Шоу Ирвин. Любовь на темной улице (сборник рассказов)

   Муму своими "шпильками" и тяжеловатой сумочкой уже удалось отогнать Рауля ярдов на пятнадцать от линии первоначальной атаки, и они теребили друг друга, тяжело дыша, как раз перед двумя любовниками, которые все это время спокойно целовались в подъезде в плотной тени на той стороне улицы. Теперь, когда шум битвы подобрался к самому крыльцу их подъезда и в любую минуту "бойцы" грозили вторжением на избранное ими для любви место, влюбленным пришлось наконец отлипнуть друг от друга, и мужчина, выступив вперед, прикрыл грудью свою девушку, которую он так долго ласкал, прижав к каменной стене в этом уютном подъезде. Тиббел заметил, что это -- небольшого роста, крепко сбитый человек в спортивном пиджаке и рубашке с открытым воротником.
   -- Хватит, хватит,-- властным тоном сказал он, схватив Рауля за плечи и пытаясь оттащить его в сторону.-- Довольно, расходитесь по домам, давно пора спать.
   Его неожиданное появление на мгновение отвлекло внимание Муму от противника.
   -- Отправляйтесь-ка назад в свой подъезд и займитесь своим совокуплением, месье! -- огрызнулась она.-- Нам не нужен ваш совет.-Воспользовавшись неожиданной паузой, Рауль, скользнув незаметно в сторону, прытко побежал вверх по улице, тяжело стуча своими мокасинами по мостовой.
   -- Трус! -- взвизгнула Муму, бросившись за ним в погоню, угрожающе, отчаянно размахивая своей сумкой и все время набирая скорость, демонстрируя свою необычную ловкость, хотя ей и приходилось бежать на высоких каблуках. Она уже, кажется, нагоняла его, когда Рауль, почувствовав это, резко завернул за угол и пропал из поля зрения. Но его маневр не остановил Муму.
   На улице теперь воцарилась странная тишина, и Тиббел слышал, как тихо, без излишнего шума, захлопывались ставни: главные действующие лица покинули сцену и глядеть было больше не на кого.
   Отец Муму все еще стоял на прежнем месте, глядя своими печальными, уставшими глазами на тот угол, за которым исчезла его дочь, размахивая кожаной сумкой. Он перевел взгляд на человека в спортивном пиджаке, который говорил, обращаясь к своей девушке:
   -- Ну, вот, полюбуйся на эту парочку. Какие-то дикари.
   -- Месье,-- с серьезным видом окликнул его отец.-- Ну кто, скажите, просил вас вмешиваться в чужие дела? И так происходит по всей стране. Никто больше здесь не занимается своими делами. Частная жизнь уже в далеком прошлом. Стоит ли в таком случае удивляться, что мы стоим на краю анархии? Все было уже на мази, согласие уже было не за горами, и вот вы все испортили.
   -- Послушайте, месье,-- с воинственным видом сказал человек в спортивном пиджаке.-- Я по своей натуре простой, уважающий себя человек. Я не стану стоять разинув рот и молча наблюдать, как в моем присутствии дерутся мужчина с женщиной... Я считал своим долгом их разнять, и если бы вы не годились мне в дедушки, то заметил бы вам: вам должно быть стыдно за себя, за то, что вы не остановили эту драку еще раньше.
   Месье Банари-Коинталь внимательно разглядывал этого простого, уважающего себя человека с чисто научной непредвзятостью, словно взвешивая с юридической точки зрения его последние слова во имя торжества справедливости. Но ничего ему не ответил. Повернувшись вдруг к девушке, все еще не выходившей из густой тени и приводившей в порядок свои растрепанные волосы, приглаживая их обеими руками, он громко, отчетливо сказал:
   -- Послушайте, вы ведь еще молодая женщина. Разве вы не видите, что ожидает вас впереди? С вами произойдет точно то же, что случилось с моей дочерью. Помяните мои слова, как только вы забеременеете, этот тип,-- старик величественным жестом, словно прокурор, указал на человека в спортивном пиджаке,-- тут же исчезнет, убежит от вас и скроется, как кролик на кукурузном поле.
