Страница:
Ни за что бы в этом никому не призналась, даже Альберту, но меня раздражает, что она поддерживает сад в таком идеальном состоянии. Конечно, он выходит на юг и там много солнца, что облегчает ей задачу. К тому же ей, должно быть, кто-то помогает, по крайней мере с газоном, у которого такой ухоженный вид. Я попытаюсь сделать все, что смогу, с розами, но у меня растения непонятно почему гибнут. В саду от меня правда мало толку. К тому же наш сад выходит на север. И в данный момент мы не можем позволить себе нанять помощника. Надеюсь, она не предложит прислать нам своего – я бы не нашлась что ответить.
После того как Мод перелезла через забор, стало ясно, что мы должны нанести им визит, хотя бы для того, чтобы объяснить царапины. Фасад их дома такой элегантный, в саду полно розовых кустов, а ступеньки, ведущие к двери, выстланы черно-белой плиткой. (Дверь нашего дома выходит прямо на тротуар. Но я должна попытаться не делать сравнений.)
Я надеялась, что только оставлю визитку, но Китти Коулман любезно пригласила нас в свою дневную гостиную. Меня покоробило, когда я увидела цвета, в которых выполнена эта комната, – горчично-желтый с темно-коричневым бордюром; наверно, это сейчас в моде. Она их назвала «золотисто-желтый» и «шоко-ладно-коричневый», что звучит лучше, чем выглядит. Я предпочитаю наш бордовый. Ничто не может сравниться с гостиной в простом бордовом цвете. И потом, у меня нет дневной гостиной – возможно, если бы у меня была такая светлая комната, как у нее, на первом этаже, то и я бы покрасила ее в желтый цвет.
Хотя сомневаюсь.
У нее очень утонченный вкус – расшитые шелковые шали на диванах, папоротники в горшках, вазы с сушеными цветами, детский рояль. Несколько шокировал современный кофейный сервиз в мелкую черно-желтую клетку, от которой у меня закружилась голова. Лично я предпочитаю простой рисунок из роз. Но chacun a son gout[7]. Ай-ай! Я совершила ошибку, сказав это вслух, на что она ответила по-французски. Я ни слова не поняла! Сама виновата – не нужно было выделываться.
Ушла я из их дома, втайне утешенная одним соображением. Даже двумя. По крайней мере, девочки в восторге друг от друга, а Лайви не помешает благоразумная подружка. Думаю, Мод может оказать на нее хорошее влияние, если только сама, как все мы, не подпадет под чары Лайви; все, за исключением милашки Айви Мей, на которую никак не действует неумеренность ее сестры. Она не перестает меня удивлять. Такая спокойная и не позволяет Лайви брать над ней верх.
И второе утешение: приемы у Китти Коулман по вторникам – в тот же день, что и у меня. Когда мы это выяснили, она улыбнулась едва заметной улыбкой и сказала: «Ах, какая жалость». Но я свои переносить не буду – есть традиции, которые я не собираюсь нарушать. И я знаю, что она свои тоже не станет переносить. Так что мы, по крайней мере, можем не посещать приемы друг друга.
Не могу даже сказать, почему она мне не нравится. Она безукоризненно вежлива, у нее прекрасные манеры и приятная внешность. А к этому отличный дом, красивый муж и умная дочка. Но я бы не хотела поменяться с ней местами. В ней чувствуется какая-то неудовлетворенность, распространяющаяся на все, что ее окружает. И я знаю, что с моей стороны нехорошо так думать, но я сомневаюсь, что она добропорядочная христианка. Мне кажется, она слишком много думает и слишком мало молится. Но они единственные люди поблизости, с кем мы знакомы, и девочки уже успели подружиться, а потому, боюсь, нам придется часто встречаться.
Когда мы вернулись домой и уселись в нашей маленькой гостиной, я не могла заставить себя не поглядывать в окно на их великолепный дом. Он всегда будет торчать там, напоминая мне об их более высоком положении. Это меня так расстроило, что дорогая чашка выскользнула из руки, ударилась о блюдце и треснула. И тут я разрыдалась, и даже ручки Айви Мей, обвившие мою шею (обычно она не любит обниматься), ничуть меня не успокоили.
ИЮНЬ 1903
МОД КОУЛМАН
Нам с Лавинией просто не терпится попасть на кладбище. Теперь, когда мы можем ходить туда вместе, это будет гораздо веселее, чем прежде. Но со времени переезда Уотерхаусов в дом, стоящий в нижней части сада, нам это так ни разу и не удалось, все время что-нибудь да помешает: то мы ездили к тетушке Саре на Пасху, то Лавиния заболела, то мамочке или миссис Уотерхаус нужно нанести кому-то визит, то исполнить какое-то поручение. Вот ведь незадача: мы живем рядом с кладбищем, но никто не может отвести нас туда, а одних нас не отпускают. Жаль, что нянюшка уехала к своей старенькой матери, а то бы она могла нас сводить.
Вчера я спросила мамочку, не сходит ли она с нами.
– Я очень занята, – ответила она.
Мне она вовсе не показалась занятой – просто читала книгу. Но я ей ничего не сказала. Теперь, когда нянюшка уехала, считается, что за мной ухаживает мамочка. Но все заканчивается тем, что мне приходится обращаться к Дженни и миссис Бейкер.
– У Дженни слишком много дел, чтобы таскаться туда с тобой.
– Ну пожалуйста, мамочка. Ну совсем ненадолго.
– Прибереги этот жалостливый тон для кого-нибудь другого. Научилась у Лавинии, но тебе не идет.
– Извини. Но может… может, ты давала Дженни какие-нибудь поручения в Виллидже. Тогда она могла бы взять нас.
– Тебе разве уроки делать не надо?
– Я уже сделала.
Мамочка вздохнула:
– Осенью пойдешь в школу. Твоей гувернантке за тобой не угнаться.
Я попыталась облегчить ей задачу:
– Может, тебе нужно книги вернуть в библиотеку?
– А знаешь – нужно. Ну хорошо, иди скажи Дженни, чтобы пришла ко мне. И заодно, когда будет в Виллидже, пусть узнает, привезли ли ткань, что я заказывала.
Мы с Лавинией мчались вверх по холму, увлекая за собой Дженни. Та всю дорогу жаловалась, а потому здорово запыхалась, хотя если бы она не тратила силы на причитания, то не устала бы так. Как мы ни торопились, проку от этого было мало – Айви Мей бежать не хотела, и Дженни сказала, чтобы Лавиния вернулась за ней. Иногда брать с собой Айви Мей сущая морока, но на этом настояла миссис Уотерхаус. Когда мы добрались до кладбища, Дженни позволила нам делать что душе угодно, при условии, что Айви Мей будет с нами. Мы сразу же пустились искать Саймона.
