Страница:
– Ну, вот и договорились, – сказал Костюков. – И о невесте подумаю. Ты можешь под благовидным предлогом ее сюда прислать познакомиться?
– Могу, только, вам бы, – я замялась, не зная как ему объяснить, что для жениха у него не совсем подходящий вид, – не мешало приодеться и вообще, а то…
– Понял, это ничего, что я в посконной рубахе, даст Бог, потом в нарядное оденусь. Красавцев здесь и без меня хватает, тот же Трегубов. В любви и семейной жизни это не самое главное. Главное у человека душа быть должна, доброта и понимание.
– Не скажите, – покачала я головой. – Пока красивую душу в корявом теле сумеешь рассмотреть, можно испугаться и ничего не увидеть. Лучше чтобы все соответствовало.
– Ты думаешь? – весело спросил Костюков и посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. – Что-то я не пойму вас, Алевтина Сергеевна, – впервые обратился он ко мне по имени отчеству, – вы, кажется, еще недавно были дворовой девушкой? Откуда вы все так хорошо понимаете?
– Была, но я быстро учусь. Неделю назад я еще читать и писать не умела, да, вот научилась, теперь писателя Карамзина читаю…
На этом наш разговор кончился. В закуток вошел Иван, поздоровался, удивился что застал меня здесь, и, о чем-то догадавшись, подмигнул:
– Понятно, гадать пришла! Иди к своему, он уже все глаза выплакал тебя дожидаясь.
Я сделала вид что смутилась и, подхватив юбки, убежала. Не знаю почему, но о наших тайных отношениях с Костюковым, я никому говорить не хотела.
В доме все оставалось по-прежнему, все протекало так, будто ничего не произошло. Ближе к обеду начался съезд гостей. В провинции так редко что-то случается, что любое пустяшное событие превращается в легенду, а тут произошло столько всего кряду, тройное убийство, оборотень, да еще сторожу привиделась голая ведьма. Весть об этом событии быстро распространилась по окрестностям, и вызвала новый приток гостей.
Алеша был весь погружен в свои дела, и мы с ним почти не общались. Мне пришлось находить себе другие развлечения. И оказалось, что барская жизнь может быть не только скучной, но и интересной. Теперь, когда я знала, кто здесь хозяйка, сразу же перестала себя чувствовать замарашкой, которую по ошибке впустили в господский дом и общение с людьми стало легким и приятным. Правда, этому немного мешал мой дар. Одновременно слушать то, что тебе говорят в глаза и о тебе думают, не очень приятно. Но оказалось, что искренних людей тоже немало, и я старалась больше общаться с ним, избегая двуличных.
Впрочем, скоро оказалось, что большинство интересуется и замечает только себя. Мужчины упиваются собственными мыслями и голосами, женщины впечатлением, которое они производят на окружающих. Остальных людей они видят, но только как слушателей и зрителей собственных совершенств.
Ко мне местные уже немного привыкли. Хороший французский позволил на равных участвовать в разговорах, а скромное, не новое платье у большинства дам, вызывало добродушное сочувствие. Как вскоре оказалось, добросердечных людей здесь собралось много больше, чем злых и с ними вполне можно ладить.
К обеду я нарядилась в платье из подаренных мне княгиней Присыпко, то самое, черное с глубоким декольте. После чего с удовольствием, ловила на себе завистливые взгляды бедных дворянок. Очень добрая женщина, пожилая помещица по имени Прасковья Акимовна, мать троих дочерей, приехавшая в гости к соседу с целым штатом слуг, сжалилась надо мной и одолжила своего крепостного парикмахера. Тот из моей косы сделал настоящую прическу, первую в моей жизни. Теперь я чувствовала себя настоящей женщиной. Единственно, чего мне не хватало, чтобы быть счастливой, это хороших башмаков. Мои новые сапожки были всем хороши, но совсем не подходили к парадному платью. Ну, и скромного гранатового колье на открытую грудь, подходящего к красной, кружевной отделке платья.
Я так преобразилась, что Алеша два раза прошел мимо меня и не узнал! Когда мы столкнулись третий раз, и я преградила ему дорогу, он остановился как вкопанный и открыл от удивления рот. Жаль только, что первой его мыслью было не бескорыстное восхищение, а желание тотчас отвести меня в нашу спальню. Жаль все-таки, что мужчины такие примитивные. Конечно, я не поддалась! Не хватало еще, после стольких трудов с прической, оказаться растрепанной!
Когда гости собрались, нас с мужем почти насильно усадили возле Трегубова. Алеша решил, что помещик, таким образом, выказывает ему благодарность и уважение, но я-то знала, Василий Иванович всеми силами хочет задобрить меня, чтобы как-нибудь образом вернуть документы. Теперь он совсем перестал смотреть на меня масляными глазами и больше не представлял, что у меня спрятано под платьем.
Да в этом и не было большой нужды. Голых мужиков и баб здесь хватало и без меня. Дворовые «актеры» начали изображать для гостей живые картины. На высокую площадку выходили напудренные парни и девушки и застывали в разных позах. Не будь я недавно почти в таком же, как они, подневольном положении, мне такое безобразие, может быть, и понравилось. Но я смотрела на все это совсем другими, чем остальные гости глазами. Я слышала мысли и знала, что многие «актеры» стыдятся стоять в таком похабном виде перед смеющейся публикой и мечтают только о том, чтобы их поскорее отпустили.
Когда показ дворовых красавиц и красавцев, наконец, кончился, сразу же заиграла музыка. Вот это было настоящее наслаждение. Я еще никогда не слышала такие нежные, красивые звуки. Жаль только, что голодные гости тотчас начали стучать ножами и вилками, чавкать и громко обсуждать достоинства живых картин, чем мешали мне слушать музыку. К тому же я чувствовала, что Алеша сгорает от желания и едва удерживается, чтобы не начать гладить мне под столом колени. Такого при посторонних людях я допустить не могла и предложила ему пойти отдохнуть. Он только этого и ждал, оставил недопитым кофий и, под понимающими, насмешливыми взглядами дам, потащил меня в наши покои. Со своей прекрасной прической я распрощалась сразу же, как только мы остаться вдвоем, но не очень о ней жалела.
Глава 17
– Могу, только, вам бы, – я замялась, не зная как ему объяснить, что для жениха у него не совсем подходящий вид, – не мешало приодеться и вообще, а то…
– Понял, это ничего, что я в посконной рубахе, даст Бог, потом в нарядное оденусь. Красавцев здесь и без меня хватает, тот же Трегубов. В любви и семейной жизни это не самое главное. Главное у человека душа быть должна, доброта и понимание.