   -- Симона,-- сказал человек в спортивном пиджаке, опережая ответ своей подружки.-- Неужели нам нечем больше заняться и потратить время на что-то более приятное, чем выслушивать этого старого пустозвона.-- Он нажал кнопку на стене рядом с той дверью в подъезде, где он ее тискал и прижимал, и дверь перед ними с жужжанием электрозуммера отворилась. С великим достоинством он, взяв свою девушку за руку, повел ее в еще более плотную тень внутреннего дворика.
   Старик недоуменно пожал плечами. Он исполнил свой долг, предостерег безрассудное молодое поколение. Тяжелая большая деревянная дверь закрылась, щелкнув замком, за парой любовников, вынужденных прервать разделяемое обоими наслаждение. Теперь старик озирался по сторонам, явно выискивая для себя новую аудиторию, готовую выслушать его взгляды на жизнь, но улица как назло оставалась пустынной, а Тиббел чуть отстранился от окна, опасаясь, как бы этот моралист не обратился с высокопарной речью к нему.
   Не видя больше никаких мишеней для острых стрел мудрости, месье Банари-Коинталь, вздохнув, медленно пошел к углу, за которым исчезла его дочь, пустившаяся за Раулем в погоню. Тиббел видел, как он стоял там, посередине темного геометрического узора городских перекрестков,-- одинокая, сбитая с толку фигура, высматривающая что-то там, вдалеке, скорее всего запоздавших пешеходов, этих живых душ в безлюдной темноте ночи.
   Тиббел услыхал скрип ставень под ним, глухие старушечьи голоса, словно доносившиеся до него в эту ночь из подземелья, и они звучали, как будто перепрыгивая с одного окна на другое
   -- Ах,-- вздыхал первый.-- Жизнь в нашем городе становится просто невыносимой. Люди вытворяют Бог знает что на улице в любой час ночи. Вы слышали, мадам Арра? Я, например, слышала.
   -- Все, до последнего слова,-- откликнулся другой старушечий голос консьержки, громкий, хриплый, обвиняющий, переходящий на шепот.-- Это был вор. Он хотел выхватить у нее сумочку. После ухода де Голля женщине лучше не показываться на улице в Париже после наступления темноты. А у полиции тем временем хватает наглости, чтобы требовать повышения жалованья.
   -- Нет, мадам, все было абсолютно не так,-- раздраженно сказал первый голос.-- Я все видела собственными глазами. Она первой ударила его. Своей сумочкой. Раз тридцать, даже сорок подряд. Он заливался кровью, как заколотая свинья. Ему повезло -- хоть остался в живых. По правде говоря, он получил то, что заслужил. Она от него беременна.
   -- Ах,-- воскликнула мадам Арра,-- salaud!
   -- Но с другой стороны, если быть беспристрастной,-- продолжал первый голос,-- она и сама нисколько не лучше. Никогда не показывается дома, повсюду флиртует напропалую и думает только об одном, как бы поскорее выскочить замуж, но уже поздно, как показывает анализ.
   -- Ах, эти молодые девушки в наши дни,-- критически заметила мадам Арра.-- Поделом им. Они этого вполне заслуживают.
   -- Вам еще не раз придется повторить свой вывод,-- сказала первая консьержка.-- Если бы я вам только порассказала, что творится вот в этом нашем доме.
   -- Нечего мне рассказывать,-- сказала мадам Арра.-- Одно и то же по обеим сторонам улицы. Когда я мысленно вспоминаю тех людей, перед которыми открываю дверь и объясняю им, что месье Бланшар живет на третьем этаже, то остается еще только удивляться, как у меня хватает смелости сходить на мессу на Пасху.
   -- Только одного человека мне жаль -- этого старика,-- сказала первая консьержка.-- Это ее отец.
