И не только ждал – подавал знаки, подбрасывал ссылки-напоминания. От множества так называемых «важных событий», от тысяч дней жизни в памяти ничего не осталось – но эти, казалось бы, незначительные картинки отпечатались яркими вспышками внутреннего маяка. Как тот миг, когда я, вернувшись из школы с разбитым носом, плюхнулся на кровать и стал ковырять ногтем стену, отрывать кусочек обоев с розовыми букетиками – и вдруг из-под обрывка на меня уставился глаз оленя, нарисованного мною же в детстве, на предыдущем слое обоев. Или когда, вернувшись из скучных коридоров института, я нашел на дне ящика кухонного стола, под грудой хлама взрослой жизни, ржавый самодельный нож, и тут же вспомнил: длинная железнодорожная насыпь, запах горелой травы и здоровенный гвоздь, который я положил на рельсы и ждал, пока грохочущий товарняк не сплющит его, чтобы он стал ножом. Хотя на что он мне сдался, этот нож, я даже не думал в тот миг – как тогда в Стамбуле, в соборе Софии, где я засунул палец в колонну и провернул рукой полный круг, но забыл загадать желание.
– Знаешь, Гулливер, если в системе есть дыра, то кто-нибудь все равно сунет в нее палец. Да и как еще ты отличишь структуру более высокого порядка? Один хрен все сведется к тому, что длинный после удара падает дольше, чем коротышка, а контрабас отличается от скрипки тем, что дольше горит, – наконец ответил я.
И сам удивился тому, что сказал. Чарли тоже заметил несвойственную мне резкость:
– Ого! Звучит как учебник по терроризму! Чего это ты вдруг?
– Это не совсем я. Это Робин. Наверное, так ответили бы и мои приятели-хакеры, в которых сохранилось больше детства. Я сам, конечно, стал бы сейчас сомневаться, придумывать благородные причины… Но я многому научился от этих ребят. И наконец-то вспомнил себя. Того себя, который в детстве жег свалки, расковыривал правильные обои и заставлял товарняк плющить для меня гвозди. И знаешь, я вот сейчас подумал… Тот мальчик из сказки, который крикнул «А король-то голый!» – он тоже был Геростратом. Можно сколько угодно рассуждать о различии результатов – но порыв за этим стоит тот же самый. Ты мне пришлешь обратимый диоксид, Чарли?
– Конечно. Я потому тебе и рассказал все, что настроен ты решительно… и некие флюиды говорят мне, что в тебе есть не только террорист Робин. Вот и проверишь, сработает ли эта дыра в психосреде, если запустить обратный ход точно «оттуда». Интерфейс у моей софтины самый примитивный. Нажмешь на Start – начнется обычный диоксид. Любую клавишу щелкнешь по ходу – остановится. Потом опять щелкнешь – пошел обратный ход. Только помни, эта версия без таймера. Нужно остановить вручную, именно тогда, когда… ну ясно.
– Ясно. Кидай софтину. Да, еще одно. Ты не сказал, что происходит после того, как мандала сворачивается в начальную конфигурацию.
– Хм-м… Я об этом даже и не думал, если честно. То есть я знаю, что происходит на экране, но как это отражается на голове… и вообще… на остальном мире, если он действительно загружен диоксидом. Не знаю, не знаю… И к тому же, если эта психосреда имеет к каждому индивидуальный подход, то и реакция на ее частичный взлом очевидно будет индивидуальная. Ты будешь видеть не совсем то, что видел я. Черт, если так подумать… Может ведь даже оказаться, что мы с тобой в разных эпохах живем! Нет, это как-то чересчур…
– Ну а на экране-то что получается, когда картинка сворачивается до конца?
– Ничего особенного. Доходит до начальной конфигурации – и снова начинает раскручиваться. Только узор другой.
– Спасибо, Чарли.
– Да не за что, Вик… тьфу, Робин. Извини, никак не запомню.
