Страница:
Когда я вышла из конюшни, было еще светло, но солнца уже не было видно, начинались длинные летние сумерки. Вечер был душный, и чувствовалось приближение грозы. На задней части усадьбы, где располагался скотный двор и конюшни, я не увидела ни одного человека. Меня это удивило. Раньше вечерами здесь было многолюдно.
Стараясь не путаться собственной тени, я пошла в сторону господского дома. Оказалось, что там, возле красного крыльца, собрались все обитатели усадьбы. Сначала я решила, что это какой-то сход, но, подойдя ближе, увидела, что люди стоят разрозненными кучками и чего-то ждут. Я медленно прошла через толпу и узнала, о чем они думают и разговаривают. Мои самые неприятные предположения подтверждались, Василий Иванович замышлял что-то мутное. Он объявил, что в честь своего выздоровления жалует дворовым десять ведер водки. Думаю, любому русскому человеку не трудно представить, чем такой праздник должен кончиться.
Разговоры о предстоящем празднике были самые радостные. Особенно всех впечатляло количество водки. Такой щедрости помещика радовались почти все, ну, может быть, за исключением нескольких женщин. Однако в лихорадочном ожидании предстоящего веселья, их никто не стал бы и слушать.
– Вот, барыня, значит, будет нынче и на нашей улице праздник! – радостно сказал мне незнакомый мужичок, с тощей, сивой бороденкой. – Наш барин не промах, недаром о нем говорят: душа человек!
– Это как есть, – поддержал его тощий, беззубый скотник, – барин – голубь, он знает, что простому человеку нужно. Да я за него жизни не пожалею! Ох, уж нынче и выпьем за его здоровье. Пусть сто лет живет, нам на радость!
– Вам бы только вино пить! – сердито сказала пожилая женщина. – Хорошо ли дело, невинных деток волк зарезал, а вы в будний день праздник празднуете!
– Ты, тетка Матрена, дура баба и понятие не имеешь! – набросился на нее молодой мужик с подбитым глазом. – Мы же теперь можем выпить не только за здравие, но и за упокой. Деткам что, хуже не том свете будет, если мы немного порадуемся? Они и так уж, небось, стали ангелы небесные, пока мы, сироты, тут на земле мучаемся.
Парень был уже пьян и от жалости к себе заплакал. Остальные, те, кто слушал этот разговор, согласно кивали. Я не стала задерживаться и быстро ушла в свои покои. У нас в деревне особых пьянчуг не водилось. В святые праздники мужики выпивали, порой сильно. Бывали, конечно, и драки, не без этого, но чтобы в будний день пожаловать дворне сразу десять ведер водки, о таком я никогда и не слыхивала.
– Кузьма Платонович, – окликнула я управляющего, задумчиво смотревшего в окно зала, – это что же Трегубов такое придумал? Разве можно народ спаивать?
Он обернулся, посмотрел на меня слезящимися глазами и махнул рукой:
– Ваське теперь сам черт не брат. Сам пьян и народ допьяна, напоить хочет. Ушла бы ты, матушка, отсюда от греха подальше. Не равен час, мужички перепьются, и безобразничать начнут.
– Так куда уйти? – спросила я. – Не в лес же на ночь глядя. Может запретить попойку?
– Тогда еще хуже будет. Что обещано, вынь да положь. Уже и так пьяных много, а всем поперек пойдешь, взбунтуются и бед натворят. Твой-то супруг, не обещался к вечеру?
– Может и вернется, – осторожно ответила я. – Не знаю, как у них там получится.
Кузьма Платонович против меня ничего плохого не замышлял, но и не смотрел как раньше с откровенным вожделением. Видно было, что ему не до нежностей. Общая пьянка его пугала не меньше чем меня. Он-то, видно, еще лучше меня знал, чем обычно кончается наше национальное веселье.
– Дай-то бог, а то и не знаю, у кого помощи просить, – грустно сказал он. – Васька-то совсем обезумел, грозился все имение пропить и разорить, чтобы тебе ничего не досталось. Только, мне кажется, все он врет. Похоже, что-то подлое замышляет.
Я хотела ему сказать, что меня сегодня бригадирская дочь уже пыталась отравить, но не стала. Пустые разговоры и подозрения все равно ни к чему не вели.
– Пойду, пройдусь перед сном, – сказала я, собираясь погулять под окнами Трегубова, вдруг удастся услышать что-нибудь полезное.
– Не стоит, – покачал головой Кузьма Платонович, – вам сегодня одной не нужно гулять. Теперь можно всякого подарка ожидать. Нападут из-за угла – ищи виноватого! Потом отправят вместо душегуба какого-нибудь бесполезного человечка на каторгу в Сибирь, и все наказание.
– Наверное, вы правы, – согласилась я, пожелала управляющему покойной ночи и вернулась к себе.
Очень не вовремя мой Алеша занялся борьбой с оборотнями! Я согласна, он не виноват в том, что здесь происходит. Я сама от него все скрыла, но почувствовать, что мне грозит опасность, он мог бы!
Пока же ничего необычного в доме не происходило. Из зала я быстро пошла к себе и сразу же заперла на крюк дверь. В спальне вынула из-под подушки пистолет, еще раз его проверила и положила на видное место. Очень хотелось есть, но на ужин рассчитывать не стоило, кухонная прислуга в ожидании попойки вместе со все дворней была во дворе. Ко всем неудобствам добавилась приближающаяся гроза. Невдалеке сверкнула молния, раскатами прогремел гром, и порыв ветра, хлопнув створкой окна, едва не загасил свечу на столе.
В прежние времена я так боялась грозы, что пряталась от нее под печь или лавку и там тряслась от страха. Теперь благодаря Алеше знала, что молния это всего лишь электрический разряд, правда толком не понимала, что он такое, как попал на небо и почему так страшно блещет и громыхает. Гроза между тем приближалась, небо раскалывалось все громче, молнии освещали спальню быстрым голубым светом, и я, на всякий случай, помолившись Матушке Заступнице и архангелу Михаилу, легла в постель и закрылась с головой одеялом.
Молитва помогла. Гроза затихла, ливень скоро кончился, и тучи вместе с электричеством унесло ветром в сторону Троицка. Теперь можно было не опасаясь, что оно случайно в меня попадет, встать и хорошо запереть двери. Я уже знала, как легко снаружи поднять ножом дверной крюк, потому накрепко привязала его к проушине шелковой лентой. Теперь если кто-то даже попытается его поднять, у него все рано ничего не получится.
