Страница:
– Со свиданьицем?
Я осторожно звякнул о фужер своим бокалом.
– Будем здоровы!
Ел Филька быстро, но аккуратно. Не чавкал, не елозил локтями по столу. В общем, вел себя вполне достойно.
– Извини, – сказал он, прерываясь на секунду, – заморю родимого, чтоб сосать перестал, и поговорим.
Одна из четырех девиц соскользнула со стула перед стойкой и направилась в нашу сторону. Походка однозначно выдавала как ее профессию, так и намерения. Бедрами она покачивала так, будто в ресторане сильно штормило, и палуба убегала из-под ее сильно обнаженных ног. Юбка у девицы заканчивалась там, где должны были начинаться трусики, а верхние пуговицы блузки она позабыла застегнуть.
– Мальчики, вам не скучно?
Филька прожевал, отхлебнул из бокала и коротко приказал:
– Пошла вон.
Девица развернулась и, так же виляя бедрами, вернулась к стойке.
–Зачем ты так грубо?
– Дешевка, титька тараканья. Посидеть нельзя спокойно, липнут, точно шпроты на усы.
Филька тщательно утерся салфеткой, откинулся на спинку стула, вытащил из пачки сигарету и со вкусом прикурил.
– Хорошо! Вот в такие минуты я чувствую вкус жизни, ее течение, как она огибает меня, пенит, бесится, будто вода в джакузи, а я запускаю в нее руки по плечи и вырываю свое.
Одно из правил психометрии гласит: разговаривать с каждым человеком на его языке. Первый слой этого правила означает переходить на метафорический уровень собеседника и понятную для него лексику. Второй, и главный, разговаривать о нем самом.
В принципе главная цель любой беседы – поговорить о собственных проблемах. Прислушиваясь к разговорам на улице, в автобусе, я постоянно поражаюсь человеческой способности вести длинные разговоры с воображаемым слушателем. Предположим, двое уселись поговорить, и первый хочет сообщить второму нечто о себе, рассчитывая на сочувствие и поддержку. Но стоит ему умолкнуть, как вместо понимания собеседник вываливает на него свои проблемы. Разговора, по существу, нет, каждый обращается к воображаемому слушателю, и в результате высокие договаривающиеся стороны расходятся, в лучшем случае ни с чем, а в худшем – с ощущением напрасно потраченного времени.
Психометрист – тот, кто умеет слушать. Дайте человеку возможность поговорить о себе, расспросите, покивайте головой, произнесите несколько ободряющих слов – и он ваш.
В полном соответствии с правилом я задаю вопрос. Просто и в лоб.
– Слушай, мы же с тобой столько не виделись. Расскажи, что ты делал эти годы?
Филька довольно щурится.
– Эх, сколько видано! С тех пор, как мы в этом зале твою свадьбу гуляли, столько всего утекло.
– Помнишь, значит, свадьбу.
– Конечно, ваш стол стоял там, где сейчас бар, а я у окна сидел, под постером. Кстати, Вера тебе еще не надоела? Сколько лет можно яйца в одно гнездо складывать, м-м-м??
– Еще нет.
– А то смотри, могу профессионалку подкинуть! Бедраж, шапочки для близнецов – четвертый номер, гнется, словно пружина, но не ломается. О деньгах не думай, все за счет заведения!
– Филька, ты же о себе начал, а на меня перешел. Не дело, братишка!
– Тоже прав, вот где ты прав, там ты прав, ничего не могу сказать. Есть среди вас всякие, воображают много, ходят фертами, а задница в заплатах.
– Ты о ком?
– Да о твоих дружках из общества психометристов. Мотла знаешь?
– Знаю.
– Я с ним вместе в строительном управлении пахал, лет пятнадцать назад. Был не лучше других: воровал, где мог – не стеснялся, пиво вечером вместе принимали, девку-нормировщицу в углу обжимал. А теперь, психометрист, психометрист, герой нашего времени! Я ему говорю как-то: ты про Краснодеревщика слышал? А он мне дурачка строит, – какой такой Краснодеревщик? А я ему говорю, этой мой прадед. Когда твои родственники на Привозе гнилой селедкой торговали, про моего слава на всю империю шла.
– На какую империю?
– На Российскую! Ты что, забыл? Краснодеревщик ведь и твой прадедушка, не только мой.
Да, научный факт – Филька такой же потомок Краснодеревщика, как я. И даже больше, он ведь по мужской линии, прямой наследник, а я через бабушку. Был бы прадед Хаим жив, ох и устроил бы он головомойку незадачливым потомкам, за сидение в ресторане, скабрезные разговоры, и вообще. По совокупности.
– Ну, так я отвлекся! – Филька закурил новую сигарету, небрежно бросил зажигалку на стол и крепко приложился к бокалу с вином.
– Когда вы свалили, начал и я подумывать о прогулке за бугор. Израиль меня не привлекал ни тогда, ни сейчас, и я рванул в Германию. Мазанул там, подмигнул тут, короче, через три месяца меня выпустили из резервации на вольный воздух Неметчины. Денежки у меня с собой были, и я их тут же вложил в шпиль-халле, зал с игральными автоматами и пивом. Хоть номинально я владел половиной этого заведения, но пахал, будто последний турок. Разносил кружки, мыл посуду, подметал, чистил заблеванный немцами сортир, лишь бы не платить лишнюю копейку. Ложился в три ночи, вставал в десять утра с дурной головой и – бегом в заведение: привести в порядок, надраить, прикупить, чего не хватает. Зарабатывал совсем даже неплохо, приварок катил жирный, но через полгода мне такая житуха остохренела, а еще через полгода продал я свой пай и укатил в Швецию. Почему в Швецию? А бабы мне ихние нравились, гладкие, ухоженные кобылки. Вот я и решил вволю покататься, пока не повязала меня очередная Вера.
– Оставь ты Веру в покое, я тебя прошу! Не завидуй так явно.
– Завидуй, ха-ха! – Филька даже поперхнулся дымом. – Она ж тебя захавала с потрохами, мальца неразумного. Что ты видел в своей жизни, кого знал! Поди, первая она у тебя?
– Первая и последняя.
– Моим врагам такое счастье.
– И многих успел завести?
– Да не очень, пока я еще не вышел на такие деньги, когда убивать начинают. Толкусь на своем пятачке, живу сам, даю другим. Вокруг меня знаешь, сколько народу кормится? И все благодаря Швеции.
Так вот, поехал я, не на пустое место, за год в Германии обзавелся связями, деньжат поднакопил. Короче, дали мне адресок в Стокгольме и рекомендацию, чтоб сразу в дело войти. Так и получилось, купил я треть бизнеса, на сей раз в мясной лавке, она же закусочная для деликатесов из мяса, и пустился в новое плавание.