– Ерунда. Мы же оперу пишем, ты сам сказал.
– Ах да, я и забыл! «Сначала мы возьмем Манхеттен», а? Надо за это выпить! Жаль, конечно, что нам с тобой не чокнуться!
Чарли свистнул. Я опять услышал легкое «топ-топ» бегущего на свист существа. Нет, это не горничная, слишком быстро… Ребенок, что ли?
Словно для того, чтобы развеять это предположение, Чарли пробурчал: «Ага, вот с кем мы чокнемся…» Раздался звон бокалов. Пьющий ребенок? Вряд ли. Скорее уж, гоблин.
– Слушай, Чарли, все хочу тебя спросить не в тему…
– Вообще-то я тебя тоже хочу спросить, но в тему.
– Валяй тогда ты первый.
– Я тут на днях видел в MSN сообщение о твоей смерти. Cердечный приступ. Ну и разные там биографические дифирамбы. Мол, впервые ярко заявил о себе как сетевой журналист в 1998-м, когда будучи сотрудником хрен-знает-какой компании, что-то там опубликовал, потом еще кучу всего полезного сделал… Короче, очень слезоточивый некролог. Когда ты мне позвонил, я сначала подумал – электроклоун или еще какая фикция. Но у клоунов и прочих «частично живых» с чувством юмора плохо. А я тебя даже тестировать не стал, и так ясно… Особенно когда ты про королеву запел. Настоящий Вик, вполне живой. Не знаешь, чья это шутка была, что ты навострил нос на тот свет?
– Моя собственная. Перед выступлением Робина мы обычно прикидываем, насколько хорошо можно окучить Сеть. Для этого запускаем «сяо». Ну, такую контрольную утку. И смотрим, как разошлось. В последний раз ничего реалистичного не придумывалось, а надо было срочно.
– Хочешь сказать, ты просто подсунул липу в новостные каналы, и все ее сожрали за милую душу? А как же верификационные боты, NewsWatch хваленый и прочие?
– О, это целая наука. С удовольствием тебе рассказал бы, да времени мало. А впрочем, ты ведь помнишь «Великую Теорию Ошибок»?
– Спрашиваешь! Самая грандиозная первоапрельская выходка из всех, что мы устраивали в Университете! Помню, началось с моих «Законов Мэрфи-Дебаггера»…
Я услышал, как хвастун Чарли опять чокается с неведомым существом и вкусно булькает новым глотком.
– Э-э, лорд, да у вас старческий склероз! – воскликнул я. – Началось с моего «Манифезда Антиграматнасти», про борьбу художников языка с засилием спелчекеров. А что касается Мэрфи, то вообще все это придумал наш Пушкин еще в XIX веке, когда сказал «без грамматической ошибки я русской речи не люблю».
– Ладно-ладно, – согласился Чарли. – Будем для порядка считать, что начал Франческо. С его происхождением разума через критическую массу ошибок. Или тот парень из Прибалтики, с его фрейдоговорками. Но все вместе как сыграло, а?! Каждый с серьезной мордой прочел лекцию о том, что в его дисциплине ошибки – это основа основ! Помню, как в тот день балдели студенты. А ведь некоторые поверили! И ты знаешь, мне говорили, даже кибер-секта такая появилась в Азии, с каким-то китайским названием…
– СЯО, «Свидетели Явления Ошибки». Угадай с одного раза, где она появилась?
– Черт! То-то ты мне рассказываешь про запускание уток! Не дал пропасть хохме?
– Не дал. Хотя должен признаться, не все члены организации знают истинные мотивы.
