Шилов Сергей. Риторика

восприятия есть половой орган человеческого голоса. Осмысливающая речь есть
мужской половой орган человеческого голоса. Человеческий слух есть половой
акт человеческих голосов. Человеческое зрение есть следствие полового акта
человеческих голосов и его причина одновременно.
Человеческий голос есть тело человеческого Слова. Речь есть жизнь друг
с другом, повседневность человеческих голосов. Слово есть душа человеческого
голоса. Слово не может быть записано, но всякая запись осуществляется
благодаря Слову, ведь запись есть обыденное сознание человеческого голоса,
мысль обыденного сознания человеческого голоса. Истинная запись,
схватывающая телесность человеческого голоса, есть мысль человеческого
голоса, мысль обыденного сознания человеческого голоса. Настоящее письмо
есть бытие человеческого голоса. Настоящее чтение есть время человеческого
голоса. Письменность есть колея в мышлении пути человеческого голоса от
времени к бытию, прокладываемая пространством риторики. Смысл слова есть
повседневная жизнь человеческого голоса. Значение слова есть половая жизнь
человеческого голоса. Телесность сама по себе образуется в отождествлении
смысла и значения слова, означивании. Письменность сама по себе образуется в
различении смысла и значения слова, в осмыслении. Итак, "вот" есть
человеческий голос, его бытие несокрыто, и пространством его бытия является
значение слова, временем же его бытия является смысл слова. Слово не есть
имя вещи, как человек не есть воспринимаемое им. Именование присуще языку,
речи письма, но не речи самой по себе. Имя вещи есть "что" телесности. Имя
человека есть "что" письменности. Имя есть образующее начало подлинности
человеческих отношений. Имя есть восприятие человеческим голосом через
говорение самой речи, ощущение речи голосом. Слово есть припоминание
человеческим голосом своего бытия - "вот-бытия". Слово есть событие такого
припоминания, выражающееся смыслом слова с помощью "принимающего" это
выражение значения слова. Слово есть возможность при-слушивания к
человеческому голосу и видение с человеческого голоса, примыкание к
подлинному бытию, со-бытие. Слово может прислушать нечто к голосу, чтобы оно
там было, и увидеть нечто с голоса, что оттуда бы то ни было больше не
увидеть. Таково исполнение желаний человеческого Я. Голос выстлан желаниями,
вожделениями даже человеческого "Я", заворачивающимися в раковину слуха, в
ушную раковину, существующую внутри такой вещи, как глаз, непосредственный
исполнитель желания. Человеческий глаз "подносится" мыслью к человеческому
уху. К человеческому глазу прислушиваются, слыша в нем шум речи, в пучинах
которой и образуется человеческий глаз, образуется как жилище живого
существа, высыхающего вне речи. Осуществляя восприятия, человеческое
сознание ничего не делает, - оно все уже проделало и присутствует и само его
присутствие только означает осуществление человеческим сознанием своего
восприятия. Не восприятие порождает желание, но желание порождает
восприятие, слух порождает зрение. Слух как осуществленное желание порождает
зрение как желание неосуществленное, порождающее в свою очередь,
неосуществимость желания саму по себе, противоречащее осуществленному
желанию, начинающему, следовательно, использование мышлением осуществленного
желания, различающее осуществимость с желанием посредством осуществимости
желаемого восприятия. Осуществимость желаемого восприятия, образующее образ
телесности самой по себе как осмысленности обыденного сознания и есть
"внешний вид" мышления, - человеческий голос. Телесность мышления
образуется, таким образом, не мысль, но человеческим голосом. Телесность
сама по себе есть мыслимость чего-либо, мир, осуществленный как мир человека
выполнением его письменности. Как человек имеет честность, выполняемую
совестью посредством забот в царстве любви, так мир имеет письменность,
выполняемую чтением посредством письма в царстве Книги. Письменность есть
имение мира, ойкумена, заселенная именами вещей. Письменность есть
по-местье, владение уделом, наделом территория речи. Письменностью владеет
писатель. Мыслитель отличается от писателя точно так же, как одаренный или
бездарный человек отличается от хозяйственного либо легкомысленного
помещика. У писателя есть письмо и чтение, у мыслителя может быть одна
только мысль. Мысль эта показывает то, как, имея время и бытие, т. е.