– Не скажите, – покачала я головой. – Пока красивую душу в корявом теле сумеешь рассмотреть, можно испугаться и ничего не увидеть. Лучше чтобы все соответствовало.
– Ты думаешь? – весело спросил Костюков и посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. – Что-то я не пойму вас, Алевтина Сергеевна, – впервые обратился он ко мне по имени отчеству, – вы, кажется, еще недавно были дворовой девушкой? Откуда вы все так хорошо понимаете?
– Была, но я быстро учусь. Неделю назад я еще читать и писать не умела, да, вот научилась, теперь писателя Карамзина читаю…
На этом наш разговор кончился. В закуток вошел Иван, поздоровался, удивился что застал меня здесь, и, о чем-то догадавшись, подмигнул:
– Понятно, гадать пришла! Иди к своему, он уже все глаза выплакал тебя дожидаясь.
Я сделала вид что смутилась и, подхватив юбки, убежала. Не знаю почему, но о наших тайных отношениях с Костюковым, я никому говорить не хотела.
В доме все оставалось по-прежнему, все протекало так, будто ничего не произошло. Ближе к обеду начался съезд гостей. В провинции так редко что-то случается, что любое пустяшное событие превращается в легенду, а тут произошло столько всего кряду, тройное убийство, оборотень, да еще сторожу привиделась голая ведьма. Весть об этом событии быстро распространилась по окрестностям, и вызвала новый приток гостей.
Алеша был весь погружен в свои дела, и мы с ним почти не общались. Мне пришлось находить себе другие развлечения. И оказалось, что барская жизнь может быть не только скучной, но и интересной. Теперь, когда я знала, кто здесь хозяйка, сразу же перестала себя чувствовать замарашкой, которую по ошибке впустили в господский дом и общение с людьми стало легким и приятным. Правда, этому немного мешал мой дар. Одновременно слушать то, что тебе говорят в глаза и о тебе думают, не очень приятно. Но оказалось, что искренних людей тоже немало, и я старалась больше общаться с ним, избегая двуличных.
Впрочем, скоро оказалось, что большинство интересуется и замечает только себя. Мужчины упиваются собственными мыслями и голосами, женщины впечатлением, которое они производят на окружающих. Остальных людей они видят, но только как слушателей и зрителей собственных совершенств.
Ко мне местные уже немного привыкли. Хороший французский позволил на равных участвовать в разговорах, а скромное, не новое платье у большинства дам, вызывало добродушное сочувствие. Как вскоре оказалось, добросердечных людей здесь собралось много больше, чем злых и с ними вполне можно ладить.
К обеду я нарядилась в платье из подаренных мне княгиней Присыпко, то самое, черное с глубоким декольте. После чего с удовольствием, ловила на себе завистливые взгляды бедных дворянок. Очень добрая женщина, пожилая помещица по имени Прасковья Акимовна, мать троих дочерей, приехавшая в гости к соседу с целым штатом слуг, сжалилась надо мной и одолжила своего крепостного парикмахера. Тот из моей косы сделал настоящую прическу, первую в моей жизни. Теперь я чувствовала себя настоящей женщиной. Единственно, чего мне не хватало, чтобы быть счастливой, это хороших башмаков. Мои новые сапожки были всем хороши, но совсем не подходили к парадному платью. Ну, и скромного гранатового колье на открытую грудь, подходящего к красной, кружевной отделке платья.
Я так преобразилась, что Алеша два раза прошел мимо меня и не узнал! Когда мы столкнулись третий раз, и я преградила ему дорогу, он остановился как вкопанный и открыл от удивления рот. Жаль только, что первой его мыслью было не бескорыстное восхищение, а желание тотчас отвести меня в нашу спальню. Жаль все-таки, что мужчины такие примитивные. Конечно, я не поддалась! Не хватало еще, после стольких трудов с прической, оказаться растрепанной!
Когда гости собрались, нас с мужем почти насильно усадили возле Трегубова. Алеша решил, что помещик, таким образом, выказывает ему благодарность и уважение, но я-то знала, Василий Иванович всеми силами хочет задобрить меня, чтобы как-нибудь образом вернуть документы. Теперь он совсем перестал смотреть на меня масляными глазами и больше не представлял, что у меня спрятано под платьем.
Да в этом и не было большой нужды. Голых мужиков и баб здесь хватало и без меня. Дворовые «актеры» начали изображать для гостей живые картины. На высокую площадку выходили напудренные парни и девушки и застывали в разных позах. Не будь я недавно почти в таком же, как они, подневольном положении, мне такое безобразие, может быть, и понравилось. Но я смотрела на все это совсем другими, чем остальные гости глазами. Я слышала мысли и знала, что многие «актеры» стыдятся стоять в таком похабном виде перед смеющейся публикой и мечтают только о том, чтобы их поскорее отпустили.
Когда показ дворовых красавиц и красавцев, наконец, кончился, сразу же заиграла музыка. Вот это было настоящее наслаждение. Я еще никогда не слышала такие нежные, красивые звуки. Жаль только, что голодные гости тотчас начали стучать ножами и вилками, чавкать и громко обсуждать достоинства живых картин, чем мешали мне слушать музыку. К тому же я чувствовала, что Алеша сгорает от желания и едва удерживается, чтобы не начать гладить мне под столом колени. Такого при посторонних людях я допустить не могла и предложила ему пойти отдохнуть. Он только этого и ждал, оставил недопитым кофий и, под понимающими, насмешливыми взглядами дам, потащил меня в наши покои. Со своей прекрасной прической я распрощалась сразу же, как только мы остаться вдвоем, но не очень о ней жалела.
Глава 17
После предыдущей бессонной ночи и вчерашнего вечера, проведенного в постели с мужем, я, как убитая, проспала до десяти часов по полудни. Когда проснулась, Алеши в комнате уже не было. Входная дверь в наши покои оказалась не запертой, но на меня больше никто не посягал.
Спешить мне было некуда. Я встала, умылась, заказала в комнату завтрак и занялась собой. Вскоре вместе с кухонной девушкой принесшей еду, ко мне зашла Марья Ивановна. Она казалась расстроенной, и лишь только мы с ней остались вдвоем, горько заплакала. У меня напротив было прекрасное настроение и хотелось, чтобы и всем людям было хорошо и весило.
– Что случилось, душечка, почему у вас глаза на мокром месте? – задала я вопрос созвучный нашей сентиментальной эпохе.
– Ах, Алевтина Сергеевна, – ответила сирота, отирая платочком на щеках слезы, – я в полном расстройстве. Василий Иванович меня прогнал от себя, и я теперь совсем не знаю, что мне делать.