Как это было здорово – быть на кладбище без присмотра взрослых. Всякий раз, когда я иду на кладбище с мамочкой и папочкой или бабушкой, я чувствую, что должна вести себя тихо и торжественно, тогда как на самом деле мне хочется делать то, что делали мы с Лавинией, – носиться повсюду и все исследовать. Разыскивая Саймона, мы играли в разные игры – перепрыгивали с могилы на могилу, не касаясь земли (это не так уж трудно, потому что могилы расположены очень близко друг к другу); шли каждая по своему краю дорожки, и у кого попадался обелиск или женщина, прислонившаяся к урне, или животное, тот получал очко; играли в пятнашки на Ливанском участке. Лавиния ужасно визжит, когда за ней бежишь, и несколько взрослых сказали нам, чтобы мы не шумели и вели себя подобающе. После этого мы старались не шуметь, но удержаться было трудно – нам было очень весело.
Наконец мы нашли Саймона – в самом конце кладбища, недалеко от северных ворот. Сначала мы увидели его папу, который стоял над только что выкопанной могилой и вытаскивал из нее на веревке ведро с землей. Там у них специальное колесо на раме, которое они ставят над ямой и крутят. Он вывалил землю в такой большой деревянный ящик на колесах; у ящика высота несколько футов, и он наполнен землей.
Мы подобрались поближе и спрятались за надгробием, чтобы его отец нас не увидел – он такой грязный, краснолицый и с бакенбардами, и даже на расстоянии чувствовалось, что от него несет выпивкой.
Лавиния говорит, что он – типичный диккенсовский персонаж. Наверно, все могильщики такие.
Мы слышали, как Саймон поет в могиле – эту песенку иногда напевает и Дженни вместе с толпой на Хите в праздничные дни:
– Ну, маленькие дамы, вам чего надо?
Саймон перестал петь, а его отец сказал:
– Ну-ка, идите сюда все трое.
Мы с Лавинией посмотрели друг на друга, но прежде чем решили, что будем делать, из-за надгробия вышла Айви Мей, и нам не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.
– Сэр, мы бы хотели увидеть Саймона, – Я сама удивилась, назвав его «сэр».
Он тоже, казалось, был удивлен – смотрел так, будто поверить не мог, что мы и вправду стоим перед ним. Потом он прокричал прямо в яму:
– Эй, парень, к тебе гости!
Мгновение спустя над могилой показалась голова Саймона, который уставился на нас.
– Ну, гадкий мальчишка, – проговорила Лавиния, – скажешь уже что-нибудь?
– Наш па, можно мы ненадолго поменяемся местами? – спросил мальчик.
– Для меня и Джо там маловато места, – сказал отец Саймона. Саймон ничего не ответил, и его отец прыснул со смеху, – Ладно уж давай вылезай к своим девицам.
Саймон вылез из могилы, а его отец спустился туда – он усмехнулся нам, прежде чем исчезнуть из вида. Саймон вытащил ведро и вытряхнул его содержимое в деревянный ящик. Он был весь перепачкан землей.
– Это что? – спросила я, показывая на ящик.
– Лоток, – сказал Саймон, – Сыплешь туда, что выкапываешь, а потом, когда гроб опускают вниз, переворачиваешь его, открываешь боковину – видишь, тут есть петли – и высыпаешь землю прямо в могилу. Так что вокруг могилы никакой грязи. Тут есть еще два таких – уже наполненные, – Он махнул рукой в сторону двух других ящиков, стоявших у ограды, – Только оставляешь немного земли в конце могилы, чтобы провожающие бросали ее вниз.
– А можно нам посмотреть в могилу?
Саймон согласно кивнул, и мы подошли к краю.
Она оказалась глубже, чем я предполагала. Папа Саймона был внизу вместе с другим человеком. Я видела только их макушки – у папы Саймона волосы как шерсть стального цвета, а второй был абсолютно лысый. Они подравнивали стенки могилы лопатами. Там было так тесно, что они едва могли развернуться. Лысый поднял голову и посмотрел на нас. У него было длинное лицо и нос сосиской. Они с папой Саймона вроде как работают на пару, а Саймон им помогает.
Саймон вытащил еще одно ведро, наполненное землей. Я увидела, как наверху извивается червячок.
– А вы, когда копаете, еще что-нибудь там находите, кроме червей? – спросила я.
Саймон вытряхнул землю в лоток и снова опустил ведерко в могилу.
– Черепки фарфора. Иногда вечные перья. Волчок. Прежде чем эту землю отвели под кладбище, тут была школа. А еще раньше – сад при большом доме.
Из могилы донесся голос папы Саймона.
– Тут еще крепеж нужен, парень.
Саймон передал вниз несколько досок из груды. Я обратила внимание, что стенки могилы через одинаковые интервалы укреплены досками.
– А какая у нее глубина? – спросила я.
– Пока что двенадцать футов, – сказал Саймон, – Но мы дойдем до семнадцати, правда, наш па?
Я посмотрела вниз.
– Так глубоко?
– Тут ведь нужно будет захоронить много людей. Гроб восемнадцать дюймов плюс по футу между каждым гробом, этого хватит на шесть гробов. Целая семья будет.
Я произвела арифметические действия в уме – это было похоже на задачки, которые задает мне гувернантка.
– Семь гробов.
– Не, над верхним должно остаться еще больше фута.
– Конечно. Шесть футов под землей[8].
– Да нет, – сказал Саймон, – Это только так говорят. Мы оставляем два фута над верхним гробом.
– Да о чем вы тут говорите? – вмешалась Лавиния.
Отец Саймона принялся обстукивать доску колотушкой.
– А с ними там ничего не случится? – спросила я.
Саймон пожал плечами.
– Да ничего. Доски удерживают стенки. И потом тут глина – глина редко обваливается. Она сама себя держит. Вот если песок, то тут нужно быть осторожным. Копать песок легче, но держится он плохо. С песком работать опасно.
– Ой, хватит обо всей этой скукотище! – воскликнула Лавиния, – Мы хотим, чтобы ты показал нам ангелов.
– Оставь его, Лавиния, – сказала я, – Ты же видишь – он работает, – Хоть я и люблю Лавинию (она ведь моя лучшая подруга), ее редко интересует то же, что и меня. Ей, например, никогда не хочется смотреть в телескоп, который папочка устанавливает в саду, или копаться в «Британике» в библиотеке. Я хотела еще порасспрашивать Саймона о могилах и копании, но Лавиния мне не дала.
