Страница:
Тогда обнаружился скрываемый дотоле нрав царя. Обещав прежде быть философом, теперь он не мог обуздать себя, но, разгневавшись на оскорбительные песнопения, готов был поступить с христианами так же, как поступали с ними некогда при Диоклетиане. Однако же поход против персов не позволял ему выполнить свое намерение, и он ограничился только тем, что повелел префекту Саллюстию схватить и наказать некоторых песнопевцев, оказавших в этом больше усердия. Префект, будучи по вере язычником, принял это приказание не с удовольствием, но, не смея противоречить, задержал многих христиан и некоторых заключил в темницу, а одного юношу, по имени Феодора, приведенного к нему язычниками, подвергнув пытке и различным мучениям, приказал жечь и освободил от мучений только тогда, когда уже думал, что он не оживет более 30. Однако Бог сохранил этого человека, так что после исповедания он жил еще долго. Руфин, написавший церковную историю на латинском языке, рассказывает, что, спустя много времени после того, он встретил этого Феодора и спросил, не чувствовал ли он величайшей боли, когда его били и мучили, а Феодор отвечал, что от мучений чувствовал он боль весьма легкую и что ему предстоял какой-то юноша, который отирал с него пот, выступавший от подвига, укреплял душу его и время мучений соделывал для него временем более удовольствия, чем страдания. Но довольно о дивном Феодоре. В то же время к Юлиану явились персидские послы, прося его прекратить войну мирными переговорами, но он отослал их назад со следующим ответом: "Скоро вы увидите меня самого, и тогда не будет нужды ни в каком посольстве".{154}
ГЛАВА 20
О том, что царь побуждал и иудеев приносить жертвы; также об окончательном разрушении Иерусалима
Обнаруживая свое суеверие, царь старался вредить христианам и другим способом. Быв любителем жертвоприношений, он не только сам радовался при виде проливаемой крови, но считал обидой для себя, если и другие не делали того же. Впрочем, так как подобных людей встречалось ему немного, то он призвал к себе иудеев и спросил у них, почему они, вопреки Моисееву закону, не приносят жертв? Когда же те отвечали, что им нельзя делать этого ни в каком другом месте, кроме Иерусалима, то приказал немедленно восстановить храм Соломона 31, а сам между тем отправился против персов. Иудеи, издавна желавшие найти удобный случай для восстановления своего храма, в котором могли бы приносить жертвы, усердно принялись за дело, а христиан стращали и превозносились пред ними, угрожая сделать им то же, что они потерпели некогда от римлян. Так как царь приказал выдать деньги на издержки из общественной казны, то скоро все было готово: брусья, камни, кирпич, глина, известь и прочее, что обыкновенно требуется для постройки.
Тогдашний епископ иерусалимский Кирилл, представляя предсказание пророка Даниила, которое подтвердил и Христос в святом Евангелии, многим предвозвещал, что теперь-то наступает время, когда в храме не останется камня на камне и исполнится предсказание Спасителя. Так говорил епископ. И действительно, в одну ночь сильное землетрясение извергло камни древних оснований храма и разбросало их все, вместе с близ стоявшими зданиями. От сего события иудеи пришли в ужас, и молва о нем собрала к тому месту многих пришедших издали людей. Когда же народу собралось великое множество, случилось и другое чудо. Ниспадший с небес огонь истребил все орудия строителей. Нужно было видеть, как пламень пожирал молотки, долота, пилы, топоры, скобели и вообще все, что было у работников для постройки; огонь пожирал все это в течение целого дня. Иудеи, прийдя в величайший ужас, невольно исповедали Христа Богом, но не стали поступать по воле Его, а пребыли упорными в предрассудках иудейства. Даже и третье, случившееся после того чудо, не привело их к истинной вере. Именно, в следующую ночь, на их одеждах отпечатлелись световидные изображения креста. Увидев сии изображения при наступлении дня, они хотели вытереть и {155} вымыть их, но не могли изгладить никаким способом. По словам Апостола, иудеи окаменели и отвергли благо, которое было в руках у них. Таким образом, храм, вместо того, чтобы возобновиться, был разрушен тогда окончательно.
ГЛАВА 21
О походе царя в Персию и смерти его
Царь вторгся в Персию немного прежде наступления весны 32, зная, что персы бывают весьма слабы и ленивы в течение зимы. Не могши переносить холода, они в то время избегают сражений; мидянин 33 тогда, как говорит пословица, даже рук не выставит из-под плаща. Напротив, римляне могут сражаться и зимой. Зная это, он повел войско в страну (персидскую). Опустошив множество полей, селений и крепостей, он брал уже города и, осадив большой город Ктесифон 34, привел царя 35 в такое затруднительное положение, что тот беспрестанно отправлял послов и соглашался уступить какую-либо часть своего отечества, если только (Юлиан) прекратит войну и удалится. Но Юлиан не тронулся и не внял просьбам, не подумал о пословице "побеждать - хорошо, а превозноситься - постыдно", но, поверив каким-то предсказаниям прибывшего к нему философа Максима и мечтая достигнуть славы Александра Македонского или даже превзойти его, отверг мольбы персов. Согласно с мнением Пифагора и Платона о переселении душ, он вообразил, что в нем живет душа Александра или, лучше, что он сам - Александр в другом теле. Эта мысль прельстила его и расположила тогда не принять просьбы персов. Персидский царь, видя, что посольства его остались без успеха, принужден был сражаться, и в следующий по возвращении послов день вывел против римского войска все, какие у него были, военные силы. Римляне роптали на своего царя, что он не отступил с пользой; несмотря однако ж на то, пошли они против врагов и опять обратили их в бегство 36. Царь в это время сидел на коне и ободрял войско. Надеясь на одно счастье, он был без оружия. Вдруг, неизвестно откуда, принеслась стрела и, ранив плечо, пронзила бок его. От этой раны Юлиан лишился жизни, а кто убил его, узнать не могли. Одни говорят, что стрела пущена была каким-то переметчиком персом, другие (и большей частью) - что его собственным воином. А Каллист, служивший в числе приближенных царя и описавший дела его героическими стихами, говоря об этой войне, утверждает, что он умер, быв поражен демоном 37. Каллист, может быть, выдумал это, как {156} поэт, а может быть, и действительно так было, ибо фурии 38 умерщвляли многих. Как бы это ни случилось, но достоверно известно, что Юлиан, по своей горячности, был неосторожен, по образованию - тщеславен, а по притворному смирению - достоин презрения. Он окончил жизнь, как я сказал, в Персии, во время четвертого своего консульства, которое разделял с Саллюстием, в двадцать шестой день месяца июня. Это был третий год его царствования, седьмой - как Констанций провозгласил его кесарем, и тридцать первый - его жизни.
