Страница:
С невыразимым удивлением Сильвина рассматривала все эти предметы. Она предчувствовала, что означала эта подземная зала и ее украшения, душевное потрясение сломило ее мужество, она села и залилась горькими слезами.
— Не надо печалиться, мисс-госпожа — сказала Агарь, — вам долгое время надо здесь пробыть, и сами увидите, как все хорошо пойдет. Все, все тут ваше. Вот спальня вам, а я много-много дней все ожидала вас, — продолжала Агарь коверкать язык.
— Как! Вы ждали меня? — спросила Сильвина между рыданиями.
— Да, мисс-госпожа, я давно ждала. Маса Морау заново все украшает. У меня много труда, чтобы все в порядке приготовлять. Это ваша гостиная. Ну что, хорошо?
Сильвина так была потрясена, что не сразу собралась с силами, чтобы ответить.
— Как вас зовут? — спросила наконец Сильвина, сообразив, что это отвратительное существо может помочь ей выбраться на свободу.
— Меня зовут Агарь, мисс-госпожа, — отвечала негритянка со смехом, от которого ее жирные щеки задрожали как студень.
— Давно ли вы живете здесь?
— О! Так давно, что и счет потеряла и не сумею, наверное, сказать.
— Довольны ли вы своей судьбой?
— Можете поверить, если у меня много смеха, а смеха много, значит, и счастье есть, не правда ли?
Сильвина вздохнула разочарованно. Чего же ждать от женщины, счастливой своим жребием?
— Здесь живут воры, разбойники? — опять спросила она, пытаясь разъяснить вопрос с другой стороны.
— Что же тут мудреного? Но это не помешает веселиться. Я буду у вас хозяйничать, а вы будете прекрасной госпожой.
— Марк Морау заходит сюда?
— О да! Теперь он будет часто жить здесь Он много, много любит вас. Он и не расстанется с вами, пока совсем не поладит.
Агарь громко расхохоталась в знак сердечного удовольствия.
— Погибла! Безвозвратно погибла! — воскликнула Сильвина с отчаянием.
— А маса как раз и нашел вас, — подхватила Агарь и, довольная своим остроумием, рассмеялась и ушла, предоставляя бедной девушке полную свободу обдумать свое положение.
Глава XVII
Глава XVIII
— Не надо печалиться, мисс-госпожа — сказала Агарь, — вам долгое время надо здесь пробыть, и сами увидите, как все хорошо пойдет. Все, все тут ваше. Вот спальня вам, а я много-много дней все ожидала вас, — продолжала Агарь коверкать язык.
— Как! Вы ждали меня? — спросила Сильвина между рыданиями.
— Да, мисс-госпожа, я давно ждала. Маса Морау заново все украшает. У меня много труда, чтобы все в порядке приготовлять. Это ваша гостиная. Ну что, хорошо?
Сильвина так была потрясена, что не сразу собралась с силами, чтобы ответить.
— Как вас зовут? — спросила наконец Сильвина, сообразив, что это отвратительное существо может помочь ей выбраться на свободу.
— Меня зовут Агарь, мисс-госпожа, — отвечала негритянка со смехом, от которого ее жирные щеки задрожали как студень.
— Давно ли вы живете здесь?
— О! Так давно, что и счет потеряла и не сумею, наверное, сказать.
— Довольны ли вы своей судьбой?
— Можете поверить, если у меня много смеха, а смеха много, значит, и счастье есть, не правда ли?
Сильвина вздохнула разочарованно. Чего же ждать от женщины, счастливой своим жребием?
— Здесь живут воры, разбойники? — опять спросила она, пытаясь разъяснить вопрос с другой стороны.
— Что же тут мудреного? Но это не помешает веселиться. Я буду у вас хозяйничать, а вы будете прекрасной госпожой.
— Марк Морау заходит сюда?
— О да! Теперь он будет часто жить здесь Он много, много любит вас. Он и не расстанется с вами, пока совсем не поладит.
Агарь громко расхохоталась в знак сердечного удовольствия.
— Погибла! Безвозвратно погибла! — воскликнула Сильвина с отчаянием.
— А маса как раз и нашел вас, — подхватила Агарь и, довольная своим остроумием, рассмеялась и ушла, предоставляя бедной девушке полную свободу обдумать свое положение.
Глава XVII
ЗАТРУДНИТЕЛЬНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Придя в себя, Кенет обнаружил, что лежит на сырой траве. Теплый и мелкий дождь хлестал его по лицу и давно промочил до костей. Уже рассвело, сквозь густой туман пробивалось солнце, чтобы радовать все мироздание. Рядом с Кенетом лежали еще два человека. В одном из них он признал Ника Уинфлза, в другом — одного из охотников Саула Вандера. Не совсем понимая, что все это значит, он хотел приподняться, но это оказалось невозможным. Страшная боль во всех членах была единственным результатом его попыток.
Внезапное озарение промелькнуло в его затуманенной голове: он попал в плен и был крепко связан! Попытавшись оглядеться, Айверсон увидел вокруг много людей, лежащих на земле и, по-видимому, спавших. Неподалеку от них стояли лошади охотничьего отряда. Кенет припомнил все подробности внезапного нападения, яростной битвы, опасности, грозившей Сильвине, и свои нечеловеческие усилия по ее спасению.
Каков же был результат? Увы! Слишком очевидна была неудача. Отряд потерпел поражение и был разбит. Некоторые из храбрых воинов попали в плен, еще большее число погибло с оружием в руках.
— Ник! — произнес наконец Кенет.
— А! Вы еще живы? Я думал, что вас и на свете нет, ей-же-ей, право слово так, ваш покорнейший слуга! — отозвался Ник в обычной своей шутливой манере.
— Если я и не умер, то все же боюсь, что недолго остается жить, — по всему видно, что мы попали в неприятное положение.
— О! И сомнения никакого не может быть! Гром и молния! Мы влипли в самые окаянные затруднительные обстоятельства. На мой взгляд, было бы гораздо приятнее повторить последнее путешествие моего покойного дедушки в Центральной Америке. Гораздо приятнее попасть в жерло вулкана, чем корчиться на спине со связанными руками и ногами, да еще и с коликами внутри… Ай! Ай! Что за адская колика!
Как ни безнадежно было их положение, однако Кенет невольно улыбнулся. Ник вздохнул и, обращаясь к нему, продолжал сетовать:
— Право слово так! Охапку прутьев нельзя было туже затянуть. Все мои жилы вздулись не меньше, чем брюхо жабы. Мне кажется, словно сто узлов втиснулись в мое тело. Вся кровь прилила к шее, скоро я и держать ее не смогу.
— А я не вижу способа вам помочь, — сказал Кенет.
