Шекли Роберт. В темном-темном космосе (сборник)

   Он согласился без колебаний. Мы обсудили план. Идея спуститься в квартал дешевых притонов и там раздавать деньги показалась нам не очень удачной. Улицы по-прежнему были забиты народом, и я не хотел надолго оставлять Джейн в магазине. В конце концов мы решили пожертвовать деньги ближайшей церкви. Кому, как не им, знать, куда их пристроить.
   Церковь на пересечении Шестьдесят пятой улицы и Мэдисон была ближе всего, поэтому мы отправились туда и встали в конец очереди. Она растянулась на полквартала, но продвигалась быстро.
   – Вот уж не думал, что это так сложно, – сказал Олли и покачал головой. Пот ручейками сбегал по его лицу. Жертвуя деньги, он прилагал больше усилий, нежели когда их зарабатывал.
   – Что это за церковь? – спросил он.
   – Не знаю. – Я похлопал по плечу мужчину впереди. – Уважаемый, что это за церковь?
   Мужчина обернулся. Он весил не меньше Олли, но был старше и выглядел совсем измученным.
   – Откуда мне знать, – пожал он плечами. – Я из Бруклина.
   Наконец мы вошли в церковь, и священник взял у нас деньги. У него не было времени даже поблагодарить нас – позади гудела длинная очередь. Он просто бросил деньги на стол. Другой священник сгреб банкноты и унес, потом возвратился за новой порцией. Мы пошли за ним, просто из любопытства. Я не сомневался, что церковь распорядится деньгами как надо, однако человеку свойственно стремление знать, куда идут его пожертвования. Кроме того, Джейн наверняка меня об этом спросит.
   К боковому входу в церковь выстроилась очередь красноносых людей в лохмотьях. Их лица светились от радости. Священник вручал каждому по несколько пачек банкнот, потом торопливо уходил за новой порцией.
   – Проще было б впустить вторую очередь внутрь, – сказал Олли, когда мы шли обратно. – Парни с деньгами встречались бы с парнями без денег, и процесс бы ускорился. Но всегда есть посредник, которого не обойдешь. – Он закашлялся. Физическая нагрузка добивала его. Человеку комплекции Олли не следовало бегать, раздавая деньги таким способом.
   По пути в магазин мне вручили пять тысяч долларов. Человек просто улыбнулся, сунул мне пачку денег и поспешил прочь. Запоздало я узнал в нем одного из бомжей, стоявших в очереди у церкви.
   На прилавке меня ждал целый ворох банкнот. Жена сидела в кресле и листала журнал.
   – Вот, накопилось, – кивнула она на деньги.
   Я бросил пять тысяч в общую кучу.
   – Ты бы послушал радио, – сказала она. – За последний час конгресс принял около двадцати законов. Они дали нам все права, о которых мы не могли и мечтать, и еще несколько, о существовании которых я даже не подозревала.
   – Наступила эра простого человека, – констатировал я.
 
   Следующий час я простоял в дверях, раздавая деньги. Это была очевидная глупость. Множество людей на улицах пытались всучить деньги друг другу. Это было что-то вроде игры: богатый отдавал деньги бедному, а бедный поворачивался и отдавал их другому богатому. К двум часам дня уже невозможно было сказать, кто богат, а кто беден.
   Джейн держала меня в курсе того, что передавали по радио. Страны мира одна за другой принимали гуманные законы, как только собирали кворум. Эра простого человека действительно наступила – за два дня до конца света.
   В три часа дня мы пошли обедать. И я, и Джейн понимали, что видим магазин в последний раз. В качестве прощального жеста мы рассыпали по стойке пятьдесят тысяч долларов и оставили дверь нараспашку. Это единственное, что мы могли сделать.