Вкалывал опять за четверых, пока научился, вник во все мясные пертурбации, хороший кусок здоровья ушел. Какое мясо бывает, как его резать, из какой части что лучше готовить. А колбасы, а стеки, а ребрышки, плюс все вокруг мяса: соусы, горчицы, вина, пиво, багеты, булочки разных сортов, куда поджарку укладывают – целая наука!
Преодолел я ее круто, вместе с языком шведским и прочей местной премудростью. Год прошел, как сон пустой, денежки на счету росли, но жизни я не видел. И шведки, шалавы паскудные, оказались холодными и расчетливыми бабенциями, вовсе не похожими на кокетливых лошадок.
Зря я на них слюнки в Германии пускал, зрямиссимо! Или, может, они за границей себя по-другому ведут, но ко мне, за два года в Стокгольме ни одна бабель даром не пошла, только за сармак. Платишь – получаешь, не платишь – соси лапу или грызи мясные деликатесы. Вообще, все эти истории про сексуальную шведскую жизнь высосаны из двадцать первого пальца; может в своем шведском кругу они и раскованные, и свободные, но с иностранцами имеют дело исключительно проститутки.
– Там ты и привык к продажной любви?
– Не только там. Но есть в этом виде отношений некая честность, ты точно знаешь, что покупаешь и почем. Большинство дурачков получают то же самое, но расплачиваются всю жизнь, и не только деньгами, но и свободным временем, тяжелой домашней работой, скандалами, сосуществованием с давно надоевшим человеком. Куда как проще – заплатил и имей. А главное – постоянно обновляемый ассортимент!
Филька усмехнулся и смачно глотнул из бокала. Вино кончилось, он долил почти до краев и снова отхлебнул.
– Хорошо! Ну вот, покорячился с год по шестнадцать часов в день, и стал о жизни размышлять. Думал, думал, и пришло мне в голову гениальное открытие. Стою однажды, режу колбасу, а оно само в голове хрясь, готовенькое зашевелилось. Колбасу, кстати, резать – не простое дело. Надо так машиной заправлять, чтоб ломтики сглаженной стопочкой ложились, один на один, тогда их аккуратно в бумажку можно завернуть и гладкой пачечкой подать покупателю. Если тянуть неровно или давить слишком сильно, то скибочки улягутся вперекосяк, и ровненько их в жизни не выправишь – прилипают. Не станешь же по ломтику раздирать и на глазах у клиента пальцами перекладывать, в общем – тоже искусство, я тебе говорю.
А идея пришла мне простая, как все гениальное. Почему, думаю, меня так охотно в компаньоны берут, нешто у них шведов в Швеции не хватает, или немцев в Германии? Примитивно, будто сосиска – проще взять одного дурака в компаньоны, который будет тулумбасить за четверых, чем платить четверым и следить, чтоб работали исправно и не крали.
Когда до меня доперло, я сразу принялся соображать, как соскочить поэлегантнее. Бабушек в сейфе набралось неслабо, даже для Швеции, не говоря про Одессу. Думал, думал, и однажды вечером так себе приказал: завтра, ровно в десять утра, я пойму, что мне нужно делать.
Сказано – сделано. Ровно в десять утра у меня в голове всплыла мысль: – не нужно мудрить. Иди к компаньону и прямо скажи – устал, хочу домой, давай разойдемся с миром.
Так и получилось. Компаньоны мои вовсе не удивились, видимо, они были вполне готовы к такому развитию событий. Думаю – нового партнера они начали искать задолго до моего ухода. Компаньона! Очередного дурачка! Но и я кой-чему научился в Стокгольме, и неплохо научился.
Прикатил в Одессу, прикинул бабули, и открыл свой первый магазин – «Шведский стол». По тому же типу, как в Швеции, но с приманкой – заплатил и лопай от пуза, сколько влезет. Народ повалил валом, думали на шармачка обжираться. Но дело научно подсчитано, на двух обжор с безразмерным брюхом приходят пятеро с нормальным аппетитом. А мяско я стал собирать по деревням, катался по области, заводил знакомства, короче, работал, пахал, вкалывал. Раскрутился с первым магазином, открыл второй, за ним третий, сегодня думаю уже о шестом. Целая сеть: больше двадцати работников, контора, поставки, кредиты, ремонт, холодильники, заготовители! И посредине я, в белом костюме!
Филька вдруг резко поднялся и выдвинулся из-за стола.
– Извини, дорогой, обратная жажда мучит. Айн момент!
Нет, не так он прост, Филька. Гены Краснодеревщика за «здорово живешь», не испаряются. Сам того не понимая, он запускает механизм души. И получает правильные ответы.
Душа психометриста, по природе своей, точно чувствует, где правда, а где ложь, где хорошо, а где плохо. В общем-то, такое ощущение есть у каждого человека. Но люди прячутся от него, предпочитая пользоваться суррогатом души – духом глупости.
Природа – понятие, каким обозначается все, что не зависит от познания. Воля и желание в душе настоящего психометриста находятся на более высоком уровне, чем тот, на котором события могут быть постигнуты и расшифрованы. Есть мудрость разума – познание, а есть мудрость души – высший путь, когда решение приходит само собой, мгновенно, словно продиктованное.
Начинающие думают, будто с ними беседуют Высшие силы или ангелы, и принимаются воображать, будто они пророки. На самом деле к ним обращается голос души: не желудка, и не страсти к размножению, а души. И это так удивительно и трогательно, что действительно, впору вообразить о себе особенное.
К такому приходят не сразу, часто лишь во втором поколении психометристов. Должны пройти годы и годы тренировок, прежде чем в душе загорится маленький прожектор, освещающий темноту и сумятицу бытия. Тогда ответ на вопросы приходит сам собой, стоит только задуматься над проблемой. У Фильки механизм работает не в силу его собственных достоинств, а исключительно из-за заслуг предков.
У меня многие ответы приходят уже на уровне эмоций. То есть, не уже, а пока еще. Как собака: чувствую, а объяснить не могу. Вроде, сегодняшний день закончился полным фиаско; ниточка, ради которой я предпринял поездку в Одессу, оборвалась, не начав распутываться. Но ощущения у меня самые радужные. Душа сообщает – Мастер рядом, ты на правильном пути. Почему на правильном, куда на правильном – ничего не понятно! Но сердце знает, сердце радуется, и это главное!
Филька плюхнулся на стул и довольно улыбнулся.
– И стало легче на душе! А что это доказывает? Что душа находится под мочевым пузырем.
