— Хорошо. Направьте его туда, наискосок.
Лунд дала указание пилоту. Прожекторы снова выхватили морское дно, свободное от червей. Через некоторое время склон пошёл вверх, и тут же из тьмы показалась крутая стена.
— Выше, — сказала Лунд. — Только помедленней. Через несколько метров перед ними открылась прежняя картина. Змеевидные розовые тела с белыми кустиками щетины.
— Всё правильно, — сказал Йохансон.
— Что ты имеешь в виду?
— Если ваша карта верна, то именно здесь находятся большие площади гидрата. Иначе говоря, бактерии располагаются на льду, поглощают метан, а черви поедают бактерии.
— А то, что их сразу миллионы, тоже правильно?
Он отрицательно помотал головой. Лунд откинулась на спинку стула.
— Ну, хорошо, — сказала она человеку, который распоряжался манипулятором. — Сажайте «Виктора». Пусть нагребёт червей и ещё раз оглядит местность — тут уместно употребить такое слово.
Было уже 10 часов, когда в каюту Йохансона постучала Лунд.
— У меня уже глаза жжёт, — сказала она, опускаясь в кресло. — Альбан сменил меня на некоторое время.
Её взгляд упал на доску для сыра и на открытую бутылку бордо.
— О, я должна была это предвидеть, — она засмеялась. — Недаром ты сбежал.
Йохансон покинул пультовую полчаса назад, чтобы всё подготовить.
Он начал перечислять ей сыры, представленные на доске, закончив длинным багетом и маслом.
— Ты просто сумасшедший.
— Хочешь стаканчик?
— Разумеется, я хочу стаканчик.
— К сожалению, на «Торвальдсоне» плохо с хрусталём. Что ещё интересного вы там увидели?
Лунд взяла стакан и сразу отпила половину.
— Проклятые зверюги на гидрате повсюду.
Йохансон сел напротив неё и намазал маслом ломоть багета.
— Действительно странно.
Лунд принялась за сыр.
— Остальные тоже считают, что есть причины для беспокойства. Особенно Альбан.
— При вашем первом погружении их было не так много?
— Да. На мой вкус, правда, достаточно и того, что было, но мой вкус на них не влияет.
Йохансон улыбнулся ей.
— Ты же знаешь, люди со вкусом всегда в меньшинстве.
— Завтра утром «Виктор» поднимется и принесёт нам очередную порцию червей. Тогда ты сможешь поиграть с ними, если захочешь. — Жуя, она поднялась и выглянула в иллюминатор. Небо прояснилось. По воде тянулась лунная дорожка, волны дробили её на сверкающие кусочки. — Я уже раз сто просмотрела тот кусочек видео, со светлой штукой. Альбан тоже считает, что это была рыба, но тогда, значит, у неё гигантские размеры. И совсем неразличимая форма тела.
— Может, световой рефлекс, — предложил свой вариант Йохансон.
Она обернулась к нему.
— Нет. Это было на отдалении в несколько метров, как раз на границе света. Оно было большое и плоское и исчезло молниеносно, как будто не переносит света или боится быть обнаруженным.
— Это могло быть что угодно.
— Нет, не что угодно.
— Косяк рыбы тоже может отпрянуть. Если они плывут достаточно плотно, возникает впечатление единого целого…
— Это был не косяк рыб, Сигур! Это было что-то плоское. Что-то стекловидное. Как большая медуза.
— Большая медуза? Вот она и была.
— Нет. Нет! — Она сделала паузу и снова села. — Сам взгляни на неё. Это не медуза.
Они некоторое время молча ели.
— Ты обманула Йоренсена, — неожиданно сказал Йохансон. — Здесь не будет СВОПа. Не будет ничего, где нашлось бы место для рабочих-нефтяников.
Лунд подняла глаза. Отпила вина и задумчиво отставила стакан.
— Верно.
— Почему? Ты боялась разбить ему сердце?
— Может быть.
Йохансон покачал головой.
— Вы всё равно разобьёте ему сердце. Работы для нефтяников больше не будет, правильно?
— Послушай, Сигур, я не хотела его обманывать, но… Ты же знаешь, вся эта индустрия претерпевает сейчас большие изменения, и людская рабочая сила становится жертвой в борьбе за существование. Что же я могу сделать? Йоренсен и без меня знает, что это так. Он знает, что численность персонала на Гульфаксе-С сократится раз в десять. Дешевле переоборудовать всю платформу, чем занимать работой двести семьдесят человек. «Статойл» носится с идеей вообще убрать людей с Гульфакса-Б. Мы могли бы управлять им с другой платформы, и даже это делается скорее из сострадания.
— Ты хочешь мне внушить, что ваш бизнес больше не приносит выгоды?
— Прибрежная индустрия окупается только тогда, когда ОПЕК поднимает цены на нефть. Как в начале семидесятых. Но с середины восьмидесятых они снова падают. И соответственно приходится искать новые источники, бурить дальше в море, на глубинах, при помощи робота и АУВ.
АУВ было сокращение от Autonomous Underwater Vehicles, они действовали в принципе как «Виктор», только не были связаны с кораблём пуповиной проводов. Прибрежная индустрия с интересом наблюдала за развитием этих новых глубинных роботов, которые словно планетарные разведчики продвигались в неосвоенные районы. Очень подвижные и чувствительные, они в некоторых случаях способны были принимать самостоятельные решения. С помощью АУВ появлялась возможность внедрять и обслуживать нефтедобывающие станции даже на глубине пять-шесть тысяч метров.
— Ты не должна чувствовать себя виноватой, — сказал Йохансон, подливая ей и себе вина. — Ты действительно бессильна против хода событий.
— Но мы все могли бы что-нибудь сделать, — угрюмо ответила Лунд. — Если бы человечество не транжирило горючее, проблемы бы не было.
— Была бы. Только чуть позже. Однако тревога об окружающем мире делает тебе честь.
— И что? — язвительно ответила она. От неё не ускользнул тон насмешки в его голосе. — Представь себе, нефтяные фирмы тоже разделяют эту тревогу.
— Да, но что они делают?
— В следующие десятилетия нам придётся заняться демонтажем шестисот платформ, поскольку они уже не оправдывают себя, а техника на них никуда не годится! Ты хоть знаешь, чего это стоит? Миллиарды! А к тому времени весь шельф будет выкачан полностью! Так что не надо выставлять нас какими-то негодяями.
— Ну хорошо, не буду.
— Разумеется, теперь всё будет зависеть от беспилотных подводных фабрик. Если мы этого не сделаем, завтра Европа целиком повиснет на нефтепроводах Ближнего Востока и Южной Америки, а нам останется кладбище в море.