На этом подготовку к обороне я окончила, разделась и легла в постель. В доме и во дворе было тихо, и я заснула. Однако кто-то, громко стуча сапогами по полу, пробежал мимо дверей, пронзительно закричала женщина, и я проснулась. После грозы нёбо развиднелось, взошла луна, и в комнате стало так светло, что можно было обойтись без свечи.
Лежать без сна и слушать, как в усадьбе гуляет дворня, мне скоро прискучило. Я встала, накинула на себя рубашку, села к столу и решила почитать книгу. Но не успела ее открыть, как возле моей двери началась свалка. В перегородку глухо бились тяжелые тела, слышались ругательства, и тяжелое дыхание драчунов. Конечно, я и не подумала выйти смотреть, что там происходит. Особого страха я не испытывала. Драка была самая обычная, пьяная и неинтересная. Я на всякий случай контролировала, ее участников, они сводили свои старые счеты, и обо мне никто даже не вспомнил. Скоро драчуны устали, помирились и снова пошли пить барскую водку.
Скоро на смену им явились какие-то парни и начали ломиться ко мне в дверь. Это мне не понравилось, я придвинула к себе пистолет и все тот же нож, для резки бумаги. Впрочем, и парней интересовала не я, они искали своих девок. Скоро те нашлись сами и они все вместе ушли.
Время шло к полуночи. Праздник и шум во дворе постепенно стихали, я решила, что для меня все обошлось, и снова легла в постель. И вот тут-то произошло нечто совсем необъяснимое. Непонятно почему, на меня вдруг напала охота. Алеша такое состояние называет красивым словом «либидо». Такого сильного либидо со мной еще никогда не случалось. Мне вдруг захотелось быть не с любимым человеком, не с мужем, а просто с мужчиной. Захотелось так остро, что все тело обмякло, в груди и животе началось сладкое свербление и томление, так что даже сверху ноги начала сводить судорога. Состояние было по-своему приятное, но слишком мучительное.
Вдруг, почувствовала, что надо мной наклонился кто-то необыкновенно добрый и любимый и ласково посмотрел в лицо. Сердце сильно замерло в предчувствии счастья. Потом легкая, теплая, долгожданная рука опустилась мне на грудь и начала ее сжимать и поглаживать. Я вся напряглась и конвульсивно свела ноги, зная, что сейчас последует, боясь и в то же время, желая этого. Разглядеть наклонившееся надо мной лицо, я даже не пыталась. Чтобы ничего не видеть и не знать, я плотно сжала веки, и отдалась ощущениям. Мне стало так хорошо, что не было силы и желания противиться наплывающему блаженству.
Чуткие и умелые руки невидимого человека все нежнее ласкали кожу, нескромно притрагиваясь к самым чувствительным местам. Мне под сердце подкатился ком, я потянулась навстречу сладкой муке и подо мной закачалась земля…
Где-то краешком сознания я понимала, что это, скорее всего, какое-то колдовство, что в жизни не может быть такого блаженства и на меня хотят напустить порчу, или принудить подчиниться чужой сладостной воле.
Я попыталась очнуться, вернуться в реальность, но желание наслаждения было сильнее меня и, пока надо мной не прошла обволакивающая и захватывающая волна утоленной страсти, я ничего не могла с собой поделать. Когда блаженная острота утихла, я открыла глаза, но никого над собой не увидела.
Ох, как в тот момент мне хотелось повторения чудного сна! Я встала с постели и, даже не накинув на себя платка, шлепая босыми ступнями по прохладному полу, пошла к входной двери. И тогда я услышала незнакомый ласковый голос. Он был такой сладкий, нежный, что напоминал ангельский.
– Хорошая моя, красавица, иди скорее к нам. Ты так хороша, а тебя никто не хочет понять и оценить, ты все время одна и одна, – жалел меня он. – Иди скорее к нам мы все будем тебя любить. Тебе одной так плохо и грустно, а с нами будет хорошо и весело, мы такие добрые, такие ласковые. Тебе здесь все будут рады. Ты такая замечательная, лучше тебя нет на всем свете! Отопри дверь и выйди к нам.
Я хотела возразить, что меня ценит и любит муж, и я его тоже ценю и люблю. Еще я могла сказать, что у нас все хорошо и нам никто больше не нужен, но голос не смолкая говорил и говорил, и я не смогла в его речь вставить в ответ свое даже самое короткое слово.
– Зачем ты грустишь в одиночестве? – шептал он. – Ты такая нежная и прекрасная, тебя ждет большая любовь, прекрасный юноша, он будет ласкать твое прекрасное тело, целовать сахарные уста, нежить прекрасную лилейную выю…
Честное слово, если бы он не злоупотреблял словом «прекрасный» и не назвал мои губы сахарными устами, а шею лилейной выей, не знаю, как бы я поступила. Вполне возможно, отперла дверь и отправилась искать обещанного царевича. Но слащавые слова мне не понравились, наваждение прошло само собой, а голове, что-то щелкнуло, и я удержала тянущуюся к дверному запору руку.
– Скорее, скорее, потом будет поздно, ты ведь хочешь чтобы тебя любили? Тогда поторопись, – бубнил искуситель, но я уже не слушала и вернулась назад в спальню.
Либидо прошло и в теле осталось только ощущение приятной усталости.
– Все сказал? – перебила я ангельский голосок. – Теперь выходи, где ты там прячешься, давай поговорим.
Невидимый говорун замолчал, будто споткнулся на бегу.
– Ну, где ты там? – позвала я. – Покажись, а то я спать хочу.
Он долго не отвечал, потом тяжело вздохнул:
– Ну, почему ты меня не слушаешь? Я только хочу, чтобы тебе стало хорошо!
– Мне и так хорошо, – ответила я.
– Неправда, людям никогда не бывает хорошо, вы все такие несчастные, и одинокие, вас никто не понимает и не ценит.
Я подумала, что он в чем-то прав, меня действительно не всегда понимают и не достаточно ценят. Даже Алеша бывает невнимательным и черствым. Однако говорить на эту тему я не хотела. Перевела разговор на него.
– А кто ты такой? – спросила я.
– Неужели, ты еще не догадалась? – удивился он.
Я догадывалась, кто это может быть, но произносить имя нечистого боялась и ответила обиняком:
– Ты змей-искуситель?
– Ну, зачем так! Я совсем наоборот. Я твой ангел-хранитель, – обижено сказал голосок.
– Ангел? Если ты ангел, тогда почему хотел заставить меня без одежды выйти к пьяной дворне? – подозрительно, спросила я.
– Чтобы спасти твою жизнь, – сердито ответил он. – Тебе грозит смертельная опасность! Открой глаза и сама увидишь.
