Шоу Ирвин. Любовь на темной улице (сборник рассказов)

   -- Иисусе Христе,-- воскликнул Бочерч.-- Как трудно, однако, быть французом!
   -- Но и в этом есть свои выгоды,-- сказал Местр.-- Правда, только иногда.
   -- Хорошо,-- сказал Бочерч, обращаясь к Жинетт.-- По-моему, я получил вполне исчерпывающую информацию. Только я не понимаю, для чего она мне? Почему вам захотелось все это высказать именно мне?
   Местр с Жинетт обменялись заговорщическими взглядами, и вновь Бочерч почувствовал себя в их компании чужаком со стороны, против которого плетутся сети заговора.
   Местр, наклонившись к Жинетт, легко коснулся ее руки.
   -- Позволь, дорогая, все ему объяснить,-- сказал он.
   Он, подняв свой стакан, допил его до конца, словно оратор, стремящийся выиграть время.
   -- Мистер Бочерч,-- официальным тоном начал он,-- ваша жена была настолько добра, что предложила обратиться к вам. Может, вы мне поможете...-- он сделал паузу, ожидая, что Бочерч его перебьет, но тот хранил молчание, явно не торопясь прийти ему на помощь.
   -- К несчастью, это вопрос денег,-- промямлил он наконец.
   "Боже мой,-- передернуло Бочерча,-- весь этот предварительный треп только ради того, чтобы попросить денег в долг!" Как он был зол в эту минуту на Жинетт за все ее тщательно разработанные, хитроумные маневры!
   Ожидая продолжения, он чувствовал, как на лице его собирались глубокие морщины -- верный признак грядущего отказа.
   -- Если что-то случится,-- опять взялся за свое Местр, явно чувствуя себя не в своей тарелке,-- а я верю, что так и будет, мне придется попытаться бежать из Франции. Или, по крайней мере, моя жена с детьми будет в большей безопасности в другой стране. В любом случае я чувствовал бы себя гораздо увереннее, если бы у меня были наличные деньги в другой стране. Они могли бы поддержать меня, помочь мне пережить трудный период ссылки, возможность которой лично для себя и всего своего семейства я вполне ясно предвижу. Нужен счет с определенным номером, например, в Швейцарии, которым либо моя жена, либо я сам могли пользоваться без особых формальностей...
   -- Я сообщила Клоду, что во вторник мы уезжаем в Женеву,-- перебила его Жинетт. Бочерч почувствовал вызов в ее голосе.-- Что нам стоит там это сделать? Пара пустяков!
   -- Ну а теперь позволь мне высказаться начистоту, Жинетт. Ты обещала своему другу, что мы дадим ему в долг определенную сумму денег для...-- Он остановился на полуфразе, заметив, насколько поражен его словами Местр.-Может, я что-то не так понял? -- спросил он.
   -- Боюсь, что нет,-- сказал Местр. Теперь он казался смущенным и очень сердитым.-- Вопроса о займе никогда не возникало. Какое я имею право просить в долг у человека, которого прежде никогда в жизни не видел, хотя бы сотню франков?
   -- Жинетт,-- сказал Бочерч,-- думаю, ты все объяснишь гораздо лучше.
   -- Видишь ли,-- начала Жинетт,-- французский гражданин не имеет права вывозить деньги из страны.-- Ну, во всяком случае, какие-то крохи. А так как мы едем в Швейцарию, мне казалось, что могли бы помочь Клоду.
   -- Насколько я понимаю,-- уточнил Бочерч,-- никто не имеет права вывозить деньги из Франции, включая и американцев.
   -- Двести пятьдесят новых франков,-- сказал Местр.
   -- Но таможенники,-- перехватила инициативу Жинетт,-- никогда не пристают к американцам. Никогда даже не просят их открыть чемоданы. Ну а если кто-то из них поинтересуется, сколько при тебе наличных денег, ты можешь сказать, что какая-то жалкая сотня франков, и все тут.
   -- Но все-таки,-- упрямо стоял на своем Бочерч.-- С технической точки зрения мы в таком случае нарушаем закон.