   Мы перекусили в ресторане на Шестьдесят третьей улице. Персонал покинул заведение, и посетители обслуживали себя сами. Приготовив что-нибудь с запасом, они ели и уходили. Джейн соорудила несколько десятков трехслойных сэндвичей как наш вклад в общее дело, а потом мы поели. Следующий вопрос – ночлег. Я не сомневался, что все отели заняты, но попытаться стоило. В крайнем случае мы могли переночевать в магазине.
   Мы пошли в «Стэнтон-Карлер», один из самых больших отелей Нью-Йорка. Молодой человек за стойкой читал «Мир как воля и представление» Шопенгауэра.
   – Есть свободный номер? – спросил я.
   – Вот ключ, он подходит ко всем дверям. Занимайте любой свободный, если найдете.
   – Сколько? – спросил я и развернул веер из тысячедолларовых купюр.
   – Вы что, шутите? – сказал парень и снова уткнулся в книгу. Очень серьезный юноша.
   Мы отыскали свободный номер на пятнадцатом этаже и сразу упали в кресла. Джейн тут же подскочила.
   – Мы забыли про пластинки! – воскликнула она. – Я хочу провести последний день, слушая хорошую музыку.
   Я устал как собака, но наши желания совпали. Нам с Джейн вечно не хватало времени, чтобы послушать все, что мы хотели. Можно сказать, мы еще и не начинали.
   Джейн выразила желание пойти со мной, но я решил, учитывая толчею на улицах Нью-Йорка, что будет проще, если я пойду один.
   – Запри дверь, – сказал я. – Может, до Страшного суда и остался один день, но люди пока еще не ангелы.
   Она подмигнула мне. Она не подмигивала мне уже несколько лет.
   С трудом протискиваясь сквозь толпу, я добрался до музыкального магазина. Внутри не было ни души. Я взял проигрыватель и пластинки – столько, сколько мог унести. В отеле мне пришлось подниматься на пятнадцатый этаж пешком, потому что кто-то вздумал кататься на единственном работающем лифте.
   – Поставь Дебюсси, – попросил я Джейн и без сил рухнул в кресло. Какое наслаждение – вытянуть усталые ноги!
   Остаток дня и весь вечер мы слушали музыку. Понемногу Баха, Дебюсси, Моцарта, Гайдна и тех композиторов, которых я еще не знал. В тот день я прослушал музыки больше, чем за последние пять лет.
 
   Проснулись мы поздно, примерно в половине второго. Я чувствовал себя виноватым. Так глупо проспать свой последний день!
   – Привычка поспать не хуже любой другой, – утешила меня Джейн. Возможно, она была права.
   Как бы то ни было, мы ужасно проголодались. Оказалось, что у Джейн натерты ноги – она не ходила так много со времен моего ухаживания за ней.
   – Не вставай, – сказал я. – Твой рыцарь в сияющих доспехах принесет тебе завтрак. Мое последнее доброе дело.
   – Первое, – улыбнулась она.
   – Запри дверь, – сказал я и ушел. Я вообще никогда не доверял людям. Не знаю почему. Даже накануне Страшного суда я не мог доверять никому.
   Город поразил меня непривычной тишиной. Лишь несколько человек нарушали мертвый пейзаж: одни шли, нервно оглядываясь по сторонам, другие – с довольными улыбками на лице. Улицы были пусты. На проезжей части стояли брошенные автомобили, такси и автобусы. Светофоры по-прежнему перемигивались, но им нечего было регулировать.
   Я не заметил ни одного полицейского и вдруг осознал, что со времени первого объявления не встречал ни одного копа. Не помню, понравилось мне это или нет, но я подумал, что копы тоже люди. Наверное, решили провести последние дни в кругу семьи. Да и кому что тут красть?
   Может, стоит заглянуть в церковь и помолиться, подумал я. Не то чтобы это могло изменить мою жизнь или я как-то особенно этого хотел. Но я подумал, что Джейн бы одобрила мой поступок. Я обошел три церкви, но все они были битком набиты, и снаружи стояли длиннющие очереди. Стало ясно, куда все подевались.
