— Это не продается, — услышал он голос Сильвии Лондон.
— Жаль, я намеревался заказать дюжину-другую. — Он обернулся и почувствовал согревающую волну тепла. Все в Сильвии казалось ему совершенством: лукавинка, светившаяся в умных карих глазах, решительный подбородок и сильная, но неотразимо женственная фигура в свободно ниспадающем белом платье.
— Вероятно, я могла бы сделать для вас маленькую мозаику, — сказала она.
— Нет, маленькая — совсем не то. Именно размеры этой штуки, отдельные кусочки стекла, и делают ее тем, что она есть.
Губы Сильвии дрогнули.
— Вы — диалектический материалист.
— Ну-ка, повторите, и я за себя не ручаюсь, — грозно сказал Даллен. Сильвия рассмеялась, и вдруг его руки сами собой потянулись обнять ее. Он замер, ему показалось, Сильвия тоже чуть вздрогнула, и в ее глазах промелькнула тревога.
— Я говорила с Риком, — сказала она. — Он рассказал о вашей жене и сыне. Я раньше слышала, но не представляла… Я не связывала вас…
— Все нормально. Не надо об этом.
— Мне говорили про людей, которых полностью вылечили.
— Это зависит от того, как близко от оружия они находились. Если затронуты только клетки памяти, тогда человека можно переучить, почти восстановить его личность за год или около того. У такого человека не повреждены связи в коре полушарий. Если же они повреждены…
Даллен замолчал. Неужели он способен вот так, словно посторонний, обсуждать эту тему? Неужели сработало то, в чем он не готов признаться даже самому себе?
— Кона и Микель поражены с очень близкого расстояния. Я думаю, как личности они исчезли.
— Простите меня. — Сильвия помолчала, глядя ему в глаза, потом слегка вздохнула, как будто пришла к какому-то решению:
— Гарри, я не пытаюсь навязать вам идеи Карала, но существует нечто такое, что мне хотелось бы показать вам. Вы согласны?
— Я не против. Пойдемте.
Сильвия вывела Даллена в короткий коридор, который упирался в тяжелую дверь. Она открылась, едва хозяйка приложила большой палец к замку. Почти всю большую комнату занимала прозрачная витрина, похожая на музейную. Внутри стеклянного параллелепипеда на невидимых проводах были подвешены шесть полированных металлических сфер приблизительно метрового диаметра со множеством чувствительных зондов-игл, закрепленных перпендикулярно поверхности. Провода от оснований зондов уходили в днище витрины и исчезали среди приборов на полу.
— Поразительно, — проговорил Даллен. — Раньше я был допущен к колыбели принца, теперь удостоился права лицезреть королевский будуар.
— Мой муж и пятеро других добровольцев отказываются от жизни ради этого эксперимента, — заметила Сильвия, ясно давая понять, что непочтительность не одобряется. — Зонды не соприкасаются со сферами, как может показаться на первый взгляд, а находятся в десяти микронах от поверхности. Микрорегуляторы удерживают их в таком положении даже при колебании сферы из-за локальной вибрации, микроземлетрясений и прочих изменениях. Система компенсирует все действующие природные силы.
— А для чего все это?
Лицо Сильвии стало торжественным.
— Система не компенсирует паранормальные силы. Карал планирует сдвинуть первую сферу в момент дискарнации. Если это получится, в чем он не сомневается, сфера войдет в контакт с одним или несколькими зондами и по цепи пройдет сигнал.
— Понятно, — Даллен старался скрыть невольный скептицизм. — Доказательство жизни после смерти.
— Доказательство того, что явление, называемое смертью, в действительности — только переход.
— А другие не пытались посылать сигнал «с той стороны»?
— Они не были физиками и не понимали принципа квантован неопределенности и действующих сил.
— Но… До сегодняшнего вечера я никогда не слышал о сапионах, но можно предположить, что, если они вообще существуют, то их взаимодействие с веществом очень, очень слабое. Почему он надеется, что энергия дискарнации, которую должны приносить эти самые сапионы, сдвинет предмет вроде этого? — Даллен постучал пальцем по витрине, указывая на ближайшую сферу.
— Карал учил, что сапионы некоторым образом родственны гравитонам.
— Однако мы не знаем, существуют ли гравитоны.
Сильвия досадливо поморщилась, но казалось, пропустила его ответ мимо ушей и стала рассуждать о ядерной физике, будто не все фундаментальные взаимодействия являются общими для всех частиц, нейтрино — как раз пример такси частицы. Поэтому нечего бояться сапионов, вступающих лишь в ментальное взаимодействие. Это просто еще одна экспериментально не обнаруженная частица, такая же, как гравитон.
В картине, которую нарисовал себе Даллен, умерший Карал Лондон, оседлал рой гравитонов и мчался среди звезд навстречу полированной сфере. Потом вспомнил, что у Лондона есть еще пятеро пожилых последователей: один
— на Орбитсвиле, другой — на Терранове и трое — в разных точках Земли. У них столь же фантастические планы, и каждый нацелен на свою собственную сферу. Все это представлялось Даллену сущей нелепицей.
— Извините, — сказал он. — Ваша теория для меня чересчур неожиданна. Сразу трудно в нее поверить.
— На данной стадии от вас этого не требуется. Главное, чтобы вы согласились: она не противоречит современной физике.
Сильвия произносила фразы как раз навсегда затверженный урок.
— Личность есть совокупность ментальных сущностей, образующих структуру в ментальном пространстве. Она переживает разрушение мозга, хотя для ее развития требуется его сложная физическая организация.
— Моя физическая организация слегка перегрелась, — улыбнулся Даллен, смахивая со лба воображаемый пот.
— Ладно, первая лекция закончена, но предупреждаю: когда придете в следующий раз, получите продолжение. — Она остановилась у двери и ждала, пока он к ней присоединится. — Если придете.
— Меня не запугать. «Лжешь», — мысленно сказал он себе, чувствуя, что «деловая» часть закончилась, они одни, и Сильвия ждет возле двери. Он шагнул в ее сторону, желая и страшась того мгновения, когда уже невозможно будет избежать прикосновения. Он приблизился к ней, непроизвольно подняв руки в жесте, имеющем значение лишь для них двоих и только в это мгновение. Руки Сильвии поднялись ему навстречу, ее теплые пальцы легли на его ладони. Даллен подался вперед, но почувствовал постепенно нарастающее сопротивление.