— Да и я тоже. Не могу даже понять, как будем коротать время, чтобы не сильно скучать. Рассказал бы я вам занимательную историю, но эти боли… О, проклятая колика! Впрочем, когда мой дядюшка странствовал по Китаю, то на великой китайской стене с ним случилась оказия и похуже. Он был захвачен татарами, и в течение шести месяцев его держали в заключении, ничего не давая есть, кроме татарской кислоты. Вам, должно быть, известно, что именно в тех краях производится татарская, или виннокаменная, кислота? Он вывез оттуда прекрасные образцы этой кислоты в своем кабриолете. Именно с той поры его характер стал раздраженным и кислым, так что от его присутствия молоко, бывало, скорее скисало, чем от грозы.
— Не можете ли вы как-нибудь освободить руки? — спросил Кенет.
— Да будет благословенна ваша наивность! Кулаки мои распухли, словно тыквы, и я до крови исцарапался, стараясь разорвать свои путы.
— А как вы полагаете, что они с нами намерены сделать?
— О! По всей вероятности, они только зажарят нас, воткнув предварительно в наше мясо острые шампуры. Ах! Если б я мог только освободиться — другую бы песню мы тогда затянули. Но я всегда предполагал, что мне суждено окончить жизнь в качестве бифштекса! Впрочем, если они чересчур вскипятят мою кровь, так я поддам им жару! Ей-богу, право так, и я покорный ваш слуга.
— Но подумаем, нельзя ли как-нибудь спастись?
— О! Да, мы можем для этого и слов не пожалеть, а до дела далеко, потому что я и пошевелиться-то не могу, так крепко меня связали. Ей-же-ей, покорный ваш слуга! Я весь будто расплющен, от подошвы ноги до макушки головы. Я весь опутан веревками. Не придется мне больше покататься на бедном Огневике! Вы можете себе представить, как дешево продал бы я все свои земные блага за свободу! Но куда запропастилась моя Напасть?
— И без нее напастей не оберешься, — философски заметил другой охотник.
— Да я о своей собаке говорю. Странно, как это она могла покинуть меня в таких затруднительных обстоятельствах. Уж не укокошили ли мою голубушку эти краснокожие обормоты?
В эту минуту индейский мальчик проскользнул между Кенетом и Ником Уинфлзом.
Это был Волк.
— Это ты, предатель? — сказал Айверсон. — Так ты явился еще и полюбоваться результатами своего вероломства?
— Злобный волчонок! — закричал Ник. — Если бы ты хоть на минуту попал в мои руки, уж переломал бы я тебе кости, зубы и когти!
Волк не отвечал.
— Да будет проклято мое великодушие! — подхватил Кенет. — Почему я не убил тебя в ту ночь, когда ты сговаривался с Марком Морау? Тогда я не допустил бы этих бедствий. Неблагодарный! Что сделали с Саулом Вандером?
Волк хранил молчание. Скрестив руки на груди, с бесстрастным видом он вглядывался вдаль.
— Ах, какую глупость я совершил, пощадив этого маленького бездельника! — продолжал Кенет с глухой яростью.
— Право слово так, ей-же-ей, — подтвердил Ник, — поймай я молодца, продающего наши шкуры, так не миновать бы ему окаянных затруднительных обстоятельств.
— Скажи мне, по крайней мере, какая участь постигла твою госпожу? — осведомился Кенет с тихой скорбью.
Волк печально покачал головой.
— Как! Ты и сам не знаешь, что с ней?
Индеец кивнул головой в знак того, что она бежала и заблудилась. Душу Кенета согрела искра надежды.
— О, да направит Провидение ее стопы!
— Вон отсюда, демон молчания! — закричал Ник. — Если б я мог тебя схватить, так, наверное, и язык у тебя развязался бы.
Не обращая внимания на угрозы и брань, Волк держался с достоинством и сохранял спокойствие. Неожиданно какие-то выкрики привлекли их внимание. Произошла суматоха, спавшие дикари повскакали на ноги, и вскоре весь индейский лагерь оживился. Всю суматоху вызвали индейцы, притащившие пленника. Вой и крики торжества предшествовали его прибытию. Кенет увидел его и был поражен этим полукрасным, полубелым, полудиким, полуцивилизованным человеком, какого ему никогда еще не приходилось видеть.
— Что вы за человек? — невольно спросил Айверсон.
— Я великий полу-тот, полу-этот. Помесь Гудзонова залива, я Белый Полярный Медведь, Ворон Красной реки! Кар-кар-кар! — Том Слокомб, подражая ворону, затянул такую громогласную гамму, что все холмы огласились пронзительными отголосками.
— Отец мой — бледнолицая жена, а мать моя — медно-красный муж, и произошла помесь двух племен, смотрите на меня как на ясное тому доказательство. Вот этой стороной я индеец, а повернусь другой — как есть бледнолицый.
Шаман со зверообразной внешностью потрепал его по плечу, говоря:
— А вот я сниму твою шкуру с красного бока, и если он и под шкурой такой же красный, так мы поверим тебе.
— Как это? — спросил Том, вздрагивая.
— Он очень скоро справится с красным боком, — сказал Волк насмешливо, указывая на шамана.
— Не может быть! — воскликнул Том. — Сама природа не допустит истребления подобного чуда. Ступай вон со своими глупостями, черноногий урод! Кар-кар-кар!
Один из вождей уколол Ворона кончиком острого ножа, отчего бедняга подскочил и взревел не хуже раненого быка. Индейцы так и покатились со смеху. Слокомб выразил свое негодование десятком возгласов, один другого нелепее, что только увеличивало общее веселье его мучителей. Наконец, вождь отдал приказание своим воинам, и те в один миг подхватили несчастного Ворона и связали его, как тюк копченого мяса. После этого он был брошен к другим пленникам, и дикари отошли от них.
Волк принес воды Кенету, который выпил с жадностью.
— Дай и мне глоток, у меня вся глотка горит, как головешка, — попросил Ник.
Волк не обратил внимания на его просьбу, и Нику пришлось утолять свою жажду самыми изощренными ругательствами, какие только приходили ему в голову. Между пленниками завязался разговор об их безнадежном положении.
— Нам остается только душой приготовиться ко всем мучительным пыткам, — сказал Кенет.
— Да и телом также не худо быть готовым, — подхватил Ник, — вот кабы разом отмахнули нам головы — уж как было бы покойно, но ей-же-ей! Право слово так, нагромоздят они нам напастей и поставят в окаянно-затруднительные обстоятельства. Огонь, как вы сами скоро убедитесь, настоящее проклятие рода человеческого. Лучше бы никто его не изобретал! Вот сами увидите, как эти разбойники примутся плясать вокруг нашего костра, так что небу будет жарко, вот ей-же-ей, право слово так!