– Фи, Филя, за последние тридцать пять лет твои остроты не изменились.
– Значит я – молодой! Все тот же юный и доверчивый мальчишка, которого надувают злые дяди. Только делать это им становится все трудней и трудней.
Филька зло ощерился.
– Сколько дряни вокруг ходит, дерьма, подонков, лепил паскудных. Стоит только зазеваться, и тебя схавают с подметками, только набойки выплюнут. Звери, звери – не на кого ни положиться, ни опереться.
Он с нежностью посмотрел на меня.
– Ты знаешь, кого мне не хватает? Будешь смеяться – родственников. Я когда из Швеции вернулся, словно в другую страну попал. Улицы вроде те же, и язык понимаю, и даже лица знакомые попадаются, но все чужое, о другом говорят, иначе думают. Не поверишь – вторая эмиграция, но теперь на родину.
Родственники разъехались, друзья разбежались, сегодня дружат по совсем другим принципам. У меня полно приятелей, друзей даже, можно сказать. Мой круг – деловые люди, у кого сеть швейных мастерских, у кого магазины, бензоколонки, рестораны. Мы часто встречаемся, «отходим» после работы, помогаем друг другу, если беда у кого. Но это не то, не то, если я разорюсь, они на меня и не посмотрят. Родственников мне не хватает, тех, кто меня в пеленках видел, кто может за ушко взять – у ты, Филя, вымахал! Тем, кто со мной познакомился не как с хозяином «Шведского стола». Понимаешь, да, понимаешь?
– Понимаю. Тяжело тебе, Филька?
– По-разному, иногда весело, иногда плакать хочется, а иногда волком выть. Меня бабы спасают, я по ним, словно по святой земле ползаю, сразу силы приходят и настроение улучшается. Хочешь, катнем?
– Ты уже предлагал.
– Скучный ты, прямо швед! Кстати, помимо работы, у меня о Швеции самые хорошие воспоминания остались; страна чистая, спокойная, каждый своим делом занят, к тебе не суется. Я ведь в самом центре Стокгольма жил, магазин на Гамла Стане, недалеко от королевской резиденции, я и квартиру недалеко снимал, Ну, не квартиру, конуру однокомнатную, но мне больше-то зачем?
Король у них очень демократичный, расхаживает по улицам без охраны, в магазины заходит. И у меня побывал, входит такой дядя обыкновенный, спрашивает, как торговля идет. Доволен, недоволен? Чего, думаю, он пристал, но отвечаю вежливо, там все вежливые, и я стал вежливым. Отвечаю и вижу – за витриной народ начинает толпиться. Пока соображал, он распрощался и вышел, а ко мне корреспондент залетает: о чем с вами Его Величество говорил?
– Какое такое величество? – спрашиваю.
– Король Швеции, Карл XVI Густав, – говорит, – не узнали?
– Не-а, – говорю,– не узнал!
Вот у кого прадедушка сумасшедшую карьеру сделал. Сын стряпчего, а в короли выбился.
– Ты о ком.
– О Бернадоте. Наполеоновский маршал, но оказался удачнее самого императора. Во-первых, невесту его отхватил, а во-вторых, стал королем Швеции. От Наполеона одна треуголка осталась, а Бернадотовы потомки до сих пор короли.
– Какой же он прадедушка, с наполеоновских времен поколений восемь прошло, если не больше.
– Восемь, девять, десять, – тебя колышет? Ты-то сам можешь королем стать или миллионером на крайний случай? И близко не можешь, и я не могу, вот от этого иногда волком выть хочется, сколько ни бейся, а выше колбасных обрезков не прыгнешь.
Тонко заверещал сотовый телефон. Филька извлек из кармана куртки крошечный аппаратик, хищно глянул на табло, одобрительно кивнул и поднес его к уху.
– Извини, оторвусь на минуту.
– Уже извинил.
Слегка отвернувшись, Филька завел разговор, состоявший преимущественно из междометий. Бедный Филька! Тяжело жить в мире, заполненном дерьмом, подонками и паскудными лепилами. У психометриста совершено иное отношение к окружающим.
«Все происходящее зависит только от меня самого, – не уставал повторять Ведущий, – от того, как я продвигаюсь, как изменяю, улучшаю себя. Чтобы исправить мои недостатки, Космос направляет посланников, их работа – показать мне мои же изъяны, подтолкнуть меня к пониманию. Человек привык бегать по знакомым дорожкам, сойти с них без хорошего толчка почти невозможно.
А если так, то на кого тогда сердиться, почему обижаться? Присмотрись хорошенько и увидишь: зло, на самом деле, скрытое добро, понять которое ты пока не в состоянии. Если принять любую напасть как урок и постараться понять, какие несовершенства моей души вызвали его к жизни, мир оборачивается другой стороной.
Человек ненавидит, когда у него есть привязка. Я люблю кого-то, а некто мешает мне реализовать мое чувство – тогда и появляется ненависть. Но если ты ни к чему не привязан, ненависти нет места.
Психометрист находится в этом мире, но выше его. Ногами он стоит на земле, а головой уходит за облака. Если камушек попадает в ботинок, не станем же мы ненавидеть и обижаться на камушек? Выбросить его вон и продолжить путь».
Филька закончил разговор и спрятал аппарат.
– Извини, жена беспокоится, домой зовет. Эти телефоны – и удобство, и сплошное наказание: ни скрыться, ни спрятаться – отключишь, почему отключил, не ответишь, почему промолчал?
–Так ты женат? Вот так новость. Поздравляю! Когда сочетался, кто счастливица?
– Да я не сочетался, просто живу. Хорошая девка, красавица, умная, как два университета, может, и женюсь со временем, а пока живем вместе. Женой называю, чтоб не обижалась, но это мне не мешает, ежели кто попадется, ну, в общем, ты понимаешь…
– Понимаю, но не сочувствую.
Филька подозвал официанта, небрежно расплатился. Мы вышли в холл.
– Братишка, вот моя визитка, – Филька протянул кусочек картона. – Разберись тут со своими психами и позвони, я тебе покажу новую Одессу.
– Филька, телки твои мне не нужны, в ресторанах я пью только воду. Что ты можешь мне показать?
– Ты не болтай, а позвони, я твой самый близкий родственник в этом городе, не забывай.
– Прав, прав. Позвоню, обещаю.
– Давай, братишка!
Филька снова сгреб меня в объятия и, обдавая запахами вина и «Эгоиста», крепко похлопал по спине.
– Рад, очень рад встрече. Так позвони, я жду.
– Позвоню.
