Шилович Георгий. Черепаха без панциря

   Шурка растерялся. Честно говоря, он не ждал от Маши такой решительности.
   Маша Василькова была в классе, пожалуй, самой тихой девочкой. Небольшого росточка, тоненькая, хилая с виду, с большущими синими глазами, в которых теперь светилось холодное презрение. Черные стрелочки Машиных бровей вздрагивали, нижняя губа прикушена. Девочка нервничала. Промокашка, которую она безостановочно свертывала в трубку, напоминала прутик, а Маша все свертывала ее и свертывала, будто хотела пронзить этим прутиком Шурку.
   "Начинается... Вот тебе и Маша! - издали наблюдал за девочкой Венька. Еще недавно была тише воды. А теперь... Не успели выбрать председателем, а она уже и нос задирает! Эта от своего не отступит!"
   Поэтому он посчитал за лучшее без надобности не вмешиваться в разговор. В конце концов, не он проворонил. Пусть Шурка сам и выпутывается.
   - Что же ты молчишь? - наседала Маша на Протасевича. - Разве не слышал, что сказал Агей Михайлович?
   - А что? - буркнул Шурка.
   - Брось притворяться. Иди лучше в учительскую и попроси прощения у Агея Михайловича.
   - Почему я?
   - А кто же?
   - Потише, Кнопка! - не выдержал, заспешил к ним Венька.
   - Как ты сказал? - чуть не заплакала от обиды Маша, сжимая кулачки. На глаза у девочки навернулись слёзы, губы задрожали. - А-а! Так вы вместе?
   - Уймись, говорю! - пригрозил Венька и попытался как-то замять этот неприятный разговор. - Не надо ссориться. Все равно назад не вернешь. Да и вообще говоря, что тут особенного произошло?
   - Как - что? - не сдавалась Маша. - И это говоришь ты? Командир "Красных следопытов"?
   - Замолчи, говорю, - снова угрожающе проговорил Венька.
   - А вот и не буду молчать. Не пугай. Набедокурили, а теперь в кусты? Трус!
   Венька аж задохнулся от злости. Прищурив глаза, шагнул к Маше. Процедил сквозь сжатые зубы:
   - К-кто трус? К-кто, Кно-поч-ка?
   - Ты! Ты! И не пугай! Никто тебя не боится. Это ты был зачинщиком. Теперь все видят... И не обзывайся. Я - Кнопочка! А ты? Ты Шуркин сообщник! Приспешник его! И с ракетой так было. Я все знаю, все видела! Все расскажу...
   - Ха-ха! - неестественно захохотал Венька. - Напугала! Слыхал? повернулся он к Шурке. - Я твой сообщник, я трус! Ха-ха-ха!
   Но всем было понятно, что ему не до смеха.
   И тут произошло такое, чего никто не ожидал. Венька петухом подскочил к Маше и со злостью ударил ее кулаком в живот.
   - Ой!.. - Маша хватала ртом воздух и корчилась от боли. Из глаз у нее брызнули слезы.
   Что было потом, Венька плохо помнил. Кто-то сильно толкнул его в грудь, кто-то огрел по затылку, ударил по лицу. Напрасны были его попытки отбиваться. Он отступил к стене.
   На помощь ему бросился Шурка, но что он мог сделать один? Со всех сторон на заговорщиков сыпались удары. Ребята дружно наседали на них, оттесняя в угол.
   Придя в себя, Маша пыталась остановить драку, но ее никто не слушал.
   Шурка понял, что со всем классом не сладить, надо удирать, пока еще не поздно. Ему тоже здорово досталось - так треснули по длинному носу, аж внутри что-то хрустнуло и в глазах потемнело.
   - Полундра! - взревел он, закрывая руками лицо. Пригнув голову, ринулся вперед и протаранил себе путь к дверям.
   Вслед за ним кое-как выбрался и Венька. Раскрасневшийся, потный, с воротником нараспашку, он тяжело дышал и дико таращился по сторонам: не видит ли кто-нибудь из учителей?
   - Пошли, - тянул его Шурка за рукав. - Быстрей!
