назовет, установит их таксономию и тщательно их изучит.
И внезапно проводимое им в глубоком океане время перестало казаться удовольствием. Джону захотелось поскорее начать исследование. «Капля» была чудесным судном, однако возможности для анализа, которыми она располагала, были весьма ограниченны. Они не позволяли Джону установить клеточную структуру или исследовать химию клеток. Он не мог запротоколировать главные органические функции — от пищеварения до размножения. Не мог взглянуть на темпы роста или на механизмы получения энергии. Для этого ему нужны были микроскопы, геномеры, низкоэнергетичные лазеры, рестриктаза. Джону требовалась «Гора Арарат», а также четко определенная и контролируемая окружающая среда герметичной лаборатории.
Но прежде чем он мог начать этот детальный анализ, следовало сделать объявление об открытии. Джон установил «Каплю» на максимальную скорость автоматического маршрута обратно к Вентилю, а сам тем временем, чувствуя приток адреналина, устроился поудобнее, чтобы составить сообщение, которое он пошлет, когда окажется на станции и доберется до открытого коммуникационного канала.
Это должно было быть что-то интригующее, что-то впечатляющее. Причем с таким заголовком, который захватил бы даже людей, которые обычно не интересовались научными результатами.
— Остаток пути они могут пройти без нас. — Нелл крепко взяла его под руку. — Мы побудем снаружи. Я должна с тобой поговорить.
— Я уже несколько дней хочу с тобой поговорить.
— Тогда у тебя будет шанс. Но сперва ты послушаешь. Хильда Брандт хочет, чтобы я и все остальные в ближайшие несколько часов покинули Европу. Все, кроме тебя. Но Вильса говорит, что ее пригласили вернуться после очередной серии концертов. Скажи, это ты организовал?
— Нет. Честное слово, Нелл. Я даже об этом не знал. Я к Вильсе ничего такого не испытываю.
— А что ты тогда к ней испытываешь? Тьфу, черт, не хочу опять начинать. Но будь я проклята, если вернусь на Ганимед, тревожась о тебе и не зная, что будет дальше. Соберись с мыслями, Джон Перри. Будем мы вместе или нет?
— Ну-у…
— Не телись. — Нелл потянулась схватить его за уши — покрепче, чтоб было больно. — Да или нет?
— Да. Определенно. Да. Я не телился. Я хочу тебя, хочу, чтобы ты была со мной. Я об этом думал еще когда мы только прибыли в Аренас. Ты такая…
Остальная часть фразы была заглушена горячим и настойчивым поцелуем Нелл.
— Ты мне эти славные словечки как-нибудь в другой раз скажи, — громко прошептала она, когда его отпустила. — Все остальное придется отложить, потому что они уже идут. Но ты не думай, что я особенно терпеливая.
Джон взглянул в сторону апартаментов Хильды Брандт и только затем понял, что Нелл смотрит совсем не туда. Из другого конца коридора приближался доктор Габриэль Шуми — а вместе с ним шла пухлая женщина с роскошными светлыми волосами. Труп из ледяной гробницы. Лицо Камиллы Гамильтон было пятнистым от кровоподтеков, и доктор на всякий случай держал ее под локоть; однако, входя в апартаменты Брандт, она шла ровно и без посторонней помощи.
— Камилла Гамильтон, — сказала Нелл. — Идем. Я должна это заснять.
Они с Джоном торопливо вошли в комнату как раз в тот момент, когда доктор Шуми начал говорить. Камилла, немного смущенная, как понял Джон, когда ему удалось заглянуть ей в глаза, села в широкое кресло с покрывалом в центре просторного помещения.
— Я обещал доктору Брандт доложить как можно скорее, иначе бы меня сейчас здесь не было. — На элегантном лице врача было удрученное выражение. — И если бы все, находящиеся в этом помещении, не заверили меня, что Камилла Гамильтон замерзла как сосулька и уже, судя по всему, час как мертва, я бы попросил вас прекратить свои розыгрыши и не отнимать понапрасну время у переутомившихся докторов. Мисс Гамильтон, пожалуйста, встаньте. И немного пройдитесь.