Я послушалась и открыла глаза. На столе догорала оплывшая свеча. В ее мерцающем свете, из окна на меня в упор смотрело заросшее до глаз волосами страшное лицо с блестящими глазами. Меня охватил ужас. Такого страшилища я никогда в жизни не видела. Я попыталась сесть в постели, но не смогла. В отчаянье, я сунула под подушку руку, вытащила пистолет и, не целясь, нажала на курок. Сухо щелкнули кремни, и раздался выстрел. Спальню затянуло дымом и страшная рожа исчезла. Тотчас за окном что-то громко затрещало, после чего наступила тишина.
– Господи, прости и помилуй, – прошептала я, чувствуя, что все тело у меня в холодном поту и всю бьет внутренняя дрожь.
В носу у меня защекотало, и я громко чихнула. Едкий пороховой запах помог окончательно проснуться. Оказалось, что я спала под пуховым одеялом в душную июльскую ночь, была вся мокрая от пота, но ни прекрасного любовника, ни ангела-искусителя рядом не оказалось. Остальное, правда, было, любовная истома, открытое настежь окно и дымящийся пистолет в руке.
Страх постепенно проходил, я заставила себя встать, подошла и захлопнула створки. Небо уже было серым, на нем светилось лишь несколько самых ярких звезд. Ночь прошла, и я почти успокоилась.
Какая же я дура, легла спать с открытыми окнами да еще в ночь полнолуния, подумала я. Хорошо, что хоть ангел вовремя разбудил. Я решила, что страшная рожа, как и все остальное, мне просто приснились, и выстрелила я непонятно куда и в кого просто с испуга.
Однако снова лечь я не решилась, налила в туалетную лоханку холодной воды и смыла с себя любовный пот и ночные страхи.
Когда привела себя в порядок, на улице совсем рассвело. Я выглянула и посмотрела, что такое могло трещать во дворе после выстрела. Прямо под моим окном лежала сломанная лестница. Клумба с цветами и так пострадавшая от недавних ночных похождений, оказалась окончательно затоптанной. Похоже, что волосатый страшила мне не привиделся, а действительно пытался пробраться в комнату, и стреляла я в него не просто со сна.
Я подумала, что остаться еще на одну ночь в доме Трегубова нельзя ни в коем случае. Слишком много здесь происходило опасного и трудно объяснимого.
Получалось, что ничего волшебного со мной не произошло, а было обычное покушение.
Я проверила, крючок, привязанный к проушине лентой, его неведомые злоумышленники открыть не смогли, значит, пока прямой опасности нападения не было. Успокоившись за свою жизнь, я решила лечь досыпать. И еще мне нужно было придумать, как уговорить Алешу поскорее вернуться в город.
С закрытыми окнами в спальне было душно, но мне так хотелось еще раз посмотреть чудесный давешний сон, что я опять забралась под пуховое одеяло. Однако, как я ни старалась, больше ничего интересного мне не приснилось.
Глава 18
Стараясь не путаться собственной тени, я пошла в сторону господского дома. Оказалось, что там, возле красного крыльца, собрались все обитатели усадьбы. Сначала я решила, что это какой-то сход, но, подойдя ближе, увидела, что люди стоят разрозненными кучками и чего-то ждут. Я медленно прошла через толпу и узнала, о чем они думают и разговаривают. Мои самые неприятные предположения подтверждались, Василий Иванович замышлял что-то мутное. Он объявил, что в честь своего выздоровления жалует дворовым десять ведер водки. Думаю, любому русскому человеку не трудно представить, чем такой праздник должен кончиться.
Разговоры о предстоящем празднике были самые радостные. Особенно всех впечатляло количество водки. Такой щедрости помещика радовались почти все, ну, может быть, за исключением нескольких женщин. Однако в лихорадочном ожидании предстоящего веселья, их никто не стал бы и слушать.
– Вот, барыня, значит, будет нынче и на нашей улице праздник! – радостно сказал мне незнакомый мужичок, с тощей, сивой бороденкой. – Наш барин не промах, недаром о нем говорят: душа человек!
– Это как есть, – поддержал его тощий, беззубый скотник, – барин – голубь, он знает, что простому человеку нужно. Да я за него жизни не пожалею! Ох, уж нынче и выпьем за его здоровье. Пусть сто лет живет, нам на радость!
– Вам бы только вино пить! – сердито сказала пожилая женщина. – Хорошо ли дело, невинных деток волк зарезал, а вы в будний день праздник празднуете!
– Ты, тетка Матрена, дура баба и понятие не имеешь! – набросился на нее молодой мужик с подбитым глазом. – Мы же теперь можем выпить не только за здравие, но и за упокой. Деткам что, хуже не том свете будет, если мы немного порадуемся? Они и так уж, небось, стали ангелы небесные, пока мы, сироты, тут на земле мучаемся.
Парень был уже пьян и от жалости к себе заплакал. Остальные, те, кто слушал этот разговор, согласно кивали. Я не стала задерживаться и быстро ушла в свои покои. У нас в деревне особых пьянчуг не водилось. В святые праздники мужики выпивали, порой сильно. Бывали, конечно, и драки, не без этого, но чтобы в будний день пожаловать дворне сразу десять ведер водки, о таком я никогда и не слыхивала.
– Кузьма Платонович, – окликнула я управляющего, задумчиво смотревшего в окно зала, – это что же Трегубов такое придумал? Разве можно народ спаивать?
Он обернулся, посмотрел на меня слезящимися глазами и махнул рукой:
– Ваське теперь сам черт не брат. Сам пьян и народ допьяна, напоить хочет. Ушла бы ты, матушка, отсюда от греха подальше. Не равен час, мужички перепьются, и безобразничать начнут.
– Так куда уйти? – спросила я. – Не в лес же на ночь глядя. Может запретить попойку?
– Тогда еще хуже будет. Что обещано, вынь да положь. Уже и так пьяных много, а всем поперек пойдешь, взбунтуются и бед натворят. Твой-то супруг, не обещался к вечеру?
– Может и вернется, – осторожно ответила я. – Не знаю, как у них там получится.
Кузьма Платонович против меня ничего плохого не замышлял, но и не смотрел как раньше с откровенным вожделением. Видно было, что ему не до нежностей. Общая пьянка его пугала не меньше чем меня. Он-то, видно, еще лучше меня знал, чем обычно кончается наше национальное веселье.
– Дай-то бог, а то и не знаю, у кого помощи просить, – грустно сказал он. – Васька-то совсем обезумел, грозился все имение пропить и разорить, чтобы тебе ничего не досталось. Только, мне кажется, все он врет. Похоже, что-то подлое замышляет.