— Не целуйте меня, Гарри, — сказала она. — Мне трудно так…
— Вы считаете, я слишком тороплюсь?
Она задумчиво взглянула на него.
— Я пытаюсь разобраться.
— В таком случае, не вернуться ли нам к вашим гостям?
Она благодарно кивнула, и они отправились назад в гостиную, где Сильвия, занялась делами и куда-то исчезла. Даллен еще некоторое время оставался под впечатлением последних минутка потом его охватило чувство вины — неизменный спутник последних недель, но теперь к нему добавилось нечто новое, неясное. Было ли оно предчувствием того, кем может стать для него Сильвия Лондон, или запоздалым пониманием разницы между влечением, которое он раньше называл любовью, и шквалом неуправляемых эмоций? Может, именно они и означают любовь?
«Надо уходить отсюда, — подумал он, — уходить немедленно и никогда не возвращаться». В дверях он едва не столкнулся с Питером Эззати и его неразлучной женой.
— А, идеологическая обработка прошла успешно! — весело заметил Эззати. — Это написано у вас на лице.
— Питер! — Либби прямо-таки исходила тактом. — Гарри сейчас не до нас.
Даллен посмотрел на нее как ястреб на цыпленка и, призвав на помощь всю свою выдержку, выдавил улыбку.
— Боюсь, я допустил резкость, но теперь все прошло. Неплохо бы выпить какао или чего-нибудь другого.
— О, вам нужна настоящая выпивка, скота с водой, кажется? — спросил Эззати, уже удаляясь.
Даллен хотел было окликнуть его и, отказавшись от спиртного, немедленно уйти, но вспомнил, что еще нет и десяти, а шансы уснуть в пустом доме равны нулю. Может, не так уж плохо — пообщаться с простыми благожелательными людьми и чуть-чуть расслабиться. Доказать себе, что он зрелая личность и способен контролировать свои эмоции.
— Я тут почитал на досуге одну книжку о математической вероятности, — начал он, — в ней сказано, что два человека, потеряв друг друга в большом универсальном магазине, практически не смогут встретиться, если только один из них не будет стоять на месте.
На круглом лице Либби появилось выражение вежливого недоумения.
— Надо же!.
— Да, но если задуматься, то ничего бесполезнее этой информации не придумаешь. Я подразумеваю…
— А я никогда не бывала в большом универсальном магазине, — перебила Либби. — Как, наверное, потрясающе было в каком-нибудь «Мэйси», пока в Нью-Йорке жили люди. Вот и еще одна потеря…
Даллен не придумал в ответ ничего оригинального.
— Что-то теряем, что-то находим…
— С отдельными потерями можно было бы смириться, но мы теряем, теряем и теряем. Оптима Туле только забирает и ничего не дает взамен.
Несмотря на свою взвинченность, Даллен все-таки заинтересовался такой точкой зрения.
— Мы ничего не получаем от Оптима Туле? Разве они не расплачиваются?
— Вы говорите о клочках земли с травой? Что человеческая раса делала последние два столетия? Ничего!. В искусстве — никакого прогресса. Наука застыла на месте. Технология и вовсе уходит в прошлое, каждый год скатывается на уровень-другой. Орбитсвиль деградирует!
— Похоже, сегодня у меня лекционная ночь, — заметил Даллен.
— Извините, — Либби печально улыбнулась, а он подумал, что, быть может, поторопился навесить на нее ярлык. — Видите ли, я по натуре романтик, и для меня Орбитсвиль — не начало, а конец. Хотела бы я знать, что нашли бы Гарамонд и прочие, не подвернись им Орбитсвиль? Ведь пришлось бы продолжать поиски.
— Вероятно, ничего.
— Вероятно, но мы никогда этого не узнаем. Перед нами целая Галактика, а мы воротим нос. Иногда я подозреваю, что Орбитсвиль построили специально для этого.
— Орбитсвиль никто не строил, — возразил Даллен. — Считать так могут только те, кто никогда там не бывал. Если бы вы увидели горы и океаны…
Он не договорил, потому что вернулся Эззати и раздраженно сунул ему полный стакан.
— Что за нервный народ эта молодежь, — заклокотал Эззати. Его налитые щеки потемнели от гнева. — Нет больше никаких одолжений, родня, не родня — все едино.
Либби немедленно посочувствовала:
— Успокойся, дорогой, кто тебя обидел?
— Да этот щенок Солли Хьюм. Набрался в соседней комнате, а когда я намекнул ему — для его же блага, — что он несколько перебрал, так ядовито мне ответил: когда, мол, я ему верну пятьдесят монит.
— Не следовало брать у него в долг, Питер, — обеспокоенно глядя на мужа, посетовала Либби.
— Хоть бы сказала что-нибудь дельное. — Эззати жадно проглотил ликер и переключился на Даллена. — На прошлой неделе я практически бесплатно отдал этому безмозглому сопляку списанный компьютер. Пожертвовал, можно сказать, для его дурацкого общества, а теперь паршивец набрался наглости требовать денежки обратно. Не пойму, с чего он вдруг осмелел? И чего он хотел от ящика, который с незапамятных времен провалялся в подвале?
— Вероятно, думал разжиться лампами, — высказал предположение Даллен, пожалев, что его собственные проблемы не столь обыденны. — Вы же знаете, какой у нас технический голод.
— Нет, там был только старый монитор департамента снабжения, который он нашел на третьем подуровне. Раньше внизу находился компьютерный центр, а монитор, по-видимому, использовали для слежки за муниципальными чиновниками. Правда, непонятно, кому до них было дело.
Даллена снова начало знобить, хотя сквозняком не тянуло.
— Дорогой, ты сам себе морочишь голову, — насмешливо вставила Либби.
— Если монитор так стар и бесполезен, то получить за него пятьдесят монит
— слишком большая удача.
— Да, но… — Эззати бросил на жену свирепый взгляд, не соглашаясь с подобной логикой. — Я заберу его назад, дам подходящую рекламу… Электронная археология нынче в моде. В сущности… — Он нахмурился, покачивая стакан и глядя на крутящиеся воронки. — Ну да, у меня ведь уже наклевывался другой покупатель. Кто же спрашивал меня об этой рухляди?..