   -- С технической, не с технической,-- нетерпеливо возразила Жинетт.-Какая, в сущности, разница?
   -- Мои дорогие друзья, прошу вас,-- сказал Местр, положив обе руки на стол жестом миротворца.-- Прошу вас, не нужно из-за меня поднимать этот спор. Если вы испытываете хоть малейшее колебание, то я прекрасно понимаю...
   -- Позвольте, мистер Местр,-- сказал Бочерч,-- задать вам один вопрос. Предположим, что мы с Жинетт сейчас не приехали во Францию или, предположим, она вам не позвонила, что бы вы делали в таком случае?
   Местр задумчиво втянул щеки. Потом заговорил, но заговорил медленно, старательно подбирая слова:
   -- Думаю, мне пришлось бы попытаться найти для этого кого-нибудь другого. Но, смею заверить вас, я бы чувствовал себя очень, очень,-- он подыскивал нужное слово,-- очень неуверенно. Я же сказал вам, что время от времени за мной устанавливается слежка. Такую просьбу я мог бы доверить очень близкому другу, так как он рискует, поддерживая со мной близкие отношения, себя сильно скомпрометировать. Если ему не повезет, то и он может попасть под подозрение, особенно при переезде через границу в другую страну. Любого француза наверняка подвергнут обыску, если только он попытается выехать из страны. Вполне вероятно, допросят. В те времена, приход которых я предвижу, такой допрос непременно здесь, во Франции, будет весьма и весьма строгим и дотошным.-- Он улыбнулся, довольный своим сдержанным высказыванием.-- Мне не хотелось бы ради своей безопасности в это время злоупотреблять терпением, доброй волей и порядочностью ни одного из моих друзей. Человек, которому грозит опасность и которому так необходима помощь, всегда такая обуза. Достаточно в этой связи вспомнить, как всех раздражали эти беженцы во время войны.-- Он оглянулся на официанта, жестом подозвал его.-- Доставьте мне большое удовольствие,-- сказал он,-- позвольте мне заплатить за выпивку.
   -- Минуточку,-- остановил его Бочерч.-- Какую сумму вы предлагаете доставить в Швейцарию для вас?
   -- Четыре миллиона франков,-- ответил Местр.-- Старых, разумеется.
   -- Это всего лишь восемь тысяч долларов, Том,-- сказала Жинетт.
   -- Знаю,-- ответил Бочерч. Он взял из руки официанта чек, не обращая внимания на протесты со стороны Местра. Заплатив по счету, он встал.-- Мне нужно подумать об этом и переговорить обо всем с Жинетт. У нее есть ваш номер телефона. Мы позвоним завтра.
   Местр тоже встал из-за столика.
   -- Если вы не возражаете,-- сказал он,-- я предпочитаю позвонить вам сам. Чем меньше звонков ко мне, тем лучше...
   -- ...В Африке, например,-- басовито гудел один из американцев в глубине бара,-- старая система состязательного взяточничества рушится. Но пока никто не придумал ничего более эффективного...
   Бочерч вышел вслед за Местром и Жинетт из бара-холла. Они пошли по длинному узкому коридору, где дамы преклонного возраста все еще допивали свой чай, величественно восседая в дорогих манто среди бегающих под ногами пуделей, жуя свои пирожные. Им было наплевать на все заговоры, перемещения войск, уличные бои. Темная фаланга вдов, украшенная драгоценностями -трофеями одержанных ими когда-то побед, сохраняла свою твердую уверенность в безысходности штурма, несущего свои перемены. В этом узком коридоре, где были рассредоточены серебристые старческие седые головки, устрашающие слова Местра, его мрачные предсказания казались несвязным рассказом ребенка об увиденном страшном сне.
   В холле Местр поцеловал руку Жинетт, и, сделав корректный, едва заметный поклон в сторону Бочерча, пошел к выходу. "Как он сутулится,-заметил Бочерч,-- просто удивительно для такого еще молодого человека".