   Конечно, я тоже мог постоять в очереди, но Джейн ждала завтрака, и я отправился в ресторан.
   По дороге из ресторана меня несколько раз останавливали и пытались всучить деньги. Казалось, люди были в отчаянии. Они объясняли, что пытаются избавиться от денег, но не знают, как это сделать. Они копили их всю жизнь и теперь не могут просто взять и выбросить. Но деньги никому не нужны. И они не знают, что делать.
   Один человек меня поразил особенно.
   – Будь добр, возьми деньги, старик, – сказал он. – У меня горе, понимаешь? Я скопил их так много, что теперь не знаю, куда девать. Не хочу, чтоб они у меня оставались. Правда, не хочу. Может, возьмешь?
   Я узнал его. Это был известный актер. Мне он нравился, поэтому я взял у него пачку долларов и оставил на стойке в отеле. Юноша, который читал Шопенгауэра, исчез.
   Мы с Джейн поели и снова включили музыку. И слушали ее весь день, не тратя времени на разговоры. Ближе к вечеру глаза Джейн предательски заблестели. Я понял: она вспоминает нашу жизнь. Я тоже углубился в воспоминания. Прожитая жизнь показалась мне не такой уж и плохой. Хотя и не без изъянов. В жизни я совершил несколько ошибок, но не фатальных.
   Вечером мы поужинали остатками обеда. Мы не хотели выходить из номера и не хотели спать.
   – Это случится на рассвете, – сказала Джейн.
   Я попытался возразить, мол, пути Господни неисповедимы. Но Джейн слишком полагалась на женскую интуицию.
   Ночь была долгая и не самая приятная. Я чувствовал себя, как заключенный перед казнью. Недостойное чувство, но я был напуган. Полагаю, не я один.
   Стоя у окна, я смотрел, как разгорается заря несбывшихся надежд. День обещал быть хорошим. Звезд на небе не было, зато в городе горели все фонари и все окна. Казалось, Нью-Йорк зажег свечи накануне шага в неизвестность.
   – Прощай, Джейн, – сказал я и понял, что она права. Объявление прозвучит на рассвете. Я надеялся, что Минни сейчас в объятьях своего мужа, а Фрэнк… скорее всего, он на лошади – привстал в непривычном седле и смотрит на восток. Я надеялся, что именно так все и обстоит.
   – Прощай, дорогой, – сказала Джейн и поцеловала меня.
   Из окна веял прохладный ветерок, черное небо казалось бархатным. Это было красиво. Вот так все и должно было закончиться.
   – Рассмотрение дел жителей планеты Земля откладывается, – произнес приятный голос у меня за спиной. – Последнее испытание и отбытие отсрочены на десять лет, считая с настоящего момента.
   Я стоял у окна, обнимая Джейн. Наверное, минут десять мы не могли произнести ни слова.
   – Да уж, – сказал я наконец. – Да уж.
   – Да уж, – вздохнула она.
   Мы помолчали еще несколько минут. Потом она повторила:
   – Да уж.
   А что тут еще скажешь?
   Я выглянул в окно. Город искрился огнями. Солнце выползало из-за горизонта, стояла мертвая тишина. Единственный звук, который ее нарушал, – гудение неоновых вывесок: они жужжали, как сломанный будильник. Или как бомба с часовым механизмом.
   – Тебе надо на работу, – сказала Джейн и заплакала. – Хотя десять лет – всего лишь мгновенье в масштабе вечности. Одна секунда – для Нее.
   – Меньше, – сказал я. – Доля секунды. Или еще меньше.
   – Но не для нас.
 
   Лучше бы в тот момент все и закончилось. Судный день должен был наступить в урочный час, что бы он ни принес с собой. Мы подготовились. Мы отказались от мирских благ – в Нью-Йорке, да и, думаю, во всем мире тоже. Но десять лет – слишком большой срок. Слишком тяжелое испытание для добродетели.