Камилла так и сделала, слегка косолапя и понурив голову от смущения.
— Я чувствую себя призовым экспонатом на старомодной выставке домашних животных. Пожалуй, скорее индейкой, — она взглянула на всех по очереди. — А где Джон Перри и Вильса Шир? Я хочу поблагодарить их за то, что они спасли мне жизнь.
— Как вы все можете видеть, — продолжал Шуми, — она явно восстанавливается и уже функционирует почти нормально. Но Бога ради, не спрашивайте меня или кого-то еще из медсанчасти, как ей это удалось. Есть два-три совершенно безопасных способа довести температуру человеческого тела до отрицательной, и мы нередко проделываем это при сложных операциях. Но при этом никого просто-напросто не выставляют на чудовищный мороз.
— Люди, которые проваливаются под лед, — отважился Тристан, — в замерзающую воду…
— После чего все их системы отключаются и температура тела падает за несколько секунд. Потребление кислорода мозгом тоже падает. Только так они могут выжить, — Габриэль Шуми жестом предложил Камилле снова сесть. — Однако, согласно всему, что мне было рассказано, здесь случилось нечто совершенно иное. Температура в вездеходе должна была понизиться медленно, за определенный период времени. Это верная смерть. А еще страннее то, что у вас, мисс Гамильтон есть удержанная вода и… лед.
— Лед? — Хильда Брандт улыбалась Камилле с каким-то собственническим выражением лица.
— Твердый лед, доктор Брандт. Когда мы доставили мисс Гамильтон в рентгеновское отделение, по всему ее телу, поблизости от кожи, оказались рассеяны комки льда. Самые разные — весом от нескольких граммов до пары килограммов. По мере того как комки таяли, она избавлялась от избыточной воды естественным образом — шестьдесят килограммов начиная с того момента, как она вошла в мою лабораторию и заканчивая тем, когда она из нее вышла. Можно сказать, чудесная прокачивающая работа для почек. Я так прикидываю, что еще должно выйти пятнадцать-двадцать килограммов, прежде чем мисс Гамильтон достигнет своего обычного веса. Но все это жидкость.
— Теперь уже никакой спешки, — сказала Камилла и улыбнулась. — Вы все в полной безопасности. Не беспокойтесь, я себя не опозорю.
— Могло ли как-то помочь образование льда? — спросил Дэвид Ламмерман. На его лице непрерывно играла улыбка. — Я хочу сказать, когда вода превращается в лед, она отдает свою скрытую теплоту. Эта теплота могла поддерживать нужную температуру в остальных частях тела.
— Действительно, при образовании льда так и происходит. И теплота действительно выделялась, — Шуми покровительственно кивнул Дэвиду. — Но я предлагаю вам объяснить мне, как это могло помочь в данном случае. Если я выпью пятьдесят-сто литров воды — предполагая, что я смогу столько проглотить, а я уверен, что не смогу, — и вы начнете меня замораживать, я могу начать образовывать комки льда по всему телу… но они безусловно не будут появляться в каких-то определенных местах, чтобы сохранить остальные мои органы от замерзания.
— А вы это проделывали? — Дэвид Ламмерман бочком подбирался к Камилле. Ему хотелось ее обнять. — Выпивали вы когда-нибудь сто литров воды?