   Никто не гнался за ними, никто не удерживал. Ребята стояли тесной гурьбой у дверей своего класса и улюлюкали им вдогонку:
   - Ату!..
   - Держи их!..
   Но, пожалуй, самым обидным было то, что за них пытались вступиться ученики седьмого "Б", того самого, которому дружки хотели подпустить воробья. Соседи о чем-то говорили, сочувствовали им, особенно девочки. Но беглецы никого не слушали.
   Шурка трусцой бежал в конец коридора, злился, что Венька отстает, подгонял его:
   - Шевелись, рохля! Сейчас звонок, поздно будет!..
   Они пробежали мимо учительской и оказались на лестничной площадке. Теперь скорей вниз, через вестибюль и - на улицу!
   Огнем горят Шуркины уши: "Опять влип..." Он перескакивает через две, а то и через три ступеньки, его словно подстегивает оскорбительное улюлюканье, которое все еще звенит в ушах. Нет, это звенит школьный звонок! Но напрасно он зовет беглецов вернуться обратно, в класс!..
   Наконец глухо стукнули за спиной тяжелые школьные двери. Шурка даже вздрогнул. Вдруг его охватила какая-то непонятная печаль. Полевая сумка с учебниками осталась в классе, и он с пустыми руками чувствовал себя непривычно. Оглянулся на окна своего класса. Никто не наблюдал за ними. Как-то сами по себе задрожали веки.
   - Что с тобой? - с сочувствием спросил Венька.
   - Ничего, - ответил Шурка и отвел взгляд. Обидно было, что все так нелепо получилось.
   Венька тоже чувствовал себя неловко. Солнце золотило его светлые волосы, ветерок охлаждал разгоряченное лицо. Но прохлада не приносила облегчения. Ныла челюсть, болело плечо. Но больше беспокоило Веньку другое: как выручить портфель и новенькую фуражку, подаренную бабушкой? И что он скажет бабушке, когда вернется домой. А еще ведь обещал ей принести книгу...
   "Ладно, как-нибудь выкручусь!" - решил он и подтолкнул Шурку локтем.
   - Пошли!
   - А куда?
   - Н-ну... Найдем место... Ты не переживай. Мы их еще всех по одному переловим. Вот увидишь! Просто так им это не пройдет.
   Какое-то время Шурка уныло молчал. Потом заправил рубашку в шаровары и поплелся за приятелем. Он хорошо понимал, что ничем досадить тем, кто остался в классе, они не смогут.
   - Подожди, - вдруг остановился Венька, - не зайти ли нам к Казику? Может, он что-нибудь придумает, а?..
   - Нельзя к нему, - поморщился Шурка.
   - Почему?
   - А что, если встретим кого-либо из своих?
   Венька задумался: и правда, ведь они все трое живут недалеко друг от друга. Бабушка может оказаться на улице, увидит - тогда беды не миновать. Он вопросительно посмотрел на Шурку. Тот пощупал свой припухший нос, прогнусавил:
   - Давай лучше в кино. У тебя деньги есть?
   - Нет, лучше к Казику. Незаметно.
   - Какое там незаметно! - начал злиться Шурка. - А что ты матери Казика скажешь?
   - Как - что?
   - А вот так! Она же обязательно поинтересуется, почему так рано пришли.
   - Вот чудак, пусть спрашивает! Скажем, что из школы прислали... Казика проведать. Спросить, почему, мол, на занятия не пришел...
   - У-гу! - хмыкнул Шурка, показывая на свой нос и Венькину рубашку, в которой не хватало двух пуговиц. - Так тебе и поверят.
   - Брось ты хныкать! Теперь или позже, а ответ все равно придется держать. Пошли к Казику.
   - А может, вернемся в школу?
   Но Венька настоял на своем. И предложил идти не напрямик, как они обычно ходили в школу и из школы, а глухими улочками, через дворы, чтобы избежать нежелательных встреч.
   - А по дороге попробуем яблок у Жминды нарвать, - говорил Венька. Может, она как раз на базаре с утра.
   Против этого Шурка не возражал: ему тоже не хотелось попадаться на глаза знакомым, а к саду Жминды и сам уже давно присматривался.