сознавая обыденное сознание как ценность, мы имеем и письменность, и где мы
ее имеем. Проблема отношения обыденного сознания к внешним мирам есть прежде
всего проблема письменности самого мира, того вида бытия мира, с которым
имеет дело обыденное сознание, сознавая, что вид бытия, в котором этот мир
образуется, есть собственный голос обыденного сознания, порождающий события
внешнего для обыденного сознания мира. Существо мира есть Солнце Книги,
восходящее над поверхностью моря письменности. Таков мир в записи речевого
опыта мышления, соответствующие волновые линии выразимости с горизонтом
некоторого фона осмысленности, единого тона события. Мир также может быть
увиден как равномерность пространств прописывания, заслоняющих фон
осмысленности телесностью письма. Иначе говоря, в мире есть пустота письма и
в мире есть полнота письма, необходимые условия для существования письма.
Зрение и слух есть, таким образом, некоторые существенные состояния мысли:
поворот и приуготовление поворота письма от одной повседневности к другой.
Мысль все время поворачивает. Мыслящий поворачивается в повседневности.
Письмо есть бытие в мире риторики, попадание в пространство риторики,
подлинный мир, мир повседневности, как он образуется из письменности. Слова
есть слепые выпуклости пространства - письменности, образующиеся из-за
существования этого пространства посредством прописывания, обследования его
телесностью человеческого голоса, прикасающийся к телесности письменности.
Слово есть ответствование телесности письменности телесности человеческого
голоса, обнаруженное телесностью голоса в поисках телесности обыденного
сознания телесность письменности, вид бытия в телесности мира наряду с
телесностью человеческого голоса. Слово есть амбре телесности в зловонном
развернувшемся нутре обыденного сознания. Слово есть "запах" телесности,
указание на нечто, не выразимое в зрении и слухе. Зрение и слух есть время и
бытие письменности как выразимости смысла в значении, образовании образа
осмысленности - значимости. "Запах" телесности есть деятельность этой
выразительности, чистая длительность, представляющая пространство самого
времени. Запах телесности есть атмосфера пространства риторики,
действительность его действительного существования. Запах телесности
противо-речит запаху тела, т. е. источается речью. Если тело издает запах
все целиком, то запах имеет только та телесность, которая существует в виде
точки. Обесточить телесность, т. е. лишить осмысленности грамматику, -
значит лишить телесность "запаха", слово - "аромата". "Аромат" слова
образуется из разных составов грамматики, естественной грамматики
непосредственного речевого опыта. "Аромат" слова чует критик чистой
телесности, не связанной с телом. Он-то и пробует соединить разные
грамматические составы, настои разных смыслов. Сам ум есть аромат слова.
Аромат слова есть соприкосновение двух тел в телесности речи. Аромат слова
есть бытие человеческого голоса, источение же этого аромата есть время
человеческого голоса. Само противоречие есть, таким образом, источение
аромата ароматическим телом, призывность человеческого голоса. Именование
вещей есть ароматизация риторического пространства, насыщение ума смыслом.
Воспользование ароматом слова есть именование людей несокрытая суть
непрерывности речи. Подавление именования вещей именования людей вызывает
зловоние, обладает непосредственным паралитическим действием речевого опыта.