   Нужно было как-то жить дальше, и формально этому ничего не мешало. Мы могли вернуться к работе. Фермеры оставались фермерами, продавцы и служащие тоже никуда не делись.
   Мы могли изменить мир к лучшему, чтобы указывать на эти десять лет с гордостью и говорить:
   – Смотрите! Тысячи лет алчности, жестокости и ненависти – это не вся наша история! Наши последние десять лет – такие благие, непорочные, великодушные! Десять лет мы были братьями!
   Увы, все пошло не так.
   Фермеры не захотели возвращаться на фермы, продавцы – в магазины. Нет, некоторые вернулись. На время. Ненадолго. Все рассуждали о высоких идеалах, но это были пустые разговоры, как и прежде.
   Полгода мы с Джейн боролись за жизнь, страдая от голода, отбиваясь от бандитов, которых расплодилось вокруг Нью-Йорка в избытке. В конце концов мы решили уехать. Мы влились в поток беженцев, покидающих Нью-Йорк, пересекли Пенсильванию и взяли курс на север.
   Везде царила разруха, страна собиралась с духом, правда не очень успешно. Сперва голодали тысячи, потом миллионы. Те, у кого были запасы еды, не хотели делиться – они не представляли, как проживут десять лет, если отдадут хотя бы часть. Деньги раздавали мешками. Они потеряли всякую ценность. Какие-то девять месяцев – и за миллион долларов не купишь гнилой репы.
   Время шло, и все меньше людей оставалось на рабочих местах. За их зарплату ничего нельзя было купить. Да и зачем работать, если скоро конец света? Для кого стараться?
   Примерно через год случился инцидент: в Софии пропал американец. Исчез без следа. Американский посол выразил протест, и ему посоветовали убираться домой. Болгары не хотели, чтобы последние девять лет кто-то вмешивался в их жизнь. Кроме того, добавили они, им не известно, куда подевался человек. Возможно, они говорили правду. Люди тогда пропадали повсеместно.
   После третьего ультиматума мы сбросили на них бомбу. Атака совпала по времени с бомбардировкой, предпринятой против нас Китаем, который решил, что мы слишком вмешиваемся в его отношения с Японией.
   Англия тоже подверглась бомбардировке и разбомбила кого-то в ответ.
   Все начали бомбить всех.
 
   Мы с Джейн оставили город, в котором остановились на короткую передышку, и взяли курс на открытую местность. Мы, спотыкаясь, бежали по полю под рев самолетов. Прятались в придорожных канавах. Во время одного из налетов Джейн сразила пулеметная очередь. Наверное, ей повезло. Она не дожила до атомной бомбардировки, которая случилась неделей позже. И не видела взрыва водородной бомбы еще неделю спустя.
   Когда упала водородная бомба, я был далеко, в Канаде. Но я слышал грохот и видел дым. Бомбу сбросили на Нью-Йорк.
   После этого все сбросили самые большие бомбы на все возможные цели, заразив планету радиацией и болезнетворными микробами. Отравляющие газы долго висели над землей, пока их не сдуло ураганом.
   Все это время я шел на север, хотя все остальные, спасаясь от голода, двигались на юг. Но я решил: лучше смерть от голода, чем от радиоактивной пыли или бактерий. Хотя бактерии все же добрались до меня. Целые сутки я мучился от болей. Я хотел умереть. Будь у меня пистолет, я бы, наверное, застрелился. Но я выжил. И микробы оставили меня в покое.
   За Полярным кругом я прибился к компании из нескольких человек, но пробыл с ними недолго. Через день после моего прихода один из них заболел, а потом и все остальные. Я понял, что заразил их, поэтому ночью ушел, по-прежнему держа курс на Север.
   Потом и Север подвергся бомбардировке, чтобы урановые рудники не достались никому. Я бежал через лес, прятался в пещерах. Ночью смотрел на луну и редкие брызги звезд.
