Шервуд Том. Люди солнца

Том Шервуд
«Люди солнца»

 
Жизнь моя неизбежно истает,
И тогда полечу не спеша,
И увижу вдруг, как прорастает
В мир небесный земная душа.
 
 
Сколько в небе ночном ярких точек!
Сколько мрака и света в судьбе!
Охрани, Боже, мой огонёчек.
Он с Земли тихо светит Тебе.
 

Пролог

   Милишка проснулась задолго до нежеланного рассвета. Каждый новый рассвет безжалостно приближал её шестнадцатый день рождения, и он, этот день, готовил беду.
   Девушка отвернула с себя заменявший ей одеяло пыльный пласт войлока, тихо села на толстой и грубой доске самодельного одра. Страшная тайна прикоснулась к ней, сделав вчерашний день чёрным. Она в тот ужасный час предавалась сладкому, тайному занятию: играла в куклы. Казалось бы, какой хороший был день! У колодца не было очереди, и она быстро набрала два бочонка воды. Быстро привезла тележку с этими бочонками в нижний этаж дома своей тётки, – единственной родственницы и, после смерти родителей – опекунши по завещанию. Старательно и проворно прополоскала отстиранное ещё утром бельё, побросала его в корзину, отнесла на чердак, развесила на потемневших от времени верёвках и получила этот сладкий час. Тётка разносила отстиранное и отглаженное бельё в дома заказчиков и вернуться должна была только к обеду. Вытянув из-под кровати свой милый, привычный, с детства оставшийся сундучок, Милишка подняла крышку и достала с любовью и тщанием сшитые ещё мамочкой тряпичные куклы. Сине-белый, в коротком плащике, принц-рыцарь, мечом которому, а точнее сказать – шпагой служила большая парусная игла с обломанным ушком. Розово-белая девушка с волосами из жёлтой скатертной бахромы. Красный кот с разными ушами. И коричневый, плотный, с серой шляпой, разбойник. Впрочем, в зависимости от случая, разбойник превращался иногда то в рыбака, то в мельника, то в лесоруба. Неизменными оставались лишь хорошо вооружённый принц и незнакомая ему, а потому загадочная для него девушка, живущая за рекой, – добрая, тихая.
   Втащив сундучок под большой круглый стол и поставив его на бок, Милишка быстро соорудила из него дом с настоящей дверью, в котором жила девушка, и реку из синего куска ткани, на другом берегу которой находились рыцарь-принц и коричневый крепыш, не решивший пока, кто он сегодня такой.
   Юная прачка не знала ещё, что шаги, послышавшиеся за дверью, и приглушённые, невнятно бормочущие голоса навсегда отрежут её от тайных, милых, незатейливых приключений.
   Здесь, под столом, было волнующе-загадочное пространство, которое создавала большая свисающая вкруг скатерть. И вот, заслышав шаги и испугавшись обнаружения своей тайны, девушка быстро сдёрнула вниз завёрнутый на столешницу край скатерти – и превратила сладкую загадочность в спасительную укромность.
   – И-и-и не понимаю, – раздался недовольный голос тётки.
   Клацнула пружинная ручка двери. Каблуки башмаков, гулко стукнувшие на пороге, покатились уже приглушённо: пришедшие ступили на вязаную дорожку.
   Тяжёлые шаги грузной тётки остановились у стула. Передние ножки его дёрнулись и исчезли из-под стола. А кто-то второй прошёл к дивану и медленно сел.
   – Не понимаю, какая мне может грозить беда, – снова подала голос тётка.
   – Ужасная, – послышался немолодой надтреснутый голос, который всех, кто сидел, затаив дыхание, под столом, сразу же напугал. – Неотвратимая и быстрая, если только не принять меры.
   – Господин, не знаю, как вас там! Не говорите загадками!
   – Охотно перейду к ясности, – сказал гость и скрипнул пружиной дивана. – Я совершенно случайно узнал, что вы купили доходный домик, двухэтажный, с прачечной на первом этаже, почти в центре Бристоля.
   – Да, купила. Открыто и честно, с торгов!