— Дэвид, я сама не знаю, что я сделала, — Камилла подалась вперед и протянула к нему руки. — Насколько я знаю, все произошло именно так, как я рассказала доктору Шуми. Я сидела в машине, зная, что мне не хватает тепла, уверенная в том, что замерзну до смерти, прежде чем кто-то заметит мой маяк или хотя бы поймет, что я пропала. Затем я начала анализировать новые данные, которые я получила из центра РСН, — догадываюсь, это был мой способ мысленного бегства от реальности. Последнее, что я помню, это что я находилась в самой середине вычислений, и они начинали становиться по-настоящему интересными. А потом я проснулась. Проснулась здесь. Я правда не помню, как пила воду, теряла сознание или что-то еще в таком роде. Быть может, мысль о том, что я сейчас замерзну, как-то повлияла на мой мозг, хотя сейчас я чувствую себя достаточно нормально.
— Ваш мозг ничто не затронуло, — сказал доктор Шуми. — По крайней мере, ни по одному из обычных вариантов. Я запросил с Ганимеда диаграмму вашего мозгового сканирования. Ваш мозг функционирует точно так же, как и всегда.
— Так что же все-таки со мной случилось?
— Как раз до этой точки мы и дошли. — Габриэль Шуми бросил косой взгляд на Хильду Брандт. — Я не могу ответить на этот вопрос. Хотя я признаю, что у вас, мисс Гамильтон, есть все основания его задать. Быть может, через несколько дней…
— У вас есть для меня какие-то рекомендации, доктор Шуми?
— Что ж, ей определенно не следует покидать Европу, пока она не вернется к нормальной физической форме, — врач обращался к Хильде Брандт. — А это может составить не меньше трех суток, если она сохранит прежние темпы восстановления. Хотя, разумеется, я бы хотел провести более тщательное обследование.
— Если она не возражает. Она, знаете ли, ваша пациентка, а не подопытное животное.
— Разумеется, — Шуми был захвачен врасплох неожиданной резкостью в голосе Хильды Брандт.
— Очень хорошо, — Брандт встала прямо перед Камиллой и внимательно посмотрела ей в глаза. Похоже, ее порадовало то, что она там увидела. — Такие вот дела, моя милая. Даже если бы доктор Шуми не стал бы на этом настаивать, я собиралась отказаться отпускать вас еще по меньшей мере пару суток.
Она выпрямилась.
— Что же касается всех остальных, для вас, боюсь, вечеринка закончена. Здесь научно-исследовательское учреждение, хотя после нынешних событий вам, быть может, трудно в это поверить. Мы найдем кого-нибудь, кто позаботится о том, чтобы организовать вашу доставку на Ганимед.
В манере Хильды Брандт присутствовала какая-то небрежная уверенность, которая предотвращала все споры. Нелл, видя ее сейчас, уже ни секунды не сомневалась, что обращенная к ней не так давно просьба Хильды Брандт была сделана совсем по другим причинам. При желании директор научно-исследовательского центра одна могла спокойно очистить любое помещение на «Горе Арарат», причем всего за пару минут.
— Но я должен остаться, Нелл, — прошептал Джон. — Уже через час-другой я отправлюсь к «Капле». Если ты хочешь, чтобы я еще раз попытался убедить доктора Брандт насчет тебя…
— Пустая трата времени. Ты только на нее посмотри.
Джон уставился на спокойное, добродушное лицо Хильды Брандт.
— По-моему, она вполне доброжелательна.
— Это потому, что ты совершенно ее не знаешь. Она вполне доброжелательна, но «да» она тебе нипочем не скажет.
— Что, если ты еще несколько минут побудешь со мной, прямо сейчас…
— Зачем, Джон? Ты хочешь по-быстрому перепихнуться? Вообще-то мысль неплохая, но я уже так не думаю. Я это уже лет десять как прекратила практиковать. Теперь я обожаю хорошенько поваляться, — Нелл протянула руку и похлопала его по щеке. — Ну вот, я тебя шокировала.
— Ты ведь это не всерьез!
— Да-да, знаю — ты таким не занимался. Ты сам мистер Невинность. Это все мой испорченный нрав, и я должна сказать, что испытываю немалое искушение. Очень хочется увидеть тебя голым. — Нелл поколебалась и наконец покачала головой. — Нет. Иди занимайся своей «Каплей» и держи свои сексуальные руки под контролем. Но помни — я вернусь. Как только найду способ устроить это дело. Европа сейчас — главное место действия.