   -- Нечего зря его жалеть,-- возразила мадам Арра.-- Скорее всего во всем виноват только он сам. По-видимому, у него нет должного авторитета. Если мужчина не пользуется авторитетом в семье, то что хорошего можно ожидать от его детей? Кроме того, нисколько не удивлюсь, если у него самого есть маленькая зазноба, куколка в шестнадцатом округе, у этого отвратительного старика. Я хорошо его разглядела. Я знаю таких типов.
   -- Ах, этот грязный похотливый старик,-- сказал с осуждением первый голос.
   Тиббел услыхал звук шагов, доносившихся до него от угла. Он снова повернулся к окну, чтобы посмотреть еще раз на грязного похотливого старика. Он приближался. Ставни, щелкнув щеколдой, снова плотно закрылись, и обе старые дамы после своего двухголосого вторжения исчезли за ними. На улице вновь восстановилась тишина, нарушаемая теперь только усталым шарканьем туфель старика по неровному бетонному покрытию и астматической одышкой после каждого сделанного им шага. Он остановился под окном Тиббела, печально глядя на "Веспу", покачивая с сожалением головой; потом неловко опустился на бордюр тротуара и сел, поставив ступни ног на решетку канализационного колодца, руки его безжизненно болтались между колен.
   Тиббел хотел было спуститься, чтобы утешить старика, но он не был уверен до конца, в каком состоянии находится сегодня ночью месье Банари-Коинталь и как он воспримет попытки со стороны иностранца его успокоить.
   Тиббел уже хотел было и сам закрыть ставни на окне, следуя примеру двух консьержек, и оставить там, внизу, этого старика одного -- пусть сам разбирается со своими проблемами, как вдруг увидел на углу Муму. Она все еще пыталась рыдать, хотя, несомненно, уже выдохлась, и теперь неуверенно шагала на своих высоких каблуках; ее сумочка, это грозное оружие, с которым она бесстрашно и яростно атаковала Рауля, теперь беспомощно болталась на руке мертвым грузом. Увидев дочь, отец встал ей навстречу, предприняв для этого нешуточные усилия ревматика. Заметив старика, Муму зарыдала громче. Он раскрыл перед ней объятия, и она бросилась в них, прижавшись головкой к его плечу, рыдая, цепляясь за него, а он неловко, ласково поглаживал ее по спине.
   -- Он убежал,-- выплакивала свое горе Муму.-- Я его больше никогда, никогда не увижу.
   -- Может, оно и к лучшему,-- сказал старик.-- Этот парень совсем ненадежный человек.
   -- Но я люблю его, люблю,-- повторяла она, увлажняя своими слезами плечо его пиджака.-- Нет, я его убью.
   -- Ну, что ты, Муму, что ты...-- Отец настороженно озирался, чувствуя, что за этими закрытыми ставнями напряженно работают глаза и уши непрошеных свидетелей.
   -- Я ему покажу! -- бесновалась в отчаянии девушка. Она, вырвавшись из объятий отца, теперь стояла с видом обвинителя перед мотоциклом "Веспа", глядя на машину своими горящими глазами.-- Он отвез меня на этом драндулете на берег Марны в первый раз, когда мы с ним вместе пошли погулять,-- сказала она срывающимся голосом, которому суждено было донести воспоминания о прежней, такой далекой нежности, о нарушенных обещаниях до невидимых ушей главного виновника ее несчастий.-- Я покажу ему! -- угрожающе повторила она. Быстро наклонившись, сняла с правой ноги туфлю. Отец не сумел вовремя среагировать, остановить ее. Размахнувшись, держа туфлю за острый носок, она всадила высокую шпильку в переднюю фару мотоцикла. Послышался треск разбитого стекла, звон осколков на мостовой, и вдруг пронзительный вопль Муму от боли.
   -- Что случилось? Что такое? -- с тревогой в голосе спросил отец.
   -- Ничего особенного. Я просто порезалась. Повредила вену.-- Муму протянула к нему руки, трагически, как леди Макбет. Тиббел видел, как из нескольких порезов на руке брызнула кровь.
   -- Ах, мое несчастное дитя! -- рассеянно пробормотал старик.-- Не дергай рукой, дай-ка я сам посмотрю...