— Что касается положения человеческого рода вообще, — возразил Том Слокомб меланхоличным голосом, — то до этого мне мало дела, но так как я единственный в своем роде, то совсем не желаю, чтобы со мной так обходились. Если бы эти несчастные дикари не были так слепы, то немедленно заметили бы, что я их закадычный друг.
— О! Вы слишком хороши, чтобы быть зажаренным, не правда ли? — спросил Ник насмешливо,
— Теперь не время издеваться, — заметил Кенет сурово.
— Вы можете готовиться к смерти, если охота есть, но я ни за что не буду, пока жив! — воскликнул Ник энергично. -Не хочу я умирать, да и только! Я не из слабодушных и останусь на земле. Подлунный мир мне больше по вкусу. Право слово так, не хочу расставаться с земными благами, пока хоть пальцем могу пошевелить, пока надеюсь развязать окаянно-запутанные обстоятельства. Но есть еще одна вещь, которой я очень желаю, и даже скажу вам откровенно, что это такое. Я очень хочу есть, ей-богу так, и я ваш покорный слуга!
При этом Ник Уинфлз испустил глубокий вздох.
— Подумайте о скором переходе в другой мир, — настаивал Кенет.
— Переход в другой мир! Кто говорит о переходе? Я не хочу туда переходить. Кто хочет, пусть переходит, а уж я с места не двинусь ни за что на свете, право слово так! И зачем стану я менять видимое на невидимое? Здесь я чувствую, по крайней мере, почву под ногами.
— Так чего же вы не встанете на нее, а лежите, словно черепаха на спине? — довольно благодушно осведомился Слокомб.
Маленький грязный индеец подошел к Ворону, но тот выкрикнул такое громогласное «кар», так зловеще, что мальчишка, не помня себя от страха, отскочил и кинулся улепетывать во все лопатки.
— Я говорю о мире невещественном, Ник, — продолжал Кенет.
— Пока я туда не попал, лучше подумаю, как бы сберечь свою бренную оболочку. И здесь-то мой мир не больно много благ доставляет мне, но он мне нравится, и я нахожу его очень величественным, кроме этих вот уз. Дело в том, что весь мой род любил эту землю. У меня был брат, который и умирать-то не хотел. Когда пришла его пора, он так крепко уцепился ногтями и зубами за дорогую ему землю, что так на ней и остался, и теперь еще жив. Никак нельзя уложить бедное создание, не причинив ему окаянно-затруднительных обстоятельств. Ей-же-ей так!
— Но на что же надеяться нам теперь?
— На что надеяться? Я буду надеяться, пока сидит голова на плечах!
— Вот и хорошо! — крикнул Том. — Очень хорошо! Кар! Похлопайте же крыльями, старый тетерев, и хором запоем!
Охотник, все время лежавший и прислушивавшийся к разговорам, шепнул Нику, что у него руки не связаны.
— Выждем удобную минуту, да будьте осторожнее, чтобы не заметили медно-красные черти, — отвечал Ник тоже шепотом.
— Хорошо, будьте уверены, постараюсь и вас освободить, как выпадет подходящая минута.
— Притворитесь пока мертвым. Дикари перепьются виски, которое заграбастали у Саула Вандера. Будьте безмолвны, как карп. Гром и молния! Даст Господь, выпутаемся как-нибудь из затруднительных обстоятельств.
Кенет слышал их разговор, и трепет радости пробежал по его телу. Несмотря на весь трагизм их положения, он все еще надеялся на возможность спасения, потому что так уж сотворен человек, что надежда не оставляет его до последней минуты. С мучительным нетерпением он ожидал наступления ночи. Время летит быстро, когда минуты жизни сочтены, но оно замедляется и тянется бесконечно, когда мы ожидаем от жизни великого счастья. Кенет пытался остановить свои мысли на чем-нибудь более утешительном — напрасные усилия! Очаровательная Сильвина не выходила из головы, и тоска за ее судьбу охватила его. Где она? Что с ней сталось? Успела ли она убежать? Где она нашла приют? Кто о ней заботится? Или она умирает от жажды и голода в безлюдных лесах? Или ее захватили свирепые дикари? Жестокая неизвестность! До самого заката Айверсон мучил себя этими вопросами, не имеющими ответа. Глядя на закат лучезарного светила, он чувствовал глубокую скорбь, какой прежде не знавал.
Внезапное озарение промелькнуло в его затуманенной голове: он попал в плен и был крепко связан! Попытавшись оглядеться, Айверсон увидел вокруг много людей, лежащих на земле и, по-видимому, спавших. Неподалеку от них стояли лошади охотничьего отряда. Кенет припомнил все подробности внезапного нападения, яростной битвы, опасности, грозившей Сильвине, и свои нечеловеческие усилия по ее спасению.
Каков же был результат? Увы! Слишком очевидна была неудача. Отряд потерпел поражение и был разбит. Некоторые из храбрых воинов попали в плен, еще большее число погибло с оружием в руках.
— Ник! — произнес наконец Кенет.
— А! Вы еще живы? Я думал, что вас и на свете нет, ей-же-ей, право слово так, ваш покорнейший слуга! — отозвался Ник в обычной своей шутливой манере.
— Если я и не умер, то все же боюсь, что недолго остается жить, — по всему видно, что мы попали в неприятное положение.
— О! И сомнения никакого не может быть! Гром и молния! Мы влипли в самые окаянные затруднительные обстоятельства. На мой взгляд, было бы гораздо приятнее повторить последнее путешествие моего покойного дедушки в Центральной Америке. Гораздо приятнее попасть в жерло вулкана, чем корчиться на спине со связанными руками и ногами, да еще и с коликами внутри… Ай! Ай! Что за адская колика!
Как ни безнадежно было их положение, однако Кенет невольно улыбнулся. Ник вздохнул и, обращаясь к нему, продолжал сетовать:
— Право слово так! Охапку прутьев нельзя было туже затянуть. Все мои жилы вздулись не меньше, чем брюхо жабы. Мне кажется, словно сто узлов втиснулись в мое тело. Вся кровь прилила к шее, скоро я и держать ее не смогу.
— А я не вижу способа вам помочь, — сказал Кенет.