Я хотела ему сказать, что меня сегодня бригадирская дочь уже пыталась отравить, но не стала. Пустые разговоры и подозрения все равно ни к чему не вели.
– Пойду, пройдусь перед сном, – сказала я, собираясь погулять под окнами Трегубова, вдруг удастся услышать что-нибудь полезное.
– Не стоит, – покачал головой Кузьма Платонович, – вам сегодня одной не нужно гулять. Теперь можно всякого подарка ожидать. Нападут из-за угла – ищи виноватого! Потом отправят вместо душегуба какого-нибудь бесполезного человечка на каторгу в Сибирь, и все наказание.
– Наверное, вы правы, – согласилась я, пожелала управляющему покойной ночи и вернулась к себе.
Очень не вовремя мой Алеша занялся борьбой с оборотнями! Я согласна, он не виноват в том, что здесь происходит. Я сама от него все скрыла, но почувствовать, что мне грозит опасность, он мог бы!
Пока же ничего необычного в доме не происходило. Из зала я быстро пошла к себе и сразу же заперла на крюк дверь. В спальне вынула из-под подушки пистолет, еще раз его проверила и положила на видное место. Очень хотелось есть, но на ужин рассчитывать не стоило, кухонная прислуга в ожидании попойки вместе со все дворней была во дворе. Ко всем неудобствам добавилась приближающаяся гроза. Невдалеке сверкнула молния, раскатами прогремел гром, и порыв ветра, хлопнув створкой окна, едва не загасил свечу на столе.
В прежние времена я так боялась грозы, что пряталась от нее под печь или лавку и там тряслась от страха. Теперь благодаря Алеше знала, что молния это всего лишь электрический разряд, правда толком не понимала, что он такое, как попал на небо и почему так страшно блещет и громыхает. Гроза между тем приближалась, небо раскалывалось все громче, молнии освещали спальню быстрым голубым светом, и я, на всякий случай, помолившись Матушке Заступнице и архангелу Михаилу, легла в постель и закрылась с головой одеялом.
Молитва помогла. Гроза затихла, ливень скоро кончился, и тучи вместе с электричеством унесло ветром в сторону Троицка. Теперь можно было не опасаясь, что оно случайно в меня попадет, встать и хорошо запереть двери. Я уже знала, как легко снаружи поднять ножом дверной крюк, потому накрепко привязала его к проушине шелковой лентой. Теперь если кто-то даже попытается его поднять, у него все рано ничего не получится.
На этом подготовку к обороне я окончила, разделась и легла в постель. В доме и во дворе было тихо, и я заснула. Однако кто-то, громко стуча сапогами по полу, пробежал мимо дверей, пронзительно закричала женщина, и я проснулась. После грозы нёбо развиднелось, взошла луна, и в комнате стало так светло, что можно было обойтись без свечи.
Лежать без сна и слушать, как в усадьбе гуляет дворня, мне скоро прискучило. Я встала, накинула на себя рубашку, села к столу и решила почитать книгу. Но не успела ее открыть, как возле моей двери началась свалка. В перегородку глухо бились тяжелые тела, слышались ругательства, и тяжелое дыхание драчунов. Конечно, я и не подумала выйти смотреть, что там происходит. Особого страха я не испытывала. Драка была самая обычная, пьяная и неинтересная. Я на всякий случай контролировала, ее участников, они сводили свои старые счеты, и обо мне никто даже не вспомнил. Скоро драчуны устали, помирились и снова пошли пить барскую водку.
Скоро на смену им явились какие-то парни и начали ломиться ко мне в дверь. Это мне не понравилось, я придвинула к себе пистолет и все тот же нож, для резки бумаги. Впрочем, и парней интересовала не я, они искали своих девок. Скоро те нашлись сами и они все вместе ушли.
Время шло к полуночи. Праздник и шум во дворе постепенно стихали, я решила, что для меня все обошлось, и снова легла в постель. И вот тут-то произошло нечто совсем необъяснимое. Непонятно почему, на меня вдруг напала охота. Алеша такое состояние называет красивым словом «либидо». Такого сильного либидо со мной еще никогда не случалось. Мне вдруг захотелось быть не с любимым человеком, не с мужем, а просто с мужчиной. Захотелось так остро, что все тело обмякло, в груди и животе началось сладкое свербление и томление, так что даже сверху ноги начала сводить судорога. Состояние было по-своему приятное, но слишком мучительное.
Вдруг, почувствовала, что надо мной наклонился кто-то необыкновенно добрый и любимый и ласково посмотрел в лицо. Сердце сильно замерло в предчувствии счастья. Потом легкая, теплая, долгожданная рука опустилась мне на грудь и начала ее сжимать и поглаживать. Я вся напряглась и конвульсивно свела ноги, зная, что сейчас последует, боясь и в то же время, желая этого. Разглядеть наклонившееся надо мной лицо, я даже не пыталась. Чтобы ничего не видеть и не знать, я плотно сжала веки, и отдалась ощущениям. Мне стало так хорошо, что не было силы и желания противиться наплывающему блаженству.
Чуткие и умелые руки невидимого человека все нежнее ласкали кожу, нескромно притрагиваясь к самым чувствительным местам. Мне под сердце подкатился ком, я потянулась навстречу сладкой муке и подо мной закачалась земля…
Где-то краешком сознания я понимала, что это, скорее всего, какое-то колдовство, что в жизни не может быть такого блаженства и на меня хотят напустить порчу, или принудить подчиниться чужой сладостной воле.
Я попыталась очнуться, вернуться в реальность, но желание наслаждения было сильнее меня и, пока надо мной не прошла обволакивающая и захватывающая волна утоленной страсти, я ничего не могла с собой поделать. Когда блаженная острота утихла, я открыла глаза, но никого над собой не увидела.
Ох, как в тот момент мне хотелось повторения чудного сна! Я встала с постели и, даже не накинув на себя платка, шлепая босыми ступнями по прохладному полу, пошла к входной двери. И тогда я услышала незнакомый ласковый голос. Он был такой сладкий, нежный, что напоминал ангельский.
– Хорошая моя, красавица, иди скорее к нам. Ты так хороша, а тебя никто не хочет понять и оценить, ты все время одна и одна, – жалел меня он. – Иди скорее к нам мы все будем тебя любить. Тебе одной так плохо и грустно, а с нами будет хорошо и весело, мы такие добрые, такие ласковые. Тебе здесь все будут рады. Ты такая замечательная, лучше тебя нет на всем свете! Отопри дверь и выйди к нам.
