Шоу Бернард. Карьера одного борца

   - Неужели вы полагали, Уоллес, что я разрешила бы вам звать меня просто по имени и стать в такие близкие отношения ко мне, если бы я не смотрела на вас, как на близкого родственника? Если так, то у вас очень странное мнение обо мне.
   - Никогда я не думал, что роскошь может так испортить человека...
   - Вы уже говорили это, - с досадой перебила его Алиса. - Отучитесь от скверной привычки постоянно твердить одно и то же. Останетесь ли вы у нас к завтраку? Мисс Кэру просила пригласить вас.
   - Это очень любезно с ее стороны. Поблагодарите мисс Кэру, скажите ей, что я чрезвычайно польщен, но чувствую себя расстроенным и не могу принять ее приглашение.
   Алиса презрительно посмотрела на него:
   - Вам почему-то нравится делать себя смешным в глазах людей.
   - Очень огорчен, что мое поведение вам не по вкусу. Вам бы не пришло в голову жаловаться на него, если бы вы не попали в аристократическую обстановку. Но не буду больше отнимать вашего драгоценного времени. Счастливо оставаться!
   - Прощайте. Не понимаю, отчего вы так сердитесь.
   - Я нисколько не сержусь. Я лишь огорчен тем, что роскошь так пагубно влияет на вас. Я считал ваш характер более устойчивым. Прощайте, мисс Гофф. Я не буду уже иметь случая вновь увидеться с вами в этом прекрасном замке.
   - Значит, вы решительно уходите, Уоллес? - спросила Алиса, вставая.
   - Да, что же мне тут еще делать?
   Она протянула руку к звонку, чем сильно разочаровала его. Он ожидал, что она постарается примириться с ним. Тотчас же появился Башвиль.
   - До свидания, - вежливо проговорила Алиса.
   - До свидания, - процедил Уоллес сквозь зубы. Он быстро вышел из комнаты, окинув слугу взбешенным взглядом.
   Он уже спускался со ступенек террасы, когда Башвиль нагнал его.
   - Извините, сэр. Не вы ли забыли это? - И он подал мистеру Паркеру его трость.
   Первой мыслью Паркера было, что слуга издевается над дешевым видом его трости. Но он быстро отогнал от себя эту мысль, слишком унижавшую его достоинство. Однако он решил доказать Башвилю, что тот имеет дело с настоящим джентльменом. Он взял свою трость и, вместо благодарности, подал слуге пять шиллингов.
   Башвиль вежливо улыбнулся, отрицательно покачав головой.
   - Благодарю вас, сэр. Это не в моем обычае.
   - Дурацкий же у вас после этого, обычай, - вспылил обиженный Уоллес, пряча деньги в карман.
   Башвиль преисполнился чувством собственного достоинства.
   - Спешите, спешите, сударь, - гордо ответил он, следуя по пятам за быстро удалявшимся Паркером. - Но грубость порождает грубость. А джентльмену не мешало бы знать, как должен вести себя джентльмен.
   - А пошел ты к черту! - крикнул Паркер, и почти бегом пустился прочь.
   - Если бы вы не были гостем моей госпожи, я отправил бы вас на недельку отлежаться в постели за то, что вы послали меня к черту, - погрозил ему вслед Башвиль.
   5
   Мисс Кэру на другой же день привела в исполнение свое намерение и переехала в Лондон, где наняла дом около Риджент Парка. Это сначала огорчило Алису, потому что она мечтала жить в более аристократических кварталах Лондона, где-нибудь в Майфэре или Южном Кэнсингтоне. Но Лидия дорожила чистым воздухом и прелестным видом, который открывался на парк из северных окон ее дома. Алиса же быстро нашла себе утешение, получив возможность кататься по Лондону в изящном экипаже и в дорогих туалетах. Это развлечение она полюбила больше, чем концерты классической музыки, которую она не умела оценить, и даже больше, чем оперу, куда Лидия часто водила ее. Гораздо более ей по вкусу пришелся театр. Она убедилась, что это развлечение нисколько не предосудительно, так как в партере и фойе театров она встречала лучшее общество Лондона. Сознание, что она вращается в настоящем лондонском обществе, восторгало Алису. Она безумно увлекалась танцами, выезжала на балы почти каждый вечер и стала казаться себе в этой обстановке еще более красивой и обольстительной, чем в Уилстокене.