— Мне нечего возразить. Я только спрашиваю себя, всегда ли вы точно знаете, что делаете.
— Что ты имеешь в виду?
— Вам придётся решить множество технических проблем, чтобы запустить автономные фабрики.
— Да. Конечно.
— Вы планируете введение техники под экстремальным давлением и с высококоррозийными примесями, к тому же ещё без обслуживающего персонала. — Йохансон помедлил. — Но вы даже не знаете, что там в действительности творится.
— Мы как раз пытаемся это узнать.
— Как сегодня? Тогда я очень сомневаюсь. Мне это напоминает туриста, который в отпуске делает моментальные снимки, а потом думает, что знает страну, в которой побывал. Вы пытаетесь найти место, застолбить участок и не сводить с него глаз, пока он не покажется вам многообещающим. Но вы так и не поняли, в какую систему вторгаетесь.
— Если, по-твоему, мы так торопимся, то почему я притащила тебе этих проклятых червей?
— Ты права. Ego te absolve. — Ты прощена.
Она кусала нижнюю губу. Йохансон решил сменить тему:
— Каре Свердруп, кстати, приятный парень.
Надо же было сказать хоть что-то позитивное за этот вечер.
Лунд наморщила лоб. Потом расслабилась и засмеялась:
— Ты находишь?
— Абсолютно. — Он распрямил ладони. — Вернее, напрасно он перед этим не спросил у меня разрешения, но я могу его понять.
Лунд покачала вино в своём стакане.
— Всё ещё очень свежо, — тихо сказала она. Они помолчали.
— Настоящая влюблённость? — нарушил Йохансон тишину.
— У него или у меня?
— У тебя.
— Хм. — Она улыбнулась. — Кажется, да.
— Тебе кажется?
— Я исследовательница. Вначале надо всё испытать.
Была полночь, когда она наконец ушла. В дверях она оглянулась на пустые стаканы и корочки от сыра.
— Пару недель назад ты бы меня этим взял, — сказала она. Это прозвучало почти с сожалением.
Йохансон мягко подтолкнул её в коридор.
— В моём возрасте бывают промашки, — сказал он. — Ну, а теперь всё! Иди исследуй.
Она вышла. Потом повернулась и поцеловала его в щёку:
— Спасибо за вино.
Жизнь состоит из компромиссов между упущенными возможностями, думал Йохансон, закрывая дверь. Потом он улыбнулся и прогнал эти мысли. Он использовал слишком много возможностей, чтобы жаловаться.
Ванкувер и остров Ванкувер, Канада
Леон Эневек замер.
Давай же, мысленно подбодрил он. Порадуй нас.
Уже в шестой раз белуха подплывала к зеркалу. Небольшая группа журналистов и студентов, собравшихся в подводном зале ванкуверского аквариума, застыла в благоговейной тишине. Сквозь гигантские стёкла они могли видеть всё, что происходило в воде. Косые лучи солнца плясали на стенах и на полу. Зал наблюдений не освещался, и непрерывная игра света и теней на поверхности воды волшебно озаряла лица стоящих.
Эневек пометил белуху безвредными чернилами. Цветной круг украсил её нижнюю челюсть. Место было выбрано так, что кит мог увидеть этот круг только в зеркале. В стеклянные стенки бассейна были вмонтированы два зеркала, и к одному из них белуха целенаправленно устремилась. Белое тело слегка развернулось в движении, будто она хотела показать зрителям свой маркированный подбородок. Потом она остановилась перед стеклянной стеной и немного опустилась, пока не достигла уровня зеркала. Замерла, встала вертикально, двинула головой в одну, потом в другую сторону, явно пытаясь узнать, из какой позиции круг виден лучше всего.
В эти секунды белуха жутким образом напоминала человека. В отличие от дельфинов белухи способны менять выражение лица. Казалось, что кит улыбается своему отражению. Многое из того, что люди охотно приписывают дельфинам и белухам, является результатом этой якобы улыбки. Поднятые вверх уголки рта и в самом деле служат для коммуникации. Но с таким же успехом белухи могут и опустить уголки рта, не выражая при этом плохого настроения. Они способны даже вытягивать губы трубочкой, будто насвистывая.
В следующий момент белуха потеряла интерес к своему отражению. Она элегантно поднялась вверх и отдалилась от стенки аквариума.
— Вот, — тихо сказал Эневек.
— И что это значит? — разочарованно спросила одна журналистка.
— Она знает, кто она. Идёмте наверх.
Они поднялись из подводного зала на солнечный свет. Под рябью волн скользили тела обеих белух. Эневек сознательно не объяснял ход эксперимента заранее. Он дал участникам высказать свои впечатления, чтобы быть уверенным, что он ничего не приписал от себя в поведение кита.
Все его наблюдения подтвердились.
— Поздравляю, — сказал он наконец. — Вы только что стали очевидцами эксперимента, который в исследовании поведения известен как «самоузнавание в зеркале». Все ли доверяют увиденному?
Студенты доверяли, журналисты меньше.
— Ничего, — сказал Эневек. — Я дам вам короткий комментарий. «Самоузнавание в зеркале» датируется семидесятыми годами. Тесты десятилетиями проводились на приматах. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь имя Гордон Гэллап… — Около половины зрителей кивнули, остальные отрицательно помотали головой. — Ну, Гэллап — психолог из университета штата Нью-Йорк, Однажды он пришёл к одной безумной идее: он ставил различные виды обезьян перед зеркалом. Большинство игнорировали своё отражение, другие пытались схватить его, думая, что это чужак. Некоторые шимпанзе узнали себя в зеркале и стали разглядывать. Это было примечательно, потому что большинство животных не осознают самих себя. Они не могут воспринимать себя как самостоятельных индивидов, которые отличаются от своих сородичей.
Эневек рассказал, как Гэллап маркировал лоб обезьян краской и затем ставил животных перед зеркалом. Шимпанзе быстро понимали, кого они видят в зеркале. Они разглядывали маркировку, ощупывали место пальцами и затем нюхали их. Гэллап провёл эксперимент с другими обезьянами, попугаями и слонами. И выдержали тест только шимпанзе и орангутанги, из чего Гэллап вывел, что они обладают самовосприятием и некоторым самосознанием.
— Однако Гэллап пошёл ещё дальше, — продолжал Эневек. — Он долгое время придерживался мнения, что животные не в состоянии вообразить душу других видов. Но зеркальный тест изменил его взгляды. Сегодня он не только верит в то, что некоторые животные осознают себя, но и в то, что они способны войти в положение другого. Шимпанзе и орангутанги приписывают другим индивидам намерения и испытывают сострадание. Они могут по собственному психическому состоянию делать заключения о состоянии других. Таков тезис Гэллапа, и он находит много сторонников.