   – А-хха… Но сумму вы внесли не всю. Недостающие тридцать пять фунтов принесли только на следующий день.
   – И что же?! Ну не хватило наличных с собой, это бывает!
   – Но меня привлекла та сумма, которую вы внесли сразу. И фамилия как будто ваша была мне знакома… Я взялся расспрашивать – и вот чудо! Вспомнил!
   – Да что такое можно обо мне расспросить?! Я порядочная прачка, об этом две улицы знают!
   – О не-ет. Прачка-то, оказывается, не вы. А племянница ваша приёмная, Милиния. Всю работу за вас делает, с утра до вечера не разгибая спины. И не знает милая девушка, что сама-то она благородной крови, а также очень богата.
   В комнате повисла гнетущая тишина.
   – Хорошо, что не возражаете. Потому что безсмысленно спорить. Сумма, которую вы заплатили за дом с прачечной – точно та, которую вы должны отдать племяннице по достижению ею шестнадцати лет. Че-рез-три-дня! Согласно надёжному и безупречно составленному завещанию.
   – Да откуда вам это знать? – не выдержала и подала голос тётка. – Не было никакого завещания!
   – О конечно, конечно. Поручитель, хранивший второй экземпляр, отправился в какое-то предприятие на корабле, обломки которого нашли после шторма. С ним исчез и лист, извещающий Милинию, что она является наследницей родительского капитала. Прошло несколько лет, вы ждали. И вот подвернулся такой крепкий, такой каменный, такой доходный домик с устроенным в нём так хорошо вам знакомым прачечным делом. Ну как не купить?! Сытая и роскошная жизнь на весь остаток отведённых вам лет! А вместо богатой племянницы – безплатная работница. Послушная, кроткая. Большая редкость – не правда ли – такой добрый характер. И личико пре-прелестное, я специально смотрел. Но вот беда. Беда! Именно та, с упоминания о которой я и начал наш разговор. Один экземпляр завещания сохранился!
   Снова повисла напряжённая тишина.
   – Откуда известно? – угрюмо спросила тётка.
   – А я – нотариус! Да-да-да-да. Тот самый, который добротно и безупречно запечатлел последнюю волю её умирающего отца. Тот самый, одно слово которого приведёт вас к аресту, нищете и позору.
   – Вы… Хотите за своё молчание… Получить от меня этот домик?
   – О не-ет! Домик останется вам. Владейте! Но я за уничтожение такого опасного для вас документа хочу получить от вас… девушку.
   – К-ка-ак?!
   – Очень просто. Хочу жениться.
   – Не совсем, не совсем понимаю…
   – Что не понять-то в таком до смешного простом деле! Через три дня Милинии исполняется шестнадцать лет. Я на законном основании отведу её к священнику и он совершит положенный акт. И – я, почти старик, и откровенно нехороший собой, получу в безраздельное владение юную красавицу, благородную, кроткую. А вы получите дом с прачечной и уже упомянутую мной сытость.
   – Так-так-так… Дело, действительно, нехитрое, и согласиться на него можно. Но как убедить Милинию сказать при священнике, что она идёт замуж за вас, почти старика, по доброй воле?
   – Это уж совсем просто. Сегодня вы отправите её ко мне на службу. Скажем, кухаркой. После первой же ночи, проведённой в моём доме, ей придётся за меня выйти.
   Тётка помолчала, тяжело дыша. Встала со стула. Грубо сказала:
   – Согласна! Но немедленно, как только она войдёт в ваш дом, я должна получить первый экземпляр завещания.
   – Вы хотите учить старого нотариуса, как делаются дела?! Я вам отдам бумагу, а вы через полчаса приведёте констебля и заберёте девушку? Нет, уважаемая. Документ вы получите только в день бракосочетания. Вечером, скажем, часов в семь.
   – Что ж. Согласна. Идёмте, покажете, куда я должна привести Милишку.