«Это все мой испорченный нрав». Джон решил, что ему это определенно по вкусу. Он никогда не встречал женщины, которая бы так разговаривала — по крайней мере, с ним. Всю дорогу до Вентиля Джон думал о Нелл. И как это он ухитрился ее подцепить? И почему она назвала его «мистер Невинность»? Он был вполне опытным, а вовсе не невинным.
Когда Джон наконец оказался на ледяном спуске Вентиля, он понял, что Хильда Брандт была мудрее, чем ему казалось. Предварительное погружение, которое они с Вильсой Шир предприняли в «Данае», в то время представлявшееся Джону не особенно нужным, позволило ему теперь сосредоточиться на «Капле», а не тревожиться о том, что будет дальше.
При том, что ему действительно требовалось сосредоточиться. По европейским стандартам Джон был опытным оператором системы Вентиля, а потому никого не послали помогать ему со спуском по льду в воду. Однако солидная часть его разума была по-прежнему с Нелл.
Они обязательно будут друг с другом долго-долго. Они разделят множество чудных лет.
Если только раздумья о Нелл сперва его не убьют.
Джон оторвал взгляд ото льда и понял, что «Капля» уже от него ускользает. Однако ее балансировка была совсем другой, чем у «Данаи», и в результате Джон разместил буксировочные дреки не в тех местах. Округлое, прозрачное судно наклонялось далеко вперед. Гонясь за ним и исправляя крен, Джон неверно оценил оставшееся у него время. Когда он снова поднял взгляд, погружаемый аппарат уже находился на полпути по ледяному скату, его люк был широко раскрыт. Джону пришлось запрыгнуть на борт и задраивать люк, когда погружаемый аппарат одолевал последние тридцать метров наклонной дорожки. Но даже тогда герметичные затворы еще не сработали. Они все-таки встали на место, когда вода уже плескала по основанию судна.
В конце концов «Капля» оказалась отбалансирована и освободилась от дреков, плавно скользя по ледяному спуску в спокойные воды Вентиля. Первые пять минут Джон позволял погружаемому аппарату бесконтрольно падать сквозь толстенный щит, что огораживал Европейский океан. Только когда он прошел мимо нижней границы льда, где давление уже составляло пятнадцать земных атмосфер, Джон оторвал глаза от индикаторов и мониторов.
Единственным, что поразило его, была незнакомая зелень индикатора давления. Этот дисплей модифицировали, изменив шаг увеличения давления от десятой доли атмосферы на метр, каким он был на Земле, до всего-навсего восьмидесятой доли атмосферы на метр, более соответствующей Европе.
Всего-навсего — если не считать того, что Джон держал путь к черным глубинам, неслыханным в земных океанах. Скорее по привычке, чем по необходимости (Джон инстинктивно знал, где он и куда направляется) он сверился с инерциальной навигационной системой. Удовлетворенный увиденным, Джон установил неспешный курс на Жаровню: глубина сорок семь километров, давление шестьсот земных атмосфер. Область высокого давления даже по земным стандартам.
Джон взглянул на новый индикатор. Текущая глубина: пять с половиной километров. Давление: восемьдесят шесть атмосфер.
Он выслал вперед один из свободноплавающих источников света, или попросту плывунов, и включил его. Вода была менее прозрачна, чем во время его последнего вояжа. Либо уровень апвеллинга здесь был выше, либо больше мусора выплавлялась и падало со дна ледяного слоя наверху. Так происходило и на Земле — в Северном Ледовитом океане. Но здесь имелось одно колоссальное отличие. Мутность европейской воды могла обусловливаться присутствием любых видов неорганических соединений, однако в нее не вносил свой вклад завораживающий, невероятно разнообразный детрит живых существ — смесь, благодаря которой каждый отбор пробы земной воды становился экспериментом, в результате которого можно было обнаружить ранее неклассифицированные формы жизни.