   Лидия не делила с ней этих удовольствий. Она постоянно доставала для Алисы приглашения на балы и вечера, находила ей провожатых, а сама чаще всего оставалась дома. Алиса дивилась, как может умная и красивая девушка просиживать без зевка на глупейшем концерте и уходить домой, как только окончится скука и начинаются танцы.
   В одну из суббот, за утренним кофе, Лидия спросила:
   - Вы бывали в Кристал Паласе?
   - Нет, - ответила Алиса с досадой, о которой она пожалела, когда Лидия мягко продолжала:
   - Я пойду туда сегодня и поброжу по его чудным Залам. После полудня там состоится концерт, на котором выступит Шимплицкая; игра ее, впрочем, вам не понравится. Хотите ли идти со мной?
   - Как вам будет угодно, - сказала Алиса, подчеркивая сознание своего долга.
   - Не как мне, а как вам угодно, дорогая Алиса. Есть ли у вас какое-нибудь приглашение на завтрашний вечер?
   - На воскресенье? Нет. Впрочем, дорогая Лидия, все иной вечера принадлежат прежде всего вам.
   Наступило молчание, достаточно продолжительное, чтобы обнаружить очевидную неискренность этих слов. Алиса закусила с досады губу. Лидия заговорила первая:
   - Вы знакомы с госпожой Хоскин?
   - С той, которая устраивает у себя вечера по воскресеньям? Разве мы пойдем к ней? - оживившись, спросила Алиса. - Меня часто спрашивают, бываю ли я на ее вечерах. Но я незнакома с ней, хотя знаю ее в лицо. Что она из себя представляет?
   - Это молодая женщина, начитавшаяся разных книг по искусству, которые произвели на нее большое впечатление. Ее дом известен тем, что она вводит к себе всех умных людей, которых встречает где-либо, и умеет сделать себя для них настолько интересной, что они охотно посещают ее. Но она, к счастью, не настолько увлеклась искусством, чтобы лишиться благоразумия. Она вышла замуж за состоятельного делового человека, который, наверное, не читал ничего, кроме газет, с тех пор как окончил свое учение. Однако навряд ли сыщется более счастливая супружеская чета во всей Англии.
   - У нее хватило ума понять, что для нее нет выбора, - снисходительно заметила Алиса - Ведь она очень дурна собой.
   - Вы думаете? Нет. Она всегда была окружена поклонниками, и мне говорили даже, что известный художник, мистер Герберт, просил ее руки прежде, чем она встретилась со своим теперешним мужем. Мы увидим у нее завтра этого Герберта и других знаменитостей: его жену - пианистку Шимплицкую, композитора Джека Оуэна, изобретателя Конолли и многих других. Завтрашний вечер будет замечателен тем, что на нем будет присутствовать профессор Абендгассе, знаменитый немецкий катедер социалист и знаток искусства. Он прочтет доклад о "Праве в искусстве". Интересно ли вам послушать его лекцию?
   - Конечно, очень интересно. Мне было бы жалко упустить возможность побывать у госпожи Хоскин. Меня часто спрашивают, бывала ли я у нее и знакома ли я с той или иной знаменитостью, о которой я даже не слышала в моем провинциальном уединении.
   - Я решила поехать туда после лекций. Герр Абендгассе - очень восторженный и красноречивый человек, но мало оригинален в своих мыслях. Я предпочитаю черпать мысли непосредственно у их творцов. Но если вас особенно интересует...
   - Нет, вовсе нет. Если он социалист, то я предпочитаю не слышать его, особенно в воскресный день.