Именование людей составляет сущность письма и существование чтения,
насаждение ароматом слова. Человек именуется по идее запаха его тела. Имя
человека, а не его запись только, есть запах его человеческого тела. Такой
перепад от пространства и времени вещи ко времени и бытию вещи есть
заглубление мысли языком. Пространство и время рассматривают вещь, время и
бытие ее слышат. Пространство и время есть глаз и ведущий глаз. Время и
Бытие есть ухо и ведущее ухо. Путь от времени к бытию есть распознавание
человеческим голосом ведущего уха. Ведущее ухо есть запах инерции
человеческого тела, определяющий телесность. Риторика есть запах инерции
человеческого тела. Инерция человеческого тела есть непрерывность речи.
Человеческое тело, если на него не действуют риторические силы, либо
действие этих сил скомпенсировано, либо существует как Ничто, либо
записывается. Человеческое тело желается, если оно риторизировано, т. е.
если действие на него риторически сил, осмысления, означения и т. д. в самом
общем смысле имеет конечное значение, если эти силы противоречат друг другу.
В повседневности человеческое тело двигается только по инерции. Письмо есть
существование самого тела в представлении тела о самом себе. Письмо ведется
ведущим ухом. Чтение ведется ведущим глазом. Телесность есть самопонимание
письма, про-грамма письма. Письмо не есть бытие грамматики (она есть
ароматический состав Слова), письмо есть бытие про-граммы, записи аромата
слова, записывающего себя посредством человеческого голоса на человеческом
теле. Письмо построено программатически, но уже чует телесность. Чтение
приуготовляет письмо к изживанию грамматики, победе над грамматикой,
преодолении грамматики в телесности, преодолении вещи в имени, бытия в
обыденного сознания в бытии, времени в речи. Грамматика имеет правила, но не
может ими воспользоваться, телесность же ведет игру по правилам грамматики.
Грамматика есть уход и вечное возвращение одного и того же - полового
чувства человеческого сознания, самого события пола. Кроме повседневности
обыденного сознания есть еще телесность человеческого сознания, находящиеся
друг с другом в действительном противоречии, закладывающие основы
пространство риторики, пространствующем риторику. Грамматика есть бытие
противоречия телесности и повседневности, временем которого является
обыденность сознания. Осмысление грамматики есть, таким образом, сила
человеческого голоса, ведущаяся от обыденного сознания к грамматике в
риторике. Грамматика придумывается риторикой до конца так, что ее вовсе не
остается в наличии. Непосредственно продумывает грамматику человеческий
голос. Время продумывания человеческим голосом грамматики есть глагол,
видение которого как продумываемого человеческим голосом, есть суждение.
Бытие продумывания человеческим голосом грамматики есть имя существительное,
слышание которого и есть высказывание. Наконец, продумывание человеческим
голосом самого продумывания человеческим голосом грамматики, есть
прилагательное, запах чего и есть чутье письменности. Итак, продумывание
человеческим голосом грамматики есть образование частей речи как
проявляющихся ценностей речи. Связь грамматики с частями речи случайна, как
случайна связь произведения человеческого гения с подручными средствами
исполнения этого произведения. Грамматические правила есть причины сущего,
условия его возникновения и уничтожения, в то время как письмо является
причиной самого бытия. Сущее отличается от бытия тем, чем ценность
отличается того, ценностью чего она является. Грамматические правила есть не
правила самой речи, но средством образования речью телесности высших
ценностей. Грамматика есть языковое представление, т. е. образование
телесности записи в повседневности записи. Грамматика есть структура
предложения. Иначе говоря, предложение лишено грамматики, оно неизмеримо
больше грамматики в грамматическом же смысле, смысле образования образов
грамм телесности, имеющих некоторую массу, взвешиваемых в речи. Единицей
грамматики является грамм. Граммы есть массы телесности, перемещающиеся в
пространстве риторики, посредством которых несокрыта письменность. Граммы
подвержены действию речевых сил. Осмысливающие тела обуславливают их
взаимное тяготение друг к другу скрепляют их, не дают достаточно далеко
удалиться друг от друга. Означающие силы замедляют или вовсе останавливают
их движение. Противоречие же осмысляющих и означающих сил, будучи
продумываемо означает движение масс телесности. Противоречие есть
непроявленность события как события речи, непроявленность которой несокрыта
сама речь. Сама грамматика есть присущая несокрытости непроявленность, т. е.