— Да и я тоже. Не могу даже понять, как будем коротать время, чтобы не сильно скучать. Рассказал бы я вам занимательную историю, но эти боли… О, проклятая колика! Впрочем, когда мой дядюшка странствовал по Китаю, то на великой китайской стене с ним случилась оказия и похуже. Он был захвачен татарами, и в течение шести месяцев его держали в заключении, ничего не давая есть, кроме татарской кислоты. Вам, должно быть, известно, что именно в тех краях производится татарская, или виннокаменная, кислота? Он вывез оттуда прекрасные образцы этой кислоты в своем кабриолете. Именно с той поры его характер стал раздраженным и кислым, так что от его присутствия молоко, бывало, скорее скисало, чем от грозы.
— Не можете ли вы как-нибудь освободить руки? — спросил Кенет.
— Да будет благословенна ваша наивность! Кулаки мои распухли, словно тыквы, и я до крови исцарапался, стараясь разорвать свои путы.
— А как вы полагаете, что они с нами намерены сделать?
— О! По всей вероятности, они только зажарят нас, воткнув предварительно в наше мясо острые шампуры. Ах! Если б я мог только освободиться — другую бы песню мы тогда затянули. Но я всегда предполагал, что мне суждено окончить жизнь в качестве бифштекса! Впрочем, если они чересчур вскипятят мою кровь, так я поддам им жару! Ей-богу, право так, и я покорный ваш слуга.
— Но подумаем, нельзя ли как-нибудь спастись?
— О! Да, мы можем для этого и слов не пожалеть, а до дела далеко, потому что я и пошевелиться-то не могу, так крепко меня связали. Ей-же-ей, покорный ваш слуга! Я весь будто расплющен, от подошвы ноги до макушки головы. Я весь опутан веревками. Не придется мне больше покататься на бедном Огневике! Вы можете себе представить, как дешево продал бы я все свои земные блага за свободу! Но куда запропастилась моя Напасть?
— И без нее напастей не оберешься, — философски заметил другой охотник.
— Да я о своей собаке говорю. Странно, как это она могла покинуть меня в таких затруднительных обстоятельствах. Уж не укокошили ли мою голубушку эти краснокожие обормоты?
В эту минуту индейский мальчик проскользнул между Кенетом и Ником Уинфлзом.
Это был Волк.
— Это ты, предатель? — сказал Айверсон. — Так ты явился еще и полюбоваться результатами своего вероломства?
— Злобный волчонок! — закричал Ник. — Если бы ты хоть на минуту попал в мои руки, уж переломал бы я тебе кости, зубы и когти!
Волк не отвечал.
— Да будет проклято мое великодушие! — подхватил Кенет. — Почему я не убил тебя в ту ночь, когда ты сговаривался с Марком Морау? Тогда я не допустил бы этих бедствий. Неблагодарный! Что сделали с Саулом Вандером?
Волк хранил молчание. Скрестив руки на груди, с бесстрастным видом он вглядывался вдаль.
— Ах, какую глупость я совершил, пощадив этого маленького бездельника! — продолжал Кенет с глухой яростью.
— Право слово так, ей-же-ей, — подтвердил Ник, — поймай я молодца, продающего наши шкуры, так не миновать бы ему окаянных затруднительных обстоятельств.
— Скажи мне, по крайней мере, какая участь постигла твою госпожу? — осведомился Кенет с тихой скорбью.
Волк печально покачал головой.
— Как! Ты и сам не знаешь, что с ней?
Индеец кивнул головой в знак того, что она бежала и заблудилась. Душу Кенета согрела искра надежды.
— О, да направит Провидение ее стопы!
— Вон отсюда, демон молчания! — закричал Ник. — Если б я мог тебя схватить, так, наверное, и язык у тебя развязался бы.
Не обращая внимания на угрозы и брань, Волк держался с достоинством и сохранял спокойствие. Неожиданно какие-то выкрики привлекли их внимание. Произошла суматоха, спавшие дикари повскакали на ноги, и вскоре весь индейский лагерь оживился. Всю суматоху вызвали индейцы, притащившие пленника. Вой и крики торжества предшествовали его прибытию. Кенет увидел его и был поражен этим полукрасным, полубелым, полудиким, полуцивилизованным человеком, какого ему никогда еще не приходилось видеть.
— Что вы за человек? — невольно спросил Айверсон.
— Я великий полу-тот, полу-этот. Помесь Гудзонова залива, я Белый Полярный Медведь, Ворон Красной реки! Кар-кар-кар! — Том Слокомб, подражая ворону, затянул такую громогласную гамму, что все холмы огласились пронзительными отголосками.
— Отец мой — бледнолицая жена, а мать моя — медно-красный муж, и произошла помесь двух племен, смотрите на меня как на ясное тому доказательство. Вот этой стороной я индеец, а повернусь другой — как есть бледнолицый.
Шаман со зверообразной внешностью потрепал его по плечу, говоря:
— А вот я сниму твою шкуру с красного бока, и если он и под шкурой такой же красный, так мы поверим тебе.
— Как это? — спросил Том, вздрагивая.
— Он очень скоро справится с красным боком, — сказал Волк насмешливо, указывая на шамана.
— Не может быть! — воскликнул Том. — Сама природа не допустит истребления подобного чуда. Ступай вон со своими глупостями, черноногий урод! Кар-кар-кар!
Один из вождей уколол Ворона кончиком острого ножа, отчего бедняга подскочил и взревел не хуже раненого быка. Индейцы так и покатились со смеху. Слокомб выразил свое негодование десятком возгласов, один другого нелепее, что только увеличивало общее веселье его мучителей. Наконец, вождь отдал приказание своим воинам, и те в один миг подхватили несчастного Ворона и связали его, как тюк копченого мяса. После этого он был брошен к другим пленникам, и дикари отошли от них.
Волк принес воды Кенету, который выпил с жадностью.
— Дай и мне глоток, у меня вся глотка горит, как головешка, — попросил Ник.
Волк не обратил внимания на его просьбу, и Нику пришлось утолять свою жажду самыми изощренными ругательствами, какие только приходили ему в голову. Между пленниками завязался разговор об их безнадежном положении.
— Нам остается только душой приготовиться ко всем мучительным пыткам, — сказал Кенет.
— Да и телом также не худо быть готовым, — подхватил Ник, — вот кабы разом отмахнули нам головы — уж как было бы покойно, но ей-же-ей! Право слово так, нагромоздят они нам напастей и поставят в окаянно-затруднительные обстоятельства. Огонь, как вы сами скоро убедитесь, настоящее проклятие рода человеческого. Лучше бы никто его не изобретал! Вот сами увидите, как эти разбойники примутся плясать вокруг нашего костра, так что небу будет жарко, вот ей-же-ей, право слово так!
— Что касается положения человеческого рода вообще, — возразил Том Слокомб меланхоличным голосом, — то до этого мне мало дела, но так как я единственный в своем роде, то совсем не желаю, чтобы со мной так обходились. Если бы эти несчастные дикари не были так слепы, то немедленно заметили бы, что я их закадычный друг.