   - Пошли! - согласился он.
   Мальчишки перебежали наискосок шумную улицу и свернули в ближайший переулок. Здесь было тихо и безлюдно. То, что им и требовалось. И автомашины не ходили, потому что проезжую часть переулка недавно перекопал экскаватор проложил траншею для газовых труб. Толстенные, точно гигантские бревна, одни из них, просмоленные, с блеском, маслянисто чернели на желтом песке, другие были тщательно обернуты бумагой.
   - В микрорайон ведут, - ответил Венька и не удержался, нагнулся и закричал в отверстие трубы: - Бу-бу-бу-у!
   "Бу-у... Бу-у..." - таинственно и глуховато откликнулось стальное эхо.
   - Как живая! - повеселел Шурка и тоже заглянул в отверстие.
   - Ага, - усмехнулся Венька. - Стальной орган. Вот бы такой в филармонию!
   Он взобрался на трубу, ступил несколько шагов, потом соскочил на землю и пошел вслед за Шуркой.
   Теперь они шли по довольно узкому недавно асфальтированному тротуару мимо деревянных разномастных заборов. Местами штакетник изгородей покосился, был выщербленным и подгнившим снизу, с обрывками колючей проволоки. Казалось, толкни ногой, и сразу обвалится все это непрочное и никому не нужное сооружение.
   За заборами виднелись крохотные огородики, садики с беседками, увитыми диким виноградом, хмелем или цветной фасолью.
   Истлевшая картофельная ботва на огородах понуро клонилась к земле. Полысевшими заплатками выглядели места на грядках, где хозяева выращивали ранние овощи.
   Неподалеку от ворот Жминды ребята приостановились. По ту сторону ограды, под кустами крыжовника, облюбовали себе местечко куры. Сладко прижмурив осоловелые глазки, они дремали на солнце в песчаных ямах, изредка подгребали под себя песок и сонно потягивались.
   - Ко-ко-ко-кыш! - вдруг подскочил и замахал над головой руками Венька.
   Куры ошалело бросились врассыпную, подальше от опасности. Но Веньке этого показалось мало. И он еще громче заорал вдогонку:
   - Ку-ка-ре-ку!
   - Вы что там вытворяете? - неожиданно послышался сварливый голос.
   Скрипнула форточка, и на улицу высунулась голова Жминды в платке, подвязанном под подбородком.
   - Яблоки трясем! - огрызнулся Венька.
   - Чтоб тебя нечистая сила трясла, паршивец, - выругалась старуха и плюнула вслед мальчишкам.
   Друзья тем временем были уже далеко. Вдогонку им еще долго злобно лаяли собаки и неслись проклятья хозяйки.
   - Дома сидит, жадина старая, - бурчал Венька, изредка оглядываясь. Видал, как расходилась! Над каждой гнилушкой дрожит.
   - А что, если попросить? - спросил Шурка.
   - У Жминды, у этой скряги? Да она скорей повесится, чем паданок даст. Видел, какой у нее сад? Ранние давно обобрала, каждое яблочко в погреб спрятала. А зимой к школе принесет: "Сладенькие, - будет петь, - не дорого". Мало мы летом потрясли. Надо было больше.
   Шурка вспомнил, как эта торговка недавно стояла у ворот их школы с полнехонькой корзиной мелких груш и мешочком тыквенных, видно еще прошлогодних, семечек. Она льстиво поглядывала на учеников, спешивших на уроки, и уговаривала: "Купите, детки, не пожалеете. Вкусные груши, сладенькие. Как мед".
   Шурка поморщился, вспомнив Жминду. На душе снова стало противно. Даже тяжелые поздние антоновки, гнувшие книзу ветви яблонь за оградами, упругие и наливные, прозрачные, как само солнце, не манили его больше. Яблоки были за колючей проволокой. Потом и они попадут в погреб к такой же торговке, как Жминда...
   Не ласкали его взор и ярко-красные, пестрые георгины, лучистые астры, что тихо догорали в цветниках. Их не коснулось еще первое дыхание холодных ветров, и цветы жадно тянули свои красивые бутоны вверх, настойчиво пробивались сквозь щели оград навстречу свету, навстречу людям.