– Понимаю. Под видом секты ты создал сеть для распространения дезы. Обычные боты-верификаторы сопоставляют сообщения с учетом «веса достоверности» источника и прочих эвристик. Если противопоставить им даже небольшую, но правильно распределенную сеть дезинформации, можно обходить верификаторы…
– И не только их. Сам я в этом не очень рублю на техническом уровне, но молодежь помогла. Полтора года назад мы решили построить модель инфо-поля, чтоб тестировать на ней свои игры с новостями. Модель вышла простенькая, но факторов в ней учитывалось достаточно. Скажем, корпоративная война новостных ботов, когда они втихаря убивают друг друга на компах пользователей, причем победитель первое время маскируется под убитую программу, чтоб пользователи не дергались. Или «обратная география», при которой диссидентские ресурсы каждой страны располагаются в сетях других стран. Плюс разные глушилки, фильтровалки. Плюс иерархия, по которой новость в процессе автоматической обработки поднимается от сырья из агентств до шутера в дайджесте. В общем, возникает такой Солярис с очень неожиданными свойствами. В частности, есть огромные, но почти не пересекающиеся новостные бассейны, где можно создать себе две разные биографии, и этого никто не заметит. Или вот помереть можно с большим понтом…
– О-о, да ты все тот же жук! И как я раньше не допер, что это шуточки в твоем стиле! Помню-помню, как у тебя на конференции в Праге собственные визитки кончились, зато был полный карман чужих и полная голова алкоголя. Ты и стал раздавать чужие, каждый раз представляясь по-новому. Многие ведь потом так и не поняли, из-за чего такая неразбириха случилась! А чего ты у меня спросить хотел?
– Кто тебе выпивку приносит, когда ты свистишь?
– Кулер.
– В смысле… сам холодильник? Круто!
– Да ничего особенного… Хотя я на всякий случай запатентовал. – В голосе Чарли звучала скромная гордость школьника, который вовсе не собирался сообщать всему миру, что перевел через улицу слепую старушку. – Ты только представь, Вик! За последние тридцать лет понастроены вагоны всякого умного железа, без которого вполне можно обойтись! По Марсу бегают полчища титановых муравьев с видеокамерами, по Даунинг Стрит ездят кибкэбы и почти не сталкиваются, по квартирам ползают подключенные к Сети пылесосы и незаметно трахают нам мозги… А такую простую и нужную вещь, как холодильничек, который бухло на свист приносит, пришлось самому паять на коленке! И это они называют прогрессом!
– Ага, стало быть, ты тоже не очень-то веришь в идеальные человеко-машинные системы.
– Если бы верил, файл с обратимым диоксидом не лежал бы сейчас в твоем почтовом ящике. Густых тебе кактусов, старый жук.
– Тебе того же. И привет королеве.
Клетка 25. Мост
До начала трансляции оставалось чуть больше десяти минут. Я набрал адрес Сергея.
– Ешкин код! – закричал на том конце Жиган. – Ну наконец-то, док! Я уж собирался рвать клавы. Вы опять забыли, как на спутник нацеливаться?
– Нет, я со смертью в шашки играл. Со спутником облом, сел на оптику.
– Может, так и лучше, с этой погодой… Хотя засекут раньше.
– А ты не мог бы как-то притормозить тех, кто поедет меня доставать с этого чердака? Помнишь, как вы с Саидом мосты разводили…
– Бросьте, док, то ж было для прикола! Зачем нам мосты? В наши дни достаточно перекрыть связь, они без нее как без рук.
Пара щелчков по клавишам – и через миг из динамика зазвучал еще один голос, тихий и неразборчивый. Зато я хорошо слышал реплики Жигана:
– Слава Багу, брат Радист. Да, как раз по поводу этого. Преподобный Тук согласился. Да, брат, великая честь! Но ты ведь знаешь, для посвящения требуется пройти испытание. Не уверен, не уверен… По мне, так довольно сложное. У нашего аптекаря развелось много муравьев, сможешь их потравить? Ага, точно. Нет, брат, не надо во всем доме! Мы не хотим беспокоить соседей. Да Баг с тобой, пускай! Нам всего на пару часов, день рожденья отметить, потом все разойдутся. От Васи, так быстро?… Ну тогда и их тоже, конечно. Тут уж ты сам смотри, что бодает…
Второй голос смолк. Жиган снова обратился ко мне.