ГЛАВА 22
О провозглашении Иовиана
Находясь в величайшем затруднении, воины немедленно 39, в следующий же день провозгласили царем Иовиана, мужа благородного и храброго 40. Он был трибуном, когда Юлиан служившим в войске его предложил на выбор одно из двух: или принести жертву, или выйти в отставку, - и избрал лучше сложить с себя пояс, нежели исполнить повеление нечестивого царя. Однако, по случаю предстоявшей войны, Юлиан снова принял его в число военачальников. Теперь, когда хотели сделать его царем, он отказывался и, насильно влекомый воинами, кричал, что, будучи христианином, не хочет царствовать над язычниками. Но так как при этом все единогласно исповедали, что и они христиане, то он и принял царство. Увидев себя внезапно в стеснительном положении в стране персидской, а воинов - умирающими с голоду, он окончил войну на определенных условиях. Условия эти были невыгодны для славы римлян, но по обстоятельствам необходимы. Потерпев урон в сирийских пределах империи и сдав персам мессопотамский город Низибу 41, он отступил. Когда это сделалось общеизвестным, христиане ободрились, а язычники стали оплакивать смерть Юлиана. Между тем, все войско обвиняло неосмотрительную его пылкость и слагало на него вину потери областей, потому что обманутый персидским переметчиком, он приказал жечь по рекам нагруженные хлебом суда, от чего войско и стало терпеть голод. Тогда и софист Ливаний сочинил плачевную речь о Юлиане, под заглавием "Юлиан, или надгробное слово". В этом слове он превозносит похвалами почти все его деяния и, упоминая о книгах, написанных Юлианом против христиан, говорит, что в них доказано, будто книги христиан смешны и наполнены нелепостями. Если бы софист хвалил только прочие деяния царя, то я спокойно перешел бы к последующим событиям истории но так {157} как этот великий ритор, упомянув о книгах Юлиана, коснулся христианства, то мы считаем нужным сказать нечто в отношении к сему предмету, приведши наперед собственные слова Ливания.
ГЛАВА 23
Опровержение сказаний софиста Ливания о Юлиане
"Зимою, - говорит он, - когда ночи бывают длиннее, царь занимался книгами, в которых бывший в Палестине человек представляется Богом и Сыном Божиим. Обширными опровержениями и сильными возражениями доказывал он, что эти уважаемые книги смешны и наполнены нелепостями, и в сем отношении оказался мудрее тирского старца. Да простит мне Тирянин и да примет снисходительно слова мои, что он побежден сыном". Так говорит софист Ливаний. Я согласен, что он отличный софист, и если бы не был одной веры с царем, то, конечно, сказал бы против него все, что говорят христиане, даже, как софист, вероятно, еще распространил бы это сказание. Ведь и Констанцию, при жизни его, он писал похвалы, а по смерти взносил на него оскорбительные обвинения. Если бы Порфирий был царем, то его сочинения он предпочел бы сочинениям Юлиана, а если бы Юлиан был софистом, то получил бы от него название дурного софиста, подобно тому, как в надгробном слове Юлиану назвал он Экиволия. Так как Ливаний в качестве софиста, единомышленника и друга царского говорил о царе, - что ему казалось, то мы, по возможности, опровергнем изложенные письменно его мысли. Во-первых, говорит он, будто Юлиан зимою, когда ночи бывают длиннее, занимался книгами. Выражение: занимался, значит здесь то, что он прилагал старание к сочинению порицаний, как обыкновенно делают софисты в предварительных уроках юношам. Юлиан давно уже знал эти книги, а тогда занимался ими, то есть, составляя обширные опровержения, не сильными возражениями, как говорит Ливаний, но, по недостатку истинных доказательств, как шут, насмешками действовал против того, что в них сказано совершенно основательно. Всякий, опровергающий другого, то искажает, то скрывает истину и клевещет на того, кого опровергает. Равным образом, питающий ненависть к другому старается все не только делать, но и говорить, как враг, и худое в себе самом обыкновенно приписывает тому, против кого враждует. А что Юлиан и Порфирий, которого Ливаний называет тирским старцем, оба были склонны к насмешкам, это видно из их сочинений. Порфирий в написанной им истории осмеял жизнь {158} главнейшего из философов - Сократа, и написал о нем то, чего не осмелились сказать даже обвинители его, Мелит и Апит 42. Я говорю о Сократе, которому греки удивляются за его воздержание, правдивость и другие добродетели, которого знаменитый философ их Платон, Ксенофонт и весь сонм философов почитают не только человеком богоугодным, но и мыслителем о предметах, находящихся вне предела человеческого разумения. А Юлиан, из подражания отцу (Порфирию), обнаружил свою страсть в книге о кесарях, где опорочил всех бывших прежде него царей, не щадя и философа Марка 43. Так-то собственные их сочинения показывают, что оба они склонны были к насмешкам. Посему мне не нужно приводить многих или сильных доказательств для изображения их нрава - довольно и этого. Я пишу об их нраве, основываясь на сочинениях того и другого. Притом выслушай, что говорит о Юлиане сам Григорий Назианзен 44. Во втором слове его против язычников читается слово в слово так: "Другие дознали это опытом, когда власть доставила (Юлиану) полную свободу, а мне как-то представлялся он таким еще тогда, когда мы жили вместе в Афинах. Он прибыл туда вскоре после перемены в судьбе брата его 45 и испросил на то позволения у царя. Две были причины его прибытия: одна благовиднейшая - обозреть Элладу и ее училища, другая тайная и не многим известная - посоветоваться с тамошними жрецами и обманщиками касательно своих намерений, потому что нечестие его еще не позволяло себе открытой дерзости. Так вот, тогда я, помню, разгадал этого человека, хотя и не принадлежу к числу людей искусных в таком деле. Прорицателем сделали меня непостоянство его характера и излишество его восторженности, если только наилучшим прорицателем можно назвать того, кто хорошо угадывает. По мне, ничего доброго не предвещали ни слабая шея, движущиеся и подергиваемые плечи, беглые и неспокойные глаза, свирепый взгляд, ни твердые подгибающиеся ноги, раздувающиеся