структура несокрытости, скрывающая несокрытость как несокрытость телесности
и раскрывающая несокрытость как сокрытость повседневности. Существительное
означает половость человеческого тела как сокрытие сознанием этой половости
в мысли. Глагол означает несокрытость существительного как фундаментального
события пола. Прилагательное означает участие человеческого голоса в
существовании существительного посредством глагола. Основным грамматическим
правилом, таким образом, является несокрытость частей тела речи. Речь прячет
одни части речи, выставляет напоказ другие. Сообразно грамматике ело речи
состоит из частей речи. Таким образом, ни понятие, ни идея, ни теория, ни
что другое, происходящее с телом речи, не является непосредственно речевым
телом, а означает события, с ним происходящие. Душой тела речи является
человеческий голос. Сознанием тела реи является человеческое восприятие.
Повседневностью тела речи является зрение. Телесностью тела речи является
человеческий слух. Человек, существующий в мире природы, есть речь,
существующая в пространстве риторики. Время жизни тела речи есть обыденное
сознание. Бытие тела речи есть мышление. Типологией речевого тела является
язык, затем сознание речевого тела, самозаписывание сознания речевого тела,
внутренний голос речевого тела. Язык есть голос тела речи. Человек с
обыденным сознанием и мышлением в мире человеческой природы -
повседневности, образующим человеческим голосом, есть речь с чтением и
письмом в риторике, образуемой литературой, противоречим телесности и
письменности. Мир масс телесности, имеющий своей основой письменность, в
комках смысла которого и своего места в нем пребывает речь, наделенная
автором письмом и чтение, мир, законом которого является риторика, природа
речи, есть мир литературы. Мир литературы не есть ничто, Ничто приуготовляет
мышление к восприятию мира литературы, противоречащего миру обыденного
сознания. Ничто есть что человеческого восприятия, восприятия литературы как
конечности телесности бытия человека. Ничто противостоит грамматике как
пред-ставление Ничто. Ничто ставит себя так или иначе в отношении обыденного
сознания, что является сутью дела грамматики. Проявление обыденным сознанием
Ничто как представления грамматик, есть представление само по себе. Мир
литератур есть прежде всего мир представлений, существующих не как
представление, но как занятие и лишь литературе одной открытые как
представление. Представления есть вожделения, эротические фантазии, жизнь
тела самой речи. Представление есть "хочу" речи. Продуманные представления
делают речь зрелой, вырабатывающей массы телесности, граммы, обеспечивающие
иммунитет речи, защищающие ее от разрушительных смыслов, значений. Грамм
видим в речи только при чтении письма, только под языком. Мы смотрим в язык,
направленный на речь. И видим граммы. Граммы без языка только слышимы, но не
видимы. Язык есть структура литературы, средство технологии литературного
ремесла. Язык открывается и совершается речью. Зрение и слух есть одно и то
же - грамм, его расстояние от поверхности самого себя и сама поверхность.
Восприятие есть, таким образом, измерение в граммах, образующее ценность
массой в грамм. Само образование есть измерение. Зрение и слух есть потенции
человеческого восприятия, которые реализует принцип Я. "Я" есть увиденное и
услышанное как видимое и слышимое. "Я" есть аромат слова. "Я" есть прежде
всего Я речи. Тело Я есть прежде всего тело речи. Тело человеческой речи
есть мысль, обращающаяся к человеческому голосу. Путь от времени к бытию
есть ветвление мысли, образующее Я само по себе, форму мысли. Форма мысли
есть не понятие, не идея, не суждение, но Я само по себе. Я есть абсолютная
несокрытость, действительность самой действительности. Человеческое Я есть
структура самого бытия, момент времени мира литературы, временное измерение
риторики. Человеческое Я есть исследование более сложных эффектов риторики,
чем перемещение масс телесности в речи. Человеческое Я есть самое явление
риторики, пространство риторики как явление риторики. Человеческое Я есть
противоречие между сущностью риторики, ее временем, и существованием
риторики, ее пространством. Человеческое Я есть бытие риторики. Сущность
есть направленность от поверхности восприятия к его центру, совпадающему в
своем отстоянии от поверхности с самой поверхностью. Существование есть
нечто, лежащее за пределами поверхности восприятия, т. е. существующее, ибо
все, что имеет какое-либо отношение к поверхности восприятия, не существует.