Я хотела возразить, что меня ценит и любит муж, и я его тоже ценю и люблю. Еще я могла сказать, что у нас все хорошо и нам никто больше не нужен, но голос не смолкая говорил и говорил, и я не смогла в его речь вставить в ответ свое даже самое короткое слово.
– Зачем ты грустишь в одиночестве? – шептал он. – Ты такая нежная и прекрасная, тебя ждет большая любовь, прекрасный юноша, он будет ласкать твое прекрасное тело, целовать сахарные уста, нежить прекрасную лилейную выю…
Честное слово, если бы он не злоупотреблял словом «прекрасный» и не назвал мои губы сахарными устами, а шею лилейной выей, не знаю, как бы я поступила. Вполне возможно, отперла дверь и отправилась искать обещанного царевича. Но слащавые слова мне не понравились, наваждение прошло само собой, а голове, что-то щелкнуло, и я удержала тянущуюся к дверному запору руку.
– Скорее, скорее, потом будет поздно, ты ведь хочешь чтобы тебя любили? Тогда поторопись, – бубнил искуситель, но я уже не слушала и вернулась назад в спальню.
Либидо прошло и в теле осталось только ощущение приятной усталости.
– Все сказал? – перебила я ангельский голосок. – Теперь выходи, где ты там прячешься, давай поговорим.
Невидимый говорун замолчал, будто споткнулся на бегу.
– Ну, где ты там? – позвала я. – Покажись, а то я спать хочу.
Он долго не отвечал, потом тяжело вздохнул:
– Ну, почему ты меня не слушаешь? Я только хочу, чтобы тебе стало хорошо!
– Мне и так хорошо, – ответила я.
– Неправда, людям никогда не бывает хорошо, вы все такие несчастные, и одинокие, вас никто не понимает и не ценит.
Я подумала, что он в чем-то прав, меня действительно не всегда понимают и не достаточно ценят. Даже Алеша бывает невнимательным и черствым. Однако говорить на эту тему я не хотела. Перевела разговор на него.
– А кто ты такой? – спросила я.
– Неужели, ты еще не догадалась? – удивился он.
Я догадывалась, кто это может быть, но произносить имя нечистого боялась и ответила обиняком:
– Ты змей-искуситель?
– Ну, зачем так! Я совсем наоборот. Я твой ангел-хранитель, – обижено сказал голосок.
– Ангел? Если ты ангел, тогда почему хотел заставить меня без одежды выйти к пьяной дворне? – подозрительно, спросила я.
– Чтобы спасти твою жизнь, – сердито ответил он. – Тебе грозит смертельная опасность! Открой глаза и сама увидишь.
Я послушалась и открыла глаза. На столе догорала оплывшая свеча. В ее мерцающем свете, из окна на меня в упор смотрело заросшее до глаз волосами страшное лицо с блестящими глазами. Меня охватил ужас. Такого страшилища я никогда в жизни не видела. Я попыталась сесть в постели, но не смогла. В отчаянье, я сунула под подушку руку, вытащила пистолет и, не целясь, нажала на курок. Сухо щелкнули кремни, и раздался выстрел. Спальню затянуло дымом и страшная рожа исчезла. Тотчас за окном что-то громко затрещало, после чего наступила тишина.
– Господи, прости и помилуй, – прошептала я, чувствуя, что все тело у меня в холодном поту и всю бьет внутренняя дрожь.
В носу у меня защекотало, и я громко чихнула. Едкий пороховой запах помог окончательно проснуться. Оказалось, что я спала под пуховым одеялом в душную июльскую ночь, была вся мокрая от пота, но ни прекрасного любовника, ни ангела-искусителя рядом не оказалось. Остальное, правда, было, любовная истома, открытое настежь окно и дымящийся пистолет в руке.
Страх постепенно проходил, я заставила себя встать, подошла и захлопнула створки. Небо уже было серым, на нем светилось лишь несколько самых ярких звезд. Ночь прошла, и я почти успокоилась.
Какая же я дура, легла спать с открытыми окнами да еще в ночь полнолуния, подумала я. Хорошо, что хоть ангел вовремя разбудил. Я решила, что страшная рожа, как и все остальное, мне просто приснились, и выстрелила я непонятно куда и в кого просто с испуга.
Однако снова лечь я не решилась, налила в туалетную лоханку холодной воды и смыла с себя любовный пот и ночные страхи.
Когда привела себя в порядок, на улице совсем рассвело. Я выглянула и посмотрела, что такое могло трещать во дворе после выстрела. Прямо под моим окном лежала сломанная лестница. Клумба с цветами и так пострадавшая от недавних ночных похождений, оказалась окончательно затоптанной. Похоже, что волосатый страшила мне не привиделся, а действительно пытался пробраться в комнату, и стреляла я в него не просто со сна.
Я подумала, что остаться еще на одну ночь в доме Трегубова нельзя ни в коем случае. Слишком много здесь происходило опасного и трудно объяснимого.
Получалось, что ничего волшебного со мной не произошло, а было обычное покушение.
Я проверила, крючок, привязанный к проушине лентой, его неведомые злоумышленники открыть не смогли, значит, пока прямой опасности нападения не было. Успокоившись за свою жизнь, я решила лечь досыпать. И еще мне нужно было придумать, как уговорить Алешу поскорее вернуться в город.
С закрытыми окнами в спальне было душно, но мне так хотелось еще раз посмотреть чудесный давешний сон, что я опять забралась под пуховое одеяло. Однако, как я ни старалась, больше ничего интересного мне не приснилось.
Глава 18
Весь этот день в Завидово было тихо и спокойно. Дворовые после вчерашнего праздника бродили по дому как сонные мухи. Костюков, когда я зашла его навестить, с трудом открыл глаза, а Марья Ивановна так вообще не выходила из своей комнаты. Я с нетерпением ждала возвращения мужа, читала у себя в покоях, а когда выходила, старалась не задерживаться в безлюдных местах.
Трегубов, как и вчера, не подавал признаков жизни, и я уже надеялась; что он смирился с потерей имения, и оставит меня в покое. Вскоре после обеда, в зале ко мне подошел Кузьма Платонович и, смущенно улыбаясь, передал просьбу Василия Ивановича, его навестить.
– Он что считает меня полной дурой? – удивилась я. – После того как он пытался меня сначала снасильничать, потом убить, думает, что я сама полезу к нему в лапы?
– Возьмите с собой пистолет, тогда он не посмеет на вас напасть, – предложил управляющий.
– Незачем мне к нему идти, – твердо, отказалась я, – говорить мне с ним не о чем, а если я ему нужна, пусть сам спустится в гостиную.
