Шоу Бернард. Карьера одного борца

   Вы легко можете себе представить, как я был подготовлен к школе и ее дисциплине. Я был бойким малым, но в то время еще едва умел читать по слогам и не мог вывести пером ни одной буквы. Пожалуй, и сегодня я знаю это дело не лучше старого Неда Скина. Но хуже всего было, что я дичился всех и ни с кем не умел сблизиться. Я думал, что все ненавидят меня, и боялся всех. Я ждал, что старшие ученики, а также воспитатели, будут истязать меня, старался защитить себя притворством, но вместе с тем каждую минуту трепетал, что мое притворство будет обнаружено. Вы вряд ли поверите этому, но я не извратился тогда до конца только потому, что открыл в себе большую силу и незаурядные способности к драке. Даю вам слово, что именно это спасло меня. Ученики старшего возраста нашей школы любили, подобно взрослым людям, смотреть, как дерутся другие. Они натравляли нас, младших, друг на друга и каждую субботу после обеда, когда занятия у нас прекращались, заставляли нас драться между собой, не обращая внимания на то, хотим ли мы этого или нет. Первое время, когда они заставляли меня драться, я закрывал глаза и ревел благим матом, усердно тыча кулаками в сторону противника, которого они на меня напускали. Вскоре любимым их удовольствием стало заставлять меня драться, потому что их забавлял мой рев и мои нелепые движения. Но через некоторое время я научился уже драться с открытыми глазами и без страха давать отпор нападавшим на меня. Я перестал бояться, и всякий раз инстинктивно знал, когда кто-нибудь из мальчиков собирался ударить меня. В таких случаях я всегда нападал первым. Теперь на арене со мной бывает то же самое: я знаю наперед, что сделает мой противник, когда он сам еще толком не знает этого. Положение, которое мне создала в школе среди мальчиков эта моя способность, имело на меня хорошее воспитательное влияние. Я стал первым бойцом школы и с такой репутацией уже не мог унизиться до притворства, лживости и мальчишества. Я уверен, что лучшим воспитательным средством для мальчиков была бы драка, если бы только всякий из них мог стать первым бойцом, - но не всякому это дается; и потому драка приносит больше вреда, чем пользы.
   Я бы все-таки вынес кое-что из школы, если бы сидел за книгами. Но я не хотел учиться. Все учителя бранили меня за лень, хотя, по всей вероятности, я не был бы лентяем, если бы они умели учить. Каникулы были для меня худшей порой моей школьной жизни. Мать меня поместила в школу потому, что будто бы у меня был слишком скверный характер, чтобы держать меня дома; а когда на праздники я возвращался домой, мать только и делала, что негодовала на мои школьные привычки и манеры. Я уже стал чересчур большим для того, чтобы она могла теперь приласкать меня, как своего дорогого сынишку, что она изредка делала в прежнее время. Ее обращение со мной осталось прежним, только в нем никогда не попадались уже минуты нежности. Вы понимаете, что мне, окруженному в школе славой первого бойца, вовсе не было приятно, что дома я попадал в унизительное для меня положение бездельника и дармоеда, только о том и думающего, чтобы отравить жизнь матери. Когда она убедилась, что я не делаю никаких успехов в учении, она перевела меня в другую школу, находившуюся в деревенской местности Панлей, на севере Англии. Я пробыл там до семнадцати лет. Но однажды она приехала ко мне, и по обыкновению между нами произошла грубая ссора. Она заявила, что не даст мне уйти из школы прежде, чем мне исполнится девятнадцать лет. Тогда я решил бежать и в ту же ночь скрылся из школы. Я добрался до Ливерпуля, разыскал пароход, уходящий в Австралию, и спрятался в его трюме. Когда, уже далеко в море, я вылез из своего убежища, со мною обошлись на корабле лучше, чем я ожидал. Я стал помогать экипажу и работал достаточно усердно, чтобы оплатить стоимость проезда и пищи, которую мне давали. Однако в Мельбурне меня высадили. Я совсем не знал, что делать: у меня не было ни одной знакомой души здесь, я ничего не умел делать, у меня не было ни гроша денег. Всякое дело, которым я мог бы прокормиться, делалось уже другими, и я ничего не находил, бродя по городу. Я придумал было заходить подряд во все магазины и спрашивать, не нужен ли мальчик на побегушках или для черной работы. Но у меня не хватило на это решимости. Много