   Но Муму, отдернув руку, начала свой неуклюжий танец на одном каблуке, кружась вокруг "Веспы", тряся своей порезанной рукой над мотоциклом, забрызгивая текущей из ран кровью его колеса, руль, седло водителя, заднее сиденье.
   -- Вот тебе, получай! -- кричала она.-- Ты жаждал моей крови, вот, на, бери ее. Очень хочется надеяться, что она принесет тебе счастье.
   -- Муму, не бесись,-- умолял ее старик.-- Ты можешь серьезно подорвать свое здоровье.-- Наконец, ему удалось схватить дочь за руку, осмотреть ее порезы.-- Ах, ах,-- сокрушался старик.-- Должно быть, тебе очень больно.-Вытащив из кармана носовой платок, он туго перевязал ей запястье.-- Ну, а теперь,-- сказал он,-- я отвезу тебя немедленно домой, ты как следует выспишься и навсегда забудешь об этом гадком предателе.
   -- Нет, никогда,-- горячо возразила она. Она прижалась спиной к стене дома на противоположной стороне улицы и стояла там упрямо, не двигаясь ни на дюйм.-- Он же вернется за своим мотоциклом. Вот тогда я его и убью. А после этого покончу с собой.
   -- Муму...-- взвыл теперь уже старик.
   -- Ступай домой, папа.
   -- Как же я пойду домой без тебя? Как я оставлю тебя одну здесь, на улице?
   -- Я буду ждать его, даже если придется простоять здесь всю ночь вот на этом месте.-- Она обеими руками цеплялась за стену сзади, за ее спиной, чтобы отец не мог увести ее домой силой.
   -- Он должен прийти сюда до брачной церемонии в церкви. Он ни за что не станет жениться без своего мотоцикла, а ты ступай домой. Не волнуйся за меня. Я сама с ним разберусь.
   -- Как же я могу бросить тебя здесь в таком состоянии? -- сказал, тяжело вздыхая, старик. Чувствуя, насколько разбит, он снова бессильно опустился на бордюр тротуара.
   -- Как я хочу умереть,-- вздохнула Муму.
   На улице вновь воцарилась тишина, но не надолго. Дверь, за которой укрылись оба любовника, отворилась, и оттуда, из внутреннего дворика, вышел человек в спортивном пиджаке, обнимая за талию свою девушку. Они медленно прошли под окном Тиббела, нарочито не замечая ни Муму, ни ее отца. Старик грустно глядел на эту парочку. Они тесно прильнули друг к дружке.
   -- Юная дама,-- торжественным тоном оратора сказал он,-- не забывайте о моем предостережении. Обратите себе на пользу все события, свидетельницей которых вы неожиданно стали. Еще не поздно. Вернитесь домой, я говорю вам это, как друг.
   -- Послушай, старик,-- человек в спортивном пиджаке, оставив в сторонке свою подругу, угрожающе подошел к отцу Муму, остановился перед ним со свирепым видом.-- Мне уже надоел твой треп. Я не позволю никому разговаривать в подобном тоне перед...
   -- Оставь его, Эдуард,-- сказала девушка, оттаскивая человека в спортивном пиджаке от них.-- Уже слишком поздно, не стоит портить себе нервы и зря входить в раж.
   -- Я вас в упор не вижу, месье,-- грубо сказал Эдуард, послушно следуя за своей девушкой.
   -- Позвольте, позвольте...-- громко произнес месье Банари-Коинталь, оставляя за собой последнее слово. Пара любовников, завернув за угол, исчезла...
   Тиббел еще немного понаблюдал за отцом с дочерью, искренне желая, чтобы они поскорее ушли с этого места, где прямо у порога его дома их настигло горе. Трудно будет заснуть после, он это знал,-- но также знал, что эти две скорбящие, неудовлетворенные, мстительные фигуры все еще маячат на улице под его окном, ожидая самого ужасного, насильственного, последнего акта драмы.