Кузьма Платонович со мной согласился и пошел докладывать Трегубову, а я вернулась к себе. Самого Василия Ивановича я, честно говоря, не боялась, но моя защита пистолет, был разряжен, а как его зарядить я не знала.
Не успела я сесть к окну и открыть томик своего любимого Карамзина, как пришел управляющий и сказал, что Трегубов согласен встретиться со мной внизу, в гостиной. Пришлось закрыть книгу и пойти на встречу.
Я пришла первой и села возле дверей. Помещика принесли четыре лакея: те же, что и раньше. После вчерашних возлияний, они едва держались на ногах и когда спускались по лестнице, чуть Трегубова не уронил. Он вспылил, и разругал нерадивых холопов. Слуги сонно кивали головами и, не скрывая нетерпения, ждали, когда он их отпустит. Успокоившись, Василий Иванович поздоровался со мной со всей любезностью, на которую в тот момент был способен. В ответ я едва ему кивнула. Однако моя холодность Василия Ивановича нисколько не обескуражила. Он улыбнулся своей очаровательной беззащитной улыбкой и, осуждающе качая головой, посетовал, что я его совсем забыла.
– Ах, милая Алевтина Сергеевна, – с неподдельной печалью в голосе, сказал он, – если бы вы знали как я вас ждал все это время! А вы не нашли даже минутки навестить бедного страдальца!
Я так удивилась и его тону и упреку, что не нашла что ответить и пожала плечами.
– Я знаю, вы на меня сердитесь, но право это совсем зря. Разве можно упрекать мужчину за то, что он влюблен в красивую женщину!?
– Наверное, нельзя, – помедлив, ответила я.
– Вот, вы сами со мной согласны, а при том продолжаете сердиться! Давайте поскорее помиримся и все забудем!
Как ни наивна я была, но мириться с этим человеком после всего, что он совершил, не стала бы ни в коем случае. И забывать я тоже ничего не собиралась.
– Я признаю, – продолжил он, не дождавшись ответа, – что между нами вышло маленькое недоразумение, но кто старое помянет – тому глаз вон. Я осознал свою вину и готов перед вами извиниться.
От его простоты я, просто, растерялась. И, что удивительно, Василий Иванович был совершенно искренен, и говорил то, что думает.
– Хорошо, извиняйтесь, – согласилась я.
Трегубов опять нежно, улыбнулся и сказал:
– Раз, два, три, все забыто! Ну, вот теперь мы с вами опять друзья и можно считать, что между нами больше нет никаких неудовольствий!
Я неопределенно покачала головой. Мне не понравились ни такое странное, игривое, извинение, ни то, что он при этом думал.
– Теперь я буду рад получить от вас бумаги, которые мы сгоряча составили! – сказал он. – Вам они без пользы, а мне будет забавно почитать их как-нибудь на досуге.
И опять я не нашлась, что ему ответить и промолчала. Трегубов состроил мне глазки и шутливо погрозил пальцем.
– Я вижу, вы хотите меня немножко помучить! Воля ваша, но я и так уже настрадался без вашего общества!
– Зачем же мне вас мучить, – наконец, ответила я ему в тон. – Бумаги серьезные и мне будет жаль с ними расставаться. Пущай они лучше будут у меня.
– Зачем они вам?! – удивленно воскликнул он. – Что за нужда такой красавице пачкать пальчики в чернилах!
– Ну, что не говори, а на право собственности всегда требуются документы.
– Право собственности? – воскликнул Трегубов и рассмеялся. – На что?
– На Завидово, – ответила я – и на другие ваши имения.
– Так вы приняли ту шутку всерьез? – он так веселился, словно я говорила что-то очень смешное или нелепое.
– Более чем и собираюсь взыскать ваши обязательства согласно закону, – без улыбки ответила я.
Василия Ивановича мои слова заметно расстроили, он даже слегка нахмурил брови.
– Ну, право, я даже не знаю, что на это сказать! У всякой шутки должен быть край. К чему нам с вами ссориться по пустякам!
– Согласна, давайте не ссориться, признайте свои обязательства и разойдемся друзьями, – ответила я в его же тоне.
– Но, как же такое можно даже помыслить? Вы претендуете, на мое состояние, коего не добивались непомерно тяжелой службой, а напротив! Мне сие имущество пожаловано самой императрицей Екатериной Алексеевной, а вы, какое имеете к нему касательство?
– Ровно то же что и вы, любезнейший господин Трегубов. Только вы за это имущество не рисковали жизнью, а против того, получили его за несказанное удовольствие, дарованное вам императрицей, а меня вы пытались убить. Разве это не достойная заслуга?
Не знаю, откуда у меня брались такие слова. Раньше я никогда не говорила подобным стилем, но то, как я все это сказала, мне понравилось.
Василий Иванович был удивлен без всякой меры и сердито воскликнул:
– Это как убить? Я вас хотел убить? Опомнитесь, любезнейшая, с чего вам такое взбрело в голову?
– Нынче ночью мне даже пришлось стрелять, чтобы сохранить свою жизнь! – объяснила я.
– Нынче ночью? – озабочено спросил он. – Так это вы говорите об малом Евстигнее? Так вы в нем совсем не ошибаетесь! Он добрый малый, мухи не обидит, и лишь хотел с вами пошутить. Но, если вы к нему в претензии, то я тотчас велю его изловить и выпороть на конюшне!
Пожалуй, только сейчас я стала полностью согласна с Алешей, в оценке этого нежного и красивого человека. Он совершенно искренне не замечал вокруг никого кроме самого себя. Люди ему были нужны только для того, чтобы они заботились о нем, доставляли удовольствия. Я по молодости еще не способна была понять, что это тупость ума или непомерные гордыня и себялюбие. Не будь я в тот момент так зла на него, возможно слова мои не были бы так жестоки, но в тот момент в моей душе не осталось ни капли христианского милосердия.
– Зачем же вы, Василий Иванович, будете пороть моих людей? – сказала я вставая. – Теперь вы тут не хозяин, а гость, и то лишь, о тех пор, пока не поправитесь. А после того, милости попрошу, убраться отсюда вон!
– Помилуйте, Алевтина Сергеевна, – попытался он остановить меня, протягивая со своего инвалидного кресла руки, – что же будет со мной? Вы хотите оставить меня без куска хлеба, обречь на прозябание и голодную смерть?
– Думаю, вам, любезнейший Василий Иванович, смерть от голода не грозит. Найдете еще одну богатую старушку, и она вас прокормит. У вас такое большое достоинство, что многие женщины будут счастливы, обменять обладание им на ваш кусок хлеба.
– Но, как вы можете, сравнивать великую императрицу, со всякой старухой! – начал возмущенно говорить он, но я уже не слушала и ушла в свои покои.