– Может, попозже, когда закончим с этим, – сказал Саймон.
– У нас есть только полчаса, – объяснила я, – Дженни так сказала.
– Кто такая Дженни?
– Наша горничная.
– А где она сейчас?
– Там, в Виллидже. Она оставила нас у ворот.
– Она встретила одного человека, – сказала Айви Мей.
Саймон посмотрел на нее.
– А это кто?
– Айви Мей. Моя младшая сестренка, – сказала Лавиния, – Но она что-то перепутала. Ведь ты не видела никакого человека, Мод?
Я покачала головой, хотя и не была уверена.
– Он катил тачку, и она пошла за ним на кладбище, – гнула свое Айви Мей.
– У него еще волосы рыжие? – спросил Саймон.
Айви Мей кивнула.
– А, этот. Он ее оттрахает.
– Что? Кто-то побьет Дженни? – воскликнула я, – Тогда мы должны бежать и спасать ее!
– Не, не побьет! Он… – Саймон посмотрел на меня и Лавинию и замолчал, – Да ерунда. Не берите в голову.
Отец Саймона рассмеялся из могилы.
– Что, парень, запутался там совсем?! Забыл, с кем разговариваешь? Ты думай, прежде чем сказать, когда беседуешь с такими девочками!
– Да ладно, наш па.
– Пожалуй, нам пора, – сказала я, беспокоясь о Дженни, – Полчаса уже наверняка прошло. Как быстрее всего пройти к главным воротам?
Саймон показал на статую лошади чуть поодаль.
– Идите на ту лошадь, а от нее вниз.
– Только не туда! – воскликнула Лавиния, – Это же прямо через раскольников!
– Ну и что? – сказал Саймон, – Они вас не укусят. Они мертвы.
На участке раскольников лежат те, кто не принадлежал к англиканской церкви, в основном католики, а также баптисты, методисты и всякие такие. Я слышала, что там хоронят и самоубийц, хотя Лавинии не стала об этом говорить. Сама я проходила там только два раза. Этот участок не очень отличается от остального кладбища, но мне там было как-то не по себе, словно я попала в чужую страну.
– Идем, Лавиния, – сказала я. Мне не хотелось, чтобы Саймон думал, будто мы осуждаем раскольников, – Это не имеет значения. И потом, разве твоя мама не была католичкой, прежде чем выйти за твоего папу!
Недавно под подушкой в доме Лавинии я нашла четки, а потом их приходящая горничная Элизабет рассказала мне об этом.
Лавиния вспыхнула.
– Нет! А если бы и так, то что с того?
– Да ничего. Я об этом и говорю.
– Ну, хорошо, – вставил Саймон, – Если хотите, можно вернуться мимо спящего ангела. Видели его? Он на главной дорожке и не у раскольников.
Мы отрицательно покачали головами.
– Я вам покажу – это недалеко. Наш па, я слас, – крикнул он в могилу.
Отец Саймона покатился со смеху.
– Давайте быстро, – Саймон побежал по тропинке, а мы поспешили за ним. Теперь даже Айви Мей побежала.
Того ангела, что он нам показал, мы еще не видели. Все остальные ангелы на кладбище идут, или летят, или указывают куда-то, или по крайней мере стоят опустив голову. А этот лежал на боку, сложив крылья, и спал. Я не знала, что ангелам нужен сон, как и людям.
Лавиния, конечно, при виде его пришла в восторг. Я больше предпочитала говорить о могилах и копании, но когда повернулась к Саймону, чтобы спросить у него что-то о лотке, то его уже не было. Он убежал к своей могиле, даже не попрощавшись.
Наконец мне удалось оттащить Лавинию от ангела, но, когда мы вернулись к главным воротам, Дженни там не оказалось. Я так и не поняла, что имел в виду Саймон, говоря о ней и том человеке, а потому немного беспокоилась. Лавинию это мало волновало.
– Давай зайдем к каменщикам и посмотрим на ангелов, – предложила она, – Всего на минуточку.
Я еще никогда не была у каменщиков. На площадке у них было полно всяких камней – большие глыбы и плиты, голые надгробия, постаменты, а еще несколько обелисков в углу, которые опирались один на другой. Там было много пыли, а земля – вся сплошной песок. Отовсюду доносилось «тюк-тюк-тюк» – работали каменщики.
Лавиния вошла во двор.
– Можно нам посмотреть книгу ангелов? – спросила она человека за конторкой. Я решила, что она очень смелая.
Но он, казалось, ничуть не удивился. Вытащил с полки у себя за спиной большую пыльную книгу и положил ее на конторку.
– Нашего ангела мы отсюда и выбрали, – объяснила Лавиния, – Я люблю ее разглядывать. Тут сотни ангелов. Они такие милые.
Она начала листать страницы. Там были всякие ангелы – стоящие, коленопреклоненные, поднявшие голову к небесам, смотрящие вниз, с закрытыми глазами, держащие венки, трубы, придерживающие на себе туники. Там были ангелы-младенцы, ангелы-близнецы, херувимы, головки маленьких ангелов с крылышками.
– Хорошенькие, – сказала я.
Не знаю точно почему, но мне не очень нравятся кладбищенские ангелы. Они какие-то гладкие и правильные, а глаза у них такие пустые – даже если я встаю прямо перед ними, они, кажется, никогда на меня не смотрят. Какая польза от посланника, если он тебя даже не замечает?
Папочка ненавидит ангелов, потому что, по его словам, это сентиментальщина. Мамочка называет их пресными. Я нашла это слово в словаре – оно означает «неинтересные, пустые». Думаю, она права. Именно такие у них глаза. Мамочка говорит, что ангелы привлекают внимания больше, чем заслуживают его. Когда на надгробии ангел, то все смотрят на него, а не на другие памятники вокруг, но на самом деле – что на него смотреть? Ничего в нем такого нет.
– Почему ты так любишь ангелов? – спросила я Лавинию.
Она рассмеялась.
– Разве их можно не любить? Они посланники Бога, и они несут любовь. Когда я смотрю на их лица, мне становится так спокойно и надежно.
Я думаю, это и есть пример того, что папочка называет сентиментальным мышлением.
– А где именно находится Бог? – спросила я, думая об ангелах, которые перелетают между Ним и нами.
Лавиния была потрясена моим вопросом и перестала листать страницы.
– Там, наверху, где же еще? – Она показала на небеса, – Ты что – ничего не слушаешь в воскресной школе?