раз я подходил к дверям магазинов и всякий раз уходил прочь, видя суровые лица приказчиков. Я утешал себя мыслью, что можно зайти в следующую дверь, что весь город в моем распоряжении. Уже поздно вечером я дошел до окраины. Здесь я заметил на одном из домов вывеску гимнастической школы. У двери была прибита какая-то записка. Пока я читал ее, со мной заговорил старый Нед Скин, владелец школы, куривший на пороге. Я ему понравился, и он предложил мне поступить к нему, чтобы помогать по хозяйству. Я, конечно, с радостью согласился. У него я научился боксу и через некоторое время сделал такие успехи, что Нед Скин устроил для меня кулачное состязание с легковесным бойцом по имени Дюкет и поставил за меня залог в качестве приза для победителя. Вы понимаете, что я ни за что не хотел, чтобы деньги мистера Скина пропали, - он так много сделал для меня, что я чувствовал себя почти его сыном. Что же мне оставалось, как не постараться всеми силами побить своего противника? Да что же вообще оставалось мне еще делать в жизни? Долг всякого человека состоит не в том, чтобы он делал то, что хочет, а в том, чтобы он хорошо выполнял то, что может. А единственное, что я умел порядочно делать - это драться. Я знал, что многие кулачные бойцы приобретают славу, почесть и деньги. Поэтому я выступил против Дюкета и побил его меньше, чем за десять минут. Я чуть было не убил его, потому что не знал еще тогда своей силы. С тех пор это стало моей профессией, потому что жизнь не открывала мне других возможностей. Когда я был в Уилстокене, я тренировался с помощью старого дурака Меллиша, готовясь к серьезному состязанию. Схватка произошла в тот самый день, когда вы встретили меня в Кленгаме с подбитым глазом. А потом... Видите ли, мисс Кэру, хотя я и профессиональный борец, во мне сердце ребенка. С тех пор, как я понял, что мать моя не ангел небесный, я никогда не переставал надеяться и ждать, что такой ангел появится в моей жизни. Я никогда не думал много о женщинах и мало знаю их. Как ни была моя мать недобра ко мне, в ней все же было что-то, что я запомнил до сегодняшнего дня и что дало мне представление о том, что настоящая хорошая женщина лучше и выше всех других вещей на свете. Женщины и девушки, которых я знавал во время моих скитаний по Австралии и Америке, казались мне очень мало привлекательными в сравнении с тем образом, какой остался от нее на дне моей души. К тому же все они были из низшего общества. Я любил миссис Скин, потому что она была добра ко мне; я старался ради нее быть любезным с женщинами, которые приходили к ней; но на самом деле я едва выносил их. Миссис Скин говорила, что все они охотно виснут мне на шею, потому что женщины любят молодых атлетов; но, чем сильнее выказывали они мне это, тем менее они нравились мне. Я мог дружить со всякими мужчинами, как бы ни были они невоспитанны и грубы, но относительно женщины у меня были требования, в которых, вероятно, сказалось мое джентльменское происхождение. Когда я увидел вас впервые в Уилстокене одну среди деревьев, неожиданно появившуюся, молча и спокойно поглядевшую на меня и так же неожиданно удалившуюся, - клянусь, я подумал, что вот наконец пришел долгожданный ангел. Затем я встретил вас на железнодорожной станции и шел с вами домой. Тогда я понял, что вы не ангел. Ведь ангел - это только тень, детская мечта, - я не верю в сказки, которые рассказываются о небесных жителях, - но вы еще больше, чем мама, дали мне представление о том, чем должна быть женщина. С того дня я полюбил вас, и если вы станете моей, мне безразлично, как сложится дальше моя жизнь. Я вполне сознаю, что я скверный человек, и, пожалуй, знаю, что лучшим и не стану. Но когда я заметил, что вы вращаетесь в обществе таких же скверных людей, как я, и не чувствуете к ним отвращения, я решил, что мне нечего отступаться и приходить в отчаянье. Я, во всяком случае, не хуже вашего распарывателя собачьих животов. Впрочем, не буду меряться с ним. Только знайте, мисс Лидия, что в кулачном бою, как и во всяком деле, есть чистые и грязные пути. Я всегда старался идти чистым путем и ни разу в жизни не унизился до подлого или коварного удара. Тем не менее я ни разу не был побежден. Хотя я только среднего веса, я с честью боролся против лучших тяжеловесов Колоний, Соединенных Штатов и Англии.