враждою и презрением ноздри, насмешливые черты лица, ни то же выражавший неумеренный и громкий смех, беспричинное наклонение и поднятие головы, прерываемая и задерживаемая вздохами речь, беспорядочные и несвязные вопросы, ничем не лучшие их смешиваемые один с другим, ни основательные и не подчиненные правильному порядку ответы. Но для чего описывать все порознь? Точно таким видел я его и прежде дел, каким узнал после на деле. Если бы здесь находился кто-нибудь из бывших со мною в то время и слышавших меня, то без труда засвидетельствовал бы слова мои, ибо видя это, я тогда же говорил: какое зло воспитывает {159} Римская империя. Тогда же предсказывал и желал быть ложным прорицателем, ибо лучше бы мне оказаться лжепророком, чем вселенной испытать столько зол и явиться на свет такому чудовищу, какого не бывало прежде, хотя повествуют о многих наводнениях, о многих воспламенениях, извержениях, и провалах земли, о людях бесчеловечных, о зверях чудовищных и многосложных не в обыкновенном порядке производимых природой. Потому-то имел он конец, достойный своего безумия"! Так говорит Григорий о Юлиане. А что в составленных ими обширных сочинениях против христиан они старались исказить истину, либо извращая слова священного Писания, либо прибавляя к ним что-нибудь и вообще все направляя к своей цели, - это доказали многие, писавшие против них возражения, опровергшие и обличившие их лжеумствования. Прежде же всех софистические словопрения людей злонамеренных опроверг Ориген, который был гораздо древнее Юлиана и который, возражая самому себе, объяснял все, что могло, по-видимому, приводить в недоумение читающих священные книги. Если бы Юлиан и Порфирий прочитали эти объяснения внимательно и приняли слова Оригена благодушно, то свое красноречие, конечно, обратили бы на что-нибудь другое, а не на изложение хульных лжеумствований. Но что царь насмешливыми своими сочинениями старался увлечь людей простых и необразованных, а не таких, которые сами знают истину из священного Писания, это очевидно из следующего: взимая выражения, которые в смысле домостроительства употреблены о Боге человекообразно и снося их между собою, он в заключение говорит слово в слово так: "значит, каждое из этих выражений, если только он не имеет какого таинственного смысла, заключает в себе, думаю, великую хулу на Бога". Это буквально находится в третьей его книге против христиан. А в своем сочинении, под заглавием "О цинизме", научая, как должно составлять священные мифы, он утверждает, что в подобных изречениях надобно скрывать истину, и говорит слово в слово так: "природа любит скрываться, и сокровенное существо богов не терпит, чтобы сообщали его нечистому слуху неприкровенными словами". Из этого видно, что о Божественных Писаниях царь думал так, как будто они были мистическими сказаниями, заключающими в себе какой-то таинственный смысл, даже досадовал, что не все думали о них подобным образом, и нападал на многих христиан, принимавших слова Писания просто. Между тем, ему не следовало столь сильно вооружаться против простоты народа, из-за него злобствовать на священное Писание, ненавидеть и отвергать понимаемое правильно ради того, {160} что не все понимали это так, как он хотел. Теперь с ним случилось, кажется, то же самое, что с Порфирием. Порфирий, от некоторых христиан в Кесарии палестинской получив несколько ударов и немогши перенести обиды, по внушению досады отрекся от христианства, а по ненависти к тем, которые били его, стал писать хулы против христиан. В этом обличил Порфирия разбиравший его сочинения Евсевий Памфил. Царь же, основавшись только на мнении людей простых, начал питать презрение вообще к христианам и этой страстью увлекся к хулам Порфирия. Итак, оба они, добровольно впав в нечестие, получают наказание в сознании греха своего. Но когда софист Ливаний, насмехаясь (над христианами) рассказывал, что христиане делают Богом и Сыном Божиим происшедшего из Палестины человека, то он, кажется, и не заметил, как сам в конце того же сочинения обоготворил Юлиана, ибо первого вестника о его кончине, говорит, едва не умертвили за то, что он произнес ложь на Бога. А потом, спустя немного, прибавляет: "О, питомец духов, ученик духов, сообщник духов!" Может быть, сам он разумел это и иначе, но если двусмысленное выражение принять в худшую сторону, то его слова, по-видимому, не отличаются от тех, которыми Юлиана укоряют христиане. Если Ливаний хотел действительно хвалить, то ему следовало бы избегать двусмысленности, подобно тому, как он оставил другое выражение, за которое порицали его и которое, посему, выброшено им из упомянутого сочинения. Впрочем, каким образом человек во Христе исповедуется Богом, как он с видимой стороны был человек, а с невидимой Бог, и как в нем истинно соединились обе природы, - это знают из божественных книг христиане, а язычники не поймут того, пока не уверуют, ибо так говорит (св. Писание): аще не веруете, ниже имате разумети (Исаи. 7, 10). Посему язычники не стыдятся боготворить многих людей. И если бы, по крайней мере, обоготворяли они добронравных, праведных или мудрых, а то именем бога украшают бесстыдных, нечестивых и преданных пьянству, как-то: Гераклов, Дионисов, Эскулапов, которыми Ливаний без стыда то и дело клянется в своих сочинениях, и сладострастие которых с мужчинами и женщинами если бы стал я подробно описывать, то у нас вышло бы длинное отступление (от предмета речи). Для желающих знать это - достаточно сочинений - "Пеплоса" Аристотеля, "Стефаноса" Дионисия, "Полимнимона" Регина и множества поэтов, которые в своих писаниях показывают, как смешно и поистине нелепо языческое учение о богах. А что язычники действительно имеют обыкновение, нимало не затрудняясь, боготворить людей, {161} для этого довольно вспомнить немногое. Жителям Родоса, когда они подверглись несчастью, произнесено было изречение, что они должны воздать почесть одному жрецу фригийских мистерий фригийцу Аттису 46. Изречение это следующее:
Почтите Аттиса, великого бога, чистого Адониса,
благочестивого, подателя счастия, лепокудрого
Вакха.