— О! Вы слишком хороши, чтобы быть зажаренным, не правда ли? — спросил Ник насмешливо,
— Теперь не время издеваться, — заметил Кенет сурово.
— Вы можете готовиться к смерти, если охота есть, но я ни за что не буду, пока жив! — воскликнул Ник энергично. -Не хочу я умирать, да и только! Я не из слабодушных и останусь на земле. Подлунный мир мне больше по вкусу. Право слово так, не хочу расставаться с земными благами, пока хоть пальцем могу пошевелить, пока надеюсь развязать окаянно-запутанные обстоятельства. Но есть еще одна вещь, которой я очень желаю, и даже скажу вам откровенно, что это такое. Я очень хочу есть, ей-богу так, и я ваш покорный слуга!
При этом Ник Уинфлз испустил глубокий вздох.
— Подумайте о скором переходе в другой мир, — настаивал Кенет.
— Переход в другой мир! Кто говорит о переходе? Я не хочу туда переходить. Кто хочет, пусть переходит, а уж я с места не двинусь ни за что на свете, право слово так! И зачем стану я менять видимое на невидимое? Здесь я чувствую, по крайней мере, почву под ногами.
— Так чего же вы не встанете на нее, а лежите, словно черепаха на спине? — довольно благодушно осведомился Слокомб.
Маленький грязный индеец подошел к Ворону, но тот выкрикнул такое громогласное «кар», так зловеще, что мальчишка, не помня себя от страха, отскочил и кинулся улепетывать во все лопатки.
— Я говорю о мире невещественном, Ник, — продолжал Кенет.
— Пока я туда не попал, лучше подумаю, как бы сберечь свою бренную оболочку. И здесь-то мой мир не больно много благ доставляет мне, но он мне нравится, и я нахожу его очень величественным, кроме этих вот уз. Дело в том, что весь мой род любил эту землю. У меня был брат, который и умирать-то не хотел. Когда пришла его пора, он так крепко уцепился ногтями и зубами за дорогую ему землю, что так на ней и остался, и теперь еще жив. Никак нельзя уложить бедное создание, не причинив ему окаянно-затруднительных обстоятельств. Ей-же-ей так!
— Но на что же надеяться нам теперь?
— На что надеяться? Я буду надеяться, пока сидит голова на плечах!
— Вот и хорошо! — крикнул Том. — Очень хорошо! Кар! Похлопайте же крыльями, старый тетерев, и хором запоем!
Охотник, все время лежавший и прислушивавшийся к разговорам, шепнул Нику, что у него руки не связаны.
— Выждем удобную минуту, да будьте осторожнее, чтобы не заметили медно-красные черти, — отвечал Ник тоже шепотом.
— Хорошо, будьте уверены, постараюсь и вас освободить, как выпадет подходящая минута.
— Притворитесь пока мертвым. Дикари перепьются виски, которое заграбастали у Саула Вандера. Будьте безмолвны, как карп. Гром и молния! Даст Господь, выпутаемся как-нибудь из затруднительных обстоятельств.
Кенет слышал их разговор, и трепет радости пробежал по его телу. Несмотря на весь трагизм их положения, он все еще надеялся на возможность спасения, потому что так уж сотворен человек, что надежда не оставляет его до последней минуты. С мучительным нетерпением он ожидал наступления ночи. Время летит быстро, когда минуты жизни сочтены, но оно замедляется и тянется бесконечно, когда мы ожидаем от жизни великого счастья. Кенет пытался остановить свои мысли на чем-нибудь более утешительном — напрасные усилия! Очаровательная Сильвина не выходила из головы, и тоска за ее судьбу охватила его. Где она? Что с ней сталось? Успела ли она убежать? Где она нашла приют? Кто о ней заботится? Или она умирает от жажды и голода в безлюдных лесах? Или ее захватили свирепые дикари? Жестокая неизвестность! До самого заката Айверсон мучил себя этими вопросами, не имеющими ответа. Глядя на закат лучезарного светила, он чувствовал глубокую скорбь, какой прежде не знавал.
Глава XVIII
ВОЛК УПЛАЧИВАЕТ ДОЛГИ
С наступлением ночи оживился индейский лагерь. Ярко горел костер, и щедро лилось виски. Мало-помалу дикари развеселились и пустились в пляс с песнями, в которых превозносились их подвиги. Оргия расцвела во всем ужасе ее дикого безобразия. Скальпы несчастных охотников, убитых в бою, были развешаны на веревочках, привязанных к деревянным кольцам, в свою очередь прикрепленным к длинным жердям. Орлиные перья над обручами обозначали, что убитые были мужчинами; над женскими же волосами вместо перьев торчали гребенки и ножницы.
Вокруг кровавых трофеев черноногие предавались своим обычным судорожным движениям, между тем как один из их вождей затянул речитативом победную песню с выразительными движениями и неописуемым восторгом на лице.
Этот вождь был колоссального роста. Его голову украшала кожа с черепа бизона с рогами, его лицо было раскрашено полосками ярких цветов, что придавало физиономии вид поистине устрашающий. С волос спускались веревочки с нанизанными стеклышками и ракушками.
На плечах его развевалась шкура бизона, на шее красовалось ожерелье из зубов и когтей диких зверей, на груди висел мешок из рысьей шкуры, обшитой красной бахромой, — кисет для табака.
На боку у него висела медицинская сумка из лебяжьей шкуры, в которой хранились все целебные средства, амулеты или талисманы, призванные охранять диких воинов и привлекать к ним благосклонность Манабозо, идола сражений.
Его мокасины были испещрены узорами из щетины дикобраза блестящих оттенков. В одной руке вождь держал булаву — дубину в три фута длиной, с крюком и тяжелым каменным набалдашником.
Другой рукой он выразительно взмахивал длинной трубкой мира, провозглашая свои подвиги под звуки бубна шамана мерно отбивая такт ногой.
Вот слова его песни:
1
«Внемлите моему голосу, кости моих предков, и вы, герои окрест меня стоящие! Ныне, когда бесстрашные герои напали на бледнолицых наших врагов, дух мой горел желанием справедливой мести этому жестокому и коварному племени — и жажда моей мести была утолена!»
2
«Смотрите! Кровь течет из раны на моей груди! Смотрите, смотрите на многочисленные раны, полученные мной в бою! Глубоки эти раны, но честно получены они! И горы дрожали от моего военного клича, и я бился за жизнь, и одержал победу».
3
«Но куда скроются наши враги? Смерть врагам! Пускай они бегут по прериям, как робкие зайцы; пускай дрожат, как березовый лист при порыве урагана; они падут, как колосья, под ударами храбрых пиканов 13».