   Кэшель замолчал и доверчиво, с какой-то робкой надеждой посмотрел на Лидию, которая, не проронив ни одного слова, внимательно слушала его. После довольно долгого молчания, которое, впрочем, не показалось никому из-них тягостным, Лидия сдавленным голосом произнесла:
   - Оказывается, что у меня гораздо больше предрассудков, чем я думала. Как вы отнесетесь ко мне, если я признаюсь вам, что теперь, когда я знаю, что вы сын артистки, ваша профессия не кажется мне и наполовину такой отвратительной как прежде, когда я думала, что вы сын кухарки, прачки или поденщицы, как мне сказал Люциан.
   - Как! - вскочил Кэшель. - Этот долговязый дурак сказал вам, что я сын кухарки?
   - Вот я и выдала его; я говорила вам уже, что не умею сохранять секретов. Но мистер Уэббер - мой родственник и друг и сделал мне много хорошего. Могу ли я быть уверенной, что ему нечего бояться вас?
   - Он не имеет право клеветать на меня. Я знаю, что он примазывается к вам: я заметил это еще в Уилстокене. Я показал бы ему теперь, кухаркин я сын или нет!
   - Он вовсе не говорил этого. Он говорил мне лишь то, что вы сами подтвердили. Я спросила его, из каких слоев общества выходят люди, занимающиеся вашей профессией. Он ответил, что они обыкновенно выходят из семей рабочего класса, что вы сами подтвердили. Удовлетворены вы теперь?
   - Я вижу, что вы очень хотели бы, чтобы я удовлетворился этим. Но я хочу знать, что он еще говорил обо мне... Впрочем, он прав. В нашей среде немало подонков общества и негодяев, нечего скрывать это. Но не они опозорили нашу профессию, а те люди из общества вашего мистера Уэббера, которые держат пари на нас, как на лошадей. Вашему двоюродному брату лучше бы попридержать свой язык.
   - Ему бы не пришлось обвинять вас передо мною, если бы вы сами вовремя сказали мне правду. Я очень сожалею, что вы не имели прямоты и мужества сделать это.
   - Я тоже жалею теперь об этом. Но что пользы в сожалениях? И разве я был не прав, что боялся потерять вас разоблачением моей профессии?
   - Все равно, это не оправдывает вашего обмана.
   - Но вы были всегда так дружески ко мне расположены, - вдруг жалобно проговорил Кэшель.
   - Да, гораздо больше, чем вы ко мне. Иначе вы бы не стали меня обманывать. А теперь, по-моему, нам лучше всего расстаться. Я рада, что знаю историю вашей жизни; я согласна, что вы все же выбрали лучший путь из тех, какие вам предоставляла жизнь, и не осуждаю вас.
   - Но тем не менее вы прогоняете меня. Не так ли?
   - А чего же вы хотели бы, мистер Кэшель Байрон? Посещать меня в промежутках между своими победами над мясниками и чернорабочими?
   - Нет, - ответил Кэшель, не обращая внимания на горькую резкость ее тона. - Я не долго пробуду еще на арене, мне слишком везет, пора уходить. Да и все равно надо уходить, потому что никто больше не хочет выступать против меня. Вот только Билл Парадиз похваляется, что победит меня. Если он не струсит, я вызову его на борьбу в сентябре. А после этого - конец. У меня тогда будет десять тысяч фунтов. Мне говорили, что это все равно, что пятьсот фунтов дохода в год. Я думаю, судя по тому как вы живете, что у вас, пожалуй, не меньше. Тогда, если вы согласитесь выйти за меня замуж, у нас вместе будет тысяча фунтов в год. Я немного понимаю в деньгах, но мне кажется, что на это можно прожить. Разве не дело я говорю?
   - А что, если я откажусь? - без всякой улыбки серьезно спросила Лидия.
   - Тогда ни на что не будут нужны мои десять тысяч, - резко ответил Кэшель. - Они пропадут даром вместе со мной. Можете, если угодно, распорядиться ими, как хотите. Мне они больше не будут нужны. Но зачем спрашивать, что будет, если вы откажетесь? Я знаю - я плохо выражаюсь, я не умею говорить о чувствах. Но, если бы я и был одним из тех благовоспитанных и образованных молодчиков, которые бывают и будут после меня бывать у вас по пятницам, я ведь не любил бы вас сильнее и вы не были бы мне дороже, чем теперь.