   Они вышли. Снова клацнула пружинная ручка. Милиния отпустила закушенную губу. Вытерла слёзы. Всмотрелась в расплывающуюся фигурку рыцаря-принца. О, если бы на земле было возможно чудо, и любимая кукла могла защитить! О, если бы мог защитить тот, кто жил наверху, в чердачной каморке! Но тот, в каморке, был настолько ей мил и дорог, что она ни за что не смогла бы открыть ему свою беду и искать помощи у него – восторженного волшебного мастера. Слабого, голодного, изломанного нуждой. Нет, рассчитывать можно было лишь на себя.
   И уже в первую ночь в чужом доме Милиния сражалась за себя в полном одиночестве, и, в отличие от принца, у неё не было даже иглы. Лихорадочно вцепившись в дверную ручку, она стояла, до боли сжав пальцы, и не позволяла открыть дверь. Хилый нотариус, по-стариковски, с одышкой хрипя, толкал и толкал потемневшие от времени доски, а Милиния, чувствуя его налегания на дверь, от омерзения билась в колком ознобе, как будто прикасались непосредственно к ней.
   К следующей ночи, когда в доме уснули слуги и владелец его вновь подступил к вожделенной двери, она добыла вполне действенный инструмент: одну доску из спального одра, которую вставила между ручкой и плинтусом противоположной стены.
   Толстый войлок, которым она укрывалась, дарил уютное и достаточное тепло. Но не спалось ей в этом уюте. И просыпалась она задолго до нежеланного рассвета. И шептала, прилипая к подушке мокрой от слёз щекой:
   – Спасите меня! Кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь, спасите меня!
   О, он был в её судьбе – лучик помощи, и заключался в далёкой, очень далёкой жизни неведомого ей замка «Шервуд», в одном его маленьком жителе – вздорном, нахальном, – и в одиноком музыканте, беспомощном, бедном. И встретиться и соединиться, чтобы донести до неё этот лучик, если учитывать многообразие непредсказуемостей человеческого муравейника, именуемого «город», эти двое вряд ли могли. Но лучший способ насмешить судьбу – это попытаться угадать её намерения.

Глава 1
Двери Любека

   Я сердечно попрощался с Дамиром. Громила в куртке с рукавами из медвежьей шкуры так же обнял его, кивнул головой, обвязанной цветным пиратским платком, влез на кучерское место первой кареты и отвязал вожжи.
   Свежие кони легко катили пять тяжёлых экипажей. Позади осталась кузница при въезде в Бристоль, впереди ждал пробуждённый к жизни замок имения «Шервуд». Когда до него осталось не больше четверти часа пути, я попросил Бэнсона остановить карету, вышел, отвязал привязанную к запяткам лошадь и помчался верхом предупредить находящихся в замке о приезде большой компании спасённых из плимутского рабства детей.

Знакомство

   Миновав мостик с новенькими, белеющими в предрассветном сумраке перилами, я подъехал к дверям-воротам «каминного» зала. Привязал лошадь, вошёл внутрь. Навстречу мне поднялись сидевшие у жарко пылающего камина Робертсон, Носатый и Готлиб Глаз.
   – Не спите? – я поднял в знак приветствия руку. – Что-то случилось?
   – Ничего заметного, мистер Том, всё в порядке! – радостно ответил Готлиб. – Не спим оттого, что совсем недавно вернулись! Сделали с Робертсоном ночной рейд по окрестностям замка, на случай обнаружения ночных костров тех, кто не знает ещё, что в замке объявился хозяин.
   Я благодарно кивнул. Потом, в огненно-пляшущем полумраке залы, попытался рассмотреть неясно темнеющую груду вещей, сваленных у противоположной стены.
   – Там тюки с паклей, – обернулся к этой стене Готлиб, – два воза в порту было выставлено на продажу, мягкие шерстяные обрезки, очень удобная набивка для матрасов, так что забрали всю. Комплект рваных парусов, Робертсон купил за гроши – вместо простыней хотим на тюфяках расстелить, очень приятно пахнут морем. Ещё овса десяток мешков – чтоб у лошадей запас имелся, ну и для себя – пяток корзин снеди.