Я вернулся в номер и обессиленно опустился в кресло. Столько событий за один день. Лечь в постель и забыться до утра? Нет-нет, ни в коем случае. Во-первых, записать все события дня. Во-вторых, упражнения. И в третьих, уже в постели – история реховотской крепости.
История реховотской крепости
Я осторожно звякнул о фужер своим бокалом.
– Будем здоровы!
Ел Филька быстро, но аккуратно. Не чавкал, не елозил локтями по столу. В общем, вел себя вполне достойно.
– Извини, – сказал он, прерываясь на секунду, – заморю родимого, чтоб сосать перестал, и поговорим.
Одна из четырех девиц соскользнула со стула перед стойкой и направилась в нашу сторону. Походка однозначно выдавала как ее профессию, так и намерения. Бедрами она покачивала так, будто в ресторане сильно штормило, и палуба убегала из-под ее сильно обнаженных ног. Юбка у девицы заканчивалась там, где должны были начинаться трусики, а верхние пуговицы блузки она позабыла застегнуть.
– Мальчики, вам не скучно?
Филька прожевал, отхлебнул из бокала и коротко приказал:
– Пошла вон.
Девица развернулась и, так же виляя бедрами, вернулась к стойке.
–Зачем ты так грубо?
– Дешевка, титька тараканья. Посидеть нельзя спокойно, липнут, точно шпроты на усы.
Филька тщательно утерся салфеткой, откинулся на спинку стула, вытащил из пачки сигарету и со вкусом прикурил.
– Хорошо! Вот в такие минуты я чувствую вкус жизни, ее течение, как она огибает меня, пенит, бесится, будто вода в джакузи, а я запускаю в нее руки по плечи и вырываю свое.
Одно из правил психометрии гласит: разговаривать с каждым человеком на его языке. Первый слой этого правила означает переходить на метафорический уровень собеседника и понятную для него лексику. Второй, и главный, разговаривать о нем самом.
В принципе главная цель любой беседы – поговорить о собственных проблемах. Прислушиваясь к разговорам на улице, в автобусе, я постоянно поражаюсь человеческой способности вести длинные разговоры с воображаемым слушателем. Предположим, двое уселись поговорить, и первый хочет сообщить второму нечто о себе, рассчитывая на сочувствие и поддержку. Но стоит ему умолкнуть, как вместо понимания собеседник вываливает на него свои проблемы. Разговора, по существу, нет, каждый обращается к воображаемому слушателю, и в результате высокие договаривающиеся стороны расходятся, в лучшем случае ни с чем, а в худшем – с ощущением напрасно потраченного времени.
Психометрист – тот, кто умеет слушать. Дайте человеку возможность поговорить о себе, расспросите, покивайте головой, произнесите несколько ободряющих слов – и он ваш.
В полном соответствии с правилом я задаю вопрос. Просто и в лоб.
– Слушай, мы же с тобой столько не виделись. Расскажи, что ты делал эти годы?
Филька довольно щурится.
– Эх, сколько видано! С тех пор, как мы в этом зале твою свадьбу гуляли, столько всего утекло.
– Помнишь, значит, свадьбу.
– Конечно, ваш стол стоял там, где сейчас бар, а я у окна сидел, под постером. Кстати, Вера тебе еще не надоела? Сколько лет можно яйца в одно гнездо складывать, м-м-м??
– Еще нет.
– А то смотри, могу профессионалку подкинуть! Бедраж, шапочки для близнецов – четвертый номер, гнется, словно пружина, но не ломается. О деньгах не думай, все за счет заведения!
– Филька, ты же о себе начал, а на меня перешел. Не дело, братишка!
– Тоже прав, вот где ты прав, там ты прав, ничего не могу сказать. Есть среди вас всякие, воображают много, ходят фертами, а задница в заплатах.
– Ты о ком?
– Да о твоих дружках из общества психометристов. Мотла знаешь?
– Знаю.
– Я с ним вместе в строительном управлении пахал, лет пятнадцать назад. Был не лучше других: воровал, где мог – не стеснялся, пиво вечером вместе принимали, девку-нормировщицу в углу обжимал. А теперь, психометрист, психометрист, герой нашего времени! Я ему говорю как-то: ты про Краснодеревщика слышал? А он мне дурачка строит, – какой такой Краснодеревщик? А я ему говорю, этой мой прадед. Когда твои родственники на Привозе гнилой селедкой торговали, про моего слава на всю империю шла.
– На какую империю?
– На Российскую! Ты что, забыл? Краснодеревщик ведь и твой прадедушка, не только мой.
Да, научный факт – Филька такой же потомок Краснодеревщика, как я. И даже больше, он ведь по мужской линии, прямой наследник, а я через бабушку. Был бы прадед Хаим жив, ох и устроил бы он головомойку незадачливым потомкам, за сидение в ресторане, скабрезные разговоры, и вообще. По совокупности.
– Ну, так я отвлекся! – Филька закурил новую сигарету, небрежно бросил зажигалку на стол и крепко приложился к бокалу с вином.
– Когда вы свалили, начал и я подумывать о прогулке за бугор. Израиль меня не привлекал ни тогда, ни сейчас, и я рванул в Германию. Мазанул там, подмигнул тут, короче, через три месяца меня выпустили из резервации на вольный воздух Неметчины. Денежки у меня с собой были, и я их тут же вложил в шпиль-халле, зал с игральными автоматами и пивом. Хоть номинально я владел половиной этого заведения, но пахал, будто последний турок. Разносил кружки, мыл посуду, подметал, чистил заблеванный немцами сортир, лишь бы не платить лишнюю копейку. Ложился в три ночи, вставал в десять утра с дурной головой и – бегом в заведение: привести в порядок, надраить, прикупить, чего не хватает. Зарабатывал совсем даже неплохо, приварок катил жирный, но через полгода мне такая житуха остохренела, а еще через полгода продал я свой пай и укатил в Швецию. Почему в Швецию? А бабы мне ихние нравились, гладкие, ухоженные кобылки. Вот я и решил вволю покататься, пока не повязала меня очередная Вера.
– Оставь ты Веру в покое, я тебя прошу! Не завидуй так явно.
– Завидуй, ха-ха! – Филька даже поперхнулся дымом. – Она ж тебя захавала с потрохами, мальца неразумного. Что ты видел в своей жизни, кого знал! Поди, первая она у тебя?
– Первая и последняя.
– Моим врагам такое счастье.
– И многих успел завести?
– Да не очень, пока я еще не вышел на такие деньги, когда убивать начинают. Толкусь на своем пятачке, живу сам, даю другим. Вокруг меня знаешь, сколько народу кормится? И все благодаря Швеции.