   - Но я должна вас предупредить, что вы ошибаетесь относительно моих средств.
   - Есть о чем говорить! Если у вас больше, чем я думаю, тем лучше. Если меньше, или если почему-либо вы лишитесь своих денег, когда выйдете замуж, я живо заработаю еще вторые десять тысяч. Скажите мне только одно ласковое слово, и, клянусь св.Георгием, я поборю всех семерых чемпионов мира в один вечер, по пяти тысяч фунтов за штуку. Бог с ними, с деньгами!
   - Я богаче, чем вы предполагаете, - со своим методическим спокойствием проговорила Лидия. - Я не могу в точности сказать вам, как велико мое состояние, но мой ежегодный доход составляет около сорока тысяч фунтов.
   - Сорок тысяч фунтов! - повторил Кэшель. - Боже мой, я думал, что и у английской королевы нет такого богатства.
   В первый момент он испытывал только изумление перед огромностью этой цифры. Но сейчас же вслед за этим, поняв, какая социальная пропасть разделяет его от Лидии, густо покраснел и встал со своего стула. Сдавленным голосом, он глухо произнес:
   - Вижу, что разыгрывал из себя последнего дурака! - С этими словами он взял шляпу и повернулся к двери.
   - Из всего этого еще не следует, что вам нужно уйти от меня, не сказав на прощанье ни одного слова, - остановила его Лидия впервые за весь разговор дрогнувшим от волнения голосом.
   - Что же еще сказать? Я глуп только до тех пор, пока мои глаза закрыты. Но, как только они открываются, я умнею. Мне нечего больше делать у вас. Зачем только я не остался в Австралии!
   - Да, может быть, это было бы и лучше, - с нарастающим волнением сказала Лидия. - Но теперь уже бесполезно жалеть о нашей встрече и... Я хочу напомнить вам ваши слова. Вы несколько раз указали мне, что люди, с которыми я дружу и дружбу с которыми не собираюсь порывать, занимаются делами в нравственном отношении худшими, чем ваша профессия. Я не совсем согласна с этим. Но в одном отношении они ничем не превосходят вас. Знаете ли вы, что все они несравненно беднее меня? Большинство из них, пожалуй, даже беднее, гораздо беднее, вас.
   Кэшель быстро, с вновь зародившейся надеждой, посмотрел на нее. Но это продолжалось всего секунду. Он безутешно покачал головой.
   - И не могу выразить вам, - продолжала Лидия, - как я признательна и благодарна вам за то, что вы приблизились ко мне ради меня самой, ничего не подозревая о моем богатстве.
   - Чего тут благодарить? - глухо сказал Кэшель. - Ваше богатство, может быть, и лакомый кусок для кого-нибудь из ваших друзей; а я рад, что вы так богаты, но рад только за вас и очень несчастлив за себя. Однако об этом не стоит говорить. Прощайте.
   - Прощайте, - вся побледнев, ответила Лидия. - Прощайте, если вам так этого хочется.
   - Не мне, а черту этого хочется, - с отчаянием в голосе почти закричал Кэшель. - Ничего другого мне не остается. Против судьбы не пойдешь. Прошу извинить меня, мисс Кэру, за грубость моих выражений. Во всем виновата моя проклятая невоспитанность. Меня не научили лучше вести себя.
   - Мне нечего прощать вам, кроме того, что вы скрывали от меня правду. Но и это я прощаю вам, поскольку дело касается только меня. Что же до признания в вашей... привязанности ко мне, то сознаюсь вам, что мне пришлось выслушать уже много таких признаний, из которых ни одно не было мне так приятно. Но, между нами, вы знаете, непреодолимые преграды. Вы ведь не станете добиваться руки женщины в сто раз более богатой, чем вы. А я не хочу иметь на содержании кулачного бойца. Мое богатство отпугивает всякого уважающего себя мужчину, а ваша профессия отпугивает всякую уважающую себя женщину.
   - Значит... Скажите мне правду, - с горечью спросил Кэшель. Предположите, что я достаточно богат и не...