   И походка у него была тяжелой, лишенной элегантности. Когда он надевал свою зеленую тирольскую шляпу, он сделал это небрежно, совсем не стараясь перед ними порисоваться. Кем бы он ни был, сделал свой вывод Бочерч, он явно не профессиональный "истребитель женщин". Но когда он повернулся к Жинетт, ему показалось, что он заметил в ее глазах мягкий всплеск эмоций, который она, конечно, пыталась скрыть, но если это ей и удалось, то лишь частично. Но чем они были вызваны -- жалостью к нему или желанием,-- сказать было затруднительно.
   Они молча поднялись в свой номер. То удовольствие от отдыха, которое они вместе получали с самого начала их приезда в Париж, исчезло, а эта старинная комната с высоким потолком казалась им такой холодной, с неуклюже расставленной мебелью при мутном свете неярких ламп. Жинетт, повесив на крючок пальто, с равнодушным видом возилась со своими волосами, стоя у большого зеркала. Бочерч, бросив сверток с альбомом на стол, смотрел через высокое окно на сады Тюильри1, через улицу под ним, на которой то и дело возникали пробки. Все деревья уже расстались со своей листвой, стояли голые, а люди, спешащие куда-то мимо только что загоревшихся уличных фонарей, казались замерзшими и утомленными.
   Бочерч услыхал, как скрипнула кровать. Это на нее села Жинетт.
   -- Четыре миллиона франков,-- задумчиво произнесла она.-- Это все деньги, накопленные им за всю жизнь. Больше у него нет ничего в этом мире.
   Бочерч молчал. Он все глядел через окно на потемневшие в сумерках сады.
   -- Если ты не провезешь их для него,-- сказала она,-- то это сделаю я.
   Бочерч тяжело вздохнул. Он намеренно не спеша повернулся к окну спиной.
   -- Какую же глупость ты сморозила! -- прокомментировал он.
   Жинетт смотрела на него, не скрывая своей холодности и враждебности к нему.
   -- Ты так считаешь? -- спросила она.-- Может, ты и прав.
   Забросив ноги на кровать, она лежала, уставившись в потолок.
   -- Тем не менее я серьезно.
   -- Какой будет замечательный заголовок в газете,-- недовольно проворчал Бочерч: -- "Супруга нью-йоркского адвоката задержана в Париже полицией за попытку провезти контрабандой французские банкноты. Ее муж заверяет, что ему ничего неизвестно о такой преступной деятельности жены".
   -- Означает ли это, что ты отказываешься помочь Клоду? -- сказала она ровным голосом, не отрывая взора от потолка.
   -- Это означает, что, как правило, я являюсь законопослушным гражданином,-- сказал Бочерч.-- Еще это означает, что если я являюсь гостем в какой-то стране, то предпочитаю не надувать своих хозяев.
   -- Ах,-- язвительно воскликнула Жинетт.-- Какое счастье родиться американцем. И пуританином. Как это удобно!
   -- Это также означает, что я пытаюсь определить, стоит ли такой риск возможных выгод,-- продолжал Бочерч.
   -- Никаких выгод не будет,-- сказала Жинетт.-- И нечего тут гадать, чем это тебе грозит. Человек попал в беду, и мы можем ему помочь. Вот и все.
   -- Не он один. Таких, как он, пруд пруди,-- упрямо возразил Бочерч.-Вопрос состоит в следующем: почему мы выбрали именно этого индивида, чтобы помочь ему?
   -- Он тебе явно не понравился, так?
   -- Никак не могу утверждать обратное. Это тип с громадным самомнением, он любуется своим умом и снисходительно относится к американцам.
   Вдруг, ни с того ни с сего, Жинетт расхохоталась.
   -- Чего это ты смеешься? -- настороженно спросил Бочерч.
   -- Потому, что ты такой точный аналитик,-- сказала Жинетт.-- Нарисовал его точный портрет. Да, он такой, совершенный образец француза-интеллектуала.-- Она снова засмеялась.-- Обязательно расскажу ему, как ты его здесь разделал под орех. Он будет вне себя от ярости.