– Все, док, мосты взяты. Сейчас ваш Аптекарский, а то и всю Петроградскую вместе с Васильевским накроют глушилкой. Муравей без связи – просто червяк. Даже если вас засекут, будут еще час выяснять, где ближайшая машина с работающей рацией, чтоб ее за вами послать. Так что делаем как обычно: вы гоните все ко мне, а уж через мои аляски пойдет на джапский лунный гейт и на «лучников»… Постойте, а чего я Робина не вижу? Проблемы с запуском?
– Нет, Сергей, все нормально. Я не буду сегодня куклу запускать, сам пойду.
– Понял. Мама снимает боты. Ну, если все равно последний раз, так и ладно. Только не задерживайтесь. Ровно в семь начинаем, и не больше получаса. Удачи вам, семь килей под футом!
– И тебе того же коня.
Я набросал маленький командный файл и вывел его иконку в правый верхний угол экрана. Второе оказалось сложнее: я давно не пользовался «тачкой» своего лаптопа для манипуляций с графическими элементами, и потому картинка какое-то время неуверенно скакала зигзагами по дисплею, пока я водил пальцем по сенсорной панельке. Наконец иконка оказалась в нужном углу. При нажатии на нее все, что делается на этом компе, будет передаваться к Жигану. А дальше Сеть сама сделает свое дело.
Осталось запустить диоксид, который прислал Чарли. И продержаться десять минут. Вернее, до того момента… Об этом моменте я старался не думать. Все равно я не знаю, что это такое. Только помнить: в этот момент надо остановиться, просто щелкнуть по клаве.
Открывшееся окно программы Чарли заняло почти весь экран. Оно было черным, только в самом центре горел маленький белый кружок, а в левом нижнем углу – кнопка «Start». Я подвел к ней курсор и дважды легонько стукнул подушечкой пальца по прямоугольнику «тачки». Словно постучался в дверь неведомого кукольного мира.
Кружок начал наполняться цветом и медленно расти.
На самом деле процесс шел быстро: у экрана довольно высокое разрешение, и увеличение радиуса мандалы лишь на миллиметр означало появление многих тысяч новых разноцветных точек. Узор напоминал воронку воды в раковине, только здесь картинка была неестественно правильной. Каждый ее элемент бесконечно повторялся внутри себя в уменьшенных копиях, можно было различить отдельные квадратики, симметричные прямоугольные зигзаги, ступеньки, аккуратно расставленные многоэтажные дома…
Я почувствовал, что меня затягивает. Голова закружилась, как на карусели. Нужно срочно сделать что-нибудь, что помешало бы необратимому падению в этот раскручивающийся фрактал… Помешать падению…
«Нужно просто не смотреть вниз», – говорит кто-то.
«А ты подерись с мостом», – говорит Франческо и плюет вниз.
И вслед за летящим в темноту плевком тонкая нитка памяти вытягивает все остальное. Нитка утолщается, твердеет, обрастает парапетами и фонарями.
Мост. Тот самый мост.
Это случилось давно и в другой стране – там, где ножку семерки не перечеркивают на письме горизонтальной перекладиной, а стихотворение строят без единой точки, как церковь без единого гвоздя. Я часто вспоминал этот случай в трудные моменты жизни, и сейчас история с мостом пришла сама, словно по привычке. Я снова был там, в компании безбашенных и бесшабашных друзей-студентов, идущих домой из бара. И меня не удивило, что я оказался там в своем теперешнем виде, а мои друзья выглядели такими же молодыми хиппарями, как тогда. Главное, что мост передо мной был все тот же.
