Шелли Перси. Ченчи

Наш план первоначальный, - все равно,
Сомненья нет, он скоро будет мертвым.
Но что же ты лампаду не засветишь?
Не будем говорить впотьмах.

Джакомо
(зажигая огонь)

И все же.
Однажды погасивши жизнь отца,
Я не могу зажечь ее вторично.
Не думаешь ли ты, что дух его
Пред Господом представит этот довод?

Орсино

А мир твоей сестре вернуть ты можешь?
А мертвые надежды ты забыл
Твоих угасших лет? А злое слово
Твоей жены? А эти оскорбленья,
Швыряемые всем, кто наг и слаб,
Счастливыми? А жизнь и все мученья
Твоей погибшей матери?

Джакомо

Умолкни.
Не надо больше слов! Своей рукою
Я положу предел той черной жизни,
Что для моей началом послужила.

Орсино

Но в этом нет нужды. Постой.
Ты знаешь Олимпио, который был в Петрелле
Смотрителем во времена Колонны, -
Его отец твой должности лишил,
И Марцио, бесстрашного злодея,
Которого он год тому назад
Обидел - не дал платы за деянье
Кровавое, соделанное им
Для Ченчи?

Джакомо

Да, Олимпио я знаю.
Он, говорят, так Ченчи ненавидит,
Что в ярости безмолвной у него
Бледнеют губы, лишь его заметит.
О Марцио не знаю ничего.

Орсино

Чья ненависть сильней, - решить мне трудно,
Олимпио иль Марцио. Обоих.
Как будто бы по твоему желанью,
К твоей сестре и мачехе послал я
Поговорить.

Джакомо

Поговорить?

Орсино

Мгновенья,
Бегущие, чтоб к полночи привесть
Медлительное "завтра", могут бег свой
Увековечить смертью. Прежде чем
Пробьет полночный час, они успеют
Условиться и, может быть, исполнить
И, выполнив...

Джакомо

Тсс! Что это за звук?

Орсино

Ворчит собака, балка заскрипела,
И больше ничего.

Джакомо

Моя жена
Во сне на что-то жалуется, - верно,
Тоскует, негодуя на меня,
И дети спят вокруг, и в сновиденьях
Им грезится, что я грабитель их.

Орсино

А в это время он, кто горький сон их
Голодною тоскою омрачил,
Тот, кто их обокрал, спокойно дремлет,
Позорным сладострастьем убаюкан,
И с торжеством смеется над тобой
В видениях вражды своей успешной,
В тех снах, в которых слишком много правды.

Джакомо

Клянусь, что, если он опять проснется,
Не надо рук наемных больше мне.

Орсино

Так, правда, будет лучше. Доброй ночи.
Когда еще мы встретимся -

Джакомо

Да будет
Все кончено и все навек забыто.
О если б не родился я на свет!
(Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Комната в замке Петрелла. Входит Ченчи.

Ченчи

Она не идет. А я ее оставил
Изнеможенной, сдавшейся. И ей
Известно наказанье за отсрочку.
Что, если все мои угрозы тщетны?
Как, разве я не в замке у себя?
Не окружен окопами Петреллы?
Боюсь ушей и глаз докучных Рима?
Не смею притащить ее к себе,
Схватив ее за пряди золотые?
Топтать ее? Держать ее без сна,
Пока ее рассудок не померкнет?
И голодом, и жаждою смирять,
И в цепи заковать ее? Довольно
И меньшего. Но время убегает,
А я еще не выполнил того,
Чего хочу всем сердцем. А! Так я же
Сломлю упорство гордое, исторгну
Согласие у воли непреклонной,
Заставлю так же низко преклониться,
Как то, что вниз теперь ее влечет?
(Входит Лукреция.)
Проклятая, исчезни, прочь отсюда,
Беги от омерзенья моего!
Но, впрочем, стой. Скажи, чтоб Беатриче
Пришла сюда.

Лукреция

Супруг, молю тебя,
Хотя бы из любви к себе, подумай,
О том, что хочешь сделать! Человек,
Идущий по дороге преступлений,
Как ты, среди опасностей греха,
Ежеминутно может поскользнуться
Над собственной внезапною могилой.
А ты уж стар, сединами покрыт;
Спаси себя от смерти и от Ада
И пожалей твою родную дочь:
Отдай ее кому-нибудь в супруги,
Тогда она не будет искушать
Твоей души к вражде иль к худшим мыслям,
Когда возможно худшее.