   Бочерч озадаченно, ничего не понимая, смотрел на жену. Она смеялась искренне, без всякой фальши, и то, что только что сказала, ни одна женщина не скажет о мужчине, который ей нравится. Но снова перед его глазами замаячила эта парочка: оба они были так увлечены беседой друг с другом, что ничего не замечали вокруг, там, на улице, перед самым их отелем, к тому же почему это Жинетт с такой напористостью подталкивает его, Бочерча, на такой рискованный шаг -- оказать помощь этому Местру?
   Бочерч сел на край кровати.
   -- Вопрос состоит в следующем,-- повторил он свою фразу,-- почему мы из всех выбираем именно этого индивида, чтобы помочь ему?
   Жинетт молча лежала на кровати, вытянув руки по швам, положив ладони на покрывало из парчи.
   -- Потому что он -- мой друг,-- наконец ответила она. Потом снова помолчала.-- Этого разве недостаточно?
   -- Не совсем,-- уклончиво ответил Бочерч.
   -- Потому, что он француз, а я родилась в Париже,-- продолжала она.-Потому, что он талантливый человек, потому, что я согласна с проповедуемой им политикой, потому, что люди, которые пытаются его убить,-- злодеи...
   Она сделала паузу, еще подождала реакции мужа. Но Бочерч по-прежнему молчал.
   -- И этого тебе недостаточно, да? -- сказала Жинетт.
   -- Тогда потому, что он был моим любовником,-- добавила она без особой эмфазы1, равнодушно глядя в потолок.-- Ты этого не ожидал?
   -- Я догадывался,-- признался Бочерч.
   -- Но это было давно,-- продолжала Жинетт.-- Во время войны. Он был моим первым мужчиной.
   -- Сколько раз ты виделась с ним после того, как мы поженились? -спросил Бочерч.
   Он старался не глядеть на жену, но настороженно прислушивался, нет ли фальши в ее голосе. Жинетт никогда не была лгуньей, но ведь и такого вопроса между ними никогда не возникало, надо признаться, и Бочерч был уверен, что все поголовно: и мужчины, и женщины -- постоянно лгут, когда приходится обсуждать столь щекотливую тему.
   -- С 1946 года,-- сказала Жинетт,-- я встречалась с ним только дважды -- вчера и сегодня.
   -- Почему же через столько лет ты вдруг решила позвонить ему вчера?
   Жинетт протянула руку к ночному столику, вытащила из лежавшей на нем пачки сигарету. Машинально Бочерч дал ей прикурить. Она снова легла на кровать, положив голову на валик, выпуская кольца дыма вверх над собой.
   -- Не знаю,-- призналась она.-- Любопытство, ностальгия, чувство вины -- все эти средневековые чувства вдруг обрушились разом на меня, мне захотелось вспомнить то время, когда я была молода. А вдруг я теперь долго не увижу Париж? К тому же мне хотелось освежить кое-какие воспоминания, уточнить их... В общем, не знаю. У тебя никогда не появлялось желания встретиться со своей первой в жизни девушкой?
   -- Нет,-- понуро сказал Бочерч.
   -- Ну, может, мы, женщины, скроены иначе. Или это касается только француженок. Или только меня одной.-- Она, прищурившись, смотрела на потолок через плавающие облачка дыма.-- Тебя не волнует, что было потом?
   -- Нет,-- хмуро отрезал Бочерч. Он ничего не сказал ей о той мысли, которая его внезапно посетила там, на улице, когда он увидал их вдвоем, мысль о возможном ее уходе от него.
   -- Мы выпили по паре кружек пива у собора Парижской Богоматери, потому что он привел меня туда однажды, в день моего рождения. Не прошло и десяти минут, как он начал говорить о политике, о своих проблемах и о возможной своей ссылке в Швейцарию. Хотя эту тему затронула я, так что тебе не в чем его обвинять.
   -- Я ни в чем его не виню,-- сказал Бочерч.-- Но все же... почему ты ничего не сказала мне об этом вчера?
   -- Я подумывала о том, что смогу сама переправить через границу эти деньги, чтобы тебя не беспокоить. Потом сегодня я решила, что таким образом поступлю несправедливо по отношению к тебе и что тебе самому нужно поговорить с Клодом.-- Она, подняв голову, бросила на него пытливый взгляд.-- Разве я была не права?