Так вот, поехал я, не на пустое место, за год в Германии обзавелся связями, деньжат поднакопил. Короче, дали мне адресок в Стокгольме и рекомендацию, чтоб сразу в дело войти. Так и получилось, купил я треть бизнеса, на сей раз в мясной лавке, она же закусочная для деликатесов из мяса, и пустился в новое плавание.
Вкалывал опять за четверых, пока научился, вник во все мясные пертурбации, хороший кусок здоровья ушел. Какое мясо бывает, как его резать, из какой части что лучше готовить. А колбасы, а стеки, а ребрышки, плюс все вокруг мяса: соусы, горчицы, вина, пиво, багеты, булочки разных сортов, куда поджарку укладывают – целая наука!
Преодолел я ее круто, вместе с языком шведским и прочей местной премудростью. Год прошел, как сон пустой, денежки на счету росли, но жизни я не видел. И шведки, шалавы паскудные, оказались холодными и расчетливыми бабенциями, вовсе не похожими на кокетливых лошадок.
Зря я на них слюнки в Германии пускал, зрямиссимо! Или, может, они за границей себя по-другому ведут, но ко мне, за два года в Стокгольме ни одна бабель даром не пошла, только за сармак. Платишь – получаешь, не платишь – соси лапу или грызи мясные деликатесы. Вообще, все эти истории про сексуальную шведскую жизнь высосаны из двадцать первого пальца; может в своем шведском кругу они и раскованные, и свободные, но с иностранцами имеют дело исключительно проститутки.
– Там ты и привык к продажной любви?
– Не только там. Но есть в этом виде отношений некая честность, ты точно знаешь, что покупаешь и почем. Большинство дурачков получают то же самое, но расплачиваются всю жизнь, и не только деньгами, но и свободным временем, тяжелой домашней работой, скандалами, сосуществованием с давно надоевшим человеком. Куда как проще – заплатил и имей. А главное – постоянно обновляемый ассортимент!
Филька усмехнулся и смачно глотнул из бокала. Вино кончилось, он долил почти до краев и снова отхлебнул.
– Хорошо! Ну вот, покорячился с год по шестнадцать часов в день, и стал о жизни размышлять. Думал, думал, и пришло мне в голову гениальное открытие. Стою однажды, режу колбасу, а оно само в голове хрясь, готовенькое зашевелилось. Колбасу, кстати, резать – не простое дело. Надо так машиной заправлять, чтоб ломтики сглаженной стопочкой ложились, один на один, тогда их аккуратно в бумажку можно завернуть и гладкой пачечкой подать покупателю. Если тянуть неровно или давить слишком сильно, то скибочки улягутся вперекосяк, и ровненько их в жизни не выправишь – прилипают. Не станешь же по ломтику раздирать и на глазах у клиента пальцами перекладывать, в общем – тоже искусство, я тебе говорю.
А идея пришла мне простая, как все гениальное. Почему, думаю, меня так охотно в компаньоны берут, нешто у них шведов в Швеции не хватает, или немцев в Германии? Примитивно, будто сосиска – проще взять одного дурака в компаньоны, который будет тулумбасить за четверых, чем платить четверым и следить, чтоб работали исправно и не крали.
Когда до меня доперло, я сразу принялся соображать, как соскочить поэлегантнее. Бабушек в сейфе набралось неслабо, даже для Швеции, не говоря про Одессу. Думал, думал, и однажды вечером так себе приказал: завтра, ровно в десять утра, я пойму, что мне нужно делать.
Сказано – сделано. Ровно в десять утра у меня в голове всплыла мысль: – не нужно мудрить. Иди к компаньону и прямо скажи – устал, хочу домой, давай разойдемся с миром.
Так и получилось. Компаньоны мои вовсе не удивились, видимо, они были вполне готовы к такому развитию событий. Думаю – нового партнера они начали искать задолго до моего ухода. Компаньона! Очередного дурачка! Но и я кой-чему научился в Стокгольме, и неплохо научился.
Прикатил в Одессу, прикинул бабули, и открыл свой первый магазин – «Шведский стол». По тому же типу, как в Швеции, но с приманкой – заплатил и лопай от пуза, сколько влезет. Народ повалил валом, думали на шармачка обжираться. Но дело научно подсчитано, на двух обжор с безразмерным брюхом приходят пятеро с нормальным аппетитом. А мяско я стал собирать по деревням, катался по области, заводил знакомства, короче, работал, пахал, вкалывал. Раскрутился с первым магазином, открыл второй, за ним третий, сегодня думаю уже о шестом. Целая сеть: больше двадцати работников, контора, поставки, кредиты, ремонт, холодильники, заготовители! И посредине я, в белом костюме!
Филька вдруг резко поднялся и выдвинулся из-за стола.
– Извини, дорогой, обратная жажда мучит. Айн момент!
Нет, не так он прост, Филька. Гены Краснодеревщика за «здорово живешь», не испаряются. Сам того не понимая, он запускает механизм души. И получает правильные ответы.
Душа психометриста, по природе своей, точно чувствует, где правда, а где ложь, где хорошо, а где плохо. В общем-то, такое ощущение есть у каждого человека. Но люди прячутся от него, предпочитая пользоваться суррогатом души – духом глупости.
Природа – понятие, каким обозначается все, что не зависит от познания. Воля и желание в душе настоящего психометриста находятся на более высоком уровне, чем тот, на котором события могут быть постигнуты и расшифрованы. Есть мудрость разума – познание, а есть мудрость души – высший путь, когда решение приходит само собой, мгновенно, словно продиктованное.
Начинающие думают, будто с ними беседуют Высшие силы или ангелы, и принимаются воображать, будто они пророки. На самом деле к ним обращается голос души: не желудка, и не страсти к размножению, а души. И это так удивительно и трогательно, что действительно, впору вообразить о себе особенное.
К такому приходят не сразу, часто лишь во втором поколении психометристов. Должны пройти годы и годы тренировок, прежде чем в душе загорится маленький прожектор, освещающий темноту и сумятицу бытия. Тогда ответ на вопросы приходит сам собой, стоит только задуматься над проблемой. У Фильки механизм работает не в силу его собственных достоинств, а исключительно из-за заслуг предков.
У меня многие ответы приходят уже на уровне эмоций. То есть, не уже, а пока еще. Как собака: чувствую, а объяснить не могу. Вроде, сегодняшний день закончился полным фиаско; ниточка, ради которой я предпринял поездку в Одессу, оборвалась, не начав распутываться. Но ощущения у меня самые радужные. Душа сообщает – Мастер рядом, ты на правильном пути. Почему на правильном, куда на правильном – ничего не понятно! Но сердце знает, сердце радуется, и это главное!
Филька плюхнулся на стул и довольно улыбнулся.