Он смолк. Ему было ясно, что журналистов придётся окорачивать. Чтобы не прочитать потом в газетах, будто белухи — лучшие психиатры, что у дельфинов есть свой клуб спасения утопающих, а шимпанзе основали своё шахматное объединение.
— Характерно, — продолжал он, — что до девяностых годов зеркальному тесту подвергали почти исключительно сухопутных животных. При этом уже вовсю говорили о разуме китов и дельфинов, однако доказательства не очень интересовали промысловиков. Обезьянье мясо употребляет лишь малая часть населения. А охоту на китов и дельфинов тяжело сочетать с разумом и самосознанием преследуемых. Поэтому многие были не особенно воодушевлены, когда мы несколько лет назад начали проводить зеркальный тест с афалинами. Мы обшивали бассейн частично отражающими стёклами, частично настоящими зеркалами. Затем маркировали афалин чёрным фломастером. Было удивительно, что наши испытуемые обыскивали стены до тех пор, пока не находили зеркало. Им было ясно, что маркировку можно видеть тем отчётливее, чем лучше отражающая поверхность. Но мы пошли ещё дальше, помечая животных поочерёдно то краской, то просто водой, поскольку могло быть, что афалины реагируют на тактильное раздражение. Но оказалось, что они дольше задерживались перед зеркалом, когда маркировка была видимой.
— Получали ли афалины поощрение? — спросил один из студентов.
— Нет, и мы не тренировали их для теста. Мы даже маркировали разные части тела, чтобы исключить эффект обучения или привыкания. А несколько недель назад мы провели тот же тест с белухой. Мы маркировали кита шесть раз, дважды фломастером-пласебо. Вы сами видели, что было. Всякий раз она подплывала к зеркалу и искала символ. Дважды она не находила его и преждевременно прерывала осмотр. По моему мнению, мы имеем доказательство, что белухи обладают такой же степенью самоузнавания, как и шимпанзе. Киты и люди в этом пункте сходны более, чем считалось до сих пор.
Одна студентка подняла руку:
— Вы хотите сказать… Результаты свидетельствуют, что дельфины и белухи обладают сознанием и духом, правильно?
— Это так.
— На чём это может быть основано?
Эневек растерялся:
— Разве вы не были только что внизу?
— Была. Я видела, что животное регистрировало зеркальное отражение. То есть, оно знает: это я. Но разве из этого неизбежно следует самосознание?
— Вы только что сами ответили на вопрос. Оно знает: это я. Оно обладает сознанием своего Я.
— Мне так не кажется, — она выступила на шаг ближе. Эневек оглядел её, нахмурив брови. У неё были рыжие волосы, острый носик и слегка расставленные передние зубы. — Ваш опыт подтверждает у них сознание телесной идентичности. Но это ещё не значит, что животное обладает сознанием перманентной идентичности и выводит из этого для себя правила обращения с другими живыми существами.
— Этого я и не говорил.
— Говорили. Вы привели тезис Гэллапа, что некоторые животные по самим себе могут судить о других.
— Обезьяны.
— Что, кстати сказать, оспаривается. По крайней мере, вы не сделали никаких ограничений, когда говорили затем об афалинах и белухах. Или я что-то не так поняла?
— В этом случае и не нужно ничего ограничивать, — досадливо ответил Эневек. — Что животные узнают себя, доказано.
— Некоторые испытания дают основания предполагать это, да.
— К чему вы клоните?
Она пожала плечами и глянула на него круглыми глазами.
— Ну, разве это не очевидно? Вы можете видеть, как ведёт себя белуха. Но откуда вам знать, что она думает? Я знакома с работой Гэллапа. Он думает, что доказал, будто животное способно войти в положение другого. Это предполагает, что животные думают и чувствуют, как мы. То, что вы нам сегодня продемонстрировали, есть попытка их очеловечивания.
Эневек лишился дара речи. Она хочет побить его, его же собственным аргументом.
— У вас действительно такое впечатление?
— Вы сказали, что киты, возможно, похожи на нас больше, чем мы думали раньше.
— Почему вы так невнимательно слушали, мисс…
— Делавэр. Алиса Делавэр.
— Мисс Делавэр, — Эневек подобрался. — Я сказал, что киты и люди больше похожи друг на друга, чем мы думали.
— В чём же различие?
— В точке зрения. Дело не в том, чтобы выставить человека образцом, а в принципиальном родстве…
— Но я не думаю, что самосознание животного сравнимо с человеческим. Начать с того, что человек имеет перманентное сознание Я, благодаря которому он…
— Неверно, — перебил её Эневек. — Люди тоже развивают постоянное сознание о себе самом только при определённых условиях. Это доказано. В возрасте от 18 до 24 месяцев маленькие дети начинают узнавать своё отражение в зеркале. До того они неспособны рефлектировать о своём Я-бытии. Они осознают состояние своего духа меньше, чем этот кит, которого мы только что видели. И перестаньте постоянно ссылаться на Гэллапа. Мы здесь стараемся понять животных. А вы что стараетесь?
— Я только хотела…
— Вы хотели? Знаете, как подействовало бы на белуху, если бы в зеркало смотрели вы? Например, вы краситесь — что бы это значило для кита? Он бы сделал вывод, что вы можете идентифицировать персону в зеркале. Всё остальное показалось бы ему идиотизмом. В зависимости от того, каков ваш вкус в одежде и косметике, он бы даже мог усомниться, что вы узнаёте своё отражение. Он бы поставил под вопрос ваше духовное состояние.
Алиса Делавэр покраснела. Она хотела ответить, но Эневек не дал ей заговорить.
— Разумеется, эти тесты лишь начало, — сказал он. — Те, кто серьёзно изучает китов и дельфинов, не собирается оживлять мифы об их дружеских пирушках с человеком. Вероятнее всего, ни киты, ни дельфины не питают особого интереса к человеку именно потому, что они существуют в другом жизненном пространстве, имеют другие потребности и прошли другой эволюционный путь, чем мы. Но если наша работа будет способствовать тому, что люди станут уважительнее относиться к этим животным, то это стоит любых усилий.
Он ответил ещё на несколько вопросов — как можно короче. Алиса Делавэр со смущённой миной держалась на заднем плане. Наконец Эневек попрощался с группой и подождал, пока все разойдутся. Потом обсудил со своей исследовательской командой ближайшие планы и направления работы. Оставшись наконец один, он подошёл к краю бассейна, глубоко вздохнул и расслабился.