Ченчи

Еще бы!
Чтоб так же, как сестра ее, она
Нашла приют, где можно насмехаться
Своим благополучием бесстыдным
Над ненавистью жгучею моей.
Ее, тебя и всех, кто остается,
Ждет страшная и бешеная гибель.
Да, смерть моя, быть может, будет быстрой, -
Ее судьба мою опередит.
Иди скажи, я жду ее, и прежде,
Чем прихоть переменится моя, -
Не то я притащу ее за пряди
Густых ее волос.

Лукреция

Она послала
Меня к тебе, супруг мой. Как ты знаешь,
Она перед тобой лишилась чувств
И голос услыхала, говоривший:
"Франческо Ченчи должен умереть!
Свои грехи он должен исповедать!
Уж Ангел-Обвинитель ждет, внимает,
Не хочет ли Всевышний покарать
Сильнейшей карой тьму грехов ужасных,
Ожесточив скудеющее сердце!"

Ченчи

Что ж, может быть. Случается. Я знаю.
Есть свыше откровения. И Небо
В особенности было благосклонно
Ко мне, когда я проклял сыновей.
Они тотчас же умерли. Да! Да!
А вот насчет того, что справедливо
И что несправедливо, - это басни.
Раскаянье! Раскаянье есть дело
Удобного мгновенья и зависит
Не столько от меня, как от Небес.
Прекрасно. Но теперь еще я должен
Главнейшего достигнуть: осквернить
И отравить в ней душу.
(Пауза. Лукреция боязливо приближается и, по
мере того как он говорит, с ужасом отступает.)
Две души
Отравлены проклятьем: Кристофано
И Рокко; для Джакомо, полагаю,
Жизнь - худший Ад, чем тот, что ждет за гробом;
А что до Беатриче, так она,
Как только есть искусство в лютой злобе,
Научится усладе богохульства,
Умрет во тьме отчаянья. Бернардо,
Как самому невинному, хочу я
Достойное наследство завещать,
Воспоминанье этих всех деяний,
И сделаю из юности его
Угрюмый гроб надежд, где злые мысли
Взрастут, как рой могильных сорных трав.
Когда ж исполню все, в полях Кампаньи
Построю столб из всех моих богатств.
Все золото, все редкие картины,
Убранства, ткани, утварь дорогую,
Одежды драгоценные мои,
Пергаменты, и росписи владений,
И все, что только я зову своим,
Нагромоздив роскошною громадой,
Я в честь свою приветственный костер
Зажгу среди равнины неоглядной;
Из всех своих владений - для потомства
Оставлю только имя - это будет
Наследство роковое: кто к нему
Притронется, тот будет, как бесславье,
Нагим и нищим. Это все свершив,
Мой бич, мою ликующую душу
Вручу тому, кто дал ее: пусть будет
Она своею карой или их,
Ее он от меня не спросит прежде,
Чем этот бич свирепый нанесет
Последнюю чудовищную рану
И сломится к кровавости глубокой.
Вся ненависть должна найти исход.
И чтобы смерть меня не обогнала,
Я буду скор и краток.
(Идет.)

Лукреция (удерживая его)

Погоди.
Я выдумала все. И Беатриче
Виденья не видала, голос Неба
Не слышала, я выдумала все,
Чтоб только устрашить тебя.

Ченчи

Прекрасно.
Ты лжешь, играя истиною Бога.
Так пусть твоя душа в своем кощунстве
Задохнется навек. Для Беатриче
Есть ужасы похуже наготове,
И я ее скручу своею волей.

Лукреция

Своею волей скрутишь? Боже мой,
Какие ты еще придумал пытки,
Неведомые ей?

Ченчи

Андреа! Тотчас
Скажи, чтоб дочь моя пришла сюда,
А если не придет она, скажи ей,
Что я приду. Неведомые пытки?
Я повлеку ее сквозь целый ряд
Неслыханных доселе осквернений,
И шаг за шагом будет путь пройден.
Она предстанет, в поддень, беззащитной.
Среди толпы, глумящейся над ней,
И будет стыд о ней греметь повсюду,
Расскажутся позорные деянья,
И будет между этих всех одно:
Чего она сильней всего боится,
Волшебною послужит западней
Ее неповинующейся воле.
Пред совестью своей она возникнет
Тем, чем она покажется другим;
Умрет без покаянья, без прощенья,
Мятежницей пред Богом и отцом;
Ее останки выбросят собакам,
И имя будет ужасом земли.
И дух ее придет к престолу Бога
Покрытый, как проказой гноевой,
Чумой моих губительных проклятий,
И дух и тело вместе обращу я
В один обломок смерти и уродства.
(Входит Андреа.)