– Но там звезды и планеты, – сказала я, – Я знаю – я их видела в папочкин телескоп.
– Осторожнее, Мод Коулман, – сказала Лавиния, – не богохульствуй.
– Но…
– Прекрати! – Лавиния закрыла уши руками, – Я не могу это слушать!
Айви Мей захихикала.
Я сдалась.
– Ну, хорошо. Идем к Дженни.
На этот раз Дженни ждала нас у главных ворот, вся красная и запыхавшаяся, словно ей опять пришлось подниматься в гору, но живая и здоровая, чему я очень обрадовалась.
– Где вы были, девочки? – воскликнула она, – Я тут вся изволновалась!
Мы начали спускаться вниз, когда я спросила у нее, узнала ли она про материю для мамочки.
– Книга! – взвизгнула она и побежала назад на кладбище. Мне очень не хочется думать о том, где она могла ее оставить.
ДЖЕННИ УИТБИ
Бегать по поручениям хозяйки мне было ох как не по душе, доложу я вам. И прекрасно знает ведь, как я занята. Встаешь ни свет ни заря и до девяти вечера на ногах. И всего один выходной в году, не считая Рождества и следующего за ним дня. А ей взбрендило, чтоб я отнесла книги и захватила на обратном пути материю – хотя вполне могла бы сделать это сама. У меня на чтение времени нет, даже если бы захотела, да я и не хочу.
И все же день был теплый, солнечный, и, должна признать, выйти на улицу было очень даже неплохо, хоть я и не люблю взбираться вверх по холму в Виллидж. Мы добрались до кладбища, и там я собиралась оставить девочек и пробежаться по магазинам. Но тут я увидела его собственной персоной. Он, шагая чуть подпрыгивающей походочкой, катил по двору тачку. Он повернул голову и улыбнулся мне, и я подумала:
«Ну-ка, погоди минуточку…»
И тогда я сказала девочкам, что у них есть полчаса – не больше, пусть делают что хотят. Они собирались разыскать мальчишку, с которым играют, и я предупредила их, чтобы были с ним поосторожнее, они тут такие грубияны. И чтобы за маленькой присматривали – за Айви Мей. У нее вроде такая привычка – вечно тащиться сзади, хотя, уверена, ей просто так нравится. Я заставила их всех взяться за руки. И они понеслись в одну сторону, а я – в другую.
НОЯБРЬ 1903
КИТТИ КОУЛМАН
Сегодня мы с Уотерхаусами ходили на костер на Хите. Девочки этого хотели, мужчины между собой неплохо ладят (хотя Ричард втайне и посмеивается над Альбертом Уотерхаусом), а нам с Гертрудой Уотерхаус остается лишь улыбаться и терпеть общество друг друга, насколько это удается. Мы стояли вокруг огромного костра на Парламент-Хилл, держа свои сосиски и печеный картофель, и восхищались тем, что собрались на том самом холме, где в свое время Гай Фокс[9] ждал, когда взлетит на воздух Парламент. Я смотрела, как люди то подходят ближе к костру, то отодвигаются от его жара, пытаясь найти место, где им будет лучше всего. Но если нашим лицам было жарко, то наши спины мерзли, это как с картошкой: снаружи она подгорела, а внутри – сырая.
Мой порог чувствительности к жару гораздо выше, чем у Ричарда или Мод, да и вообще, чем у большинства людей. Я подходила к костру все ближе и ближе, пока мои щеки не заалели. Когда я оглянулась, кольцо людей было далеко за мной – я одна стояла у самой кромки огня.
Ричард даже не смотрел на костер – его взгляд был устремлен куда-то вверх. В этом весь он – он любит не жар, а холодные пространства Вселенной. Когда наш роман только начинался, он водил меня, прихватив Гарри в качестве компаньона, смотреть на звезды вместе с другими астрономами-любителями. Тогда мне это казалось таким романтичным. Сегодня же, увидев, как он задирает голову к звездному небу, я почувствовала лишь пустое пространство между этими крохотными бриллиантиками и мною, и оно было похоже на тяжелое одеяло, готовое упасть на меня. Я испытала такое же удушье, как при мысли о том, что меня могут похоронить заживо.
Не понимаю, что он находит в этих звездах – он, а теперь еще и Мод, потому что, уходя по вечерам со своим телескопом на Хит, он начал брать ее с собой. Я ничего не сказала – мне, в общем-то, жаловаться не на что, а Мод так просто счастлива, что он уделяет ей столько внимания. Но у меня руки опускаются, потому что я вижу, как он воспитывает в ней тот же холодный рационализм, который я обнаружила в нем самом после свадьбы.
Конечно, это смешно. Меня отец тоже воспитывал в строгих рамках логики, и я презираю сентиментальщину нашей эпохи, ту самую сентиментальщину, которая возведена в культ Уотерхаусами. Но втайне я радуюсь дружбе Лавинии и Мод. Пусть Лавиния экзальтированная, пусть она вызывает у меня раздражение, но она не холодная, и она служит противовесом этой мертвящей тяге к астрономии.
Я стояла у огня среди царившего вокруг меня веселья и размышляла о том, какое я все-таки странное существо; даже мне это известно. Слишком большое пространство пугает меня, слишком маленькое – тоже. Не могу найти себе подходящего места: я либо слишком близко к огню, либо слишком далеко от него.
У меня за спиной стояла Гертруда Уотерхаус, обняв за плечи обеих своих дочерей. Мод стояла рядом с Лавинией, и они над чем-то смеялись, Мод – немного стесняясь, словно не была уверена, стоит ли ей разделять веселье с остальными. Я посмотрела на нее, и у меня вдруг екнуло сердце.
Временами общество Уотерхаусов довольно тягостно. Лавиния, наверное, командует своей матерью, но между ними явно существует взаимная любовь, что у меня с Мод никак не налаживается. Проведя в их обществе несколько часов, я ухожу полная решимости взять Мод под руку по дороге, как это делает Гертруда с Лавинией. И еще я собираюсь больше бывать с нею – читать ей, помогать с шитьем, брать ее в сад, водить в город.
Я никогда не уделяла ей должного внимания. Рождение Мод стало для меня шоком, и я так до сих пор и не пришла в себя. Когда я очнулась после эфира и в первый раз взяла ее на руки, у меня возникло такое чувство, будто меня пригвоздили к кровати, будто ее рот на моей груди – это ловушка для меня. Конечно, я любила ее – люблю, – но моя жизнь, какой я представляла себе ее прежде, в тот день кончилась. Во мне возникло какое-то низкое чувство, которое теперь все чаще дает о себе знать.