– Что так, чем вы ему так не угодили? – спросила я, не очень озадачиваясь сложным положением сироты. Теперь, с падением власти Трегубова, Марья Ивановна оказывалась под моим покровительством и в этом доме могла рассчитывать на свой кусок хлеба. Она этого, понятно, не знала, была подавлена и чуть ли не готовилась к голодной смерти, где-нибудь под забором.
– Если бы я только знала! – воскликнула она. – Он вчера вечером приказал мне прийти к нему в спальню, я пришла, а он меня у себя не оставил и так раскричался, что я ни жива ни мертва убежала к себе. Видно я ему совсем разонравилась. Вот оттого теперь я и боюсь, что он велит прогнать меня со двора.
– А вы-то его как, любите? – спросила я, после памятной ночи, когда узнала всю подноготную помещика, с понятным любопытством.
– Конечно, люблю, он все-таки мой дальний родственник и благодетель.
– Ну, это понятно, а по-другому. Ну, как мужчину?
Марья Ивановна вспыхнула, но тотчас потупила глазки и постно опустила утолки губ. Вопрос застал ее врасплох. Такие разговоры между барышнями в ходу не были. Однако я была не барышней, а крестьянской девушкой, к тому же счастлива с мужем и не слишком стеснительна.
– Не знаю, я как-то об этом не думала, – дрожащим голоском ответила она. – Василий Иванович, мужчина красивый, богатый, опять же, дальний родственник и благодетель. Но я свое место знаю…
– Слушай, Маша, кончай мне пудрить мозги, – непонятно с чего, заговорила я словами и интонациями Алексея Григорьевича. – Знаю я, что он вас всех тут…. ну, был с вами… Он и меня попытался, только у него ничего не получилось. Думаю, теперь локти кусает и моего мужа боится.
Марья Ивановна посмотрела на меня круглыми удивленными глазами и вдруг, прыснула в кулачок.
– Правда, не смог? А мы всем домом гадаем, с чего это Василий Иванович на всех как собака бешенная бросается! Видать не всегда коту масленица, бывает и великий пост! Знала бы ты, Алевтинушка, как он всех девушек своими капризами замучил. Какая там любовь! Уж, хоть бы женился на ком-нибудь! А как ты против него устояла?
– Это длинная история, даже если расскажу, не поверишь. А хочешь, я тебя с интересным человеком познакомлю?
– Серьезно или так? – сразу заинтересовалась она.
– Как получится, – честно ответила я. – Он жениться хочет, может быть, вы друг другу понравитесь.
– А он собой каков? Молодой? Высокий? Брюнет или русый? – забросала она меня вопросами.
– И не молодой, и не высокий, а вот каким после свадьбы станет, не знаю. Не простой он, Маша, человек, а из волхвов.
Ах, девушки, девушки! – подумала я. Маша минуту назад плакала, собиралась умереть от голода под забором, а теперь уже не хочет выйти замуж за первого встречного, подавай ей молодого, высокого, да еще брюнета.
– Это ничего, что не простой, главное, чтобы человек был хороший! – подумав минуту, скромно промолвила Марья Ивановна. – А когда познакомишь?
– Сразу же после завтрака, – ответила я, намазывая на кусок печеного пшеничного хлеба ароматное коровье масло.
– А если он узнает, что я уже… Ну, была с Василием Ивановичем? – покраснев, спросила новоявленная невеста.
Этот вопрос мы с Костюковым не обсуждали, и я только пожала плечами. Однако Машу, он, видимо, очень занимал.
– А ты, Алевтинушка, как, девушкой замуж выходила? – неожиданно, спросила она.
Отвечать мне не хотелось, но она так умоляюще на меня смотрела, что я не смогла ее не поддержать.
– Нет, не девушкой. Так получилось…
– Вот и у меня, тоже получилось, – горько вздохнула он. – Ну, ты наелась? Пойдем?
– Потерпишь, я еще кофий с молоком не допила, – сказала я, – у вас свадьба еще не сегодня.
Кончилось все тем, что поторопиться мне все-таки пришлось, правда, не на конюшню. В доме поднялся крик, запричитала женщина и мы вышли узнать, что еще случилось. Оказалось, что в селе волк среди бела дня загрыз двоих детей. Мы с Машей выскочили во двор. Тела убитых мальчика и девочки лежали в телеге, закрытые рогожей. Возле нее на земле бились в истерике две крестьянки, как мне подсказали дворовые, матери погибших. Со всех сторон к подводе стекались люди. Мы с Машей тоже подошли, увидели торчащие из-под рогожи голые детские ножки, и перекрестились. Это было уже чересчур.
– Как ты думаешь, это оборотень? – тихо, с ужасом в голосе спросила Маша.
Я под влияние Алеши не очень верила в нечистую силу, но когда видишь такое, страх невольно закрадывается в сердце. Кто кроме страшного зверя мог посягнуть на жизнь таких маленьких детей!
– Пошли отсюда, спросим у твоего жениха, может быть, он что-нибудь знает, – ответила я и потянул девушку за собой. Смотреть на такой ужас я не могла. К горлу подкатывался горький ком. Маша послушно последовала за мной, и мы отправились в конюшню. Здесь никого, кроме Ильи Ефимовича, не оказалось. Все конюхи, побежали к страшной подводе.
– Знает, что случилось? – сразу же с порога, спросила я прорицателя.
Костюков, видимо нас ждал, переоделся в белую рубаху, причесал волосы на голове и коротко обстриг бороду. Выглядел он, против моего ожидания, неплохо.
– Слышал, – ответил он, – ничего, скоро все это кончится.
– Неужели детей загрыз волк-оборотень? – спросила я.
– Волк, только двуногий, – ответил он и перевел взгляд с меня на Машу.
Я опомнилась, что еще не представила их друг другу и исправила оплошность. На мой взгляд, теперь, когда он привел себя в порядок, в паре они вполне смотрелись, но мне в тот момент было не до сватовства и я, извинившись, ушла к себе. Марья Ивановна, в нарушении принятых приличий, осталась с Костюковым.
Возле страшной подводы по-прежнему толпились зеваки. Настроение у большинства людей было подавленное. Вчерашние герои, приехавшие участвовать в большой облаве на оборотня, срочно, собирались разъезжаться по домам. Если кто-то ставил целью запутать местное население, ему это вполне удалось. Меня не переставало угнетать беспокойство за Алешу. Где сейчас они с Иваном, и что с ними я не знала. Оставалось ждать возвращения и надеяться, что с ними ничего не случится.