   Он уже хотел было отойти от окна, когда вдруг услыхал, как на улице с лязгом захлопнулась дверца автомобиля. Он его заметил еще раньше, когда тот припарковался возле самого дальнего угла дома. Тиббел увидел женщину в зеленом платье, которая быстро, большими шагами удалялась от машины, приближаясь к его подъезду. Автомобиль теперь на месте не стоял. Включив на всю мощность фары, он ехал за этой женщиной, которая то ли бежала, то ли быстро шла к Муму с отцом. Было ясно, что она спасалась бегством. В свете фар платье ее отливало лимонным оттенком, вспыхивало электрическими искорками.
   Автомобиль -- новенький "альфа-ромео джульетта", резко остановился. Женщина еще не дошла до старика, который по-прежнему сидел на бордюре тротуара и с подозрением смотрел, как она спешит к нему, сильно опасаясь, как бы эта незнакомка не стала еще одной беспокойной ношей, взваленной на его сутулые, ноющие плечи. Она кинулась к подъезду, но не успела нажать кнопку звонка. Мужчина в черном костюме, выскочив из машины, догнал ее и схватил за запястье.
   Тиббел с удивлением следил за этими новыми событиями, разворачивавшимися у него перед глазами. Ему казалось, что эта его злополучная улица является определенной свыше сценой для различных конфликтов, подобно Ажинкуру или горному проходу Фермопил1, и столкновения здесь неизбежны, они будут следовать одно за другим постоянно, как бесконечный, без перерывов, киносеанс в течение двадцати четырех часов в сутки в кинотеатре.
   -- Нет. Так не пойдет! -- приговаривал мужчина в черном костюме, оттаскивая свою спутницу от двери.-- Так просто от меня не улизнешь.
   -- Оставь меня в покое,-- крикнула женщина, снова попытавшись вырваться и убежать. Она задыхалась и, кажется, была сильно испугана. Тиббел все никак не мог решить, стоит ли ему, наконец, сбежать вниз по лестнице и принять участие в ночной жизни этой улицы, перед своим окном, превратиться в исторически запоздалого спартанца или же стать, спустя несколько столетий, рекрутом в армии короля Генриха.
   -- Я отпущу тебя, когда вернешь триста франков,-- громко сказал человек в черном костюме. Тиббел при ярком свете зажженных фар видел, что это молодой, стройный мужчина с маленькими усиками, длинными, аккуратно приглаженными щеткой волосами, спадавшими сзади на его высокий белый воротничок. Он напомнил Тиббелу тех молодых людей, которых он видел в нескольких барах в районе площади Пигаль, и у него было лицо, подобно тем, которые видишь на фотографиях в газетах, когда в них сообщается об арестах подозрительных лиц после особенно тщательно спланированных ограблений ювелирных магазинов или заказных краж.
   -- Я не должна тебе никаких триста франков,-- отрекалась женщина. Тиббел почувствовал, что она говорит по-французски с акцентом, вероятно, с испанским. Она и была похожа на испанку, с роскошными черными волосами, потоком спадающими на ее плечи, с широким, блестящим черным поясом, туго затянутым на ее тонкой талии. На ней была очень короткая юбка, и стоило ей сделать шаг, как открывались взору ее коленки.
   -- Не смей мне лгать,-- предостерег ее человек в черном костюме, не выпуская ее запястья и сердито дергая ее за руку.-- Я не собирался их тебе покупать. У меня в голове и мысли такой не было.
   -- А у меня в голове и мысли не было, что ты увяжешься за мной и будешь преследовать до самого дома,-- огрызнулась женщина, пытаясь высвободить запястье.-- Пусти, ты и так уже достаточно надоел мне за этот вечер.
   -- И не подумаю, покуда не получу обратно мои триста франков,-- сказал он, больнее сжимая ей руку.
   -- Если ты меня не отпустишь,-- сказала она,-- я позову полицию.
   Метнув в нее разгневанный взгляд, он выпустил ее руку, размахнувшись, дал ей звонкую пощечину.