Аттиса, который в борьбе с сладострастным неистовством оскопил сам себя, оракул называет Адонисом и Вакхом. Равным образом, когда Александр, царь македонский, прибыл в Азию, то амфиктионяне 47 приветствовали его, и Пифия 48 произнесла следующее изречение:
Почтите Зевса, верховного бога и Минерву
Тритогенийскую 49 , почтите скрытого в человеческом
теле владыку, рожденного от Юпитера дивным
рождением, блюстителя правды между смертными,
царя Александра.
Так изрек дух дельфийского храма, из лести нередко обоготворявший властителей. Может быть, и это его изречение проистекло из лести. Но что сказать, когда они обоготворили и кулачного бойца Клеомида, получив о нем следующее изречение:
Последним из героев быв Клеомид Астиалиец.
Почтите его жертвами, так как он уже не смертный.
Аполлонова прорицателя за такое изречение осуждали Диоген Циник и Эномай философ. Притом жители Кизика провозгласили тринадцатым богом Адриана, а сам Адриан обоготворил любимца своего Антиноя 50. И всего этого Ливаний не называет смешным и нелепым, хотя как эти изречения, так и однокнижное сочинение Арриана о жизни Александра 51 ему были известны. Впрочем, он не стыдится обоготворять даже Порфирия, когда говорит: "Да простит мне Тириец за то, что его книгам я предпочитаю книги царя". Но на поношения софиста довольно и этих беглых замечаний, а что требует особого сочинения, то я почел за лучшее оставить. Продолжим теперь свою историю.
ГЛАВА 24
О том, что к Иовиану отовсюду стекались епископы и каждый из них надеялся склонить его к своему исповеданию веры
По возвращении царя Иовиана из Персии, обстоятельства Церквей снова пришли в замешательство. Предстоятели ста-{162}рались предупредить друг друга, надеясь склонить царя каждый к своему исповеданию веры. Но царь издавна был предан вере в единосущие, и открыто предпочитал ее всем прочим. Он указом утвердил александрийского епископа Афанасия, который сразу же после смерти Юлиана принял в управление александрийскую Церковь и, благодаря силе царского эдикта получив тогда более свободы, избавился от всякого страха. Царь вызвал также епископов, изгнанных Констанцием и не успевших возвратиться при Юлиане, а языческие капища в то же время все были закрыты, и сами язычники скрывались, где кому случилось 52. Плащеносцы 53 сняли свои плащи и облеклись в обыкновенную одежду. Прекратилось у них и всенародное осквернение посредством крови, что в изобилии совершалось при Юлиане.
ГЛАВА 25
О том, что македониане и акакиане, собравшись в Антиохии, подтвердили исповедание никейское
Впрочем, дела христиан не успокоились, ибо предстоятели разных исповеданий непрестанно докучали царю в надежде получить от него позволение - действовать против тех, которых считали они своими противниками 54. Во-первых, так называемые македониане поднесли ему свиток, прося изгнать из церквей исповедников неподобия и места изгнанных отдать им. Этот просительный свиток представили: Василий анкирский, Сильван тарсийский, Софроний помпеопольский, Пасиник зильский, Леонтий химанский, Калликрат клавдиопольский и Феофил катавальский 55. Царь принял свиток, но отпустил их без ответа, сказав только следующее: "Я ненавижу вражду, а сохраняющих единомыслие люблю и уважаю". Услышав об этом, прочие оставили свою страсть к состязанию, что и было целью царя. Тогда же открылся беспокойный нрав акакиан и ясно обнаружилось, что акакиане всегда держались стороны сильнейшей, ибо, съехавшись в Антиохию сирийскую, они вошли в сношение с Мелетием, который незадолго пред тем отделился от них и признал единосущие. Это сделали они потому, что видели, какое уважение оказывал ему царь, находившийся тогда в Антиохии. Составив с общего согласия свиток, акакиане исповедали в нем единосущие и, подтвердив им никейскую веру, представили его царю. В этом свитке заключается следующее: {163}
"Благочестивейшему и боголюбезнейшему владыке нашему Иовиану, Победителю, Августу - Собор епископов, из разных епархий собравшихся в Антиохии.
Что твое благочестие стало первое заботиться об утверждении церковного мира и единомыслия, это и мы хорошо знаем, боголюбезнейший царь. Не неизвестно нам и то, что показателем сего единства ты справедливо признал отличительную черту истинной и православной веры. Посему, чтобы не относили нас к числу искажателей истинного учения, докладываем твоему благочестию, что мы принимаем и содержим веру первого, давно бывшего в Никее, святого Собора, ибо на нем и слово единосущный, некоторым кажущееся странным, получило от отцов определенное истолкование, по которому оно означает, что Сын родился из сущности Отца, и что Он подобен Отцу по существу, а не то, что неизреченное рождение произошло от какой-либо страсти. Да и слово сущность принято Отцами не для того, что оно встречается у языческих писателей, а для опровержения слова "из не-сущего", которое нечестиво употреблено о Христе Арием и которое, ко вреду церковного единомыслия, еще смелее, дерзновеннее и бесстыднее употребляют явившиеся ныне аномеи. Для того-то при сем представлении нашем и приложили мы список с исповедания никейского, изложенного собравшимися (в Никею) епископами. Это принимаемое нами исповедание есть следующее: Веруем во единого Бога Отца вседержителя, и прочее в символе веры. Мелетий, епископ антиохийский, согласуюсь с вышеписанным, Евсевий самосатский, Евагрий сикелийский, Ураний анамийский, Зоил ларисский, Акакий кесарийский, Антипатр росский, Авраамий уримский, Аристеник селевковильский, Варламен пергамский, Ураний мелитинский, Магнос халкидонский, Евтихий элевтеропольский, Исаконис из Великой Армении, Тит бострийский, Петр сиппский, Пелагий лаодикийский, Аравиан антрский, Писон аданский через пресвитера Ламидриона, Сабиниан зевгматский, Афанасий анкирский через пресвитеров Орфиста и Аэция, Фринион газский, Писон августийский, Патрикий палтийский через пресвитера Ламириона, Анатолий верийский, Феотим аравский, Лукиан аркийский".