   -- Права,-- ответил он.
   -- Я не могла себе и представить, что ты обойдешься с ним так сурово,-сказала Жинетт.-- Ты себя вел в его компании так, как никогда прежде. Ты не был похож на самого себя. Ты всегда такой милый, такой обходительный с людьми. Но ты был настроен против него с самого начала и воспринял его в штыки.
   -- Это -- правда,-- сказал Бочерч, не удостаивая ее своими объяснениями.-- Послушай,-- продолжал он,-- если тебе не хочется мне обо всем этом рассказывать, то лучше не надо.
   -- Нет, надо,-- огрызнулась Жинетт.-- В таком случае ты лучше поймешь, почему я должна помочь ему, если смогу. Ты лучше поймешь его, меня.
   -- Неужели ты считаешь, что я тебя не понимаю? -- с удивлением спросил Бочерч.
   -- Не очень хорошо,-- ответила Жинетт.-- Мы всегда так сдержанны друг с другом, всегда так вежливы, всегда опасаемся, как бы не сболтнуть лишнего, чтобы, не дай Бог, не нанести друг другу обиду или даже оскорбление...
   -- Что же в этом дурного? -- искренне удивился Бочерч.-- Я всегда считал, что это одна из причин, сделавшая наш брак таким крепким, таким продолжительным.
   -- Крепким! -- усмехнулась Жинетт.-- Где ты видел крепкие браки?
   -- К чему, черт бы тебя побрал, ты клонишь, никак не пойму? -возмутился Бочерч.
   -- Не знаю,-- вяло ответила Жинетт.-- Не жди ничего особенного. Может, я соскучилась по дому, правда, я не знаю, где мой дом. Может, нам не стоило приезжать в Париж. Может, потому, что я была глупой маленькой девчонкой здесь, в Париже, и по инерции обязана вести себя точно так, как глупая маленькая девчонка, когда я снова здесь, хотя я уже трезвомыслящая американская матрона. Я похожа на здравомыслящую американскую матрону, Том? Что скажешь?
   -- Нет, не похожа,-- осадил он ее.
   -- Я иду по улице и забываю, кто я такая, забываю, сколько мне лет, забываю, что у меня в сумочке американский паспорт,-- тихо рассуждала она.-Мне снова восемнадцать лет, на всех улицах полно немцев в мышиного цвета форме, и я стараюсь понять, влюблена я или еще нет, меняю свое мнение на каждом углу и дико счастлива. Не падай в обморок! Я была счастлива не потому, что шла война и немцы гуляли по Парижу, я была счастлива потому, что мне было только восемнадцать. Войну нельзя рассматривать только в одном черном цвете, даже в оккупированной стране. Возьми меня за руку, прошу тебя.
   Она скользнула рукой по парчовому покрывалу к краю кровати. Он накрыл ее своей, сжимая ее длинные, холодные пальцы, чувствуя ее мягкую ладонь, тонкое колечко металла -- их свадебное кольцо.
   -- Мы никогда целиком не открывали друг другу душу, ни ты, ни я,-печально сказала она,-- любой брак требует определенных взаимных признаний, а мы здесь жадничали, проявляли свою скупость.-- Она сжала его пальцы.-Тебе нечего беспокоиться. Никакого всемирного потопа не будет. Никакой катастрофы. У меня нет списка скандальных любовных похождений. У меня был только один Клод, но потом я вышла за тебя замуж. Расхожее американское мнение о легкомысленных француженках ко мне не относится. Ты удивлен тем, что я тебе рассказываю. Может, что-то тебя коробит?
   -- Нет, нет,-- ответил Бочерч, вспоминая.
   Когда он впервые встретился в Америке с Жинетт, куда она приехала сразу после войны учиться, это была довольно неуклюжая девушка, стройная и красивая, но совсем не чувственная кокетка, хотевшая учиться. Когда они поженились, она была такой непрактичной, такой сдержанной, а чувственность пришла потом, спустя несколько лет.