Джон хотел исследовать как можно больший участок океанского дна по пути до Жаровни. Он позволял «Капле» падать, пока не оказался в тридцати метрах от дна и не смог с легкостью увидеть в прозрачной воде неровные контуры океанского ложа. Остроконечные каменные выступы подобно сине-черным зубам акулы угрожающе выпирали в сторону прозрачного корпуса его судна. Маршрут проносил Джона мимо северной подводной оконечности горы Арарат. Он обогнул плоское каменное плато, которое, согласно картам, местами поднималась почти через весь ледяной слой примерно до двухсот метров от поверхности Европы.
Расплавить ледяное покрывало, и оно обратится в воду, которая составит лишь девять десятых первоначального объема. Тогда уровень поверхности упадет — быть может, достаточно глубоко, чтобы это каменное плато обнажилось.
Джон подумал о термоядерном проекте Мобилиуса. Успех этого проекта обратил бы близкие к поверхности подводные шельфы вроде этого в превосходные места для заселения их изобильной жизнью, подобной колониям кораллов на подводных шельфах Земли.
И если это случится, смогут ли аборигенные формы жизни соперничать? Даже учитывая минимальное тепло и свет, земные формы жизни были энергичными, агрессивными, бескомпромиссными. Европейская жизнь могла сохраниться только под защитой недоступности, изолированная пятьюдесятью километрами океана.
Глубина: девятнадцать километров. Давление: двести шестьдесят атмосфер.
От термоядерного проекта мысли Джона перешли к Камилле. Ее прибытие на Европу с благословения Мобилиуса, ее странное исчезновение и новое появление привлекли на спутник всех остальных. Теперь они удалились на Ганимед, оставляя у Джона неловкое чувство, будто он упустил из вида что-то важное.
Это напомнило ему другой его опыт, двумя годами раньше. Работая на склонах Тихоантарктического гребня в «Капле», он следовал за светящимися желто-зелеными огнями огромной колонии спирул, особого вида каракатиц, курсируя от километровой глубины до всего лишь пары сотен метров от поверхности океана. Из-за того, что Джон двое суток находился без связи с поверхностью, он ничего не слышал о солитоне. Гигантская изолированная волна, более пятидесяти метров в вышину и тысячу километров в длину, проносилась тогда по всей южной части Тихого океана, и курс ее не прервался массивами суши. Пока Джон наблюдал за спирулами, главный гребень солитона прошел как раз над ним.
Хотя одинокая волна несла в себе неисчислимые гигаватты энергии, Джон и «Капля» находились в полной безопасности. Солитон был настолько широк, что даже плавучие базы на открытой поверхности с легкостью поднимались все выше и выше, а затем с такой же легкостью опускались.
И только встроенное в Джона чувство абсолютной ориентации уловило необъяснимый подъем и опускание «Капли». Еще раньше, чем приборы подтвердили перемещение и изменение давления, волоски у него на спине встали дыбом. Было что-то чудовищно тревожное в присутствии незримой силы, которая могла прибыть без предупреждения, сделать свою титаническую работу и так же безмолвно и загадочно исчезнуть.
Но почему он подумал об этом сейчас, причем не в связи с Европейским океаном, а с событиями на базе «Гора Арарат»? Потому что Джона на какой-то миг переполнило ощущение присутствия тех же самых великих сил, направленных на производство колоссальных эффектов. Однако, подобно солитону, эти силы двигались дальше, их энергии рассеивались, не оставляя за собой ни следа. Не оставляя совсем ничего, кроме этого чувства неловкости, чудовищной мощи, вышедшей из-под контроля…
Глубина: сорок пять километров. Давление: пятьсот семьдесят атмосфер.