   Было решено отправиться завтра к госпоже Хоскин, но пропустить доклад. Сейчас же, после кофе, они поехали в Кристал Палас, по которому Алиса бегала с любопытством провинциалки, а Лидия ходила, внимательно изучая его богатые коллекции. Они остались на дневной концерт, прослушали ряд номеров, которые доставили видимое удовольствие Лидии, хотя она и указывала на недостатки отдельных исполнителей. Алиса же, для которой одинаково остались непонятыми как недостатки исполнения, так и красота самой музыки, считала необходимым выражать свое удовольствие и оживленно аплодировать, когда это делают другие. На эстраде, в последней части концерта, появилась леди Шимплицкая, с которой Алиса надеялась познакомиться на следующий день, и исполнила в сопровождении оркестра фортепианную фантазию славного Джека, с которым Алисе предстояло тоже познакомиться завтра. В программе был изложен разбор этого произведения, прочтя который, Алиса узнала, что в первом adagio она услышит пение ангельского хора. Она прислушивалась изо всех сил, но ангельского пения так и не услышала. Ее сильно удивило, поэтому, что зала с увлечением аплодировала Шимплицкой, как будто она на самом деле свела на землю небесную музыку. Даже Лидия казалась взволнованной и сказала:
   - Странно, что это только обыкновенная женщина, подобная многим из нас, с теми же самыми узкими границами существования, с теми же прозаическими заботами и мыслями, странно, что она сейчас сядет в вагон метрополитена, поедет домой в обычную английскую семью. Разве не естественнее было бы, если бы ее ожидала у подъезда большая раковина, запряженная белыми лебедями, которые увезли бы ее на заколдованный остров. Ее игра напомнила мне те годы, когда я сама жила в зачарованной стране и ничего не знала о существовании иных стран.
   - Говорят, - заметила Алиса, - что муж сильно ревнует ее, и что она сделала ему жизнь невыносимой.
   - Говорят... Люди говорят о других только то, что находится на уровне их собственного понимания. Они замечают в других только то, что похоже на них самих... Но, может быть, и правду говорят... Я не встречалась с мистером Гербертом, но я видела его картины. По ним можно судить, что это человек, который много читает, но ничего не видит. Все они теперь берут сюжеты из какой-нибудь поэмы. Если бы только можно было найти развитого и умного человека, не прочитавшего ни одной книги. Какой бы это был восхитительный собеседник!
   После окончания концерта, они не сразу поехали домой. Лидии хотелось прогуляться по окружавшим Кристал Палас садам. К концу прогулки они подошли к одному из вокзалов городской железной дороги, сели в подошедший поезд и через несколько минут уже вышли на станции, где им предстояла пересадка. Настал прелестный летний вечер, и поэтому Алиса, которая считала, что девушки должны остерегаться вечерней железнодорожной публики, не решилась приставать с уговорами к Лидии, прохаживавшейся по более пустынному концу платформы, примыкавшему к цветущему саду.
   - По-моему, - промолвила долго молчавшая Лидия, - это место у станции самое красивое в Лондоне.
   - Разве? - лукаво заметила Алиса. - Я думала, что все поклонники искусства считают железные дороги и вокзалы уродством, искажающим красоту природы.