Этот свиток нашли мы в сабиновом собрании соборных деяний. Желая прекратить вражду разномыслящих кротостью и убеждением, царь сказал, что он никому не намерен делать зла, как бы кто ни веровал, однако ж будет любить и предпочитать тех, кто постарается больше содействовать к единению Церкви. А что он действительно так поступал, об этом говорит {164} и философ Фемистий. В своей речи о консульстве Иовиана он превозносит похвалами этого царя за то, что он предоставил каждому держаться богопочтения, какого кто хочет, и стал выше хитрости льстецов над которыми остроумно насмехался, говоря, что они явно чтут не Бога, а пурпур, и ничем не отличаются от Эврина, воды которого текут то в ту, то в другую, противную сторону.
ГЛАВА 20
О том, что царь побуждал и иудеев приносить жертвы; также об окончательном разрушении Иерусалима
Обнаруживая свое суеверие, царь старался вредить христианам и другим способом. Быв любителем жертвоприношений, он не только сам радовался при виде проливаемой крови, но считал обидой для себя, если и другие не делали того же. Впрочем, так как подобных людей встречалось ему немного, то он призвал к себе иудеев и спросил у них, почему они, вопреки Моисееву закону, не приносят жертв? Когда же те отвечали, что им нельзя делать этого ни в каком другом месте, кроме Иерусалима, то приказал немедленно восстановить храм Соломона 31, а сам между тем отправился против персов. Иудеи, издавна желавшие найти удобный случай для восстановления своего храма, в котором могли бы приносить жертвы, усердно принялись за дело, а христиан стращали и превозносились пред ними, угрожая сделать им то же, что они потерпели некогда от римлян. Так как царь приказал выдать деньги на издержки из общественной казны, то скоро все было готово: брусья, камни, кирпич, глина, известь и прочее, что обыкновенно требуется для постройки.
Тогдашний епископ иерусалимский Кирилл, представляя предсказание пророка Даниила, которое подтвердил и Христос в святом Евангелии, многим предвозвещал, что теперь-то наступает время, когда в храме не останется камня на камне и исполнится предсказание Спасителя. Так говорил епископ. И действительно, в одну ночь сильное землетрясение извергло камни древних оснований храма и разбросало их все, вместе с близ стоявшими зданиями. От сего события иудеи пришли в ужас, и молва о нем собрала к тому месту многих пришедших издали людей. Когда же народу собралось великое множество, случилось и другое чудо. Ниспадший с небес огонь истребил все орудия строителей. Нужно было видеть, как пламень пожирал молотки, долота, пилы, топоры, скобели и вообще все, что было у работников для постройки; огонь пожирал все это в течение целого дня. Иудеи, прийдя в величайший ужас, невольно исповедали Христа Богом, но не стали поступать по воле Его, а пребыли упорными в предрассудках иудейства. Даже и третье, случившееся после того чудо, не привело их к истинной вере. Именно, в следующую ночь, на их одеждах отпечатлелись световидные изображения креста. Увидев сии изображения при наступлении дня, они хотели вытереть и {155} вымыть их, но не могли изгладить никаким способом. По словам Апостола, иудеи окаменели и отвергли благо, которое было в руках у них. Таким образом, храм, вместо того, чтобы возобновиться, был разрушен тогда окончательно.
ГЛАВА 21
О походе царя в Персию и смерти его
Царь вторгся в Персию немного прежде наступления весны 32, зная, что персы бывают весьма слабы и ленивы в течение зимы. Не могши переносить холода, они в то время избегают сражений; мидянин 33 тогда, как говорит пословица, даже рук не выставит из-под плаща. Напротив, римляне могут сражаться и зимой. Зная это, он повел войско в страну (персидскую). Опустошив множество полей, селений и крепостей, он брал уже города и, осадив большой город Ктесифон 34, привел царя 35 в такое затруднительное положение, что тот беспрестанно отправлял послов и соглашался уступить какую-либо часть своего отечества, если только (Юлиан) прекратит войну и удалится. Но Юлиан не тронулся и не внял просьбам, не подумал о пословице "побеждать - хорошо, а превозноситься - постыдно", но, поверив каким-то предсказаниям прибывшего к нему философа Максима и мечтая достигнуть славы Александра Македонского или даже превзойти его, отверг мольбы персов. Согласно с мнением Пифагора и Платона о переселении душ, он вообразил, что в нем живет душа Александра или, лучше, что он сам - Александр в другом теле. Эта мысль прельстила его и расположила тогда не принять просьбы персов. Персидский царь, видя, что посольства его остались без успеха, принужден был сражаться, и в следующий по возвращении послов день вывел против римского войска все, какие у него были, военные силы. Римляне роптали на своего царя, что он не отступил с пользой; несмотря однако ж на то, пошли они против врагов и опять обратили их в бегство 36. Царь в это время сидел на коне и ободрял войско. Надеясь на одно счастье, он был без оружия. Вдруг, неизвестно откуда, принеслась стрела и, ранив плечо, пронзила бок его. От этой раны Юлиан лишился жизни, а кто убил его, узнать не могли. Одни говорят, что стрела пущена была каким-то переметчиком персом, другие (и большей частью) - что его собственным воином. А Каллист, служивший в числе приближенных царя и описавший дела его героическими стихами, говоря об этой войне, утверждает, что он умер, быв поражен демоном 37. Каллист, может быть, выдумал это, как {156} поэт, а может быть, и действительно так было, ибо фурии 38 умерщвляли многих. Как бы это ни случилось, но достоверно известно, что Юлиан, по своей горячности, был неосторожен, по образованию - тщеславен, а по притворному смирению - достоин презрения. Он окончил жизнь, как я сказал, в Персии, во время четвертого своего консульства, которое разделял с Саллюстием, в двадцать шестой день месяца июня. Это был третий год его царствования, седьмой - как Констанций провозгласил его кесарем, и тридцать первый - его жизни.