– И стало легче на душе! А что это доказывает? Что душа находится под мочевым пузырем.
– Фи, Филя, за последние тридцать пять лет твои остроты не изменились.
– Значит я – молодой! Все тот же юный и доверчивый мальчишка, которого надувают злые дяди. Только делать это им становится все трудней и трудней.
Филька зло ощерился.
– Сколько дряни вокруг ходит, дерьма, подонков, лепил паскудных. Стоит только зазеваться, и тебя схавают с подметками, только набойки выплюнут. Звери, звери – не на кого ни положиться, ни опереться.
Он с нежностью посмотрел на меня.
– Ты знаешь, кого мне не хватает? Будешь смеяться – родственников. Я когда из Швеции вернулся, словно в другую страну попал. Улицы вроде те же, и язык понимаю, и даже лица знакомые попадаются, но все чужое, о другом говорят, иначе думают. Не поверишь – вторая эмиграция, но теперь на родину.
Родственники разъехались, друзья разбежались, сегодня дружат по совсем другим принципам. У меня полно приятелей, друзей даже, можно сказать. Мой круг – деловые люди, у кого сеть швейных мастерских, у кого магазины, бензоколонки, рестораны. Мы часто встречаемся, «отходим» после работы, помогаем друг другу, если беда у кого. Но это не то, не то, если я разорюсь, они на меня и не посмотрят. Родственников мне не хватает, тех, кто меня в пеленках видел, кто может за ушко взять – у ты, Филя, вымахал! Тем, кто со мной познакомился не как с хозяином «Шведского стола». Понимаешь, да, понимаешь?
– Понимаю. Тяжело тебе, Филька?
– По-разному, иногда весело, иногда плакать хочется, а иногда волком выть. Меня бабы спасают, я по ним, словно по святой земле ползаю, сразу силы приходят и настроение улучшается. Хочешь, катнем?
– Ты уже предлагал.
– Скучный ты, прямо швед! Кстати, помимо работы, у меня о Швеции самые хорошие воспоминания остались; страна чистая, спокойная, каждый своим делом занят, к тебе не суется. Я ведь в самом центре Стокгольма жил, магазин на Гамла Стане, недалеко от королевской резиденции, я и квартиру недалеко снимал, Ну, не квартиру, конуру однокомнатную, но мне больше-то зачем?
Король у них очень демократичный, расхаживает по улицам без охраны, в магазины заходит. И у меня побывал, входит такой дядя обыкновенный, спрашивает, как торговля идет. Доволен, недоволен? Чего, думаю, он пристал, но отвечаю вежливо, там все вежливые, и я стал вежливым. Отвечаю и вижу – за витриной народ начинает толпиться. Пока соображал, он распрощался и вышел, а ко мне корреспондент залетает: о чем с вами Его Величество говорил?
– Какое такое величество? – спрашиваю.
– Король Швеции, Карл XVI Густав, – говорит, – не узнали?
– Не-а, – говорю,– не узнал!
Вот у кого прадедушка сумасшедшую карьеру сделал. Сын стряпчего, а в короли выбился.
– Ты о ком.
– О Бернадоте. Наполеоновский маршал, но оказался удачнее самого императора. Во-первых, невесту его отхватил, а во-вторых, стал королем Швеции. От Наполеона одна треуголка осталась, а Бернадотовы потомки до сих пор короли.
– Какой же он прадедушка, с наполеоновских времен поколений восемь прошло, если не больше.
– Восемь, девять, десять, – тебя колышет? Ты-то сам можешь королем стать или миллионером на крайний случай? И близко не можешь, и я не могу, вот от этого иногда волком выть хочется, сколько ни бейся, а выше колбасных обрезков не прыгнешь.
Тонко заверещал сотовый телефон. Филька извлек из кармана куртки крошечный аппаратик, хищно глянул на табло, одобрительно кивнул и поднес его к уху.
– Извини, оторвусь на минуту.
– Уже извинил.
Слегка отвернувшись, Филька завел разговор, состоявший преимущественно из междометий. Бедный Филька! Тяжело жить в мире, заполненном дерьмом, подонками и паскудными лепилами. У психометриста совершено иное отношение к окружающим.
«Все происходящее зависит только от меня самого, – не уставал повторять Ведущий, – от того, как я продвигаюсь, как изменяю, улучшаю себя. Чтобы исправить мои недостатки, Космос направляет посланников, их работа – показать мне мои же изъяны, подтолкнуть меня к пониманию. Человек привык бегать по знакомым дорожкам, сойти с них без хорошего толчка почти невозможно.
А если так, то на кого тогда сердиться, почему обижаться? Присмотрись хорошенько и увидишь: зло, на самом деле, скрытое добро, понять которое ты пока не в состоянии. Если принять любую напасть как урок и постараться понять, какие несовершенства моей души вызвали его к жизни, мир оборачивается другой стороной.
Человек ненавидит, когда у него есть привязка. Я люблю кого-то, а некто мешает мне реализовать мое чувство – тогда и появляется ненависть. Но если ты ни к чему не привязан, ненависти нет места.
Психометрист находится в этом мире, но выше его. Ногами он стоит на земле, а головой уходит за облака. Если камушек попадает в ботинок, не станем же мы ненавидеть и обижаться на камушек? Выбросить его вон и продолжить путь».
Филька закончил разговор и спрятал аппарат.
– Извини, жена беспокоится, домой зовет. Эти телефоны – и удобство, и сплошное наказание: ни скрыться, ни спрятаться – отключишь, почему отключил, не ответишь, почему промолчал?
–Так ты женат? Вот так новость. Поздравляю! Когда сочетался, кто счастливица?
– Да я не сочетался, просто живу. Хорошая девка, красавица, умная, как два университета, может, и женюсь со временем, а пока живем вместе. Женой называю, чтоб не обижалась, но это мне не мешает, ежели кто попадется, ну, в общем, ты понимаешь…
– Понимаю, но не сочувствую.
Филька подозвал официанта, небрежно расплатился. Мы вышли в холл.
– Братишка, вот моя визитка, – Филька протянул кусочек картона. – Разберись тут со своими психами и позвони, я тебе покажу новую Одессу.
– Филька, телки твои мне не нужны, в ресторанах я пью только воду. Что ты можешь мне показать?
– Ты не болтай, а позвони, я твой самый близкий родственник в этом городе, не забывай.
– Прав, прав. Позвоню, обещаю.
– Давай, братишка!
Филька снова сгреб меня в объятия и, обдавая запахами вина и «Эгоиста», крепко похлопал по спине.
– Рад, очень рад встрече. Так позвони, я жду.
– Позвоню.