Время приближалось к обеденному, но никаких приготовлений к застолью, подобному вчерашнему, заметно не было.
В наших покоях я надежно заперла дверь и свалилась на кровать. Только теперь, когда я оказалась одна, из глаз полились слезы. Я не знала погибших ребятишек, но детская смерть так на меня подействовала, что я, не переставая, рыдала, пока нечаянно не заснула.
Сколько времени я проспала, не знаю, думаю, довольно долго. Когда открыла глаза, солнце уже заглядывало в окна нашей спальни, выходящей на закат. Я почувствовала, что возле входных дверей кто-то стоит и, прижавшись ухом к дверной щели, пытается понять, что здесь происходит. Почему-то этого человека очень интересовало, жива ли я или умерла.
Почему я должна была умереть, я поняла, когда неизвестный подумал, что нужно обязательно забрать из комнаты стакан с остатками клюквенной воды. Почему он должен был быть здесь, я поняла, когда посмотрела на стол. Стакан с прохладительным напитком в теплый летний день, ждал того, чтобы его выпили.
Кажется, в этом доме все кому не лень владели секретами ядов. Сначала Вошины пытались отравить Василия Ивановича, теперь кто-то неизвестный, скорее всего, по приказу Трегубова пытается отравить меня.
Ни пить кислый напиток, ни умирать мне совсем не хотелось. Потому я вытащила из потайного места пистолет, взвела курок, и бесшумно подойдя к входной двери, широко ее распахнула.
– Ой, как вы меня напугали! – взвизгнула моя старая знакомая, дочь бригадира и горничной. – А я шла мимо…
Договорить она не успела, я схватила ее за руку, приставил ко лбу дуло пистолета, и силком втянула в комнату.
– Что, что вам от меня надо? – стуча от страха зубами, спросила она. – Как вы смеете, я благородная девушка…
Я не ответила и повела в спальню.
– Кто тебе приказал меня отравить? – прямо спросила я.
– А-а-а-а, – начала бормотать она, стуча зубами и сведя глаза к переносице, чтобы видеть страшное, смертоносное оружие, – а-а-а-а…
Больше ничего интересного дочь бригадира не сказала и упала в обморок. Конечно, приводя ее в чувство, я могла дать девице испить ее же клюквенной водицы, но вместо этого оставила лежать на полу, и приходить в сознание самостоятельно.
Что мне делать с отравителями и как жить здесь дальше я не знала, и не было мужа спросить совета. Мне уже было не в радость ни это имение, ни мифическое богатство, так неожиданно свалившееся на голову и, похоже, очень опасное для жизни. Слишком много вокруг оказалось людей, желающих нам с Алешей зла.
Пока я думала, о тяжелой судьбе состоятельных людей, дочь бригадира пришла в себя, села на полу и удивленно осмотрелась.
В голове у нее была такая каша, состоящая из незаконченных коротких мыслей, что я ничего не могла понять.
– Как я сюда попала? – спросила она меня. – Вы, сударыня, кто? Позвольте рекомендоваться, я благородная девица…
Я не знала, что ей ответить. Было, похоже, что дочь бригадира от пережитого страха тронулась умом.
– А почему я сижу на полу? – так и не назвавшись, подозрительно, спросила она. – По какому праву вы надо мной заноситесь?
То, что она не прикидывается, а действительно ничего не помнит и не понимает, я знала совершенно точно. Потому, не вступая в разговор, подала девице руку, помогла встать на ноги и ласково сказала:
– Вам лучше пойти к себе и отдохнуть.
– Вы так думаете? – переспросила она, потом прищурилась и погрозила мне пальцем. – Я чувствую, вы хотите меня обидеть!
Лицо ее стало неузнаваемым. Щека дергалась, и изо рта потекла слюна. Она смотрела сквозь меня и верхняя губа поднимаясь, обнажала мелкие, острые зубы.
– Напротив, я всецело на вашей стороне, – стараясь не показывать, как напугана, отвечала я, пряча пистолет за спину и незаметно, подталкивая ее к выходу.
– Вы меня не обманываете? – рассеяно, спросила благородная девица, оказавшись в коридоре.
– Нет, не обманываю, – ответила я, захлопнула дверь и привалилась к ней всем телом. В коридоре сначала было тихо, потом послышалось протяжное пение, больше напоминавшее вой. Все это было так необычно и страшно, что теперь не только у отравительницы, но и у меня от ужаса дрожали ноги. В гостиной я подошла к красному углу и опустилась на колени перед ликом Спасителя:
– Господи, за что мне такие напасти? Чем я провинилась? Прости мне грехи мои! Отче наш, иже еси на небесех, – с трепетом, произносила я главную христианскую молитву, принятую церковью из уст Самого Господа Иисуса Христа, – Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
После молитвы мне сразу стало легче. Теперь я решила больше никогда не грешить и праведной жизнью искупить все свои недостойные поступки. Начала их вспоминать, чтобы за одно, покаяться во всех прегрешениях, но ничего преступного, кроме слабости плоти, да и то с венчанным мужем, припомнить не смогла. Это меня немного утешило. Оказывается, я была не такой уж закоренелой грешницей.
Помолившись за себя, я попросила у Бога защитить от опасностей Алешу. Мне было понятно, что он ввязался во что-то очень опасное, но делает это не ради собственной корысти и блажи, а для воцарения справедливости.
Внутренне очищенная и просветленная я встала с колен. Жизнь больше не казалась мне страшной и безысходной. В конце концов, если не сидеть, сложа руки, можно победить почти любое зло. Для этого против него нужно бороться. Мы же привыкли жаловаться на несправедливость, сетовать на судьбу, проливать слезы и при этом ничего не делать.
В том, что отравить меня приказал Трегубов, я не сомневалась, но доказать это как и покарать преступника, пока не могла. К тому же, скандал мне был не нужен по многим причинам. Василий Иванович после вчерашнего обеда объявил себя больным и никуда из своих покоев не выходил. Вызнавать его коварные замыслы было можно, но на расстояние мысли Трегубова я слышала плохо, для этого мне пришлось бы гулять у него прямо под окнами. Это обязательно вызвало бы ненужные разговоры и все равно не давало гарантии безопасности.
Первым делом, я вылила в помойное ведро ядовитое питье, чтобы кто-нибудь им случайно не отравился, и решила пойти за советом и сочувствием к Костюкову. Надев свое самое затрапезное платье, я вышла из наших покоев.
Обстановка в имении была не самая хорошая. Слуги бродили по дому и двору как сонные мухи, многие были откровенно пьяны, гости разъехались, приживалы сидели по своим комнатам.