Он скорее мирился с публичной работой, чем любил её. Но она была неизбежной. Его карьера продвигалась планомерно. Слава новатора исследований разума бежала впереди него. Так что придётся и впредь сталкиваться с такими, как Алиса Делавэр, начётчиками, за горой прочитанных книг не видевшими ни одного литра морской воды.
Он сел на корточки и опустил пальцы в воду. Было раннее утро. Тесты и научные эксперименты они проводили до открытия аквариума или после его закрытия.
Что сказала эта студентка? Будто он пытается очеловечивать животных?
Упрёк больно задел его. Эневек старался заниматься наукой трезво. Всё его жизнеотношение было предельно трезвым. Он не пил, не ходил на вечеринки и не лез на первый план, чтобы разбрасываться спекулятивными тезисами. Он не верил в Бога и не принимал никакой другой формы религиозно выраженного поведения. Эзотерика была чужда ему в любом виде. Он избегал переносить на животных человеческие оценочные представления. Дельфины в первую очередь становились жертвой романтических представлений, не менее опасных, чем ненависть и превосходство: якобы они оказываются лучше людей и людям следует брать с них пример. Тот же шовинизм, который выражался в беспримерной жестокости, приводил и к безудержному обожествлению дельфинов. То их забивали насмерть, то вусмерть залюбливали.
И как раз с позиций его собственной точки зрения эта мисс Делавэр с заячьими зубами его же и упрекнула.
К нему подплыла маркированная белуха. Это была самка четырёхметровой длины. Она высунула голову из воды и дала себя приласкать, тихо посвистывая. Эневек спросил себя, разделяет ли белуха какие-нибудь человеческие чувства и может ли их испытывать. Фактически этому не было никаких доказательств. Так что Алиса Делавэр была права.
Но так же мало было доказательств обратного.
Белуха пощебетала и скрылась под водой. На Эневека упала чья-то тень. Он повернул голову и увидел рядом с собой расшитые ковбойские сапоги.
О нет, подумал он. Только этого ему не хватало!
— Ну, Леон, — сказал мужчина, подошедший к краю бассейна, — кого мучаем на сей раз?
Эневек выпрямился и оглядел подошедшего. Джек Грейвольф имел такой вид, будто сошёл с экрана какого-нибудь вестерна. Его богатырская мускулистая фигура была упакована в лоснящийся кожаный костюм. Индейские украшения болтались на широкой, как шкаф, груди. Из-под шляпы с перьями на плечи и на спину падали чёрные шелковистые волосы. Это было единственное, за чем Джек Грейвольф ухаживал, всё остальное в его облике наводило на мысль, что он неделями скачет по прерии, не видя ни воды, ни мыла. Эневек взглянул в его усмехающееся загорелое лицо и сдержанно улыбнулся в ответ.
— Кто тебя впустил сюда, Джек? Не иначе Великий Маниту?
Грейвольф расплылся в улыбке.
— Спецразрешение, — сказал он.
— Да? И давно?
— С тех пор, как поступило папское распоряжение дать вам по рукам. Успокойся, Леон, я вошёл вместе со всеми, уже пять минут, как аквариум открыли.
Эневек растерянно глянул на часы. Грейвольф был прав. Он просто забыл со своими белухами про время.
— Надеюсь, это случайная встреча, — сказал он.
— Не совсем.
— Значит, ты пришёл ко мне? — Эневек медленно двинулся прочь, и Грейвольф последовал за ним. По аквариуму прогуливались первые посетители. — Чем могу служить?
— Ты сам знаешь, чем можешь служить.
— Старая песня?
— Присоединяйся к нам.
— Забудь об этом.
— Давай, Леон, ведь ты же наш. Тебе ли обслуживать кучу придурков, которые приезжают специально, чтобы пофотографировать китов.
— Не это главное.
— Люди тебя слушают. Если ты официально выступишь против наблюдения китов, дискуссия приобретёт совсем иной вес. Ты бы нам очень пригодился.
Эневек остановился и испытующе посмотрел в глаза Грейвольфа.
— Ещё бы. Я бы вам пригодился. Но я сам выбираю, с кем мне по пути.
— Вот с этими! — Грейвольф кивнул в сторону бассейна с белухами. — Да меня тошнит, когда я вижу тебя здесь, с пленными! Вы их поймали и мучаете, ведь это для них всё равно что убийство в рассрочку.
— Ты что, вегетарианец?
— Чего-чего? — Грейвольф растерянно моргал.
— И ещё ответь мне, с кого ты стянул шкуру для своей куртки?
Он зашагал дальше. Грейвольф какое-то время озадаченно стоял, потом догнал Эневека.
— Это же разные вещи. Индейцы всегда жили в согласии с природой. Из шкур животных они…
— Избавь меня от своих поучений.
— Но это так.
— Хочешь, я скажу, в чём твоя проблема, Джек? Точнее, две проблемы. Первая — ты рядишься в шкуру защитника природы, хотя на самом деле ведёшь войну за индейцев, которые давно уже устроили свои дела и без тебя. Вторая твоя проблема — ты не настоящий индеец.
Грейвольф побледнел. Эневек знал, что его собеседник уже несколько раз представал перед судом за членовредительство. Он спросил себя, много ли нужно, чтобы вывести этого громилу из себя. Одного шлепка Грейвольфа хватило бы, чтобы надолго закончить любую дискуссию.
— Что за чушь ты несёшь, Леон?
— Ты полукровка, — сказал Эневек. Он остановился у бассейна с морскими выдрами и смотрел, как их тёмные тела торпедами носятся в воде. — Даже и того нет. Ты такой же индеец, как сибирский медведь. Твоя проблема, что ты не знаешь, кто ты такой; ты не можешь найти себе место, тебе кажется, будто ты со своей природозащитной вознёй можешь кому-то помешать. Уволь меня от этого.
Грейвольф сощурился на солнце:
— Почему я не слышу слов? Слышу только грохот, как будто вывалили тачку щебёнки на железный лист.
— Ой, как страшно!
— К чёрту, нам ли с тобой враждовать! Так ли уж много я от тебя хочу? Всего лишь поддержки!
— Я не могу тебя поддержать.
— Смотри, я не враг тебе, я и пришёл-то лишь для того, чтобы предупредить тебя об одной нашей акции. Хотя я не должен был этого делать.
Эневек насторожился.
— Что вы там опять затеваете?
— Акция называется наблюдение туристов, — Грейвольф громко рассмеялся. Его белые зубы блеснули, как слоновая кость.