4
«Пять зим мы проведем на охоте, оплакивая наших храбрых воинов, павших в бою, до тех пор, пока подрастут наши сыновья и, возмужав, пойдут по тропе войны, и спляшут, в свою очередь, пляску смерти врагам, над которыми одержат такую же славную победу, какую одержали их отцы».
5
«Благородные воины, павшие в смертном бою, вы покинули нас, товарищи, друзья и братья! Вы идете теперь стезей смерти, которая неизбежна для всех храбрецов. Мы и дети наши будут жить, чтобы отомстить врагам. И мы будем спешить на смерть, какой умирали наши предки!»
Когда вождь закончил свою победную песню, на каждой строфе прерываемую оглушительными завываниями, возлияния потекли обильнее прежнего.
Конечно, эти сцены не приносили ничего утешительного пленникам, печально смотревших на все это. Ник Уинфлз, лежа на спине, несмотря на свойственный ему философский взгляд на действительность, не мог удержаться, чтобы время от времени не проворчать проклятия от боли, которую ему причиняли крепко затянутые руки и ноги. Охотник Уилсон, успевший избавиться от связывавших его веревок, притворялся мертвым так удачно, что индейцы не сомневались в его смерти. Когда большинство дикарей перепились до бесчувствия, охотник незаметно подвинулся к Уинфлзу и постарался освободить его. Но руки Ника распухли, веревки впились в тело, а узлы были так крепко затянуты, что как ни силился охотник, никак не мог их развязать.
— О, если бы у меня был нож! — прошептал Уилсон в отчаянии.
К счастью, Том Слокомб услышал это восклицание и сказал ему:
— Если бы вы могли подвинуться ко мне поближе, то, пошарив в цивилизованном кармане, нашли бы желаемый предмет.
— Повернитесь на брюхо, и ваша цивилизованная сторона будет как раз около меня, — отвечал Уилсон.
С большим трудом Ворон исполнил данный совет. Уилсон вынул нож и готов был действовать, как появился Волк. Он подошел к Кенету с гордым и мрачным видом, присущим ему. Кенет притворился, будто не замечает индейца. Прямо и молча стоял перед ним Волк, но вдруг наклонился и, вынув нож, который ему подарил Марк Морау и которым он однажды пытался убить Кенета, разрезал веревки. Он сделал это так быстро, что Айверсон даже не успел выразить ему своей благодарности.
— Ты спас мне жизнь, ты настоящий храбрец, — сказал Волк, — я только плачу тебе долг. Ты не умрешь, если исчезнешь в темноте ночи. Огонь черноногих не коснется тебя, железо их не ранит твоего тела.
— Волчонок не совсем превратился в волка: он вспомнил руку, пощадившую его! — сказал Кенет.
— Волк никогда не забывал друга и никогда не прощал врага. Вставай, бледнолицый храбрец, и следуй за мной.
— А мои товарищи? — спросил Кенет озабоченно.
— Пускай они умрут! — отвечал Волк сурово. — Они презирали меня, когда я был у них, и ненавидят мое племя.
Кенет встал. Волк набросил ему на плечи одеяло, но Айверсон все еще колебался. Чувство чести не позволяло ему оставить товарищей на произвол дикарей. Он быстрым взглядом окинул индейца и подумал, что его легко придушить и потом освободить товарищей. Сильно было искушение, и, может быть, он поддался бы ему. Но Волк, как бы угадав его мысли, благоразумно отступил и сказал:
— Бледнолицый храбрец, выбирай между жизнью и смертью. Если хочешь жить — вот твой путь, если же предпочитаешь смерть, так оставайся на месте.
Мальчик был спокоен, высокомерен и величав во всей своей дикой красе.
— Освободи их, прошу тебя, и беги с нами, — заговорил Кенет с жаром, — я все сделаю, чтобы обогатить тебя, стану твоим старшим братом, и ты будешь наслаждаться всеми благами цивилизации.
После короткого молчания Волк горячо заговорил, и на его лице сверкнул луч вдохновения:
— Различны пути краснокожего и бледнолицего! Великий Дух создал их для взаимной ненависти. Волк и бледнолицый не могут стать братьями. Конец речам. Сюда! Не медли. Не выказывай слабости и безумия.
— Но ведь это явное предательство! Это низость с моей стороны — бросать своих товарищей, — стоял на своем Кенет, с недоумением поворачиваясь к остальным.
— Я не так смотрю на вещи. Ступайте скорее, а не то вы запутаете и нас в окаянно-затруднительные обстоятельства, — проговорил поспешно Ник.
— Но ведь эти мерзавцы искрошат вас.
— Знаю, очень хорошо знаю, только совсем этому не верю. Да что же вы медлите? Терпение хоть у кого лопнет. Ах, если бы я мог дать вам пинка! Да будет проклята зловещая случайность! Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Да скоро ли вы уберетесь черт вас подери? Удирайте скорее, ну право, задам я вам тумака.
Бедному Нику было бы очень трудно исполнить свою угрозу, вырвавшуюся в пылу великодушия, однако она убедила Айверсона.
— Прощайте! — сказал он. — Бог, отец беспомощных, да поможет вам! Против воли принимаю свободу, но поверьте, если в моей власти будет сделать что-нибудь для вас — это будет сделано.
С этими словами Кенет завернулся в одеяло и последовал за Волком.
— Не забудьте Ворона Красной реки! — уныло вслед ему прохрипел Том Слокомб. — Очень бы мне хотелось покаркать немножко в ознаменование ненависти, возмущающей душу мою, но, полагаю, что это не совсем удобная минута, — добавил он, обращаясь к Нику.
— Теперь бегите, как лисица, — сказал Волк снова остановившемуся было Кенету, — через несколько минут вы будете в безопасности, если прибавите прыти.
Айверсон, оглянувшись назад, увидел полунагих дикарей, скакавших с бешеными завываниями вокруг костра, который отбрасывал красноватый отблеск далеко вокруг.
— Полулюди, полудемоны! — прошептал Кенет.
— Держи язык на привязи! — обронил Волк едва слышно.
Через четверть часа они добежали до ивовой рощицы.
Не без удивления Айверсон заметил лошадь, скрытую между деревьями. Его удивление усилилось еще больше, когда он видел, что то была его собственная лошадь, с ружьем и пистолетами в седельных сумках. Только охотник поймет, с какой искренней радостью он схватился за оружие.