   – Часа нет ещё, мистер Том, как из рейда вернулись, – шагнул вперёд Робертсон, – вот присели вина немного выпить, перед тем, как спать завалиться.
   Готлиб, оправив одежду, туже затянул широкий походный пояс.
   – А вы, мистер Том, здесь с делом? – спросил он, оглядываясь на лежащее на краю длинного стола оружие. – Приказания будут?
   – Будут приказания, братцы, – ответил я, подходя к камину и протягивая к огню озябшие руки. – Гости к нам едут. Пятеро серьёзных людей, и с ними дети – тридцать два человечка. Спасли из рабства в Плимуте. Нужно будет их накормить и уложить спать.
   – Здесь? – уточнил Носатый, набрасывая на плечи длинный и тёплый войлочный плащ.
   – Здесь, – кивнул я. – Единственное помещение, где тепло.
   – Не единственное, – потирая заспанное лицо, возразил Носатый. – В конюшне я тоже нагрел.
   Мы с Робертсоном и Готлибом рассмеялись.
   – Я – за стенку, к печам – сообщил Робертсон, быстрым шагом направляясь к двери, ведущей во внутренний двор. – Запалю все сразу, угля-то мы привезли восемь бочек.
   – Значит, первым делом – еду распаковать, – сам себе проговорил Готлиб, направляясь к корзинам.
   – Свечи есть? – спросил я у Носатого.
   – Как не быть, мистер Том! Есть свечи.
   – Давай.
   К тому времени, когда вошёл посланный встретить гостей Готлиб, помещение зала преобразилось. Вдоль всего стола, в середине, протянулась линия зажжённых свечей. Второй линией были расставлены блюда с ветчиной, сыром и хлебом. У дальнего края стола полукругом расположились имеющиеся стулья – для взрослых гостей, и там же среди снеди посверкивали тёмной зеленью бутылки с вином. В огромном старинном камине гулко ревел разведённый старательным Носатым огонь.
   За дверями послышались стук и топот копыт. В зале уже было не просто тепло, а жарко, и я, в тонкой белой рубахе, не набрасывая ни плаща, ни камзола, подошёл и распахнул дверь.
   Тотчас внутрь мимо меня стали поспешно входить незнакомые люди, потянулись заспанные, всклокоченные, утомлённые долгим путешествием дети. Отправив Носатого устроить в конюшне чужих лошадей, я вернулся, зябко вздрагивая, в залу.
   Неподалёку от входа, обернувшись лицом ко мне, стояли прибывшие взрослые. Я подошёл, встал напротив.
   – Барон Шервуд, владелец этого замка, – громко проговорил Готлиб.
   По очереди делая короткий шаг, прибывшие совершали поклон и представлялись. Я, так же кланяясь, машинально называл своё имя, не запоминая имён приехавших: внимание моё было отдано столпившимся у стены малышам. Кое-кто из них метнулся было к огню камина, но тихое слово самого старшего из них, – лет четырнадцати-пятнадцати, крепкого, беловолосого, с широкими скулами, – в один миг вернуло всех в примолкшую, выжидающую, блестящую настороженными глазёнками стайку.
   – Смит, – последним глухо сказал массивный человек с лицом, закрытым до глаз чёрной повязкой и только по медвежьим рукавам его куртки я понял, что это Бэнсон.
   Ответив на поклон, я, обращаясь к старшему из детей, сказал, указывая на камин:
   – Если хотят, пусть погреются.
   Он благодарно кивнул, глянул на своих, и стайка быстро переместилась к огню.
   – Это – сказал детям, указывая на меня, один из гостей, – мистер Том, владелец дома, приютившего нас.
   Столпившиеся у камина метнули в меня торопливые взгляды.
   – Это – продолжил говорящий уже для меня, указывая на белоголового и широкоскулого паренька, – Дэйл. Он старший.
   – А я знаю мистера Тома! – вдруг послышался тонкий голосок Ксанфии. – Он сказал, что нас бить не будет!
   – Это правда, – ответил я дрогнувшим голосом. – Никто никого не будет бить в этом доме.