   Тяжелое, путаное раздумье овладело Шуркой, вернуло его в школу, к оставшимся в классе товарищам.
   Безучастно смотрел он теперь на сады и огороды, в потемневших глазах застыла печаль. Сознание того, что уже ничего нельзя ни вернуть, ни поправить, тяжкой ношей легло на Шуркины плечи.
   - Смотри, смотри, - неожиданно подтолкнул его к забору Венька.
   Венька ничего не замечал. Он не обратил внимания на то, что настроение у друга изменилось.
   Шурка неохотно заглянул в просвет между строгаными досками. По ту сторону ограды виднелся небольшой шалашик-голубятня. Птицы ворковали, не спеша водили свои хороводы.
   - Видишь, видишь! - прилип к щели Венька. - Вон какой дутыш. А космач, космач, взгляни, какой красавец!
   Венька восторженно наблюдал за птицами. Потом надумал поднять голубей. Подхватил с земли комок, чтобы запустить им в птиц, но Шурка решительно воспротивился:
   - Не надо, - и показал глазами на овчарку, которая сидела на крыльце дома и зорко следила за каждым их движением. - Это тебе не дворняжка.
   Он отошел от забора и плюнул сквозь зубы в щель. Но не попал, отвернулся и смущенно проговорил:
   - Далековато.
   - Стрелок из тебя, - усмехнулся Венька. - Смотри, как я сейчас вжарю!
   Он размахнулся и с силой метнул камешком по голубятне.
   - Видал, как надо!
   За забором тотчас же послышался грозный лай овчарки. Собака разъяренно бросилась к забору, ощерив влажные зубы.
   - Ну и цербер! С таким только на волков, правда? - сказал, повернувшись к Веньке, Шурка.
   Но Венька уже не слышал его. Он улепетывал со всех ног подальше от грозящей опасности. Лишь в самом конце улочки возле железнодорожного переезда догнал его Шурка. Замедлил шаг и сказал:
   - Послушай, Кривой Зуб, чего ты дрейфишь? Как тогда...
   Венька промолчал. Знал, на что намекает Шурка - виновник клички.
   Действительно, ни с кем в их классе такого не случалось: у всех молочные зубы менялись без особых недоразумений, своим чередом. А вот у Веньки один передний зуб ну никак не выпадал. Долго шатался, из-под него начал расти молодой, а он упрямо не хотел покидать родного гнезда. Иногда Венька, дурачась, подпирал этот зуб языком, и тогда он выступал за губу. Друзья смеялись:
   - У тебя не зуб, а клык, как у дикого кабана. Вырви!
   Это "вырви" очень страшило Веньку. Он удирал от друзей, во время переменок держался поближе к учительской.
   И вот однажды к нему подошел Шурка и доверчиво зашептал:
   - Вень, знаешь что, подвяжи-ка свой зуб.
   - Зачем?
   - Никто смеяться над тобой не будет, да и не потеряешь, если выпадет. И подал Веньке заранее подготовленную суровую нитку.
   - А как его подвязать?
   - За другой, здоровый, зуб. Давай помогу.
   Венька доверчиво открыл рот. Высунул языком зуб. Шурка старательно обмотал его ниткой и вдруг резко рванул за конец. Венька сразу даже и не сообразил, что кривого зуба уже нет. А когда увидел его на конце нитки, дико завопил:
   - Зуб!.. Мой зуб! Ай-яй!..
   - Да ведь он же кривой. Погляди! - старался успокоить беднягу Шурка.
   Но Венька струхнул не на шутку. Побелел, почувствовав на языке кровь, и долго не мог прийти в себя.
   После того случая миновал не один год. Давно на месте щербины вырос новый зуб, но кличка Кривой Зуб так и осталась за Венькой...
   Ребята неторопливо перебрались через насыпь железной дороги, спустились с пригорка. Прошли немного мощеной улицей, снова нырнули в переулок и вскоре очутились у дома, где жил Казик.