   Четыре года спустя я уже не встречал никого. Да и некогда было кого-то искать. Все время я тратил на поиски пропитания. Ежедневное занятие с утра и до вечера – собирать травы и коренья, а если повезет, убить камнем кролика. Я здорово наловчился метать камни.
   Я даже не представлял, когда истекут эти десять лет.
   Не думаю, что я последний человек на Земле. Люди в других частях света могли спрятаться в пещерах, на островах, на вершинах гор. Если Вы их найдете, они подтвердят мой рассказ. Думаю, Вы убедитесь, что он довольно точный.
   Теперь что касается меня…
   Думаю, я не менее грешен, чем большинство людей, но это решать Вам, Создатель.
   Зовут меня Адам Остерсен. Я родился в Пин Гроув, штат Мэн, в июне…

Мы одиноки

   Садились бы они на Земле или на любой из планет Солнечной системы, Маглио направил бы судно вниз отработанным движением, легко и непринужденно. Но поскольку они были далеко, в огромной неизученной галактике, где-то возле Альтаира, он сжимал рукоятку тяги до боли в пальцах, готовый мгновенно поддать мощности, если что-то пойдет не так. Что-то… но что?
   На худом лице пилота блестели капельки пота. В его памяти всплывали байки космонавтов, над которыми он когда-то посмеивался, – о планетах-миражах, где посадочные дистанции предательски обманчивы, о живых планетах, о планетах смерти. И его ничуть не успокаивало, что ни одна из этих диковин так и не была открыта. Ведь их корабль первым вышел в межзвездное пространство. Но именно их корабль мог столкнуться с любой из этих опасностей, и мысль об этом не давала покоя.
   Навигатор Зальцман пытался осуществить неисполнимый трюк: одним глазом считывал показания шести приборов, вторым же старался рассмотреть несущуюся навстречу красную планету. При этом он сжимал ручку вспомогательной тяги – на тот случай, если что-то произойдет с главным двигателем. Или с Маглио. Будь у него третий глаз, он еще следил бы и за бортинженером Оливером.
   Оливер в ожидании вероятного нападения противника сидел за большой атомной пушкой. Сняв ее со всех предохранителей, он наставил пушку в центр планеты. Его палец напружинился на спусковом крючке. За последние дни он почти убедил себя в том, что по ту сторону планеты, за ее краем, их подкарауливает космический флот инопланетян. А может, взять да и пальнуть, просто чтоб неповадно было?
   Когда они подлетели ближе, Зальцман смог различить раздвигающиеся контуры суши. На лице планеты проступили красные, розовые и фиолетовые леса. Корабль с ревом пронизывал все более плотные слои атмосферы. Разбросанные по лесам черные точки увеличивались, превращаясь в города и поселки. Зальцман наспех отметил расположение населенных пунктов – он был слишком занят приборами, чтобы четко отпечатать в памяти все подробности местности.
   Капля пота закатилась в правый глаз Маглио, но он не решался ни протереть его, ни даже моргнуть. Поверхность планеты приближалась, раздвигаясь во все стороны. А вдруг она распахнется гигантским ртом, как любили подшучивать на базе Плутона? Или случится что-нибудь похлеще? Маглио сильнее сдавил рукоятку тяги в ожидании какого-нибудь подвоха.
   Корабль ревел, рассекая воздух и постепенно теряя скорость…
   …Но в конечном итоге снижение прошло без происшествий. Маглио взял себя в руки, высмотрел свободный участок и элегантным маневром посадил корабль. Оливер в конце концов поборол страхи и поставил орудие на предохранители. Зальцман поднял дрожащую руку и внимательно рассматривал отпечаток ручки управления на ладони.