– Барыня, слышали, бригадирская дочь умом тронулась? Совсем рехнулась, бегает по усадьбе и песни поет! – остановил меня во дворе знакомый лакей. Он был в приличном подпитии, и искал себе собеседника.
– С чего бы это? – делано, удивилась я.
– С того, у нас тут нечистый завелся, – таинственно, сказал он, – проклятое место! А я против него заветное слово знаю, хочешь, скажу?
– Хочу, – ответила я.
– А что за это дашь?
– А что тебе нужно?
– Известно что, – грустно сказал он. – Душа у меня горит!
– А не много тебе будет, ты вон и так еле на ногах стоишь.
– Много? – удивился он. – Да я как стеклышко! Прикажи буфетчику мне налить, сама посмотришь.
– Сначала слово скажи.
– Какое еще слово? – не понял он.
– Ты же обещал заветное слово сказать против нечистого.
– Какого еще нечистого? – он уже забыл, о чем только что говорил, но твердо помнил о выпивке. – А хочешь, я тебе танец станцую, а ты мне за это прикажешь налить?
Смотреть танец я не захотела, но поняла, что в имении действительно начинается разброд и шатание.
В конюшне не оказалось ни одного конюха. Скучающие лошади при виде меня всхрапывали, поворачивали головы и стучали в пол копытами. Я добралась до закутка Костюкова и потянула дверь. Она оказалась запертой изнутри. Такого еще ни разу не случалось, и я удивилась. Постучав, я позвала волхва:
– Илья Ефимович, это я Алевтина!
Он не откликнулся.
– Илья Ефимович, вы спите?
В каморке было тихо, но там явно происходило что-то плохое. Я почувствовала, за дверями, непонятные всплески страха. Я испугалось, что с Костюковым случилось несчастье, и заколотила в дверь кулаком. В каморке что-то упало, и недовольный голос спросил:
– Ну, кто там еще?
– Это я, Алевтина, у вас все в порядке?
– В порядке, в порядке, я сплю, ко мне сейчас нельзя, – после долгого молчания, ответил предсказатель. – Потом поговорим.
– Меня пытались отравить, я хотела с вами посоветоваться, что делать, – объяснила я прорицателю причину своего неурочного прихода.
Костюков опять не ответил, Я удивилась такому странному поведению, и повернулась, чтобы уйти, но услышала, о чем думают в коморке, и невольно осталась на месте.
– Господи, какой стыд, она теперь все узнает! Ах, дура я, дура! Когда я, наконец, поумнею!
– Понятно, у вас Марья Ивановна, – сердито сказала я, – тогда не буду вам мешать.
– Ладно, чего уж там, заходите, если пришли, – ответил Костюков и открыл дверь.
Кругом прямо на земляном полу вперемешку валялась мужская и женская одежда. Илья Ефимович, отперев засов, юркнул под свой тулуп, и натянул его до подбородка, а Маши вообще не был видно, она спряталась под него с головой.
Быстро же они спелись, всего несколько часов знакомы и уже… А я еще считала себя закоренелой грешницей, подумала я, оставаясь за порогом.
– А мы тут с Марьей Ивановной решили немного отдохнуть, – не глядя в глаза, объяснил предсказатель. – Так что у вас случилось?
– Пока ничего, но мне одна здешняя девушка подсунула отравленное питье. Я пыталась у нее узнать, по чьему указу она это сделала, а она вдруг сошла с ума.
– Не иначе как бригадирская Катерина, она всегда была с придурью, – подумала Марья Ивановна. – Господи, какой стыд, кем теперь меня Алевтина посчитает. Ведь и в мыслях ничего такого не было, а он только обнял, я как будто поплыла и не смогла устоять.
Костюков, словно понял, о чем думает Маша, и объяснил:
– Вы, Алевтина Сергеевна, ничего такого не думайте. Я погадал Марье Ивановне, и вышло, что она все равно за меня замуж выйдет, вот мы и решили, чего ждать…
– Я и не думаю. Дело живое, с кем не бывает. Если конечно замуж, то о чем разговор, – не зная чем успокоить Машу, не очень вразумительно ответила я. – Как говорится совет, да любовь.
– Правда, ты Алевтинушка меня не осуждаешь? – высунулась из-под душного тулупа, раскаивающаяся блудница. – Ты знаешь, я сама не знаю, как все получилось, только мне Илья Ефимович как-то сразу на душу лег!
И не только на душу, подумала я. Ну отчего мы бабы такие глупые и доверчивые!
– А отравы, вы не бойтесь, Вас никакая отрава никакая не возьмет, это я точно знаю. Вам нужно бояться маленького человека, – успокоил меня Костюков.
– Почему маленького? – не поняла я.
Трегубова маленьким посчитать было трудно, скорее большим.
В этот момент Илья Ефимович неловко повернулся, и я увидела, что они с Машей под тулупом лежат совсем голыми. Я удивилась, обычно русские девушки, ну, тогда, когда бывают с мужчинами, рубашки не снимают. Особенно днем.
– Так твоя жизненная линия говорит, – очень серьезно объяснил Костюков, – от маленьких людей в ближайшее время, будет тебе большая досада. Особенно опасайся одного с пронзительным взглядом. Больше ничего на твоей руке я не увидел, узнал бы кого тебе точно опасаться, то предостерег.
– А с Алешей, то есть, с Алексеем Григорьевичем, все в порядке? Они с Иваном…
– О них не думай. Живыми и здоровыми вернутся завтра к полуночи. О себе беспокойся. Тебя ждет трудная ночь. Пистолет не потеряла?
– Нет, он лежит у меня в комнате под подушкой.
– Вот и хорошо, а ты этой ночью лучше вовсе не спи. Я бы тебе помог, только, сама видишь, хвораю. Да и не способен я к ратным делам.
– Спасибо, за предупреждение, постараюсь, как-нибудь справиться сама, – стараясь, чтобы голос прозвучал уверено, сказала я, на самом деле, чувствовала, что мне делается очень страшно.
Мне оставалось только пожелать им спокойной ночи и уйти. Два человека, которым я могла здесь доверять, Костюков и Марья Ивановна, ради греховных занятий, фактически бросали меня на произвол судьбы. Но я помнила слова, не судите, и не судимы будете, и не возроптала.
Спешить мне было некуда. Я встала, умылась, заказала в комнату завтрак и занялась собой. Вскоре вместе с кухонной девушкой принесшей еду, ко мне зашла Марья Ивановна. Она казалась расстроенной, и лишь только мы с ней остались вдвоем, горько заплакала. У меня напротив было прекрасное настроение и хотелось, чтобы и всем людям было хорошо и весило.