   – Ни за что? – выкрикнул новый голосок из стайки – дерзкий, весёлый.
   – Ни за что, – твёрдо ответил я.
   – Нойс!! – вдруг взревел Дэйл, но было поздно.
   Маленький огненно-рыжий мальчишка метнулся к столу, схватил какое-то блюдо, приподнял – и грохнул его об пол. Затем подскочил ко мне и остановился, задрав голову и заглядывая в глаза.
   Я рассмеялся и спрятал руки за спину.
   – Обратите внимание! – громко произнёс тот, кто представил меня. – Мистер Том – хозяин своего слова. Сказал, что бить никого не будут – и вот – так и есть. Но! – он поднял вверх палец. – Если мистер Том скажет, что за подобное озорство он отправит озорника назад к Слику – будьте уверены, он это сделает.
   – Ой-ой! – послышался из стайки испуганный девичий голосок.
   Рыжий мальчишка, втянув голову в плечи, направился было к своим, но Дэйл шагнул вперёд, грозно взглянул – и Нойс, лихо крутнувшись на одной ножке, развернулся и бросился подбирать разлетевшиеся черепки.
   Один из мальчишек в это время вдруг шагнул от камина к стене и присел, охватив руками живот. Дэйл, заметив это подошёл, наклонился и что-то спросил. Затем он направился ко мне и, подойдя, негромко спросил:
   – Мистер Том, где здесь гальюн?
   – Во дворе, – ответил я, указывая на противоположную дверь. – Вправо наискосок.
   – Шышок! – Дэйл повернулся к мальчишке и поманил его за собой.
   Они быстро скрылись за дверью.
   – Ну, братцы, – громко спросил я у оставшихся, – чего больше хотите – погреться или поесть?
   – Пое-есть! – запищали стразу несколько голосов.
   – В таком случае – не торопясь, маленьких усаживаем первыми – устраиваемся за столом.
   Рыжий Нойс метнулся к столу, словно увидевший мышку котёнок, но в это время в залу вошёл Дэйл. Нойс тут же вернулся, схватил за руку одного из своих и с демонстративной заботой повёл к столу.
   – Чарли, – от двери сказал ему Дэйл. – Смотри у меня!
   Рыжий в ответ недоумённо выпучил глаза и сделался ещё заботливее. Я с удивлением заметил, что он ведёт за руку маленького человечка с вполне взрослым лицом, из тех, кого называют лилипутами. А следом за ними шагал ещё один взрослый, – низкий, согнутый, с широким покатым горбом. Поспешно семенили две девочки, ведя под руку высокого, может быть, даже выше Дэйла, подростка с добродушно-глуповатым лицом. Узкие глазки его радостно смотрели на выставленную на столе снедь.
   – Джентльмены! – обратился я к взрослым, переговаривающимся с Готлибом и пришедшим из печной комнаты Робертсоном. – Прошу…
   Следуя приглашающему жесту моей руки, все чинно расселись на стульях.
   Звякнули столовые приборы. Звучно хлопнула пробка.
   – А нам вина не нальют? – послышался негромкий скрипучий голос.
   – Гобо, – прошипел Дэйл. – Люди ещё сами не выпили!
   – И потом, – наставительно заметил Носатый, – дети вина не пьют.
   – Вообще-то мои пьют, – глухо кашлянув, сказал Дэйл. – Когда очень устанут или когда холодно. Немного, пару бутылок на всех.
   – Да, – заметила сидящая рядом с ним Ксанфия. – От вина тепло!
   – Ну, – произнёс берущий вторую бутылку Носатый, – как хозяин распорядится.
   Немедленно десятки глаз выжидательно уставились на меня.
   – Дэйл, – сказал я, указывая взглядом на стоящую у стены наполовину опустевшую корзину с бутылками. – Возьми, сколько решишь нужным, и налей своим. Маленьким, наверное, поменьше. А вот Гобо можно побольше.
   – И Баллину побольше, и Баллину! – подпрыгнул на лавке Чарли Нойс. – До невозможности смешная морда у него, когда он вина выпьет!