Но хотя бы с доктором мне повезло. Когда он зашел ко мне несколько дней спустя после родов, я выпроводила няньку из комнаты и сказала ему, что больше не хочу иметь детей. Он меня пожалел и рассказал, когда и при каких симптомах вероятность забеременеть особенно высока, он также объяснил, что я должна говорить мужу, чтобы он в такие дни не совался ко мне. Это распространяется не на всех женщин, но со мной так оно все и вышло, а Ричард до сих пор ни о чем не подозревает, хотя в последнее время он вообще не так часто бывает в моей постели. Мне, конечно, пришлось расплатиться с доктором: он запросил ироническую плату («чтобы я не сомневался, что вы правильно поняли мои инструкции», – так он это сформулировал), и я с ним расплатилась, когда мое тело пришло в норму. Я закрыла глаза, и все было не так уж плохо. Мне пришло в голову, что он может воспользоваться этим против меня, шантажировать, требовать еще оплаты натурой, но ничего такого не последовало. За это и за его урок биологии я ему всегда была благодарна. Я даже пролила слезу, когда узнала, что он умер. Понимающий доктор иногда может быть очень полезен.
После того как Мод перелезла через забор, стало ясно, что мы должны нанести им визит, хотя бы для того, чтобы объяснить царапины. Фасад их дома такой элегантный, в саду полно розовых кустов, а ступеньки, ведущие к двери, выстланы черно-белой плиткой. (Дверь нашего дома выходит прямо на тротуар. Но я должна попытаться не делать сравнений.)
Я надеялась, что только оставлю визитку, но Китти Коулман любезно пригласила нас в свою дневную гостиную. Меня покоробило, когда я увидела цвета, в которых выполнена эта комната, – горчично-желтый с темно-коричневым бордюром; наверно, это сейчас в моде. Она их назвала «золотисто-желтый» и «шоко-ладно-коричневый», что звучит лучше, чем выглядит. Я предпочитаю наш бордовый. Ничто не может сравниться с гостиной в простом бордовом цвете. И потом, у меня нет дневной гостиной – возможно, если бы у меня была такая светлая комната, как у нее, на первом этаже, то и я бы покрасила ее в желтый цвет.
Хотя сомневаюсь.
У нее очень утонченный вкус – расшитые шелковые шали на диванах, папоротники в горшках, вазы с сушеными цветами, детский рояль. Несколько шокировал современный кофейный сервиз в мелкую черно-желтую клетку, от которой у меня закружилась голова. Лично я предпочитаю простой рисунок из роз. Но chacun a son gout[7]. Ай-ай! Я совершила ошибку, сказав это вслух, на что она ответила по-французски. Я ни слова не поняла! Сама виновата – не нужно было выделываться.
Ушла я из их дома, втайне утешенная одним соображением. Даже двумя. По крайней мере, девочки в восторге друг от друга, а Лайви не помешает благоразумная подружка. Думаю, Мод может оказать на нее хорошее влияние, если только сама, как все мы, не подпадет под чары Лайви; все, за исключением милашки Айви Мей, на которую никак не действует неумеренность ее сестры. Она не перестает меня удивлять. Такая спокойная и не позволяет Лайви брать над ней верх.
И второе утешение: приемы у Китти Коулман по вторникам – в тот же день, что и у меня. Когда мы это выяснили, она улыбнулась едва заметной улыбкой и сказала: «Ах, какая жалость». Но я свои переносить не буду – есть традиции, которые я не собираюсь нарушать. И я знаю, что она свои тоже не станет переносить. Так что мы, по крайней мере, можем не посещать приемы друг друга.
Не могу даже сказать, почему она мне не нравится. Она безукоризненно вежлива, у нее прекрасные манеры и приятная внешность. А к этому отличный дом, красивый муж и умная дочка. Но я бы не хотела поменяться с ней местами. В ней чувствуется какая-то неудовлетворенность, распространяющаяся на все, что ее окружает. И я знаю, что с моей стороны нехорошо так думать, но я сомневаюсь, что она добропорядочная христианка. Мне кажется, она слишком много думает и слишком мало молится. Но они единственные люди поблизости, с кем мы знакомы, и девочки уже успели подружиться, а потому, боюсь, нам придется часто встречаться.
Когда мы вернулись домой и уселись в нашей маленькой гостиной, я не могла заставить себя не поглядывать в окно на их великолепный дом. Он всегда будет торчать там, напоминая мне об их более высоком положении. Это меня так расстроило, что дорогая чашка выскользнула из руки, ударилась о блюдце и треснула. И тут я разрыдалась, и даже ручки Айви Мей, обвившие мою шею (обычно она не любит обниматься), ничуть меня не успокоили.
ИЮНЬ 1903
МОД КОУЛМАН
Вчера я спросила мамочку, не сходит ли она с нами.
– Я очень занята, – ответила она.
Мне она вовсе не показалась занятой – просто читала книгу. Но я ей ничего не сказала. Теперь, когда нянюшка уехала, считается, что за мной ухаживает мамочка. Но все заканчивается тем, что мне приходится обращаться к Дженни и миссис Бейкер.
– У Дженни слишком много дел, чтобы таскаться туда с тобой.
– Ну пожалуйста, мамочка. Ну совсем ненадолго.
– Прибереги этот жалостливый тон для кого-нибудь другого. Научилась у Лавинии, но тебе не идет.
– Извини. Но может… может, ты давала Дженни какие-нибудь поручения в Виллидже. Тогда она могла бы взять нас.
– Тебе разве уроки делать не надо?
– Я уже сделала.
Мамочка вздохнула:
– Осенью пойдешь в школу. Твоей гувернантке за тобой не угнаться.
Я попыталась облегчить ей задачу:
– Может, тебе нужно книги вернуть в библиотеку?
– А знаешь – нужно. Ну хорошо, иди скажи Дженни, чтобы пришла ко мне. И заодно, когда будет в Виллидже, пусть узнает, привезли ли ткань, что я заказывала.
Мы с Лавинией мчались вверх по холму, увлекая за собой Дженни. Та всю дорогу жаловалась, а потому здорово запыхалась, хотя если бы она не тратила силы на причитания, то не устала бы так. Как мы ни торопились, проку от этого было мало – Айви Мей бежать не хотела, и Дженни сказала, чтобы Лавиния вернулась за ней. Иногда брать с собой Айви Мей сущая морока, но на этом настояла миссис Уотерхаус. Когда мы добрались до кладбища, Дженни позволила нам делать что душе угодно, при условии, что Айви Мей будет с нами. Мы сразу же пустились искать Саймона.