   Все было в порядке. Ни оравы нападающих инопланетян, ни чудовищ – по крайней мере, пока. Ни двадцатиметровых драконов, ни зеленоглазых упырей. Только красный лес – немного подпаленный там, где корабль прошел над верхушками деревьев, но все еще мирный.
   После мгновения тишины космонавты бросились хлопать друг друга по спине, загомонили от избытка чувств, от того, что тревоги остались позади. Зальцман подхватил невысокого Маглио, широко улыбнулся ему и перебросил к Оливеру. Бортинженер крякнул, поймав Маглио, и на мгновение растерялся. Потом решил, что его достоинство унижено до конца полета, и перебросил пилота обратно Зальцману.
   – Эй, обезьяны, полегче, – возмутился Маглио, вырываясь из объятий и приглаживая волосы, – или я сдам вас юфангам.
 
   Зальцман улыбнулся и снова взлохматил пилоту волосы. Он знал о юфангах все. Семейство черно-оранжевых летающих рептилий с плавниками для подводной охоты, питающихся исключительно человеческими глазами.
   Юфанги – характерный пример мифотворчества, составной части сложной истории освоения космоса. Первые люди на Марсе были разочарованы, не встретив разумной жизни, поэтому сочинили истории о вистиях и сербенах. Они пугали взрослых людей детскими страшилками о неведомых опасностях, таящихся на юпитерианских лунах. Первопроходцы Юпитера тоже не встретили разумной жизни – ни монстроидной, ни гуманоидной, поэтому пополнили галерею чудовищ глазоядными юфангами, поселив их на Сатурне.
   Теперь, когда Солнечная система изучена вдоль и поперек – пусть и остается местом первозданным и пустынным, – чудовища, по общему мнению, переместились в дальний космос. Согласно поверьям, они могут скрываться где угодно, готовые в любой момент наброситься на космонавта, стоит только зазеваться.
   Зальцман задавался вопросом, насколько сильно Маглио верит в эти сказки. Пилот носил на запястье маленький амулет для отпугивания чужаков. Или – в продолжение вопроса – насколько сильно Оливер верит в то, что полчища агрессивных инопланетян только и ждут, чтобы разнести их корабль в щепки?
   Или – насколько сильно во все это верит он сам? Зальцман понимал, что у него нет иммунитета к страху, хотя и сознавал, что суть всех пугающих историй сводится к одному: где-то там, сразу за границей исследованного пространства, существует разумная жизнь. Встретить братьев по разуму – давняя мечта Земли. И не важно, какими они окажутся. Лишь бы только знать, что в бесконечности космоса мы не одиноки.
   Они приземлились ранним утром и к полудню были готовы отправиться на разведку. Зальцман и Оливер отбирали последние пробы воздуха, а Маглио листал книгу комиксов, которую тайно пронес на борт.
   – Все в порядке, – сообщил Зальцман, втискиваясь в рубку управления. – Воздух пригоден для дыхания. По составу очень близок к земному. Из местных никто не объявлялся?
   Маглио покачал головой. На фронтальной панели обзора – никаких признаков любопытных туземцев.
   – Ну тогда навестим их сами. Полная защита, бластеры, дыхательные аппараты и радиопередатчики.
   – С кем это ты собрался говорить по радио? – поинтересовался Маглио и тут же воскликнул: – Ну уж нет!
   – Да, – улыбнулся Зальцман, распаковывая бластер. – Будешь нас подстраховывать.
   – Нет, – обиделся Маглио. – Я хочу в разведку. Я ведь тоже герой, ясно?
   – Нет, – отрезал Зальцман, заканчивая спор. – Я возьму тебя завтра утром, если все пройдет хорошо. Но сегодня главное – безопасность.
 
   Зальцман и Оливер выбрались через люк и спустились по изогнутой лестнице на боку корабля. Оливер сошел первым. Он осторожно коснулся ногой земли, словно опасался, что она вот-вот разверзнется, даже несмотря на то что корабль стоял на ней вполне устойчиво.