   - Нет, - резко перебила его Лидия. - Я не хочу делать никаких невозможных предположений.
   - Если бы вы только не были до сих пор приветливы ко мне, - с грустной мягкостью сказал Кэшель. - Я думаю, что полюбил вас за то, что вы были единственным человеком, который не боялся меня и не отворачивался от меня. Все остальные вежливы со мной, потому что боятся рассердить первого бойца Англии. Тяжело быть чемпионом, мисс Лидия. Вы даже не подозреваете, как тяжело.
   - Тяжело быть также богатой девушкой. Людей пугает мое богатство и то, что они называют моей образованностью. Наше положение во многом сходно. Однако сделайте мне большое одолжение и уходите. Нам не о чем больше говорить.
   - Сию минуту уйду. Но я не очень верю, что вам тяжело. Это один вымысел.
   - Возможно. Многие из чувств - только вымысел.
   Наступило тяжелое молчание. Вдруг Кэшель прервал его:
   - Мне почему-то не так уж грустно, как было минуту назад. Скажите, вы не сердитесь на меня?
   - Даю слово, что нет. Но умоляю вас - уйдите.
   - И я никогда больше не увижу вас? Неужели никогда? Это бесповоротно?
   - Никогда, если всегда будете знаменитым борцом. Но если настанет день, когда мистер Кэшель Байрон найдет более достойное для себя занятие, - я встречусь с ним, как с другом. Утешает ли это вас?
   Кэшель просиял.
   - Еще одно слово. Если мы случайно встретимся на улице, взглянете ли вы на меня? Я не прошу настоящего поклона, а только короткого приветливого взгляда?
   - Я не намерена обижать вас при встрече, - ответила она. - Но не попадайтесь мне нарочно на каждом шагу.
   - Клянусь вам, что я вовсе не думал об этом. Я буду довольствоваться тем, что стану ходить в тот переулок, где защищал вас однажды от приставаний хулигана. Ну, прощайте... Постойте, - вдруг нахмурился он. - А что, если тогда, когда настанет день, о котором вы говорили, вы будете уже замужем?
   - Возможно. Но я не очень стремлюсь к замужеству. Однако долго ли вы будете задавать мне вопросы, на которые не имеете права?
   - Больше не буду, - ответил Кэшель с хохотом, разнесшимся по всему дому. - Я никогда еще не был счастливее, чем сейчас, хотя я, кажется, все время готов плакать. У меня теперь есть надежда. Прощайте... О, нет! добавил он, не принимая ее протянутой руки, - пока еще я недостоин коснуться ее.
   В соседней комнате ему попался Башвиль, стоявший здесь, по-видимому, давно, бледный, с решительным видом, говорившем о готовности при первом зове броситься на помощь своей госпоже. В руках его было зажато увесистое пресс-папье. Услышав раскатистый смех и увидев Кэшеля, выбегающего с почти восторженным видом из библиотечной комнаты, он остолбенел и не знал что и думать.
   - Вот хорошо! - почти прокричал Кэшель, хлопая его по плечу, - я рад, что встретился с вами. Есть кто-нибудь в столовой?
   - Никого нет, - изумленно ответил Башвиль.
   - Так зайдем на минутку, - продолжал Кэшель, вталкивая Башвиля в дверь столовой. - Да идите же. Покажите-ка, как это вы меня повалили? Не бойтесь, я ничего вам не сделаю плохого. Ну, валите меня. Только смотрите, не хлопните меня головой о решетку камина.
   - Но...
   - Не ломайтесь. Смогли же вы повалить меня полчаса тому назад!
   Башвиль, еще поколебавшись некоторое время, вдруг набросился сзади на насторожившегося Кэшеля и прежним приемом повалил его на пол. Кэшель не сразу поднялся, по-видимому, что-то соображая. Затем хлопнул себя по лбу, вскочил и с хитрой улыбкой обратился к слуге:
   - Так, понимаю. Ну-ка еще раз!
   - Нельзя, - запротестовал Башвиль. - Это производит слишком много шуму.
   - Еще только разок. На этот раз будет тише.
   - Ну так и быть, - согласился Башвиль. - У всякого свои вкусы.
   Но на этот раз, вместо того чтобы повалить Кэшеля, он сам угодил каким-то образом головой в ошейник, образовавшийся загнутой назад рукой Кэшеля. Башвиль испугался не на шутку, так как малейшее движение руки его врага могло задушить его. Но Кэшель сейчас же со смехом выпустил его.