— Ты просто ребячишься, — заявила Либби; ее голос задрожал от презрения, — или совсем помешался на деньгах.
Даллен сверлил Эззати взглядом, мысленно приказывая ему назвать имя.
— Вероятно, ты права, — пожимая плечами, ответил тот. — В самом деле, с какой стати я должен зарабатывать на чужой собственности? Ах, какое недостойное занятие! Особенно у нас, в Мэдисоне. Помню, когда я был моложе и глупее, я верил, что все, кто достигли высокого положения, добились этого тяжким трудом, так сказать, верой и правдой. Потом поумнел… Джеральд Мэтью!
— Джеральд Мэтью поумнел? — Либби с любопытством склонила голову набок, потом перевела взгляд на Даллена. — Как вы думаете, в этом бреде есть какой-то смысл?
— Боюсь, я прослушал, — буркнул Даллен и поспешно распрощался.
Ему нужно было побыть одному и привести свои мысли в порядок.
11
12
— Жаль, я намеревался заказать дюжину-другую. — Он обернулся и почувствовал согревающую волну тепла. Все в Сильвии казалось ему совершенством: лукавинка, светившаяся в умных карих глазах, решительный подбородок и сильная, но неотразимо женственная фигура в свободно ниспадающем белом платье.
— Вероятно, я могла бы сделать для вас маленькую мозаику, — сказала она.
— Нет, маленькая — совсем не то. Именно размеры этой штуки, отдельные кусочки стекла, и делают ее тем, что она есть.
Губы Сильвии дрогнули.
— Вы — диалектический материалист.
— Ну-ка, повторите, и я за себя не ручаюсь, — грозно сказал Даллен. Сильвия рассмеялась, и вдруг его руки сами собой потянулись обнять ее. Он замер, ему показалось, Сильвия тоже чуть вздрогнула, и в ее глазах промелькнула тревога.
— Я говорила с Риком, — сказала она. — Он рассказал о вашей жене и сыне. Я раньше слышала, но не представляла… Я не связывала вас…
— Все нормально. Не надо об этом.
— Мне говорили про людей, которых полностью вылечили.
— Это зависит от того, как близко от оружия они находились. Если затронуты только клетки памяти, тогда человека можно переучить, почти восстановить его личность за год или около того. У такого человека не повреждены связи в коре полушарий. Если же они повреждены…
Даллен замолчал. Неужели он способен вот так, словно посторонний, обсуждать эту тему? Неужели сработало то, в чем он не готов признаться даже самому себе?
— Кона и Микель поражены с очень близкого расстояния. Я думаю, как личности они исчезли.
— Простите меня. — Сильвия помолчала, глядя ему в глаза, потом слегка вздохнула, как будто пришла к какому-то решению:
— Гарри, я не пытаюсь навязать вам идеи Карала, но существует нечто такое, что мне хотелось бы показать вам. Вы согласны?
— Я не против. Пойдемте.
Сильвия вывела Даллена в короткий коридор, который упирался в тяжелую дверь. Она открылась, едва хозяйка приложила большой палец к замку. Почти всю большую комнату занимала прозрачная витрина, похожая на музейную. Внутри стеклянного параллелепипеда на невидимых проводах были подвешены шесть полированных металлических сфер приблизительно метрового диаметра со множеством чувствительных зондов-игл, закрепленных перпендикулярно поверхности. Провода от оснований зондов уходили в днище витрины и исчезали среди приборов на полу.
— Поразительно, — проговорил Даллен. — Раньше я был допущен к колыбели принца, теперь удостоился права лицезреть королевский будуар.
— Мой муж и пятеро других добровольцев отказываются от жизни ради этого эксперимента, — заметила Сильвия, ясно давая понять, что непочтительность не одобряется. — Зонды не соприкасаются со сферами, как может показаться на первый взгляд, а находятся в десяти микронах от поверхности. Микрорегуляторы удерживают их в таком положении даже при колебании сферы из-за локальной вибрации, микроземлетрясений и прочих изменениях. Система компенсирует все действующие природные силы.
— А для чего все это?
Лицо Сильвии стало торжественным.
— Система не компенсирует паранормальные силы. Карал планирует сдвинуть первую сферу в момент дискарнации. Если это получится, в чем он не сомневается, сфера войдет в контакт с одним или несколькими зондами и по цепи пройдет сигнал.
— Понятно, — Даллен старался скрыть невольный скептицизм. — Доказательство жизни после смерти.
— Доказательство того, что явление, называемое смертью, в действительности — только переход.
— А другие не пытались посылать сигнал «с той стороны»?
— Они не были физиками и не понимали принципа квантован неопределенности и действующих сил.
— Но… До сегодняшнего вечера я никогда не слышал о сапионах, но можно предположить, что, если они вообще существуют, то их взаимодействие с веществом очень, очень слабое. Почему он надеется, что энергия дискарнации, которую должны приносить эти самые сапионы, сдвинет предмет вроде этого? — Даллен постучал пальцем по витрине, указывая на ближайшую сферу.
— Карал учил, что сапионы некоторым образом родственны гравитонам.
— Однако мы не знаем, существуют ли гравитоны.
Сильвия досадливо поморщилась, но казалось, пропустила его ответ мимо ушей и стала рассуждать о ядерной физике, будто не все фундаментальные взаимодействия являются общими для всех частиц, нейтрино — как раз пример такси частицы. Поэтому нечего бояться сапионов, вступающих лишь в ментальное взаимодействие. Это просто еще одна экспериментально не обнаруженная частица, такая же, как гравитон.
В картине, которую нарисовал себе Даллен, умерший Карал Лондон, оседлал рой гравитонов и мчался среди звезд навстречу полированной сфере. Потом вспомнил, что у Лондона есть еще пятеро пожилых последователей: один
— на Орбитсвиле, другой — на Терранове и трое — в разных точках Земли. У них столь же фантастические планы, и каждый нацелен на свою собственную сферу. Все это представлялось Даллену сущей нелепицей.
— Извините, — сказал он. — Ваша теория для меня чересчур неожиданна. Сразу трудно в нее поверить.