Существующая сущность есть несуществующая сущность - ценность. Сущность
ценности есть измеримость ценности, существование ценности есть
неизмеримость ценности, ее переоценка, показ. Ценность есть знание
обыденного сознания, познавшего сущность значимого для него события,
совершающего о пространстве риторики. Человеческое Я собирает ценности
обыденного сознания как произведение его искусства. Человеческое Я есть
начало опыта обыденного сознания, есть некоторым несокрытым образом вся его
длительность. Сама вещь есть человеческий опыт. Ее мыслимость является
сущностью человеческого опыта - ценностью. Ее протяженность является
существованием человеческого опыта - человеческим Я. "Я" есть
непосредственное поворачивание человеческой мысли, "забирание" ее в ту или
другую сторону при письме. Противоречие сущности и существование опыта
сознания осуществляется мыслью поворачивающей человеческое тело. Основной
формой всякого движения (прямолинейного, криволинейного и др.) является
поворачивание, т. к. основной формой времени является предшествование. "Я"
поворачивает ее вокруг своей оси, будучи притягиваемо мыслью, которое уходит
и вечно возвращается для той или иной телесности. К нам обращена всегда
видимая сторона Я, и закрыта от нас слышимая. Сознавая, мы видим я,
наблюдаем за ним, но не слышим его. Мысля, мы мыслим человеческое Я. Так
устроено человеческое слово, содержащее в себе бесконечные массы
письменности, бесчисленное множество риторических миров.
Слово есть Вселенная человеческой мысли. Оно не имеет пространства. Его
имеет риторика. Оно не имеет времени. Его имеет сознание. Оно не имеет
бытия. Его имеет мышление. Оно есть все то, что не есть письменность; все
то, что не есть то, что не есть; все то, что есть. Если человеческий голос
есть все то, что мы видим перед собой, видим собой, то Слово есть то, что мы
слышим в себе, слышим собой. Произнесение слова и есть литература, запись
человеческого голоса. Философия есть сама возможность записи человеческого
голоса и в этом смысле она раскрывается как отсутствие самопоказа
человеческого голоса, скромность человеческого голоса. Подлинная философия
есть продумывание человеческого голоса самого по себе. Философия также не
способна к продумыванию слова, она есть форма слова. Форма есть знание,
ремесло ценности. Форма есть поверхность, отстоящая от самой себя на
принципиально возможное расстояние от этой поверхности. Форма есть мысль о
том, что всякая поверхность есть рас-стояние, ведь поверхность есть
существование ценности сознания, а расстояние есть сущность ценности
сознания, ведь всякий путь есть прежде всего состояние от времени к бытию.
Форма есть распространение грамматики телесности посредством структуры.
Грамматика распространяется в граммах, самоизмеримых самостях ценностей.
Пространство, время и бытие риторики действительнее пространства, времени и
бытия самих по себе, имеющих ничтожный вес в граммах. Грамматика измеряет
вес речевого предмета: существительным, глаголом, прилагательным или какой
другой частью речи он является, с тем чтобы было письмо. Письмо есть то, что
становится в речевом пространстве риторики. Письмо есть прежде всего
одновременное существование речевых предметов, частей речи. Речевые предметы
есть выявляющиеся формы письма, созревание письма как взрослого тела речи.