Есть странное состояние, когда уже не пьян, но еще не похмелье, когда выходишь из бара под утро, изрядно уставший от бильярда, и все вокруг оказывается чересчур прозрачным и тихим, словно ты под водой. Городок еще спит, и нет ветра, и даже случайный автомобиль выглядит как диковинная придонная рыба. Мы втроем подходим к мосту, перекинутому между двумя холмами. Под мостом далеко внизу – тоже жизнь, аккуратные домики этажа по четыре, мелкая каменистая речка, лес. Мост – широкая проезжая часть, по бокам с каждой стороны бетонный бордюр высотой в полметра, а в ширину – как обычный дорожный поребрик. Слева от проезжей части тянется колея пешеходной дорожки.
Мы ступаем на пешеходную, которая ограждена от основной дороги бордюром, а от пропасти – решеткой железных перил. Мы идем из бара домой, из центра к окраине, где не было баров и нам не сиделось.
Франческо перебегает дорогу и ступает на парапет с той стороны. За тем парапетом нету дорожки с перилами, за тем парапетом – отвесный обрыв. Даже на машине я побоялся бы въехать на этот мост. Чуть зазеваешься, дернешь вправо – тоненький бортик нифига не удержит.
– Идем по этому борту до конца? – кричит с опасного парапета Франческо.
– Легко, – отвечаю я. – Ты первый.
Пройдя метров десять, он спрыгивает на дорогу.
– Нет, не могу. Вот по тому борту, между дорогой и пешеходной, хожу каждый день. Никогда ведь не падал, даже пьяный. А этот – как будто такой же. Но не могу.
– Ерунда, – говорит Чарли. – Они действительно одинаковые. Из стандартных блоков. Нечего и проверять. Нужно просто не смотреть вниз.
– Точно, – говорю я, продолжая медленно шагать по парапету, с которого спрыгнул Франческо. За бортом пока идет пологий склон холма, еще и трех метров высоты нету.
– Мне интересно другое, – продолжает Чарли. – Что за остряк давал названия улицам в этом кампусе? «Еловая»… Где тут, спрашивается, елки? Один бетон, докуда хватает глаз. С учетом того, что мы живем на «Евклидовой», которая черт знает какими петлями вьется в еловом лесу, тут все стоило бы переименовать…
– Ясное дело, эта бетонная просека значительно больше похожа на «Евклидову», а наша – на «Еловую», – соглашаюсь я.
Нет-нет! – Чарли останавливается. – Смотри, что получается. Хотя эта улица с мостом – самая прямая на свете, мы никогда не ходим по ней за горизонт, а только делаем наше периодическое «туда и обратно», из дома в центр и опять домой. И больше того: хотя парапетов у моста – два, и они одинаковые, мы ходим только по одному, по левому. То есть для нас это…
– Улица Мебиуса, – говорю я одновременно с Чарли. И мы одновременно улыбаемся, как бывает всегда, когда люди замечают, что поняли друг друга без лишних слов.
– Не ерунда… – неожиданно говорит Франческо. Мы с Чарли оборачиваемся. Франческо идет за нами и глядит на парапет, с которого спрыгнул. Наш приятель как будто пропустил весь диалог про названия улиц. Или просто не хочет, чтобы хитрый Чарли сбил разговор с начальной темы.
– Не ерунда! – повторяет Франческо громче. – Все эти байки мне с детства знакомы. Мол, мы сами себе накручиваем страхи, а на самом деле что на высоте идти по карнизу, что по ленте туалетной бумаги на полу – одно и то же. Мол, кошки ходят без проблем где попало и все такое. А что мне толку от этих умных объяснений? Ты сам-то попробуй, Вик, какие они «одинаковые». Давай, я по левому борту пойду, где я хожу каждый день, а ты по правому. Ты как раз сегодня страдал, что в этой стране так тихо, бедному поэту с широкой русской душой даже подраться в баре не с кем. Вот и попробуй, герой. Подерись с мостом, – говорит Франческо и плюет вниз.
– Пожалуйста, – говорю я.
Да, я собираюсь им показать поэта с широкой душой. Но понимаю внезапно, что вовсе не «за державу», что показывать я собираюсь себе самому. Я с детства боюсь высоты. Может быть, даже не столько самой высоты, сколько этого чувства, что вечно тянет меня на край крыши. Я всегда боялся того головокружительного, что за краем – и оно всегда тянуло меня к себе.