Лунд дала указание пилоту. Прожекторы снова выхватили морское дно, свободное от червей. Через некоторое время склон пошёл вверх, и тут же из тьмы показалась крутая стена.
— Выше, — сказала Лунд. — Только помедленней. Через несколько метров перед ними открылась прежняя картина. Змеевидные розовые тела с белыми кустиками щетины.
— Всё правильно, — сказал Йохансон.
— Что ты имеешь в виду?
— Если ваша карта верна, то именно здесь находятся большие площади гидрата. Иначе говоря, бактерии располагаются на льду, поглощают метан, а черви поедают бактерии.
— А то, что их сразу миллионы, тоже правильно?
Он отрицательно помотал головой. Лунд откинулась на спинку стула.
— Ну, хорошо, — сказала она человеку, который распоряжался манипулятором. — Сажайте «Виктора». Пусть нагребёт червей и ещё раз оглядит местность — тут уместно употребить такое слово.
Было уже 10 часов, когда в каюту Йохансона постучала Лунд.
— У меня уже глаза жжёт, — сказала она, опускаясь в кресло. — Альбан сменил меня на некоторое время.
Её взгляд упал на доску для сыра и на открытую бутылку бордо.
— О, я должна была это предвидеть, — она засмеялась. — Недаром ты сбежал.
Йохансон покинул пультовую полчаса назад, чтобы всё подготовить.
Он начал перечислять ей сыры, представленные на доске, закончив длинным багетом и маслом.
— Ты просто сумасшедший.
— Хочешь стаканчик?
— Разумеется, я хочу стаканчик.
— К сожалению, на «Торвальдсоне» плохо с хрусталём. Что ещё интересного вы там увидели?
Лунд взяла стакан и сразу отпила половину.
— Проклятые зверюги на гидрате повсюду.
Йохансон сел напротив неё и намазал маслом ломоть багета.
— Действительно странно.
Лунд принялась за сыр.
— Остальные тоже считают, что есть причины для беспокойства. Особенно Альбан.
— При вашем первом погружении их было не так много?
— Да. На мой вкус, правда, достаточно и того, что было, но мой вкус на них не влияет.
Йохансон улыбнулся ей.
— Ты же знаешь, люди со вкусом всегда в меньшинстве.
— Завтра утром «Виктор» поднимется и принесёт нам очередную порцию червей. Тогда ты сможешь поиграть с ними, если захочешь. — Жуя, она поднялась и выглянула в иллюминатор. Небо прояснилось. По воде тянулась лунная дорожка, волны дробили её на сверкающие кусочки. — Я уже раз сто просмотрела тот кусочек видео, со светлой штукой. Альбан тоже считает, что это была рыба, но тогда, значит, у неё гигантские размеры. И совсем неразличимая форма тела.
— Может, световой рефлекс, — предложил свой вариант Йохансон.
Она обернулась к нему.
— Нет. Это было на отдалении в несколько метров, как раз на границе света. Оно было большое и плоское и исчезло молниеносно, как будто не переносит света или боится быть обнаруженным.
— Это могло быть что угодно.
— Нет, не что угодно.
— Косяк рыбы тоже может отпрянуть. Если они плывут достаточно плотно, возникает впечатление единого целого…
— Это был не косяк рыб, Сигур! Это было что-то плоское. Что-то стекловидное. Как большая медуза.
— Большая медуза? Вот она и была.
— Нет. Нет! — Она сделала паузу и снова села. — Сам взгляни на неё. Это не медуза.
Они некоторое время молча ели.
— Ты обманула Йоренсена, — неожиданно сказал Йохансон. — Здесь не будет СВОПа. Не будет ничего, где нашлось бы место для рабочих-нефтяников.
Лунд подняла глаза. Отпила вина и задумчиво отставила стакан.
— Верно.
— Почему? Ты боялась разбить ему сердце?
— Может быть.
Йохансон покачал головой.
— Вы всё равно разобьёте ему сердце. Работы для нефтяников больше не будет, правильно?
— Послушай, Сигур, я не хотела его обманывать, но… Ты же знаешь, вся эта индустрия претерпевает сейчас большие изменения, и людская рабочая сила становится жертвой в борьбе за существование. Что же я могу сделать? Йоренсен и без меня знает, что это так. Он знает, что численность персонала на Гульфаксе-С сократится раз в десять. Дешевле переоборудовать всю платформу, чем занимать работой двести семьдесят человек. «Статойл» носится с идеей вообще убрать людей с Гульфакса-Б. Мы могли бы управлять им с другой платформы, и даже это делается скорее из сострадания.
— Ты хочешь мне внушить, что ваш бизнес больше не приносит выгоды?
— Прибрежная индустрия окупается только тогда, когда ОПЕК поднимает цены на нефть. Как в начале семидесятых. Но с середины восьмидесятых они снова падают. И соответственно приходится искать новые источники, бурить дальше в море, на глубинах, при помощи робота и АУВ.
АУВ было сокращение от Autonomous Underwater Vehicles, они действовали в принципе как «Виктор», только не были связаны с кораблём пуповиной проводов. Прибрежная индустрия с интересом наблюдала за развитием этих новых глубинных роботов, которые словно планетарные разведчики продвигались в неосвоенные районы. Очень подвижные и чувствительные, они в некоторых случаях способны были принимать самостоятельные решения. С помощью АУВ появлялась возможность внедрять и обслуживать нефтедобывающие станции даже на глубине пять-шесть тысяч метров.
— Ты не должна чувствовать себя виноватой, — сказал Йохансон, подливая ей и себе вина. — Ты действительно бессильна против хода событий.
— Но мы все могли бы что-нибудь сделать, — угрюмо ответила Лунд. — Если бы человечество не транжирило горючее, проблемы бы не было.
— Была бы. Только чуть позже. Однако тревога об окружающем мире делает тебе честь.
— И что? — язвительно ответила она. От неё не ускользнул тон насмешки в его голосе. — Представь себе, нефтяные фирмы тоже разделяют эту тревогу.
— Да, но что они делают?
— В следующие десятилетия нам придётся заняться демонтажем шестисот платформ, поскольку они уже не оправдывают себя, а техника на них никуда не годится! Ты хоть знаешь, чего это стоит? Миллиарды! А к тому времени весь шельф будет выкачан полностью! Так что не надо выставлять нас какими-то негодяями.
— Ну хорошо, не буду.
— Разумеется, теперь всё будет зависеть от беспилотных подводных фабрик. Если мы этого не сделаем, завтра Европа целиком повиснет на нефтепроводах Ближнего Востока и Южной Америки, а нам останется кладбище в море.