   - Да, некоторые держатся такого мнения. Но это художники уже отжившего времени. Они твердят все одно и то же, как попугаи. Если почти всякое радостное воспоминание моего детства, всякий выезд из серого города в зеленые поля и леса связаны с железной дорогой, то, естественно, что мои чувства к ней не похожи на чувства моего отца, в детские годы которого железные дороги были только чудовищным и неслыханным нововведением, безобразным для непривыкших к нему глаз. А теперь паровоз приводит в восторг всякого ребенка. Дети висят на перилах моста, чтобы посмотреть, как под ним проходит поезд. Мальчики бегают вдоль дорожек парков, пыхтя и свистя в подражание паровозу. Этот детский романтизм войдет скоро новым элементом в отношение взрослых к нововведениям цивилизации, когда подрастут все эти дети. Мечты детства не проходят бесследно. Да разве поезд, кроме тех минут, когда он спрячется в отвратительный лондонский туннель, не восхитительно прекрасен в своей жуткой мощи? Тянущиеся за ним полосы белого пара и дыма оживляют каждый пейзаж. А говор колес, доносящийся издали! Стояли ли вы когда-нибудь, Алиса, на морском берегу возле железнодорожной линии и вслушивались ли в нарастающий гул мчащегося к вам поезда? Сперва его едва отличаешь от говора волн, но мало-помалу вы распознаете своеобразный ропот колес: то раздается глухое роптанье, - это поезд вошел в глубокую котловину пути; но вот он вылетел на простор полей, - а соседние холмы отражают своим эхом его дерзкий гул, разрывающий молчание природы. Он шлет к вам издали лишь смутный шум, ритмическим грохотом колес завораживает вас, и грохот все растет, все приближается. Наконец поезд пролетает мимо, грохоча и обдавая вас вихрем своего движения, как неведомое чудище, как неизъяснимое в своей мощи видение. Хорошо укрыться в туннель и, прижавшись к стене, ожидать его прихода. Я решилась однажды на это. Поезд летел, и мне казалось, будто я слышу финальные аккорды Бетховенской увертюры, в тысячу раз увеличенной в своей молниеносной стремительности. Только сентиментальная глупость может не видеть красот железной дороги. Я уверена, что есть миллионы людей в Англии, для которых гул далекого поезда так же мил, как щебетание полевого жаворонка. Посмотрите - вдруг оборвала Лидия, - это не лорд Вортингтон стоит вон там, на третьей отсюда платформе? Кажется, он?
   Она остановилась. Алиса посмотрела, куда ей указала Лидия, но не заметила лорда и не могла понять причины перемены, происшедшей с Лидией, которая быстро проговорила:
   - Он, верно, с тем же поездом, что и мы. Пойдемте внутрь вокзала.
   Говоря это, она быстро пошла вдоль платформы. Алиса с трудом поспевала за ней. Они уже подошли к входу в залы первого класса, когда до них донеслись шумные голоса пьяной группы мужчин. Едва успели обе девушки скрыться за стеклянной дверью, как перед ними появился один из них и стал отплясывать самый неожиданный пьяный танец, горланя циничную песню. Лидия подошла к окну и молча наблюдала эту сцену. Алиса последовала ее примеру, и, вглядевшись в пьяницу, узнала в нем Меллиша. С ним были еще три приятеля, одобрительно смеявшиеся над выходкой своего товарища, но сами более трезвые, чем он. Вскоре к этой компании подошел Кэшель Байрон, в элегантном светлом костюме, который хорошо обрисовывал его крепкие мышцы. Он был совсем трезв, но прическа его была в беспорядке и левый глаз, украшенный огромным синяком, был полузакрыт. Кэшель решительно приблизился к Меллишу, который, продолжая свою пляску, звал приятелей в буфет подкрепиться за его счет, и, схватив его за шиворот, потребовал, чтобы тот прекратил свою пляску. Меллиш в ответ старался обнять Кэшеля.
   - Милый мой мальчик, - кричал он в приливе пьяной нежности. - Ты мой лучший друг. Ты победишь всех боксеров мира; это так же верно, как то, что я Боб Меллиш!
   - Молчи, старый дурак, - успокаивал его Кэшель, таща за воротник к скамейке и усаживая его. - Можно подумать, что ты на своем веку не видел, как люди выигрывают.
   - Погоди, Байрон, - сказал один из приятелей. - Вот идет его светлость.
   Действительно, к этой странной группе подошел лорд Вортингтон, возбужденный и довольный.
   - Молодец! - воскликнул он, хлопнув Кэшеля по плечу. - Молодчина, вы выиграли для меня сегодня порядочный куш, и вы получите из него свою долю, мой милый.
   - Я, я тренировал его, - закричал Меллиш, опять вылезая вперед. - Вы знаете меня, милорд? Знаете старого Боба Меллиша? На пару слов по с-с-секрету, милорд.
   - Да берегитесь вы, старый черт! - испуганно воскликнул лорд, заметив, что пьяный Меллиш, пошатываясь, побрел к рельсам. - Не видите разве поезда?
   - Вижу, - важно ответил Меллиш. - Я все вижу. Знаете, кто я такой? Я Боб Меллиш...