– Что случилось, душечка, почему у вас глаза на мокром месте? – задала я вопрос созвучный нашей сентиментальной эпохе.
– Ах, Алевтина Сергеевна, – ответила сирота, отирая платочком на щеках слезы, – я в полном расстройстве. Василий Иванович меня прогнал от себя, и я теперь совсем не знаю, что мне делать.
– Что так, чем вы ему так не угодили? – спросила я, не очень озадачиваясь сложным положением сироты. Теперь, с падением власти Трегубова, Марья Ивановна оказывалась под моим покровительством и в этом доме могла рассчитывать на свой кусок хлеба. Она этого, понятно, не знала, была подавлена и чуть ли не готовилась к голодной смерти, где-нибудь под забором.
– Если бы я только знала! – воскликнула она. – Он вчера вечером приказал мне прийти к нему в спальню, я пришла, а он меня у себя не оставил и так раскричался, что я ни жива ни мертва убежала к себе. Видно я ему совсем разонравилась. Вот оттого теперь я и боюсь, что он велит прогнать меня со двора.
– А вы-то его как, любите? – спросила я, после памятной ночи, когда узнала всю подноготную помещика, с понятным любопытством.
– Конечно, люблю, он все-таки мой дальний родственник и благодетель.
– Ну, это понятно, а по-другому. Ну, как мужчину?
Марья Ивановна вспыхнула, но тотчас потупила глазки и постно опустила утолки губ. Вопрос застал ее врасплох. Такие разговоры между барышнями в ходу не были. Однако я была не барышней, а крестьянской девушкой, к тому же счастлива с мужем и не слишком стеснительна.
– Не знаю, я как-то об этом не думала, – дрожащим голоском ответила она. – Василий Иванович, мужчина красивый, богатый, опять же, дальний родственник и благодетель. Но я свое место знаю…
– Слушай, Маша, кончай мне пудрить мозги, – непонятно с чего, заговорила я словами и интонациями Алексея Григорьевича. – Знаю я, что он вас всех тут…. ну, был с вами… Он и меня попытался, только у него ничего не получилось. Думаю, теперь локти кусает и моего мужа боится.
Марья Ивановна посмотрела на меня круглыми удивленными глазами и вдруг, прыснула в кулачок.
– Правда, не смог? А мы всем домом гадаем, с чего это Василий Иванович на всех как собака бешенная бросается! Видать не всегда коту масленица, бывает и великий пост! Знала бы ты, Алевтинушка, как он всех девушек своими капризами замучил. Какая там любовь! Уж, хоть бы женился на ком-нибудь! А как ты против него устояла?
– Это длинная история, даже если расскажу, не поверишь. А хочешь, я тебя с интересным человеком познакомлю?
– Серьезно или так? – сразу заинтересовалась она.
– Как получится, – честно ответила я. – Он жениться хочет, может быть, вы друг другу понравитесь.
– А он собой каков? Молодой? Высокий? Брюнет или русый? – забросала она меня вопросами.
– И не молодой, и не высокий, а вот каким после свадьбы станет, не знаю. Не простой он, Маша, человек, а из волхвов.
Ах, девушки, девушки! – подумала я. Маша минуту назад плакала, собиралась умереть от голода под забором, а теперь уже не хочет выйти замуж за первого встречного, подавай ей молодого, высокого, да еще брюнета.
– Это ничего, что не простой, главное, чтобы человек был хороший! – подумав минуту, скромно промолвила Марья Ивановна. – А когда познакомишь?
– Сразу же после завтрака, – ответила я, намазывая на кусок печеного пшеничного хлеба ароматное коровье масло.
– А если он узнает, что я уже… Ну, была с Василием Ивановичем? – покраснев, спросила новоявленная невеста.
Этот вопрос мы с Костюковым не обсуждали, и я только пожала плечами. Однако Машу, он, видимо, очень занимал.
– А ты, Алевтинушка, как, девушкой замуж выходила? – неожиданно, спросила она.
Отвечать мне не хотелось, но она так умоляюще на меня смотрела, что я не смогла ее не поддержать.
– Нет, не девушкой. Так получилось…
– Вот и у меня, тоже получилось, – горько вздохнула он. – Ну, ты наелась? Пойдем?
– Потерпишь, я еще кофий с молоком не допила, – сказала я, – у вас свадьба еще не сегодня.
Кончилось все тем, что поторопиться мне все-таки пришлось, правда, не на конюшню. В доме поднялся крик, запричитала женщина и мы вышли узнать, что еще случилось. Оказалось, что в селе волк среди бела дня загрыз двоих детей. Мы с Машей выскочили во двор. Тела убитых мальчика и девочки лежали в телеге, закрытые рогожей. Возле нее на земле бились в истерике две крестьянки, как мне подсказали дворовые, матери погибших. Со всех сторон к подводе стекались люди. Мы с Машей тоже подошли, увидели торчащие из-под рогожи голые детские ножки, и перекрестились. Это было уже чересчур.
– Как ты думаешь, это оборотень? – тихо, с ужасом в голосе спросила Маша.
Я под влияние Алеши не очень верила в нечистую силу, но когда видишь такое, страх невольно закрадывается в сердце. Кто кроме страшного зверя мог посягнуть на жизнь таких маленьких детей!
– Пошли отсюда, спросим у твоего жениха, может быть, он что-нибудь знает, – ответила я и потянул девушку за собой. Смотреть на такой ужас я не могла. К горлу подкатывался горький ком. Маша послушно последовала за мной, и мы отправились в конюшню. Здесь никого, кроме Ильи Ефимовича, не оказалось. Все конюхи, побежали к страшной подводе.
– Знает, что случилось? – сразу же с порога, спросила я прорицателя.
Костюков, видимо нас ждал, переоделся в белую рубаху, причесал волосы на голове и коротко обстриг бороду. Выглядел он, против моего ожидания, неплохо.
– Слышал, – ответил он, – ничего, скоро все это кончится.
– Неужели детей загрыз волк-оборотень? – спросила я.
– Волк, только двуногий, – ответил он и перевел взгляд с меня на Машу.
Я опомнилась, что еще не представила их друг другу и исправила оплошность. На мой взгляд, теперь, когда он привел себя в порядок, в паре они вполне смотрелись, но мне в тот момент было не до сватовства и я, извинившись, ушла к себе. Марья Ивановна, в нарушении принятых приличий, осталась с Костюковым.