Примерно до середины моста я дохожу спокойно, сам себе удивляюсь. Ощущение, словно все вокруг ненастоящее. Словно кино, которое я наблюдаю со стороны. Я не актер, а зритель, все еще в том прозрачном и призрачном состоянии, в котором я вышел из бара в ночной город. Я иду с той же скоростью, моя правая кисть свободно качается над черной пустотой, но левую я все-таки вынул из кармана куртки и крепко вцепился в этот карман снаружи, стянув почти всю левую полу джинсовки в крепкий комок на боку, чтобы она не развевалась, как парус. Я не смотрю прямо под ноги, я смотрю как-то так вообще, в пространство – вижу краем глаза Франческо и Чарли слева, какие-то огоньки справа внизу, луну впереди. И от этого панорамного вида ощущение «киношности» только сильнее…
Но на середине моста Франческо, уязвленный моим спокойствием, говорит:
– Сейчас под тобой сто футов, Вик. Или немножко больше.
– Заткнись, – говорю я спокойно.
Я слышу, как Чарли громким шепотом ругает Франческо: «Ты совсем охуел, что ли?! Пугать его в таком месте! У меня и так сердце слабое… Я с вами, мудаками, никогда больше пить не буду…»
«Теперь уж точно не слезу» – думаю я, и тут ощущение нереальности пропадает. Все настоящее, сто футов или немного больше. И эта тянущая чернота с огоньками справа. Я снова стараюсь восстановить панорамное зрение, видеть все вокруг, ни за что конкретное не зацепляться глазами, луна и серая дорожка узкого бортика, можно даже боком по ней идти – только чуть-чуть выступят наружу носки сандалий, в общем бортик довольно широкий, если конечно не будет ветра и по мосту не поедут машины… В голове мелькает мысль о Боге, но сразу же испаряется: Бога сейчас нет, есть только парапет и луна. Я чувствую луну, она прямо впереди, нет, она чуть левее, в безопасную сторону. Я держусь за куртку, держусь за луну… Но на луну наползает облачко, совсем легкое, рой маленьких полупрозрачных мотыльков. Однако в их легкости есть что-то тревожное, и от этой тревоги растет тяжесть, а с тяжестью еще больше растет тревога, один мотылек повисает прямо над головой и начинает медленно опускаться наваливаться на меня всем гнетом огромных крыльев двумя огромными глыбами кварца с полнеба каждая с правильными ступенчатыми краями с узором из диоксидовой мандалы разноцветный ковер проступает со всех сторон застилает прозрачный ночной мир приковывает к себе глаза я до боли вцепляюсь в луну и в куртку, луна загорается ярче, пробивается сквозь цветной рой – это уже не луна, а лицо Мэриан, она так печальна, но не отводит взгляд, смотрит прямо на меня – и я снова вижу все вместе, панорамно, и замечаю справа, рядом с самой щиколоткой, верхушку дерева. Мост кончается! Но расслабляться нельзя, еще высоко, и я продолжаю идти неспеша по бордюру, глядя в лицо Мэриан на луне. Она что-то шепчет, слово из двух слогов. Мост почти кончился, я вслушиваюсь в ее губы они бледнеют лицо начинает разваливаться на разноцветные клеточки точки но я успеваю понять что она шепчет тормоз, тормоз, тормоз и рука держащая куртку вспотела моя рука вцепившаяся в угол лаптопа…
Лишь через секунду я понял, что за щелчок вывел меня из транса: мои собственные пальцы вдарили по клавишам. Таймер показывал 07:00:03. Калейдоскоп на экране остановился.
Следующим щелчком я запустил трансляцию, а потом снова нажал на Start в уголке диоксидного окна. Пестрый ковер снова ожил. Но я знал, что теперь он крутится обратно – сворачивается.
И это видит вся Сеть.