— Мне нечего возразить. Я только спрашиваю себя, всегда ли вы точно знаете, что делаете.
— Что ты имеешь в виду?
— Вам придётся решить множество технических проблем, чтобы запустить автономные фабрики.
— Да. Конечно.
— Вы планируете введение техники под экстремальным давлением и с высококоррозийными примесями, к тому же ещё без обслуживающего персонала. — Йохансон помедлил. — Но вы даже не знаете, что там в действительности творится.
— Мы как раз пытаемся это узнать.
— Как сегодня? Тогда я очень сомневаюсь. Мне это напоминает туриста, который в отпуске делает моментальные снимки, а потом думает, что знает страну, в которой побывал. Вы пытаетесь найти место, застолбить участок и не сводить с него глаз, пока он не покажется вам многообещающим. Но вы так и не поняли, в какую систему вторгаетесь.
— Если, по-твоему, мы так торопимся, то почему я притащила тебе этих проклятых червей?
— Ты права. Ego te absolve. — Ты прощена.
Она кусала нижнюю губу. Йохансон решил сменить тему:
— Каре Свердруп, кстати, приятный парень.
Надо же было сказать хоть что-то позитивное за этот вечер.
Лунд наморщила лоб. Потом расслабилась и засмеялась:
— Ты находишь?
— Абсолютно. — Он распрямил ладони. — Вернее, напрасно он перед этим не спросил у меня разрешения, но я могу его понять.
Лунд покачала вино в своём стакане.
— Всё ещё очень свежо, — тихо сказала она. Они помолчали.
— Настоящая влюблённость? — нарушил Йохансон тишину.
— У него или у меня?
— У тебя.
— Хм. — Она улыбнулась. — Кажется, да.
— Тебе кажется?
— Я исследовательница. Вначале надо всё испытать.
Была полночь, когда она наконец ушла. В дверях она оглянулась на пустые стаканы и корочки от сыра.
— Пару недель назад ты бы меня этим взял, — сказала она. Это прозвучало почти с сожалением.
Йохансон мягко подтолкнул её в коридор.
— В моём возрасте бывают промашки, — сказал он. — Ну, а теперь всё! Иди исследуй.
Она вышла. Потом повернулась и поцеловала его в щёку:
— Спасибо за вино.
Жизнь состоит из компромиссов между упущенными возможностями, думал Йохансон, закрывая дверь. Потом он улыбнулся и прогнал эти мысли. Он использовал слишком много возможностей, чтобы жаловаться.
18 марта
Ванкувер и остров Ванкувер, Канада
Леон Эневек замер.
Давай же, мысленно подбодрил он. Порадуй нас.
Уже в шестой раз белуха подплывала к зеркалу. Небольшая группа журналистов и студентов, собравшихся в подводном зале ванкуверского аквариума, застыла в благоговейной тишине. Сквозь гигантские стёкла они могли видеть всё, что происходило в воде. Косые лучи солнца плясали на стенах и на полу. Зал наблюдений не освещался, и непрерывная игра света и теней на поверхности воды волшебно озаряла лица стоящих.
Эневек пометил белуху безвредными чернилами. Цветной круг украсил её нижнюю челюсть. Место было выбрано так, что кит мог увидеть этот круг только в зеркале. В стеклянные стенки бассейна были вмонтированы два зеркала, и к одному из них белуха целенаправленно устремилась. Белое тело слегка развернулось в движении, будто она хотела показать зрителям свой маркированный подбородок. Потом она остановилась перед стеклянной стеной и немного опустилась, пока не достигла уровня зеркала. Замерла, встала вертикально, двинула головой в одну, потом в другую сторону, явно пытаясь узнать, из какой позиции круг виден лучше всего.
В эти секунды белуха жутким образом напоминала человека. В отличие от дельфинов белухи способны менять выражение лица. Казалось, что кит улыбается своему отражению. Многое из того, что люди охотно приписывают дельфинам и белухам, является результатом этой якобы улыбки. Поднятые вверх уголки рта и в самом деле служат для коммуникации. Но с таким же успехом белухи могут и опустить уголки рта, не выражая при этом плохого настроения. Они способны даже вытягивать губы трубочкой, будто насвистывая.
В следующий момент белуха потеряла интерес к своему отражению. Она элегантно поднялась вверх и отдалилась от стенки аквариума.
— Вот, — тихо сказал Эневек.
— И что это значит? — разочарованно спросила одна журналистка.
— Она знает, кто она. Идёмте наверх.
Они поднялись из подводного зала на солнечный свет. Под рябью волн скользили тела обеих белух. Эневек сознательно не объяснял ход эксперимента заранее. Он дал участникам высказать свои впечатления, чтобы быть уверенным, что он ничего не приписал от себя в поведение кита.
Все его наблюдения подтвердились.
— Поздравляю, — сказал он наконец. — Вы только что стали очевидцами эксперимента, который в исследовании поведения известен как «самоузнавание в зеркале». Все ли доверяют увиденному?
Студенты доверяли, журналисты меньше.
— Ничего, — сказал Эневек. — Я дам вам короткий комментарий. «Самоузнавание в зеркале» датируется семидесятыми годами. Тесты десятилетиями проводились на приматах. Не знаю, говорит ли вам что-нибудь имя Гордон Гэллап… — Около половины зрителей кивнули, остальные отрицательно помотали головой. — Ну, Гэллап — психолог из университета штата Нью-Йорк, Однажды он пришёл к одной безумной идее: он ставил различные виды обезьян перед зеркалом. Большинство игнорировали своё отражение, другие пытались схватить его, думая, что это чужак. Некоторые шимпанзе узнали себя в зеркале и стали разглядывать. Это было примечательно, потому что большинство животных не осознают самих себя. Они не могут воспринимать себя как самостоятельных индивидов, которые отличаются от своих сородичей.
Эневек рассказал, как Гэллап маркировал лоб обезьян краской и затем ставил животных перед зеркалом. Шимпанзе быстро понимали, кого они видят в зеркале. Они разглядывали маркировку, ощупывали место пальцами и затем нюхали их. Гэллап провёл эксперимент с другими обезьянами, попугаями и слонами. И выдержали тест только шимпанзе и орангутанги, из чего Гэллап вывел, что они обладают самовосприятием и некоторым самосознанием.
— Однако Гэллап пошёл ещё дальше, — продолжал Эневек. — Он долгое время придерживался мнения, что животные не в состоянии вообразить душу других видов. Но зеркальный тест изменил его взгляды. Сегодня он не только верит в то, что некоторые животные осознают себя, но и в то, что они способны войти в положение другого. Шимпанзе и орангутанги приписывают другим индивидам намерения и испытывают сострадание. Они могут по собственному психическому состоянию делать заключения о состоянии других. Таков тезис Гэллапа, и он находит много сторонников.