Острые зазубренные скалы уже закончились, сменившись гладкой, рассыпчатой поверхностью — снежным полем бледной голубизны, что простиралось так далеко, насколько огни «Капли» могли уследить. Ни один человек еще не проникал так глубоко в чистый жидкий шар Европейского океана. Жаровня предположительно располагалась двумя километрами глубже, и, согласно поступающим к Джону данным, отдушина находилась менее чем в одном километре впереди. Однако голубая равнина перед ним была абсолютно гладкой.
Что-то должно было измениться. Джон переключился на ультразвуковое получение изображений и заметил первые признаки перемены. Впереди, не так далеко от погружаемого аппарата, в равнине показалась трещина, узкая, ровная и прямая, как будто проведенная по линейке черта. Джон снизил скорость и осторожно двинул «Каплю» вперед.
Две минуты спустя он уже парил над кромкой расщелины с острыми краями, менее трехсот метров в ширину. Температура наружной воды составляла экстраординарные для Европы двадцать градусов Цельсия. Комнатная температура. Это был верх Жаровни, самой теплой из известных отдушин Европы. На дне должно было быть еще горячей.
Джон выслал вперед плывунов, настроив их на пульсирующую работу лазеров, и перешел в режим получения изображений высокого разрешения. Краткие вспышки света вырывали из темноты голые вертикальные стены, что ныряли к незримому океанскому ложу. Джон установил «Каплю» на сохранение постоянной дистанции в пятнадцать метров от стены и принялся курсировать взад-вперед километров на пять, медленно опускаясь.
Очень долго Джон ничего такого не замечал. После первого часа ему стало казаться, что весь этот поиск просто нелеп. Он пытался выполнить невозможное. Надеяться найти изолированную точечку жизни на двадцати пяти квадратных километрах дна Европейского океана…
Если не считать того, что «Капля» следовала по курсу, проложенному незримой указкой теплового потока. Погружаемый аппарат шел по температурному градиенту, вдоль и вниз по расщелине. Наружные показания непрерывно росли. До тридцати градусов Цельсия. До сорока. По европейским понятиям тепло внутри этой скалистой расщелины было просто невероятным, выше нормальной температуры тела. И приборы Джона показывали, что состав окружающей воды и подводного утеса идеален для развития жизни: карбонаты, сера, фосфаты, магний. Все ингредиенты имелись здесь в изобилии.
Хотя, конечно, жизнь требовала нечто гораздо большего, чем просто нужные ингредиенты. Быть может, Шелли Солбурн просто нашла эти элементы и по их наличию в определенной пропорции ошибочно заключила, что все это автоматически определяет присутствие в Европейском океане живых организмов?
Джон двигался дальше, моргая через определенные промежутки времени, чтобы избежать пропуска регулярных вспышек освещения.
И совершенно внезапно, в конце третьего часа, искомое доказательство появилось.
Джон остановил погружаемый аппарат. В одном из световых импульсов от плывунов он заметил несколько липнущих к стене зернистых наростов, бледно-голубых и округлых. Тонкие, как волоски, усики, тянувшиеся из центров наростов, шевелились в теплой воде, нежно покачиваясь, пока они просеивали идущие вверх потоки.
Шелли Солбурн не ошиблась.
Жизнь!
Наросты были совсем крошечные — самый большой составлял не более половины сантиметра в поперечнике. Но Джона это не беспокоило. Размер ничего не значил. Людям на Земле случилось быть гигантами, однако почти все остальные формы жизни на планете оставались на миллиметровом уровне или еще мельче.
Джон воспользовался манипуляторами с дистанционным управлением «Капли», чтобы отцепить от скалы и пристроить на хранение с полдюжины маленьких округлых ракушек. Этого было более чем достаточно, чтобы обеспечить те данные, за которыми он сюда явился, и Джон не хотел нарушать предположительно хрупкое местное равновесие.