Ну нет, не вся, конечно… Кто-то просто спит. А кто-то возмущается, что в его тачку влезло нечто чужое, чего он не заказывал, чего нет в программе, что прервало ему приятный интерактив и грозит разбить привычные модели Сети – зеркало для подтверждения того, что ты в порядке, и окно для подтверждения того, что в порядке мир.
Но есть и другие – кто удивляется этой тонкой полоске странного света из-за чуть приоткрывшейся двери. Кто смотрит и записывает, и тоже пробивается сквозь пелену. И пересылает запись дальше…
Однако главная мысль, владевшая мной сейчас, касалась совсем другого. Тормоз! Она совершенно права! Как же я мог не заметить, что происходит! Голос Малютки Джона и его драчливые ухватки, передавшиеся мне во время ночных столкновений. Проснувшийся во мне монах Тук, который не разрешил разрушить веру Жигана. И наконец, Робин, вылетевший из кокона моих прогнивших принципов и сомнений во время беседы с Чарли.
Спрятанные до времени, не востребованные жизнью части моего «я», когда-то они потихоньку выбрались в мир виртуальными куклами, чтобы теперь вернуться и снова собраться в одном доме.
Но у этого дома есть четвертый угол, в этом квартете есть четвертый инструмент. Как я мог забыть флейту, забыть ту девочку, которая собрала вместе Железного Дровосека, Страшилу и Льва! Ее лицо на Луне, ее незаконченная сказка – как я мог поверить, что ее больше нет?! Тормоз, да и только.
Я быстро открыл еще одно «окошко» рядом с диоксидной мандалой и набрал адрес Мэриан.
...поиск узла…
Что ж, теперь можно и подождать. Разноцветный ковер диоксида уменьшался. В углах окошка появилось черное незанятое поле, картинка продолжала стягиваться в центр.
Я ощутил, как болят плечи и шея, и как легкая судорога пробегает по правой кисти, зависшей над клавиатурой лаптопа. Но холодный порыв ветра из чердачных окон-бойниц заставил вздрогнуть еще сильнее. Я подошел к ближайшей бойнице. На улице начался дождь.
...узел найден… переадресация… поиск следующего узла…
Высунувшись наружу, я подставил лицо дождю. Каждая капля вызывала внутри, в темноте закрытых глаз тихую, прохладную вспышку света. Вспышки сливались, разгоняя тьму, смывая усталость и возвращая меня куда-то, где я не был так давно, что даже забыл, как был там.
...узел найден… установка канала связи…
С мокрой головой я стоял у бойницы и глядел на город. В утренних сумерках сквозь стрелы дождя кое-где виднелись еще пятна вывесок и реклам, но ливень вдарил сильнее, и густая хрустальная занавесь, словно огромный оптический фильтр, скрыла от меня все. Некоторое время я слушал, как капли барабанят по подоконникам, а потом начал потихоньку напевать под этот неровный ритм первое, что вспомнилось:
Дождь
выстроил стены воды,
он запер двери в домах,
он прятал чьи-то следы…
Когда я обернулся к экрану «соньки», мандала уже превратилась в небольшой узелок на черном фоне. Мелькнули в последний раз красный, зеленый и желтый обручи, и в центре остался только маленький белый кружок.
...канал связи установлен
– Ну привет, тормоз.
Я открыл рот – и ничего не смог произнести в ответ. А что я, собственно, собирался сказать? И, главное, кому…
– Чего молчишь-то? А-а, ты опять испугался, что тебе подсунули клоуна? Собственное электронное отражение, да? Ангел-хранитель и стукач-отовар в одном виртуальном лице, ужас! Правильно-правильно, молчи. Ты всегда был трусливым мальчиком. Иногда, правда, тебя зарубало на что-нибудь эдакое… Но не часто, согласись. Тебя надо разозлить, отобрать любимые игрушки, чтоб больше нечего было терять. Тогда только ты начинаешь чесаться.