   - Ну, ну, иди, - подхватил его под руку один из его более трезвых приятелей, внушительного вида господин, с разбитым носом. Он потащил Меллиша в поезд, выкрикивая на ходу:
   - Как здорово огрели вы своего датчанина, Байрон! Его сторонники просадили-таки немало денежек. Но зато и он изукрасил вас: завтра ваш глаз будет желтее спелой тыквы.
   Взрыв хохота был ответом на эти слова. Вся компания забралась в вагоны. Лидия и Алиса постарались незамеченными пробраться на свои места в другом конце поезда.
   - Признаюсь, - сказала Алиса, немного придя в себя после сцены, свидетельницей которой она только что была, - приятели мистера Байрона и лорд Вортингтон ведут себя довольно странно.
   - Да, - нахмурившись ответила Лидия, - я хорошо знаю английский язык, но ни слова не поняла из того, что они говорили, хотя все ясно слышала.
   - Ручаюсь, что это не джентльмены. Вы как-то говорили, что с первого взгляда нельзя узнать джентльмена. Но теперь вы вряд ли скажете, что эти люди одного круга с лордом Вортингтоном.
   - Да. Это какие-то хулиганы. И мистер Байрон самый отъявленный хулиган из них всех, - с мрачной злобой проговорила Лидия.
   Пораженная этим замечанием, Алиса не смела заговорить с расстроенной подругой до тех пор, пока они не вышли из поезда на станции Виктория. На улице они заметили толпу, окружавшую Кэшеля. Алиса поспешила пройти мимо, но Лидия обратилась к одному из полицейских и спросила, в чем дело. Тот объяснил ей, что какой-то пьяный, выходя из вагона, попал под колеса, но что поезд вовремя остановился и все обошлось благополучно. Теперь толпа приводит пьяницу в чувство. Лидия обернулась, отыскивая глазами поджидавшую ее в стороне Алису, когда перед ней очутился низко кланявшийся Башвиль. Его появление удивило Лидию, так как она не давала ему никаких соответствующих распоряжений. Однако она не стала его расспрашивать, только осведомилась, приехала ли за ней карета.
   - Нет, сударыня, - ответил Башвиль. - Вы не изволили приказывать.
   - В таком случае, наймите, пожалуйста, экипаж.
   Когда Башвиль отошел, она спросила Алису:
   - Вы приказывали Башвилю поджидать нас?
   - Нет, - ответила та, - мне это не приходило даже в голову.
   - Странно. Но, во всяком случае, он очень старательно исполняет свои обязанности. Он, верно, прождал нас с самого полудня, бедный Башвиль.
   - Ну, ему больше нечего делать, - беззаботно ответила Алиса. - Вот, он уже привел коляску.
   В это время, вытащенный из-под поезда, Меллиш сидел уже на коленях одного из своих приятелей. Он был почти без сознания. На лбу зиял кровавый шрам. Человек с разбитым носом выказал себя опытным в таких делах. Пока Кэшель на руках переносил его с вокзала, а остальные приятели отгоняли увещеваниями и кулаками толпу, он разорвал свой платок, прочистил рану и перевязал ее. Затем он стал приводить Меллиша в чувство. Сначала он кричал ему на ухо; это не помогло. Тогда он стал ожесточенно трясти его, но Меллиш только бормотал невнятно какие-то ругательства, и голова его по-прежнему бессильно свешивалась на грудь. Выведенный из терпения Кэшель заявил, что Меллиш дурачит их, и что он не желает стоять здесь до вечера.
   - Погодите, я приведу его в чувство, - решительно проговорил он и начал жестоко мять бедному Меллишу уши, как поступают полицейские с валяющимися на улицах пьяницами.
   - Так его, - одобрили окружающие. И, действительно, Меллиш очнулся и встал на ноги.
   - А теперь в путь, - решил человек с разбитым носом. Он подхватил Меллиша под одну руку, Кэшель под другую, и они потащили его, не обращая внимания на его пьяные слезы, на его причитания и жалобы, что он стар, что больно расшибся, что Кэшель не любит его.