Я вернулся в номер и обессиленно опустился в кресло. Столько событий за один день. Лечь в постель и забыться до утра? Нет-нет, ни в коем случае. Во-первых, записать все события дня. Во-вторых, упражнения. И в третьих, уже в постели – история реховотской крепости.
История реховотской крепости
Луи де Кафарелли похоронен вместе со своими солдатами на въезде в Акко. Слава прошла мимо него, совсем рядом, но все-таки мимо. Он не успел стать ни королем Италии, как обещал ему Бонапарт, ни даже маршалом.
Незадолго до смерти генерал пришел в сознание. Возле постели никого не оказалось, штурм Акко был в самом разгаре. Кафарелли с трудом вытащил из-под подушки заряженный пистолет и выстрелил в окно. Денщик, прибежавший на звук выстрела, был последним, кто разговаривал с генералом. Кафарелли завещал оружие, ордена и имущество ветеранам своей дивизии, а бумаги попросил передать лично Талейрану. Благодаря исполнительности денщика, в архивах французского министерства иностранных дел оказался дневник Кафарелли.
«Я выехал из Яффо на арбе, влекомой двумя ослами, закутанный с ног до головы в арабскую одежду. Ткань хранила запах предыдущего хозяина, и к острому духу его пота я привыкал несколько томительных минут. Впрочем, мысли о предстоящих переговорах, постоянно сменяемые милым образом Клари, довольно быстро перевели мое внимание на другое.
Дорогу в Реховот, а вернее, колею в сером от пыли песке, иногда переходящем в землю неестественно красного цвета, мы одолели за световой день. На лошади этот путь занял бы не больше трех часов, но на войне медленный способ передвижения зачастую оказывается самым быстрым.
Под скрип громадных деревянных колес я разглядывал унылый пейзаж и от всего сердца благодарил судьбу, сделавшую меня итальянцем. Какое ужасное запустение прежде благословенной земли; повсюду, куда ни кинешь взгляд – следы тысячелетней смерти и разгрома. Изредка попадаются арабские деревеньки, об их приближении мой нос сообщает заблаговременно. Группки покосившихся одноэтажных мазанок, козы, густо облепленные пыльной шерстью, дети с губами, разъеденными мухами, женщины, затянутые в черное до носа. Над тканью блестят любопытные глаза, я натягиваю пониже куфию и отворачиваюсь.
Около полудня мой возница, до сих пор не обронивший ни одного звука, за исключением монотонного понукания ослов, вдруг остановился и, ткнув кнутом в сторону Реховота, довольно выразительно промычал несколько слов на местном диалекте арабского. После нескольких минут объяснений я понял, на что он хочет обратить мое внимание. Слева от дороги, там, где полоса песка пересекалась синей линией горизонта, чернело нечто, принятое мною за обугленный ствол дерева. Впрочем, свою ошибку я понял почти сразу – до таких размеров деревья не дорастают.
– Слон, слон, – повторял возница. – Там слон!
Слоном в этих краях называют восточную башню цитадели; по странной причуде строителей, из ее середины выступают два гигантских камня, действительно похожих на бивни слона. Об устрашающем применении «бивней» мне еще предстояло узнать.
С каждым оборотом колес башня вырастала над горизонтом. Ее черный силуэт будил самые зловещие мысли, и я приложил немало усилий, дабы отогнать их. Пришлось пустить в ход самое действенное средство: раскрыв медальон, я вдохнул запах духов Клари. Запах поверг меня сначала в блаженство, а затем, сразу же в бешенство. Черт их всех побери!!
По мере приближения проявились остальные башни цитадели, не столь гигантские, как «слон», но также весьма внушительных размеров. Местность вдруг невообразимо переменилась; безжизненный песок сменили ухоженные поля, дорога приобрела нормальный вид, превратившись сначала в плотно утрамбованную земляную полосу, а затем в мощенный булыжником тракт. Вдоль дороги живописно расположились уютные домики, почти полностью скрытые зеленью деревьев.
Впереди показалась группа всадников. Неспешно приблизившись, конники остановились, преградив дорогу. Холеные жеребцы с волнистыми хвостами до земли, полосы блеска на черной шерсти, сбруя подогнана и в прекрасном состоянии. Всадники сидят ладно, у каждого на боку короткий меч, палица, обернутая красной или черной шагренью, с круглым набалдашником, сборный персидский лук, кольчуга и кожаный щит. На дорогах Италии или Франции такая экипировка вызвала бы удивление или смех, но здесь, на этой древней земле, она кажется естественной и даже красивой.
– Мамлюки, – буркнул возница. Но это я уже и сам понял. Соскочив с арбы, я сдернул куфию и, вытащив фирман, протянул его ближайшему ко мне всаднику. Ловко наклонившись в седле, он подхватил его, мгновенно развернул и, пробежав глазами, спрятал за пазуху. Конники расступились. Я уселся на арбу, и мы заскрипели дальше.
Всадники разбились на две группки, расположившись по обе стороны дороги, образуя то ли почетный эскорт, то ли пикетирование. Во всяком случае, между мной и мамлюкскими деревушками возникла живая преграда. Спустя час мы оказались перед воротами реховотской крепости.
В ее стенах я провел почти неделю, и воспоминания об этих днях никогда не изгладятся из моей памяти. Я будто попал в ожившую восточную сказку, с ее султанами, рабами, палачами и гуриями. Собственно переговоры составили малую толику времени, проведенного в крепости, больше половины ушло на степенное возлежание на оттоманках, обитых алой парчой, неспешное вкушение истекающих медом сластей и дурманящего кофе. Ни вина, ни более крепких напитков мамлюки не употребляли, но после трех чашечек кофе я чувствовал себя, словно после бутылки бургундского.
Кроме эмира, решение о совместном выступлении должен был поддержать имам. Ни к тому, ни к другому меня сразу не пустили, а подвергли утонченной пытке восточных пиров. После первого из них, с начальником канцелярии эмира, я решил воздержаться от приема пищи, по меньшей мере, на ближайшие сутки, но спустя три часа меня с величайшей обходительностью пригласили к асфахсилару – правой руке визиря. Есть я уже не мог, и меня долго и осторожно расспрашивали о здоровье, семейном положении и прочих, сопутствующих общему недомоганию причинах. После пира у асфахсилара последовало приглашение к самому визирю, потом к эмиру. Затем к помощнику имама, к наследнику имама, к самому имаму, к наследнику эмира, к начальнику его гвардии. На третьем пиру я, наконец, обратил внимание на то, сколько едят мои сотрапезники, и понял свою ошибку. Блюда, уставленные самой изысканной снедью, уносили почти нетронутыми, за весь пир вельможи съедали по крохотному ломтику жареной баранины, несколько долек персика, две-три виноградины. Я принялся копировать жесты хозяев, величаво отклоняя предлагаемые яства, и к четвертому пиру смог перевести разговоры в интересующее меня русло.