Как это было здорово – быть на кладбище без присмотра взрослых. Всякий раз, когда я иду на кладбище с мамочкой и папочкой или бабушкой, я чувствую, что должна вести себя тихо и торжественно, тогда как на самом деле мне хочется делать то, что делали мы с Лавинией, – носиться повсюду и все исследовать. Разыскивая Саймона, мы играли в разные игры – перепрыгивали с могилы на могилу, не касаясь земли (это не так уж трудно, потому что могилы расположены очень близко друг к другу); шли каждая по своему краю дорожки, и у кого попадался обелиск или женщина, прислонившаяся к урне, или животное, тот получал очко; играли в пятнашки на Ливанском участке. Лавиния ужасно визжит, когда за ней бежишь, и несколько взрослых сказали нам, чтобы мы не шумели и вели себя подобающе. После этого мы старались не шуметь, но удержаться было трудно – нам было очень весело.
Наконец мы нашли Саймона – в самом конце кладбища, недалеко от северных ворот. Сначала мы увидели его папу, который стоял над только что выкопанной могилой и вытаскивал из нее на веревке ведро с землей. Там у них специальное колесо на раме, которое они ставят над ямой и крутят. Он вывалил землю в такой большой деревянный ящик на колесах; у ящика высота несколько футов, и он наполнен землей.
Мы подобрались поближе и спрятались за надгробием, чтобы его отец нас не увидел – он такой грязный, краснолицый и с бакенбардами, и даже на расстоянии чувствовалось, что от него несет выпивкой.
Лавиния говорит, что он – типичный диккенсовский персонаж. Наверно, все могильщики такие.
Мы слышали, как Саймон поет в могиле – эту песенку иногда напевает и Дженни вместе с толпой на Хите в праздничные дни:
Отец Саймона даже не глянул в нашу сторону, но он почему-то знал, что мы рядом, иначе бы не крикнул:
Повеселиться хочешь ты?
Берн с собою милку,
Ступай скорее в Хэмпстед
И не забудь бутылку.
– Ну, маленькие дамы, вам чего надо?
Саймон перестал петь, а его отец сказал:
– Ну-ка, идите сюда все трое.
Мы с Лавинией посмотрели друг на друга, но прежде чем решили, что будем делать, из-за надгробия вышла Айви Мей, и нам не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.
– Сэр, мы бы хотели увидеть Саймона, – Я сама удивилась, назвав его «сэр».
Он тоже, казалось, был удивлен – смотрел так, будто поверить не мог, что мы и вправду стоим перед ним. Потом он прокричал прямо в яму:
– Эй, парень, к тебе гости!
Мгновение спустя над могилой показалась голова Саймона, который уставился на нас.
– Ну, гадкий мальчишка, – проговорила Лавиния, – скажешь уже что-нибудь?
– Наш па, можно мы ненадолго поменяемся местами? – спросил мальчик.
– Для меня и Джо там маловато места, – сказал отец Саймона. Саймон ничего не ответил, и его отец прыснул со смеху, – Ладно уж давай вылезай к своим девицам.
Саймон вылез из могилы, а его отец спустился туда – он усмехнулся нам, прежде чем исчезнуть из вида. Саймон вытащил ведро и вытряхнул его содержимое в деревянный ящик. Он был весь перепачкан землей.
– Это что? – спросила я, показывая на ящик.
– Лоток, – сказал Саймон, – Сыплешь туда, что выкапываешь, а потом, когда гроб опускают вниз, переворачиваешь его, открываешь боковину – видишь, тут есть петли – и высыпаешь землю прямо в могилу. Так что вокруг могилы никакой грязи. Тут есть еще два таких – уже наполненные, – Он махнул рукой в сторону двух других ящиков, стоявших у ограды, – Только оставляешь немного земли в конце могилы, чтобы провожающие бросали ее вниз.
– А можно нам посмотреть в могилу?
Саймон согласно кивнул, и мы подошли к краю.
Она оказалась глубже, чем я предполагала. Папа Саймона был внизу вместе с другим человеком. Я видела только их макушки – у папы Саймона волосы как шерсть стального цвета, а второй был абсолютно лысый. Они подравнивали стенки могилы лопатами. Там было так тесно, что они едва могли развернуться. Лысый поднял голову и посмотрел на нас. У него было длинное лицо и нос сосиской. Они с папой Саймона вроде как работают на пару, а Саймон им помогает.
Саймон вытащил еще одно ведро, наполненное землей. Я увидела, как наверху извивается червячок.
– А вы, когда копаете, еще что-нибудь там находите, кроме червей? – спросила я.
Саймон вытряхнул землю в лоток и снова опустил ведерко в могилу.
– Черепки фарфора. Иногда вечные перья. Волчок. Прежде чем эту землю отвели под кладбище, тут была школа. А еще раньше – сад при большом доме.
Из могилы донесся голос папы Саймона.
– Тут еще крепеж нужен, парень.
Саймон передал вниз несколько досок из груды. Я обратила внимание, что стенки могилы через одинаковые интервалы укреплены досками.
– А какая у нее глубина? – спросила я.
– Пока что двенадцать футов, – сказал Саймон, – Но мы дойдем до семнадцати, правда, наш па?
Я посмотрела вниз.
– Так глубоко?
– Тут ведь нужно будет захоронить много людей. Гроб восемнадцать дюймов плюс по футу между каждым гробом, этого хватит на шесть гробов. Целая семья будет.
Я произвела арифметические действия в уме – это было похоже на задачки, которые задает мне гувернантка.
– Семь гробов.
– Не, над верхним должно остаться еще больше фута.
– Конечно. Шесть футов под землей[8].
– Да нет, – сказал Саймон, – Это только так говорят. Мы оставляем два фута над верхним гробом.
– Да о чем вы тут говорите? – вмешалась Лавиния.
Отец Саймона принялся обстукивать доску колотушкой.
– А с ними там ничего не случится? – спросила я.
Саймон пожал плечами.
– Да ничего. Доски удерживают стенки. И потом тут глина – глина редко обваливается. Она сама себя держит. Вот если песок, то тут нужно быть осторожным. Копать песок легче, но держится он плохо. С песком работать опасно.
– Ой, хватит обо всей этой скукотище! – воскликнула Лавиния, – Мы хотим, чтобы ты показал нам ангелов.