Этот странный разговор оставил на душе очень нехороший осадок. Я помнила предсказание Костюкова, что жить Василию Ивановичу осталось совсем немного, и все равно не сдержалась и постаралась уколоть его как можно больнее.
Не знаю, что, эта ли ненужная жестокость или, просто, таковой была моя судьба, но с момента расставания с Трегубовым, меня начали преследовать неудачи. Когда я подходила к своим дверям, у меня с пальца соскользнуло обручальное кольцо. Оно звякнуло об пол, я даже видела, куда оно упало, как крутилось на месте, но когда я наклонилось за ним, его на полу не оказалось. Я опустилась на корточки и внимательно осмотрела весь небольшой тупичок перед нашими дверями, перетряхнула половик, оно бесследно исчезло. Полы в том месте, как и все остальные в доме были новыми, без щелей, и закатываться кольцу было просто некуда.
Сначала я искала его сама, потом позвала в помощь горничную девушку. Она даже принесла свечной фонарик, и мы с ней осмотрели каждую пядь пола. Все было без результата. Чтобы на смех слугам не ползать целый день по полу на коленях, я, в конце концов, прекратила это бесполезное занятие.
Я знала, что очень дурная примета, когда роняют обручальное кольцо при венчании, но что бывает, когда его теряет замужняя женщина, не представляла и отправилась к Костюкову за толкованием. Он опять оказался вместе с Марьей Ивановной, и повторилась вчерашняя история. Сначала мне пришлось ждать, когда он откроет дверь, а потом делать вид, что я не замечаю, как они голыми жмутся друг к другу под тулупом.
В это раз мне было не до чужих амуров, и я сразу же спросила, что может означать такое нехорошее происшествие.
Илье Ефимовичу в том положении, в котором они находились с Машей, было не до гаданий и народных примет, но он увидел, как я расстроена и начал успокаивать, что такой приметы нет, и ничего плохого от потери кольца не бывает. Марья Ивановна, напротив, так за меня расстроилась и даже попыталась встать с лавки, чтобы обнять и утешить. Хорошо, что Костюков удержал ее под своим тулупом, иначе получилась бы не трогательная сцена, а большое смущение и конфуз.
– Кольцо это пустое, – наконец объяснил Костюков, после наших с Машей настояний. – Никакой особой мистики в такой потере нет. Очень часто непонятным образом бесследно пропадают и более крупные вещи. Меня беспокоит другое. Помните, что я говорил вам о выборе пути? Вы не приняли ни первого ни второго предложения. Поэтому, теперь вы вступаете на самую сложную и неведомую стезю. Что вас на ней ждет, я сказать не могу. Во всяком случае, сейчас. Когда окончательно выздоровею, смогу составить звездный гороскоп, применю другие гадания, тогда возможно сумею что-нибудь выяснить. Теперь же вам остается быть крайне осторожной и уповать на удачу и Божью милость.
Трегубов, как и вчера, не подавал признаков жизни, и я уже надеялась; что он смирился с потерей имения, и оставит меня в покое. Вскоре после обеда, в зале ко мне подошел Кузьма Платонович и, смущенно улыбаясь, передал просьбу Василия Ивановича, его навестить.
– Он что считает меня полной дурой? – удивилась я. – После того как он пытался меня сначала снасильничать, потом убить, думает, что я сама полезу к нему в лапы?
– Возьмите с собой пистолет, тогда он не посмеет на вас напасть, – предложил управляющий.
– Незачем мне к нему идти, – твердо, отказалась я, – говорить мне с ним не о чем, а если я ему нужна, пусть сам спустится в гостиную.
Кузьма Платонович со мной согласился и пошел докладывать Трегубову, а я вернулась к себе. Самого Василия Ивановича я, честно говоря, не боялась, но моя защита пистолет, был разряжен, а как его зарядить я не знала.
Не успела я сесть к окну и открыть томик своего любимого Карамзина, как пришел управляющий и сказал, что Трегубов согласен встретиться со мной внизу, в гостиной. Пришлось закрыть книгу и пойти на встречу.
Я пришла первой и села возле дверей. Помещика принесли четыре лакея: те же, что и раньше. После вчерашних возлияний, они едва держались на ногах и когда спускались по лестнице, чуть Трегубова не уронил. Он вспылил, и разругал нерадивых холопов. Слуги сонно кивали головами и, не скрывая нетерпения, ждали, когда он их отпустит. Успокоившись, Василий Иванович поздоровался со мной со всей любезностью, на которую в тот момент был способен. В ответ я едва ему кивнула. Однако моя холодность Василия Ивановича нисколько не обескуражила. Он улыбнулся своей очаровательной беззащитной улыбкой и, осуждающе качая головой, посетовал, что я его совсем забыла.
– Ах, милая Алевтина Сергеевна, – с неподдельной печалью в голосе, сказал он, – если бы вы знали как я вас ждал все это время! А вы не нашли даже минутки навестить бедного страдальца!
Я так удивилась и его тону и упреку, что не нашла что ответить и пожала плечами.
– Я знаю, вы на меня сердитесь, но право это совсем зря. Разве можно упрекать мужчину за то, что он влюблен в красивую женщину!?
– Наверное, нельзя, – помедлив, ответила я.
– Вот, вы сами со мной согласны, а при том продолжаете сердиться! Давайте поскорее помиримся и все забудем!
Как ни наивна я была, но мириться с этим человеком после всего, что он совершил, не стала бы ни в коем случае. И забывать я тоже ничего не собиралась.
– Я признаю, – продолжил он, не дождавшись ответа, – что между нами вышло маленькое недоразумение, но кто старое помянет – тому глаз вон. Я осознал свою вину и готов перед вами извиниться.
От его простоты я, просто, растерялась. И, что удивительно, Василий Иванович был совершенно искренен, и говорил то, что думает.
– Хорошо, извиняйтесь, – согласилась я.
Трегубов опять нежно, улыбнулся и сказал:
– Раз, два, три, все забыто! Ну, вот теперь мы с вами опять друзья и можно считать, что между нами больше нет никаких неудовольствий!
Я неопределенно покачала головой. Мне не понравились ни такое странное, игривое, извинение, ни то, что он при этом думал.
– Теперь я буду рад получить от вас бумаги, которые мы сгоряча составили! – сказал он. – Вам они без пользы, а мне будет забавно почитать их как-нибудь на досуге.
И опять я не нашлась, что ему ответить и промолчала. Трегубов состроил мне глазки и шутливо погрозил пальцем.
– Я вижу, вы хотите меня немножко помучить! Воля ваша, но я и так уже настрадался без вашего общества!