Он смолк. Ему было ясно, что журналистов придётся окорачивать. Чтобы не прочитать потом в газетах, будто белухи — лучшие психиатры, что у дельфинов есть свой клуб спасения утопающих, а шимпанзе основали своё шахматное объединение.
— Характерно, — продолжал он, — что до девяностых годов зеркальному тесту подвергали почти исключительно сухопутных животных. При этом уже вовсю говорили о разуме китов и дельфинов, однако доказательства не очень интересовали промысловиков. Обезьянье мясо употребляет лишь малая часть населения. А охоту на китов и дельфинов тяжело сочетать с разумом и самосознанием преследуемых. Поэтому многие были не особенно воодушевлены, когда мы несколько лет назад начали проводить зеркальный тест с афалинами. Мы обшивали бассейн частично отражающими стёклами, частично настоящими зеркалами. Затем маркировали афалин чёрным фломастером. Было удивительно, что наши испытуемые обыскивали стены до тех пор, пока не находили зеркало. Им было ясно, что маркировку можно видеть тем отчётливее, чем лучше отражающая поверхность. Но мы пошли ещё дальше, помечая животных поочерёдно то краской, то просто водой, поскольку могло быть, что афалины реагируют на тактильное раздражение. Но оказалось, что они дольше задерживались перед зеркалом, когда маркировка была видимой.
— Получали ли афалины поощрение? — спросил один из студентов.
— Нет, и мы не тренировали их для теста. Мы даже маркировали разные части тела, чтобы исключить эффект обучения или привыкания. А несколько недель назад мы провели тот же тест с белухой. Мы маркировали кита шесть раз, дважды фломастером-пласебо. Вы сами видели, что было. Всякий раз она подплывала к зеркалу и искала символ. Дважды она не находила его и преждевременно прерывала осмотр. По моему мнению, мы имеем доказательство, что белухи обладают такой же степенью самоузнавания, как и шимпанзе. Киты и люди в этом пункте сходны более, чем считалось до сих пор.
Одна студентка подняла руку:
— Вы хотите сказать… Результаты свидетельствуют, что дельфины и белухи обладают сознанием и духом, правильно?
— Это так.
— На чём это может быть основано?
Эневек растерялся:
— Разве вы не были только что внизу?
— Была. Я видела, что животное регистрировало зеркальное отражение. То есть, оно знает: это я. Но разве из этого неизбежно следует самосознание?
— Вы только что сами ответили на вопрос. Оно знает: это я. Оно обладает сознанием своего Я.
— Мне так не кажется, — она выступила на шаг ближе. Эневек оглядел её, нахмурив брови. У неё были рыжие волосы, острый носик и слегка расставленные передние зубы. — Ваш опыт подтверждает у них сознание телесной идентичности. Но это ещё не значит, что животное обладает сознанием перманентной идентичности и выводит из этого для себя правила обращения с другими живыми существами.
— Этого я и не говорил.
— Говорили. Вы привели тезис Гэллапа, что некоторые животные по самим себе могут судить о других.
— Обезьяны.
— Что, кстати сказать, оспаривается. По крайней мере, вы не сделали никаких ограничений, когда говорили затем об афалинах и белухах. Или я что-то не так поняла?
— В этом случае и не нужно ничего ограничивать, — досадливо ответил Эневек. — Что животные узнают себя, доказано.
— Некоторые испытания дают основания предполагать это, да.
— К чему вы клоните?
Она пожала плечами и глянула на него круглыми глазами.
— Ну, разве это не очевидно? Вы можете видеть, как ведёт себя белуха. Но откуда вам знать, что она думает? Я знакома с работой Гэллапа. Он думает, что доказал, будто животное способно войти в положение другого. Это предполагает, что животные думают и чувствуют, как мы. То, что вы нам сегодня продемонстрировали, есть попытка их очеловечивания.
Эневек лишился дара речи. Она хочет побить его, его же собственным аргументом.
— У вас действительно такое впечатление?
— Вы сказали, что киты, возможно, похожи на нас больше, чем мы думали раньше.
— Почему вы так невнимательно слушали, мисс…
— Делавэр. Алиса Делавэр.
— Мисс Делавэр, — Эневек подобрался. — Я сказал, что киты и люди больше похожи друг на друга, чем мы думали.
— В чём же различие?
— В точке зрения. Дело не в том, чтобы выставить человека образцом, а в принципиальном родстве…
— Но я не думаю, что самосознание животного сравнимо с человеческим. Начать с того, что человек имеет перманентное сознание Я, благодаря которому он…
— Неверно, — перебил её Эневек. — Люди тоже развивают постоянное сознание о себе самом только при определённых условиях. Это доказано. В возрасте от 18 до 24 месяцев маленькие дети начинают узнавать своё отражение в зеркале. До того они неспособны рефлектировать о своём Я-бытии. Они осознают состояние своего духа меньше, чем этот кит, которого мы только что видели. И перестаньте постоянно ссылаться на Гэллапа. Мы здесь стараемся понять животных. А вы что стараетесь?
— Я только хотела…
— Вы хотели? Знаете, как подействовало бы на белуху, если бы в зеркало смотрели вы? Например, вы краситесь — что бы это значило для кита? Он бы сделал вывод, что вы можете идентифицировать персону в зеркале. Всё остальное показалось бы ему идиотизмом. В зависимости от того, каков ваш вкус в одежде и косметике, он бы даже мог усомниться, что вы узнаёте своё отражение. Он бы поставил под вопрос ваше духовное состояние.
Алиса Делавэр покраснела. Она хотела ответить, но Эневек не дал ей заговорить.
— Разумеется, эти тесты лишь начало, — сказал он. — Те, кто серьёзно изучает китов и дельфинов, не собирается оживлять мифы об их дружеских пирушках с человеком. Вероятнее всего, ни киты, ни дельфины не питают особого интереса к человеку именно потому, что они существуют в другом жизненном пространстве, имеют другие потребности и прошли другой эволюционный путь, чем мы. Но если наша работа будет способствовать тому, что люди станут уважительнее относиться к этим животным, то это стоит любых усилий.
Он ответил ещё на несколько вопросов — как можно короче. Алиса Делавэр со смущённой миной держалась на заднем плане. Наконец Эневек попрощался с группой и подождал, пока все разойдутся. Потом обсудил со своей исследовательской командой ближайшие планы и направления работы. Оставшись наконец один, он подошёл к краю бассейна, глубоко вздохнул и расслабился.