Возле страшной подводы по-прежнему толпились зеваки. Настроение у большинства людей было подавленное. Вчерашние герои, приехавшие участвовать в большой облаве на оборотня, срочно, собирались разъезжаться по домам. Если кто-то ставил целью запутать местное население, ему это вполне удалось. Меня не переставало угнетать беспокойство за Алешу. Где сейчас они с Иваном, и что с ними я не знала. Оставалось ждать возвращения и надеяться, что с ними ничего не случится.
Время приближалось к обеденному, но никаких приготовлений к застолью, подобному вчерашнему, заметно не было.
В наших покоях я надежно заперла дверь и свалилась на кровать. Только теперь, когда я оказалась одна, из глаз полились слезы. Я не знала погибших ребятишек, но детская смерть так на меня подействовала, что я, не переставая, рыдала, пока нечаянно не заснула.
Сколько времени я проспала, не знаю, думаю, довольно долго. Когда открыла глаза, солнце уже заглядывало в окна нашей спальни, выходящей на закат. Я почувствовала, что возле входных дверей кто-то стоит и, прижавшись ухом к дверной щели, пытается понять, что здесь происходит. Почему-то этого человека очень интересовало, жива ли я или умерла.
Почему я должна была умереть, я поняла, когда неизвестный подумал, что нужно обязательно забрать из комнаты стакан с остатками клюквенной воды. Почему он должен был быть здесь, я поняла, когда посмотрела на стол. Стакан с прохладительным напитком в теплый летний день, ждал того, чтобы его выпили.
Кажется, в этом доме все кому не лень владели секретами ядов. Сначала Вошины пытались отравить Василия Ивановича, теперь кто-то неизвестный, скорее всего, по приказу Трегубова пытается отравить меня.
Ни пить кислый напиток, ни умирать мне совсем не хотелось. Потому я вытащила из потайного места пистолет, взвела курок, и бесшумно подойдя к входной двери, широко ее распахнула.
– Ой, как вы меня напугали! – взвизгнула моя старая знакомая, дочь бригадира и горничной. – А я шла мимо…
Договорить она не успела, я схватила ее за руку, приставил ко лбу дуло пистолета, и силком втянула в комнату.
– Что, что вам от меня надо? – стуча от страха зубами, спросила она. – Как вы смеете, я благородная девушка…
Я не ответила и повела в спальню.
– Кто тебе приказал меня отравить? – прямо спросила я.
– А-а-а-а, – начала бормотать она, стуча зубами и сведя глаза к переносице, чтобы видеть страшное, смертоносное оружие, – а-а-а-а…
Больше ничего интересного дочь бригадира не сказала и упала в обморок. Конечно, приводя ее в чувство, я могла дать девице испить ее же клюквенной водицы, но вместо этого оставила лежать на полу, и приходить в сознание самостоятельно.
Что мне делать с отравителями и как жить здесь дальше я не знала, и не было мужа спросить совета. Мне уже было не в радость ни это имение, ни мифическое богатство, так неожиданно свалившееся на голову и, похоже, очень опасное для жизни. Слишком много вокруг оказалось людей, желающих нам с Алешей зла.
Пока я думала, о тяжелой судьбе состоятельных людей, дочь бригадира пришла в себя, села на полу и удивленно осмотрелась.
В голове у нее была такая каша, состоящая из незаконченных коротких мыслей, что я ничего не могла понять.
– Как я сюда попала? – спросила она меня. – Вы, сударыня, кто? Позвольте рекомендоваться, я благородная девица…
Я не знала, что ей ответить. Было, похоже, что дочь бригадира от пережитого страха тронулась умом.
– А почему я сижу на полу? – так и не назвавшись, подозрительно, спросила она. – По какому праву вы надо мной заноситесь?
То, что она не прикидывается, а действительно ничего не помнит и не понимает, я знала совершенно точно. Потому, не вступая в разговор, подала девице руку, помогла встать на ноги и ласково сказала:
– Вам лучше пойти к себе и отдохнуть.
– Вы так думаете? – переспросила она, потом прищурилась и погрозила мне пальцем. – Я чувствую, вы хотите меня обидеть!
Лицо ее стало неузнаваемым. Щека дергалась, и изо рта потекла слюна. Она смотрела сквозь меня и верхняя губа поднимаясь, обнажала мелкие, острые зубы.
– Напротив, я всецело на вашей стороне, – стараясь не показывать, как напугана, отвечала я, пряча пистолет за спину и незаметно, подталкивая ее к выходу.
– Вы меня не обманываете? – рассеяно, спросила благородная девица, оказавшись в коридоре.
– Нет, не обманываю, – ответила я, захлопнула дверь и привалилась к ней всем телом. В коридоре сначала было тихо, потом послышалось протяжное пение, больше напоминавшее вой. Все это было так необычно и страшно, что теперь не только у отравительницы, но и у меня от ужаса дрожали ноги. В гостиной я подошла к красному углу и опустилась на колени перед ликом Спасителя:
– Господи, за что мне такие напасти? Чем я провинилась? Прости мне грехи мои! Отче наш, иже еси на небесех, – с трепетом, произносила я главную христианскую молитву, принятую церковью из уст Самого Господа Иисуса Христа, – Яко Твое есть царство, и сила, и слава Отца и Сына и Святого Духа. Аминь.
После молитвы мне сразу стало легче. Теперь я решила больше никогда не грешить и праведной жизнью искупить все свои недостойные поступки. Начала их вспоминать, чтобы за одно, покаяться во всех прегрешениях, но ничего преступного, кроме слабости плоти, да и то с венчанным мужем, припомнить не смогла. Это меня немного утешило. Оказывается, я была не такой уж закоренелой грешницей.
Помолившись за себя, я попросила у Бога защитить от опасностей Алешу. Мне было понятно, что он ввязался во что-то очень опасное, но делает это не ради собственной корысти и блажи, а для воцарения справедливости.
Внутренне очищенная и просветленная я встала с колен. Жизнь больше не казалась мне страшной и безысходной. В конце концов, если не сидеть, сложа руки, можно победить почти любое зло. Для этого против него нужно бороться. Мы же привыкли жаловаться на несправедливость, сетовать на судьбу, проливать слезы и при этом ничего не делать.
В том, что отравить меня приказал Трегубов, я не сомневалась, но доказать это как и покарать преступника, пока не могла. К тому же, скандал мне был не нужен по многим причинам. Василий Иванович после вчерашнего обеда объявил себя больным и никуда из своих покоев не выходил. Вызнавать его коварные замыслы было можно, но на расстояние мысли Трегубова я слышала плохо, для этого мне пришлось бы гулять у него прямо под окнами. Это обязательно вызвало бы ненужные разговоры и все равно не давало гарантии безопасности.