   -- Да тише вы, тише,-- сказал отец Муму, наблюдавший за этой сценой с каким-то мрачным интересом. Он встал. Муму, охваченная эгоистическим чувством собственного несчастья, вообще не обращала внимание на то, что происходит.
   Человек в черном костюме и испанка стояли рядом, очень близко друг от друга, они тяжело дышали, и на лицах их было написано удивление, словно нанесенная только что пощечина порождала какую-то новую, неожиданную проблему в их отношениях и они никак не могли решить, что же им теперь в таком случае делать, что еще предпринять.
   Молодой человек, поблескивая своими белоснежными зубами под тонкой полоской усиков, снова замахнулся.
   -- Одной вполне достаточно,-- крикнула женщина, подбегая к отцу Муму, надеясь найти у него защиту.-- Месье,-- обратилась она к нему,-- вы видели, как он меня ударил.
   -- Здесь плохое освещение,-- ответил старик, даже в своем горе он, повинуясь инстинкту, не желал связываться с полицией.-- К тому же в этот момент я отвернулся, смотрел в другую сторону. Тем не менее,-- сказал он молодому человеку, который с угрожающим видом надвигался на испанку,-- хочу напомнить вам, месье, что избиение женщины в определенных правоохранительных органах считается очень серьезным преступлением.
   -- Я отдаюсь под вашу защиту, месье,-- сказала женщина, заходя за спину старика.
   -- Не беспокойтесь,-- презрительно сказал человек в черном костюме.-- Я не стану больше ее бить. Она не достойна моей вспыльчивости. Я хочу только одного -- пусть вернет триста франков.
   -- Что можно сказать о человеке,-- сказала испанка, укрывшись за широкой спиной Банари-Коинталя,-- который покупает даме цветы, а потом требует, чтобы она вернула ему потраченные на них деньги?
   -- Чтобы все было предельно ясно,-- сказал человек с усиками,-позвольте мне сказать, что я никогда не покупал ей ни цветочка. Когда я вышел в туалет, она сама взяла букет фиалок из корзины продавщицы, а когда я вернулся, та потребовала от меня заплатить за цветы триста франков, если я не желаю скандала, и я...
   -- Прошу вас,-- сказал старик, вдруг невольно выражая интерес к этому случаю.-- Все это сбивчиво, бестолково. Не будете ли любезны, не начнете сначала, все по порядку, может, тогда я смогу вам чем-то помочь.
   Тиббел мысленно выражал старику благодарность за его стремление внести ясность в возникшую ситуацию, ибо без этого ему придется не спать всю оставшуюся ночь и вспоминать ту череду событий, которая привела к полуночной погоне и расправе. Тиббел никогда в своей жизни ни разу не ударил женщину и даже не мог себе представить, что он на такое способен, тем более за какие-то триста франков, то есть всего за шестьдесят центов на американские деньги.
   -- Позвольте мне восстановить весь ход событий,-- сказал человек в черном костюме, стараясь опередить испанку, не дать ей рассказать свою версию, не позволить этой негодной женщине замутить чистый источник истины.-- Так вот. Я увидел ее в баре. Она сидела, поджидая клиентов.
   -- Я никого там не поджидала,-- горячо возразила она.-- Я шла домой из кинотеатра и остановилась, чтобы выпить кружку пива в баре и отправиться спать.
   -- В конечном счете,-- нетерпеливо продолжал человек в черном костюме,-- ты ничего не имела против, чтобы я тебя взял.
   -- Никто меня не брал,-- стояла на своем испанка.
   -- Послушай, если мы будем здесь уточнять термины: взял не взял, пригласил не пригласил,-- то проведем на этой улице всю ночь до утра.
   -- Я позволила тебе заплатить вместо меня за кружку пива,-- сказала женщина.-- И мне нет никакого дела до того, каким грязным способом ты это интерпретировал.
   -- Но ты еще позволила мне заплатить триста франков за букетик фиалок,-- сказал он.
   -- Да, я позволила тебе сделать такой жест, свойственный галантному кавалеру,-- высокомерно ответила она.-- В Испании именно так поступают все истинные джентльмены.