   - Другое дело, не правда ли? - насмешливо произнес он. - Старую лису не поймать дважды в один капкан. Знаете ли вы еще какие-нибудь штучки?
   - Знаю, - обиженно ответил Башвиль. - Но здесь не место показывать их вам. Мы своей возней можем обеспокоить мисс Кэру.
   - Приходите ко мне, когда у вас будет свободное время, - сказал Кэшель и протянул ему визитную карточку. - Вот по этому адресу. Вы покажете мне, что умеете, а я посмотрю, что можно сделать из вас. Пожалуй, из вас можно сделать настоящего человека.
   - Вы очень любезны, - по-джентльменски ответил Башвиль, пряча карточку в боковой карман.
   - А теперь я дам вам совет, который может вам пригодиться, - с важностью сказал Кэшель. - Вы совершили сегодня непростительную глупость. Вы сбили с ног человека - и не просто человека, а профессионального боксера - и затем, как безумец, продолжали спокойно стоять над ним, дожидаясь, чтобы он вскочил и убил вас. Если вам придется еще раз быть в таком же положении, бросайтесь сразу на противника, в ту самую секунду, как он встанет на ноги, и постарайтесь, чтобы ваши кулаки попали ему в нужное место. Если ему удастся захватить вас сзади, действуйте затылком и локтями. Если он слишком силен для вас, пырните его хорошенько, как будто нечаянно, коленом в живот. Но ни в коем случае не стойте в бездействии. Это значит плевать в лицо провидению.
   Кэшель подкреплял каждый из своих советов дружественным щелчком в пуговицы сюртука своего недавнего врага. Кончив наставление, он кивнул головой, спустился с лестницы и вышел на улицу в приподнятом и бодром настроении.
   Лидия стояла у окна своей библиотеки и провожала его глазами. Она задумчиво следила за его легкой, стройной походкой, выделявшей его из пестрой толпы снующих по улице людей. Переплет оконной рамы, отделявшей Кэшеля, заставил вспомнить о вольных детях лесов и пустынь, томящихся в клетках в парке, расстилавшемся перед окнами. Она с тайным удивлением и радостью убедилась, что, как ни опасен этот, ставший ей дорогим, человек, она не боится его и может покорить его суровую дикость одним взглядом, одним властным или ласковым словом. Когда Кэшель отыскал своего извозчика и уехал, она отошла от окна, подошла к своему письменному столу, открыла ящик, в котором хранила дорогие для нее реликвии, и вынула последнее письмо отца к ней. С письмом в руках она опустилась в глубокое кресло и, не читая, долго, задумчиво глядела на него.
   - Странно будет, не правда ли, отец, - вслух произнесла она, как будто думая, что покойник услышит ее, - если твоя дочь станет женой борца. Мной овладело настоящее отчаяние, когда он таким непередаваемым "прощайте" ответил на известие о моем богатстве. Но теперь ведь он почти жених мой.
   Она спрятала письмо обратно в ящик и позвонила. С несколько смущенным видом появился Башвиль.
   - Пожалуйста, Башвиль, никогда не мешайте мистеру Байрону видеться со мной, если он придет, когда я дома.
   - Слушаюсь, сударыня.
   - Можете идти.
   - Осмелюсь спросить, не было ли на меня каких-нибудь жалоб?
   - Нет. - Башвиль, однако, вздрогнул, когда она прибавила: - мистер Байрон говорил мне, что вы силой хотели не впустить его. Вы подвергали себя этим ненужной опасности. Вообще, Башвиль, в будущем всегда впускайте ко мне людей, которые не хотят добровольно уйти, когда их просят. Это все же лучше, чем затевать драку в моем доме. Впрочем, я не обвиняю вас, наоборот, я ценю вашу преданность.
   - Он силой ворвался в дверь, сударыня, и я, может быть, поступил необдуманно, но я был очень возмущен. Прошу извинить меня, что я позволил себе без разрешения зайти к вам в будуар. Я был очень тогда взволнован. Он сильнее и выше меня, к тому же он профессионал. Иначе я не уступил бы ему.
   - Я вполне довольна вами, - суше обыкновенного сказала Лидия и вышла из комнаты.