Первым делом, я вылила в помойное ведро ядовитое питье, чтобы кто-нибудь им случайно не отравился, и решила пойти за советом и сочувствием к Костюкову. Надев свое самое затрапезное платье, я вышла из наших покоев.
Обстановка в имении была не самая хорошая. Слуги бродили по дому и двору как сонные мухи, многие были откровенно пьяны, гости разъехались, приживалы сидели по своим комнатам.
– Барыня, слышали, бригадирская дочь умом тронулась? Совсем рехнулась, бегает по усадьбе и песни поет! – остановил меня во дворе знакомый лакей. Он был в приличном подпитии, и искал себе собеседника.
– С чего бы это? – делано, удивилась я.
– С того, у нас тут нечистый завелся, – таинственно, сказал он, – проклятое место! А я против него заветное слово знаю, хочешь, скажу?
– Хочу, – ответила я.
– А что за это дашь?
– А что тебе нужно?
– Известно что, – грустно сказал он. – Душа у меня горит!
– А не много тебе будет, ты вон и так еле на ногах стоишь.
– Много? – удивился он. – Да я как стеклышко! Прикажи буфетчику мне налить, сама посмотришь.
– Сначала слово скажи.
– Какое еще слово? – не понял он.
– Ты же обещал заветное слово сказать против нечистого.
– Какого еще нечистого? – он уже забыл, о чем только что говорил, но твердо помнил о выпивке. – А хочешь, я тебе танец станцую, а ты мне за это прикажешь налить?
Смотреть танец я не захотела, но поняла, что в имении действительно начинается разброд и шатание.
В конюшне не оказалось ни одного конюха. Скучающие лошади при виде меня всхрапывали, поворачивали головы и стучали в пол копытами. Я добралась до закутка Костюкова и потянула дверь. Она оказалась запертой изнутри. Такого еще ни разу не случалось, и я удивилась. Постучав, я позвала волхва:
– Илья Ефимович, это я Алевтина!
Он не откликнулся.
– Илья Ефимович, вы спите?
В каморке было тихо, но там явно происходило что-то плохое. Я почувствовала, за дверями, непонятные всплески страха. Я испугалось, что с Костюковым случилось несчастье, и заколотила в дверь кулаком. В каморке что-то упало, и недовольный голос спросил:
– Ну, кто там еще?
– Это я, Алевтина, у вас все в порядке?
– В порядке, в порядке, я сплю, ко мне сейчас нельзя, – после долгого молчания, ответил предсказатель. – Потом поговорим.
– Меня пытались отравить, я хотела с вами посоветоваться, что делать, – объяснила я прорицателю причину своего неурочного прихода.
Костюков опять не ответил, Я удивилась такому странному поведению, и повернулась, чтобы уйти, но услышала, о чем думают в коморке, и невольно осталась на месте.
– Господи, какой стыд, она теперь все узнает! Ах, дура я, дура! Когда я, наконец, поумнею!
– Понятно, у вас Марья Ивановна, – сердито сказала я, – тогда не буду вам мешать.
– Ладно, чего уж там, заходите, если пришли, – ответил Костюков и открыл дверь.
Кругом прямо на земляном полу вперемешку валялась мужская и женская одежда. Илья Ефимович, отперев засов, юркнул под свой тулуп, и натянул его до подбородка, а Маши вообще не был видно, она спряталась под него с головой.
Быстро же они спелись, всего несколько часов знакомы и уже… А я еще считала себя закоренелой грешницей, подумала я, оставаясь за порогом.
– А мы тут с Марьей Ивановной решили немного отдохнуть, – не глядя в глаза, объяснил предсказатель. – Так что у вас случилось?
– Пока ничего, но мне одна здешняя девушка подсунула отравленное питье. Я пыталась у нее узнать, по чьему указу она это сделала, а она вдруг сошла с ума.
– Не иначе как бригадирская Катерина, она всегда была с придурью, – подумала Марья Ивановна. – Господи, какой стыд, кем теперь меня Алевтина посчитает. Ведь и в мыслях ничего такого не было, а он только обнял, я как будто поплыла и не смогла устоять.
Костюков, словно понял, о чем думает Маша, и объяснил:
– Вы, Алевтина Сергеевна, ничего такого не думайте. Я погадал Марье Ивановне, и вышло, что она все равно за меня замуж выйдет, вот мы и решили, чего ждать…
– Я и не думаю. Дело живое, с кем не бывает. Если конечно замуж, то о чем разговор, – не зная чем успокоить Машу, не очень вразумительно ответила я. – Как говорится совет, да любовь.
– Правда, ты Алевтинушка меня не осуждаешь? – высунулась из-под душного тулупа, раскаивающаяся блудница. – Ты знаешь, я сама не знаю, как все получилось, только мне Илья Ефимович как-то сразу на душу лег!
И не только на душу, подумала я. Ну отчего мы бабы такие глупые и доверчивые!
– А отравы, вы не бойтесь, Вас никакая отрава никакая не возьмет, это я точно знаю. Вам нужно бояться маленького человека, – успокоил меня Костюков.
– Почему маленького? – не поняла я.
Трегубова маленьким посчитать было трудно, скорее большим.
В этот момент Илья Ефимович неловко повернулся, и я увидела, что они с Машей под тулупом лежат совсем голыми. Я удивилась, обычно русские девушки, ну, тогда, когда бывают с мужчинами, рубашки не снимают. Особенно днем.
– Так твоя жизненная линия говорит, – очень серьезно объяснил Костюков, – от маленьких людей в ближайшее время, будет тебе большая досада. Особенно опасайся одного с пронзительным взглядом. Больше ничего на твоей руке я не увидел, узнал бы кого тебе точно опасаться, то предостерег.
– А с Алешей, то есть, с Алексеем Григорьевичем, все в порядке? Они с Иваном…
– О них не думай. Живыми и здоровыми вернутся завтра к полуночи. О себе беспокойся. Тебя ждет трудная ночь. Пистолет не потеряла?
– Нет, он лежит у меня в комнате под подушкой.
– Вот и хорошо, а ты этой ночью лучше вовсе не спи. Я бы тебе помог, только, сама видишь, хвораю. Да и не способен я к ратным делам.
– Спасибо, за предупреждение, постараюсь, как-нибудь справиться сама, – стараясь, чтобы голос прозвучал уверено, сказала я, на самом деле, чувствовала, что мне делается очень страшно.
Мне оставалось только пожелать им спокойной ночи и уйти. Два человека, которым я могла здесь доверять, Костюков и Марья Ивановна, ради греховных занятий, фактически бросали меня на произвол судьбы. Но я помнила слова, не судите, и не судимы будете, и не возроптала.