   – Чарли! – с досадой проговорил Дэйл. – Мы в гостях! Не позорь нас перед людьми!
   – А что я такого сделал?! – завизжал и привстал с лавки Чарли.
   – Сиди! Ешь! – рявкнул Дэйл и, виновато взглянув в сторону взрослых, сказал: – Извините. У него характер такой.
   – Чафли хо-офый, – подтвердила с набитым ртом Ксанфия.
   Хлопнув дверью, вбежал, потирая с холода руки, Шышок. Втиснулся между своих, что-то торопливо зашептал оказавшимся рядом. Очевидно, что-то такое важное, отчего те даже перестали жевать.
   Утолив голод, малыши принялись по одному выбираться из-за стола. Они направлялись к камину и там, вертясь у огня, о чём-то переговаривались. Я кивнул Дэйлу, и вместе мы подошли к отделённому от общего зала ширмами будуару, где недавно устраивались Алис, Эвелин и Анна-Луиза.
   – Мы все, – как бы совещаясь, сказал я мальчишке, – устроимся на мешках с паклей. А девочек нужно уложить отдельно. Вот здесь, на кроватях.
   – Почему девочек – отдельно? – непонимающе взглянул на меня Дэйл. – Всегда мы все спали вместе.
   – Ну как же, братец. Обязательно отдельно.
   – Но почему?
   – Люди, Дэйл, делятся на мужчин и женщин.
   – Это я знаю, мистер Том. Я ведь не Тёха. – Он взглянул в сторону мерно жующего узкоглазого крепыша. – В смысле, не дурачок.
   – Ну тогда должен знать и то, что женщины… Они – особенные.
   – Чем же?!
   – Они наполняют мир… Как бы тебе сказать… красотой и теплом. Поэтому к ним нужно относится с внимательностью и заботой. – И твёрдо добавил: – Приехавшие сегодня девочки устроятся на ночь здесь, за ширмами.
   Дэйл, выражая примирительное согласие, пожал плечами и, обернувшись, громко позвал:
   – Ксанфия! Омелия, Грэта, Файна! Идите сюда!
   И, когда маленькая компания собралась возле нас, он, указав жестом, сказал:
   – Мистер Том решил, что вы будете спать отдельно. Вот здесь.
   Ксанфия, поудобнее перехватив свой маленький костыль, шагнула и посмотрела за ширму. И вдруг, восторженно завизжав, устремилась в будуар.
   – Ковры! – звонко выкрикнула она оттуда. – Коврики! Разноцветные одеяла!
   Остальные три немедленно устремились за ней, и до нас долетели звуки возни и восторженные восклицания.
   – Вот так, – сообщил я удивлённо взирающему Дэйлу. – И, кроме того, что нужно сделать ещё кое-что.
   – Что? – с готовностью спросил Дэйл.
   Не пускаясь в объяснения, я подозвал Носатого и спросил:
   – Здесь имеется какой-нибудь большой чан? Чтобы человек мог влезть в него?
   – Зачем влезать в чан, мистер Том?
   – Чтобы вымыться!
   – Ах, да! Они же с дороги… Да, мистер Том, такая посудина у нас только одна. Дубовое корыто с низкими стенками. Большое, в нём даже взрослый поместится. Но…
   – Что – «но»?
   – Мы из него лошадей поим.
   – Другого нет?
   – Нет.
   – Тогда возьми Робертсона, притащите это корыто сюда, ополосните кипятком и наполните горячей водой. Да побыстрее, пока девочки не уснули.
   – Я им сейчас скажу, – двинулся было за ширму Дэйл.
   Я остановил его и тихо спросил:
   – Ты разве не знаешь, что к женщинам нужно входить, только постучав и дождавшись приглашения?
   – Это ещё почему? – недоумённо уставился на меня Дэйл.
   – Я же тебе говорил, – мягко пояснил я. – Они – особенные.
   Снова пожав плечами, Дэйл стукнул в деревянную кромку ширмы и громко позвал:
   – Грэта!
   Тотчас в проёме ширм показалась худая, долговязая девчушка с острым носиком и маленькими бесцветными глазками.