   Это было довольно нескладное строение на низком кирпичном фундаменте, напоминавшем огромную пульмановскую платформу без колес. Квартир в нем было много, маленьких, неуютных, с подслеповатыми окнами. А над плоской крышей, покрытой побелевшей толью, победно тянулись вверх сплетения телевизионных антенн самых разных конструкций.
   - Может, ты один зайдешь? - приостановился Шурка, хмуро поглядывая на знакомый дом.
   - А ты?
   - Подожду здесь.
   Венька косо взглянул на Шурку, потоптался на месте, но ничего не сказал и пошел во двор.
   Он уже свернул за угол, направляясь к крыльцу, как вдруг невольно остановился. Какие-то незнакомые люди ходили возле квартиры Казика, выбрасывали из сеней всякое старье.
   "Уж не беда ли какая стряслась?" - встревожился Венька и бегом бросился к крыльцу. У ступенек в нерешительности остановился. Никто не обращал на него внимания. Венька оглянулся: "Вернуться, позвать Шурку?" Но в этот момент из дверей показалась тетя Броня - Шуркина мама - соседка Марченей.
   Отступать было поздно.
   - Теперь, кажется, все. Можно замыкать, - озабоченно говорила тетя Броня, обращаясь к невысокому мужчине, стоявшему на пороге с замком в руках.
   Она вытащила на крыльцо самодельную скамеечку, которая раньше валялась в сенях Марченей, вздохнула и уселась на нее. И только теперь Шуркина мама увидела Веньку. Приветливо улыбнулась ему и сказала:
   - А-а, Веня!.. Что ж ты опоздал? Казика уже нет. Переехал.
   - Как переехал? - растерянно пробормотал Венька. - Куда?
   Уж очень неожиданной для него была эта новость.
   - А ты разве не знаешь?.. На новую квартиру. Слава богу, получили. Да и нам здесь недолго осталось прозябать. Дождались наконец: скоро начнут сносить и нашу лачугу.
   - Как же так? - недоумевал Венька. - Переехал и ничего не сказал...
   - А вот так! Подъехала машина, погрузили сразу все вещи и - фи-й-ють! Только их и видели. Теперь все быстро делается.
   - А куда? - допытывался Венька.
   - Точно сказать не могу, но говорили - в микрорайон, - охотно рассказывала тетя Броня. - Здесь, за железной дорогой. Где-то недалеко от вашей школы. А ты навестить забежал? - вдруг насторожилась она.
   - Ага, - поспешно кивнул головой Венька.
   Он никак не мог понять, почему Казик не предупредил вчера ни его, ни Шурку о своем переезде. Счел за лишнее? Или, может, тому иная причина была?
   Шурка издали следил за Венькой и мамой, украдкой высовывая голову из-за угла. Вытягивал шею, прислушивался к голосам у крыльца, но ничего не слышал. Не знал, какая неожиданность ждала их тут.
   Глава пятая
   СЕДЬМОЕ НЕБО
   Стоит ли говорить, каким необычайно радостным показалось Казику это субботнее утро, когда они переезжали на новую квартиру.
   Он сидел в кабине шофера, рядом с мамой, и с интересом смотрел вокруг, слово впервые оказался на этих улицах.
   Мощно работал мотор грузовика. Тянуло бензином и теплом. Мягко и пружинисто покачивалось сиденье. Иногда из кузова через зарешеченное окошечко заглядывал в кабину папа, весело махал рукой, подмигивал. Казик понимал его настроение.
   "Прощай, Северный! Прощай, колонка!" - прощался он с переулком.
   И на новой квартире их не покидало это чувство взволнованности. Никогда раньше не видел Казик своих родителей такими счастливыми. Папа сразу же сбросил пиджак, рубашку, раскатисто смеялся, не находя, куда их повесить. Мама распахнула все окна, дверь на балкон. А Казик вертелся возле водопроводных кранов. Крутил их на кухне, в ванне и смотрел, как шипя вырываются из кранов упругие струи пока еще грязной и ржавой воды. Они на глазах светлели, становились все чище и чище.
   - Осторожней, сынок, не сверни, - предупреждала его мама.