— На данной стадии от вас этого не требуется. Главное, чтобы вы согласились: она не противоречит современной физике.
Сильвия произносила фразы как раз навсегда затверженный урок.
— Личность есть совокупность ментальных сущностей, образующих структуру в ментальном пространстве. Она переживает разрушение мозга, хотя для ее развития требуется его сложная физическая организация.
— Моя физическая организация слегка перегрелась, — улыбнулся Даллен, смахивая со лба воображаемый пот.
— Ладно, первая лекция закончена, но предупреждаю: когда придете в следующий раз, получите продолжение. — Она остановилась у двери и ждала, пока он к ней присоединится. — Если придете.
— Меня не запугать. «Лжешь», — мысленно сказал он себе, чувствуя, что «деловая» часть закончилась, они одни, и Сильвия ждет возле двери. Он шагнул в ее сторону, желая и страшась того мгновения, когда уже невозможно будет избежать прикосновения. Он приблизился к ней, непроизвольно подняв руки в жесте, имеющем значение лишь для них двоих и только в это мгновение. Руки Сильвии поднялись ему навстречу, ее теплые пальцы легли на его ладони. Даллен подался вперед, но почувствовал постепенно нарастающее сопротивление.
— Не целуйте меня, Гарри, — сказала она. — Мне трудно так…
— Вы считаете, я слишком тороплюсь?
Она задумчиво взглянула на него.
— Я пытаюсь разобраться.
— В таком случае, не вернуться ли нам к вашим гостям?
Она благодарно кивнула, и они отправились назад в гостиную, где Сильвия, занялась делами и куда-то исчезла. Даллен еще некоторое время оставался под впечатлением последних минутка потом его охватило чувство вины — неизменный спутник последних недель, но теперь к нему добавилось нечто новое, неясное. Было ли оно предчувствием того, кем может стать для него Сильвия Лондон, или запоздалым пониманием разницы между влечением, которое он раньше называл любовью, и шквалом неуправляемых эмоций? Может, именно они и означают любовь?
«Надо уходить отсюда, — подумал он, — уходить немедленно и никогда не возвращаться». В дверях он едва не столкнулся с Питером Эззати и его неразлучной женой.
— А, идеологическая обработка прошла успешно! — весело заметил Эззати. — Это написано у вас на лице.
— Питер! — Либби прямо-таки исходила тактом. — Гарри сейчас не до нас.
Даллен посмотрел на нее как ястреб на цыпленка и, призвав на помощь всю свою выдержку, выдавил улыбку.
— Боюсь, я допустил резкость, но теперь все прошло. Неплохо бы выпить какао или чего-нибудь другого.
— О, вам нужна настоящая выпивка, скота с водой, кажется? — спросил Эззати, уже удаляясь.
Даллен хотел было окликнуть его и, отказавшись от спиртного, немедленно уйти, но вспомнил, что еще нет и десяти, а шансы уснуть в пустом доме равны нулю. Может, не так уж плохо — пообщаться с простыми благожелательными людьми и чуть-чуть расслабиться. Доказать себе, что он зрелая личность и способен контролировать свои эмоции.
— Я тут почитал на досуге одну книжку о математической вероятности, — начал он, — в ней сказано, что два человека, потеряв друг друга в большом универсальном магазине, практически не смогут встретиться, если только один из них не будет стоять на месте.
На круглом лице Либби появилось выражение вежливого недоумения.
— Надо же!.
— Да, но если задуматься, то ничего бесполезнее этой информации не придумаешь. Я подразумеваю…
— А я никогда не бывала в большом универсальном магазине, — перебила Либби. — Как, наверное, потрясающе было в каком-нибудь «Мэйси», пока в Нью-Йорке жили люди. Вот и еще одна потеря…
Даллен не придумал в ответ ничего оригинального.
— Что-то теряем, что-то находим…
— С отдельными потерями можно было бы смириться, но мы теряем, теряем и теряем. Оптима Туле только забирает и ничего не дает взамен.
Несмотря на свою взвинченность, Даллен все-таки заинтересовался такой точкой зрения.
— Мы ничего не получаем от Оптима Туле? Разве они не расплачиваются?
— Вы говорите о клочках земли с травой? Что человеческая раса делала последние два столетия? Ничего!. В искусстве — никакого прогресса. Наука застыла на месте. Технология и вовсе уходит в прошлое, каждый год скатывается на уровень-другой. Орбитсвиль деградирует!
— Похоже, сегодня у меня лекционная ночь, — заметил Даллен.
— Извините, — Либби печально улыбнулась, а он подумал, что, быть может, поторопился навесить на нее ярлык. — Видите ли, я по натуре романтик, и для меня Орбитсвиль — не начало, а конец. Хотела бы я знать, что нашли бы Гарамонд и прочие, не подвернись им Орбитсвиль? Ведь пришлось бы продолжать поиски.
— Вероятно, ничего.
— Вероятно, но мы никогда этого не узнаем. Перед нами целая Галактика, а мы воротим нос. Иногда я подозреваю, что Орбитсвиль построили специально для этого.
— Орбитсвиль никто не строил, — возразил Даллен. — Считать так могут только те, кто никогда там не бывал. Если бы вы увидели горы и океаны…
Он не договорил, потому что вернулся Эззати и раздраженно сунул ему полный стакан.
— Что за нервный народ эта молодежь, — заклокотал Эззати. Его налитые щеки потемнели от гнева. — Нет больше никаких одолжений, родня, не родня — все едино.
Либби немедленно посочувствовала:
— Успокойся, дорогой, кто тебя обидел?
— Да этот щенок Солли Хьюм. Набрался в соседней комнате, а когда я намекнул ему — для его же блага, — что он несколько перебрал, так ядовито мне ответил: когда, мол, я ему верну пятьдесят монит.
— Не следовало брать у него в долг, Питер, — обеспокоенно глядя на мужа, посетовала Либби.
— Хоть бы сказала что-нибудь дельное. — Эззати жадно проглотил ликер и переключился на Даллена. — На прошлой неделе я практически бесплатно отдал этому безмозглому сопляку списанный компьютер. Пожертвовал, можно сказать, для его дурацкого общества, а теперь паршивец набрался наглости требовать денежки обратно. Не пойму, с чего он вдруг осмелел? И чего он хотел от ящика, который с незапамятных времен провалялся в подвале?