   Лорд Вортингтон воспользовался этим приключением, чтобы скрыться от своих странных приятелей, и поспешил вернуться домой. Он все еще был возбужден боксом, на котором присутствовал, и своим выигрышем. Когда его старый слуга открыл ему дверь и подал письмо, пришедшее за время его отсутствия, он четыре раза спрашивал, не заходил ли кто к нему, и четыре раза не дослушивал ответа, перебивая его бессвязным рассказом о впечатлениях этого дня.
   - Я поставил пятьсот фунтов закладу, что Байрон побьет датчанина в пятнадцать минут. А Байрону я обещал двести пятьдесят в случае выигрыша. Ловко, Бедфорд, а? Кэшель не такой человек, чтобы упустить куш в двести пятьдесят фунтов. Клянусь св.Георгием, он не дурак. На четырнадцатой минуте я был уверен, что мои пять сотен погибли. Датчанин стоял себе, как ни в чем не бывало, а Кэшель, казалось, уже совсем ослабел и пытался даже как будто выйти из игры. Посмотрели бы вы, с каким торжеством датчанин бросился на него! Он воображал, конечно, что победа за ним.
   - Господи, милорд! Да чем же кончилось?
   - А вот сейчас узнаете чем. Я говорил, что Кэшель не дурак! Это был только ловкий маневр, чтобы обмануть простака датчанина. Стоило посмотреть, как великолепно накинулся на него Байрон! Впрочем, все произошло так быстро, что ничего и разглядеть было невозможно. Не успел датчанин сообразить, в чем дело, как уже без памяти лежал на земле. За Байрона ставили только пятнадцать фунтов против ста. Его сторонники дьявольски много выиграли. Клянусь всеми святыми, Бедфорд, Кэшель настоящее чудо. Я смело поставлю на него свой последний шиллинг. Когда видишь, как он боксирует, чувствуешь себя гордым, что родился англичанином!
   Бедфорд с почтительным удивлением смотрел, как его господин, вне себя от восторга, ходил во время рассказа по комнате, потрясая кулаками, как будто желая вступить в бой с воображаемым датчанином. Старый слуга наконец решился напомнить о забытом письме.
   - Черт с ним! - сказал лорд Вортингтон. - Это почерк госпожи Хоскин. Верно, какое-нибудь приглашение или пустяк в этом роде. Впрочем, посмотрим.
   Он вскрыл письмо:
   "Суббота.
   Дорогой лорд Вортингтон,
   я не забыла своего обещания дать Вам случай поближе познакомиться со знаменитой госпожой Гербет-Шимплицкой - мадам Simplicita, как Вы называете ее. Она будет у нас завтра вечером, и мы будем очень рады видеть вас у себя, если Вы сможете прийти. В девять часов г-н Абендгассе, знаменитый немецкий художественный критик и большой мой друг, прочтет свою статью "Правда в искусстве", но я не стану кривить душой и уверять себя и Вас, будто это может интересовать Вас. Поэтому можете прийти к половине одиннадцатого, когда все серьезные разговоры будут окончены..."
   - Прекрасно, - пробормотал лорд Вортингтон, усаживаясь в свое любимое кресло. - Эта женщина полагает, что если я разумно пользуюсь жизнью, то я уже не могу отличить передней стороны картины от задней и переплета книги от ее содержания. Я поеду к ней ровно в девять. Посмотрим, что она пишет дальше.
   "...Я подозреваю, что никто из ваших знакомых не питает особой склонности к искусству. Тем не менее привезите с собой одну или две знаменитости. Мне хочется окружить почтенного герра Абендгассе самым избранным обществом. Я и так уже созвала для него всех, кого могла найти среди Лондонских сливок. Он не сможет жаловаться на свою аудиторию. Но если Вы можете дополнить мой список двумя-тремя громкими именами, непременно сделайте это..."
   - Слушаюсь, госпожа Хоскин, - проговорил лорд, хитро подмигивая удивленному слуге, - я вам доставлю на завтра знаменитость, настоящую знаменитость, не то, что ваши мягкотелые немцы, если только мне удастся уговорить его. Если он кому-нибудь из ваших гостей не понравится, путь только посмеют заявить ему это! Ха-ха-ха! Как вы думаете, Бедфорд?
   6
   На следующий вечер, около десяти часов, Лидия и Алиса подъезжали к дому госпожи Хоскин. В саду, который был перед домом, они встретили лорда Вортингтона, с сигарой во рту, беседующего с мистером Хоскином. Он вошел в дом вместе с вновь прибывшими гостями, от которых не укрылось, что лорд подкрепил себя вином. Они расстались с ним у двери какого-то будуара, куда зашли, чтобы снять шляпы и поправить прически. Вортингтон остался поджидать их. Вдруг они услыхали, что кто-то быстро подошел к нему и уже издали взволнованно говорил:
   - Вортингтон, Вортингтон! Он начал держать речь в зале, воспользовавшись минутою, когда Абендгассе замолчал. Зачем вы напоили его шампанским за обедом!
   - Молчите, не говорите, что он немного пьян. Нас могут услышать. Пойдемте и постараемся утихомирить его.
   - Слышали? - спросила Алиса. - Кажется, что-то случилось.
   - И слава Богу, - ответила Лидия. - Обыкновенный недостаток таких званых вечеров именно в том, что на них ничего не случается. Пожалуйста, не докладывайте о нас, - попросила она вышедшего к ним навстречу слугу. Мы опоздали и хотели бы войти как можно тише, чтобы как-нибудь не обиделся г-н Абендгассе.
   Им без труда удалось проскользнуть в гостиную незамеченными. Госпожа Хоскин любила поэтический сумрак, и ее приемные комнаты скудно освещались небольшими фонариками с цветными стеклами. Посреди большой залы, в которой собрались гости, стоял маленький круглый стол, покрытый тяжелой бархатной скатертью. На нем между двух канделябров находился пюпитр для лектора. Свет канделябров разбросал по всему залу странные двойные тени человеческих фигур. Вокруг столика стояли ряды кресел, на которых сидели почти исключительно только дамы. На свободном от кресел пространстве, в глубине залы, собралась группа мужчин, среди которых был и Люциан Уэббер. Они окружили Кэшеля Байрона, который держал громким голосом речь, обращаясь к почтенному бородатому джентльмену. Лидия, еще ни разу не видевшая Кэшеля в парадном костюме и в такой роли, была поражена его видом. Глаза его сверкали; самообладание, с каким он держался, явно импонировало гостям; его грубоватый голос резко звучал в наступившей тишине. Он, по-видимому, нисколько не чувствовал себя смущенным и отмечал концы своих предложений широкими взмахами левой руки.
   - ...исполнительная власть, - услышала Лидия его слова, - это прекрасная вещь, милостивые государи, и я хочу изложить вам, как я ее понимаю. Нам только что говорили, что если мы хотим передать приобретения цивилизации своим ближним, то мы можем делать это будто бы только примером собственной жизни, то есть, если каждый из нас станет живой иллюстрацией той высокой культуры, какой мы достигли. Но я спрашиваю вас, джентльмены, как станет дикарю известным, что вы являете собой пример культурности? Не можете же вы отправиться к жителям Сандвичевых островов с котомкой за плечами, чтобы изложить ваши утонченные идеи? А по одному вашему виду и вашим словам никто не согласится признать, что вы лучше его. Вы желаете иметь исполнительную власть, иначе говоря, действительное влияние на жизнь, не правда ли? Предположим теперь, что вы прогуливаетесь по Лондону и видите, что какой-нибудь мужчина колотит несчастную женщину, подавая тем дурной пример подонкам общества. Вы чувствуете себя обязанным противопоставить ему добрый пример - и, если вы мужчина, вам хочется, конечно, спасти бедную женщину. Но вы не можете достигнуть этого только тем, что будете жить по всем правилам культуры, и пройдете мимо, как живая иллюстрация добродетели. Этим вы окажете только дурной пример равнодушия, так как негодяй будет продолжать колотить свою жертву. Что же нужно для того, чтобы в подобном случае действительно выказать свои культурные идеи? Вы должны уметь одолеть негодяя, то есть знать, как, куда и когда лучше всего ударить его. Это будет настоящим проявлением исполнительной власти. Такая власть действительнее той, к достижению которой зовет нас этот джентльмен путем сидения в своей комнате и размышления над тем, как мы культурны и добродетельны. Ведь к этому в конце концов сводятся его слова. Вы хотите иметь исполнительную власть, то есть действительно влияние, чтобы оказывать на других воздействие своим примером. Однако, если вы предоставите всю сферу действия малокультурным классам, а сами будете жить в созерцании своих культурных качеств, то их пример восторжествует, а не ваш. Взгляните, господа, на комическую сторону этого вопроса. В одно из недавних воскресений я слышал в парке, как какой-то человек утверждал, что мы в этой стране связаны по рукам и ногам и бессильны что-либо сделать; ибо, говорил он, если лорды, лендлорды и прочие сильные мира задумают загнать нас в море, сможем ли мы не подчиниться? Я вижу, что один из джентльменов смеется над моими словами; но я спрашиваю его, как он поступит, если полиция или солдаты придут к нему сегодня ночью и прикажут выселиться из своего дома и кинуться в Темзу? Может быть, он заявит им, что на следующих выборах не будет голосовать за правительство? Или, - если это не остановит их, - что он уговорит своих друзей поступить так же? Неужели в этом вы видите исполнительную власть, присущую каждому англичанину, джентльмены? Много же вы с этой властью сделаете! Нет, джентльмены, не давайте водить себя за нос людям, которые хотят поработить вас. Первая обязанность всякого англичанина - уметь бороться, а уметь бороться, значит, прежде всего уметь драться. Незачем приобретать книги и картины, если вы не способны защитить голову, которая ими наслаждается. Если бы джентльмен, смеявшийся над моими словами, умел драться, ему нечего было бы бояться ни полиции, ни солдат, ни русских, ни пруссаков, ни любого из тех миллионов людей, которые могут в любой момент напасть на него, так как он был бы в состоянии сам постоять за себя. Вы станете указывать мне на разделение труда. Нам не нужно самим драться за себя, скажете вы, мы можем нанять за плату других людей для этого. Но, господа, это пример того, как можно здравую идею довести до бессмысленного абсурда! Умение драться есть способность самосохранения: другой не может заменить вас в этом. Почему же в таком случае, если быть последовательным, не произвести разделения труда в потреблении пищи; наймите одного, чтобы он съедал ваш ростбиф, другого, чтобы выпивал ваше пиво, третьего, чтобы вместо вас поглотил ваш картофель! Это так же бессмысленно, как идея нанимать других, чтобы они дрались вместо вас. Представьте, что кто-нибудь предложит им большую плату, чем вы; тогда они неминуемо оставят вас беззащитными или даже станут драться против вас. Опасно передавать исполнительную власть деньгам. Поэтому я и утверждаю, что первейший долг человека - это научиться драться. Если он не умеет этого, он не сможет воплотить в жизнь пример того, что считает хорошим, не сможет постоять за свои права или за права ближнего. Если при нем сильный станет обижать слабого, единственно, что он в состоянии будет сделать, - это побежать за помощью к ближайшему полицейскому, который может спокойно повернуться к нему спиной. И если после подобного происшествия он войдет вот в такую гостиную, в общество женщин и девушек, то почувствует ли он себя на самом деле мужчиной? Поймите мою мысль, джентльмены: не принимайте моих слов слишком буквально. Если на ваших глазах мужчина колотит женщину, вы, конечно, заступитесь за нее и наградите его парой здоровых тумаков. Но вы не станете вмешиваться в уличную свалку, потому что это недостойно вас, и притом такие столкновения кончаются всегда печально для обеих сторон. Разумеется, это только маленькие практические советы с моей стороны. Основное положение остается в силе: вы должны добиться действительной исполнительной власти, как я разумею ее. Тогда вы будете обладать истинным мужеством и, - что важнее всего, - это мужество будет полезно для вас. Ведь, хотя бы вы и были мужественны от природы, но если вы не обладаете умением применить его, то есть, исполнительной властью, о которой я говорю, то ваше мужество приведет лишь к тому, что вы будете побиты человеком, у которого есть и мужество и исполнительная власть.