ГЛАВА 22
О провозглашении Иовиана
Находясь в величайшем затруднении, воины немедленно 39, в следующий же день провозгласили царем Иовиана, мужа благородного и храброго 40. Он был трибуном, когда Юлиан служившим в войске его предложил на выбор одно из двух: или принести жертву, или выйти в отставку, - и избрал лучше сложить с себя пояс, нежели исполнить повеление нечестивого царя. Однако, по случаю предстоявшей войны, Юлиан снова принял его в число военачальников. Теперь, когда хотели сделать его царем, он отказывался и, насильно влекомый воинами, кричал, что, будучи христианином, не хочет царствовать над язычниками. Но так как при этом все единогласно исповедали, что и они христиане, то он и принял царство. Увидев себя внезапно в стеснительном положении в стране персидской, а воинов - умирающими с голоду, он окончил войну на определенных условиях. Условия эти были невыгодны для славы римлян, но по обстоятельствам необходимы. Потерпев урон в сирийских пределах империи и сдав персам мессопотамский город Низибу 41, он отступил. Когда это сделалось общеизвестным, христиане ободрились, а язычники стали оплакивать смерть Юлиана. Между тем, все войско обвиняло неосмотрительную его пылкость и слагало на него вину потери областей, потому что обманутый персидским переметчиком, он приказал жечь по рекам нагруженные хлебом суда, от чего войско и стало терпеть голод. Тогда и софист Ливаний сочинил плачевную речь о Юлиане, под заглавием "Юлиан, или надгробное слово". В этом слове он превозносит похвалами почти все его деяния и, упоминая о книгах, написанных Юлианом против христиан, говорит, что в них доказано, будто книги христиан смешны и наполнены нелепостями. Если бы софист хвалил только прочие деяния царя, то я спокойно перешел бы к последующим событиям истории но так {157} как этот великий ритор, упомянув о книгах Юлиана, коснулся христианства, то мы считаем нужным сказать нечто в отношении к сему предмету, приведши наперед собственные слова Ливания.
ГЛАВА 23
Опровержение сказаний софиста Ливания о Юлиане
"Зимою, - говорит он, - когда ночи бывают длиннее, царь занимался книгами, в которых бывший в Палестине человек представляется Богом и Сыном Божиим. Обширными опровержениями и сильными возражениями доказывал он, что эти уважаемые книги смешны и наполнены нелепостями, и в сем отношении оказался мудрее тирского старца. Да простит мне Тирянин и да примет снисходительно слова мои, что он побежден сыном". Так говорит софист Ливаний. Я согласен, что он отличный софист, и если бы не был одной веры с царем, то, конечно, сказал бы против него все, что говорят христиане, даже, как софист, вероятно, еще распространил бы это сказание. Ведь и Констанцию, при жизни его, он писал похвалы, а по смерти взносил на него оскорбительные обвинения. Если бы Порфирий был царем, то его сочинения он предпочел бы сочинениям Юлиана, а если бы Юлиан был софистом, то получил бы от него название дурного софиста, подобно тому, как в надгробном слове Юлиану назвал он Экиволия. Так как Ливаний в качестве софиста, единомышленника и друга царского говорил о царе, - что ему казалось, то мы, по возможности, опровергнем изложенные письменно его мысли. Во-первых, говорит он, будто Юлиан зимою, когда ночи бывают длиннее, занимался книгами. Выражение: занимался, значит здесь то, что он прилагал старание к сочинению порицаний, как обыкновенно делают софисты в предварительных уроках юношам. Юлиан давно уже знал эти книги, а тогда занимался ими, то есть, составляя обширные опровержения, не сильными возражениями, как говорит Ливаний, но, по недостатку истинных доказательств, как шут, насмешками действовал против того, что в них сказано совершенно основательно. Всякий, опровергающий другого, то искажает, то скрывает истину и клевещет на того, кого опровергает. Равным образом, питающий ненависть к другому старается все не только делать, но и говорить, как враг, и худое в себе самом обыкновенно приписывает тому, против кого враждует. А что Юлиан и Порфирий, которого Ливаний называет тирским старцем, оба были склонны к насмешкам, это видно из их сочинений. Порфирий в написанной им истории осмеял жизнь {158} главнейшего из философов - Сократа, и написал о нем то, чего не осмелились сказать даже обвинители его, Мелит и Апит 42. Я говорю о Сократе, которому греки удивляются за его воздержание, правдивость и другие добродетели, которого знаменитый философ их Платон, Ксенофонт и весь сонм философов почитают не только человеком богоугодным, но и мыслителем о предметах, находящихся вне предела человеческого разумения. А Юлиан, из подражания отцу (Порфирию), обнаружил свою страсть в книге о кесарях, где опорочил всех бывших прежде него царей, не щадя и философа Марка 43. Так-то собственные их сочинения показывают, что оба они склонны были к насмешкам. Посему мне не нужно приводить многих или сильных доказательств для изображения их нрава - довольно и этого. Я пишу об их нраве, основываясь на сочинениях того и другого. Притом выслушай, что говорит о Юлиане сам Григорий Назианзен 44. Во втором слове его против язычников читается слово в слово так: "Другие дознали это опытом, когда власть доставила (Юлиану) полную свободу, а мне как-то представлялся он таким еще тогда, когда мы жили вместе в Афинах. Он прибыл туда вскоре после перемены в судьбе брата его 45 и испросил на то позволения у царя. Две были причины его прибытия: одна благовиднейшая - обозреть Элладу и ее училища, другая тайная и не многим известная - посоветоваться с тамошними жрецами и обманщиками касательно своих намерений, потому что нечестие его еще не позволяло себе открытой дерзости. Так вот, тогда я, помню, разгадал этого человека, хотя и не принадлежу к числу людей искусных в таком деле. Прорицателем сделали меня непостоянство его характера и излишество его восторженности, если только наилучшим прорицателем можно назвать того, кто хорошо угадывает. По мне, ничего доброго не предвещали ни слабая шея, движущиеся и подергиваемые плечи, беглые и неспокойные глаза, свирепый взгляд, ни твердые подгибающиеся ноги, раздувающиеся враждою и презрением ноздри, насмешливые черты лица, ни то же выражавший неумеренный и громкий смех, беспричинное наклонение и поднятие головы, прерываемая и задерживаемая вздохами речь, беспорядочные и несвязные вопросы, ничем не лучшие их смешиваемые один с другим, ни основательные и не подчиненные правильному порядку ответы. Но для чего описывать все порознь? Точно таким видел я его и прежде дел, каким узнал после на деле. Если бы здесь находился кто-нибудь из бывших со мною в то время и слышавших меня, то без труда засвидетельствовал бы слова мои, ибо видя это, я тогда же говорил: какое зло воспитывает {159} Римская империя. Тогда же предсказывал и желал быть ложным прорицателем, ибо лучше бы мне оказаться лжепророком, чем вселенной испытать столько зол и явиться на свет такому чудовищу, какого не бывало прежде, хотя повествуют о многих наводнениях, о многих воспламенениях, извержениях, и провалах земли, о людях бесчеловечных, о зверях чудовищных и многосложных не в обыкновенном порядке производимых природой. Потому-то имел он конец, достойный своего безумия"! Так говорит Григорий о Юлиане. А что в составленных ими обширных сочинениях против христиан они старались исказить истину, либо извращая слова священного Писания, либо прибавляя к ним что-нибудь и вообще все направляя к своей цели, - это доказали многие, писавшие против них возражения, опровергшие и обличившие их лжеумствования. Прежде же всех софистические словопрения людей злонамеренных опроверг Ориген, который был гораздо древнее Юлиана и который, возражая самому себе, объяснял все, что могло, по-видимому, приводить в недоумение читающих священные книги. Если бы Юлиан и Порфирий прочитали эти объяснения внимательно и приняли слова Оригена благодушно, то свое красноречие, конечно, обратили бы на что-нибудь другое, а не на изложение хульных лжеумствований. Но что царь насмешливыми своими сочинениями старался увлечь людей простых и необразованных, а не таких, которые сами знают истину из священного Писания, это очевидно из следующего: взимая выражения, которые в смысле домостроительства употреблены о Боге человекообразно и снося их между собою, он в заключение говорит слово в слово так: "значит, каждое из этих выражений, если только он не имеет какого таинственного смысла, заключает в себе, думаю, великую хулу на Бога". Это буквально находится в третьей его книге против христиан. А в своем сочинении, под заглавием "О цинизме", научая, как должно составлять священные мифы, он утверждает, что в подобных изречениях надобно скрывать истину, и говорит слово в слово так: "природа любит скрываться, и сокровенное существо богов не терпит, чтобы сообщали его нечистому слуху неприкровенными словами". Из этого видно, что о Божественных Писаниях царь думал так, как будто они были мистическими сказаниями, заключающими в себе какой-то таинственный смысл, даже досадовал, что не все думали о них подобным образом, и нападал на многих христиан, принимавших слова Писания просто. Между тем, ему не следовало столь сильно вооружаться против простоты народа, из-за него злобствовать на священное Писание, ненавидеть и отвергать понимаемое правильно ради того, {160} что не все понимали это так, как он хотел. Теперь с ним случилось, кажется, то же самое, что с Порфирием. Порфирий, от некоторых христиан в Кесарии палестинской получив несколько ударов и немогши перенести обиды, по внушению досады отрекся от христианства, а по ненависти к тем, которые били его, стал писать хулы против христиан. В этом обличил Порфирия разбиравший его сочинения Евсевий Памфил. Царь же, основавшись только на мнении людей простых, начал питать презрение вообще к христианам и этой страстью увлекся к хулам Порфирия. Итак, оба они, добровольно впав в нечестие, получают наказание в сознании греха своего. Но когда софист Ливаний, насмехаясь (над христианами) рассказывал, что христиане делают Богом и Сыном Божиим происшедшего из Палестины человека, то он, кажется, и не заметил, как сам в конце того же сочинения обоготворил Юлиана, ибо первого вестника о его кончине, говорит, едва не умертвили за то, что он произнес ложь на Бога. А потом, спустя немного, прибавляет: "О, питомец духов, ученик духов, сообщник духов!" Может быть, сам он разумел это и иначе, но если двусмысленное выражение принять в худшую сторону, то его слова, по-видимому, не отличаются от тех, которыми Юлиана укоряют христиане. Если Ливаний хотел действительно хвалить, то ему следовало бы избегать двусмысленности, подобно тому, как он оставил другое выражение, за которое порицали его и которое, посему, выброшено им из упомянутого сочинения. Впрочем, каким образом человек во Христе исповедуется Богом, как он с видимой стороны был человек, а с невидимой Бог, и как в нем истинно соединились обе природы, - это знают из божественных книг христиане, а язычники не поймут того, пока не уверуют, ибо так говорит (св. Писание): аще не веруете, ниже имате разумети (Исаи. 7, 10). Посему язычники не стыдятся боготворить многих людей. И если бы, по крайней мере, обоготворяли они добронравных, праведных или мудрых, а то именем бога украшают бесстыдных, нечестивых и преданных пьянству, как-то: Гераклов, Дионисов, Эскулапов, которыми Ливаний без стыда то и дело клянется в своих сочинениях, и сладострастие которых с мужчинами и женщинами если бы стал я подробно описывать, то у нас вышло бы длинное отступление (от предмета речи). Для желающих знать это - достаточно сочинений - "Пеплоса" Аристотеля, "Стефаноса" Дионисия, "Полимнимона" Регина и множества поэтов, которые в своих писаниях показывают, как смешно и поистине нелепо языческое учение о богах. А что язычники действительно имеют обыкновение, нимало не затрудняясь, боготворить людей, {161} для этого довольно вспомнить немногое. Жителям Родоса, когда они подверглись несчастью, произнесено было изречение, что они должны воздать почесть одному жрецу фригийских мистерий фригийцу Аттису 46. Изречение это следующее:
Почтите Аттиса, великого бога, чистого Адониса,
благочестивого, подателя счастия, лепокудрого
Вакха.
Аттиса, который в борьбе с сладострастным неистовством оскопил сам себя, оракул называет Адонисом и Вакхом. Равным образом, когда Александр, царь македонский, прибыл в Азию, то амфиктионяне 47 приветствовали его, и Пифия 48 произнесла следующее изречение:
Почтите Зевса, верховного бога и Минерву
Тритогенийскую 49 , почтите скрытого в человеческом
теле владыку, рожденного от Юпитера дивным
рождением, блюстителя правды между смертными,
царя Александра.
Так изрек дух дельфийского храма, из лести нередко обоготворявший властителей. Может быть, и это его изречение проистекло из лести. Но что сказать, когда они обоготворили и кулачного бойца Клеомида, получив о нем следующее изречение:
Последним из героев быв Клеомид Астиалиец.
Почтите его жертвами, так как он уже не смертный.
Аполлонова прорицателя за такое изречение осуждали Диоген Циник и Эномай философ. Притом жители Кизика провозгласили тринадцатым богом Адриана, а сам Адриан обоготворил любимца своего Антиноя 50. И всего этого Ливаний не называет смешным и нелепым, хотя как эти изречения, так и однокнижное сочинение Арриана о жизни Александра 51 ему были известны. Впрочем, он не стыдится обоготворять даже Порфирия, когда говорит: "Да простит мне Тириец за то, что его книгам я предпочитаю книги царя". Но на поношения софиста довольно и этих беглых замечаний, а что требует особого сочинения, то я почел за лучшее оставить. Продолжим теперь свою историю.
ГЛАВА 24
О том, что к Иовиану отовсюду стекались епископы и каждый из них надеялся склонить его к своему исповеданию веры
По возвращении царя Иовиана из Персии, обстоятельства Церквей снова пришли в замешательство. Предстоятели ста-{162}рались предупредить друг друга, надеясь склонить царя каждый к своему исповеданию веры. Но царь издавна был предан вере в единосущие, и открыто предпочитал ее всем прочим. Он указом утвердил александрийского епископа Афанасия, который сразу же после смерти Юлиана принял в управление александрийскую Церковь и, благодаря силе царского эдикта получив тогда более свободы, избавился от всякого страха. Царь вызвал также епископов, изгнанных Констанцием и не успевших возвратиться при Юлиане, а языческие капища в то же время все были закрыты, и сами язычники скрывались, где кому случилось 52. Плащеносцы 53 сняли свои плащи и облеклись в обыкновенную одежду. Прекратилось у них и всенародное осквернение посредством крови, что в изобилии совершалось при Юлиане.
ГЛАВА 25
О том, что македониане и акакиане, собравшись в Антиохии, подтвердили исповедание никейское
Впрочем, дела христиан не успокоились, ибо предстоятели разных исповеданий непрестанно докучали царю в надежде получить от него позволение - действовать против тех, которых считали они своими противниками 54. Во-первых, так называемые македониане поднесли ему свиток, прося изгнать из церквей исповедников неподобия и места изгнанных отдать им. Этот просительный свиток представили: Василий анкирский, Сильван тарсийский, Софроний помпеопольский, Пасиник зильский, Леонтий химанский, Калликрат клавдиопольский и Феофил катавальский 55. Царь принял свиток, но отпустил их без ответа, сказав только следующее: "Я ненавижу вражду, а сохраняющих единомыслие люблю и уважаю". Услышав об этом, прочие оставили свою страсть к состязанию, что и было целью царя. Тогда же открылся беспокойный нрав акакиан и ясно обнаружилось, что акакиане всегда держались стороны сильнейшей, ибо, съехавшись в Антиохию сирийскую, они вошли в сношение с Мелетием, который незадолго пред тем отделился от них и признал единосущие. Это сделали они потому, что видели, какое уважение оказывал ему царь, находившийся тогда в Антиохии. Составив с общего согласия свиток, акакиане исповедали в нем единосущие и, подтвердив им никейскую веру, представили его царю. В этом свитке заключается следующее: {163}
"Благочестивейшему и боголюбезнейшему владыке нашему Иовиану, Победителю, Августу - Собор епископов, из разных епархий собравшихся в Антиохии.
Что твое благочестие стало первое заботиться об утверждении церковного мира и единомыслия, это и мы хорошо знаем, боголюбезнейший царь. Не неизвестно нам и то, что показателем сего единства ты справедливо признал отличительную черту истинной и православной веры. Посему, чтобы не относили нас к числу искажателей истинного учения, докладываем твоему благочестию, что мы принимаем и содержим веру первого, давно бывшего в Никее, святого Собора, ибо на нем и слово единосущный, некоторым кажущееся странным, получило от отцов определенное истолкование, по которому оно означает, что Сын родился из сущности Отца, и что Он подобен Отцу по существу, а не то, что неизреченное рождение произошло от какой-либо страсти. Да и слово сущность принято Отцами не для того, что оно встречается у языческих писателей, а для опровержения слова "из не-сущего", которое нечестиво употреблено о Христе Арием и которое, ко вреду церковного единомыслия, еще смелее, дерзновеннее и бесстыднее употребляют явившиеся ныне аномеи. Для того-то при сем представлении нашем и приложили мы список с исповедания никейского, изложенного собравшимися (в Никею) епископами. Это принимаемое нами исповедание есть следующее: Веруем во единого Бога Отца вседержителя, и прочее в символе веры. Мелетий, епископ антиохийский, согласуюсь с вышеписанным, Евсевий самосатский, Евагрий сикелийский, Ураний анамийский, Зоил ларисский, Акакий кесарийский, Антипатр росский, Авраамий уримский, Аристеник селевковильский, Варламен пергамский, Ураний мелитинский, Магнос халкидонский, Евтихий элевтеропольский, Исаконис из Великой Армении, Тит бострийский, Петр сиппский, Пелагий лаодикийский, Аравиан антрский, Писон аданский через пресвитера Ламидриона, Сабиниан зевгматский, Афанасий анкирский через пресвитеров Орфиста и Аэция, Фринион газский, Писон августийский, Патрикий палтийский через пресвитера Ламириона, Анатолий верийский, Феотим аравский, Лукиан аркийский".
Этот свиток нашли мы в сабиновом собрании соборных деяний. Желая прекратить вражду разномыслящих кротостью и убеждением, царь сказал, что он никому не намерен делать зла, как бы кто ни веровал, однако ж будет любить и предпочитать тех, кто постарается больше содействовать к единению Церкви. А что он действительно так поступал, об этом говорит {164} и философ Фемистий. В своей речи о консульстве Иовиана он превозносит похвалами этого царя за то, что он предоставил каждому держаться богопочтения, какого кто хочет, и стал выше хитрости льстецов над которыми остроумно насмехался, говоря, что они явно чтут не Бога, а пурпур, и ничем не отличаются от Эврина, воды которого текут то в ту, то в другую, противную сторону.