   Она с умилением осматривала газовую плиту, оконные шпингалеты, электрические розетки, осторожно дотрагивалась до свежепокрашенных стен, заглядывала в кладовую, стенные шкафы. Не придиралась, не сердилась, если обнаруживала какую-нибудь щербинку в полу или выбоинку в стене. Только тихо говорила:
   - Ничего, мелочь. Главное - переехали.
   - Переехали! - с радостью подхватывал Казик и прислушивался к своему голосу. Ему казалось, что голос его звучит здесь как-то по особенному красиво и звонко.
   Лицо Казика лучилось, озорно блестели глаза, капельки веснушек звездочками сияли на носу. Шустрый, подвижной, он был как заведенный: вертелся и носился по комнатам, подпрыгивал, пытаясь достать до потолка. В который раз выбегал на балкон, чтобы посмотреть, что происходит внизу, как выглядят люди, автомашины, улица с высоты их последнего, седьмого, этажа. Он считал, что им неслыханно повезло.
   - Ух, как здорово! - восторгался Казик. - Высотища какая! Под самые облака! Как хорошо, что никто над нами не живет! Все небо - наше!
   Мать радовалась не меньше сына. Присев на диван, она медленно осмотрела весь свой нехитрый скарб, от которого в прежней квартире, казалось, и повернуться негде было, и вздохнула:
   - Что ни говори, а мебель придется менять. Так что, отец, готовь деньги.
   И действительно, на фоне матово-сизых стен, ослепительно-белых оконных рам и подоконников, зеркального пола их старая мебель выглядела убогой и бедной. Даже купленный недавно сервант не смотрелся, выпирал и лез в глаза. А про обтрепанные стулья и тяжеленный дубовый стол овальной старомодной формы с витыми выгнутыми ногами и вообще говорить не приходилось. Мама была права: сюда так и просилось все новое - свежее и чистое, светлое и красивое, как и сама квартира.
   - Конечно, - согласился папа. - Но не все сразу. Приобретем и гарнитур, и холодильник, и торшер купим. И к "Амбассадору" твоему разные причиндалы... Правильно я говорю, Казик?
   Папа остановился посреди комнаты, коренастый, сильный, с такой же симпатичной ямочкой на подбородке, как и у сына, и хитровато поглядывал на маму. Та в ответ улыбнулась:
   - С фотолабораторией подождете.
   - Можно и подождать, - поддержал ее папа. - Казик парень уже взрослый, понимает, что и Москва не сразу строилась. - И пошутил: - Вот только с чубом никак не сладит: торчит, как у ежа! Ты мылом попробуй. А затем расческой пригладь.
   Папа снова начал расхаживать по комнате, вымерять, где что разместить.
   - Диван как раз станет напротив окна. Смотри, и проход в боковушку остается. Ну-ка, сынок, помоги!
   Вдвоем они легко переставили диван, приставили вплотную к стене.
   - Смотрите осторожней, - предупреждала их мама, - а то еще мне пол испортите.
   Где-то в середине дня, когда, в основном, в квартире уже был наведен порядок и папа начал собираться на завод, Казик спохватился:
   - А мне ведь в школу надо было!
   Мама взглянула на пузатые часики, временно стоящие на сундучке, и покачала головой:
   - Какая там уже школа, сынок. Половина второго...
   - Ничего, Алису Николаевну еще успею застать, - настаивал Казик.
   Как же иначе: назавтра у них намечена прогулка на Комсомольское озеро, а он за нее в отряде ответственный. Надо узнать у вожатой, не отменили ли по какой-либо причине это мероприятие. Да и вообще, если не в школу, то к Шурке надо забежать обязательно.
   И только теперь Казик вспомнил об Агее Михайловиче. Он стал рассказывать отцу об уроке, на котором учитель пообещал показать им самую древнюю счетную машину. Это же как раз сегодня и должен был Агей Михайлович принести ее.
   - А ты, папа, видел такую машину?
   - Как тебе сказать, - загадочно улыбнулся отец, отрезая ножом толстую краюху хлеба и накладывая на нее кружочки колбасы. - Такая счетная машина и у тебя есть.
   - Что? - подался вперед Казик. - И у меня-а? - Ему показалось, что отец пошутил. - Где же она у меня? Где?.. Покажи!..