— Вероятно, думал разжиться лампами, — высказал предположение Даллен, пожалев, что его собственные проблемы не столь обыденны. — Вы же знаете, какой у нас технический голод.
— Нет, там был только старый монитор департамента снабжения, который он нашел на третьем подуровне. Раньше внизу находился компьютерный центр, а монитор, по-видимому, использовали для слежки за муниципальными чиновниками. Правда, непонятно, кому до них было дело.
Даллена снова начало знобить, хотя сквозняком не тянуло.
— Дорогой, ты сам себе морочишь голову, — насмешливо вставила Либби.
— Если монитор так стар и бесполезен, то получить за него пятьдесят монит
— слишком большая удача.
— Да, но… — Эззати бросил на жену свирепый взгляд, не соглашаясь с подобной логикой. — Я заберу его назад, дам подходящую рекламу… Электронная археология нынче в моде. В сущности… — Он нахмурился, покачивая стакан и глядя на крутящиеся воронки. — Ну да, у меня ведь уже наклевывался другой покупатель. Кто же спрашивал меня об этой рухляди?..
— Ты просто ребячишься, — заявила Либби; ее голос задрожал от презрения, — или совсем помешался на деньгах.
Даллен сверлил Эззати взглядом, мысленно приказывая ему назвать имя.
— Вероятно, ты права, — пожимая плечами, ответил тот. — В самом деле, с какой стати я должен зарабатывать на чужой собственности? Ах, какое недостойное занятие! Особенно у нас, в Мэдисоне. Помню, когда я был моложе и глупее, я верил, что все, кто достигли высокого положения, добились этого тяжким трудом, так сказать, верой и правдой. Потом поумнел… Джеральд Мэтью!
— Джеральд Мэтью поумнел? — Либби с любопытством склонила голову набок, потом перевела взгляд на Даллена. — Как вы думаете, в этом бреде есть какой-то смысл?
— Боюсь, я прослушал, — буркнул Даллен и поспешно распрощался.
Ему нужно было побыть одному и привести свои мысли в порядок.
11
В распоряжении Городского управления находилось всего два самолета, и один из них больше недели стоял на приколе в ожидании ремонта. Не хватало запчастей. Мэр Брайсленд считал оставшуюся машину своим персональным транспортом, и Мэтью четыре дня носился как угорелый по кабинетам чиновников, пытаясь получить разрешение на полет Он прихватил с собой изрядную дозу фелицитина, но употреблять старался в меру, чтобы хоть что-то оставить про запас.
Он опустил фонарь кабины, но внезапно навалилась усталость; сердце сжал страх, руки и ноги стали ватными. Мэтью почувствовал, что не сможет взлететь.
Вдали над бетонным полем возвышался голубовато-белый корпус приземлившегося космического корабля, нижняя часть которого пропадала в горячем мареве. Мэтью с трудом различал высаживающиеся туристов. Кажется, их меньше обычного. Год для туризма выдался неудачный. Пустовало большинство отелей, расположенных вдоль улицы Прощания (когда-то, миллионы эмигрантов шли по ней на космодром). Похоже, ситуация продолжает ухудшаться. Мэтью понимал, что наступит день, когда бюрократы Оптима Туле, далекие от проблем Земли, прекратят субсидирование курортов на планете. Тогда он останется без работы и будет вынужден вернуться на родину.
Мысль об опасностях межзвездного перелета, о том, что остаток жизни придется провести на поверхности невероятно тонкого пузыря, отозвалась приступом агорафобии. Он полез было во внутренний карман за золотой авторучкой, но спохватился и снова взялся за штурвал. Далеко впереди на фоне голубого небосвода появилось дрожащее серебряное пятно. Мэтью узнал транспортный самолет, курсирующий между центральным клирингом и Виннипегом. Самолет медленно уплыл в сторону, и бортовой микропроцессор уведомил пилота о разрешении на взлет.
Решив обойтись без помощи компьютера, Мэтью дал команду придать крыльям-невидимкам нужную конфигурацию и увеличил тягу двигателей. Через несколько секунд он уже парил над сложным переплетением заброшенных взлетно-посадочных полос Мэдисонского космодрома. Самолет накренился, и, набрав высоту в несколько сотен метров, взял курс на зеленые гребни Аппалачей. Силовое поле, заменявшее крылья, преломляло свет, и тень, украшенная бахромой солнечных зайчиков, состязалась в скорости с самолетом.
Мэтью вспомнил, что он летит первый раз со дня инцидента в здании мэрии… рухнувшие женщина и ребенок, лица пластмассовых кукол с пластмассовыми глазами… Воспоминание мешало наслаждаться полетом. Он любил стремительные бреющие полеты с отключенным автопилотом и получал от них, пожалуй, самое ценное из удовольствий, которое полностью снимало любое напряжение. Но в это летнее утро скорость не помогла. Мрачные призраки не отставали.
Размеры взяток, которыми он должен был подмазывать чиновников, чтобы обеспечить бесперебойность своего нелегального бизнеса, росли с пугающей быстротой; дело могло вскоре зачахнуть; любовницам не нравился спад его темперамента; а впереди маячила ответственность за уничтожение двух человеческих личностей. Стыдно признаться, но чувство вины и страх перед Гарри Далленом, набрасывали темную завесу на его существование. Фелицитин приносил лишь кратковременное облегчение. Мэтью очень, очень устал…
Он открыл глаза, и его взгляд уперся в зеленую стену. Прямо перед ним был склон холма — он опрокидывался на него и рос на глазах, заполняя все пространство.
«Боже, я собираюсь умереть!»
Осознав, где он и что происходит, Мэтью разразился проклятиями. Его руки дернулись к штурвалу, но склон холма продолжал нестись навстречу, огромный, жесткий, смертоносный, готовый превратить человеческое тело в кровавое месиво. От страха он вжался в кресло и рванул штурвал на себя. Зеленый склон все быстрее мчался прямо на него. Сейчас раздастся взрыв. Корпус самолета содрогался от перегрузки, но, наконец, машина сделала невозможное. Вверху появился край неба.
Горизонт закачался и исчез под носом самолета. Целую минуту Мэтью исходил потоком ругательств, его будто рвало бессмысленным набором слов, сердце бухало и резко замирало, как захлебнувшийся мотор, рвущий собственную оболочку Постепенно он расслабился, дыхание вернулось в норму. Мэтью вытер ладонью холодный пот, но и тогда не почувствовал себя в безопасности. Он осмотрелся в кабине — вроде, все в порядке, проверил приборы и тут же понял: угроза исходит не от машины, источник опасности — он сам.
В сознании засела мысль, которая закралась, когда он смотрел в лицо смерти. В тот роковой миг возникло страшное, сладкое и позорное искушение бросить рычаги и врезаться в холм. Он едва не поддался темной волне, поднявшейся из подсознания, едва не устремился к гибели.
Мэтью решил обдумать положение беспристрастно. Желание умереть представлялось ему пугающим и противоестественным, но странно заманчивым. Противоречие интриговало.
Он не хотел умирать, но его притягивала перспектива небытия.
Состояние небытия имело множество преимуществ. Исчезли бы ночные кошмары, прекратился бы ужас видений, заставляющих вскакивать в холодном поту. Пропало бы чувство вины и опасений. Отпала бы необходимость красть, нужда обеспечивать свои потребности и привычки. Не надо было бы таиться, лгать и пускать пыль в глаза, заставляя людей поверить, что он именно такой, каким кажется.
Исчез бы страх перед космическим полетом, перед гнетущей бесконечностью Орбитсвиля.
Не было бы ни будущего, ни прошлого. Короче, не было бы Джеральда Мэтью — неудачника и труса, человека, который существовал неизвестно для чего. И особой наградой, которую он получил бы сразу, была возможность не противиться усталости, преследовавшей его везде и всюду подобно крадущемуся зверю.
Последнее соблазняло больше всего. Он мог начать сию же минуту ничего не делать, просто расслабиться. Можно просто закрыть глаза, скажем, на минуту, чтобы успеть понять, что за эту минуту изменилось, и запомнить свои ощущения. От него не требуется никакого мелодраматического жеста. Это больше походило на игру или эксперимент, который можно прервать в любой момент…
Взглянув на индикатор скорости, Мэтью определил, что самолет делает около тысячи километров в час. Он ослабил давление на штурвал, закрыл глаза и начал отсчитывать секунды. Тотчас послышалось гудение силовой установки, турбулентные потоки затрясли фюзеляж. Самолет вдруг ожил, начал рыскать, клевать носом, затанцевал, с трудом балансируя на невидимой воздушной опоре.
Досчитав до двенадцати, Мэтью внезапно понял, что его глаза открыты, а машина все еще летит прямо и ровно. Мир не изменился: ни девственно чистая голубизна вверху, ни яркие луга, проносящиеся под носом самолета, ни тонущие в зелени редкие фермерские постройки — мимолетные цели для воображаемого штурмовика времен Второй мировой войны.
«Рискованная высота, — произнес он мысленно. — Так можно и разбиться».
Мэтью глубоко вздохнул и решил лететь с полной концентрацией внимания. Самолет продолжал нырять и взбрыкивать, попадая в воздушные ямы, потом угомонился и полетел плавно и неощутимо.
В кабине стояла духота, солнце мягко пригибало веки. Мэтью несколько минут сопротивлялся, пока не решил, что может, не подвергаясь настоящей опасности, закрыть глаза секунд на десять. В конце концов, это просто игра.
Когда он смежил веки, перед ним поплыла розовая бесконечность с красными и зелеными пятнами остаточной засветки. Он спокойно досчитал до десяти. «Если я сейчас засну, Гарри Даллен уже никогда до меня не доберется. Я, конечно, не собираюсь спать, но как было бы хорошо остановить бег по этим бетонным ступенькам, не нажимать на спусковой крючок, не видеть эту женщину с ребенком, забыть их идиотский бессмысленный взгляд».
Настойчивые сигналы с приборной доски известили Мэтью, о важных изменениях, о которых ему необходимо знать.
Однако он подождал еще пять секунд, после чего открыл глаза и увидел травинки на склоне холма, заполнившего собою все пространство.
Мэтью успел ощутить прилив блаженной радости и благодарности за то, что абсолютно ничего уже не может сделать.
«Как просто», — подумал он. В это мгновение самолет взорвался.
«Просто как…»
Он опустил фонарь кабины, но внезапно навалилась усталость; сердце сжал страх, руки и ноги стали ватными. Мэтью почувствовал, что не сможет взлететь.
Вдали над бетонным полем возвышался голубовато-белый корпус приземлившегося космического корабля, нижняя часть которого пропадала в горячем мареве. Мэтью с трудом различал высаживающиеся туристов. Кажется, их меньше обычного. Год для туризма выдался неудачный. Пустовало большинство отелей, расположенных вдоль улицы Прощания (когда-то, миллионы эмигрантов шли по ней на космодром). Похоже, ситуация продолжает ухудшаться. Мэтью понимал, что наступит день, когда бюрократы Оптима Туле, далекие от проблем Земли, прекратят субсидирование курортов на планете. Тогда он останется без работы и будет вынужден вернуться на родину.
Мысль об опасностях межзвездного перелета, о том, что остаток жизни придется провести на поверхности невероятно тонкого пузыря, отозвалась приступом агорафобии. Он полез было во внутренний карман за золотой авторучкой, но спохватился и снова взялся за штурвал. Далеко впереди на фоне голубого небосвода появилось дрожащее серебряное пятно. Мэтью узнал транспортный самолет, курсирующий между центральным клирингом и Виннипегом. Самолет медленно уплыл в сторону, и бортовой микропроцессор уведомил пилота о разрешении на взлет.
Решив обойтись без помощи компьютера, Мэтью дал команду придать крыльям-невидимкам нужную конфигурацию и увеличил тягу двигателей. Через несколько секунд он уже парил над сложным переплетением заброшенных взлетно-посадочных полос Мэдисонского космодрома. Самолет накренился, и, набрав высоту в несколько сотен метров, взял курс на зеленые гребни Аппалачей. Силовое поле, заменявшее крылья, преломляло свет, и тень, украшенная бахромой солнечных зайчиков, состязалась в скорости с самолетом.
Мэтью вспомнил, что он летит первый раз со дня инцидента в здании мэрии… рухнувшие женщина и ребенок, лица пластмассовых кукол с пластмассовыми глазами… Воспоминание мешало наслаждаться полетом. Он любил стремительные бреющие полеты с отключенным автопилотом и получал от них, пожалуй, самое ценное из удовольствий, которое полностью снимало любое напряжение. Но в это летнее утро скорость не помогла. Мрачные призраки не отставали.
Размеры взяток, которыми он должен был подмазывать чиновников, чтобы обеспечить бесперебойность своего нелегального бизнеса, росли с пугающей быстротой; дело могло вскоре зачахнуть; любовницам не нравился спад его темперамента; а впереди маячила ответственность за уничтожение двух человеческих личностей. Стыдно признаться, но чувство вины и страх перед Гарри Далленом, набрасывали темную завесу на его существование. Фелицитин приносил лишь кратковременное облегчение. Мэтью очень, очень устал…
Он открыл глаза, и его взгляд уперся в зеленую стену. Прямо перед ним был склон холма — он опрокидывался на него и рос на глазах, заполняя все пространство.
«Боже, я собираюсь умереть!»
Осознав, где он и что происходит, Мэтью разразился проклятиями. Его руки дернулись к штурвалу, но склон холма продолжал нестись навстречу, огромный, жесткий, смертоносный, готовый превратить человеческое тело в кровавое месиво. От страха он вжался в кресло и рванул штурвал на себя. Зеленый склон все быстрее мчался прямо на него. Сейчас раздастся взрыв. Корпус самолета содрогался от перегрузки, но, наконец, машина сделала невозможное. Вверху появился край неба.
Горизонт закачался и исчез под носом самолета. Целую минуту Мэтью исходил потоком ругательств, его будто рвало бессмысленным набором слов, сердце бухало и резко замирало, как захлебнувшийся мотор, рвущий собственную оболочку Постепенно он расслабился, дыхание вернулось в норму. Мэтью вытер ладонью холодный пот, но и тогда не почувствовал себя в безопасности. Он осмотрелся в кабине — вроде, все в порядке, проверил приборы и тут же понял: угроза исходит не от машины, источник опасности — он сам.
В сознании засела мысль, которая закралась, когда он смотрел в лицо смерти. В тот роковой миг возникло страшное, сладкое и позорное искушение бросить рычаги и врезаться в холм. Он едва не поддался темной волне, поднявшейся из подсознания, едва не устремился к гибели.
Мэтью решил обдумать положение беспристрастно. Желание умереть представлялось ему пугающим и противоестественным, но странно заманчивым. Противоречие интриговало.
Он не хотел умирать, но его притягивала перспектива небытия.
Состояние небытия имело множество преимуществ. Исчезли бы ночные кошмары, прекратился бы ужас видений, заставляющих вскакивать в холодном поту. Пропало бы чувство вины и опасений. Отпала бы необходимость красть, нужда обеспечивать свои потребности и привычки. Не надо было бы таиться, лгать и пускать пыль в глаза, заставляя людей поверить, что он именно такой, каким кажется.
Исчез бы страх перед космическим полетом, перед гнетущей бесконечностью Орбитсвиля.
Не было бы ни будущего, ни прошлого. Короче, не было бы Джеральда Мэтью — неудачника и труса, человека, который существовал неизвестно для чего. И особой наградой, которую он получил бы сразу, была возможность не противиться усталости, преследовавшей его везде и всюду подобно крадущемуся зверю.
Последнее соблазняло больше всего. Он мог начать сию же минуту ничего не делать, просто расслабиться. Можно просто закрыть глаза, скажем, на минуту, чтобы успеть понять, что за эту минуту изменилось, и запомнить свои ощущения. От него не требуется никакого мелодраматического жеста. Это больше походило на игру или эксперимент, который можно прервать в любой момент…
Взглянув на индикатор скорости, Мэтью определил, что самолет делает около тысячи километров в час. Он ослабил давление на штурвал, закрыл глаза и начал отсчитывать секунды. Тотчас послышалось гудение силовой установки, турбулентные потоки затрясли фюзеляж. Самолет вдруг ожил, начал рыскать, клевать носом, затанцевал, с трудом балансируя на невидимой воздушной опоре.
Досчитав до двенадцати, Мэтью внезапно понял, что его глаза открыты, а машина все еще летит прямо и ровно. Мир не изменился: ни девственно чистая голубизна вверху, ни яркие луга, проносящиеся под носом самолета, ни тонущие в зелени редкие фермерские постройки — мимолетные цели для воображаемого штурмовика времен Второй мировой войны.
«Рискованная высота, — произнес он мысленно. — Так можно и разбиться».
Мэтью глубоко вздохнул и решил лететь с полной концентрацией внимания. Самолет продолжал нырять и взбрыкивать, попадая в воздушные ямы, потом угомонился и полетел плавно и неощутимо.
В кабине стояла духота, солнце мягко пригибало веки. Мэтью несколько минут сопротивлялся, пока не решил, что может, не подвергаясь настоящей опасности, закрыть глаза секунд на десять. В конце концов, это просто игра.
Когда он смежил веки, перед ним поплыла розовая бесконечность с красными и зелеными пятнами остаточной засветки. Он спокойно досчитал до десяти. «Если я сейчас засну, Гарри Даллен уже никогда до меня не доберется. Я, конечно, не собираюсь спать, но как было бы хорошо остановить бег по этим бетонным ступенькам, не нажимать на спусковой крючок, не видеть эту женщину с ребенком, забыть их идиотский бессмысленный взгляд».
Настойчивые сигналы с приборной доски известили Мэтью, о важных изменениях, о которых ему необходимо знать.
Однако он подождал еще пять секунд, после чего открыл глаза и увидел травинки на склоне холма, заполнившего собою все пространство.
Мэтью успел ощутить прилив блаженной радости и благодарности за то, что абсолютно ничего уже не может сделать.
«Как просто», — подумал он. В это мгновение самолет взорвался.
«Просто как…»
12
Вскоре Даллен понял, что убийство — дело необычное, и обдумать, а тем более осуществить его будет особенно трудно. Трудность заключалась и в абсолютной новизне задачи, и в прочно укоренившихся моральных принципах. И то, и другое заставляло его разум буксовать.
«Нет, невозможно. Недопустимо, каковы бы ни были мотивы…» Мысли сталкивались и беспорядочно метались в голове. Кроме того, нужно инсценировать случайную смерть. Явное убийство повлекло бы расследование, которое наверняка открыло бы обстоятельства роковой встречи Мэтью с Коной и Микелем на безлюдной северной лестнице, а от них — прямой путь к Гарри Даллену. Простая полицейская логика.
Последующее наказание само по себе не казалось ему тяжелым. Ссылку на Орбитсвиль Даллен ссылкой не считал. Но это разлучило бы его с Коной и Микелем, добавив к прежним страданиям новые. Мэтью должен умереть, сознавая, что это не просто смерть, но казнь, хотя для остальных она должна выглядеть несчастным случаем. Такая задача была связана с практическими трудностями.
Раздраженный и озабоченный, Даллен забрел на кухню, где Бетти Нопп готовила завтрак. Она по собственному желанию приходила три раза в неделю и тянула воз домашних дел, которыми уже не могла заниматься Кона. Работу она выполняла добросовестно, но почти всегда молча. Даллен испытывал глубокую благодарность к этой простой женщине средних лет, однако так и не смог наладить с нею отношения. Заметив, что его присутствие мешает, он вернулся в комнату. Кона смотрела в окно, из которого открывалась перспектива Северного холма. С помощью Бетти волосы Коны были расчесаны и уложены в изящную строгую прическу, а поза напоминала ту, в которой она стояла и раньше, когда тосковала по дому после приезда с Орбитсвиля.
Даллен поддался воображению и, представив себе прежнюю Кону, подошел к ней сзади и обнял. Она тут же повернулась и прижалась к нему, заворковав от удовольствия, и только запах шоколада нарушал иллюзию. Он смотрел поверх ее головы на далекое здание городского управления, не в силах совладать со своим разумом, который рвался назад. Если бы в тот день он не договорился с Коной позавтракать! Если бы он находился в своем офисе! Если бы она пошла через главный вход! Если бы Мэтью уничтожил монитор департамента снабжения часом или минутой позже.
Внезапно Даллен почувствовал, что Кона проявляет неуместный пыл. В первую секунду он едва не поддался искушению, но тут же накатила волна отвращения к самому себе, и он отпрянул от жены. Кона, хихикая, двинулась следом.
— Прекрати! — крикнул он, держась от нее на расстоянии. — Нет, Кона, нельзя!
Она подняла глаза, реагируя на интонацию, и лицо ее исказилось капризно-злобной гримасой. Кона упрямо шагнула к нему. Тут в комнату вошла Бетти Нопп с подносом, недоуменно остановилась и хотела выйти.
— Подождите! Дайте поднос, — грубо сказал он, толкая Кону в кресло.
От неожиданности или боли Кона разразилась громким плачем, который, в свою очередь, вызвал возглас удивления у Бетти — первый звук, услышанный от нее в этот день. Она встала перед Коной на колени и попыталась ее отвлечь, постучав по подносу тарелкой с чем-то желтым и клейким. Даллен беспомощно посмотрел на двух женщин, потом круто повернулся и включил головизор.
«Нет, невозможно. Недопустимо, каковы бы ни были мотивы…» Мысли сталкивались и беспорядочно метались в голове. Кроме того, нужно инсценировать случайную смерть. Явное убийство повлекло бы расследование, которое наверняка открыло бы обстоятельства роковой встречи Мэтью с Коной и Микелем на безлюдной северной лестнице, а от них — прямой путь к Гарри Даллену. Простая полицейская логика.
Последующее наказание само по себе не казалось ему тяжелым. Ссылку на Орбитсвиль Даллен ссылкой не считал. Но это разлучило бы его с Коной и Микелем, добавив к прежним страданиям новые. Мэтью должен умереть, сознавая, что это не просто смерть, но казнь, хотя для остальных она должна выглядеть несчастным случаем. Такая задача была связана с практическими трудностями.
Раздраженный и озабоченный, Даллен забрел на кухню, где Бетти Нопп готовила завтрак. Она по собственному желанию приходила три раза в неделю и тянула воз домашних дел, которыми уже не могла заниматься Кона. Работу она выполняла добросовестно, но почти всегда молча. Даллен испытывал глубокую благодарность к этой простой женщине средних лет, однако так и не смог наладить с нею отношения. Заметив, что его присутствие мешает, он вернулся в комнату. Кона смотрела в окно, из которого открывалась перспектива Северного холма. С помощью Бетти волосы Коны были расчесаны и уложены в изящную строгую прическу, а поза напоминала ту, в которой она стояла и раньше, когда тосковала по дому после приезда с Орбитсвиля.
Даллен поддался воображению и, представив себе прежнюю Кону, подошел к ней сзади и обнял. Она тут же повернулась и прижалась к нему, заворковав от удовольствия, и только запах шоколада нарушал иллюзию. Он смотрел поверх ее головы на далекое здание городского управления, не в силах совладать со своим разумом, который рвался назад. Если бы в тот день он не договорился с Коной позавтракать! Если бы он находился в своем офисе! Если бы она пошла через главный вход! Если бы Мэтью уничтожил монитор департамента снабжения часом или минутой позже.
Внезапно Даллен почувствовал, что Кона проявляет неуместный пыл. В первую секунду он едва не поддался искушению, но тут же накатила волна отвращения к самому себе, и он отпрянул от жены. Кона, хихикая, двинулась следом.
— Прекрати! — крикнул он, держась от нее на расстоянии. — Нет, Кона, нельзя!
Она подняла глаза, реагируя на интонацию, и лицо ее исказилось капризно-злобной гримасой. Кона упрямо шагнула к нему. Тут в комнату вошла Бетти Нопп с подносом, недоуменно остановилась и хотела выйти.
— Подождите! Дайте поднос, — грубо сказал он, толкая Кону в кресло.
От неожиданности или боли Кона разразилась громким плачем, который, в свою очередь, вызвал возглас удивления у Бетти — первый звук, услышанный от нее в этот день. Она встала перед Коной на колени и попыталась ее отвлечь, постучав по подносу тарелкой с чем-то желтым и клейким. Даллен беспомощно посмотрел на двух женщин, потом круто повернулся и включил головизор.