   – Грэта, сейчас принесут большую лохань и горячую воду. Будете мыться. Последи там за маленькими!
   Грэта, кивнув, скрылась, и за ширмами раскатилась новая волна визгов и восклицаний.
   – Где конюшня? – спросил меня Дэйл. – Пойду помогу лохань притащить.
   – Выйдешь в большую дверь, – показал я ему, – и направо. Там ваши кареты, увидишь.
   Дэйл ушёл. Я же, отметив, что над огнём в камине уже подвешены два больших котла, решил подойти к сидящим за столом взрослым, но вдруг обратил внимание, что никого из мальчишек возле камина нет. Более того, их не было и в самом зале. Я быстро прошёл к двери, ведущей во внутренний двор. Раскрыл. Никого. Вдруг послышались приглушённые голоса. Пройдя к соседствующей с залом печной комнате, я заглянул внутрь. Вся мальчишечья мелюзга, и карлик Баллин, и горбун Гобо, и вечно улыбающийся увалень Тёха сгрудились здесь, возле раскрытой печной дверцы.
   – Говорил же вам, что этот чёрный камень – горит! – раздался ликующий голос Шышка.
   – Это – уголь! – ответили ему, – а не какой-то там чёрный камень. Ты что, в порту в Плимуте угля ни разу не видел?
   – Как не видеть. Видел! Но не видел, чтобы он так горел!
   – Отчего ж ему не гореть, – произнёс я, входя. – Уголь – это то же дерево. Только такое, которое пролежало в земле тыщу веков. Теперь вот его откопали, и оно горит в печке.
   – Дерево? – недоверчиво переспросил кто-то, доставая кусок угля из бочки.
   Вдруг наши голоса перекрыл отчаянный вопль. Все быстро повернулись к дальней печи. Там, зажав ладонь подмышкой, приплясывал рыжий Чарли.
   – Кочерга-а! – вопил он. – Обжёгся-а-а!
   – Зачем же ты, плут, схватил горячую кочергу?! – спросил я, быстро направляясь к нему.
   – Чёрная-а! Хотел пошутить, Шышка измаза-ать!
   – Ну и чего теперь ты орёшь? – вдруг строго спросил один из мальчишек. – Сам виноват. Беги, сунь руку в холодную воду!
   Чарли, подвывая, выбежал во двор. Вошёл, придержав не успевшую захлопнуться за ним дверь, Робертсон.
   – За горячую дверцу схватился? – спросил он, кивая вслед убежавшему Нойсу.
   – Нет, – ответил я. – За кочергу.
   – Осторожнее надо, – назидательно произнёс Робертсон. – Пока кочергой во всех трёх печах поработаешь – она здорово раскалится.
   – А как ею в печах работают? – немедленно спросил кто-то.
   – А вот смотрите, – кивнул Робертсон, поднимая кочергу и подходя к печи.
   Он отпахнул дверцу и широким движением отправил кочергу внутрь. В ту же секунду из дверцы вылетел шевелящийся рой искр, а в топке ухнуло и загудело. Мальчишки восторженно завопили. А Робертсон, разровняв алые угли, отступил от печи, кивком приглашая посмотреть. Все (и я в том числе) стали по очереди подходить к печи и заглядывать внутрь алого гудящего чрева. Там, над багровым ковром раскалённых углей плясал и свивался в прозрачные снопики рыжий огонь. Лицо окатывал нестерпимый жар. Резко пахло кислым запахом сгорающего угля.
   Робертсон в это время гремел железом возле остальных печей. Но вот он вернулся (мальчишки поспешно и почтительно расступились перед ним), снял крышку с угольной бочки, достал из неё лопату с сильно укороченной ручкой и, с шумом поддевая уголь, принялся вбрасывать его в топку. Огонь в печи притих, но через мгновение снова стал гудеть, набирая силу.
   Закрыв дверцу, Робертсон откатил бочку к следующей печи. Но бросать уголь в топку почему-то не спешил. Выпрямившись, он весело взглянул на мальчишек и спросил: