Страница:
Толлера не тянуло принять в ней участие, напротив, хотелось уединиться. Он нашел укромное местечко в средней секции, узкую щель между шкафами со снаряжением – в точности так он поступал в детстве, когда желал отгородиться от всего мира и в иллюзорном одиночестве найти источник дурных предчувствий.
Может быть, все дело в том, что за иллюминатором – непривычно черное небо? Или в глубоко засевшем сомнении, в инстинктивном бунте чувств? Виданное ли дело – развить скорость несколько тысяч миль в час? Все это время главный двигатель почти не утихал, и если верить Завотлу, скорость корабля давно побила все рекорды. Поначалу слышался шорох воздуха о корпус, но по мере того, как меркли небеса, этот звук исчезал. Проникая в иллюминатор, солнечный свет мешал Толлеру видеть окружающую вселенную, но в ней, должно быть, царил извечный покой. Не зная, что корабль несется в пустоте, ежечасно преодолевая многие тысячи миль, сам ни за что не догадаешься. Не этим ли объясняется тяжесть на сердце? Быть может, некая часть разума встревожена несовпадением видимого глазу и происходящего в действительности?
Толлер сразу отверг эту мысль – он не страдал излишней чувствительностью, и едва ли путешествие в космосе могло переменить его натуру. Уж если нервничать, то по вполне осознанной причине, такой, например, как непосредственная близость иллюминатора. Корпус «Колкоррона» снаружи дополняли стальные обручи, а внутри – слои дегтя и парусины, придавая конструкции изумительную прочность. Но были и слабые места – вокруг иллюминаторов и люков. В одном из пробных полетов вырвало иллюминатор, и у механика лопнули барабанные перепонки, а ведь корабль даже не вышел в вакуум.
С главной палубы донеслось короткое шипение – кто-то смешивал порции огненной соли и воды, восполняя необходимое для жизни содержание воздуха. Минутой позже возник довольно резкий аромат, напоминающий запах морских водорослей, и смешался с запахом дегтя, тоже ощутимо окрепшим…
Толлер принюхался – дегтем и правда пахло сильно. Беспокойство мигом возросло. Он торопливо стащил с руки перчатку и коснулся черной поверхности борта. Теплая! Не настолько теплая, чтобы размяк деготь, холоднее тела, но ведь Толлер ожидал совсем не такого холода! Словно пелена упала – в один миг он понял, откуда взялись странные опасения…
Он всей кожей ощущал неуютное тепло!
Подбитый ватой небесный костюм для того и предназначался, чтобы не пропускать лютый холод зоны невесомости, и худо-бедно справлялся с этой задачей. Но теперь он взялся за дело всерьез, едва не покрыв хозяина испариной.
«Этого не должно быть! Мы падаем на солнце!»
Пока Толлер соображал, в чем дело, двигатель умолк, и Завотл с главной палубы позвал его по имени. Заметив, что он опять напрочь утратил вес, Толлер нырнул головой вперед к лестнице, на руках поднялся по перилам к главной палубе и предстал перед недоумевающим экипажем.
– Странное дело, – сказал Завотл. – Корабль нагревается.
– Я уже заметил. – Толлер повернулся к Готлону, который взирал на него с пилотского сиденья. – Мы что, с курса сбились?
Готлон энергично помотал головой.
– Сэр, мы с самого начала идем нормально. Клянусь, Гола ни разу не выходила из креста больше, чем на секунду.
Гола была персонажем колкорронской мифологии – она являлась заплутавшим морякам и вела их в тихие гавани. Ее имя дали путеводной звезде, которую выбрали для первого этапа путешествия на Дальний Мир.
– А все-таки, – обратился Толлер к Завотлу, – не уходим ли мы в сторону? Ведь можно держать Голу по носу и все равно падать на солнце.
– Да с какой стати нам падать? Если бы и падали, не успели бы за это время так нагреться.
– Если поглядишь за корму, – сказала Толлеру Бериза, – увидишь, что пропорция расстояний до Мира и Верхнего Мира не изменилась. Мы на заданном курсе.
– Надо отметить в корабельном журнале, – пробормотал Завотл под нос. – Что ж, будем теперь знать, что в космосе тепло. Вообще-то неудивительно, ведь солнце тут не заходит. Но ведь оно и в зоне невесомости почти не заходит, а стужа там… Вот тебе, Толлер, еще одна загадка.
– Загадка, не загадка, – проговорил Толлер, решив с этой минуты излучать уверенность и бодрость и не давать спуску растерянности, охватившей команду при первом столкновении с неизвестным, – а нам она только на руку. Можно снять проклятые костюмы. Мы ей еще спасибо скажем. Какое-никакое, а все-таки удобство.
К исходу третьего дня быт на корабле окончательно вошел в колею – к великому облегчению Толлера, сознававшего опасность скуки и однообразия, которая подстерегала экипаж. Но то была вполне предсказуемая человеческая проблема. Куда страшнее, когда природа выкидывает неожиданные фортели, отбрасывая свои самые непреложные законы, руша исконные верования человека. Едва это началось, Толлер стал казаться себе младенцем в дремучем лесу, кишащем всякой колдовской нечистью.
За первым открытием, которое поначалу всех испугало, а затем обрадовало, не заставило себя ждать и второе. Неся вахту у телескопа, Врэйкер обратил внимание, что в межпланетном пространстве нет метеоритов. К удивлению Толлера, Илвен Завотл счел наблюдение заслуживающим внимания и посвятил ему очередную пространную запись в журнале.
Как и предупреждал этот невысокий тщедушный человек, его с каждым днем все сильнее грызла хворь. От него не слышали ни единой жалобы, но он худел на глазах и почти не отрывал от живота стиснутых кулаков. Он стал раздражителен до неузнаваемости и постоянно цеплялся к молодым членам команды. Особенно доставалось Бартану Драмме.
Воздухоплаватели, убежденные, что у Бартана помрачен рассудок, старались его не задевать, но Завотл редко упускал возможность отточить на нем свое остроумие. Молодой человек держался с завидным хладнокровием; казалось, он закован в невидимую броню. И все же Беризе то и дело приходилось за него заступаться, отчего ее отношения с Завотлом стали натянутыми.
Толлер не желал вмешиваться, понимая, что старый друг не властен над демоном, который в него вселился, и верил, что Бериза не позволит разладу зайти слишком далеко. Сам Толлер ладил с ней прекрасно, после тех пяти дней в мирке на двоих они остались друзьями – добрыми, верными и не питающими друг к другу никакой страсти. Они встретились в особое время, когда были нужны друг другу, дополняли друг друга, – а теперь шли по жизни рядом, но каждый – своим путем. Шли без сожаления и без угрызений совести. У него даже мысли не мелькнуло возразить, когда она попросилась в состав дальнемирской экспедиции. Он знал: Бериза великолепно осознает риск, и у нее есть не меньше, чем у него, оснований лететь.
Но человеческие взаимоотношения были не единственной проблемой. Еще на Верхнем Мире Толлер предвидел, что еда и питье – как поглощаемые, так и выделяемые организмами в виде отходов – подвергнут выносливость экипажа суровейшему испытанию. На борту нельзя было пользоваться огнем для приготовления пищи, и команда сидела на сухом пайке. В скудный суточный рацион входила солонина или вяленая рыба, сухофрукты, орехи и печенье; запивалось это все водой и раз в день – глотком бренди.
Поскольку главный двигатель работал почти постоянно, а потому все, что находилось на борту, хоть сколько-нибудь, да весило, туалетные процедуры были не столь затруднительными, как при нулевой гравитации. И все же они требовали немалого стоицизма. Гальюн находился в средней секции корабля и представлял собой трубу со сложной системой клапанов; когда они срабатывали, вместе с отбросами за борт уходило некоторое количество воздуха, и автоматическая горелка компенсировала потерю, сжигая порцию огненной соли.
Предусматривалось, что все шестеро членов команды будут по очереди сидеть в пилотском кресле, но вскоре практические соображения заставили Толлера внести поправки в вахтенное расписание. Беризе и Готлону без особого труда удавалось часами держать Голу в кресте телескопа; вскоре и Бартан догнал их в этом навыке. Но от Толлера и Завотла за рычагами управления толку было мало – они быстро уставали и злились. Поклонник целесообразности, Толлер перераспределил обязанности членов экипажа, предоставив четырем молодым астронавтам вести корабль наперерез Дальнему Миру, а себе и Завотлу – делать посильную работу. Завотл охотно занялся астрономическими наблюдениями и вычислениями; корпение над журналом в кожаном переплете не оставляло ему досуга. Но Толлеру свободные часы были в тягость.
Его то и дело посещали мысли о жене и сыне – как они живут? Что делают? Он подолгу просиживал у иллюминатора, разглядывая неизменный гобелен в звездах, серебряных спиралях и кометах. Казалось, будто корабль стоит на месте, и Толлеру снова и снова приходилось напоминать себе, что в это самое время космолет развивает скорость, необходимую для межпланетного путешествия.
– Готова? – спросил Бартан. Бериза кивнула, и он вырубил двигатель, выплыл из пилотского кресла и держал пристяжные ремни, пока она усаживалась на его место.
– Спасибо. – Она ласково улыбнулась. Бартан кивнул – вежливо, но без ответной улыбки, затем отлетел к трапу и исчез под палубой, оставив Беризу в обществе Толлера и Завотла. Готлон и Врэйкер загружали топливом бункеры в кормовой секции.
– Сдается мне, кто-то положил на юного Бартана глаз, – заключил Толлер, ни к кому не обращаясь.
Завотл хмыкнул.
– Эта «кто-то» просто теряет время. Наш господин Драмме всю любовь приберег для духов – бестелесных и тех, что в бутылках.
– Меня это не касается. – Бериза помолчала, поглаживая рычаги. – Наверно, он очень любит жену. Если бы я вышла замуж и вскоре умерла или исчезла, мне бы очень хотелось, чтобы муж ради меня полетел на другую планету. Это так романтично…
– Эге, да у тебя тоже не все дома! Как бы нам всем не перезаразиться психической чумой, птертозом рассудка. Что скажешь, Толлер?
– Бартан хорошо делает свое дело. По-моему, его надо оставить в покое.
– Да. – Завотл несколько секунд глядел в ближайший иллюминатор, на его лицо наползало странное выражение. – Ты прав, он хорошо делает свое дело. Пожалуй, куда лучше, чем я.
Не только эти слова, но и интонация насторожили Толлера.
– Что-то не так?
Завотл кивнул.
– Выбирая путеводную звезду, я рассчитывал, что наш путь пересечется с путем Дальнего Мира. Если я не ошибся, то мы должны наблюдать постепенное сближение Дальнего Мира и звезды.
– Ну и?
– Мы летим всего пять дней, но уже заметно, что Дальний Мир и Гола расходятся. Я тебе не говорил… Глупо, конечно, но я надеялся, что они снова сблизятся или найдется объяснение… И вот – ни того, ни другого. Выходит, я не справился со своими обязанностями.
– Илвен, но ведь это не слишком серьезно, правда? Переместим крест поближе к Дальнему Миру, только и всего. Ничего страшного…
– Страшно одно: неведение, – изрек Завотл с покаянной улыбкой. – Видишь, Толлер, нечто, как я и ожидал, подбрасывает сюрпризы. Дальний Мир светится чересчур ярко, его изображение в телескопе слишком велико. Почему? Этого я не возьмусь объяснить.
– Может, потому, что мы уже на полпути, – сказала Бериза.
– Кого интересует твое мнение? – вскинулся Завотл. – Не кажется ли тебе, что ты берешься судить о вещах, в которых ровным счетом ничего не смыслишь?
У Беризы сошлись на переносице брови.
– Когда предмет на твоем пути удваивается в размерах, это означает, что расстояние до него сократилось вдвое. По-моему, это проще простого.
– Для простого умишка все просто.
– Давайте без грызни, – вмешался Толлер. – Нам надо…
– Но эта идиотка утверждает, – не желал униматься Завотл, – что десять миллионов миль мы пролетели всего за пять дней! – Он яростно потер живот. – Два миллиона в день! Сколько ж это в час получается? Больше восьмидесяти тысяч! А на самом деле наша скорость…
– На самом деле скорость вашего корабля превышает сто тысяч миль в час, – заявила мерцающая златовласая женщина, появляясь возле переборки.
Глава 15
Может быть, все дело в том, что за иллюминатором – непривычно черное небо? Или в глубоко засевшем сомнении, в инстинктивном бунте чувств? Виданное ли дело – развить скорость несколько тысяч миль в час? Все это время главный двигатель почти не утихал, и если верить Завотлу, скорость корабля давно побила все рекорды. Поначалу слышался шорох воздуха о корпус, но по мере того, как меркли небеса, этот звук исчезал. Проникая в иллюминатор, солнечный свет мешал Толлеру видеть окружающую вселенную, но в ней, должно быть, царил извечный покой. Не зная, что корабль несется в пустоте, ежечасно преодолевая многие тысячи миль, сам ни за что не догадаешься. Не этим ли объясняется тяжесть на сердце? Быть может, некая часть разума встревожена несовпадением видимого глазу и происходящего в действительности?
Толлер сразу отверг эту мысль – он не страдал излишней чувствительностью, и едва ли путешествие в космосе могло переменить его натуру. Уж если нервничать, то по вполне осознанной причине, такой, например, как непосредственная близость иллюминатора. Корпус «Колкоррона» снаружи дополняли стальные обручи, а внутри – слои дегтя и парусины, придавая конструкции изумительную прочность. Но были и слабые места – вокруг иллюминаторов и люков. В одном из пробных полетов вырвало иллюминатор, и у механика лопнули барабанные перепонки, а ведь корабль даже не вышел в вакуум.
С главной палубы донеслось короткое шипение – кто-то смешивал порции огненной соли и воды, восполняя необходимое для жизни содержание воздуха. Минутой позже возник довольно резкий аромат, напоминающий запах морских водорослей, и смешался с запахом дегтя, тоже ощутимо окрепшим…
Толлер принюхался – дегтем и правда пахло сильно. Беспокойство мигом возросло. Он торопливо стащил с руки перчатку и коснулся черной поверхности борта. Теплая! Не настолько теплая, чтобы размяк деготь, холоднее тела, но ведь Толлер ожидал совсем не такого холода! Словно пелена упала – в один миг он понял, откуда взялись странные опасения…
Он всей кожей ощущал неуютное тепло!
Подбитый ватой небесный костюм для того и предназначался, чтобы не пропускать лютый холод зоны невесомости, и худо-бедно справлялся с этой задачей. Но теперь он взялся за дело всерьез, едва не покрыв хозяина испариной.
«Этого не должно быть! Мы падаем на солнце!»
Пока Толлер соображал, в чем дело, двигатель умолк, и Завотл с главной палубы позвал его по имени. Заметив, что он опять напрочь утратил вес, Толлер нырнул головой вперед к лестнице, на руках поднялся по перилам к главной палубе и предстал перед недоумевающим экипажем.
– Странное дело, – сказал Завотл. – Корабль нагревается.
– Я уже заметил. – Толлер повернулся к Готлону, который взирал на него с пилотского сиденья. – Мы что, с курса сбились?
Готлон энергично помотал головой.
– Сэр, мы с самого начала идем нормально. Клянусь, Гола ни разу не выходила из креста больше, чем на секунду.
Гола была персонажем колкорронской мифологии – она являлась заплутавшим морякам и вела их в тихие гавани. Ее имя дали путеводной звезде, которую выбрали для первого этапа путешествия на Дальний Мир.
– А все-таки, – обратился Толлер к Завотлу, – не уходим ли мы в сторону? Ведь можно держать Голу по носу и все равно падать на солнце.
– Да с какой стати нам падать? Если бы и падали, не успели бы за это время так нагреться.
– Если поглядишь за корму, – сказала Толлеру Бериза, – увидишь, что пропорция расстояний до Мира и Верхнего Мира не изменилась. Мы на заданном курсе.
– Надо отметить в корабельном журнале, – пробормотал Завотл под нос. – Что ж, будем теперь знать, что в космосе тепло. Вообще-то неудивительно, ведь солнце тут не заходит. Но ведь оно и в зоне невесомости почти не заходит, а стужа там… Вот тебе, Толлер, еще одна загадка.
– Загадка, не загадка, – проговорил Толлер, решив с этой минуты излучать уверенность и бодрость и не давать спуску растерянности, охватившей команду при первом столкновении с неизвестным, – а нам она только на руку. Можно снять проклятые костюмы. Мы ей еще спасибо скажем. Какое-никакое, а все-таки удобство.
К исходу третьего дня быт на корабле окончательно вошел в колею – к великому облегчению Толлера, сознававшего опасность скуки и однообразия, которая подстерегала экипаж. Но то была вполне предсказуемая человеческая проблема. Куда страшнее, когда природа выкидывает неожиданные фортели, отбрасывая свои самые непреложные законы, руша исконные верования человека. Едва это началось, Толлер стал казаться себе младенцем в дремучем лесу, кишащем всякой колдовской нечистью.
За первым открытием, которое поначалу всех испугало, а затем обрадовало, не заставило себя ждать и второе. Неся вахту у телескопа, Врэйкер обратил внимание, что в межпланетном пространстве нет метеоритов. К удивлению Толлера, Илвен Завотл счел наблюдение заслуживающим внимания и посвятил ему очередную пространную запись в журнале.
Как и предупреждал этот невысокий тщедушный человек, его с каждым днем все сильнее грызла хворь. От него не слышали ни единой жалобы, но он худел на глазах и почти не отрывал от живота стиснутых кулаков. Он стал раздражителен до неузнаваемости и постоянно цеплялся к молодым членам команды. Особенно доставалось Бартану Драмме.
Воздухоплаватели, убежденные, что у Бартана помрачен рассудок, старались его не задевать, но Завотл редко упускал возможность отточить на нем свое остроумие. Молодой человек держался с завидным хладнокровием; казалось, он закован в невидимую броню. И все же Беризе то и дело приходилось за него заступаться, отчего ее отношения с Завотлом стали натянутыми.
Толлер не желал вмешиваться, понимая, что старый друг не властен над демоном, который в него вселился, и верил, что Бериза не позволит разладу зайти слишком далеко. Сам Толлер ладил с ней прекрасно, после тех пяти дней в мирке на двоих они остались друзьями – добрыми, верными и не питающими друг к другу никакой страсти. Они встретились в особое время, когда были нужны друг другу, дополняли друг друга, – а теперь шли по жизни рядом, но каждый – своим путем. Шли без сожаления и без угрызений совести. У него даже мысли не мелькнуло возразить, когда она попросилась в состав дальнемирской экспедиции. Он знал: Бериза великолепно осознает риск, и у нее есть не меньше, чем у него, оснований лететь.
Но человеческие взаимоотношения были не единственной проблемой. Еще на Верхнем Мире Толлер предвидел, что еда и питье – как поглощаемые, так и выделяемые организмами в виде отходов – подвергнут выносливость экипажа суровейшему испытанию. На борту нельзя было пользоваться огнем для приготовления пищи, и команда сидела на сухом пайке. В скудный суточный рацион входила солонина или вяленая рыба, сухофрукты, орехи и печенье; запивалось это все водой и раз в день – глотком бренди.
Поскольку главный двигатель работал почти постоянно, а потому все, что находилось на борту, хоть сколько-нибудь, да весило, туалетные процедуры были не столь затруднительными, как при нулевой гравитации. И все же они требовали немалого стоицизма. Гальюн находился в средней секции корабля и представлял собой трубу со сложной системой клапанов; когда они срабатывали, вместе с отбросами за борт уходило некоторое количество воздуха, и автоматическая горелка компенсировала потерю, сжигая порцию огненной соли.
Предусматривалось, что все шестеро членов команды будут по очереди сидеть в пилотском кресле, но вскоре практические соображения заставили Толлера внести поправки в вахтенное расписание. Беризе и Готлону без особого труда удавалось часами держать Голу в кресте телескопа; вскоре и Бартан догнал их в этом навыке. Но от Толлера и Завотла за рычагами управления толку было мало – они быстро уставали и злились. Поклонник целесообразности, Толлер перераспределил обязанности членов экипажа, предоставив четырем молодым астронавтам вести корабль наперерез Дальнему Миру, а себе и Завотлу – делать посильную работу. Завотл охотно занялся астрономическими наблюдениями и вычислениями; корпение над журналом в кожаном переплете не оставляло ему досуга. Но Толлеру свободные часы были в тягость.
Его то и дело посещали мысли о жене и сыне – как они живут? Что делают? Он подолгу просиживал у иллюминатора, разглядывая неизменный гобелен в звездах, серебряных спиралях и кометах. Казалось, будто корабль стоит на месте, и Толлеру снова и снова приходилось напоминать себе, что в это самое время космолет развивает скорость, необходимую для межпланетного путешествия.
– Готова? – спросил Бартан. Бериза кивнула, и он вырубил двигатель, выплыл из пилотского кресла и держал пристяжные ремни, пока она усаживалась на его место.
– Спасибо. – Она ласково улыбнулась. Бартан кивнул – вежливо, но без ответной улыбки, затем отлетел к трапу и исчез под палубой, оставив Беризу в обществе Толлера и Завотла. Готлон и Врэйкер загружали топливом бункеры в кормовой секции.
– Сдается мне, кто-то положил на юного Бартана глаз, – заключил Толлер, ни к кому не обращаясь.
Завотл хмыкнул.
– Эта «кто-то» просто теряет время. Наш господин Драмме всю любовь приберег для духов – бестелесных и тех, что в бутылках.
– Меня это не касается. – Бериза помолчала, поглаживая рычаги. – Наверно, он очень любит жену. Если бы я вышла замуж и вскоре умерла или исчезла, мне бы очень хотелось, чтобы муж ради меня полетел на другую планету. Это так романтично…
– Эге, да у тебя тоже не все дома! Как бы нам всем не перезаразиться психической чумой, птертозом рассудка. Что скажешь, Толлер?
– Бартан хорошо делает свое дело. По-моему, его надо оставить в покое.
– Да. – Завотл несколько секунд глядел в ближайший иллюминатор, на его лицо наползало странное выражение. – Ты прав, он хорошо делает свое дело. Пожалуй, куда лучше, чем я.
Не только эти слова, но и интонация насторожили Толлера.
– Что-то не так?
Завотл кивнул.
– Выбирая путеводную звезду, я рассчитывал, что наш путь пересечется с путем Дальнего Мира. Если я не ошибся, то мы должны наблюдать постепенное сближение Дальнего Мира и звезды.
– Ну и?
– Мы летим всего пять дней, но уже заметно, что Дальний Мир и Гола расходятся. Я тебе не говорил… Глупо, конечно, но я надеялся, что они снова сблизятся или найдется объяснение… И вот – ни того, ни другого. Выходит, я не справился со своими обязанностями.
– Илвен, но ведь это не слишком серьезно, правда? Переместим крест поближе к Дальнему Миру, только и всего. Ничего страшного…
– Страшно одно: неведение, – изрек Завотл с покаянной улыбкой. – Видишь, Толлер, нечто, как я и ожидал, подбрасывает сюрпризы. Дальний Мир светится чересчур ярко, его изображение в телескопе слишком велико. Почему? Этого я не возьмусь объяснить.
– Может, потому, что мы уже на полпути, – сказала Бериза.
– Кого интересует твое мнение? – вскинулся Завотл. – Не кажется ли тебе, что ты берешься судить о вещах, в которых ровным счетом ничего не смыслишь?
У Беризы сошлись на переносице брови.
– Когда предмет на твоем пути удваивается в размерах, это означает, что расстояние до него сократилось вдвое. По-моему, это проще простого.
– Для простого умишка все просто.
– Давайте без грызни, – вмешался Толлер. – Нам надо…
– Но эта идиотка утверждает, – не желал униматься Завотл, – что десять миллионов миль мы пролетели всего за пять дней! – Он яростно потер живот. – Два миллиона в день! Сколько ж это в час получается? Больше восьмидесяти тысяч! А на самом деле наша скорость…
– На самом деле скорость вашего корабля превышает сто тысяч миль в час, – заявила мерцающая златовласая женщина, появляясь возле переборки.
Глава 15
Толлер уставился на женщину, моментально сообразив, что это и есть жена Бартана Драмме, а его модель мироздания со всеми ее законами рассыпалась в пыль. По телу разливались холод и слабость, но страха почему-то не было. Бериза и Завотл замерли, и хотя они смотрели в разные стороны, Толлер знал: его спутники видят то же, что и он. Женщина в белом платье простой крестьянки была прелестна и сияла в сумраке отсека, как свеча. Когда она вновь заговорила, гнев в ее голосе чуть смягчала озабоченность.
– Ощутив приближение Бартана, я не сразу в это поверила, но на всякий случай решила его поискать, и вот оказывается, чувства меня не подвели. Вы пустились через пространство, даже не подозревая об эффекте постоянного ускорения! Неужели вы не понимаете, что идете на верную смерть?
– Сонди! – Над главной палубой возникла голова Бартана и рука, вцепившаяся в перила. – Я лечу, чтобы забрать тебя домой!
– Бартан, ты дурак! И все вы дураки, каких свет не видел! Вот ты, Илвен Завотл, проложивший курс корабля, – ответь, как ты себе представляешь посадку?
Завотл заговорил растянуто и монотонно, как в трансе:
– Мы собираемся погасить скорость корабля, введя его в атмосферу Дальнего Мира.
– Вот тут-то вам и конец! При такой скорости на подлете к Дальнему Миру возникнет сильнейшее сопротивление воздуха, и тепла при этом выделится столько, что ваш корабль превратится в метеорит. Даже если случится чудо и вы благополучно сядете… С чего вы взяли, что воздух там пригоден для дыхания?
– Воздух? Воздух, он и есть воздух.
– Как мало вы знаете! А ты, Толлер Маракайн, величающий себя начальником этой безумной экспедиции! Понимаешь ли ты, что на твоих плечах – ответственность за всех, кто тебе подчиняется?
– Понимаю, – твердо ответил Толлер. В голове у него свербила мысль, что и он, и остальные должны были бы съежиться от страха и лишиться дара речи от изумления – только не вести с призраком спокойную беседу. Но, видимо, подавление всех нормальных человеческих реакций было одной из особенностей телепатического общения. Теперь ему стало понятно утверждение Бартана: все, что происходит в действительности, по определению не может быть сверхъестественным.
– В таком случае, – продолжала Сондевира, – если ты сохранил хоть каплю благоразумия, то немедленно прекратишь эту глупейшую из авантюр! Я подробнейшим образом изложу, что вам надо сделать для благополучного возвращения на Верхний Мир…
– Увы, на это предложение я согласиться не могу, – перебил Толлер. – Как ты изволила выразиться, я величаю себя начальником этой необычной экспедиции. Моя власть опирается на общую решимость идти вперед, и если я вдруг предпочту повернуть, мой голос станет лишь одним из многих.
– Уклончивый ответ, Толлер Маракайн! – В глазах привидения кипела синева. – Следует ли понимать, что ты обрекаешь людей на верную смерть?
– Едва ли нужно так сгущать краски. Если в твоей власти – довести нас целыми и невредимыми до Верхнего Мира, то и в отношении Дальнего Мира, ты, наверно, могла бы посодействовать.
– Сколь мизерны ваши представления об опасностях, подстерегающих вас на каждом шагу! – В беззвучных словах появился оттенок раздражения. – Много лет назад вы открыли, что Верхний Мир необитаем, и теперь без тени сомнения верите, что и на Дальнем Мире нет ни души! Неужели вам не приходило в голову, что там может оказаться человечество со своей цивилизацией, неужели вы думаете, что вся эта планета – в моем безраздельном владении?
– Я не задавался такими вопросами, – сказал Толлер. – Вплоть до этого часа я думал, что Бартан безумен и тебя не существует.
– Да, Бартан, теперь я вижу: не надо было тебе ни о чем рассказывать. Я бы не совершила такой ошибки, будь мое развитие закончено, и не подвергла бы тебя и твоих спутников смертельному риску. Бартан, не отягчай мою совесть лишней виной! Убеди друзей возвратиться на Верхний Мир!
– Сонди, я тебя люблю, и никакая сила в мире не остановит меня!
– Но ведь твоя затея – дичайшая глупость! Вас же всего шестеро, как вы рассчитываете меня спасти?
– Спасти? – В голосе Бартана появился резкий тембр. – Ты что, в плену?
– Никто не в силах ничего изменить. Мне здесь хорошо. Бартан, возвращайся назад!
Толлер внимал разговору Сондевиры и Бартана, и сквозь странное оцепенение, которое позволяло ему беспечно и даже сонно воспринимать чудо, из глубины сознания поднимался ропот. Открытие наслаивалось на открытие, но каждое из них вело за собой сонм вопросов, требующих немедленного ответа. Что за люди живут на Дальнем Мире? Они что, тайком высаживались на Верхний Мир и физически похитили жену Бартана? Если да, то с какой целью? И самое главное: как удалось этой неприметной сельской женщине, жившей на отдаленной ферме, вдруг приобрести поразительную, внушающую благоговейный страх способность посылать свои мысли и облик за миллионы миль космического пространства?
Ища разгадку, Толлер вглядывался в лицо Сондевиры и вскоре пришел к выводу, что призрак находится не перед глазами, а, по всей видимости, в голове. Ему не удавалось остановить взгляд ни на одной черточке, казалось, женщина состоит из множества изображений, они постоянно смещаются, сливаются и распадаются. Она стояла совсем рядом, так близко, что иногда он мог разглядеть каждый волосок на ее руках, – и в то же время была в невообразимой дали, казалась яркой звездой, пульсирующей в ритме ее беззвучной речи.
– Отказываясь вернуться, вы ставите меня в тяжелейшее положение. Я могу спасти вас от верной гибели здесь, в космической пустоте, но это лишь означает, что вас ждет столь же верная гибель там, на Дальнем Мире.
– Мы сами распоряжаемся собственной жизнью, – заявил Толлер, чувствуя молчаливую поддержку всего экипажа. – И к тому же нас не так-то просто убить.
Со дня своего первого визита Сондевира побывала на корабле не раз. Больше всего ее заботило снижение огромной скорости и исправление курса. Завотл, придя в себя после потрясающих новостей, с головой ушел в работу. Необходимо было не только повернуть корабль вверх тормашками, чтобы ускорение сменилось торможением, но и постоянно корректировать курс, короткими рывками горизонтальных дюз возвращая «Колкоррон» на заданную траекторию. Воздухоплаватели не могли видеть, что происходит прямо за кормой, но Сондевира утверждала, что корабль уверенно приближается к цели. Бортовой журнал пополнялся все новыми записями; особый интерес у Завотла вызвало объяснение светящейся наставницы, чем плох его замысел оставить корабль за пределами гравитационного поля Дальнего Мира. Радиус такого поля, сказала она, можно считать бесконечным, а значит, надо поместить корабль на орбиту, при этом он будет падать на планету вечно, точь-в-точь как сама планета падает вокруг солнца.
Напрасно Толлер силился разобраться в новых астрономических концепциях – поразительная ситуация совершенно сбила его с толку. На него навалилось слишком много неразгаданных тайн. Но все они так или иначе замыкались на тайне Сондевиры. Казалось, кому, как не Бартану Драмме, больше всех ломать над этим голову? Но молодой человек радовался предстоящему воссоединению с женой и вовсе не спешил выяснить, какая сила так круто повернула ее судьбу. Не следует забывать, говорил себе Толлер, что Бартан довольно долго жил в алкогольном тумане, в пьяных сумерках сознания; возможно, он и впрямь сошел бы с ума, если бы не верил, что жена перенеслась на Дальний Мир и разговаривала с ним оттуда.
Бартан снова пустился в запой. Узнав, что корабль чудовищно перегружен запасами, в том числе бренди, Толлер позволил экипажу есть и пить вволю. Вскоре стало ясно, что Бартан злоупотребляет поблажкой, но у Толлера не хватило духу ее отменить. Он всегда следил за строжайшей дисциплиной на кораблях, но теперь в этой вселенной, где невозможное стало возможным, а сверхъестественное – обыденным, дисциплина казалась никчемным и пошлым пустяком.
На третий день торможения он сидел у носового иллюминатора, который сейчас оказался в корме, и глядел на светящихся двойняшек – Мир и Верхний Мир. На этих планетах прошла вся его жизнь, и вот они – далеко позади… Дальше звезд – хотя, конечно, это только кажется. А недавно он узнал, что между Верхним и Дальним мирами протянут мост человеческой мысли. Неужели такое возможно? А если возможно, то как?
Толлер изнемогал под натиском вопросов – они словно молотом били в его разум. Но всякий раз, когда на борту появлялась Сондевира, он испытывал безразличие и пассивную готовность ко всему. Гостья всегда исчезала, прежде чем он успевал о чем-нибудь ее спросить. Возможно, она не считала зазорным сглаживать своей таинственной силой его любопытство. Если это так, подумал Толлер, то вот еще одна головоломка в его богатейшей коллекции.
Он окинул взглядом верхнюю секцию, пытаясь понять по лицам спутников, мучают ли их те же вопросы, что и его. В пилотском кресле сидел Врэйкер, держа риски телескопа на новой звезде-ориентире. Остальные дремали в гамаках. Казалось, их вовсе не тревожит беспомощность перед громадной неизвестностью, что ожидает впереди.
– Но разве так можно? – прошептал Толлер. – Мы заслуживаем большего уважения…
– Не могу не согласиться. – Появление Сондевиры искривило окружающее пространство, создав диковинную геометрию, которая бросала вызов законам перспективы. – Признаюсь, я не пожалела сил, чтобы окружить барьером разум каждого из вас, но ведь я заботилась только о вашей безопасности. Видите ли, телепатия, или непосредственный мысленный контакт разумов, – дело, по сути, добровольное. Здесь, на Дальнем Мире, живут ваши враги, причем враги могущественные. Нельзя допустить, чтобы симбониты узнали о вашем приближении к планете. Тут я могу помочь, но все-таки лучше бы вы согласились повернуть к дому.
– Мы не можем повернуть, – сказал Бартан Драмме, опередив Толлера.
– Бартан говорит от лица всех нас, – добавил Толлер. – Мы готовы встретиться с любым врагом, погибнуть, если будет нужно, но все-таки имеем право знать, с кем придется скрестить клинки. Кто такие симбониты и почему они враждебны?
Сондевира ответила не сразу, и пока она раздумывала, ее многомерный образ колебался, мерк и светлел вновь. Наконец она повела рассказ:
– Бесчисленное множество тысячелетий скитались симбоны в космосе, пока слепая судьба не привела их к маленькому, ничем не примечательному солнцу со свитой всего-навсего из трех планет. Две из них кружились неразлучной парой, третья держалась особняком. Угодив в гравитационное поле светила, разреженное облако спор (многие из них цеплялись друг за дружку тончайшими нитями вроде паутины) веками падали к центру системы, где и нашли свой конец в огромном ядерном костре. Но некоторым повезло – их заарканило тяготение третьей планеты.
Они опустились на почву, напитались дождевой влагой и перешли в активную стадию существования. Им снова удивительно повезло – все они вступили в физический контакт с представителями доминирующей формы жизни, мыслящими двуногими, которые незадолго до этого научились пользоваться металлами. Симбоны проникли в тела туземцев, размножились и распространились в них; особенно охотно они селились в нервной системе. В итоге получились сложные разумные создания, унаследовавшие – и очень сильно развившие – некоторые свойства обеих рас.
Симбониты оказались сильнее и гораздо умнее обычных двуногих туземцев. Телепатия, доставшаяся им от симбонов, помогла разыскать друг друга и образовать колонию суперсуществ, которые легко возобладали над местными биологическими видами. Союз людей и спор был полюбовным и взаимовыгодным, в частности, он покончил с войнами племен. Единственное, в чем туземцы могли упрекнуть незваных гостей, так это в лишении их возможности самим пройти все ступени эволюционной лестницы.
С тех пор минуло два столетия расцвета симбонитов. При связи симбонита с обычной туземкой обязательно рождается симбонит, и при таком подавляющем генетическом преимуществе сверхлюди не могут не расти в числе. Они создали свою культуру и абсолютно уверены, что со временем полностью выживут автохтонов.
Но в миллионах миль от Дальнего Мира, на одном из миров-близнецов, судьба их сородичей складывалась по-другому.
Когда облако спор дрейфовало к солнцу, две из них отклонились к планете, которую вы назвали Верхним Миром. В нижних слоях атмосферы ветер разорвал соединявшую их нить, но все же они опустились близко друг от друга в плодородном краю.
Симбонам не дано выбирать, и одному из них пришлось вселиться в первое же существо, которое с ним соприкоснулось. На его беду, этим существом оказалась многоножка, представительница чуть ли не самого низшего зоологического вида, чем-то напоминающая скорпиона и богомола.
Ползучая тварь дала потомство – выводок сверхмногоножек. Мозгов они не имели, так что управление телами выполнялось через скопления ганглий. Не были они и телепатами в полном смысле этого слова, но их нервные клетки могли передавать на расстояние смутные протоощущения и образы.
– Ощутив приближение Бартана, я не сразу в это поверила, но на всякий случай решила его поискать, и вот оказывается, чувства меня не подвели. Вы пустились через пространство, даже не подозревая об эффекте постоянного ускорения! Неужели вы не понимаете, что идете на верную смерть?
– Сонди! – Над главной палубой возникла голова Бартана и рука, вцепившаяся в перила. – Я лечу, чтобы забрать тебя домой!
– Бартан, ты дурак! И все вы дураки, каких свет не видел! Вот ты, Илвен Завотл, проложивший курс корабля, – ответь, как ты себе представляешь посадку?
Завотл заговорил растянуто и монотонно, как в трансе:
– Мы собираемся погасить скорость корабля, введя его в атмосферу Дальнего Мира.
– Вот тут-то вам и конец! При такой скорости на подлете к Дальнему Миру возникнет сильнейшее сопротивление воздуха, и тепла при этом выделится столько, что ваш корабль превратится в метеорит. Даже если случится чудо и вы благополучно сядете… С чего вы взяли, что воздух там пригоден для дыхания?
– Воздух? Воздух, он и есть воздух.
– Как мало вы знаете! А ты, Толлер Маракайн, величающий себя начальником этой безумной экспедиции! Понимаешь ли ты, что на твоих плечах – ответственность за всех, кто тебе подчиняется?
– Понимаю, – твердо ответил Толлер. В голове у него свербила мысль, что и он, и остальные должны были бы съежиться от страха и лишиться дара речи от изумления – только не вести с призраком спокойную беседу. Но, видимо, подавление всех нормальных человеческих реакций было одной из особенностей телепатического общения. Теперь ему стало понятно утверждение Бартана: все, что происходит в действительности, по определению не может быть сверхъестественным.
– В таком случае, – продолжала Сондевира, – если ты сохранил хоть каплю благоразумия, то немедленно прекратишь эту глупейшую из авантюр! Я подробнейшим образом изложу, что вам надо сделать для благополучного возвращения на Верхний Мир…
– Увы, на это предложение я согласиться не могу, – перебил Толлер. – Как ты изволила выразиться, я величаю себя начальником этой необычной экспедиции. Моя власть опирается на общую решимость идти вперед, и если я вдруг предпочту повернуть, мой голос станет лишь одним из многих.
– Уклончивый ответ, Толлер Маракайн! – В глазах привидения кипела синева. – Следует ли понимать, что ты обрекаешь людей на верную смерть?
– Едва ли нужно так сгущать краски. Если в твоей власти – довести нас целыми и невредимыми до Верхнего Мира, то и в отношении Дальнего Мира, ты, наверно, могла бы посодействовать.
– Сколь мизерны ваши представления об опасностях, подстерегающих вас на каждом шагу! – В беззвучных словах появился оттенок раздражения. – Много лет назад вы открыли, что Верхний Мир необитаем, и теперь без тени сомнения верите, что и на Дальнем Мире нет ни души! Неужели вам не приходило в голову, что там может оказаться человечество со своей цивилизацией, неужели вы думаете, что вся эта планета – в моем безраздельном владении?
– Я не задавался такими вопросами, – сказал Толлер. – Вплоть до этого часа я думал, что Бартан безумен и тебя не существует.
– Да, Бартан, теперь я вижу: не надо было тебе ни о чем рассказывать. Я бы не совершила такой ошибки, будь мое развитие закончено, и не подвергла бы тебя и твоих спутников смертельному риску. Бартан, не отягчай мою совесть лишней виной! Убеди друзей возвратиться на Верхний Мир!
– Сонди, я тебя люблю, и никакая сила в мире не остановит меня!
– Но ведь твоя затея – дичайшая глупость! Вас же всего шестеро, как вы рассчитываете меня спасти?
– Спасти? – В голосе Бартана появился резкий тембр. – Ты что, в плену?
– Никто не в силах ничего изменить. Мне здесь хорошо. Бартан, возвращайся назад!
Толлер внимал разговору Сондевиры и Бартана, и сквозь странное оцепенение, которое позволяло ему беспечно и даже сонно воспринимать чудо, из глубины сознания поднимался ропот. Открытие наслаивалось на открытие, но каждое из них вело за собой сонм вопросов, требующих немедленного ответа. Что за люди живут на Дальнем Мире? Они что, тайком высаживались на Верхний Мир и физически похитили жену Бартана? Если да, то с какой целью? И самое главное: как удалось этой неприметной сельской женщине, жившей на отдаленной ферме, вдруг приобрести поразительную, внушающую благоговейный страх способность посылать свои мысли и облик за миллионы миль космического пространства?
Ища разгадку, Толлер вглядывался в лицо Сондевиры и вскоре пришел к выводу, что призрак находится не перед глазами, а, по всей видимости, в голове. Ему не удавалось остановить взгляд ни на одной черточке, казалось, женщина состоит из множества изображений, они постоянно смещаются, сливаются и распадаются. Она стояла совсем рядом, так близко, что иногда он мог разглядеть каждый волосок на ее руках, – и в то же время была в невообразимой дали, казалась яркой звездой, пульсирующей в ритме ее беззвучной речи.
– Отказываясь вернуться, вы ставите меня в тяжелейшее положение. Я могу спасти вас от верной гибели здесь, в космической пустоте, но это лишь означает, что вас ждет столь же верная гибель там, на Дальнем Мире.
– Мы сами распоряжаемся собственной жизнью, – заявил Толлер, чувствуя молчаливую поддержку всего экипажа. – И к тому же нас не так-то просто убить.
Со дня своего первого визита Сондевира побывала на корабле не раз. Больше всего ее заботило снижение огромной скорости и исправление курса. Завотл, придя в себя после потрясающих новостей, с головой ушел в работу. Необходимо было не только повернуть корабль вверх тормашками, чтобы ускорение сменилось торможением, но и постоянно корректировать курс, короткими рывками горизонтальных дюз возвращая «Колкоррон» на заданную траекторию. Воздухоплаватели не могли видеть, что происходит прямо за кормой, но Сондевира утверждала, что корабль уверенно приближается к цели. Бортовой журнал пополнялся все новыми записями; особый интерес у Завотла вызвало объяснение светящейся наставницы, чем плох его замысел оставить корабль за пределами гравитационного поля Дальнего Мира. Радиус такого поля, сказала она, можно считать бесконечным, а значит, надо поместить корабль на орбиту, при этом он будет падать на планету вечно, точь-в-точь как сама планета падает вокруг солнца.
Напрасно Толлер силился разобраться в новых астрономических концепциях – поразительная ситуация совершенно сбила его с толку. На него навалилось слишком много неразгаданных тайн. Но все они так или иначе замыкались на тайне Сондевиры. Казалось, кому, как не Бартану Драмме, больше всех ломать над этим голову? Но молодой человек радовался предстоящему воссоединению с женой и вовсе не спешил выяснить, какая сила так круто повернула ее судьбу. Не следует забывать, говорил себе Толлер, что Бартан довольно долго жил в алкогольном тумане, в пьяных сумерках сознания; возможно, он и впрямь сошел бы с ума, если бы не верил, что жена перенеслась на Дальний Мир и разговаривала с ним оттуда.
Бартан снова пустился в запой. Узнав, что корабль чудовищно перегружен запасами, в том числе бренди, Толлер позволил экипажу есть и пить вволю. Вскоре стало ясно, что Бартан злоупотребляет поблажкой, но у Толлера не хватило духу ее отменить. Он всегда следил за строжайшей дисциплиной на кораблях, но теперь в этой вселенной, где невозможное стало возможным, а сверхъестественное – обыденным, дисциплина казалась никчемным и пошлым пустяком.
На третий день торможения он сидел у носового иллюминатора, который сейчас оказался в корме, и глядел на светящихся двойняшек – Мир и Верхний Мир. На этих планетах прошла вся его жизнь, и вот они – далеко позади… Дальше звезд – хотя, конечно, это только кажется. А недавно он узнал, что между Верхним и Дальним мирами протянут мост человеческой мысли. Неужели такое возможно? А если возможно, то как?
Толлер изнемогал под натиском вопросов – они словно молотом били в его разум. Но всякий раз, когда на борту появлялась Сондевира, он испытывал безразличие и пассивную готовность ко всему. Гостья всегда исчезала, прежде чем он успевал о чем-нибудь ее спросить. Возможно, она не считала зазорным сглаживать своей таинственной силой его любопытство. Если это так, подумал Толлер, то вот еще одна головоломка в его богатейшей коллекции.
Он окинул взглядом верхнюю секцию, пытаясь понять по лицам спутников, мучают ли их те же вопросы, что и его. В пилотском кресле сидел Врэйкер, держа риски телескопа на новой звезде-ориентире. Остальные дремали в гамаках. Казалось, их вовсе не тревожит беспомощность перед громадной неизвестностью, что ожидает впереди.
– Но разве так можно? – прошептал Толлер. – Мы заслуживаем большего уважения…
– Не могу не согласиться. – Появление Сондевиры искривило окружающее пространство, создав диковинную геометрию, которая бросала вызов законам перспективы. – Признаюсь, я не пожалела сил, чтобы окружить барьером разум каждого из вас, но ведь я заботилась только о вашей безопасности. Видите ли, телепатия, или непосредственный мысленный контакт разумов, – дело, по сути, добровольное. Здесь, на Дальнем Мире, живут ваши враги, причем враги могущественные. Нельзя допустить, чтобы симбониты узнали о вашем приближении к планете. Тут я могу помочь, но все-таки лучше бы вы согласились повернуть к дому.
– Мы не можем повернуть, – сказал Бартан Драмме, опередив Толлера.
– Бартан говорит от лица всех нас, – добавил Толлер. – Мы готовы встретиться с любым врагом, погибнуть, если будет нужно, но все-таки имеем право знать, с кем придется скрестить клинки. Кто такие симбониты и почему они враждебны?
Сондевира ответила не сразу, и пока она раздумывала, ее многомерный образ колебался, мерк и светлел вновь. Наконец она повела рассказ:
– Бесчисленное множество тысячелетий скитались симбоны в космосе, пока слепая судьба не привела их к маленькому, ничем не примечательному солнцу со свитой всего-навсего из трех планет. Две из них кружились неразлучной парой, третья держалась особняком. Угодив в гравитационное поле светила, разреженное облако спор (многие из них цеплялись друг за дружку тончайшими нитями вроде паутины) веками падали к центру системы, где и нашли свой конец в огромном ядерном костре. Но некоторым повезло – их заарканило тяготение третьей планеты.
Они опустились на почву, напитались дождевой влагой и перешли в активную стадию существования. Им снова удивительно повезло – все они вступили в физический контакт с представителями доминирующей формы жизни, мыслящими двуногими, которые незадолго до этого научились пользоваться металлами. Симбоны проникли в тела туземцев, размножились и распространились в них; особенно охотно они селились в нервной системе. В итоге получились сложные разумные создания, унаследовавшие – и очень сильно развившие – некоторые свойства обеих рас.
Симбониты оказались сильнее и гораздо умнее обычных двуногих туземцев. Телепатия, доставшаяся им от симбонов, помогла разыскать друг друга и образовать колонию суперсуществ, которые легко возобладали над местными биологическими видами. Союз людей и спор был полюбовным и взаимовыгодным, в частности, он покончил с войнами племен. Единственное, в чем туземцы могли упрекнуть незваных гостей, так это в лишении их возможности самим пройти все ступени эволюционной лестницы.
С тех пор минуло два столетия расцвета симбонитов. При связи симбонита с обычной туземкой обязательно рождается симбонит, и при таком подавляющем генетическом преимуществе сверхлюди не могут не расти в числе. Они создали свою культуру и абсолютно уверены, что со временем полностью выживут автохтонов.
Но в миллионах миль от Дальнего Мира, на одном из миров-близнецов, судьба их сородичей складывалась по-другому.
Когда облако спор дрейфовало к солнцу, две из них отклонились к планете, которую вы назвали Верхним Миром. В нижних слоях атмосферы ветер разорвал соединявшую их нить, но все же они опустились близко друг от друга в плодородном краю.
Симбонам не дано выбирать, и одному из них пришлось вселиться в первое же существо, которое с ним соприкоснулось. На его беду, этим существом оказалась многоножка, представительница чуть ли не самого низшего зоологического вида, чем-то напоминающая скорпиона и богомола.
Ползучая тварь дала потомство – выводок сверхмногоножек. Мозгов они не имели, так что управление телами выполнялось через скопления ганглий. Не были они и телепатами в полном смысле этого слова, но их нервные клетки могли передавать на расстояние смутные протоощущения и образы.