– Оставь его, Лавиния, – сказала я, – Ты же видишь – он работает, – Хоть я и люблю Лавинию (она ведь моя лучшая подруга), ее редко интересует то же, что и меня. Ей, например, никогда не хочется смотреть в телескоп, который папочка устанавливает в саду, или копаться в «Британике» в библиотеке. Я хотела еще порасспрашивать Саймона о могилах и копании, но Лавиния мне не дала.
– Может, попозже, когда закончим с этим, – сказал Саймон.
– У нас есть только полчаса, – объяснила я, – Дженни так сказала.
– Кто такая Дженни?
– Наша горничная.
– А где она сейчас?
– Там, в Виллидже. Она оставила нас у ворот.
– Она встретила одного человека, – сказала Айви Мей.
Саймон посмотрел на нее.
– А это кто?
– Айви Мей. Моя младшая сестренка, – сказала Лавиния, – Но она что-то перепутала. Ведь ты не видела никакого человека, Мод?
Я покачала головой, хотя и не была уверена.
– Он катил тачку, и она пошла за ним на кладбище, – гнула свое Айви Мей.
– У него еще волосы рыжие? – спросил Саймон.
Айви Мей кивнула.
– А, этот. Он ее оттрахает.
– Что? Кто-то побьет Дженни? – воскликнула я, – Тогда мы должны бежать и спасать ее!
– Не, не побьет! Он… – Саймон посмотрел на меня и Лавинию и замолчал, – Да ерунда. Не берите в голову.
Отец Саймона рассмеялся из могилы.
– Что, парень, запутался там совсем?! Забыл, с кем разговариваешь? Ты думай, прежде чем сказать, когда беседуешь с такими девочками!
– Да ладно, наш па.
– Пожалуй, нам пора, – сказала я, беспокоясь о Дженни, – Полчаса уже наверняка прошло. Как быстрее всего пройти к главным воротам?
Саймон показал на статую лошади чуть поодаль.
– Идите на ту лошадь, а от нее вниз.
– Только не туда! – воскликнула Лавиния, – Это же прямо через раскольников!
– Ну и что? – сказал Саймон, – Они вас не укусят. Они мертвы.
На участке раскольников лежат те, кто не принадлежал к англиканской церкви, в основном католики, а также баптисты, методисты и всякие такие. Я слышала, что там хоронят и самоубийц, хотя Лавинии не стала об этом говорить. Сама я проходила там только два раза. Этот участок не очень отличается от остального кладбища, но мне там было как-то не по себе, словно я попала в чужую страну.
– Идем, Лавиния, – сказала я. Мне не хотелось, чтобы Саймон думал, будто мы осуждаем раскольников, – Это не имеет значения. И потом, разве твоя мама не была католичкой, прежде чем выйти за твоего папу!
Недавно под подушкой в доме Лавинии я нашла четки, а потом их приходящая горничная Элизабет рассказала мне об этом.
Лавиния вспыхнула.
– Нет! А если бы и так, то что с того?
– Да ничего. Я об этом и говорю.
– Ну, хорошо, – вставил Саймон, – Если хотите, можно вернуться мимо спящего ангела. Видели его? Он на главной дорожке и не у раскольников.
Мы отрицательно покачали головами.
– Я вам покажу – это недалеко. Наш па, я слас, – крикнул он в могилу.
Отец Саймона покатился со смеху.
– Давайте быстро, – Саймон побежал по тропинке, а мы поспешили за ним. Теперь даже Айви Мей побежала.
Того ангела, что он нам показал, мы еще не видели. Все остальные ангелы на кладбище идут, или летят, или указывают куда-то, или по крайней мере стоят опустив голову. А этот лежал на боку, сложив крылья, и спал. Я не знала, что ангелам нужен сон, как и людям.
Лавиния, конечно, при виде его пришла в восторг. Я больше предпочитала говорить о могилах и копании, но когда повернулась к Саймону, чтобы спросить у него что-то о лотке, то его уже не было. Он убежал к своей могиле, даже не попрощавшись.
Наконец мне удалось оттащить Лавинию от ангела, но, когда мы вернулись к главным воротам, Дженни там не оказалось. Я так и не поняла, что имел в виду Саймон, говоря о ней и том человеке, а потому немного беспокоилась. Лавинию это мало волновало.
– Давай зайдем к каменщикам и посмотрим на ангелов, – предложила она, – Всего на минуточку.
Я еще никогда не была у каменщиков. На площадке у них было полно всяких камней – большие глыбы и плиты, голые надгробия, постаменты, а еще несколько обелисков в углу, которые опирались один на другой. Там было много пыли, а земля – вся сплошной песок. Отовсюду доносилось «тюк-тюк-тюк» – работали каменщики.
Лавиния вошла во двор.
– Можно нам посмотреть книгу ангелов? – спросила она человека за конторкой. Я решила, что она очень смелая.
Но он, казалось, ничуть не удивился. Вытащил с полки у себя за спиной большую пыльную книгу и положил ее на конторку.
– Нашего ангела мы отсюда и выбрали, – объяснила Лавиния, – Я люблю ее разглядывать. Тут сотни ангелов. Они такие милые.
Она начала листать страницы. Там были всякие ангелы – стоящие, коленопреклоненные, поднявшие голову к небесам, смотрящие вниз, с закрытыми глазами, держащие венки, трубы, придерживающие на себе туники. Там были ангелы-младенцы, ангелы-близнецы, херувимы, головки маленьких ангелов с крылышками.
– Хорошенькие, – сказала я.
Не знаю точно почему, но мне не очень нравятся кладбищенские ангелы. Они какие-то гладкие и правильные, а глаза у них такие пустые – даже если я встаю прямо перед ними, они, кажется, никогда на меня не смотрят. Какая польза от посланника, если он тебя даже не замечает?
Папочка ненавидит ангелов, потому что, по его словам, это сентиментальщина. Мамочка называет их пресными. Я нашла это слово в словаре – оно означает «неинтересные, пустые». Думаю, она права. Именно такие у них глаза. Мамочка говорит, что ангелы привлекают внимания больше, чем заслуживают его. Когда на надгробии ангел, то все смотрят на него, а не на другие памятники вокруг, но на самом деле – что на него смотреть? Ничего в нем такого нет.
– Почему ты так любишь ангелов? – спросила я Лавинию.
Она рассмеялась.
– Разве их можно не любить? Они посланники Бога, и они несут любовь. Когда я смотрю на их лица, мне становится так спокойно и надежно.
Я думаю, это и есть пример того, что папочка называет сентиментальным мышлением.
– А где именно находится Бог? – спросила я, думая об ангелах, которые перелетают между Ним и нами.
Лавиния была потрясена моим вопросом и перестала листать страницы.