   Отец очень спешил, чтобы не опоздать на работу. Уже на ходу, заталкивая в карман пакет с едой, он вытянул перед собой свободную руку с растопыренными пальцами и сказал:
   - Вот она, первая счетная машина человека. Самая древняя.
   - Рука? - с удивлением переспросил Казик.
   - Да, сынок! Обыкновенная рука с пятью пальцами. Мы с тобой еще поговорим об этом. - И он помахал на прощание Казику и маме. Уже открыв дверь, приостановился и, прежде чем выйти, сказал: - Вернусь как обычно, так что не ждите, ложитесь спать.
   До Казика не дошел смысл последних слов отца. Он стоял у стены, взволнованный только что услышанным, и с удивлением разглядывал свои пальцы.
   - Рука... Пальцы... Руки... - бормотал он. - И правда, не их ли имел в виду Агей Михайлович?
   Вскоре, наспех пообедав, Казик выскользнул за двери.
   - Смотри долго не задерживайся! - бросила вдогонку мама.
   "И здесь дисциплина! - невольно отметил Казик. - Посмотрим... А сейчас - быстрее к Шурке! Он наверняка знает, и о чем говорил Агей Михайлович на уроке, и о завтрашней прогулке".
   Да и про квартиру, про свое седьмое небо хотелось как можно скорей рассказать другу. Пусть знает, какой у него сегодня счастливый день!
   Чем ниже спускался Казик со своего этажа, тем чаще ему приходилось замедлять шаги, приостанавливаться и даже по нескольку минут стоять на лестничных площадках, давая возможность пройти тем, кто с разными домашними вещами поднимался навстречу.
   Новоселы, сгибаясь, несли на спинах матрасы, тащили узлы с бельем и одеждой, осторожно ступая, несли, держа перед собой, коробки с посудой. Люди не чувствовали усталости: только бы поскорее к дверям новой квартиры! Где воздух и свет, простор и уют... Лица их светились радостью, такой близкой и понятной Казику.
   И только какой-то очень важный с виду толстяк сердито командовал носильщиками, которые тащили на плечах причудливый трехстворчатый шифоньер, и недовольно бурчал:
   - А почему это лифт не работает? Что мы - лошади? Где начальство?
   - Здравствуйте! - поздоровался Казик с сердитым новоселом, как и с каждым, кто шел ему навстречу или кого он обгонял. И объяснил: - Умышленно не включили, чтобы не перегружали, не сожгли ненароком мотор.
   - Я не у вас спрашиваю, молодой человек!
   - Салют! - взял под козырек Казик и ловко нырнул под шифоньер, протискиваясь вниз.
   - Уши надрать надо! - понеслось ему вдогонку, и сразу же послышалось испуганное: - Осторожней, ребята! Гарнитур импортный! Полировку обдерете пиши пропало!.. Ни за какие деньги не реставрируешь.
   - Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. - здоровался Казик этажом ниже.
   Он приветливо улыбался незнакомым мальчишкам, новым соседям, будущим друзьям. Он, как и отец, не любил ни с кем ссориться. Да и как можно ссориться, недовольно бурчать в такой день! Потому и не придал значения неуместному поведению того сердитого, важного с виду новосела, который так рьяно руководил подъемом своего импортного шифоньера.
   Казик спускался все ниже и ниже...
   "Гу-гу-у!.." - полнилась лестничная клетка над головой разными звуками.
   Слышался топот ног, шарканье, звяканье банок, ведер...
   Среди новоселов Казик замечал и таких, кто свою жизнь на новом месте начинал с просверливания в дверях отверстий для разных хитроумных замков.
   Засучив рукава, они с усердием налегали грудью на стамески и буравчики, натужно сопели, лихорадочно лупили молотками и ни на кого не обращали внимания.
   "И чего торопятся?" - не понимал Казик и почему-то старался не наступать на стружки и опилки, устилавшие площадки перед дверьми.
   Он радовался, что для них внутренний замок, как сказала мама, дело десятое, успеется, и вообще, что весь этот кавардак переселения для него уже кончился.