Андреа

Синьора Беатриче...

Ченчи

Говори,
Ты, бледный раб! Скорей! Ответ ее!

Андреа

Мой господин, она сказала только,
Чт_о_ видела: "Иди, скажи отцу,
Я вижу Ад, кипящий между нами,
Он может перейти его, не я".
(Андреа уходит.)

Ченчи

Иди скорей, Лукреция, скажи ей,
Чтобы она пришла: пусть только знает,
Что, раз придя, она дает согласье;
И также не забудь сказать, что, если
Я буду ждать напрасно, прокляну.
(Лукреция уходит.)
А! Чем, как не проклятием, Всевышний
В победе окрыленной будит ужас
Панический и сонмы городов
Окутывает бледностью испуга?
Отец вселенной должен внять отцу,
Восставшему на собственное чадо,
Хоть средь людей мое оно носит имя.
И разве смерть ее мятежных братьев
Не устрашит ее, пред тем как я
Скажу свое проклятие? Лишь только
На них призвал я быструю погибель,
Она пришла.
(Входит Лукреция.)
Ну, тварь, ответ, живее!

Лукреция
Она сказала: "Нет, я не могу!
Поди, скажи отцу, что не приду я.
Меж ним и мною вижу я поток
Его пролитой крови, - негодуя,
Он мчится".

Ченчи
(становясь на колени)

Боже! Выслушай меня!
О, если та пленительная форма,
Что ты соделал дочерью моей,
Кровь, служащая частью, отделенной
От крови и от сущности моей,
Или скорей моя болезнь, проклятье,
Чей вид заразой служит для меня;
О, если эта дьявольская греза,
Возникшая таинственно во мне,
Как Сатана, восставший в безднах Ада,
Тобою предназначена была,
Чтоб послужить для доброй цели; если
Лучистое ее очарованье
Зажглось, чтоб озарить наш темный мир;
И если добродетели такие,
Взлелеянные лучшею росой
Твоей любви, роскошно расцвели в ней,
Чтоб в эту жизнь внести любовь и мир, -
Молю Тебя, о Боже всемогущий,
Отец и Бог ее, меня и всех,
Отвергни приговор Свой! Ты, земля,
Прошу тебя, молю во имя Бога,
Дай в пищу ей отраву, пусть она
Покроется корою чумных пятен!
Ты, небо, брось на голову ей
Нарывный дождь зловонных рос Мареммы,
Чтоб пятнами покрылася она,
Как жаба; иссуши ей эти губы,
Окрашенные пламенем любви;
Скриви ее чарующие члены
В противную горбатость! Порази.
Всевидящее солнце, эти очи,
Огнем твоих слепительных лучей!

Лукреция

Молчи! Молчи! Свою судьбу жалея.
Возьми назад ужасные слова.
Когда Всевышний Бог к таким молитвам
Склоняет слух, Он страшно мстит за них!

Ченчи
(вскакивая и быстро поднимая к небу правую руку)

Своей Он служит воле, я - своей!
Еще одно проклятие прибавлю:
Когда б она беременною стала... -

Лукреция

Чудовищная мысль!

Ченчи

Когда б у ней
Ребенок зародился, - о Природа
Поспешная, тебя я заклинаю,
Пребудь в ней плодоносной, будь послушна
Велению Создателя, умножься,
Умножь мое глубокое проклятье, -
Пусть это чадо гнусной будет тенью,
Подобьем омерзительным ее,
Чтобы она всегда перед собою,
Как дикий образ в зеркале кривом,
Могла себя навек увидеть слитой
С тем, что ее страшит сильней всего,
На собственной груди увидеть гада,
Глядящего с улыбкой на нее!
И пусть от детских дней отродье это
День ото дня становится мерзей,
Уродливей, чтоб радость материнства
Росла бедой, и оба, мать и сын,
Дождались упоительного часа,
Когда за целый ряд забот и мук
Он ей отплатит ненавистью черной
Иль чем-нибудь еще бесчеловечней!
Пусть гонит он ее сквозь громкий хохот,
Сквозь целый мир двусмысленностей грязных,
К могиле обесчещенной! Иди
Скажи, пускай придет, пока есть время,
Еще могу проклятье взять назад,
Пока не вступит в летописи Неба.
(Лукреция уходит.)
Мне чудится, что я не человек,
А некий демон, призванный глумиться
И мстить за целый сонм обид иного,
Уже невспоминаемого мира:
Стремится кровь моя живым ключом,
Она шумит в восторге дерзновенья,
Ликует, содрогается, горит.
Я чувствую какой-то странный ужас,
И сердце бьется в грезе круговой,
Рисующей чудовищную радость.
(Входит Лукреция.)
Ты мне несешь...