– Там, наверху, где же еще? – Она показала на небеса, – Ты что – ничего не слушаешь в воскресной школе?
– Но там звезды и планеты, – сказала я, – Я знаю – я их видела в папочкин телескоп.
– Осторожнее, Мод Коулман, – сказала Лавиния, – не богохульствуй.
– Но…
– Прекрати! – Лавиния закрыла уши руками, – Я не могу это слушать!
Айви Мей захихикала.
Я сдалась.
– Ну, хорошо. Идем к Дженни.
На этот раз Дженни ждала нас у главных ворот, вся красная и запыхавшаяся, словно ей опять пришлось подниматься в гору, но живая и здоровая, чему я очень обрадовалась.
– Где вы были, девочки? – воскликнула она, – Я тут вся изволновалась!
Мы начали спускаться вниз, когда я спросила у нее, узнала ли она про материю для мамочки.
– Книга! – взвизгнула она и побежала назад на кладбище. Мне очень не хочется думать о том, где она могла ее оставить.
ДЖЕННИ УИТБИ
И все же день был теплый, солнечный, и, должна признать, выйти на улицу было очень даже неплохо, хоть я и не люблю взбираться вверх по холму в Виллидж. Мы добрались до кладбища, и там я собиралась оставить девочек и пробежаться по магазинам. Но тут я увидела его собственной персоной. Он, шагая чуть подпрыгивающей походочкой, катил по двору тачку. Он повернул голову и улыбнулся мне, и я подумала:
«Ну-ка, погоди минуточку…»
И тогда я сказала девочкам, что у них есть полчаса – не больше, пусть делают что хотят. Они собирались разыскать мальчишку, с которым играют, и я предупредила их, чтобы были с ним поосторожнее, они тут такие грубияны. И чтобы за маленькой присматривали – за Айви Мей. У нее вроде такая привычка – вечно тащиться сзади, хотя, уверена, ей просто так нравится. Я заставила их всех взяться за руки. И они понеслись в одну сторону, а я – в другую.
НОЯБРЬ 1903
КИТТИ КОУЛМАН
Мой порог чувствительности к жару гораздо выше, чем у Ричарда или Мод, да и вообще, чем у большинства людей. Я подходила к костру все ближе и ближе, пока мои щеки не заалели. Когда я оглянулась, кольцо людей было далеко за мной – я одна стояла у самой кромки огня.
Ричард даже не смотрел на костер – его взгляд был устремлен куда-то вверх. В этом весь он – он любит не жар, а холодные пространства Вселенной. Когда наш роман только начинался, он водил меня, прихватив Гарри в качестве компаньона, смотреть на звезды вместе с другими астрономами-любителями. Тогда мне это казалось таким романтичным. Сегодня же, увидев, как он задирает голову к звездному небу, я почувствовала лишь пустое пространство между этими крохотными бриллиантиками и мною, и оно было похоже на тяжелое одеяло, готовое упасть на меня. Я испытала такое же удушье, как при мысли о том, что меня могут похоронить заживо.
Не понимаю, что он находит в этих звездах – он, а теперь еще и Мод, потому что, уходя по вечерам со своим телескопом на Хит, он начал брать ее с собой. Я ничего не сказала – мне, в общем-то, жаловаться не на что, а Мод так просто счастлива, что он уделяет ей столько внимания. Но у меня руки опускаются, потому что я вижу, как он воспитывает в ней тот же холодный рационализм, который я обнаружила в нем самом после свадьбы.
Конечно, это смешно. Меня отец тоже воспитывал в строгих рамках логики, и я презираю сентиментальщину нашей эпохи, ту самую сентиментальщину, которая возведена в культ Уотерхаусами. Но втайне я радуюсь дружбе Лавинии и Мод. Пусть Лавиния экзальтированная, пусть она вызывает у меня раздражение, но она не холодная, и она служит противовесом этой мертвящей тяге к астрономии.
Я стояла у огня среди царившего вокруг меня веселья и размышляла о том, какое я все-таки странное существо; даже мне это известно. Слишком большое пространство пугает меня, слишком маленькое – тоже. Не могу найти себе подходящего места: я либо слишком близко к огню, либо слишком далеко от него.
У меня за спиной стояла Гертруда Уотерхаус, обняв за плечи обеих своих дочерей. Мод стояла рядом с Лавинией, и они над чем-то смеялись, Мод – немного стесняясь, словно не была уверена, стоит ли ей разделять веселье с остальными. Я посмотрела на нее, и у меня вдруг екнуло сердце.
Временами общество Уотерхаусов довольно тягостно. Лавиния, наверное, командует своей матерью, но между ними явно существует взаимная любовь, что у меня с Мод никак не налаживается. Проведя в их обществе несколько часов, я ухожу полная решимости взять Мод под руку по дороге, как это делает Гертруда с Лавинией. И еще я собираюсь больше бывать с нею – читать ей, помогать с шитьем, брать ее в сад, водить в город.
Я никогда не уделяла ей должного внимания. Рождение Мод стало для меня шоком, и я так до сих пор и не пришла в себя. Когда я очнулась после эфира и в первый раз взяла ее на руки, у меня возникло такое чувство, будто меня пригвоздили к кровати, будто ее рот на моей груди – это ловушка для меня. Конечно, я любила ее – люблю, – но моя жизнь, какой я представляла себе ее прежде, в тот день кончилась. Во мне возникло какое-то низкое чувство, которое теперь все чаще дает о себе знать.
Но хотя бы с доктором мне повезло. Когда он зашел ко мне несколько дней спустя после родов, я выпроводила няньку из комнаты и сказала ему, что больше не хочу иметь детей. Он меня пожалел и рассказал, когда и при каких симптомах вероятность забеременеть особенно высока, он также объяснил, что я должна говорить мужу, чтобы он в такие дни не совался ко мне. Это распространяется не на всех женщин, но со мной так оно все и вышло, а Ричард до сих пор ни о чем не подозревает, хотя в последнее время он вообще не так часто бывает в моей постели. Мне, конечно, пришлось расплатиться с доктором: он запросил ироническую плату («чтобы я не сомневался, что вы правильно поняли мои инструкции», – так он это сформулировал), и я с ним расплатилась, когда мое тело пришло в норму. Я закрыла глаза, и все было не так уж плохо. Мне пришло в голову, что он может воспользоваться этим против меня, шантажировать, требовать еще оплаты натурой, но ничего такого не последовало. За это и за его урок биологии я ему всегда была благодарна. Я даже пролила слезу, когда узнала, что он умер. Понимающий доктор иногда может быть очень полезен.