   -- Он хотел на мне жениться,-- продолжала она.-- Клод. Я училась в Сорбонне, с головой погрузилась в изучение истории Средневековья. Это была одна из немногих безопасных областей науки при немцах. Им было наплевать, что думают люди о Карле Великом или соборе в Руане. Он был на три или четыре года старше меня. Очень красивый, с пронзительными глазами. Теперь этого о нем не скажешь, правда?
   -- Нет,-- ответил Бочерч,-- нет, на самом деле.
   -- Как быстро все меняется! -- Она тряхнула головой, как будто хотела прервать ход мыслей в этом направлении.-- Он писал пьесы. Правда, никому не показывал, потому что не хотел, чтобы их ставили, покуда немцы в Париже. Но и после войны, по-моему, никто их не ставил. Думаю, честно говоря, он не был талантливым драматургом. После освобождения Парижа мне стало известно, что во время немецкой оккупации он не только писал пьесы. Он был участником Сопротивления, его послали во французскую армию, и в тот же год, зимой он был тяжело ранен в бою при Белфуре. Провалялся два года в госпитале. Эти страшные годы коренным образом изменили его. Он стал каким-то озлобленным, ненавидел все то, что происходило во Франции, ненавидел все, что происходило в мире. Он утратил всякую светлую надежду на будущее, но если и не утратил ее до конца, то связывал ее только с нами двумя -- им и мною. Я для него стала светом в оконце. Я обещала выйти за него замуж, когда он окончательно выздоровеет, но потом мне дали стипендию, появилась возможность поехать в Америку учиться...
   Он умолял меня не ехать, требовал, чтобы мы заключили брак, если все же я решусь на это. Он постоянно твердил, что я обязательно найду кого-нибудь в Америке, забуду его, забуду Францию. Он заставил меня дать клятву: что бы ни случилось, если я выйду замуж в Америке, то обязательно вернусь в Париж, чтобы повидаться с ним. Я дала ему такую клятву. Мне это было нетрудно, ведь я любила его, и я была уверена, что больше у меня никого не будет. В любом случае, он все еще лечился в госпитале. Нужно было прежде выздороветь, потом найти себе работу, ведь у нас не было ни сантима в кармане. Потом я встретила тебя. Я пыталась. Сопротивлялась, как могла. Разве ты не помнишь?
   Голос у нее вдруг огрубел, в нем послышались требовательные нотки. Было ясно, что сейчас, в эту минуту, перед всплывшим у нее перед глазами образом ее любовника, лежащего на госпитальной койке, всего израненного, она оправдывала поступки девушки, расставшейся с юностью, ставшей совсем другой после стольких лишений и пережитых страхов во время войны.
   -- Ведь я сделала все, что могла, разве не так?
   -- Да,-- подтвердил Бочерч, вспоминая, сколько раз он собирался порвать с ней, сколько раз его приводила в ярость ее нерешительность, колебания, какие-то непонятные ему крайности. Теперь, после продолжительного брака, после рождения детей, после того, как их жизни тесно сплелись, все ему стало понятно. Сейчас он пытался решить, был бы он счастливее, знай все об этом тогда, был бы их брак более или менее удачным, мог бы в таком случае он повести себя иначе, мог бы любить ее еще больше или, может, меньше?
   -- Почему же ты тогда мне ничего не сказала?
   -- Но это была моя проблема. Это касалось только меня и его. В любом случае я не вернулась. Я ничего не говорила ему до дня нашей свадьбы. Только тогда я послала ему телеграмму. Просила его больше мне не писать. Умоляла простить.
   "Да, эти дни бракосочетаний,-- подумал Бочерч.-- Невесты бегут на телеграф: "Прошу, прости меня,-- телеграмма летит за четыре тысячи миль.-Все между нами кончено, уже слишком поздно... Ты пробыл в госпитале слишком долго. Люблю тебя".
   -- Ну,-- сказал он, понимая, что ранит и ее и себя,-- теперь ты об этом сожалеешь? -- Он вспомнил фразу Местра.-- Ты могла бы заняться восстановлением демографического дисбаланса, как сказал этот человек.
   -- Еще не поздно,-- отрезала она.-- Даже сейчас.-- Она явно рассердилась, и это было реакцией на его язвительную подначку.-- Он до сих пор хочет на мне жениться, чтоб ты знал!