Незадолго до смерти генерал пришел в сознание. Возле постели никого не оказалось, штурм Акко был в самом разгаре. Кафарелли с трудом вытащил из-под подушки заряженный пистолет и выстрелил в окно. Денщик, прибежавший на звук выстрела, был последним, кто разговаривал с генералом. Кафарелли завещал оружие, ордена и имущество ветеранам своей дивизии, а бумаги попросил передать лично Талейрану. Благодаря исполнительности денщика, в архивах французского министерства иностранных дел оказался дневник Кафарелли.
«Я выехал из Яффо на арбе, влекомой двумя ослами, закутанный с ног до головы в арабскую одежду. Ткань хранила запах предыдущего хозяина, и к острому духу его пота я привыкал несколько томительных минут. Впрочем, мысли о предстоящих переговорах, постоянно сменяемые милым образом Клари, довольно быстро перевели мое внимание на другое.
Дорогу в Реховот, а вернее, колею в сером от пыли песке, иногда переходящем в землю неестественно красного цвета, мы одолели за световой день. На лошади этот путь занял бы не больше трех часов, но на войне медленный способ передвижения зачастую оказывается самым быстрым.
Под скрип громадных деревянных колес я разглядывал унылый пейзаж и от всего сердца благодарил судьбу, сделавшую меня итальянцем. Какое ужасное запустение прежде благословенной земли; повсюду, куда ни кинешь взгляд – следы тысячелетней смерти и разгрома. Изредка попадаются арабские деревеньки, об их приближении мой нос сообщает заблаговременно. Группки покосившихся одноэтажных мазанок, козы, густо облепленные пыльной шерстью, дети с губами, разъеденными мухами, женщины, затянутые в черное до носа. Над тканью блестят любопытные глаза, я натягиваю пониже куфию и отворачиваюсь.
Около полудня мой возница, до сих пор не обронивший ни одного звука, за исключением монотонного понукания ослов, вдруг остановился и, ткнув кнутом в сторону Реховота, довольно выразительно промычал несколько слов на местном диалекте арабского. После нескольких минут объяснений я понял, на что он хочет обратить мое внимание. Слева от дороги, там, где полоса песка пересекалась синей линией горизонта, чернело нечто, принятое мною за обугленный ствол дерева. Впрочем, свою ошибку я понял почти сразу – до таких размеров деревья не дорастают.
– Слон, слон, – повторял возница. – Там слон!
Слоном в этих краях называют восточную башню цитадели; по странной причуде строителей, из ее середины выступают два гигантских камня, действительно похожих на бивни слона. Об устрашающем применении «бивней» мне еще предстояло узнать.
С каждым оборотом колес башня вырастала над горизонтом. Ее черный силуэт будил самые зловещие мысли, и я приложил немало усилий, дабы отогнать их. Пришлось пустить в ход самое действенное средство: раскрыв медальон, я вдохнул запах духов Клари. Запах поверг меня сначала в блаженство, а затем, сразу же в бешенство. Черт их всех побери!!
По мере приближения проявились остальные башни цитадели, не столь гигантские, как «слон», но также весьма внушительных размеров. Местность вдруг невообразимо переменилась; безжизненный песок сменили ухоженные поля, дорога приобрела нормальный вид, превратившись сначала в плотно утрамбованную земляную полосу, а затем в мощенный булыжником тракт. Вдоль дороги живописно расположились уютные домики, почти полностью скрытые зеленью деревьев.
Впереди показалась группа всадников. Неспешно приблизившись, конники остановились, преградив дорогу. Холеные жеребцы с волнистыми хвостами до земли, полосы блеска на черной шерсти, сбруя подогнана и в прекрасном состоянии. Всадники сидят ладно, у каждого на боку короткий меч, палица, обернутая красной или черной шагренью, с круглым набалдашником, сборный персидский лук, кольчуга и кожаный щит. На дорогах Италии или Франции такая экипировка вызвала бы удивление или смех, но здесь, на этой древней земле, она кажется естественной и даже красивой.
– Мамлюки, – буркнул возница. Но это я уже и сам понял. Соскочив с арбы, я сдернул куфию и, вытащив фирман, протянул его ближайшему ко мне всаднику. Ловко наклонившись в седле, он подхватил его, мгновенно развернул и, пробежав глазами, спрятал за пазуху. Конники расступились. Я уселся на арбу, и мы заскрипели дальше.
Всадники разбились на две группки, расположившись по обе стороны дороги, образуя то ли почетный эскорт, то ли пикетирование. Во всяком случае, между мной и мамлюкскими деревушками возникла живая преграда. Спустя час мы оказались перед воротами реховотской крепости.
В ее стенах я провел почти неделю, и воспоминания об этих днях никогда не изгладятся из моей памяти. Я будто попал в ожившую восточную сказку, с ее султанами, рабами, палачами и гуриями. Собственно переговоры составили малую толику времени, проведенного в крепости, больше половины ушло на степенное возлежание на оттоманках, обитых алой парчой, неспешное вкушение истекающих медом сластей и дурманящего кофе. Ни вина, ни более крепких напитков мамлюки не употребляли, но после трех чашечек кофе я чувствовал себя, словно после бутылки бургундского.
Кроме эмира, решение о совместном выступлении должен был поддержать имам. Ни к тому, ни к другому меня сразу не пустили, а подвергли утонченной пытке восточных пиров. После первого из них, с начальником канцелярии эмира, я решил воздержаться от приема пищи, по меньшей мере, на ближайшие сутки, но спустя три часа меня с величайшей обходительностью пригласили к асфахсилару – правой руке визиря. Есть я уже не мог, и меня долго и осторожно расспрашивали о здоровье, семейном положении и прочих, сопутствующих общему недомоганию причинах. После пира у асфахсилара последовало приглашение к самому визирю, потом к эмиру. Затем к помощнику имама, к наследнику имама, к самому имаму, к наследнику эмира, к начальнику его гвардии. На третьем пиру я, наконец, обратил внимание на то, сколько едят мои сотрапезники, и понял свою ошибку. Блюда, уставленные самой изысканной снедью, уносили почти нетронутыми, за весь пир вельможи съедали по крохотному ломтику жареной баранины, несколько долек персика, две-три виноградины. Я принялся копировать жесты хозяев, величаво отклоняя предлагаемые яства, и к четвертому пиру смог перевести разговоры в интересующее меня русло.