– Зачем же мне вас мучить, – наконец, ответила я ему в тон. – Бумаги серьезные и мне будет жаль с ними расставаться. Пущай они лучше будут у меня.
– Зачем они вам?! – удивленно воскликнул он. – Что за нужда такой красавице пачкать пальчики в чернилах!
– Ну, что не говори, а на право собственности всегда требуются документы.
– Право собственности? – воскликнул Трегубов и рассмеялся. – На что?
– На Завидово, – ответила я – и на другие ваши имения.
– Так вы приняли ту шутку всерьез? – он так веселился, словно я говорила что-то очень смешное или нелепое.
– Более чем и собираюсь взыскать ваши обязательства согласно закону, – без улыбки ответила я.
Василия Ивановича мои слова заметно расстроили, он даже слегка нахмурил брови.
– Ну, право, я даже не знаю, что на это сказать! У всякой шутки должен быть край. К чему нам с вами ссориться по пустякам!
– Согласна, давайте не ссориться, признайте свои обязательства и разойдемся друзьями, – ответила я в его же тоне.
– Но, как же такое можно даже помыслить? Вы претендуете, на мое состояние, коего не добивались непомерно тяжелой службой, а напротив! Мне сие имущество пожаловано самой императрицей Екатериной Алексеевной, а вы, какое имеете к нему касательство?
– Ровно то же что и вы, любезнейший господин Трегубов. Только вы за это имущество не рисковали жизнью, а против того, получили его за несказанное удовольствие, дарованное вам императрицей, а меня вы пытались убить. Разве это не достойная заслуга?
Не знаю, откуда у меня брались такие слова. Раньше я никогда не говорила подобным стилем, но то, как я все это сказала, мне понравилось.
Василий Иванович был удивлен без всякой меры и сердито воскликнул:
– Это как убить? Я вас хотел убить? Опомнитесь, любезнейшая, с чего вам такое взбрело в голову?
– Нынче ночью мне даже пришлось стрелять, чтобы сохранить свою жизнь! – объяснила я.
– Нынче ночью? – озабочено спросил он. – Так это вы говорите об малом Евстигнее? Так вы в нем совсем не ошибаетесь! Он добрый малый, мухи не обидит, и лишь хотел с вами пошутить. Но, если вы к нему в претензии, то я тотчас велю его изловить и выпороть на конюшне!
Пожалуй, только сейчас я стала полностью согласна с Алешей, в оценке этого нежного и красивого человека. Он совершенно искренне не замечал вокруг никого кроме самого себя. Люди ему были нужны только для того, чтобы они заботились о нем, доставляли удовольствия. Я по молодости еще не способна была понять, что это тупость ума или непомерные гордыня и себялюбие. Не будь я в тот момент так зла на него, возможно слова мои не были бы так жестоки, но в тот момент в моей душе не осталось ни капли христианского милосердия.
– Зачем же вы, Василий Иванович, будете пороть моих людей? – сказала я вставая. – Теперь вы тут не хозяин, а гость, и то лишь, о тех пор, пока не поправитесь. А после того, милости попрошу, убраться отсюда вон!
– Помилуйте, Алевтина Сергеевна, – попытался он остановить меня, протягивая со своего инвалидного кресла руки, – что же будет со мной? Вы хотите оставить меня без куска хлеба, обречь на прозябание и голодную смерть?
– Думаю, вам, любезнейший Василий Иванович, смерть от голода не грозит. Найдете еще одну богатую старушку, и она вас прокормит. У вас такое большое достоинство, что многие женщины будут счастливы, обменять обладание им на ваш кусок хлеба.
– Но, как вы можете, сравнивать великую императрицу, со всякой старухой! – начал возмущенно говорить он, но я уже не слушала и ушла в свои покои.
Этот странный разговор оставил на душе очень нехороший осадок. Я помнила предсказание Костюкова, что жить Василию Ивановичу осталось совсем немного, и все равно не сдержалась и постаралась уколоть его как можно больнее.
Не знаю, что, эта ли ненужная жестокость или, просто, таковой была моя судьба, но с момента расставания с Трегубовым, меня начали преследовать неудачи. Когда я подходила к своим дверям, у меня с пальца соскользнуло обручальное кольцо. Оно звякнуло об пол, я даже видела, куда оно упало, как крутилось на месте, но когда я наклонилось за ним, его на полу не оказалось. Я опустилась на корточки и внимательно осмотрела весь небольшой тупичок перед нашими дверями, перетряхнула половик, оно бесследно исчезло. Полы в том месте, как и все остальные в доме были новыми, без щелей, и закатываться кольцу было просто некуда.
Сначала я искала его сама, потом позвала в помощь горничную девушку. Она даже принесла свечной фонарик, и мы с ней осмотрели каждую пядь пола. Все было без результата. Чтобы на смех слугам не ползать целый день по полу на коленях, я, в конце концов, прекратила это бесполезное занятие.
Я знала, что очень дурная примета, когда роняют обручальное кольцо при венчании, но что бывает, когда его теряет замужняя женщина, не представляла и отправилась к Костюкову за толкованием. Он опять оказался вместе с Марьей Ивановной, и повторилась вчерашняя история. Сначала мне пришлось ждать, когда он откроет дверь, а потом делать вид, что я не замечаю, как они голыми жмутся друг к другу под тулупом.
В это раз мне было не до чужих амуров, и я сразу же спросила, что может означать такое нехорошее происшествие.
Илье Ефимовичу в том положении, в котором они находились с Машей, было не до гаданий и народных примет, но он увидел, как я расстроена и начал успокаивать, что такой приметы нет, и ничего плохого от потери кольца не бывает. Марья Ивановна, напротив, так за меня расстроилась и даже попыталась встать с лавки, чтобы обнять и утешить. Хорошо, что Костюков удержал ее под своим тулупом, иначе получилась бы не трогательная сцена, а большое смущение и конфуз.
– Кольцо это пустое, – наконец объяснил Костюков, после наших с Машей настояний. – Никакой особой мистики в такой потере нет. Очень часто непонятным образом бесследно пропадают и более крупные вещи. Меня беспокоит другое. Помните, что я говорил вам о выборе пути? Вы не приняли ни первого ни второго предложения. Поэтому, теперь вы вступаете на самую сложную и неведомую стезю. Что вас на ней ждет, я сказать не могу. Во всяком случае, сейчас. Когда окончательно выздоровею, смогу составить звездный гороскоп, применю другие гадания, тогда возможно сумею что-нибудь выяснить. Теперь же вам остается быть крайне осторожной и уповать на удачу и Божью милость.