   -- Когда же?
   -- Да хоть сегодня! -- огрызнулась она.
   -- Ну а его четверо детей и все прочее? -- продолжал свою атаку Бочерч.-- Я уже не говорю о его жене, твоем муже и твоих детях.
   -- Я сказала ему, что все это полный абсурд. Мы все выяснили три года назад,-- призналась она.
   -- Три года назад? -- удивился Бочерч.-- Насколько я помню, ты говорила, что с 1946 года ты видела его дважды -- вчера и сегодня.
   -- Я солгала,-- ровным тоном ответила Жинетт.-- Конечно, я встречалась с ним, когда приезжала сюда. Нужно быть каким-то чудовищем, чтобы не встретиться с ним. Да, мы встречались с ним каждый день.
   -- Я не стану спрашивать, что произошло между вами,-- сказал Бочерч и решительно поднялся с края кровати. Он был потрясен ее признаниями, смущен, обижен. Свет, пробивавшийся через цветистый пыльный абажур лампы, тоже казался пыльным, рождавшим меланхолию, а повернутое в сторону лицо жены в упавшей на него вечерней тени казалось ему таким скрытным, незнакомым. В ее холодном, далеком голосе не чувствовалось любви. "Что же происходит с нашим отпуском? Испорчен напрочь!" -- подумал он. Бочерч подошел к столу возле окна, налил в стакан из бутылки виски. Он даже не спросил Жинетт, налить ли и ей. Виски обожгло ему горло.
   -- Ничего не произошло,-- наконец сказала Жинетт.-- Думаю, что я бы ему отдалась, попроси он меня об этом...
   -- Почему же? -- спросил Бочерч.-- Ведь ты же его все еще любишь, не так ли?
   -- Нет,-- ответила она.-- Не знаю, право, почему. Может, во всем виновато раскаяние, желание искупить свою вину. Во всяком случае, он не попросил. "Либо брак, либо ничего!" -- твердо сказал он. Он не хочет потерять меня вновь, не вынесет этого. Вот так.
   Дрожащими руками Бочерч поднес стакан к губам. Его окатывала волна ненависти к этому человеку, его бесили надменность, высокое самомнение этой постоянной, отчаянной, хотя и разбитой, но несломленной, стойкой любви. Он медленно поставил стакан на стол, удерживая себя, чтобы не швырнуть его о стену. Закрыв глаза, он замер на месте. Сделай сейчас малейшее движение, и кто знает, к чему это приведет. Он боялся за себя. Мысль о том, как сидели вдвоем, Местр и Жинетт, в кафе в то далекое парижское лето и беседовали, хладнокровно торгуясь, выдвигая те или иные условия, как отнять у него жизнь, язвила его куда сильнее, чем картина их обнаженных, переплетенных тел в постели. Можно простить столь привлекательную, нормальную, вполне понятную слабость человеческой плоти. Но как простить другое? Ведь они игнорировали, как будто их вообще никогда не существовало, совершенно справедливые требования к жене, установленные за долгие годы их брака им, Бочерчем; они вступили в заговор, словно его враги, которых он ненавидел еще больше за то, что они никогда ему не открылись. Если бы в эту минуту в этой комнате появился этот негодяй Местр, он с радостью его убил бы.
   -- Будь он проклят! -- сказал Бочерч. Его удивило, как обыденно, как спокойно прозвучал его голос. Он открыл глаза, посмотрел на Жинетт. Если только вот сейчас она осмелится сказать какую-нибудь пакость, он знал, что ударит ее, а потом покинет этот номер, страну, все на свете, раз и навсегда.
   -- Вот почему я вернулась домой на две недели раньше,-- сказала Жинетт.-- Я больше не могла выносить всего этого. Боялась, что не выдержу, сдамся, уступлю. И я убежала прочь.
   -- По-моему, лучше сказать -- я убежала назад, к мужу,-- зло поправил ее Бочерч.
   Жинетт, повернувшись к нему лицом, долго разглядывала его из накрывшей ее тени.