— Сердце Пантеры, — сказал Волк, — я доказал, что жалкий индеец может тоже проявить человеколюбие, которым вы, бледнолицые, так любите хвастаться. У вас свои понятия, у меня — свои. Недавно еще ты укорял меня, что за твое великодушие я хотел заплатить ударом ножа. Ты пощадил мою жизнь и сказал себе: «Я лучше краснокожих». Вот твое оружие и лошадь. Дарю еще и жизнь. Сердце Пантеры, теперь я ничего тебе не должен. Весь север открыт для тебя — добрый путь! Не забывай последнего прощания Волка.
Кенет Айверсон вскочил на коня, подобрал поводья и спросил еще раз:
— Волк, прежде чем мы расстанемся, скажи мне, кто сражался и кто пал в прошлую ночь?
— Никто не бежал прежде, чем вступил в сражение, и никто не пал, не сразив врага. Бледнолицые были побеждены.
— Еще вопрос: кто убил часового, поставленного у входа в лагерь?
— Любимец Восхода Солнца, ты слишком много спрашиваешь. Пускай эта звезда будет тебе путеводной и да не догонит тебя ветер!
Глаза Айверсона окинули небосвод, и он увидел Полярную звезду.
Он еще раз оглянулся, но маленький индеец уже исчез.
«По этой дороге я доберусь до нашего лагеря, — подумал он, — поеду туда. Может быть, там я узнаю о судьбе моих друзей».
Кенет пришпорил лошадь. Было довольно светло, так что он без труда отыскал дорогу. Нетрудно понять, что опасение возможной погони заставляло охотника торопиться. Много раз ему чудился сзади лошадиный топот, и не раз он принимал рев диких зверей за вопли черноногих.
На рассвете он подъехал к лагерю трапперов. Первые лучи восходящего солнца осветили ему некоторые следы. Он спешился, подъехал к пригорку, на котором стояла палатка Сильвины. Но бесполезно отыскивать ее следы! Они исчезли в высокой истоптанной траве, в измятых кустарниках и под трупами охотников, над которыми кружила стая хищных птиц. Незачем и напоминать, что трупы были изувечены и скальпы были сняты с их черепов. Сочувствуя нерадостным думам своего господина, верный конь печально заржал. Кенет объехал поле смерти, думая, не найдется ли тут раненый, нуждающийся в его помощи. Но он увидел только несколько трупов дикарей, которых, вероятно, индейцы не заметили, а иначе, по своему обычаю, непременно унесли бы с собой. Осматривая эти трупы, Кенет заметил, что на многих из них остался отпечаток мощной руки таинственного истребителя.
Вокруг кровавых трофеев черноногие предавались своим обычным судорожным движениям, между тем как один из их вождей затянул речитативом победную песню с выразительными движениями и неописуемым восторгом на лице.
Этот вождь был колоссального роста. Его голову украшала кожа с черепа бизона с рогами, его лицо было раскрашено полосками ярких цветов, что придавало физиономии вид поистине устрашающий. С волос спускались веревочки с нанизанными стеклышками и ракушками.
На плечах его развевалась шкура бизона, на шее красовалось ожерелье из зубов и когтей диких зверей, на груди висел мешок из рысьей шкуры, обшитой красной бахромой, — кисет для табака.
На боку у него висела медицинская сумка из лебяжьей шкуры, в которой хранились все целебные средства, амулеты или талисманы, призванные охранять диких воинов и привлекать к ним благосклонность Манабозо, идола сражений.
Его мокасины были испещрены узорами из щетины дикобраза блестящих оттенков. В одной руке вождь держал булаву — дубину в три фута длиной, с крюком и тяжелым каменным набалдашником.
Другой рукой он выразительно взмахивал длинной трубкой мира, провозглашая свои подвиги под звуки бубна шамана мерно отбивая такт ногой.
Вот слова его песни:
1
«Внемлите моему голосу, кости моих предков, и вы, герои окрест меня стоящие! Ныне, когда бесстрашные герои напали на бледнолицых наших врагов, дух мой горел желанием справедливой мести этому жестокому и коварному племени — и жажда моей мести была утолена!»
2
«Смотрите! Кровь течет из раны на моей груди! Смотрите, смотрите на многочисленные раны, полученные мной в бою! Глубоки эти раны, но честно получены они! И горы дрожали от моего военного клича, и я бился за жизнь, и одержал победу».
3
«Но куда скроются наши враги? Смерть врагам! Пускай они бегут по прериям, как робкие зайцы; пускай дрожат, как березовый лист при порыве урагана; они падут, как колосья, под ударами храбрых пиканов 13».
4
«Пять зим мы проведем на охоте, оплакивая наших храбрых воинов, павших в бою, до тех пор, пока подрастут наши сыновья и, возмужав, пойдут по тропе войны, и спляшут, в свою очередь, пляску смерти врагам, над которыми одержат такую же славную победу, какую одержали их отцы».
5
«Благородные воины, павшие в смертном бою, вы покинули нас, товарищи, друзья и братья! Вы идете теперь стезей смерти, которая неизбежна для всех храбрецов. Мы и дети наши будут жить, чтобы отомстить врагам. И мы будем спешить на смерть, какой умирали наши предки!»
Когда вождь закончил свою победную песню, на каждой строфе прерываемую оглушительными завываниями, возлияния потекли обильнее прежнего.
Конечно, эти сцены не приносили ничего утешительного пленникам, печально смотревших на все это. Ник Уинфлз, лежа на спине, несмотря на свойственный ему философский взгляд на действительность, не мог удержаться, чтобы время от времени не проворчать проклятия от боли, которую ему причиняли крепко затянутые руки и ноги. Охотник Уилсон, успевший избавиться от связывавших его веревок, притворялся мертвым так удачно, что индейцы не сомневались в его смерти. Когда большинство дикарей перепились до бесчувствия, охотник незаметно подвинулся к Уинфлзу и постарался освободить его. Но руки Ника распухли, веревки впились в тело, а узлы были так крепко затянуты, что как ни силился охотник, никак не мог их развязать.
— О, если бы у меня был нож! — прошептал Уилсон в отчаянии.
К счастью, Том Слокомб услышал это восклицание и сказал ему:
— Если бы вы могли подвинуться ко мне поближе, то, пошарив в цивилизованном кармане, нашли бы желаемый предмет.
— Повернитесь на брюхо, и ваша цивилизованная сторона будет как раз около меня, — отвечал Уилсон.
С большим трудом Ворон исполнил данный совет. Уилсон вынул нож и готов был действовать, как появился Волк. Он подошел к Кенету с гордым и мрачным видом, присущим ему. Кенет притворился, будто не замечает индейца. Прямо и молча стоял перед ним Волк, но вдруг наклонился и, вынув нож, который ему подарил Марк Морау и которым он однажды пытался убить Кенета, разрезал веревки. Он сделал это так быстро, что Айверсон даже не успел выразить ему своей благодарности.