Он продолжал опускаться, пока муть апвеллинга не превратила всю воду вокруг «Капли» в густой суп, сквозь который огни плывунов пробивались всего лишь на метр-другой. Ультразвуковые датчики показывали, что расщелина сужается до такой точки, где погружаемый аппарат уже не способен был пройти. Температура воды стабилизировалась около сорока трех градусов Цельсия. А сама вода была богата минералами.
Джон подвел «Каплю» на расстояние в несколько метров от другой стены и слегка увеличил плавучесть. Погружаемый аппарат начал дрейфовать вверх. Но полпути к краю бледно-голубой равнины Джон снова помедлил. Гладкая поверхность утеса уступила место множеству изломанных пластов, чьи неровные края образовывали ряд горизонтальных трещин. Каждая из сформированных таким образом полок была покрыта массой жирных червей, самые крупные из которых были толще руки Джона. Эти существа были яркими, в желто-голубую полоску, подобные гигантским цветным пиявкам, и они пульсировали в ленивом ритме расширения и сокращения, таком медленном, что требовалось несколько минут наблюдать, чтобы заметить движение.
Так что имелись у Европы и собственные гиганты. Джон еще раз воспользовался манипуляторами, чтобы аккуратно разделить корчащиеся связки и поместить с полдюжины чудовищных кольчатых червей на хранение в герметичные, поддерживающие нужное давление контейнеры «Капли». Там они будут в безопасности, даже когда он вернется на поверхность и примется их анализировать.
Быть может, именно с этой проблемой столкнулась Шелли Солбурн, когда обнаружила на Европе аборигенные формы жизни? Без герметичного хранения под давлением находки могли распадаться и терять всякую ценность, когда их поднимали. Тогда почему она не попыталась снова, изготовив свои собственные герметичные контейнеры? Сам Джон определенно бы это проделал.
Наконец Джон перестал строить догадки о мотивах Шелли. Ему было прекрасно известно, насколько эта дамочка испорчена. Так или иначе, он уже переходил к собственному ликованию. Жизнь на Европе! Здесь могла быть сотня, даже тысяча гидротермальных отдушин, и каждая со своими собственными формами жизни.
А если брать шире, вполне могла существовать далекая, потаенная жизнь, прячущаяся внутри ледяных шаров облака Оорта или на подобных Земле мирах, кружащих на орбите эты Кассиопеи. Могли даже существовать формы жизни открытого космоса, не привязанные ни к одному из материнских миров.
Однако Джон был первым человеком, которому предстояло доказать, что существует аборигенная жизнь на другой планете, и пронаблюдать за ней в непосредственной близости. Он станет первым, кто добудет эти формы для научного исследования, первым, кто их назовет, установит их таксономию и тщательно их изучит.
И внезапно проводимое им в глубоком океане время перестало казаться удовольствием. Джону захотелось поскорее начать исследование. «Капля» была чудесным судном, однако возможности для анализа, которыми она располагала, были весьма ограниченны. Они не позволяли Джону установить клеточную структуру или исследовать химию клеток. Он не мог запротоколировать главные органические функции — от пищеварения до размножения. Не мог взглянуть на темпы роста или на механизмы получения энергии. Для этого ему нужны были микроскопы, геномеры, низкоэнергетичные лазеры, рестриктаза. Джону требовалась «Гора Арарат», а также четко определенная и контролируемая окружающая среда герметичной лаборатории.
Но прежде чем он мог начать этот детальный анализ, следовало сделать объявление об открытии. Джон установил «Каплю» на максимальную скорость автоматического маршрута обратно к Вентилю, а сам тем временем, чувствуя приток адреналина, устроился поудобнее, чтобы составить сообщение, которое он пошлет, когда окажется на станции и доберется до открытого коммуникационного канала.
Это должно было быть что-то интригующее, что-то впечатляющее. Причем с таким заголовком, который захватил бы даже людей, которые обычно не интересовались научными результатами.