   -- Ты также позволила мне усадить тебя в мой автомобиль,-- сказал человек в черном костюме,-- потом ты позволила себе возбудить меня поцелуем в губы.
   -- Ну, знаете ли,-- драматичным тоном возразила испанка, поворачиваясь к отцу Муму.-- Это явная, вдохновенная ложь.
   -- Нет, это не ложь,-- сказал человек в черном костюме.-- Если это ложь, то что же это такое? -- Резким жестом руки он, ухватившись за кончик накладного воротника, сорвал его с шеи. Поднес его к глазам месье Банари-Коинталя.
   Старик, наклонившись, смотрел на него в упор своими подслеповатыми глазами.
   -- Что там? -- спросил он.-- Здесь ужасно темно. Ничего не видно.
   -- Губная помада,-- сказал человек в черном костюме.-- Вот, смотрите.-Взяв старика за руку, он подвел его поближе к зажженным фарам. Оба они низко наклонились перед ними, чтобы как следует разглядеть его воротничок. Месье Банари-Коинталь выпрямился.
   -- Да, никаких сомнений, это губная помада,-- вынес он свой вердикт.
   -- Ага! -- воскликнул человек в черном костюме, бросая на испанку сердитый взгляд одержанного триумфа.
   -- Это не моя,-- хладнокровно сказала она.-- Кто знает, где этот месье проводит свое свободное время и сколько раз в неделю он меняет рубашки?
   -- Предупреждаю,-- сказал он, закипая от гнева,-- я рассматриваю это заявление как личное оскорбление.-- Голос у него охрип от охватившей его ярости.
   -- Какая мне разница, чья это губная помада? -- сказала женщина с тем же равнодушием.-- Ты мне не понравился. Я хотела только одного, как можно скорее добраться до дома. Одна.
   -- Ах,-- тяжело вздохнула Муму, наконец, "включившись",-- как приятно возвращаться домой одной. Но это просто невозможно.
   Все теперь, включая и отца Муму, с озадаченным видом глядели на темную женскую фигурку на фоне стены, словно это какая-то статуя вдруг произнесла перед ними загадочные слова.
   -- Мой дорогой месье,-- благоразумно начал Банари-Коинталь, обращаясь к человеку в черном костюме.-- Нужно сказать, что эта дама все толково объяснила.-- Он слегка поклонился испанке, и та вежливо кивнула ему в ответ.-- Она ведь просит так немного. Просто с миром вернуться домой. По-моему, это не такая уже невыполнимая просьба.
   -- Она может идти, куда ей заблагорассудится, хоть к чертовой матери,-сказал человек в черном костюме,-- но только после того, как вернет мне мои триста франков.
   Лицо старика сморщилось из-за явного осуждения этого человека. Довольно суровым тоном он сказал:
   -- Месье, я несколько удивлен. Такой видный месье, как вы, владелец такого дорогого автомобиля наивысшего класса,-- он провел рукой по сияющей крыше маленького итальянского автомобиля,-- из-за каких-то трехсот франков поднимает здесь весь...
   -- Дело не в трехстах франках,-- перебил его человек в черном костюме. Голос у него, казалось, вот-вот сорвется из-за нервного перевозбуждения. Еще бы -- его обвинили в скаредности! -- И дело даже не в какой-то сумме денег, пусть она будет хоть пятьдесят тысяч. Дело -- в принципе. Меня увели, меня, как я уже сказал, возбудили, меня заставили растратить свои деньги,-- сумма здесь абсолютно не имеет никакого значения, уверяю вас, месье,-- и все это было сделано из-за ее продажности и под ложным предлогом. Я щедрый и разумный человек, но я не позволю какой-то шлюхе строить из меня циничного идиота!
   -- Тише, тише,-- пытался урезонить его старик.
   -- Больше того. Вы взгляните на ее руку! -- Человек в черном костюме, схватив испанку за руку, поднес ее к глазам месье Банари-Коинталя.-- Вы видите? Обручальное кольцо! Эта шлюха к тому же и замужем!