Если образование предложения имеет своей основной образование телесности
тела речи в восприятии речевых предметов мыслью, то образование текста имеет
совей основе противоречие тела речи с речевой повседневностью. Письмо есть
такое соединение частей тела в речь, в котором участвуют два тела речи, речь
автора и речь читателя, проникающая в речь автора речью героя произведения.
Письмо есть осмысление речевого предмета его образующее. Смысл телесности
письма состоит в образовании речевого предмета, формой существования
которого является письменность, языковой след. Таким образом, тела
риторического пространства бывают двух видов: речевые тела и речевые
предметы. Литература полна противоречий - риторических тел и риторических
предметов, непосредственных соприкосновений писателя и читателя,
соприкосновений сознаний и даже тел. Отношение писателя и читателя могут и
не ограничиваться прикосновениями: это может быть и разговор, и обладание и
даже насилие, все это допускается противоречием речевых тел и речевых
предметов. Симпатии человеческого (телесного) мышления на стороне речевых
тел. Симпатии вещного (письменного) мышления на стороне речевых предметов. И
речевой предмет и речевое тело стремятся заменить друг друга, имея для этого
достаточного опыта.
Итак, речь, понятая нами как действительность человеческой жизни
обступают нас со всех сторон и изнутри. Речь является питательной средой для
непрерывно размножающихся речевых предметов, большое разнообразаие которых
указывает на некоторые новые проявляющиеся механизмы человеческой жизни. Это
движение, происходящее в начале речи, оказывает непосредственно воздействие
на ее конец, образованнее жизнеспособного речевого тела, тела самой мысли.
Речевое тело есть тайна присутствия обыденного сознания в повседневности.
Речевое тело, его иммунитет, забота о нем есть закон единства человеческой
личности как противоречие между тем, что в опыте обыденного сознания
принадлежит ему абсолютно, и тем, что в опыте обыденного сознания
принадлежит ему относительно. Речевое тело есть непосредственное
противоречие, условие и причина осмысленности речи, подлинности письма,
особенности чтения. Само человеческого Я есть Я речевого тела. Речевое тело
есть тело самой жизни, жизни самой человеческой жизни. Само пространство
риторики есть Ничто в сравнении с речевым телом. Речевое тело есть душа
литературы, сущность сущего, ведь сама речь и литература выполняют
соотношение бытия и сущего, непосредственного осуществления времени бытия.
Речевое тело, обладающее в высшей форме всем тем, чем обладает человеческое
тело, с которым, наконец, происходит все то, что сбывается с человеческим
телом, действительно существует под именем мышления и образует величайшую
тайну человеческой жизни. Речевое тело есть указание в то направление, где
скрывается загадка человеческой жизни. Сама литература есть некоторое умение
речевого тела, а может быть даже повседневное его существование.
Существующее существует лишь по отношению к речевому телу. Всякий
человеческий опыт есть опыт обнаружение в речевом опыте прямо посреди
речевых предметов речевого тела. Сам же речевой опыт есть научение речевого
тела мыслить прямо посреди речевых предметов (суждений, высказываний,
понятий, идей, представлений и т. д.). Сама истина в своей несокрытости есть
не что иное, как мысль речевого тела.









Заключение

Речевой предмет находится от речевого тела на некотором расстоянии,
покрываемом речью. Расстояние от речевого тела до речевого предмета, данное
в речи, именуется "тезисом". Прикосновение речевым телом к речевому
предмету, образующее значения, которыми присутствует речевые предметы в
речи, невидимого без преодоления расстояния, существующего между речевыми
телами и речевыми предметами. Это расстояние само по себе означает ту
особенность всякого противоречия, что всякое различие в гораздо большей
степени является противоречие, чем само противоречие, инобытие различия.
Подобно тому, как тождество является в гораздо больше степени различия, или
само различие, расстояние является инобытием речи. Инобытие есть такое