Лукреция

Отказ. Она сказала,
Что можешь проклинать ее, и если б
Проклятия твои могли убить
Ее неумирающую душу...

Ченчи

Она прийти не хочет? Хорошо.
Передо мной двоякий путь: сначала
Возьму, чего хочу, потом исторгну
Согласие. Ступай к себе. Беги,
Не то тебя я вышвырну отсюда.
И помни, в эту ночь твои шаги
С моими пусть не встретятся. Скорее
Стань между тигром и его добычей.
(Лукреция уходит.)
Глаза мои слипаются и меркнут
Под необычной тяжестию сна.
Должно быть, поздно. Совесть! Лжец наглейший!
Я слышал, будто сон, роса небес,
Не освежает сладостным бальзамом
Изгибов тех умов, где встала мысль,
Что ты пустой обманщик. Я намерен
Тебя изобличить во лжи, уснуть
В теченье часа сном невозмутимым,
И чувствую, что будет он глубок.
Потом, - о грозный Ад, где столько духов
Отверженных, твои оплоты дрогнут,
Когда в пределах царственных твоих
Всех дьяволов охватит дикий хохот!
По Небу пронесется горький вопль,
Как будто бы об ангеле погибшем,
И на Земле все доброе поблекнет,
А злое шевельнется и восстанет
Для жизни неестественной, ликуя,
Как я теперь ликую и живу.
(Уходит.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Перед замком Петреллы. Появляются Беатриче и Лукреция вверху на крепостном
валу.

Беатриче

Их нет еще.

Лукреция

Едва настала полночь.

Беатриче

Как медленно в сравненье с бегом мысли,
Больной от быстроты, влачится время
С свинцовыми стопами!

Лукреция

Улетают
Мгновения. Чт_о_, если он проснется,
Пока не совершится ничего?

Беатриче

О мать моя! Проснуться он не должен.
Твои слова глубоко убедили
Меня, что наш поступок лишь изгонит
Из тела человека духа тьмы,
Бежавшего из адских бездн.

Лукреция

О смерти
И о суде так твердо говорил он,
С доверием, рисующим такого
Отверженца в каком-то странном свете,
Как будто в Бога верит он и только
Добра и зла не хочет различать.
И все же, умереть без покаянья!
(Входят Олимпио и Марцио снизу.)
Они идут!

Беатриче

Все смертное здесь в мире
Должно спешить к угрюмому концу.
Сойдем!
(Лукреция и Беатриче уходят сверху.)

Олимпио

О чем ты думаешь?

Марцио

О том,
Что десять сотен крон большая плата
За жизнь убийцы старого. Ты бледен.

Олимпио

То - отраженье бледности твоей,
Цвет щек твоих...

Марцио

Естественный их цвет?

Олимпио

Цвет ненависти жгучей и желанья
Отмстить.

Марцио

Так ты готов на это дело?

Олимпио

Не менее, как если бы мне дали
Такие ж точно десять сотен крон,
Чтоб я скорей убил змею, чье жало
Лишило жизни сына моего.
(Входят Беатриче и Лукреция снизу.)

Беатриче

Решились вы?

Олимпио

Он спит?

Марцио

Везде все тихо?

Беатриче

Пусть смерть его лишь будет переменой
Ужасных снов, карающих грехи,
Угрюмым продолженьем адской бури,
Которая кипит в его душе
И ждет, чтоб от разгневанного Бога
Низвергся дождь ее гасящих слов.
Так вы решились твердо? Вам известно,
Что это благороднейшее дело?

Олимпио

Решились твердо.

Марцио

Что до благородства,
Мы это вам решить предоставляем.