   Спустившись на землю, космонавты помахали Маглио и направились к лесу. Они дышали чужим воздухом, их лица были открыты, а тело защищали почти невесомые, но непроницаемые для излучения скафандры.
   – Я поведу, – сказал Зальцман Оливеру, когда они подошли к лесу. Бортинженер то и дело нервно касался оружия. Вспомнив, как местность выглядела сверху, Зальцман прикинул направление, ведущее к ближайшему городу.
   Шагая по лесу, космонавты были готовы к любому повороту событий. Оливер держал руку на бластере, готовый отстреливаться от толпы дикарей, которая вот-вот выскочит из-за деревьев. Живое воображение Зальцмана рисовало иные картины: опасности, падающие с неба, вздымающиеся из-под земли, материализующиеся прямо из воздуха и возникающие десятком других способов – как одновременно, так и по очереди.
   Ветер шелестел в красных кронах деревьев. Но больше ничего не происходило.
 
   Город оказался небольшим поселением, больше похожим на деревню, к тому же очень тихую. Широкие мощеные улицы пустынны. Ни животное не выскочит из-за угла, ни птица не пролетит над головой. С оружием наготове космонавты обследовали один из домов. Постройка из белого камня и розового дерева свидетельствовала о мастерстве строителей. Внутри дома обнаружились столы, стулья, диваны, шкафы…
   – Они наверняка люди! – воскликнул Оливер, впечатленный формой мебели. Он хотел было присесть на стул, но подскочил как ужаленный. – А вдруг это ловушка, – пробормотал он, подозрительно глядя на стул.
   – Логичнее было бы заминировать дверь, – заметил Зальцман, опускаясь на стул. Стул не взорвался, и Оливер облегченно вздохнул. – А размер-то у мебели подходящий.
   Внезапно и безотчетно он почувствовал себя ребенком из сказки про трех медведей: уселся на стул медвежонка – а стул как раз впору. Он расхохотался, не став ничего объяснять Оливеру. Бортинженер – человек без воображения, еще решит, что навигатор сошел с ума.
   Через арочный проем они переместились в другую комнату. Там висели картины, изображающие людей!
   – Ну вот! – вскричал Оливер. – Они точно люди! – И от души хлопнул Зальцмана по спине, отчего тот чуть не клюнул носом в стену.
   – Ну и какого беса они не дома? – спросил Зальцман, переходя от картины к картине. На них были изображены мужчины и женщины, светло-, темно– и рыжеволосые. С виду похожие на людей, хоть и чересчур бледные, даже бесплотные. Впрочем, это могла быть манера художника.
   Космонавты заглянули в другие комнаты, мало обращая внимания на обстановку. Одежда, вазы, принадлежности для письма – все это интересно, но позже. Сейчас главное – найти людей.
   В задней части дома обнаружилась кухня. Еда была еще теплая. В плите тлели дрова.
   – Они явно уходили в спешке, – констатировал Зальцман.
   Земляне бегло осмотрели еще пять домов, но везде было одно и то же. В некоторых домах – больше беспорядка. Разбросанная одежда, обувь посреди комнат. В двух домах – опрокинутая на пол еда.
   – Они не просто спешили, – сказал Оливер уже на улице. – Они убегали в панике.
   – Похоже на то, – согласился Зальцман. Он откинул капюшон и почесал лысеющую макушку, не зная, что делать дальше. Напутственные инструкции носили самый общий характер. Обследовать в секторе назначения звезды класса G-76, искать планеты земного типа. При обнаружении обитаемых – по возможности установить контакт, если туземцы не проявят враждебности.
   Зальцман не знал, являлось ли поведение, с которым они столкнулись, проявлением враждебности. Он медленно шел по улице, гадая, куда подевались все жители. Оливер вышагивал позади.
   – Мне кажется, они спрятались от нас, – сказал Оливер, словно отвечая на мысли навигатора.