— Ты спас мне жизнь, ты настоящий храбрец, — сказал Волк, — я только плачу тебе долг. Ты не умрешь, если исчезнешь в темноте ночи. Огонь черноногих не коснется тебя, железо их не ранит твоего тела.
— Волчонок не совсем превратился в волка: он вспомнил руку, пощадившую его! — сказал Кенет.
— Волк никогда не забывал друга и никогда не прощал врага. Вставай, бледнолицый храбрец, и следуй за мной.
— А мои товарищи? — спросил Кенет озабоченно.
— Пускай они умрут! — отвечал Волк сурово. — Они презирали меня, когда я был у них, и ненавидят мое племя.
Кенет встал. Волк набросил ему на плечи одеяло, но Айверсон все еще колебался. Чувство чести не позволяло ему оставить товарищей на произвол дикарей. Он быстрым взглядом окинул индейца и подумал, что его легко придушить и потом освободить товарищей. Сильно было искушение, и, может быть, он поддался бы ему. Но Волк, как бы угадав его мысли, благоразумно отступил и сказал:
— Бледнолицый храбрец, выбирай между жизнью и смертью. Если хочешь жить — вот твой путь, если же предпочитаешь смерть, так оставайся на месте.
Мальчик был спокоен, высокомерен и величав во всей своей дикой красе.
— Освободи их, прошу тебя, и беги с нами, — заговорил Кенет с жаром, — я все сделаю, чтобы обогатить тебя, стану твоим старшим братом, и ты будешь наслаждаться всеми благами цивилизации.
После короткого молчания Волк горячо заговорил, и на его лице сверкнул луч вдохновения:
— Различны пути краснокожего и бледнолицего! Великий Дух создал их для взаимной ненависти. Волк и бледнолицый не могут стать братьями. Конец речам. Сюда! Не медли. Не выказывай слабости и безумия.
— Но ведь это явное предательство! Это низость с моей стороны — бросать своих товарищей, — стоял на своем Кенет, с недоумением поворачиваясь к остальным.
— Я не так смотрю на вещи. Ступайте скорее, а не то вы запутаете и нас в окаянно-затруднительные обстоятельства, — проговорил поспешно Ник.
— Но ведь эти мерзавцы искрошат вас.
— Знаю, очень хорошо знаю, только совсем этому не верю. Да что же вы медлите? Терпение хоть у кого лопнет. Ах, если бы я мог дать вам пинка! Да будет проклята зловещая случайность! Не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. Да скоро ли вы уберетесь черт вас подери? Удирайте скорее, ну право, задам я вам тумака.
Бедному Нику было бы очень трудно исполнить свою угрозу, вырвавшуюся в пылу великодушия, однако она убедила Айверсона.
— Прощайте! — сказал он. — Бог, отец беспомощных, да поможет вам! Против воли принимаю свободу, но поверьте, если в моей власти будет сделать что-нибудь для вас — это будет сделано.
С этими словами Кенет завернулся в одеяло и последовал за Волком.
— Не забудьте Ворона Красной реки! — уныло вслед ему прохрипел Том Слокомб. — Очень бы мне хотелось покаркать немножко в ознаменование ненависти, возмущающей душу мою, но, полагаю, что это не совсем удобная минута, — добавил он, обращаясь к Нику.
— Теперь бегите, как лисица, — сказал Волк снова остановившемуся было Кенету, — через несколько минут вы будете в безопасности, если прибавите прыти.
Айверсон, оглянувшись назад, увидел полунагих дикарей, скакавших с бешеными завываниями вокруг костра, который отбрасывал красноватый отблеск далеко вокруг.
— Полулюди, полудемоны! — прошептал Кенет.
— Держи язык на привязи! — обронил Волк едва слышно.
Через четверть часа они добежали до ивовой рощицы.
Не без удивления Айверсон заметил лошадь, скрытую между деревьями. Его удивление усилилось еще больше, когда он видел, что то была его собственная лошадь, с ружьем и пистолетами в седельных сумках. Только охотник поймет, с какой искренней радостью он схватился за оружие.
— Сердце Пантеры, — сказал Волк, — я доказал, что жалкий индеец может тоже проявить человеколюбие, которым вы, бледнолицые, так любите хвастаться. У вас свои понятия, у меня — свои. Недавно еще ты укорял меня, что за твое великодушие я хотел заплатить ударом ножа. Ты пощадил мою жизнь и сказал себе: «Я лучше краснокожих». Вот твое оружие и лошадь. Дарю еще и жизнь. Сердце Пантеры, теперь я ничего тебе не должен. Весь север открыт для тебя — добрый путь! Не забывай последнего прощания Волка.
Кенет Айверсон вскочил на коня, подобрал поводья и спросил еще раз:
— Волк, прежде чем мы расстанемся, скажи мне, кто сражался и кто пал в прошлую ночь?
— Никто не бежал прежде, чем вступил в сражение, и никто не пал, не сразив врага. Бледнолицые были побеждены.
— Еще вопрос: кто убил часового, поставленного у входа в лагерь?
— Любимец Восхода Солнца, ты слишком много спрашиваешь. Пускай эта звезда будет тебе путеводной и да не догонит тебя ветер!
Глаза Айверсона окинули небосвод, и он увидел Полярную звезду.
Он еще раз оглянулся, но маленький индеец уже исчез.
«По этой дороге я доберусь до нашего лагеря, — подумал он, — поеду туда. Может быть, там я узнаю о судьбе моих друзей».
Кенет пришпорил лошадь. Было довольно светло, так что он без труда отыскал дорогу. Нетрудно понять, что опасение возможной погони заставляло охотника торопиться. Много раз ему чудился сзади лошадиный топот, и не раз он принимал рев диких зверей за вопли черноногих.
На рассвете он подъехал к лагерю трапперов. Первые лучи восходящего солнца осветили ему некоторые следы. Он спешился, подъехал к пригорку, на котором стояла палатка Сильвины. Но бесполезно отыскивать ее следы! Они исчезли в высокой истоптанной траве, в измятых кустарниках и под трупами охотников, над которыми кружила стая хищных птиц. Незачем и напоминать, что трупы были изувечены и скальпы были сняты с их черепов. Сочувствуя нерадостным думам своего господина, верный конь печально заржал. Кенет объехал поле смерти, думая, не найдется ли тут раненый, нуждающийся в его помощи. Но он увидел только несколько трупов дикарей, которых, вероятно, индейцы не заметили, а иначе, по своему обычаю, непременно унесли бы с собой. Осматривая эти трупы, Кенет заметил, что на многих из них остался отпечаток мощной руки таинственного истребителя.