Беатриче

Идем же!

Олимпио

Тсс! Откуда этот шум?

Марцио

Идут!

Беатриче

О, трусы, трусы! Успокойте
Смешной испуг ребяческих сердец!
Когда сюда входили вы, наверно
Раскрытыми оставили ворота,
Они скрипят, и это быстрый ветер
Над вашей жалкой трусостью смеется.
Идем же, наконец. Вперед, смелей!
Как я иду: легко, свободно, смело.
(Уходят.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Комната в замке. Входят Беатриче и Лукреция.

Лукреция

Они теперь кончают.

Беатриче

Нет, теперь
Все кончено.

Лукреция

Я стона не слыхала.

Беатриче

Стонать не будет он.

Лукреция

Ты слышишь?

Беатриче

Шум?
То звук шагов вокруг его постели.

Лукреция

О Господи! Быть может, он теперь
Лежит холодным трупом.

Беатриче

Не тревожься.
Что сделано - не страшно. Бойся только
Того, что не исполнено еще.
Успех венчает все.
(Входят Олимпио и Марцио.)
Готово?

Марцио

Что?

Олимпио

Вы звали нас?

Беатриче

Когда?

Олимпио

Сейчас.

Беатриче

Мы? Звали?
Я спрашиваю, кончено ли все?

Олимпио

Его убить не смеем мы, он стар,
Он спит глубоким сном, он сед, и брови
Неспящие нахмурены, и руки
Скрестил он на встревоженной груди,
И сон его меня обезоружил.
О, нет! О, нет! Убить его нельзя!

Марцио

Но я смелее был и, осуждая
Олимпио, сказал ему, чтоб он
Терпел свои обиды до могилы,
Мне одному награду предоставив.
И вот уже мой нож почти резнул
Открытое морщинистое горло,
Как вдруг старик во сне пошевельнулся,
И я услышал: "Господи, внемли
Отцовскому проклятью! Ведь Ты же
Отец нам всем". И тут он засмеялся.
И понял я, что этими устами
Дух моего покойного отца
Проклятье изрекает, и не мог я
Его убить.

Беатриче

Злосчастные рабы!
Нет мужества в душонках ваших жалких.
Чтоб человека спящего убить.
Откуда же вы храбрости набрались,
Чтоб, дела не свершив, сюда прийти?
Позорные изменники и трусы!
Да эта совесть самая, что в вас
Гнездится лишь для купли и продажи
Или для низкой мести, есть увертка!
Она спокойно спит во время тысяч
Невидных ежедневных преступлений;
Когда же нужно дело совершить,
В котором жалость будет богохульством...
Да что тут!
(Выхватывает кинжал у одного из них и
поднимает его в воздухе.)
Если б даже ты посмел
Всем рассказать, что я отцеубийца,
Я все ж его должна убить! Но только
Переживете вы его немного!

Олимпио

Остановись, во имя Бога!

Марцио

Я

Сейчас пойду убить его!

Олимпио

Отдай мне
Кинжал, и мы твою исполним волю.

Беатриче

Бери! Ступай! Чтоб живо возвратиться!
(Олимпио и Марцио уходят.)
Как ты бледна! Мы делаем лишь то,
Чего не сделать было б преступленьем.

Лукреция

О, если бы это было уже в прошлом!

Беатриче

Вот в этот самый миг в твоей душе
Проходят колебанья и сомненья,
А мир уж перемену ощутил.
Пожрали ад и тьма то испаренье,
Что ими было послано смутить
Сиянье жизни. Вот уж мне как будто
Отраднее дышать: в застывших жилах
Струится кровь свободней. Тсс!
(Входят Олимпио и Марцио.)
Он...

Олимпио

Мертв!

Марцио

Чтобы следов кровавых не осталось,
Его мы задушили, и потом
В тот сад, что под балконом, сошвырнули
Отяжелевший труп, - как будто он
Упал случайно.

Беатриче
(отдавая им кошелек с деньгами)

Вот берите деньги
И поскорей отсюда уходите.
И так как ты, о Марцио, смутился
Лишь тем, что дух мой в трепет повергало,
Возьми вот эту мантию.
(Надевает на него богатую мантию.)
Ее
Носил мой дед во дни своих успехов,
Когда будил он зависть: пусть же все
Твоей судьбе завидуют. Ты был
Орудием святым в деснице Бога.