Он скорее мирился с публичной работой, чем любил её. Но она была неизбежной. Его карьера продвигалась планомерно. Слава новатора исследований разума бежала впереди него. Так что придётся и впредь сталкиваться с такими, как Алиса Делавэр, начётчиками, за горой прочитанных книг не видевшими ни одного литра морской воды.
Он сел на корточки и опустил пальцы в воду. Было раннее утро. Тесты и научные эксперименты они проводили до открытия аквариума или после его закрытия.
Что сказала эта студентка? Будто он пытается очеловечивать животных?
Упрёк больно задел его. Эневек старался заниматься наукой трезво. Всё его жизнеотношение было предельно трезвым. Он не пил, не ходил на вечеринки и не лез на первый план, чтобы разбрасываться спекулятивными тезисами. Он не верил в Бога и не принимал никакой другой формы религиозно выраженного поведения. Эзотерика была чужда ему в любом виде. Он избегал переносить на животных человеческие оценочные представления. Дельфины в первую очередь становились жертвой романтических представлений, не менее опасных, чем ненависть и превосходство: якобы они оказываются лучше людей и людям следует брать с них пример. Тот же шовинизм, который выражался в беспримерной жестокости, приводил и к безудержному обожествлению дельфинов. То их забивали насмерть, то вусмерть залюбливали.
И как раз с позиций его собственной точки зрения эта мисс Делавэр с заячьими зубами его же и упрекнула.
К нему подплыла маркированная белуха. Это была самка четырёхметровой длины. Она высунула голову из воды и дала себя приласкать, тихо посвистывая. Эневек спросил себя, разделяет ли белуха какие-нибудь человеческие чувства и может ли их испытывать. Фактически этому не было никаких доказательств. Так что Алиса Делавэр была права.
Но так же мало было доказательств обратного.
Белуха пощебетала и скрылась под водой. На Эневека упала чья-то тень. Он повернул голову и увидел рядом с собой расшитые ковбойские сапоги.
О нет, подумал он. Только этого ему не хватало!
— Ну, Леон, — сказал мужчина, подошедший к краю бассейна, — кого мучаем на сей раз?
Эневек выпрямился и оглядел подошедшего. Джек Грейвольф имел такой вид, будто сошёл с экрана какого-нибудь вестерна. Его богатырская мускулистая фигура была упакована в лоснящийся кожаный костюм. Индейские украшения болтались на широкой, как шкаф, груди. Из-под шляпы с перьями на плечи и на спину падали чёрные шелковистые волосы. Это было единственное, за чем Джек Грейвольф ухаживал, всё остальное в его облике наводило на мысль, что он неделями скачет по прерии, не видя ни воды, ни мыла. Эневек взглянул в его усмехающееся загорелое лицо и сдержанно улыбнулся в ответ.
— Кто тебя впустил сюда, Джек? Не иначе Великий Маниту?
Грейвольф расплылся в улыбке.
— Спецразрешение, — сказал он.
— Да? И давно?
— С тех пор, как поступило папское распоряжение дать вам по рукам. Успокойся, Леон, я вошёл вместе со всеми, уже пять минут, как аквариум открыли.
Эневек растерянно глянул на часы. Грейвольф был прав. Он просто забыл со своими белухами про время.
— Надеюсь, это случайная встреча, — сказал он.
— Не совсем.
— Значит, ты пришёл ко мне? — Эневек медленно двинулся прочь, и Грейвольф последовал за ним. По аквариуму прогуливались первые посетители. — Чем могу служить?
— Ты сам знаешь, чем можешь служить.
— Старая песня?
— Присоединяйся к нам.
— Забудь об этом.
— Давай, Леон, ведь ты же наш. Тебе ли обслуживать кучу придурков, которые приезжают специально, чтобы пофотографировать китов.
— Не это главное.
— Люди тебя слушают. Если ты официально выступишь против наблюдения китов, дискуссия приобретёт совсем иной вес. Ты бы нам очень пригодился.
Эневек остановился и испытующе посмотрел в глаза Грейвольфа.
— Ещё бы. Я бы вам пригодился. Но я сам выбираю, с кем мне по пути.
— Вот с этими! — Грейвольф кивнул в сторону бассейна с белухами. — Да меня тошнит, когда я вижу тебя здесь, с пленными! Вы их поймали и мучаете, ведь это для них всё равно что убийство в рассрочку.
— Ты что, вегетарианец?
— Чего-чего? — Грейвольф растерянно моргал.
— И ещё ответь мне, с кого ты стянул шкуру для своей куртки?
Он зашагал дальше. Грейвольф какое-то время озадаченно стоял, потом догнал Эневека.
— Это же разные вещи. Индейцы всегда жили в согласии с природой. Из шкур животных они…
— Избавь меня от своих поучений.
— Но это так.
— Хочешь, я скажу, в чём твоя проблема, Джек? Точнее, две проблемы. Первая — ты рядишься в шкуру защитника природы, хотя на самом деле ведёшь войну за индейцев, которые давно уже устроили свои дела и без тебя. Вторая твоя проблема — ты не настоящий индеец.
Грейвольф побледнел. Эневек знал, что его собеседник уже несколько раз представал перед судом за членовредительство. Он спросил себя, много ли нужно, чтобы вывести этого громилу из себя. Одного шлепка Грейвольфа хватило бы, чтобы надолго закончить любую дискуссию.
— Что за чушь ты несёшь, Леон?
— Ты полукровка, — сказал Эневек. Он остановился у бассейна с морскими выдрами и смотрел, как их тёмные тела торпедами носятся в воде. — Даже и того нет. Ты такой же индеец, как сибирский медведь. Твоя проблема, что ты не знаешь, кто ты такой; ты не можешь найти себе место, тебе кажется, будто ты со своей природозащитной вознёй можешь кому-то помешать. Уволь меня от этого.
Грейвольф сощурился на солнце:
— Почему я не слышу слов? Слышу только грохот, как будто вывалили тачку щебёнки на железный лист.
— Ой, как страшно!
— К чёрту, нам ли с тобой враждовать! Так ли уж много я от тебя хочу? Всего лишь поддержки!
— Я не могу тебя поддержать.
— Смотри, я не враг тебе, я и пришёл-то лишь для того, чтобы предупредить тебя об одной нашей акции. Хотя я не должен был этого делать.
Эневек насторожился.
— Что вы там опять затеваете?
— Акция называется наблюдение туристов, — Грейвольф громко рассмеялся. Его белые зубы блеснули, как слоновая кость.